Преступный мир и его защитники

ДЕЛО ТАЛЬМЫ И КАРПОВЫХ

Весной 1894 г., 28 марта, в г. Пензе произошел пожар. Загорелся флигель дома госпожи Тальма, в котором проживали вдова генерал-лейтенанта П. Г. Болдырева и ее горничная А. Савинова. Пожар заметили на рассвете квартиранты соседнего флигеля, мещане Карповы. Они же и подняли тревогу. Вскоре прибыла пожарная команда, которая довольно быстро справилась с бушевавшим огнем. Когда удалось войти в заполненную едким, удушливым дымом квартиру, взорам вошедших предстала ужасная картина. В первой комнате лицом вниз лежал окровавленный труп горничной. Ей было нанесено множество ранений, один из ударов поразил насквозь легкое и сердце. Находившийся здесь же телефонный аппарат оказался сорванным со стены, провода оборваны, на столе лежали две опрокинутые лампы. Саму генеральшу также нашли мертвой в своей спальне. На сильно обожженном теле было обнаружено шесть глубоких ран как бы от удара кинжалом. Все свидетельствовало о том, что квартира была нарочно подожжена неизвестным преступником, чтобы скрыть ужасное злодеяние. Процентные бумаги, деньги и некоторые золотые вещи исчезли.

30 марта два футляра от драгоценных вещей, пропавших из квартиры Болдыревой, были найдены при обыске в квартире Карповых. Те, однако, объяснили, что один из футляров был подарен им убитой Савиновой, а другой случайно найден во дворе.

Тщательно проанализировав все обстоятельства, полиция пришла к убеждению, что преступление совершил «свой человек», близко знакомый с генеральшей и укладом ее жизни. По-видимому, он около двух часов ночи вошел в квартиру и привел в исполнение свой преступный замысел.

Подозрение пало на мужа домовладелицы, 28-летнего молодого человека. Будучи воспитанником убитой генеральши, он в то же время считался незаконнорожденным сыном ее сына — полковника А. О. Тальмы. Выяснилось, что муж домовладелицы, Александр Тальма, имел веские причины питать злобу к Болдыревой. Они часто ссорились, потому что, отдавая деньги под проценты, она к тому времени завладела большей частью состояния его жены, лишив его обеспечения. Однако, привлеченный к уголовной ответственности, молодой человек решительно отрицал свою виновность.

Пока велось следствие по этому делу, в одно из московских полицейских управлений ночью 11 июля явился некий мещанин Коробов с просьбой арестовать его. На вопрос за что, объяснил:

— Я весной служил на фабрике в Пензе и хорошо знаю убийц генеральши Болдыревой, — и загадочно добавил: — Может быть, и сам принимал в этом деле участие.

Допрос отложили до утра. Но ночью таинственный Коробов отравился, унеся свою тайну в могилу.

Имело ли его заявление какую-нибудь связь с пензенским убийством или нет, выяснить так и не удалось.

В результате в убийстве генеральши был заподозрен только один Александр Тальма, и осенью 1895 г. он предстал перед Пензенским окружным судом.

Тальма обвинялся в том, что, желая завладеть деньгами и документами генеральши Болдыревой, он убил ее и горничную, а затем поджег квартиру.

Показания свидетелей, среди которых фигурировала также и семья Карповых, были в общем неблагоприятны для подсудимого. Основываясь на этом, товарищ прокурора М. О. Громницкий поддерживал обвинение против Тальмы.

Защита в лице господ Грушецкого и Кальмановича настаивала на том, что во взаимных отношениях Тальмы и Болдыревой решительно не было ничего такого, что подвинуло бы его на убийство двух женщин. Хотя факт убийства и поджога доказан, но это преступление могло быть совершено другим человеком. Что же касается Тальмы, то никто не видел, чтобы он в ночь преступления выходил из своей квартиры.

Подсудимый был очень взволнован и в своем последнем слове просил присяжных заседателей вынести такой вердикт, какой продиктует им совесть.

После продолжительного совещания присяжные заседатели признали его виновным.

Как только был прочитан вердикт, защитник Кальманович со слезами стал просить суд отменить решение присяжных заседателей. По его мнению, в данном случае был осужден совершенно неповинный человек. В свою очередь, полковник Тальма упал на колени перед судом и молил о пощаде для невинного.

Вердикт, однако, был оставлен в силе, и суд приговорил Александра Тальму к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на пятнадцать лет.

Прошло четыре года, и вдруг произошло событие, заставившее вспомнить о деле Тальмы.

Летом 1899 г. в Пензе обокрали жену штабс-капитана Е. Билим. В краже заподозрили ее бывшую прислугу, крестьянку Захарову. В ходе дознания случайно обнаружилось, что Захарова незадолго перед этим пыталась продать какую-то железнодорожную акцию в 1000 рублей, переданную ей мещанином Александром Карповым. Последний был вызван в местное полицейское управление для допроса. Оказалось, что это был тот самый Карпов, который когда-то вместе с родителями выступал свидетелем в процессе Тальмы. К этому времени семья Карповых все так же продолжала квартировать во флигеле госпожи Тальма.

Откуда у него взялась такая дорогая акция, Карпов объяснить не мог. После долгого запирательства, поняв, что другого выхода у него нет, он заявил полицеймейстеру, что желает открыть истину и дать важное показание, но просил вызвать в полицию своего отца.

Когда старик Карпов явился, сын упал ему в ноги:

— Прости меня. Погубил я вас всех.

— Говори, в чем ты виноват, — сурово сказал отец.

Александр зарыдал и стал просить полицеймейстера удалить на время старика из комнаты.

— Мне тяжело говорить при нем, — со слезами объяснил он.

Когда тот вышел за перегородку, Карпов подошел к полицеймейстеру и глухо сказал:

— Акция эта — Болдыревой.

Затем, оправившись от волнения, Александр начал свой печальный рассказ.

В ту весеннюю ночь четыре года назад, когда все уснули, Карпов взял кинжал, сделанный им из подпилка, и через оконную форточку влез в спальню Болдыревой. Хозяйки еще дома не было. Александр спрятался за шкаф и стал поджидать свою жертву. Часа через полтора Болдырева вернулась, вошла в спальню. За ней следовала горничная. Поставив на столик около кровати принесенную лампу, она принялась раздевать барыню. Потом горничная ушла, генеральша заперла дверь на крючок, легла в постель и повернулась лицом к стене. Тогда Карпов вышел из засады, напал на Болдыреву и начал наносить ей удары кинжалом. Сколько было таких ударов — он не помнит. Генеральша громко застонала, за дверью раздался испуганный крик горничной. Бросив генеральшу, Александр выбежал из комнаты и ударил кинжалом горничную. Она упала на пол. Покончив с обеими женщинами, Карпов возвратился в спальню, взял из комода драгоценности и ценные бумаги, а потом поджег квартиру. Никем не замеченный, он пробрался двором домой. Кинжал спрятал, а утром сломал и выбросил его в реку.

По словам Карпова, убийство он совершил один, без сообщников, и сделал это потому, что ненавидел покойную генеральшу за ее черствый характер. Незадолго до преступления она велела выгнать его отца из флигеля за неплатеж квартирных денег.

На следующий день старик Карпов заметил, что с сыном произошло что-то неладное. В ответ на его расспросы Александр упал отцу в ноги и признался в своем ужасном преступлении. В тот момент ему еще не было 17 лет. Все похищенные им деньги, процентные бумаги и вещи он передал родителям, которые воспользовались ими с корыстной целью.

На основании повинной Александра Карпова он вместе со своими родителями был предан в 1900 г. суду присяжных заседателей по обвинению в том же преступлении, за которое уже отбывал наказание Александр Тальма.

Судебное следствие продолжалось пять дней.

Главный подсудимый — молодой человек, среднего роста, с красивыми, задумчивыми глазами. Его отец, Иван Карпов, представлял собой обычный тип ремесленника. По профессии он медник. Жена его, Христина, ничем особенным не выделяется. Все они признали себя виновными (последние двое — в укрывательстве преступления).

По словам Ивана Карпова, вернувшись 28 марта 1894 г. после пожара домой, он увидел случайно на печке дорогой футляр с серьгами. Удивившись находке, он подозвал сына и стал расспрашивать, откуда появились серьги. Тот смутился и этим выдал себя.

Почувствовав, что произошло что-то недоброе, отец начал разыскивать самодельный кинжал, который раньше он отобрал у сына. К его ужасу, кинжал был найден в горне с запекшейся у рукоятки кровью.

— Что это? — в испуге спросил старик.

Только тогда преступный сын упал ему в ноги и покаялся в убийстве.

Ужасное дело, однако, было сделано, и старик решился спасти хоть сына.

Александр отдал ему некоторые похищенные у генеральши вещи, которые отец тут же сжег, 140 рублей деньгами и на 4000 рублей процентных бумаг.

Купоны от этих бумаг и деньги стала потом тратить и Христина Карпова, также знавшая о преступлении сына.

На судебном следствии Александр Карпов почему-то начал давать противоречивые показания, невольно сбивавшие с толку.

Защищали семью Карповых присяжные поверенные Гирш-фельд и Козлов, произнесшие горячие речи в защиту подсудимых.

Особую роль в данном деле, тесно связанном с судьбою Александра Тальмы, играл присяжный поверенный В. И. Добровольский как представитель гражданского истца — полковника Тальмы. Основной своей задачей он видел восстановление справедливости и оправдание невиновного.

«Мы не можем не чувствовать и не сознавать того, что здесь, на суде, решается судьба не только семьи Карповых, но в связи с решением вопроса об их виновности или невиновности, быть может, открывается путь к спасению того, образ которого является для нас, обвинителей, руководящим светочем в настоящем деле, — начал свою речь господин Добровольский. — Это нравственный стимул привел нас сюда и здесь, на суде, дает нам силу и убеждение поддерживать обвинение против Карповых. Но одна эта цель была бы недостаточна. Как бы она ни была нравственно высока и чиста, вы не увидали бы нас в роли обвинителей Карповых, если бы мы не имели в своем распоряжении безусловно подавляющих улик.

Вся Россия знакома с делом осужденного Тальмы, а тем более оно известно вам, господа присяжные заседатели, как местным обывателям. И, возможно, в противовес высказанному мною только что убеждению в виновности Карповых у вас возникнут в памяти подобные же слова, убеждающие в виновности Тальмы. А может быть, не только взгляд представителя обвинения, но и сам приговор по этому делу в виде непреложной истины, добытой тяжким судебным трудом, стоит пред вами, склоняя вас к мнению, что приговор как судебное решение, как закон для данного случая требует высшей осторожности. И это не может не остановить вас в некотором критическом размышлении пред той новой истиной, которая открывается перед нами здесь.

Конечно, всякое судебное решение с формальной стороны одинаково достоверно, но не всякое решение основано на одинаково достоверном судебном материале. В ходе судебного разбирательства судье приходится решать вопрос о виновности на основании или прямых, или косвенных улик. В том и другом случае достоверность приговора далеко не одинакова.

Косвенная улика говорит лишь об известной вероятности, бросает лишь тень подозрения. Правда, эта тень сгущается по мере увеличения числа улик, убеждение судьи приближается все более и более к полной достоверности, но абсолютной — не достигает никогда. Случилось убийство, и все обыватели данного города находятся в некотором подозрении. Все они с большей или меньшей вероятностью могли его совершить, против них имеется хотя и слабая, но уже одна косвенная улика. Идем далее. Против всех лиц, живущих на той улице, где совершилось преступление, имеется уже большее число косвенных улик, а против живущих под одним и тем же кровом число таких улик уже неисчислимо. Все эти лица находятся в явном подозрении, все они не гарантированы от уголовной ответственности, от скамьи подсудимых, скажу более, от осуждения. Как бы ни были косвенные улики многочисленны, тяжесть доказательства лежит на обвинителе. Никогда приговор, основанный на них, не создает полной достоверности. Он приближает нас к истине, но судебная ошибка всегда возможна.

Иной силой обладает прямая улика. Она устанавливает бесспорный факт, обвиняемый уличается безусловно, и совершение им преступления стоит вне сомнения.

В настоящем деле мы, обвинители, ищем против Карповых прямые улики. Карповы пойманы с билетами, несомненно принадлежащими Болдыревой, похищенными при совершении убийства. Убийца признается в совершении преступления. Казалось бы, чего же более? Но такое признание своей вины хуже всякого отрицания. Александр Карпов, чувствуя тот яд сомнения, которым все здесь пропитано, и пользуясь этим, дает такие показания, которые заводят нас в лабиринт противоречий, порождают ничем не обоснованный скептицизм и подрывают силу и значение самых простых и достоверных фактов. Но мы должны разогнать этот мираж, чтобы постичь реальную действительность, так как только на фактах, фактах абсолютно достоверных, проверенных на суде, вы должны обосновать свой приговор. Все то, что вы получили за стенами зала, вы должны выбросить из своего ума и сердца и судить согласно данной вами присяге, основываясь только на том, что видели и слышали на суде.

Однако и судебный материал неодинаково достоверен, отбросим же и в нем все сомнительное, условное и станем лицом к лицу с реальной действительностью. На ней вы должны обосновать свой приговор.

Александру Карпову предъявлено обвинение в убийстве, но нам, обвинителям, и вам, судьям, недостаточно одного того факта, что Александр Карпов пойман с облигацией на руках и что она находилась у него в 1899 г. Раз мы поддерживаем против него обвинение в убийстве, мы должны доказать, что он его совершил.

Когда Карпов был уличен в продаже облигации, он пришел на помощь правосудию и чистосердечно сознался в содеянном. Но теперь, когда душа облегчена признанием, в Карпове заговорил инстинкт самосохранения. Признаваясь в убийстве, он дает такие путаные объяснения, что у нас невольно возникает мысль, не имеем ли мы дело с одним из тех добровольцев, что готовы принять страдание. Это убеждение может в нас окрепнуть еще более, если мы вспомним то объяснение, которое давал Карпов относительно кражи в 1893 г., за которую он был осужден. Он говорил: «Я принял чужую вину». Невольно напрашивается аналогия: может быть, и теперь он принимает чужую вину.

Давайте во всем этом разберемся. Картину убийства, которую нам рисует подсудимый, мы должны сопоставить с той, которую получаем, воспроизводя ее по свидетельским показаниям, заключению экспертов, осмотру места преступления. В этом отношении правдивость признания подсудимого не оставляет сомнения. Картина убийства не могла запечатлеться в уме Карпова как свидетеля по делу Тальмы: она иная, она не та, которая рисовалась в том деле.

Когда Карпов совершил убийство, ему не было 17 лет. Поэтому мы, во-первых, должны спросить себя: как пришел Карпов в столь юные годы к подобному преступлению и мог ли он совершить его один? О мотивах, которые привели его к убийству, мы получили противоречивое объяснение. То Карпов говорит, что он руководствовался корыстными целями ограбления и наживы, то утверждает, что преследовал чисто моральную цель, считая, что Болдырева была очень плохим человеком и заслуживала смерти. Я думаю, что тема Раскольникова Карпову не по плечу. Здесь мы имеем дело с простым, корыстным преступлением, о чем свидетельствует и нравственный облик подсудимого. Карпов угрюм, молчалив, необщителен. Еще будучи мальчиком, он умел постоять за себя, достичь цели, проявив твердую волю. Уже смолоду в нем таились сильные страсти. Эксперты-психиатры останавливали ваше внимание на том, что в юношеском возрасте бывает достаточно самых незначительных импульсов, чтобы молодой человек мог с исключительной легкостью поддаться преступному желанию. И уголовная практика подтверждает это.

Исследуя далее вопрос о физической силе Карпова, о его возможности совершить убийство Болдыревой и Савиновой, когда ему не было еще 17 лет, мы должны учесть заключение экспертов, которые утверждают, что кинжал страшен и в руке младенца, сила же жертвы преступления роли не играет. Совершенно безразлично, была ли Болдырева немощной старухой или могла свалить с ног одной пощечиной своего дворника.

Теперь давайте разберемся в противоречиях показаний Карпова. Например, в одном случае Карпов говорит, что он спрятался за комодом, в другом — под постелью. Как же понять это противоречие? Я нахожу его вполне естественным. Карпов пойман, он имел неосторожность сознаться в преступлении. Чем же ему теперь защищаться, как не дискредитированием собственного же признания? Это единственный путь к спасению. Отрицание хотя бы и незначительных фактов достигает своей цели. Карпов, с одной стороны, говорит, что он совершил убийство «один», а с другой — известные факты отрицает. Таким образом он достигает того, что возникает сомнение в достоверности признания и возможности совершения им убийства без соучастников. Мы не можем не понять тех целей, которые преследует подсудимый, но мы в то же время не можем не протестовать против этого всей силой нашего убеждения. В процессе Тальмы Карповы были его обвинителями. Теперь мы, представители интересов Тальмы, обвиняем Карпова, добиваемся его осуждения, добиваемся от него правды. «Говорите же, — призываем мы его, — говорите! Истина нам не страшна!» Но он молчит. Может быть, он скрывает того, чье спасение мы не можем поставить ему в упрек? Действительно, предположение о соучастии отца возможно, но оно не имеет за собой достаточных оснований. В то же время в признании Карпова проскользнули такие правдивые штрихи, что их невозможно уничтожить. Вспомните, как он говорил об убийстве Болдыревой: «Ударил ее в левый бок, она приподнялась, почти что привстала на ноги, и тогда я нанес ей второй удар». Это фотографически верный снимок с действительности. Он мог запечатлеться только у совершившего убийство.

Защита во время судебного следствия стремилась доказать, что до 1898 г. у Карповых не было облигаций, что следы причастности их к преступлению начинаются только с 1898 г. И потому со стороны Карповых нет уже преступления, а есть лишь жертва и добровольное принятие чужой вины. Конечно, всякие предположения возможны, но они должны быть подтверждены фактами. А факты говорят нам о другом. Футляры, похищенные у Болдыревой, были найдены у Карпова 30 марта 1894 г., то есть через день после совершения убийства. Кровавый след, как видите, не обрывается в 1898 г., он ведет нас к месту совершения убийства, и там застаем мы отца и сына Карповых. Признание последнего завершает логическую цепочку доказательств, подтвержденных фактами. Слова излишни, они отдаляют справедливый приговор, отдаляют ту истину, которую мы ожидаем услышать. Поспешите же вынести свой приговор и отогнать им тот кошмар, который навеян на общество настоящим делом, и снять тот укор, который лежит на общественной совести!»

После продолжительного совещания присяжные заседатели признали Александра Карпова виновным лишь в укрывательстве преступления, совершенного другим лицом. Такой же вердикт был вынесен ими и в отношении его родителей.

Суд постановил: Ивана и Христину Карповых лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы на шесть лет, причем ходатайствовать через министра юстиции пред Его Императорским Величеством о замене этого наказания для Карповой тюремным заключением на один год; Александра Карпова заключить в тюрьму на два года.

Гражданский иск, заявленный присяжным поверенным Добровольским со стороны полковника Тальмы, был удовлетворен полностью.

По вступлении этого приговора в законную силу ранее осужденный Александр Тальма подал в правительствующий сенат ходатайство о возобновлении его дела вследствие вновь открывшихся обстоятельств. Ходатайство, однако, было оставлено сенатом без последствий, но затем по представлению министра юстиции состоялось высочайшее помилование Александра Тальмы.