Церковная революция в Тверской епархии, или Архиепископ Серафим против дьяконов и псаломщиков

Тверской архиепископ Серафим (Чичагов) (1856—1937) был крупным церковным и политическим деятелем предреволюционного периода. Представитель известного дворянского рода, боевой гвардейский офицер, он, приняв священство, а после смерти жены и монашество, быстро сделал карьеру и в духовном ведомстве. В 1903 г. принял активное участие в деле подготовки канонизации Серафима Саровского. К началу 1917 г. архиепископ Серафим был членом Синода и выборным представителем от монашества в Государственном совете, являлся одним из влиятельных иерархов Церкви. Тверской владыка был активным противником синодального строя и сторонником коренных реформ в области церковного управления.

Так, в 1916 г. на собрании благочинных Серафим развил свои мысли по поводу церковных реформ. «Вот уже 200 лет русская церковь лишена строгого канонического управления на началах соборности, много делалось для разъединения епископов между собой и Св. Синода. Но всему бывает предел, и наша церковь дошла до критического угрожающего положения. Продолжение этого состояния невыносимо для всех верующих, опасно для церкви и самого государства. Уничтожение свободы в церкви неизбежно приводит к внутреннему духовному разложению. Многое старое должно измениться, улучшиться, а иначе угрожают государству жестокие потрясения»

Возможно, именно поэтому Серафим так искренне приветствовал Февральскую революцию. Находясь в дни переворота в Петрограде, преосвященный, по всей видимости, не спешил в Тверь, где и до этого он появлялся не особенно часто. Большинство текущих дел по управлению епархией выполнял викарный епископ Арсений (Смоленец).

Арсений (Смоленец) был человеком высокообразованным, с не совсем обычной для епископа биографией: поляк по национальности, он перешел в православие, окончил юридический факультет Варшавского университета и Казанскую духовную академию.

Между тем ситуация в епархии накалялась. Сказалось и то, что в отличие от большинства провинциальных городов, где смена власти произошла спокойно, а иногда и незаметно, в Твери мартовские беспорядки, по выражению очевидцев, приняли «грозную и зверскую форму».

Тверь тут была исключением: бесчинствующие толпы солдат и обывателей в прямом смысле слова громили город в течение нескольких дней. Губернатора в буквальном смысле растерзали на центральной площади. Предвидя свою кончину и видя, как толпы народа идут на его резиденцию, он позвонил викарному епископу Арсению (Смоленцу) и начал исповедоваться ему по телефону. Это, по всей видимости, уникальный случай исповеди по телефону.

Работая с документами Тверской губернии, сидя в уютном архиве города, я так и не понял, почему именно в Твери Февральская революция приняла такие жестокие формы!

С этим явно диссонировали слова архипастырского воззвания Серафима о «Божьей милости народном восстании... обошедшемся без многочисленных жертв». Только 20 марта владыка прибыл в Тверь и попытался взять инициативу реформ церковного управления в свои руки. На собрании городского духовенства архиепископ выступил с инициативой скорейшего проведения съезда. Также был решен вопрос о переизбрании благочинных, благочиннических советов и духовных следователей. (Сам Серафим в 1914 г. отменил выборы благочинных как «незаконные и вредные».)

«Однако, — как сообщал Серафим в Синод, — мое стремление внести некоторое успокоение в духовенство и прихожан оказалось безрезультативным». На местах вместо благочинных и их помощников духовенство и прихожане стихийно создавали исполнительные комитеты, которые и взяли в свои руки процесс избрания представителей на епархиальный съезд. На фоне пассивности городского духовенства особую активность показало сельское население. Наибольшую организованность проявили низшие священно- и церковнослужители уездного Ржева, образовав «союз дьяконов и псаломщиков», чрезвычайно радикальная программа которого была опубликована даже в центральной прессе.

На открывшийся 20 апреля в здании женского епархиального училища Чрезвычайный съезд прибыло депутатов гораздо больше предусмотренного числа, но право решающего голоса было дано всем. «Отслужив перед открытием съезда молебен, — сообщал в Синод Серафим, — я увидел, церковных ревнителей нет ни одного из известных мне в епархии. Все были новые неведомые лица или давно прославившиеся дурными поступками люди. Сильно пахло спиртом, ханжою. Несомненно, прошли в число депутатов сектанты и большевики».

Председателем большинством голосов был избран бывший священник, депутат II Государственной думы Ф.В. Тихвинский, лишенный сана за отказ выйти из фракции трудовиков. Съезд сразу принял радикальный характер, особенно, по словам архиепископа, «в крайнем революционном настроении» пребывали ржевские депутаты, их «поддерживала кучка крикунов, которая набрасывалась буквально с кулаками на всякого несогласного с ними».

Попытка приглашенного на съезд Серафимом профессора Московской духовной академии И.М. Громогласова внести успокоение в ряды депутатов закончилась неудачей. По словам владыки, профессор «признал съезд сборищем врагов церкви и отказался прочесть лекцию». Неудивительно, что при таком настроении депутатов вопрос о переизбрании епископов, как гласят официальные протоколы съезда, был сведен «с принципиальной точки зрения к местному архиепископу». Серафима обвиняли в неискренности, деспотизме, потворстве доносам, «введении полицейского строя в епархии, что он проведен в Тверь темными силами, что он слуга старого режима». В результате съезд вынес решение об оставлении Серафимом епархии «ввиду явно выраженного недоверия к его церковно-общественной деятельности». Когда депутаты перешли к обсуждению викарного епископа Арсения, последний пришел на съезд и, говоря словами официального протокола, «проявил сердечное и корректное отношение к епархиальному съезду».

Архиепископа чрезвычайно удивил и даже обескуражил такой ход дела. «Наша губерния во власти большевиков, — писал владыка обер-прокурору Синода Львову, — а потому стоит рядом с Кронштадтом по настроению и возбуждению... Для меня теперь ясно неоспоримо, что большевики создают церковную революцию с намереньем ослабить духовенство и сделать его беззащитным». Более того, Серафим считал, видимо, что возможности остаться в Твери у него нет, поэтому и просил помощи у своего давнего «приятеля» Львова: «Усердно прошу вас помочь мне в такую трудную минуту моей жизни. Хочу надеяться, что вы придумаете мне дело в Синоде и дадите таким образом пережить кризис. В голову не могло придти, что я доживу до современного положения».

Между тем в столицу направилась делегация Тверского съезда во главе с председателем съезда Тихвинским. Даже видавших виды членов Синода она шокировала своим радикализмом и несговорчивостью. Депутаты информировали церковный орган, что в Твери создан Епархиальный совет, который становится во главе управления епархией; архиепископ и консистория фактически отстранены от власти; звучало также требование немедленного удаления из епархии Серафима. По словам члена Синода протопресвитера Любимова, члены делегации заявили, что «ни на какое соглашение они не пойдут. Если так, — возмущался протопресвитер, — то зачем же они пришли в Синод?» А товарищ обер-прокурора А.В. Карташев назвал действие депутатов «чем-то вроде мародерства в тылу или действом рабов, спущенных с цепи». Обер-прокурор Синода в личном разговоре все же обнадежил делегацию, заявив, что, по его мнению, Серафим в епархию не вернется, ссылаясь на только что полученное письмо архиепископа. В Тверь делегация приехала в хорошем настроении, слух об обещании Львова начал быстро распространяться, чем вызвал негодование владыки. «Прошу Синод меня не увольнять, — телеграфировал Серафим, — частное письмо не может заменить прошение».

Синод определением от 10 мая отправил Серафима в отпуск. Временное управление епархией было возложено на его викария Арсения, сумевшего найти общий язык с радикально настроенной частью тверского духовенства. Согласно постановлению съезда в Твери избрали Епархиальный совет, куда и вошли наиболее активные противники Серафима.

Однако опальный преосвященный решил не сдаваться и уже из Москвы начал вести активную борьбу за тверскую кафедру. Гнев владыки вызвали действия викария Арсения, которого Серафим стал считать своим основным соперником за власть в епархии.

В своих многочисленных письмах и докладах в Синод владыка обвинял Арсения не только в том, что он «счел возможным явиться на этот незаконный съезд.... испросил прощения и обещал исправиться», но и в том, что викарий после своего назначения временно управляющим епархией переехал жить в покои архиепископа, а также прекратил поминовения его имени за богослужением.

Сам Арсений, человек чрезвычайно осторожный, конечно же, не мог пойти на такой шаг, о чем и сообщал в Синод: «В настоящее время, — писал он, — за богослужением поминают в иных местах архиепископа Серафима, в других мое имя, в третьих не поминают никого, в некоторых городах такая разнообразная практика применяется одновременно, к смущению верующих». Члены Тверского епархиального совета заняли еще более «гибкую» позицию, сообщая в Синод, что сами «не имеют права, с канонической точки зрения, разрешить непоминовение, опасаясь, с другой стороны, всевозможных эксцессов на местах в случае распоряжения о поминовении». Члены совета просили церковную власть разрешить наконец неопределенную ситуацию в епархии, дать ей возможность избрать епископа.

Также, не дождавшись быстрого решения проблемы епископа, представители Епархиального совета обратились в тверской губернский Совет крестьянских депутатов с «просьбой содействовать удалению» Серафима. На заседании бюро Совета крестьянских депутатов 12 июня в присутствии представителей Епархиального совета (священник Вихлин, дьякон Крылов и псаломщик Воскресенский) было решено «принять активное участие в удалении Серафима». Обер-прокурор Синода получил ультимативное заявление от Совета крестьянских депутатов. В нем сообщалось, что Совет «возмущен систематическим игнорированием постановлений» Чрезвычайного съезда духовенства и мирян и «считает своим гражданским долгом немедленно принять меры к проведению в жизнь постановлений съезда». Также Совет протестовал против выдачи Серафиму содержания и требовал «немедленно взыскать деньги», полученные епископом после 25 апреля. Какие еще решения епархиального съезда «проводить в жизнь» должен был Губернский совет, не ясно. Особенное негодование обращение членов Епархиального совета к крестьянским депутатам вызвало у Серафима. «Куда мы едем? — писал он члену Синода архиепископу Михаилу. — Неужели каждый пьяный дьякон вроде Крылова имеет право бороться против архиепископа?»

Обращение к самарскому владыке Михаилу было не случайно: именно его Синод командировал в Тверь разобраться в ситуации на месте. Серафим начал забрасывать ревизора своими письмами, советуя, как разрешить конфликт его и части местного духовенства. «Сколько ни думаю, — писал архиепископ, — нахожу только два пути... чтобы Синод по вашему докладу прислал мне срочную телеграмму о сокращении отпуска. а преосвященного Арсения об освобождении от управления. Иначе преосвященный Арсений не сдаст мне управление». «Но этого мало», — добавлял владыка, советуя «немедленно» перевести своего викария в другую епархию или отправить в отпуск, а также распустить Епархиальный совет. Серафим также желал, чтобы будущий съезд, который должен был состояться 8 августа, «отменил относительно меня постановление первого».

Центром «заговора» против себя владыка считал Ржев, где продолжал действовать «союз дьяконов и псаломщиков». Основную причину недовольства низших членов клира Серафим видел в том, что он не допускал назначения на должности не кончивших курс семинарии. Между тем члены Епархиального совета, «партия клириков товарищей большевиков», по характеристике архиепископа, почувствовав опасность и, очевидно, боясь возвращения Серафима, составили и отпечатали в виде листовки обращение к Тверской епархии. Листовка была разослана по всем церквям епархии. «Стало ясно, — сообщалось в ней, — что владыка добровольно не уйдет... а при создавшемся положении жить вместе нельзя и кто-нибудь должен уйти: епархия от епископа или епископ от епархии». Члены Совета информировали также о своем совместном с делегатами от Ржева визите в Петроград, где они встречались с обер-прокурором, а также присутствовали на заседании Синода. Здесь они и получили информацию о ревизии Михаила и услышали заявление обер-прокурора, что «епископ может быть удален только по суду». Это, конечно, сильно удручило делегацию. Даже им было ясно, что документально никаких «преступлений» Серафима подтвердить не удастся. Члены Епархиального совета просили высказаться по поводу Серафима всю тверскую епархию. Сам Серафим, находящийся в Москве, назвал данный документ «экземпляром нового вранья». По его мнению, окончательно скомпрометировал себя сотрудничеством с Епархиальным советом преосвященный Арсений и «заслуживает одного порицания». Сам временно управляющий епархией сообщал, что он, «ознакомившись» с данным обращением и сделав «некоторые смягчения», все же не счел возможным его подписать. По поводу же обращения членов Епархиального совета к крестьянским депутатам Арсений заявил, что узнал об этом «post factum и считал, что члены Совета в данном случае выступили в качестве представителей епархиальной общественности».

Между тем, приехав в Тверь, архиепископ Михаил 28 июля собрал представителей духовенства и мирян для разъяснения основного вопроса — «о бывшем 22—26 апреля епархиальном съезде». Большинство собравшихся, а это были в основном представители городского духовенства, высказывались в поддержку архиепископа Серафима. Так, преподаватель местной мужской гимназии Н.Ф. Платонов, бывший в то время комиссаром по церковным делам, заявил, что сам съезд проходил в обстановке полного хаоса: «говорили сразу по 10 человек, с одним сделалась даже истерика». Отмечалось, что большинство обвинений в адрес владыки являлись голословными. Резко в защиту съезда выступил дьякон Крылов: он сравнил его с первым Вселенским собором, «который был также бурным». (Вообще дьякон Крылов был деятельным противником Серафима, составившим объемистый доклад с перечислением многочисленных «вин» архиепископа.) Однако закрытой баллотировкой 100 человек против 7 собрание высказалось за возможность возвращения Серафима в Тверь. По поводу тверского «раскола» Синод принял специальное послание, в котором призывал епархию помириться со своим архипастырем.

Несмотря на такие, казалось, благоприятные для преосвященного обстоятельства, новый съезд, открывшийся 8 августа в присутствии архиепископа Михаила, снова большинством голосов высказался против Серафима. За оставление владыки в Твери проголосовало 136 депутатов, против же было 142. Такая разница с предыдущей баллотировкой объясняется тем, что на съезде присутствовали представители всей епархии, тогда как 28 июля Серафим получил убедительную поддержку только у городского духовенства.

Сам архиепископ основным виновником такого результата посчитал своего викария Арсения, который, по его словам, «стал во главе самой дерзкой непримиримой агитации, восстанавливая против меня духовенство и паству... и распространяя клеветы на меня...» По словам преосвященного, Арсений «ради экономии собственных средств. в мое отсутствие ежедневно обедал в моем доме, привозил даже гостей женского пола, загнал моих лошадей и изгонял монашествующих, приписанных к моему архиерейскому дому. обсудил до последней возможности, как парализовать действия предстоящего 8 августа съезда». По словам Серафима, на съезд были «впущены солдаты, которые по условному знаку кричали и не давали никому из моих сторонников говорить». Обвинял архиепископ своего викария и в том, что он постоянно «шептался со своими агитаторами». Данное письмо, направленное архиепископу Платону, определением Синода было препровождено в Тверь Арсению с требованием «предоставить. объяснения».

Арсений благодарил Синод за признание «правила audiatur et altera pars[1]. Я же постараюсь, - обещал владыка, - изобразить факты sine ira et studio[2], достоверно, по крайней мере с субъективной точки зрения». Арсений действительно постарался: его доклад представляет собой образец грамотно построенной богословско-юридической защиты, написанный великолепным литературным стилем. Владыка сообщал, что в отношении с ним Серафим всегда «был ровен, корректен и вежлив». В области же управления епархией «придерживался тактики просвещенного абсолютизма и не был наклонен к соборности в решении дел». После революции Серафим также ни в чем не советовался со своим заместителем, «хотя следовало бы сговориться о будущем совместном образе действий».

Двадцать первого апреля во время работы съезда, «около полуночи», Арсению позвонил один из его друзей, сообщив, что на следующий день на съезде будут обсуждать вопрос о викарии. Это и побудило его утром прийти в здание епархиального училища. Решение съезда по поводу Серафима Арсений оценивал как явление «в высшей степени печальное, но не антиканоническое, сообразно практике Восточных Церквей, столь часто меняющих своих архипастырей по воле церковно-народного собрания». Тем более, считал викарий, «съезд был открыт законной властью и ею не был закрыт».

По поводу своей речи перед депутатами Арсений сообщал, «что в ней не было сделано ни намека на личность архиепископа». По его словам, и впоследствии он был против непоминовения Серафима и «не вел никакой противной ему агитации». Владыка сообщал, что с августа среди священников епархии, «преимущественно городских», начало зреть серьезное недовольство деятельностью Епархиального совета: «Им стали приписывать стремление к демократизации священства в ущерб умственного уровня его носителей». Сыграло свою роль и обращение к Совету крестьянских депутатов, которое произошло, по словам Арсения, «в мое отсутствие в Твери, и, конечно, без моего ведения». Да и вообще, по словам владыки, он «старался держаться политического нейтралитета».

Арсений считал, что Серафим, обвиняя его, «черпал свои сведения не из осторожных источников и не разнообразных... Но не могу не подметить и другой стороны дела, субъективной. В письме нить рассуждения, лучше сказать, предположений такова: шептался Арсений с кем-нибудь, следовательно, шептался против меня; такое же понимание моих действий навязано и всем: явился я на съезд, конечно, с той целью, чтобы занять живое место; ездил по епархии — какая может быть другая цель поездок, кроме подкопов против архиепископа. Пусть меня простит высокопреосвященный, но я решительно протестую против навязывания мне подобной психики и логики и считаю ее совершенно произвольной и оскорбительной для меня».

В заключение своего доклада Синоду Арсений представил приложения, содержащие конкретный «источниковедческий» разбор положений из жалобы Серафима. Так как последний обвинял своего викария в агитации против него во время поездок по городам епархии, Арсений телеграммой запросил всех благочинных тех мест, где он был за время своего управления Тверской епархией. Ответ всех протоиереев был одинаков: Арсений не вел никакой агитации против Серафима.

Однако даже такой конструктивный разбор обвинений Серафима не помог викарию. Определением Синода от 11 сентября Арсений был перемещен в Таганрог на должность викария Екатеринославской епархии, а Таганрогский епископ Иоанн (Поммер) был назначен викарием в Тверь. В центральной прессе даже появилось сообщение, что по возвращении Серафима в Тверь викарий был «арестован в административном порядке». В действительности же Арсений спокойно, без всяких эксцессов покинул Тверь. Во время торжественного прощания с паствой ему были поднесены иконы и митра.

Однако Серафиму не суждено было долго торжествовать победу. В декабре Исполнительный комитет местного Совета рабочих и солдатских депутатов предъявил ему ультиматум: сдать все дела по управлению Тверской епархией Епархиальному совету до 1 января 1918 г. и покинуть пределы губернии. В письме, направленном владыке за подписью председателя Исполнительного комитета А.П. Вагжанова, содержалась интересная мотивировка такого решения: «... Принимая во внимание постановления чрезвычайного съезда духовенства 20—25 апреля и результаты баллотировки 8 августа».

Несчастному владыке ничего не оставалось, как снова покинуть Тверь. В Москве Серафим попытался заручиться поддержкой патриарха. Тихон направил письмо викарию епархии с просьбой сообщить обстоятельства конфликта архиепископа с Советом. Иоанн отвечал, что не знает «решительно ничего такого, что могло бы послужить достаточным основанием для насильственного удаления архиепископа». По его мнению, на данный ультиматум Совета можно смотреть только как на «предложения». «Такие предложения некоторые архипастыри оставляли без внимания. Отъезд может быть истолкован как проявление малодушия. Не уехать из епархии по предложению политической организации легче, чем потом приехать обратно в епархию», — считал Иоанн. «Конечно, — добавлял викарий, — при возвращении надо быть готовым ко всяким случайностям, от которых не спасут ни сан, ни возраст. но Бог милостив». В епархию Серафим не вернулся, хотя и принимал активное участие в заседаниях Поместного собора как Тверской архиерей. Основным виновником ситуации, сложившейся в епархии, архиепископ считал членов Тверского епархиального совета, которые, по его мнению, и строили против него всевозможные козни. Не доволен был владыка и позицией Синода, а также и патриарха, который, по его словам, во время доклада о положении в Твери «смеялся и балагурил».

На Соборе Серафим изложил свое видение «тверской революции в духовенстве». По мнению архиепископа, дьяконы и псаломщики «выдумали» поход против него по причине введения им экзамена на священнический сан. Не забыл владыка и своего «приятеля», бывшего обер-прокурора Синода, который, по его словам, в его деле «играл непонятную и странную роль». Правда, основное обвинение в адрес Львова в том, что он принял делегацию «незаконного» съезда, было явно неубедительно. Серафим сам выступил инициатором апрельского съезда и даже благословил его открытие.

Напрасно Серафим выражал недовольство и Синодом. Можно уверенно сказать, что именно благодаря позиции Синода он сумел сохранить пост епархиального архиерея до 1918 г., а также добиться перевода в другую епархию своего основного «конкурента» Арсения. (Следует отметить, что Арсений, несмотря на декларируемый нейтралитет, конечно же, желал занять место епархиального владыки.) Причем «победа» Серафима произошла, казалось бы, на неблагоприятном для него общеполитическом фоне. Негативно его деятельность оценивалась печатными органами влиятельных в губернии партий. В кадетской «Тверской мысли» появлялись заметки, сочувствующие викарному епископу, а со страниц эсеровской газеты звучал призыв положить конец «контрреволюционным» и «корниловским» выступлениям Серафима. Правда, при изучении местной прессы напрашивается вывод, что церковные проблемы находились явно на периферии политической жизни губернии.

Важную роль в решении не увольнять Серафима сыграл его авторитет в церковной среде, а также личные связи владыки с обер-прокурором и членами Синода.

Говоря об основных виновниках «похода» против него, преосвященный был, безусловно, прав. Именно дьяконы и псаломщики были больше всего недовольны его епархиальной политикой. (К началу 1917 г. в Тверской епархии числилось 580 дьяконов и 1118 псаломщиков, 14 протоиереев и 1176 священников. Количество церквей — 1291 единица.)

Прибыв в епархию в 1914 г., Серафим не только ввел экзамен на священнический чин, но и запретил псаломщикам самим ходатайствовать о разрешении держать экзамен на чин дьякона. Именно низшие священно- и церковнослужители были движущей силой церковной оппозиции архиерею и смогли захватить власть в епархии. Однако в скором времени в епархии сложилась сильная оппозиция Епархиальному совету. В основном деятельностью совета были недовольны представители церковной интеллигенции.

Членов Епархиального совета стали обвинять в узурпации власти и в «большевизме». Даже духовенство из наиболее «оппозиционного» по отношению к Серафиму Ржева выступало с осуждением деятельности местных дьяконов и псаломщиков. Против проведения советом в жизнь Церкви «большевистских начал» протестовали наиболее видные представители духовенства Бежецка. О «большевиках, засевших» в Епархиальном совете, писал архиепископу и протоиерей Весьегонского уезда Василий Образцов.

Интересно отметить, что когда в конце февраля 1918 г. представители Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов силой захватили помещения архиепископа, реквизировали его имущество и разогнали тверскую консисторию, на местах, словно вторя Серафиму, это стали воспринимать как провокацию Епархиального совета.

Конечно, для церковных интеллигентов типа Ивана Постникова или Василия Образцова, рассматривавших революцию как «наказание за грехи», архиепископ Серафим воспринимался как жертва «церковного большевизма», а члены Епархиального совета как лица, «опозорившие епархию». Впрочем, в епархии было немало сторонников и у изгнанного благодаря интригам Серафима викария Арсения. Важно отметить, что даже в среде епископата виновником сложившейся ситуации некоторые считали самого архиепископа. Так, например, епископ Алексий (Симанский) писал архиепископу Арсению (Стадницкому) о Серафиме: «Нельзя не признать, что больше всего себе вредит и повредил и в данном деле он сам»

История церковной смуты в Твери показательна и для изучения феномена «церковной революции». В столичных епархиях основной костяк реформаторского движения в 1917 г. составляла интеллектуальная элита церковного общества: профессура духовных академий, наиболее видные протоиереи и священники. В провинции же, и Тверь не была здесь исключением, антиепископский и антисинодальный протест сильнее звучал именно со стороны низших клириков. Поэтому во многих провинциальных епархиях «церковная революция» принимала радикальный характер. Схожий характер носила и «церковная революция» в Орловской епархии.

Загрузка...