Выборы в Рязанской епархии получили наиболее скандальный характер, распутывать последствия которого Синоду пришлось до конца года. Вскоре после революции Рязанский архиерей Димитрий (Сперовский) был в буквальном смысле выдворен из епархии по требованию Исполнительного комитета, поскольку он своими «выступлениями перед паствой сильно волнует население». Архиерею был дан трехдневный срок, чтобы покинуть город, иначе ему грозил немедленный арест.
Такое отношение владыка заслужил прошлой «реакционной» с точки зрения революционного сознания деятельностью. После же переворота Димитрий признал новый строй и на празднике «Свободы» 12 марта «горячо призывал к всемерной поддержке Временного правительства». На общем собрании духовенства владыка заявил, что Церковь может существовать при любом общественном строе, отметив, что во время «народовластия» в Новгороде был «церковный расцвет». По поводу своего возможного увольнения Димитрий сказал, что ему это даже «приятно, ибо управлять при настоящих событиях тяжелый крест».
Прибыв в столицу, преосвященный 20 марта написал прошение об отставке. Однако Синод отставку не принял и предоставил Димитрию двухмесячный отпуск. Обязанности епархиального архиерея временно были возложены на викария епископа Амвросия (Смирнова).
Следует отметить, что на первом экстренном епархиальном съезде духовенства и мирян, открывшемся 22 марта, было заявлено, что «духовенство давно ждало государственного переворота, уверенное, что при этом перевороте падут цепи рабства его подчинению единоличной воли». Таким образом, рязанское церковное общество недвусмысленно заявило о своем довольно радикальном настрое. На съезде говорилось и о «темной роли» консистории и о том унижении, которое испытывало там духовенство. Съезд признал также необходимым иметь «выборного епископа». От имени председателя съезда священника Иоанна Чернобаева в Синод было направлено прошение об удалении епископа Димитрия как «остатка старого строя».
Епископ Амвросий, начав управлять епархией, быстро вступил в конфликт с епархиальным бюро, избранным съездом духовенства, главную роль в котором играли священники Покровский и Чернобаев. Данное бюро, по словам архиерея, «продолжает сеять смуту и анархию и узурпирует власть». Преосвященный просил Синод прислать «доверенное лицо для расследования дела».
Между тем обстановка в Рязани после отъезда Димитрия не только не стабилизировалась, а наоборот, накалялась. В епархии, по сути, сложилось настоящее двоевластие. Епархиальное бюро действовало параллельно с консисторией и епископом Амвросием. Принципиальным стал вопрос и о том, кого поминать за богослужением, Амвросия или Димитрия. В некоторых приходах, по сообщению печати, священнослужители даже подвергалась насилию со стороны прихожан за неправильное, по их мнению, поминовение. Поступали в столицу и письма в защиту епископа Димитрия. Так, в одном из них сообщалось о причинах его изгнания, что это «надумали проклятые жиды, слово его было для них нож острый». По поводу писем в защиту Димитрия Исполнительное бюро съезда сообщало обер-прокурору, что подписи под ними собираются «даже с угрозами», а подписавшие «явно не отдают себе отчета в том, что тем самым они отказываются от дарованного им права свободного выбора себе епископа».
Так как Синод не прислал в Рязань ревизора из столицы, Амвросий стал просить перевода в какое-нибудь более спокойное место. 6 мая Синод освободил его от управления епархией и назначил на место Амвросия бывшего Московского викария, епископа Верейского Модеста (Никитина). Последний уже долго докучал обер-прокурору Львову письмами с просьбой направить его «в самые боевые епархии... где необходимо быстро поставить церковную жизнь на новые рельсы». Викарием в Рязань назначили епископа Павла (Вильковского), до этого служившего в Орле, где он проиграл схватку за власть с исполнительным комитетом местного духовенства.
Интересно отметить, что борьба за место епархиального архиерея началась сразу же после того, как епископ Димитрий покинул Рязань. 14 мая местное церковное издание, сменившее название с «Рязанских епархиальных ведомостей» на «Голос свободной Церкви», более, как представлялось тогда, подходящее переживаемому моменту, поместило заметку под названием «Кандидатура во епископы». В ней сообщалось о необычной активности, замеченной в уездном городе Сапожке. Служащие местного духовного училища выдвинули кандидатом на рязанскую кафедру своего смотрителя архимандрита Серафима. Его сторонники отпечатали 1500 агитационных воззваний, а «сторож обошел с подписными листами, из двора в двор, весь г. Сапожок. Пропаганда прошла очень успешно, подписали все знающие и не знающие Серафима».
Одна из таких листовок сохранилась в фондах Синода. Датирована она 12 апреля: «Ввиду того, что скоро предстоят выборы архиерея, — сообщалось в ней, — позвольте ознакомить вас с одним из достойнейших кандидатов». Далее следует характеристика Серафима как человека «прогрессивных и независимых взглядов». В листовке утверждалось, что архимандрит хорошо знает быт и нужды рядового духовенства и «является истинной слугой Церкви Христовой и нашего обновленного дорогого отечества». После данной фразы в экземпляре листовки приписка карандашом: «Хорошо обновили!»
На следующий день в Рязани начал работу новый съезд духовенства и мирян. Перед началом его работы у здания женского епархиального училища собралась «порядочная толпа, в основном женщин, находившихся в состоянии «крайнего возбуждения», скандировавших: «оставьте Закон Божий», «дайте пастырям учить», «дайте архиерея». Дискуссии о судьбах церковно-приходских школ и о преподавании Закона Божьего начались фактически сразу после революции. Указом правительства от 20 июня они были переданы в ведение Министерства просвещения. Данный указ вызвал наиболее серьезный конфликт Церкви и Временного правительства. Очевидно, что реакция рязанских женщин была вызвана слухами о секуляризации начального образования.
Съезд, председателем которого избрали директора Сапожковской гимназии С.И. Веселовского, проходил в накаленной обстановке. Сильно проявилось противостояние духовенства и мирян. Вместе с тем съезд принял важное постановление по поводу властных структур епархии. Высшим органом церковно-епархиального управления был объявлен съезд клира и мирян, которому отдавалась «вся полнота власти в епархии». Епископ, который должен был выбираться на съезде, таким образом, терял полноту епархиальной власти.
Архиерея съезд выбирать не мог, так как Синод затягивал увольнение епископа Димитрия, однако все чаще звучало имя главного кандидата на этот пост — архимандрита Серафима (Руженцева). Деятельным сторонником его был и председатель съезда Веселовский. Вскоре в прессе появились сообщения от делегатов съезда с разъяснениями по поводу выдвижения Серафима на кафедру епископа. Инициатива этого выдвижения приписывалась в них не группе «служащих училища, а лицам совершенно свободным от всяческих влияний о. смотрителя». В статье расписывались положительные качества архимандрита, бывшего до этого приходским священником в Стрельне, при дворе великого князя Дмитрия Константиновича. Этот «неудобный» для 1917 г. факт биографии интерпретировался в статье в пользу Серафима: «Род великого князя Константина Николаевича всегда был известен своим передовым направлением». Далее следовало перечисление заслуг этого рода — отмена крепостного права и в «недавнем прошлом и содействие в освобождении России от влияния темных сил».
Вторым реальным кандидатом мог быть временно управляющий епархией епископ Модест. Поначалу он был доволен своим назначением в Рязань и писал обер-прокурору Львову, что «удовлетворен отношением ко мне Рязанской епархии, где благодаря Вашему доброму сердцу я нашел временную службу... желаю остаться на службе и в Рязани, аще буду выбран». Однако вскоре епископ, видимо, трезво оценив предвыборную ситуацию, изменил свое решение: «Своей кандидатуры на Рязанскую кафедру я не разрешил ставить, — писал он Львову. — Мне отъели шею в Москве интриги Восторгова, для Рязани шеи почти не осталось. я предпочел не дразнить гусей и не ставить своей кандидатуры. Бог с ней, с Рязанью».
В конце мая в Рязани прошел и монашеский съезд, на котором были представители всех 28 обителей епархии. Тут никаких кандидатур на епископскую должность не выдвигалось. Делегаты желали скорейшего возвращения Димитрия, о чем ему и была направлена соответствующая телеграмма.
Между тем 17 июня последовало определение Синода об увольнении епископа Димитрия. Препятствий для проведения выборов не было, и Синод благословил съезд духовенства и мирян для выборов кандидата в епископы.
Епархиальный съезд приступил к обсуждению кандидатур, которых вначале оказалось четыре: смотритель духовного училища протоиерей Лавров, архимандрит Серафим, преподаватель Рязанской духовной семинарии протоиерей Алфеев, ректор Саратовской семинарии архимандрит Борис. Выдвинут был и только что уволенный епископ Димитрий, однако вскоре последовало разъяснение председателя съезда Веселовского, что «выдвигать его нельзя, ибо в случае провала можно повредить ему в том, что его могут лишить пенсии». Викарный епископ Павел также снял свою кандидатуру — «как человек малознакомый Рязанской епархии».
Двадцать второго июня в Покровской церкви при женском духовном училище прошли выборы епископа. Большинство голосов получил архимандрит Серафим. Соответствующий акт о прошедших выборах был направлен в Синод на утверждение. Удовлетворенный результатом Серафим уже давал интервью местной газете. Но не все были довольны таким результатом выборов. Викарный епископ Павел, в лице которого Серафим нашел опасного врага, направил послание в Синод, в котором всячески дискредитировал прошедший съезд. По его словам, никакого предварительного объявления о выборах не было, в результате чего на съезде присутствовало не более 200 выборщиков. Отмечалось и о проявленных съездом «в чисто партийных видах поспешности и явной незаконности». Павел предлагал Синоду «отменить незаконные выборы и назначить новые».
Оценивая роль временно управляющего епархией епископа Модеста в проведении выборов, Павел писал, что и он «не без греха»: «бедная Церковь наша, если она находится в руках подобных правителей. По-видимому, и добрый даже, но капризный... притом человек до мозга костей своекорыстный, которому нет никакого дела для общей пользы. Для чего ему мало было родиться хохлом, надо было сделаться московским толстосумом, который буквально не знает, куда ему деньги девать». По словам Павла, Модест вначале довольно активно выдвигал свою кандидатуру, но «когда ему доложил кто-то, что там уже все налажено за другого кандидата, он с великим на весь город скандалом явился на съезд, прочитал свою очень маловразумительную декларацию. и уехал в Москву». Правда, через два дня Модест снова приехал в Рязань и помирился со съездом, «но свою кандидатуру в епископы то ставит, то не ставит».
Синод полностью принял аргументацию епископа Павла: определением от 10 июля состоявшиеся выборы были отменены. «Во избежание возможности нарекания в святом деле избрания епископа признается необходимым назначить новые выборы», — указывалось в определении. Для наблюдения за новыми выборами, назначенными на 9 августа, в Рязань был командирован архиепископ Тамбовский Кирилл (Смирнов).
Собравшийся в августе епархиальный собор (в документах он иногда именовался просто съездом) был гораздо более представительным. Сторонникам бывшего Рязанского архиерея Димитрия удалось на этот раз выдвинуть своего кандидата. Так, бывший епархиальный миссионер И.П. Строев по пунктам указал три заслуги Димитрия: «Сплотил около себя любителей церковного благочестия. его окружает ореол мученичества, потому что он обесчещен жидомасонами, неверующей интеллигенцией, которую обличал. Он миротворец, потому что ушел с кафедры ради мира.»
Были даже предприняты попытки сделать заявление о недопустимости самих выборов ввиду незаконного изгнания Димитрия. Однако архиепископ Кирилл быстро прервал такие рассуждения, так как он не был уполномочен разбирать этот вопрос и приехал сюда для производства выборов. По его словам, для возвращения Димитрия на кафедру сейчас «есть один законный способ — это вновь его избрание».
В первом туре никто из кандидатов не набрал абсолютного большинства. Во время второй баллотировки Серафим получил 237 избирательных и 170 неизбирательных голосов, а Димитрий — соответственно 170 и 215.
Окончательное решение оставалось за Синодом. Вечером 17 августа по телефону из Москвы в редакцию местной церковной газеты было передано сообщение о том, что Синод утвердил прошедшие выборы. Однако немногочисленных противников Серафима это не смутило. Основным организатором протеста снова стал епископ Павел, назначенный временно управляющим епархией. «Утверждение выборов архимандрита Серафима, — писал он в Синод, — будет неслыханным беззаконием. То, что это были не выборы, а организованный всеми известными здесь лицами захват власти и святительского престола, который принадлежит изгнанному анархией из города епископу Димитрию».
Пришло в Синод и прошение от части духовенства и мирян — «представителей меньшинства Рязанского съезда», как они себя именовали. По их мнению, выборы вообще не должны были состояться, поскольку бывший епархиальный владыка Димитрий был насильственно удален с кафедры: «За архимандрита Серафима голосовали сумевшие взять в свои руки власть еще на первом Рязанском съезде». В прошении была предпринята попытка социального анализа состава группы сторонников архимандрита: «Многие из них далеки и во многом чужды церкви, либо из уездных городских дельцов и два-три человека из рязанских иереев, которые демагогически повели за собой малосознательную, но сильную числом группу обывателей деревни и низших клириков, стоявших в епархии за никому не известного новоначального инока Серафима, только потому, что это их партийный кандидат».
В прошении перечислялись и процессуальные нарушения: на предвыборные прения дано было всего полчаса, и именно в это время епископы вслед за Кириллом удалились. А руководство собранием «вдруг оказалось в руках директора Сапожковской гимназии Веселовского, который, по словам авторов записки, неоднократно повторял, что он только и находится на съезде, чтобы провести кандидатуру Сапожковского смотрителя училища Серафима».
Предвыборные прения было решено ограничить 10 минутами, причем выступления за Димитрия прерывались шумом, а сам председатель собрания, «не имевший права высказываться в пользу какого-либо кандидата, восхвалял архимандрита Серафима около 20 минут». Представители «меньшинства» описывали предвыборную стратегию самого архимандрита, который выставил свою кандидатуру, когда преосвященный Димитрий еще не был уволен, при этом его действия сопровождались «самой беззастенчивой саморекламой». Обвинили Серафима и в том, что в Рязани он поселился в одном общежитии со своими избирателями, по «целым неделям допуская самые неожиданные способы сближения с мирянами и низшими клириками и не стесняясь подолгу расхаживать с ними по коридорам, раскуривая сигары и папиросы».
В прошении чувствуется рука епископа Павла, который, судя по тексту, всего лишь «всецело присоединился к заявленному ходатайству». Павел продолжал и от своего имени бомбардировать Синод письмами и телеграммами и даже предпринял специальную поездку в Москву. Теперь он обвинил Серафима и в денежных расходах «на многочисленные рекламы и объявления». А сам епархиальный собор был, по его мнению, «театром веселых безобразий и беспорядков».
Ситуация окончательно запуталась, когда неожиданно подал свой голос бывший рязанский епископ Димитрий, проживавший в Иверском монастыре на Валдае. В своем письме Серафиму он искренне поздравлял того с назначением на кафедру и призывал на него Божье благословение: «До меня дошли, — писал он, — слухи, будто бы некоторые мои нерадивые почитатели готовы выступить в защиту меня с насильственными эксцессами против моего преемника, но я, узнав это, послал им письмо с угрозами анафемы и проклятия от моего имени тем, кто дерзнет оспаривать моего преемника». Димитрий сообщал, что он очень доволен своей жизнью на Валдае и ушел он на покой по прошению, а возвращаться в Рязань не стремится, поскольку там, «кроме смерти и пыток, ничего доброго для себя не предвидит».
Это письмо, содержание которого стало быстро известно в Рязани, могло в корне изменить ситуацию противостояния. Ведь противники Серафима выступали от имени «неповинно изгнанного» епископа Димитрия, а он теперь грозил им анафемой и проклятиями.
В дело снова вступил Павел, отправив послание Димитрию с разъяснением ситуации. Тогда и Димитрий изменил тон. По его словам, первое прошение об увольнении он подал в Синод «не совсем добровольно, а под давлением обстоятельств и бывшего обер-прокурора Львова, который принудил меня написать первое прошение в своем обер-прокурорском кабинете в Синоде. Но по этому прошению Синод меня не уволил, а дал только двухмесячный отпуск. Второе прошение я послал из Иверского монастыря уже добровольно, но все-таки под влиянием известий из Рязани, что меня многие не желают видеть... я всегда считал свою паству немногочисленной горсткой людей. Конечно, в мирное время я бы еще не поспешил уходить на покой, хотя давно об этом мечтал».
О себе Димитрий сообщал, что живется ему очень хорошо и в «интересах личного блага и спокойствия я ни за что бы не хотел расстаться с валдайским раем». Правда, преосвященный сообщал, что если его все же назначат снова епархиальным архиереем, он, как монах, подчинится высшей церковной власти. По поводу же своего письма Серафиму он писал, что ответил ему «любезным письмом с благословением, я иначе не счел возможным поступить, ибо это было бы невежливо».
Между тем хиротония Серафима в епископы была назначена на 27 августа. В Рязани ждали приезда представительной делегации с Поместного Собора во главе с Московским митрополитом Тихоном. Но буквально накануне была получена телеграмма с определением Синода о «приостановке определения о рукоположении в сан епископа Серафима». Для расследования прошедших выборов Синод назначил ревизию во главе с епископом Никандром (Феноменовым). В Рязани начался новый виток борьбы за церковную власть. Его можно уверенно связать с активной деятельностью епископа Павла.
Сам Серафим написал письмо своему главному противнику, в котором сообщал: «Я лишен возможности посетить Вас, так как Вы стали во главе той группы лиц, которые упорно агитируют против меня. Ваша поездка в Москву имела своими последствиями отсрочку моей хиротонии. Двукратное избрание меня, — писал Серафим, — должно хорошо показать. что епархия на моей стороне. Агитацию за Димитрия ведут 5—6 человек, лично заинтересованных. Я думаю, что вследствие незнакомства с Рязанской епархией вы введены в заблуждение недобрыми людьми». «Вы сами находитесь в величайшем заблуждении и в величайшей прелести, — отвечал в тот же день своему оппоненту епископ Павел. — Я нисколько не сомневаюсь, что в настоящее смутное время Вы найдете немало охотников поиздеваться над Святой Церковью и готовых из самолюбия и партийных расчетов стать за какого угодно кандидата».
Далее Павел перешел на патетический стиль древнееврейских пророков: «Но недалек час беспристрастного суда, если не Церкви, то суда истории и суда Божия, потому что те катастрофические потрясения, которые мы переживаем и какие скоро ждут нас, имеют и будут иметь историческое значение и в них сказывается и скажется гнев Божий за все наши беззакония. Тогда Вы и все Ваши рьяные и дерзкие сторонники, восставшие на Бога, понесут заслуженную кару». В заключение Павел, видимо, решив не дожидаться суда истории, предупреждал Серафима: «Если я узнаю что Вы опять... начнете старую агитацию. то я немедленно осуществлю свое право епископа. Довольно терпения».
Между тем следственная комиссия епископа Никандра начала свою работу, опрашивая свидетелей. Выяснилось, что многие в епархии действительно не желают возвращения епископа Димитрия. Так, например, священник Доброхотов поделился впечатлениями, которые производили на него проповеди бывшего епархиального владыки: «Все его поучения были направлены против евреев, масонов. и против интеллигентского класса, не щадил он даже такого высокого учреждения, как Государственная дума». Построение поучений Димитрия, по словам священника Доброхотова, действительно было оригинально. В заключение своей проповеди преосвященный обычно трижды произносил анафему каждой партии, начиная с октябристов и кадетов и заканчивая социал-демократами. «И это было не минутное раздражение, не единичный случай, это была система. на необразованную публику она действовало чарующе», — заканчивал свой рассказ священник.
Среди прочего Никандр писал в своем отчете в Синод: «Не совсем справедливо заявление жалобщиков», будто избиратели от 11 городов Рязанской губернии не знали Серафима. Более того, по мнению епископа, «бесспорно можно сказать, что личное присутствие архимандрита Серафима среди делегатов повернуло выборы в его сторону». Касаясь процедуры самих выборов, Никандр привел показания некоего Докукина, который говорил, что случайно принял участие в подсчете записок: «Я прочел кучку записок числом до пятидесяти, из них в пользу Димитрия наполовину, что меня вполне радовало. Однако такой пропорции не оказалось среди тех записок, которые подсчитывали Веселовский и Добронин. Не успел я выразить свое желание проверить подсчеты и остальных записок, как вдруг слышу, Веселовский говорит, держа записки в руке: “Ну а теперь можно их разорвать”. Я удивился такой поспешности».
Похоже, что сам Никандр не особенно доверял этим показаниям. По его мнению, «эти показания стоят особняком. Проверить истинность их теперь действительно нельзя». Так, например, другой свидетель, Кораблев, показал, что при разборе записок присутствовало много лиц, расположившихся вокруг длинного стола. Здесь были сторонники всех кандидатов, окруженные большим количеством членов собора. Таким образом, налицо был двойной контроль. Записки были собраны в одно место, и по одной брались участниками подсчета, развертывались и подавались преосвященному Кириллу. Прочитав их вслух, Кирилл отдавал ее тому из участников... который собирал с фамилиями данного кандидата». Это свидетельство подтверждается и рапортом в Синод самого Кирилла — одного из самых авторитетных иерархов Российской Церкви, который не нашел никаких нарушений в процедуре голосования.
Среди допрошенных следственной комиссией был и сам архимандрит Серафим. По его словам, никакой агитации против Димитрия он не вел и в удалении его с кафедры не участвовал. О его отъезде из Рязани сам Серафим узнал из газет. «Епископом стать я желал не из честолюбия, а из желания в наше тяжелое время всеми силами послужить святой Церкви», — утверждал архимандрит. Касаясь обвинений в предвыборных манипуляциях, он заявил, что «незаконными средствами агитации не пользовался». Более того, «для мира церковного, — говорил Серафим, — я готов отказаться от хиротонии, если преосвященный Димитрий согласится на возвращение в Рязань и если его возвращение не вызовет смуту».
Проведя расследование, епископ Никандр в своем рапорте в Синод пришел к несколько неожиданному выводу: «С точки зрения правил Святейшего Синода. выборы должны быть признаны неправильными и по букве и по духу правил». В заключение епископ сделал интересное наблюдение: по его мнению, выборы «вызвали в епархии смуту и доселе волнующее ее разделение на две партии. Одни, и преимущественно миряне, главным образом жители Рязани, настойчиво желают возвращения епископа Димитрия, другие, и преимущественно духовенство, главным образом либеральное, не менее настойчиво желают епископом архимандрита Серафима».
Выводом о неправильности выборов больше прочих был доволен епископ Павел, который тем временем вел активную политическую борьбу в епархии. Так, он даже написал специальную брошюру «Почему незаконно избрание архимандрита Серафима на Рязанскую кафедру». Свой рассказ о церковной смуте в Рязани Павел начинал с удаления епископа Димитрия, в котором обвинил епархиальное бюро во главе со священниками Покровским и Чернобаевым. Они обвинялись в подкупе губернского исполнительного Комитета, которому преподнесли в дар 10 тысяч рублей на «укрепление свободы». Комитет «не оставил Димитрия в покое» и производил у него обыски, после чего предъявил ультиматум: покинуть Рязань в трехдневный срок. «В течение которого, впрочем, не раз звонили по его телефону: “Когда же ты уедешь?”» По словам Павла, епархиальное бюро захватило в свои руки и местную церковную прессу, и консисторию, проведя на все должности в епархии своих ставленников. «Пусть председатель бюро Покровский скажет нам, — иронизировал епископ, — какими прихотями свободного голосования в члены консистории оказались избранными не только прежде всего он сам, но и его родственник Мелихов».
Обрисовав ситуацию, сложившуюся к моменту выборов, Павел подробно описал манипуляции сторонников Серафима. По его словам, депутатов, проживающих в епархиальном училище, «не только хорошо кормили, но желающих и хорошо поили. Никогда не торговала так епархиальная лавка вином, как в дни съездов». Одним из главных обвинений сторонников архимандрита было использование ими в своих интересах светских органов власти. По словам Павла, они обращались к Городской думе и к местному бюро кадетской партии и «даже забегали к товарищам». (Возможно, намек на обращение сторонников Серафима к эсерам или социал-демократам. Слово «товарищ» в консервативной среде часто использовали с негативным оттенком.)
Во всяком случае, возвращения в Рязань епископа Димитрия активно не желала местная революционная общественность. Так, 1 сентября Губернский комитет спасения революции Советов солдатских, рабочих и крестьянских депутатов заявил, что «во имя сохранения спокойствия в губернии возвращение в Рязань епископа Димитрия, явно реакционного деятеля, ни под каким видом допущено не должно быть». Такое заявление было, безусловно, связано с обострением общеполитической борьбы и активным поиском «контрреволюции», вызванной «делом» Корнилова.
Двадцать второго сентября в местной газете появилось открытое письмо епископу Павлу от членов епархиального бюро «и других служащих лиц по духовно-учебным заведениям». В нем содержался протест против вышеупомянутой брошюры Павла. Последняя, по их словам, активно распространяется по епархии, в том числе и самим епископом, который якобы сам после богослужений раздает ее прихожанам. Все содержание данного произведения объявлялось клеветническим и не заслуживающим доверия. «Каждая фраза Ваша Вами легко придумана и поэтому легко опровергается», — отмечалось в письме. Конкретных опровержений в нем, однако, не содержалось; Павла же просто выставляли противником выборного начала.
Епископ был не тем человеком, который мог промолчать. Вскоре последовало его ответное открытое письмо на «открытое» письмо «анонимных авторов». «Я никогда не был, — писал Павел, — другом льстецов и лакеев старого строя, считаю и теперь своим епископским долгом обличать с негодованием лакеев и льстецов демократии... Господа от демократии не прочь иногда поставить нам своих лакеев “за место архиереев”». С тонким, но злым юмором Павел выставлял своих противников как людей, утративших в себе церковное сознание и «безнадежно запутавшихся в идеях “нового права”, переварить которое их мозги не в состоянии». Именно поэтому, считал епископ, они и преследовали всех несогласных с их «трафаретом церковной реформы».
Далее епископ останавливается на проведении таких реформ в Рязани: «Секретаря и членов консистории долой, ректора семинарии немедленно уволить, начальника епархиального училища выгнать, епископа Амвросия убрать в 24 часа. За что же, за какие преступления? А “так”, не “соответствуют моменту”». На место их, считал Павел, члены Бюро решили посадить своих родственников и «верноподданных». Не в этом ли, иронизировал преосвященный, и заключается их реформа в Церкви? А далее оставалось только «“увенчать здание”, то есть посадить на архиерейский престол вашего собственного. ставленника». Епископ ждал ответа от своих оппонентов, которого в печатном виде не последовало. Стоит признать, что, вступая в полемику с Павлом, члены Бюро явно не рассчитали своих литературных возможностей.
(Только в мае 1918 г. вышла антипавловская брошюра протоиерея П. Алфеева «Откуда идет разруха в Рязанской церкви?», в которой он на 173 страницах разбирал полемические сочинение епископа Павла и даже обвинял его в ереси. Лучше всего ее характеризуют названия некоторых глав: «Официальные документы — против епископа Павла», «Болезненное самолюбие еп. Павла», «Двуличие еп. Павла», «Еретический взгляд еп. Павла на брак», «Новые клеветы еп. Павла на Чернобаева и других членов Епископского совета», «Психика еп. Павла», «Вероломное предательство — душа еп. Павла».)
Несостоявшийся архиерей Серафим в письме неизвестному высокопоставленному владыке писал, что епископ Павел, пользуясь правами управляющего епархии, «обратил меня в преступника, под угрозой анафемы запрещая мне агитацию, разъясняя, что агитацией сочтет всякое обращение к людям. Епископ Павел, афишируя свое товарищество с Вашим Высокопреосвященством и преосвященным Никандром, грозит меня уничтожить и устно и печатно называет меня самозванцем, насильником, Иудой... лакеем революции». «За что»? — возмущался Серафим. «Это письмо есть первое мое выступление против него, прежней моей жизни он не может знать». Далее Серафим рассказывает о своей семнадцатилетней церковной деятельности и что он никогда «не испытывал подобного унижения». По его словам, он не был честолюбцем и монашество принял не из карьерных соображений, «а по смерти жены». В епархии же на него клевещет кучка людей, которых и «раньше называли темными силами». «Я считаю, что устранение меня от хиротонии равносильно моей смерти церковной и общественной», — заканчивал свое письмо Серафим.
Тот факт, что Серафима все-таки поддерживало большинство местного духовенства, доказывает резолюция очередного съезда, состоявшегося в октябре. Съезд вновь просил Синод утвердить двукратно избранного архимандрита Серафима. Иначе считал временно управляющий епархией епископ Павел, который в «войне» против Серафима и его сторонников стремился заручиться поддержкой влиятельных иерархов. «Знаю, что Вы сочувствуете. в деле заступничества. епископа Димитрия, — писал он архиепископу Арсению (Стадницкому). — Если нужно будет, дайте мне свой добрый отеческий совет в том, конечно, не легком деле, какое по делу епископа и из любви к Святой Церкви принял я на себя».
Неизвестно, дождался ли Павел «отеческого совета», но 24 октября он своей властью «за тяжкие грехи. предательство церкви Божьей, лжесвидетельство от ее имени против своего архипастыря в угоду народному мятежу и самоуправству безответственных лиц» запретил в служение архимандрита Серафима и священников Покровского и Чернобаева. Священник Чернобаев писал в Синод, что вечером 25 октября до него довели данное распоряжение Павла и потребовали «весьма срочно» подписку о чтении указа. Сам он называл обвинения в свой адрес несправедливыми и клеветническими, прося церковные власти «расследовать дело, восстановив мои права, а до расследования оградить мою честь и доброе имя от подобных инсинуаций».
В Синоде такое самоуправство епископа не одобрили, наказанные им лица вскоре были восстановлены в своих правах. Павлу поставили на «вид, что, запрещая трех указанных лиц... он действовал без достаточных на то оснований и что в принятии таких мер епископу надлежит быть особо осторожным». Чтобы разрядить ситуацию в Рязани, высшие власти решили «признать неполезным для дела Церкви назначать на кафедру Серафима, а равно и Димитрия ввиду возникших в Рязанской пастве разделений». А 11 ноября в городе встречали своего нового владыку — административно назначенного Синодом архиепископа Иоанна (Смирнова).
Представляется, что вся история рязанских выборов носила бы совершенно другой характер, если бы в ней не участвовал епископ Павел (Вильковский). Опытный политик и в то же время человек острого церковного чувства и яркого литературного таланта, а также разносторонних интересов (он вступил, например, в печатную полемику с известным писателем и публицистом В.В. Розановым), Павел на протяжении всего 1917 года вначале в Орле, а затем и в Рязани вел непримиримую борьбу с «церковной революцией».
Павлу не повезло: в период «смуты» он оказался епископом в двух наиболее беспокойных епархиях. Человек консервативных взглядов, он, по его словам, не мог спокойно наблюдать появление «нового самодержавия организующейся демократии». Можно думать, что действия Павла были обусловлены не столько защитой изгнанного Димитрия, сколько протестом против сторонников архимандрита, использовавших в предвыборной кампании такие непривычные для церковной жизни методы, как выпуск листовок и соответствующую агитационную обработку депутатов.
Вообще, незаурядная и цельная личность Павла, выделяющаяся даже на фоне колоритных фигур епископата того времени, заслуживает отдельного исследования. (Трагической была дальнейшая судьба у этого невероятно литературно одаренного человека: аресты, ссылки и как итог мученическая смерть в 1933 г.)
Правда, следует отметить, что события в Рязанской епархии все же отличаются от аналогичных процессов в других епархиях. Если в других «беспокойных» епархиях основной костяк оппозиции составляли преимущественно низшие клирики, дьяконы и псаломщики, то в Рязани основными противниками уволенного архиерея выступали наиболее видные городские слои местного духовенства и интеллигенции.
Основная причина этого в специфичности деяний епископа Димитрия, который в своей проповеднической деятельности слишком активно конструировал образ врага в виде масонов и интеллигентов. Естественно, что образованной публике это не могло нравиться. Да и сам преосвященный, человек бесхитростный и открытый, возможно, уж слишком пессимистично считал, что его паства в Рязани состоит «из немногочисленной горстки людей». В истории рязанской церковной «смуты» также хорошо просматривается корпоративная солидарность епископата, в конечном счете не позволившая ни одному человеку, не имевшему епископского сана, занять место епархиального архиерея.
Выборы архиереев прошли весной—осенью 1917 г. в 11 епархиях: Черниговской (3 мая) Петроградской (21 мая), Московской (24 июня), Тульской (22 июля), Курской (9 августа), Владимирской (9 августа), Рязанской (22 июня, 9 августа), Харьковской (11 августа), Орловской (12 августа), Саратовской (14 августа) и Екатеринбургской ( 25 мая, 8 августа, 26 октября). В Рязани и Екатеринбурге они не были утверждены Синодом и епархиальные архиереи были назначены туда административно.
Так же административно, еще 8 марта, в Тобольск после увольнения Варнавы (Накропина) был назначен Гермоген (Долганов). Следует кратко осветить ситуацию в Рижской епархии. Так, в августе в Юрьеве (епархия была оккупирована) на съезде духовенства и мирян было решено восстановить Ревельское викарство. Съезд «единогласно» просил назначить туда епископом протоиерея Павла Кульбуша. Однако Синод никаких распоряжений не сделал. Очевидно, главным препятствием являлось то, что протоиерей был женат. Член Поместного собора от епархии Александр Каэлас писал в Синод: «Мы очень желаем, чтобы от Кульбуша пред хиротонией не требовали бы принятия иноческого сана... Однако если Синоду угодно твердо настаивать на бывшей до сих пор практике Русской церкви, не согласной с канонами. то мы. православные эстонцы и сам о. Кульбуш согласны и на это тяжелое условие».
Только после того как в декабре 1917 г. протоиерей Кульбуш развелся с женой (официальная причина — «прелюбодеяние» жены) и был пострижен в монашество, Синод 18 декабря назначил его Ревельским викарием, а 20 января 1918 года и временно управляющим Рижской епархией. Уточним, что духовенство и миряне епархии могли только просить назначить Кульбуша викарием. Право выбора распространялось только на епархиальных архиереев, викарии епархии по-прежнему назначались административно. Следует отметить, что выборы проходили только там, где епархиальный владыка по какой-либо причине оказался уволенным.
Важным является и отношение современников к выборам. Изучая историю русской революции, следует иметь в виду произошедшую резкую перемену в настроениях значительной части общества. Если в марте подавляющее большинство населения переживало настоящую эйфорию по поводу свершившегося переворота, то по мере углубления революции многие стали слать ей проклятия. И это были не только обывательские настроения — такой же процесс пережила и культурная элита русского общества. Все это в полной мере можно отнести к духовенству и церковным деятелям. Если вначале революция была для многих «Божьей милостью», то впоследствии — «деянием антихриста» или в лучшем случае «наказанием за грехи». Такая же перемена произошла с отношением к кумирам революции. Если весной обер-прокурора Львова именовали «светозарным ангелом», то позднее он стал «грубым деспотом и невежественным насильником».
Отношение к выборам также существенно изменилось. Для кого-то вначале это было долгожданное возвращение к христианским первоистокам, кто-то впоследствии видел в них лишь «“чехарду”, когда каждый старается урвать себе кусок пожирней и послаще». Собственно, против выборного начала в Церкви спорить в то время было сложно. Разработчики синодальных правил о выборах, как отмечалось выше, ссылались на мнение В.В. Болотова. Между тем сам выдающийся историк отнюдь не был сторонником выборов. «В настоящее время, — писал он в конце XIX века, — разглагольствия о выборном начале вошли в моду и находят многих сторонников, но я не из их числа... если выбор существовал, но затем отменен, то это случилось не без уважительных причин. Отношения с тех пор до того искажены, что возрождение выбора у нас в России принесло бы столько пользы, сколько разведение виноградных лоз вдоль тротуаров в Петербурге». И если, по мнению Болотова, в древней Церкви выборы велись «образцово», то впоследствии ситуация изменилась на противоположную. Он воссоздал впечатляющую картину истории таких выборов, в ходе которых были подлоги, подкупы, а иногда и «борьба черни с дрекольем в руках заменялась борьбой влиятельных лиц с мешками золота».
Следует отметить, что при избрании низших клириков в России современники констатировали приблизительно такую же картину. Так, например, один из очевидцев писал: «Тяжелые, а иногда прямо жуткие сцены разыгрываются при избрании членов причта. Сцены, которые не могут не вызвать чувства сожаления... Шум, крик, ожесточенная перебранка, а иногда и драка — необходимые спутники голосования. Пишешь и думаешь, когда же все это кончится».
Конечно, при выборах епископата до этого не доходило, но все же образцовыми, особенно в провинции, считать их нельзя.
По мере «углубления» революции церковное движение, особенно среди низших клириков, в некоторых наиболее «неблагополучных» епархиях начинало серьезно беспокоить высшие власти. Так, среди духовенства «появились лица, которые приняли на себя обязанности земских комиссаров. разъезжают по приходам и потворствуют толпе, сеют семена вражды к землевладельцам и призывают к так называемому отобранию земельных имуществ», — сообщал в Синод Орловский епископ. А в одной из епархий появилась «боевая организация псаломщиков», которая под страхом террора требовала от «товарищей» благочинных нового дележа доходов.
Радикализм и законотворчество столичного и особенно провинциального духовенства обычно обгоняли инициативы высшей церковной власти. «Жизнь нас опережала, — признал на Поместном соборе член Синода протопресвитер Н. Любимов, — не успеем сделать распоряжение, получаем вести: там отстранили епископа, тут отцы захватили власть в свои руки. Что было делать Синоду?» Требования введения выборного начала в среде духовенства стали повсеместными. Это отмечали и другие осведомленные современники.
И все же высший церковный орган, несмотря на общий паралич власти в России, сохранял роль решающего арбитра во внутрицерковной борьбе. В результате Церковь не только не развалилась, но и сумела консолидироваться, постепенно изживая крайности революционного времени.
Конечно, выборы проходили в тяжелой обстановке прогрессирующего общенационального кризиса. Сильное давление осуществлялось со стороны общественных организаций (местные комитеты и Советы). Вмешательство таких организаций во внутрицерковные проблемы происходило, несмотря на соответствующий циркуляр главы Временного правительства и противодействие Синода. «Советы солдатских и рабочих депутатов и другие организации вмешиваются даже в выборы игумений для женских монастырей», — с возмущением говорил член Синода протоиерей Ф. Филоненко.
Более того, в некоторых губерниях именно власть таких организаций и была единственной реальностью. От них «бегут и комиссары правительства», — писал обер-прокурору Пермский епископ Андроник. Апофеозом подобных действий стал случай в Харькове, когда комитет сам выработал правила избрания епархиального владыки и требовал руководствоваться только ими. Но если в Харькове атаку комитета удалось отбить, то в Курске представители Совета смогли принять активное участие в выборах.
Само Временное правительство и его представители на местах, как показывают документы, во внутрицерковные дела, как правило, не вмешивались. Однако и защитить церковных лиц от произвола различных комитетов и Советов официальные власти не всегда могли. Вообще же вмешательство в дела Церкви политических и общественных организаций в данный период не имело характера всеобъемлющего диктата, характерного для последующей эпохи. Более значимую роль для выбора того или иного кандидата имели его взаимоотношения с рядовым духовенством. Можно определенно сказать, что «архиерей-вотчинник» или «князь церкви» не имел в 1917 г. никакого шанса возглавить епархию.
Механизм выдвижения претендента на кафедру мог быть различным. Кто-то сам активно выдвигал свою кандидатуру, некоторые же церковные деятели, как, например, мирянин Н.И. Знамировский — узнавали о своем выдвижении только из телеграмм. Следует отметить, что выдвижение на епархиальную кафедру мирян — явление исключительное в истории Русского Православия. Однако характерно, что даже у консервативных историков тогда не возникало сомнения в каноничности данной практики. Вместе с тем в ходе выборов ни один кандидат, не имевший сана епископа, так и не стал епархиальным архиереем. Тут, возможно, сказалось как отсутствие прецедента, так и определенный страх части выборщиков перед возможностью иметь своим архиереем мирянина или представителя белого духовенства.
Так, например, в Москве после проведения второй баллотировки часть делегатов Собора из простых крестьян, по сообщению газеты «Московский голос», «облегченно крестилась — хорошо, что барина не выбрали». А присутствующий на данных выборах в качестве делегата от прихода академик А.И. Соболевский писал своему коллеге И.С. Пальмову: «Москва выбрала себе митрополита, человека подходящего, не ведшего никакой агитации... Конкурентом был А.Д. Самарин, все время находившийся лично, присутствующий и при беседах, и при голосовании, и при подсчете голосов. Как ни странно, он чуть-чуть не был выбран. Сильное впечатление на собравшихся произвел вопрос одного делегата-мужичка. Он слушал, слушал доводы за Самарина и вдруг спросил: “Ну выберем Самарина, приеду я к себе; меня спросят, кого выбрали? Что скажу: выбрали помещика в пиджаке”».
Сыграла свою роль и некая солидарность епископата, особенно заметная в истории екатеринбургских и рязанских выборов.
Утверждение результатов выборов в 1917 г. носило двухступенчатый характер. Первым свое решение высказывал Синод, затем Временное правительство, хотя утверждение избранного епископа светской властью имело формальный характер: все решения Синода были подтверждены. Епархиальный владыка вступал в свои права с момента определения Синода. Утверждение решений церковной власти властью светской являлось последним реликтом еще не порванной окончательно связи государства и Церкви.
Не совсем ясны принципы, которым следовал Синод при утверждении выборов. Так, например, официальными причинами непризнания выборов в Рязани и Екатеринбурге стало как отсутствие кворума, так и неполучение ни одним из кандидатов абсолютного большинства. Но в то же время в документах, присланных из Владимира, нет упоминания ни о числе присутствующих на съезде, ни о результатах двух баллотировок, а лишь констатируется окончательная победа архиепископа Сергия. В Чернигове избрание вообще произошло еще до официального увольнения прежнего архиерея.
В изученных материалах хорошо заметно отличие провинциальных церковных выборов от столичных. В провинции сильно политизированное духовенство прибегало к таким официально запрещенным средствам, как дискредитация неугодных кандидатов, в ходе которой оно часто стремилось заручиться поддержкой светской власти. Другими словами, по выражению историка Б.И. Ко-лоницкого, духовенство использовало «современные методы политической мобилизации». Если к власти в Петрограде и Москве пришли церковные «идеалисты» Вениамин и Тихон, то в провинциальных епархиях победу на выборах получили опытные политики, не чуждые и социальной демагогии, такие как Серафим (Остроумов), Сергий (Страгородский) и архимандрит Серафим (Руженцев) — будущий обновленческий митрополит.
Возраст архиереев, пришедших к власти в результате выборов, был относительно молодым и составлял в среднем 45 лет, в то время как средний возраст уволенных был 59 лет.
Трудно предположить, в какие формы вылился бы процесс выборов, сохранись он в Церкви. В рассматриваемый же период выборы стали, по моему мнению, фактором консолидации Церкви и легитимации власти епархиальных архиереев. Избранного владыку уже нельзя было рассматривать ставленником «темных сил». Можно уверенно сказать, что об избрании столичных иерархов, а в ноябре 1917 г. и патриарха знала вся православная Россия. В результате выборов к власти пришли многие авторитетные деятели, не только определившие весь процесс развития Русского Православия в XX в., но и способствовавшие выживанию Церкви в условиях антирелигиозного государства.
Избрание патриарха произошло на фоне революционных событий октября — ноября 1917 г. Еще летом казалось, что избрание патриарха невозможно: Предсоборный Совет в своем большинстве выступал за коллегиальный орган управления Церкви. Однако уже к концу лета 1917 г. церковное общество стало праветь. Виной тому были участившиеся акты антиклерикализма, а то и просто хулиганства по отношению к церковной собственности и самому духовенству, которые начались задолго да прихода большевиков к власти.
Между тем сменилась и церковная власть: новый обер-прокурор Синода А.В. Карташов, вскоре ставший первым министром вероисповеданий, в отношении церковных деятелей был более сговорчив и мягок, чем его предшественник. Но ситуация в епархиях продолжала ухудшаться.
Архивные материалы и периодическая печать да уже и опубликованные источники 1917 г. позволяют сделать вывод, что масштабы различных антиклерикальных и антицерковных акций в среде крестьянства и солдат могут напомнить карнавальные глумления эпохи 1930-х годов. Так, например, солдаты Гвардейского корпуса, квартировавшие в Ново-Почаеве, не только устроили погром в самом городе, но и разгромили лавру; как сообщал начальник корпуса, они «переоделись в священнические ризы и начали кощунственное богослужение».
В сентябре ограбили Китаевскую пустынь Киево-Печерского монастыря. Причем ворвавшиеся в пустынь молодые люди 18—20 лет были вооружены револьверами и кинжалами и пытали настоятеля пустыни архимандрита Онисифора, прижигая ему пятки. В октябре того же года в Псковской епархии расквартированные солдаты и местные крестьяне разграбили и разгромили Николаевскую женскую общину. По словам начальницы общины, солдаты и крестьяне, «громилы» входили в церковь и «алтарь в шапках и сквернословили».
Наиболее показательный случай был в Пензе, где местные крестьяне разгромили Ново-Серафимовскую пустынь, устроив, по словам местного благочинного, «неслыханное кощунство: начисто выломали пол, двери, косяки, оконные рамы, в алтаре тоже пол выломан, весь престол уничтожен, жертвенник тоже, ни люстры, ни икон в иконостасе, ни царских дверей... иконостас местами изрублен топором, во всей церкви, кроме стен, ничего не осталось. В зданиях корпусах тоже все расхищено, нет ни косяков, ни окон, ни дверей, ни полов, ни потолков, на трех зданиях даже крыша содрана и увезена; все печи разрушены, расхищение продолжается до сего времени». В погроме, сообщал благочинный, участвовали три местных села. Хорошо и без большевиков «любили» благочестивые крестьяне Православную Церковь.
Будущий советский патриарх, в то время епископ Алексий (Симанский) под влиянием поведения крестьян в отношении Новгородского Хутынского монастыря писал митрополиту Арсению: «Словом, народ-богоносец дает себя чувствовать во всех областях». Это изречения можно распространить и не только на Новгородскую епархию.
Открытие Поместного Собора Российской Церкви в августе 1917 г. стало важнейшим церковным событием.
Горячие дискуссии в связи с выборами патриарха совпали с Октябрьским переворотом в Петрограде. Голоса Поместного собора разделились: 146 человек голосовали за восстановление патриаршества, 120 — против при 12 воздержавшихся. И, как совершенно справедливо пишет современный исследователь, противников избрания патриарха нельзя рассматривать какими-то предшественниками обновленчества, как это делается сейчас.
В результате рейтингового голосования первое место в качестве кандидата на патриарший престол занял Антоний (Храповицкий), следующим претендентом шел Новгородский владыка Арсений (Стадницкий), замыкал тройку Московский митрополит Тихон (Беллавин). Что первое место занял Антоний, человек ярко правых взглядов и сторонник власти монашества, не могло не насторожить противников монашеского деспотизма. На Поместном соборе при выборе кандидатов на патриарший престол Антоний получил наибольшее число голосов. А в мае 1918 г., в условиях нарастания национального и церковного сепаратизма на Украине, он смог одержать победу на выборах Киевского митрополита. Об Антонии и при жизни и после смерти писали, используя только черные и белые краски.
Между тем это была сложная и противоречивая фигура, однозначную характеристику которой трудно дать. Автор наиболее нетривиальных воспоминаний об Антонии (Храповицком) архимандрит Киприан (Керн) писал, что он весь «противоречие, весь непоследовательность. И несмотря ни на что, прекрасный, неповторимый, яркий». Антисемитизм в нем уживался рядом с юдофилией, природная доброта — с женоненавистничеством. Многих церковных, да и нецерковных людей смущало также постоянное использование владыкой ненормативной лексики. Антоний крыл матом не стесняясь, что было совершенно не характерно для людей его круга, и даже близкие люди делали ему замечания, впрочем, бесполезные.
Член Поместного собора Алексей Ухтомский, брат епископа Андрея и будущий советский академик, старообрядец-единоверец по своему вероисповеданию, писал своей возлюбленной, что иерархия церкви стремилась «объединиться и забронироваться, не признавая своей вины в прошлых и настоящий бедах». Ухтомский считал, что «утверждению народно-соборного начала в Церкви препятствуют официальные заправилы Церкви с владыками во главе, отнюдь не расположенные что-либо изменить в отношении церковного народа; наоборот, спасение видится им все еще в обеспечении и монополизации власти у иерархии; слышатся чьи-то католические мотивы...» Ухтомский традиционно считал, что усиление и так большой власти епископата представляет собой католическую традицию «папизма», как тогда говорили. Многие считали, что ни к чему хорошему это не приведет и в Православии начинает маячить принятый на первом Ватиканском соборе догмат о непогрешимости папы.
Пятого ноября 1917 г., по жребию, что вполне согласуется с евангельской традицией, патриархом был избран Московский митрополит Тихон. Противники патриаршества вздохнули спокойно, перспектива иметь патриархом Антония (Храповицкого) пугала многих. Слишком была неоднозначна его репутация как яркого черносотенца и антисемита. Такая репутация Антония была во многом несправедлива.
Сторонников церковного либерализма и соборности могла пугать и фигура второго по популярности иерарха, митрополита Арсения (Стадницкого). Яркий, красивый, образованный, Арсений считался сторонником «просвещенного абсолютизма», как тогда говорили. Арсений был поклонником церковной старины, всеми силами содействовал сохранению церковных древностей в Новгороде. Будущий патриарх Алексий (Симанский) вспоминал, как Арсений обругал его, когда тот позволил себе перепланировать свою келью в Новгороде. «Это же древность это XVI век, это нельзя трогать».
Его реплики и замечания в резолюциях и письмах и выступления на Соборе характеризуют его как одного из самых выдающихся архиереев Русской Церкви не только за данный период. Можно осторожно сказать, что это была бы самая лучшая кандидатура на патриарший престол. Нельзя представить, чтобы Арсений матерился, как Антоний (Храповицкий), или рассказывал анекдоты, как Тихон (Беллавин).
Третий кандидат, на которого и пал жребий, был фигурой менее популярной. Тихон был скромным человеком и никогда не претендовал на первые роли в Церкви. За доброту, искреннюю церковность, чувство юмора его уважали церковные люди разной политической ориентации. Тихона просто любили, и любили все. Его анекдоты и афоризмы становились общеизвестными. Наиболее широко известен один: когда при строительстве первого мавзолея Ленина повредили канализационную трубу и в здание попали нечистоты, Тихон сказал: «По мощам и елей».
Он устраивал и правых и левых, он, можно сказать, был компромиссной фигурой. Его избрание на патриарший престол происходило одновременно с первыми боями Гражданской войны в Москве. Попытки Церкви мирно урегулировать конфронтацию ни к чему не привели.