Приобретут весь мир

I

ЛАННИ БЭДД написал письмо на английском языке:

Письмо было адресовано рейхсминистру Рудольфу Гессу в его берлинскую резиденцию и обозначено, как «личное». Ланни знал, что почта, отправляющаяся в Германию, будет подвергнута цензуре, но он был уверен, что ни один из немцев не будет связываться с письмом, адресованным нацисту номер три. Он внимательно изучил каждое слово. Разумеется, мадам Зыжински была приманкой, которую он не раз использовал с Гессом, который так глубоко интересовался парапсихологией, как и Ланни, но был гораздо более доверчивым. Его предложение Швейцарии было тоже уловкой, поскольку он очень сомневался, что Гесс покинет свою страну в настоящее время, и в любом случае невозможно было бы тайно встретиться с ним на чужбине. Ланни очень хотел встретиться с Гитлером, но не хотел просить его о встрече, он хотел, чтобы его попросили. «Наш общий друг», конечно, не мог означать никого другого, потому что в мыслях Руди фюрер был первым и должен был быть первым в мыслях Ланни.

В свое время пришел ответ:

Джерри Пендлтон сказал ему, что до самой Женевы вверх по долине Роны ходили поезда. Будут ли выполнены обещания, указанные в письме, можно только догадываться, но Джерри сразу позвонил и сообщил, что по волшебству, которое он понял, было маленькой взяткой, он получил для всемирно известного знатока искусства мсьё Бэдда место в первом классе.

Поезд должен был уйти вечером, но Джерри сказал: «Тебе лучше быть под рукой днем, взять коробку для завтрака и бутылку всего, что захочешь».

Разумеется, Бьюти Бэдд позаботится об этом. Она была сильно встревожена стремлением Ланни совершать поездки в эти опасные времена, он сказал: «Картинный бизнес». Когда она возразила, он ухмыльнулся и сказал: «Дорогая старушка, так я зарабатываю хлеб насущный!» Давным-давно эта женщина, умудрённая жизненным опытом, усвоила печальный урок, что, если ворчать на гордого мужчину, он перестанет вас посещать. В связи с тем, что Бьенвеню был местом встреч и почтовым ящиком, откуда агент президента мог плести свои интриги, там вся корреспонденция ожидала его приезда. Бьюти складывала таинственные письма в специальный отсек своего секретера. Несомненно, она внимательно изучила их внешний вид и научилась узнавать письма, какие он отправил в Швейцарию, а какие в Тулон.

Одурачило ли ее постепенное изменение политических взглядов ее сына? Он считал это маловероятным, поскольку она была давним интриганкой, оказывая помощь Робби в совершении сделок с вооружением на сумму в десятки миллионов долларов. Она знала все, как манипулировать личностью и вести разговор в определенной области. Она учила этому Ланни. И когда она увидела, как он это делает, то должна была понять каждое его движение и каждое слово. У неё не было никаких проблем с тем, чтобы угадать, что он пытается выяснить. Когда он отказался посвятить свою мать в свои секреты, она могла быть уверена, что это было потому, что он дал кому-то слово. И этот кто-то должен быть очень важным. В течение всех веков судьба женщин заключалась в том, чтобы с болью рожать сыновей, с болью их воспитывать, а затем видеть, как они выходят в мир, полный опасностей.

II

Ланни спокойно добрался до границы. На границе не было никаких затруднений, потому что швейцарские официальные лица вошли в поезд во французском пограничном городе Аннемассе, а документы Ланни были в порядке. И снова он ходил по улицам очень старого города часовщиков и ростовщиков, который он давно любил. Женева не поражала воображение искушённого путешественника. Её жители были степенны, и, если верить отзывам, они были достаточно самодовольны в собственной оценке и оценке своего города. Но это не мешало Ланни, чей интерес к ночным клубам и развлечениям был исключительно профессиональным. Город был чист, и его виды прекрасны. Бьенвеню он покинул в начале весны, но здесь была еще середина зимы. На улицах лежал снег, а на горах виднелся только снег. Ему нравилось ходить пешком, и он находил холод бодрящим. Отсутствие почти обнаженных дам на набережной успокаивало чувства джентльмена, чьи обязанности вынуждали его вести безбрачную жизнь.

На протяжении многих лет одним из удовольствий Ланни в этом старом городе был визит к его другу Сиднею Армстронгу, одному из должностных лиц Лиги Наций. Теперь, увы, эта мечта идеалистов мира стала жертвой войны. Красивый белый знаменитый Дворец Наций был закрыт из-за отсутствия средств, а Сидней вернулся в землю своих отцов и вёл курс международных отношений в одном из провинциальных колледжей, то есть таких, которым не случилось стать ни Йельским, ни Гарвардским, Принстонским. Посещение этого дворца было бы похоже на посещение могилы его деда Сэмюэля Бэдда в Ньюкасле. Обязанность, которую Ланни до сих пор пренебрегал, и за это пренебрежение был сурово осужден духом старого джентльмена или тем, чем это было, которое говорило губами мадам.

Всегда в любой части мира первая обязанность агента президента заключалась в том, чтобы зарекомендовать себя как искусствоведа. В этом городе Ланни знал пожилого любителя картин знатока по имени Фрёдер. Он всегда был рад увидеть посетителя из-за океана и услышать о событиях в мире искусства Парижа, Лондона и Нью-Йорка. Ланни говорил свободно, и был вознагражден местными новостями. Швейцарский «сырный король» недавно умер и оставил несколько картин, от которых его вдова была готова избавиться. Ланни с удовольствием познакомился с этой дамой и осмотрел ее коллекцию. Он нашел в ее коллекции два очень хороших образца работ Сегантини, настоящего гения, которого считали своим как швейцарцы, так и итальянцы. Он рисовал на высоких плато и почти замёрз, делая это. Ланни сравнил его с голландцем ван Гогом, который почти сгорел, рисуя ослепительный солнечный свет на южном побережье Франции. Клиент Ланни, Харлан Уинстед, давно желал Сегантини. Также было несколько работ Фердинанда Ходлера, швейцарского живописца, который был нанят немцами до Первой мировой войны и украсил стены нескольких немецких университетов. Но во время войны он выступил против своих покровителей, и поэтому больше не был их кумиром. Искусство — это оружие!

Все это заняло много времени, но он не спешил. Сообщения о том, что он делал, быстро распространились по этому маленькому городу, который был похож на деревню. Фактически, Ланни заметил, что зажиточные люди в каждом городе представляет собой деревню и так же интересуется сплетнями, как если бы они могли бы смотреть из окна своих гостиных и видеть, что происходит. Ланни хотел утвердиться как человек, который имел право быть здесь, сейчас и на будущее. Швейцарцы из-за их неустойчивой позиции были крайне обеспокоены сохранением нейтралитета и хотели ограничить деятельность разных агентов, которые наводнили страну. Нацисты или анти-нацисты, все они были одинаковы для женевцев. Они хотели уберечься от бомб. Многие из них даже не хотели, чтобы Лига Наций находилась в их городе.

III

Безукоризненно одетый американский джентльмен прогуливался вдоль берега озера и смотрел на голубую воду, слишком глубокую, чтобы замерзнуть. Он смотрел на монументы протестантских реформаторов, как это делает каждый турист. Он останавливался в художественных магазинах, чтобы узнать, не появился ли в Женеве гений. До сих пор они бывали довольно редкими. Возможно, гении должны нарушать правила, но здесь этого почти никогда не предвиделось.

У каждого человека свои мысли. И всегда в голове Ланни теплилась надежда, что он может наткнуться на Бернхардта Монка и проследовать за ним на разумном расстоянии в какое-то место, где они могли бы обменяться несколькими словами вдали от посторонних ушей. Прошло почти год с тех пор, как они в последний раз встречались здесь, и Монк рассказал Ланни о намерении вермахта совершить внезапное нападение на Данию и Норвегию. С тех пор у Ланни было только два письма от этого немецкого подпольщика, бывшего моряка и члена социал-демократической партии. Последнее письмо, краткое, тщательно завуалированное и подписанное именем «Брун», сообщило Ланни, что автор заболел, и что он не смог найти никаких картин, которые, по его мнению, заслуживают особого внимания эксперта. Однако он хотел, чтобы герр Бэдд знал, что он не пренебрегает своим обещанием и будет писать, как только он найдет что-нибудь хорошее. Затем тишина. Конечно, что можно ожидать от того, за кем постоянно охотится гестапо.

Последняя встреча была в публичной библиотеке, которая находится в зданиях университета. Ланни ходил туда каждый день и осматривал читальный зал. Потерпев неудачу, он сделал небольшой маневр и добился от своего друга герра Фрёдера упоминания о своем присутствии в городе редактору Journal de Geneve. Там было опубликовано короткое интервью, в котором Ланни ничего не сказал о приобретении картин для маршала Геринга и фюрера, но ограничился упоминанием важных американских коллекций, которые оказали ему честь их пополнять. Это, конечно же, вызвало поток писем от людей, обладавших тем, что они считали старыми мастерами. Кроме того, интервью послужило достижению своей секретной цели. На следующий день, когда Ланни вошел в читальный зал, то увидел там бритую наголо голову и широкие плечи, которые он так хорошо знал.

Он только взглянул, потом сел и сделал вид, что читает книгу. Время от времени он украдкой бросал взгляд, и когда его глаза встретили Монка на долю секунды, он вернулся к чтению. Когда он увидел, что Монк ушел, он встал и вышел. Монк спускался по ступенькам здания, а Ланни следовал за ним через парк и на улицу с магазинами. Мужчина остановился перед одним из них и стал смотреть в витрину. Ланни сделал то же самое и услышал голос: «монумент Реформации, девятнадцать часов». Ланни прошептал: «Хорошо», а другой проследовал дальше.

Год назад они поступили так же, и это отвечало всем целям. Монумент Реформации — длинная стена со статуями протестантских реформаторов и героев. В семь вечера, в марте месяце и в тени высоких гор, темно. Ланни прошел к тому месту, которое находится в том же парке, что и Университет. Он следил за тем, чтобы никто не последовал за ним, и когда он увидел своего друга, он подошел к месту, где при уличном свете они могли видеть вокруг себя пространство и в то же время защищаться в тени какого-то кустарника. Там они говорили тихими голосами и не использовали имен.

«Что с вами случилось?» — спросил Ланни.

«Они пытались покончить со мной», — ответил он. — «Двое мужчин сбили меня с ног на темной улице, они хотели убить меня, но, так случилось, что из дома вышел человек, и они убежали. Я был немного крепче, чем они думали. Некоторое время я провёл в больнице, но теперь я в порядке».

— Что сделали власти?

— Прошло какое-то время, прежде чем они могли расспросить меня, а потом я притворился, что это было обычное ограбление. Если бы я признал правду, они, вероятно, приказали бы мне покинуть страну, а мне некуда было податься. Вы знаете, это буржуазное правительство.

— Наверняка, ваши враги получили какие-нибудь бумаги?

— То, что они получили, не дало им никакой информации, в этом вы можете быть уверены.

— Вы все еще в опасности?

— Это война, я более осторожен, я не хожу в малолюдные места, и если я вижу, что кто-нибудь пытается приблизиться ко мне, мне не стыдно бежать со всех ног. Когда-то это возбуждало подозрение в полиции, и они расспрашивали меня, я сказал им, что меня однажды ограбили, и я боюсь. Они подозрительно относятся ко мне и ставили ловушки не один раз, но они никогда не могли ничего на меня найти. Мои документы в порядке, и у меня есть деньги в банке, что еще нужно в буржуазном мире?

— У вас не было никаких новостей для меня в последнее время?

— Наша группа попала в беду, и у меня больше нет источников информации, которые были для нас такими полезными. Я не знаю, что произошло. Мой связник исчез. Это все, что я слышал. Возможно, он сломался под пытками и раскрыл свои собственные источники информации. Война идёт во тьме, и вы не видите своих врагов.

— Вы приписываете нападение на вас предательству в Германии?

— Кто может сказать? Я всегда считал само собой разумеющимся, что здесь нацисты узнают меня. Полиция этого города ясно дала понять, что они подозревают меня, и между ними и нацистами существует связь. Капиталистические правительства говорят о свободе, но то, что они имеют в виду, это собственность. Если им нужно выбирать между нацистами и красными, то они выберут нацистов девяносто девять раз из ста. Если бы я мог встретиться с сотрудником полиции или консулом или кем-то другим из власти, который отдавал равные предпочтения сторонам, я уважал бы его как великого человека, но со мной этого не случалось.

IV

Больше всего агенту президента хотелось посидеть за столом или перед теплым камином и поговорить с этим бывшим моряком, профсоюзным лидером и капитаном Интернациональной бригады в гражданской войне в Испании. Он мог это сделать в Париже пару лет назад, но не сейчас в беспокойной и осаждённой Женеве. Однако он не удержался от соблазна сказать: «Я беспокоился о вас. Расскажите мне, как вы живете».

«Я живу в кальвинистской семье», — ответил подпольщик. — «Это делает меня респектабельным. Мне не разрешают зарабатывать деньги, но мне разрешено собирать данные о дипломатической истории Швейцарии во время наполеоновских войн. Это я делаю на глазах у всех и храня собранные результаты на столе в моей комнате. То, что я делаю в другие часы, я не могу рассказать даже вам, lieber Genosse».

«Конечно», — согласился Ланни, у которого были свои секреты. — «Скажите мне только одно, у вас есть другой контакт?»

— У меня было двое, а остался только один, он не так хорош, как прежний, но я надеюсь улучшить ситуацию.

— Не отвечайте ни на один вопрос, если вы не считаете его правильным. У подполья в Германии есть успехи?

— Ей Богу, я хотел сказать — да, но не могу. Враг совершенно безжалостен, они убьют тысячу невинных людей, чтобы добраться хотя бы до одного. Они уничтожили нас под корень.

— Должен ли я рассказать своим друзьям за границей, что они не должны рассчитывать на какое-либо восстание изнутри?

— Они могут рассчитывать на то, что только несколько человек соберут информацию, и даже она будет сильно ограниченной, потому что факты скрываются, и их трудно получить. Если ваши друзья рассчитывают на большее, они будут разочарованы. Скажите им, чтобы они не слишком сильно обвиняли людей. Всех тех, кто имел мозги и совесть, убили или поместили в концентрационные лагеря, которые являются более медленной формой убийства. Эта война будет вестись до конца и с ожесточением, которого никто не видел в последнее время.

«Даже в Испании?» — поинтересовался агент президента.

— Испанцы — некомпетентные люди, немцы самые компетентные в Европе и, возможно, в мире. Если вы, американцы, хотите, чтобы мы думали иначе, вам придется это доказать. Скажите мне, что означает 'ленд-лиз', о котором здесь я читал в газетах?

— Этот термин позволяет отправлять в Британию помощь, не слишком сильно пугая американский народ. Ланни мог бы сказать больше, он был здесь, чтобы слушать.

«Скажите мне для успокоения моей души», — настаивал Капитан. — «Как скоро можно рассчитывать на Америку в деле?»

— Я думаю, вы можете рассчитывать на то, что мы не позволим погибнуть Британии.

— Это будет означать долгую войну. Вам придется завоевать половину континента.

— Наши люди еще не осознают этого, они будут двигаться шаг за шагом, но, в конце концов, я верю, что они сделают то, что должны. Ланни хотел бы добавить: «У меня тоже есть источники, о которых я не могу говорить». Вместо этого он продолжил: «Я хочу сказать вам, что получил вашу информацию по почте и распорядился ею наилучшим образом». Речь шла о том, что Монк проинформировал его в письме, что вермахт собирался вторгнуться в Голландию и Бельгию. — «Насколько я понял, её мало использовали, но это лишь потому, что государственные деятели пожилые люди и медленны на подъём».

Монк, несомненно, улыбнулся в темноте, когда ответил: «Я принадлежу к тому классу, который всегда и везде расплачивается за промахи государственных деятелей».

V

Начал падать снег и добавил к восприятию чувства негостеприимности Женевы. Оба топали ногами, потому что под таким пронизывающим альпийским зимним ветром никто не мог стоять слишком долго.

«Скажите мне», — быстро сказал Ланни. — «Куда собирается двигаться враг?»

— Все указывает на то, что это должны быть Балканы.

— А после этого?

— Как я уже сказал, мой действительно надежный источник молчит. Из других источников я убежден, что это будет прямо на восток.

— У меня тоже есть источник информации, и я рад, что наши сведения сошлись. Кампания начнется этим летом, я понимаю?

— Не позднее июля, они ожидают закончить работу через месяц или два месяца, но военные считают, что надо брать зазор на непредвиденные обстоятельства.

— Еще одно, я еду в Германию. Знаете ли вы, что может мне помешать?

— Конечно, всегда есть опасность, но я не знаю помех, связанных с моей деятельностью.

— Ваш источник, который исчез, не имел никаких сведений обо мне?

— Не малейших. Конечно, когда мы украли один из нагнетателей Геринга и вывезли его из страны, то вы рисковали. Если Геринг обнаружил бы это, то предположил бы, что вы или ваш отец, должно быть, с этим связаны. Если он следит за делами вашего отца, он может догадаться, что у вас есть это устройство.

— Мой отец говорит, что там было так много улучшений, что Геринг не узнал бы своего ребенка. С тех пор я посещал толстяка, и он не высказывал никаких подозрений. Так что здесь нет препятствий. Но когда вы рассказали мне о том, как вас пытались убить, я хочу быть уверенным, что это не из-за меня.

— Я никому и никому не говорил и не писал о вас. Если кто-то следит за нами сейчас, то об этом вы можете догадываться так же, как и я.

«Спасибо, дорогой товарищ». — Ланни протянул ему руку и обнял партнёра. — «Я выполняю свою работу, и я знаю, что вы делаете свою. Будем надеяться, что мы будем жить, чтобы увидеть день, когда мы сможем сесть вместе и обменяться опытом! А пока, adios»

Они расстались и пошли разными дорогами. И не сомневайтесь, что Ланни продолжал смотреть во все стороны. И пока он не попал на часто посещаемые улицы, он был готов бежать со всех ног!

VI

Ланни перебрался в Берн, где нашел, что немецкая правительственная машина всё приготовила для него. Клерк в Генеральном консульстве выдал ему визу и разрешение на посещение Берлина. «Синий поезд» за ночь доставил его на вокзал Анхалтер, который бомбили и теперь уже частично отремонтировали. Такси отвезло его в отель Адлон, где он нашел «всё как обычно». Американские журналисты продолжали считать бар отеля своим «Клубом», а важные люди со всей Центральной Европы общались с офицерами СС и вермахта. Помещения были элегантны, обслуживание прекрасно, и если не хватало угля, то здесь, конечно, этого не ощущалось.

Ланни позвонил в офис Гесса в штаб-квартиру партии и был приглашен встретиться с ним в тот же вечер в ресторане Хорхера. Затем он отправился пройтись, чтобы узнать, что полтора года войны проделали с этим гордым холодным городом. Он увидел несколько свободных мест, где когда-то стояли здания. Но это были незначительные здания, и он понял, что нацистский Hauptstadt получил небольшой урон от бомб по сравнению с британской столицей. С точки зрения ВВС Берлин был в несколько раз дальше от Лондона, чем Лондон от Берлина. Причина в том, что у немцев были свои аэродромы на французском и бельгийском побережье, в то время как у британцев не было места ближе к Берлину, чем графство Кент. Польские военнопленные быстро убирали развалины. Все было нормировано, и система работала отлично, потому что все подчинялись приказу или попадали в тюрьму. Люди на улицах выглядели хорошо накормленными и хорошо одетыми, и если у кого-то вызывало беспокойство продолжительность войны, то он не собирался рассказывать об этом путешествующему Auslander.

Однако, Ланни знал, как узнать, что действительно происходит в умах людей. Он позвонил своему старому другу Хильде, княгине Доннерштайн, неиссякаемому источнику слухов. — «Ланни Бэдд! Ach, wie schon! Приходите на кофе — последнее, что у меня есть!» Это была та самая старая Хильде, но он подумал, что ее голос звучит подавленно, и когда он вошел в гостиную, он понял почему. Она была в полном трауре. Ее старший сын, обожаемый Франци, был убит в Польше. «Самое ужасное!» — воскликнула она. — «Целый год он провёл на войне, которая вот-вот должна была закончиться, и какой-то никудышный партизан, скрывающийся в лесу, бросил в него ручную гранату!»

Бедная Хильде! У гостя не было слов. Ничто не помогло бы ей. Он видел ее сразу после того, как мальчик ушел на войну, и попытался подбодрить ее мыслью, что это не продлится долго. Теперь он подумал: Она похожа на старуху, хотя она была моложе его. Она сидела со слезами, текущими по ее щекам. И он знал, что таких, как она, миллионы в Германии и Франции, а также в Великобритании, Польше и Чехословакии, Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии, а теперь и на Балканах. У него не было слов ни для кого из них.

Вскоре она пришла в себя. Если плачешь, плачешь в одиночку [45]! Хильде была экстравертом и очень, очень экстра. Ей были необходимы главные столицы фешенебельного мира. Как там Ирма, и ей действительно хорошо в её новом браке? Как там Бьюти и какой странный брак! Как обстоят дела с Софи, баронессой де ля Туретт и с Маржи, вдовствующей леди Эвершем-Уотсон? В счастливые дни все эти дамы посетили Берлин, а Хильде посетила Ривьеру, Париж и Лондон. Теперь все кончилось, и какая жестокая и глупая вещь заняла их место! Четыре всадника Апокалипсиса! Эта жена ушедшего в отставку прусского дипломата, теперь волонтёр ПВО в Берлине, повторила свои обычные действия, предшествующие разговору. Убедилась, что нет слуг у дверей ее гостиной, а затем положила шапочку из теплоизоляционного материала, устанавливаемую на чайник, на телефон. Она верила, что у гестапо был способ подслушивать, даже когда трубка лежала на рычаге. Она села рядом с Ланни и вылила свои чувства, которые точно соответствовали чувствам графини Уикторп. Как будто, та смогла ими поделиться с ней. Она ненавидела эту войну и всех людей, которые ее вели. Она думала, что неважно, кто победит, члены ее класса проиграют, и единственными, кто выиграет, станут большевики, те волки, которые прячутся в России и в трущобах больших городов Европы.

Это было самоубийство der Adel, le gratin, верхушки общества, эта высокопоставленная дама говорила на международном языке, состоящем из всех светских слов из полдюжины языков, включая языки Клуба аистов и отеля Алгонкин. Если ей что-то нравилось, это было tres rigolo (очень забавно), и если ей это не нравилось, то это было либо вшиво, либо вонюче, в зависимости от того, было ли оно американским или английским. Ей очень нравилось, когда Ланни повторял последние Witz, bon mot или яркие, лаконичные формулировки и остроты, которые он услышал у самых элегантных своих знакомых. Этот яркий мир обедов, приёмов и блеска словесных фейерверков исчез навсегда, и Ланни казалось, что княгиня оплакивает этот мир так же, как и своего сына. (Она могла носить траур только дома, как она сказала ему, а на людях это было запрещено, как подрыв морального духа).

Для Ланни этот разговор был не просто сплетнями. Дворец Доннерштайн принимал важных людей, военных, промышленников, дипломатов, и Хильде знала не просто шутки, но и государственные секреты. Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт для нее был одним из «правильных» людей, которые имели право знать, что происходит, и будут рассказывать об этом только себе подобным лицам. Она восхищалась им, и после того, как ее подруга Ирма бросила его, она мягко и тактично «сделала предложение». Это было около четырех лет назад, что сделало это предложение древней историей в соответствии с современными нравами. Но пепел все еще тлел, и Ланни не собирался его раздувать. Агент президента должен использовать каждую стрелу в своем колчане, поэтому он вложил много тепла в свой разговор с княгиней Доннерштайн и даже рассказал ей, какую роль Америка будет играть в войне. Взамен услышал подробности нацистских интриг в Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии, Греции и Турции.

Ланни упомянул, что у него назначена встреча с Гессом в этот вечер. Он сделал недовольную гримасу, чтобы показать, что не особенно радуется предстоящему случаю. И это послужило началом восхитительных откровений Хильде. Наблюдал ли он мрачные и пристальные взгляды, которых так боятся подчиненные Nummer Drei с нависшими бровями? Ланни был в этом странном доме и имел возможность наблюдать высокую, суровую леди, которую заместитель фюрера взял себе в жены, или кто была назначена ему самим Nummer Eins. Рассказывала ли ему Хильде когда-либо слух, который ходил среди инсайдеров режима? Что маленький сын, которого пара называла «Буз», и которого они притворно очень любили, на самом деле не был сыном заместителя, но был потомством слишком дружелюбного врача в Хильделанге? Сам заместитель был импотентом, как и его начальник, и их чудовищные потуги к господству и славе призваны компенсировать их позор, который их мучил. Ланни сказал: «Странный и страшный мир!» Его друг ответила: «Мы на пути к какой-то страшной катастрофе, и мы все беспомощны».

VII

Ресторан Хорхера был местом могущественных и богатых нацистов, и для иностранца приглашение туда было честью. Гесс занял отдельный кабинет, а это означало не просто, что он хотел поговорить конфиденциально со своим другом из-за океана, но то, что он сам был человеком, который не хотел выставлять себя напоказ. Он носил свою простую форму штурмовика без украшений, кроме свастики. Он был ровесником Ланни, энергичным и спортивным. Он родился в Александрии в семье богатого коммерсанта и получил образование в Англии. Его манеры были сдержанными и взвешенными. И Ланни должен был постоянно напоминать себе, что он убийца. Он принимал участие во всех нацистских драках с ранних дней и имел шрам на голове, куда его ударили пивной кружкой. Он помог построить партию и управлял ею с Ночи длинных ножей. За неё он полностью взял на себя ответственность.

Рудольф Вальтер Рихард Гесс был фанатиком, который хотел устроить мир по образу своего фюрера и который ни в коем случае не остановился ни перед чем. У него было странное мрачное лицо, рот образовывал прямую линию на лице, а вторую прямую линию образовывали тяжелые черные брови, которые не перерывались над носом. Его глаза были серовато-зелеными, и когда он сердился на партийного правонарушителя, ему не нужно было говорить ни слова, он просто смотрел этими глазами, и жертва теряла присутствие духа, и её колени начинали дрожать. К сожалению для партии, но, к счастью для всего остального мира, его лоб был довольно узким, а его умственные способности ограниченными. Он начинал как секретарь Ади, и в душе он оставался им, даже когда он стал рейхсминистром.

Для друга, которому он доверял, этот безжалостный человек доброжелательно улыбался и был идеальным хозяином. Для него Ланни Бэдд был джентльменом высокого положения, который был сердцем и душой с национал-социалистическим делом. Ему не раз предлагали деньги, но он отказался от предложений и приезжал, чтобы поделиться информацией, какой мог. Во время еды Ланни рассказывал о чудесах парапсихологии, которые он счел возможным придумать экспромтом. Заглянув в хрустальный шар, он увидел автокатастрофу, а через неделю натолкнулся именно на такую сцену на знаменитой автостраде Гаррисберг-Питтсбург. С мадам у него было чудесный сеанс, в котором появился дух Гинденбурга. Der alte Herr был в самом возвышенном настроении и предсказал овладеть всей восточной половиной Европы своему преемнику, которого он однажды оскорбил, назвав его «богемским капралом». Все это заместитель фюрера проглотил вместе с жареной олениной и тепличной спаржей, смоченной в майонезе.

Ланни рассказал о Лондоне, Париже, Виши, а затем о Нью-Йорке, Детройте и Голливуде. После того, как еда была съедена, а официанты удалились, и двери были закрыты, он занялся действительно конфиденциальными вопросами, рассказывая о значимости отставки лорда Уикторпа, и силе движения, которое он представлял. О мотивах двух непримиримых соперников, Лаваля и Дарлана и вероятные последствия недавнего продвижения последнего. А затем, самое главное, о возможности отстранения от власти этого человека в Белом доме, ставшего своим собственным злым выбором, угрозой немецкому делу.

Гесс не слышал о заговоре против Рузвельта, кроме смутных слухов: «Кто-то должен его застрелить!» Теперь он засыпал своего гостя вопросами: кто был в заговоре и насколько далеко он ушел и, вероятно, пойдет? Ланни сказал: «Я дал честное слово, чтобы не называть людей, да и вам это не принесло бы пользы, потому что вы не сможете работать с ними. Для их планов было бы фатально, если бы любого из них увидели с вашими агентами. Движение должно быть чисто американским. И те, кто принимает в нем участие, должны отрицать, что они симпатизируют нацизму. Может быть даже лучше, если они верят в это, как многие из них. Знаете, как это было с вашим собственным движением, какой вред оно понесло бы, если бы кто-нибудь смог показать, что вы получали деньги или даже идеи из России или Великобритании или Франции».

«Конечно», — признался другой. — «Но может быть есть способы помочь в строгой секретности».

— Ваши агенты полностью защищают ваше собственное дело. Некоторые из них весьма влиятельны и стоят хотя бы части того, что они требуют от вас. Например, Форрест Квадратт.

— Вы считаете его надежным?

— Я бы этого не сказал, он умело продвигает свои личные интересы, но в то же время не может быть никаких сомнений в том, что он верит в национал-социализм, он привязал себя к вашей колеснице.

VIII

Заместитель фюрера был очарован рассказом Ланни о жизни в Сан Симеоне. Когда он услышал, что Мэрион Дэвис спала в кровати кардинала Ришелье и что ее квартиру называли «Небесным апартаментом», Руди сделал кривое лицо и заметил, что это звучит как Каринхалле. Ланни улыбнулся, и ему не нужно было ничего говорить, потому что он был гостем Геринга и знал все о его фантастической экстравагантности, а также, что аскетичный Гесс презирал тех членов партии, которые использовали своё положение для обогащения и прославления.

Ланни рассказал все, что сказал Херст, и добавил несколько вещей, которые он не говорил, но мог бы сказать. Руди обсудил Херста и высоко оценил его. Он сказал, что это был настоящий тип американца, человека Дальнего Запада, который победил дикарей и покорил дикую природу. Такие люди знали, как править, и они не уходили от мыслей о том, что нужно было сделать, чтобы командовать миром, полным дураков и негодяев. Ланни сказал, что его дед был таким человеком, но он сам слишком мягок. Ему никогда не стать человеком действия. Такова была линия жизни, которую он постоянно проводил с Куртом Мейснером. И, по-видимому, он одинаково хорошо проводил бы и с Рудольфом Гессом, который с дружеской улыбкой сказал, что он может из Ланни быстро сделать человека действия, но он предпочитает его как человека информации.

Дружелюбный комплимент дал возможность Ланни. «Боюсь, что я не принесу много пользы вам», — заметил он. — «Вы, кажется, направляетесь на Балканы, где я никогда не был и не имею там друзей».

«Не волнуйся», — был быстрый ответ. — «Мы не задержимся в этом месте долго».

— Это может занять больше времени, чем ожидают ваши руководители, Руди. Вы уверены, что югославы не будут сопротивляться?

— Сопротивляться вермахту, Ланни, ты, должно быть, шутишь.

— Не забывай, что у них там много гор.

— И у нас есть горные дивизии. Через пару недель мы сможем разбить их армии вдребезги.

— Ну, я не строю из себя стратега, но очевидно, что у вас очень плотный график. Ваше наступление на Россию нельзя откладывать дольше июля.

Заместитель фюрера выглядел испуганным. — «Кто тебе сказал, что мы идем на Россию?»

«У меня много друзей, Руди». — агент президента мягко улыбнулся. — «Кроме того, я не лишён нормального здравого смысла. У вас должна быть нефть, и очевидно, что вы не осмелились бы оставить левый фланг в тысячу километров открытым красным ордам».

Этим замечанием заместитель фюрера был весьма озадачен. Он посмотрел на своего гостя и заметил: «Эти вопросы должны быть совершенно секретны, Ланни».

— Естественно, Руди, и, пожалуйста, пойми, что я не задаю никаких вопросов или даже не намекаю на конфиденциальность. Я искусствовед, и я считаю, что могу зарабатывать на очень хорошую жизнь даже в военное время. Но я не хочу, чтобы красные смели Европу, потому что тогда я ничего не смог бы заработать, да и не хотел бы. Нас, вероятно, обоих ликвидировали вместе. Ты это знаешь.

— Да, конечно.

— Хорошо, я встречаю какого-то влиятельного человека в Лондоне или Нью-Йорке, и он говорит: 'Что мы, прости господи, можем поделать с профсоюзами и красными?' Я отвечаю: 'Мне кажется, что Гитлер — это тот, у кого есть ответ'. Он говорит: 'Да, я это знаю', и я говорю: 'Ну, тогда почему бы вам не договориться с ним, вместо того, чтобы уничтожать его? Пусть он будет тем, кто усмирит красных для вас'. На это всегда есть одно возражение: 'Можем ли мы доверять ему, что он сделает это?' Поверь мне, Руди, так оно и есть, от Лондона до Голливуда. Все задают одни и те же вопросы и выдвигают те же самые возражения.

— Но что мы можем сделать, Ланни? Фюрер ясно выражал свое отношение много раз. Для него большевизм — воплощение дьявола.

— Я знаю это, иначе меня бы здесь не было, и я не был бы вашим другом. Я не мог быть, если бы не верил в твою честность. Но проблема состоит в том, чтобы убедить других людей. Они говорят: 'Гитлер заключил сделку с красными'.

— Но это, очевидно, только временный вопрос, Ланни, Британия и Франция подталкивали нас к этому, у французов был альянс, и англичане угрожали заключить его.

— Средний человек забывает обо всем этом. Даже средний крупный бизнесмен в Америке. Я должен сказать: 'Я знаю. Я говорил с фюрером и его заместителем. Цель всех их усилий — положить конец этой ужасной угрозе на их восточной границе. Что касается Британии, они не хотят от неё ничего, кроме понимания, урегулирования, которое даст Германии возможность её выхода на восток'.

— Абсолютно верно, Ланни!

— Беда в том, что я не видел тебя большую часть года. Полагаю, двадцать раз мне кто-то говорил: 'Да, но это было более полугода назад, и, возможно, они изменили свою программу, как можешь ты быть уверен?' Наконец, я сказал себе: 'Я устарел. Я вернусь в Германию и продам пару картин для Германа, чтобы оправдаться. Я увижу Руди и, возможно, фюрера и услышу, что они говорят теперь, если они захотят поговорить со мной'.

— Я, конечно, хочу, Ланни, ничего не изменилось. Совсем наоборот. Это буквально мука для меня, видеть, как Германия и Британия разрушают друг друга. Я не хочу бомбить Лондон, и Герман скажет то же самое. Я даю тебе слово, я ценю лондонскую ратушу, как и Новую канцелярию, и я понимаю, что каждая из них значит. Я хочу перемирия и длительного соглашения. Я хочу положить конец этому безумию, и я слышал, как фюрер говорил то же самое тысячу раз. Он даже не будет просить, чтобы Британия помогла нам в борьбе с красными. Мы можем сделать это в одиночку, и мы просим только, чтобы Британия отказалась от своей безумной ярости против нас.

— Я не говорю, что это можно сделать, Руди, я был бы глуп, если сказал бы это. Но я обещаю сделать все возможное. Если фюрер скажет это мне сам, я выйду и повторю это, слово в слово, так же верно, как фонограф, десятку ключевых фигур в Лондоне и в Штатах. Сейчас как раз есть вероятность, что Черчилля могут свергнуть, а также Рузвельта, и это братоубийство может быть остановлено за одну ночь.

— Уверяю тебя, Ланни, Я отдал бы мою жизнь, чтобы это свершилось. Я имею в виду это буквально, потому что я сражался в окопах и знаю, что значит быть готовым умереть.

— Я никогда не сражался, Руди, но я знаю, что был бы готов сделать это. Давай попробуем это вместе и посмотрим, что мы сможем сделать.

Именно на этом они обменялись рукопожатием.

IX

Ланни позвонил в официальную резиденцию Германа Вильгельма Геринга, рейхсмаршала, рейхсминистра и обладателя столь многих других титулов, что его собственный персонал не мог их запомнить. Звонящий попросил оберста Фуртвэнглера, который был его другом в течение семи лет. Ланни узнал, что его только что повысили до генерала майора. «Herrlich, Herr Budd!», — воскликнул офицер СС, который, в отличие от большинства себе подобных, стремился выглядеть человеком европейской культуры. — «Я слышал, что вы в городе и хотел позвонить вам». Они обменялись комплиментами, Ланни спросил об очаровательной жене генерала и его детей, у них появился новый. Только после того, как он показал достаточную заинтересованность в штабном офицере, он рискнул спросить: «Можно ли сейчас увидеть Его превосходительство?»

— Leider, мне не разрешено говорить, где он сейчас, но я могу с ним связаться.

— Скажите ему, что я действительно должен его увидеть до того, как я уеду. С тех пор как мы в последний раз встречались, я был дважды во Франции Виши, в Британии и в Америке в местах вплоть до Калифорнии. У меня есть важные для него сообщения. Есть новости о картинах, хотя я не думаю, что у него много времени, чтобы думать об этом предмете.

— Вы плохо его знаете, герр Бэдд, ничто никогда не позволит уменьшить его интерес к живописи, я свяжусь с ним и позвоню вам.

Итак, Ланни устроился изучить четыре страницы, на которых теперь выходил Volkischer Beobachter, где можно было много узнать о жизни в Берлине. До того времени, когда уведомления о смерти были запрещены, и почти одна страница газеты отводилась на такие извещения, оплачиваемые родственниками по немецкому обычаю. Каждое из них размещалось в черной рамке и носило трепетный тон. «Павший на поле битвы на двадцать втором году его исполненной сознания долга жизни или что-то в этом роде. И всегда благочестивая фраза, где имя Адольфа Гитлера заменило Божество. «На службе фюрера» или «с радостью, за фюрера». Все фразы для создания морального духа.

Все новости о войне были благоприятными. Немецкому народу не сообщили подробностей о том, как британцы вымели итальянцев почти из всей Ливии. Им рассказали об успехах немецкого авиационного корпуса, который был размещен на Сицилии, и закрыл Восточное Средиземноморье британцам и сделал для врага Мальту совершенно непригодной для обороны. Им сообщили, что пронацистские правительства теперь прочно утвердились в балканских государствах и что с Югославией только что был подписан пакт. Им не рассказали, что народ Югославии восстал против этой сделки. Об этом Ланни узнал из швейцарских газет. В каждой строчке Volkischer можно было увидеть прекрасную рейнскую руку хромого на ногу и душу маленького рейхсминистра Unser Doktor, который каждый день решал, что немецкий народ должен был знать о своём мире.

X

Генерал-майор позвонил. Его большой начальник был бы очень рад встретиться с герром Бэддом, но для этого нужно лететь. Ланни сказал: «Я не против полёта, особенно когда меня повезёт один из пилотов рейхсмаршала». Штаб-офицер ответил: «Aber, es ist Krieg». Ланни сказал: «Я рискну».

Была еще одна деталь, ставящая гостя в неудобное положение, объяснил офицер. Необходимо, чтобы у него были завязаны глаза. У этого правила не было никакого исключения для Auslander, даже самого выдающегося. Ланни рассмеялся и сказал: «Я бы мог пробыть с завязанными глазами всю неделю, если бы я был уверен, что увижу Его превосходительство в субботу вечером». Нацист, который стремился изображать хорошего европейца, нашел ответ восхитительно умным.

На следующее утро в десять часов за ним заедет машина. Тем временем Ланни отправился за покупками в Берлин. Он хотел написать письмо и справиться о цене за определенную картину, которую он видел в своей последней поездке. Но, по-видимому, кого-то слишком сильно прельстила папка с несколькими листами копирки, которую он держал в чемодане. Во всяком случае, копирки не было, и Ланни был нужен один лист. Только один лист копировальной бумаги! Он бродил из магазина в магазин, и повсюду он видел множество всех видов товаров в витринах, но когда он входил внутрь, то обнаруживал, что полки были пусты. «Leider, meinHerr» (Сожалеем, милостивый государь) — говорили они. «Wirhoffen,»(Ожидаем), но никогда, «wirhaben!»(У нас есть!)

Когда он упомянул, что то или это было в витринах, ответ был: «Но это не для продажи». Когда извращенный иностранец продолжал: «Зачем держать их там?» один продавец ответил: «Polizeilich empfohlen», что довольно странно звучало для иностранного уха, буквальный перевод означал: «Рекомендуется полицией». Это поразило Ланни как характерное нацистское явление. Полиции не нужно было приказывать, было достаточно, если бы они «рекомендовали», чтобы витрины были заполнены. Некоторые лавочники хотели избежать неприятностей, установив небольшую надпись рядом с товаром: «Не для продажи»!

Но много и свободно было музыки. В любой день можно было услышать трёх Б, Баха, Бетховена и Брамса. Но только одного М-Моцарта, но никогда Мендельсона, которого нельзя терпеть за еврейскую пустоту и легкомыслие, ни Малера за еврейскую претенциозность. Ланни отправился на дневной концерт и обнаружил, что там собрались люди, преисполненные благоговения. У него могли быть свои эмоции и собственные мысли, но они не могли быть счастливыми, потому что в его душе было безграничное нескончаемое горе за Германию, которая была убита или убивалась изо дня в день. Горе за все памятники старой немецкой цивилизации, которые были выбиты из существования, и за всех потенциальных Моцартов и Бетховенов, которые были убиты на полях сражений далеко от дома. Больше всего он оплакивал себя, потому что он, Ланни Бэдд, который так любил немецкую культуру, теперь должен был ненавидеть её и делать все, что в его силах, чтобы довести её до разрушения. Были ли у кого-нибудь еще в этом симфоническом зале такие же мысли, когда звучал трагический похоронный марш Героической симфонии Бетховена? И если в теории телепатии что-то есть, то мозговые волны этого иностранного гостя должны были создать грохот!

XI

Возвращение в отель и ужин с одним из клиентов Ланни, пожилым коммерсантом, который любил прекрасные картины. Ланни догадался, что тот нуждается в средствах. И, конечно, по своей внешности и поведению клиент нуждался и в ужине. Возможно, Ланни сможет взять с собой картину. Он попросит оберста Фуртвэнглера о разрешении и, вероятно, получит его. Они договорились о цене, и Ланни увидел, как старый джентльмен вышел на улицу в затемнение, он рано ложился спать, так как всегда ожидал воздушный налёт, а пользоваться убежищем было рекомендовано полицией.

Британские бомбардировщики покинули свою родину примерно в сумерках. Они стали осторожными после полутора лет конфликта с Люфтваффе и зенитными орудиями, которые окружали каждую цель Германии. Если бы они направлялись в Центральную или Восточную Германию, они пролетели бы над Северным морем и появились бы с неожиданной стороны. Казалось, что их цель заключалась в том, чтобы лишить хороших немцев их сна, потому что они бомбили один город, а затем другой. Они должны были быть над Берлином вскоре после полуночи, но они это тоже изменили. Все хорошие берлинцы теперь спали в нижнем белье и держали под рукой туфли, брюки и пальто.

Они громко проклинали злонамеренного врага, называя его врагом человечества, возвратом к варварству, монстром из ада. Ланни, слушая, хотел бы спросить: «Вы никогда не слышали о Гернике и Мадриде, Варшаве и Роттердаме, о Лондоне и Ковентри?» Но, конечно, он не мог говорить таких слов, и он даже не говорил ни слова о том языке, который, к сожалению, назывался английским, а не американским. Он рычал своими «р» и рокотал задненёбными звуками, чтобы ни один лавочник, официант или другой скромный немец не сообщили о нём, как о шпионе.

И вот в предрассветные часы завыли сирены. Ланни ввинтился в свои одежды и побежал вниз по трём из пяти лестничным пролетам гостиницы Адлон, и еще по одному в подвал. Пользоваться лифтом было запрещено. Для гостей была хорошо оборудованная комната с удобными креслами. Никого из обслуги там не было, и, предположительно, для них было отдельное убежище. С Ланни произошёл интересный случай, потому что рядом с ним устроился пожилой джентльмен в форме румынского генерала. У него были седые усы, и поверить в это или нет, нарумяненные щеки. Его фигура указала, что он носит корсет. Он сидел прямо, как столб, демонстрируя всему миру, что у него нет ни капли страха, а также что он не хотел заниматься случайным разговором. В его лице было что-то смутно знакомое, и Ланни продолжал украдкой поглядывать на него. В ходе своей карьеры в обществе, которая началась в ранней молодости, он встречал столько офицеров, одетых в разные великолепные мундиры. Наконец, он подошел к нему, и, наклонившись, прошептал: «Простите меня, но разве вы случайно не капитан Брагеску?»

«Генерал Брагеску», — ответил другой с тяжелым акцентом.

— Вы были капитаном, когда я знал вас, сэр. Меня зовут Ланни Бэдд, а мой отец — Роберт Бэдд, который был европейским представителем Оружейных заводов Бэдд.

«Ой!» — воскликнул другой. И затем: «Ой!» еще раз. — «Вы тот маленький мальчик, который брал меня на рыбалку с факелом!»

«И вы пронзили большую зеленую мурену», — сказал Ланни. — «Опасное существо. А вы рассказывали мне, как ловят осетров в устье Дуная и вырезают из них черную икру и бросают живую рыбу обратно в воду».

Так великий человек стал приветливым, и они весело провели время, даже когда бомбы падали не так далеко, а люди кругом чувствовали раздражение. Капитан посетил Бьенвеню, чтобы заключить сделку. Что это было? О, да, автоматические пистолеты! И он остался там на пару дней, и подумал, что мать Ланни самая прекрасная женщина, которую он когда-либо видел. Он не упомянул об этом сейчас, но он был очень разочарован, обнаружив, что она не идет автоматически в дополнение к пистолетам. Его развлекал живой и разговорчивый маленький мальчик, уже светский человек, привыкший действовать в любой социальной ситуации. Прошло более четверти века, но все это вынырнуло из глубочайшего океана памяти. И прежде чем они вернулись спать, генерал, который был в Берлине представителем нового фашистского правительства своей страны, рассказал этому благожелательному американцу все о том, как был ликвидирован государственный переворот, и какие территориальные вознаграждения были обещаны его Родине.

I

Штабная машина привезла Ланни в аэропорт Темпельхоферфельд, который теперь, конечно, был военным аэродромом. Но в этом не было ничего секретного, это была одна из достопримечательностей Берлина и не могла быть замаскирована. Только когда посетителя вывезли на поле и посадили на место второго пилота истребителя, вежливый молодой офицер передал ему в руки небольшую повязку из черной шелковой ткани с двумя эластичными ремнями сзади. «Verzeihung, Herr Budd», — сказал он, и Ланни ответил: «Danke schon», и стал накладывать её на глаза, которые повязка полностью закрыла. «Richtig?» — спросил офицер, а другой ответил: «О.К.». Офицер добавил: «Пожалуйста, не прикасайтесь к ней ни при каких обстоятельствах». Ланни ответил: «Я понимаю».

Самолет взмыл с ревом и направился на восток. Давление на тело Ланни показало, что самолет делает разворот. Разумеется, штаб Геринга-Gefechtsstand, его называли полевой командный пункт будет на западе, вероятно, в Бельгии или в северо-восточной Франции. Ланни имел опыт полётов и различал звуки самолётов. Он мог сказать, что этот самолёт был один из самых быстрых. Он рассчитал, что будет полёте в течение полутора или двух часов, и сидел, втиснувшись в сидение, скрестив руки, и думал о том, что он надеялся получить от толстяка.

Они летели низко. Ланни понял это, потому что у него не заложило уши. Прошло время, и он думал, что они должны быть далеко во Франции, когда пилот наклонился к нему единственный раз за время поездки и крикнул: «Wir sind nah daran» (Мы над местом). Самолет сделал половину круга, двигатель снизил обороты, и они с легким ударом колес коснулись земли. Голос сказал: «Guten morgen, Herr Budd. Oberleutnant Forster». Ланни вспомнил одного из младших офицеров, которых он встретил в Каринхалле. Его взяли под руки и помогли вылезти из самолета и дойти до машины все еще с завязанными глазами.

Он попытался угадать, куда они поедут. Это должен быть передовой командный пункт Люфтваффе, который руководил боевыми действиями через Ла-Манш. Командный пункт должен быть сверхсекретным местом и обязательно большим. Он создавалось, вероятно, в спешке и не будет новым. Наверное, это будет старый замок в лесу с аэродромом рядом, но не слишком близко. Поскольку аэродромы были хорошей целью. Gefechtsstand будет оборудован отличной телефонной станцией с прямыми линиями к каждой области в Германии и в завоеванных землях, а также ко всем правительственным и промышленным центрам. У командующего должна быть звуконепроницаемая комната и стол с несколькими телефонами на ней, а также крепкое и удобное кресло, в котором он мог бы сидеть и неистовствовать, бушевать, сквернословить и управлять Люфтваффе, точно так же, как Ланни слышал, как он это делает из Резиденции, а также из Каринхалле, Роминтена, Оберзальцберга и других мест, где Ланни бывал гостем в течение восьми лет.

Его провели по гравийной дорожке и по ведущим вверх высоким каменным ступенькам и ввели в здание, где слышался шум голосов и эхо шагов. Затем по длинному коридору, где ходило много людей, обсуждавших что-то оживлённо и быстро. Они остановились перед дверью. Дверь открылась, и вдруг раздался рев: «Jawohl! Wie geht's bei dem blinden Maulwurf!» (Так. Как дела со слепым кротом!) Барон разбойник из прежних времён с удовольствием скомандовал: «Поставьте этого Schurke к той стене и расстреляйте его!» Ланни, конечно, ухмыльнулся, потому что он не должен позволять никакому старому разбойнику вывести его из себя.

Оберлейтенант снял повязку с глаз. И там стояла фигура, которую любили все хорошие немцы. Они ласково называли его Наш Герман. Такую свободу, они никогда не позволили себе с фюрером. Он был на несколько сантиметров короче Ланни, но восполнил это в обхвате. Он весил в последний раз сто тридцать килограммов, когда рассказал об этом своему специалисту по искусству, и с тех пор он не похудел. Он носил простую синюю форму, соответствующую военному времени, и его единственным украшением была золотая восьмиконечная звезда маршала. Но он никогда не появлялся без своего громадного изумрудного кольца и перстня, усыпанного бриллиантами на пальце другой руки.

Он всегда ревел, когда видел посетителей. Средний рев означал радость встречи, громкий рев означал гнев. Он всегда жал руку Ланни с полной силой, а Ланни, имевший опыт, решительно отвечал тем же. Он посмотрел на своего хозяина и увидел, что его обычно цветущий вид здорово поблек. Десять месяцев непредвиденной войны это сделали с ним, десять месяцев непрестанного беспокойства и несбывшихся надежд, потому что обожаемый Люфтваффе не смог выбить Королевские ВВС, и Герман должен был рассказать своему Nummer Eins, что при этом невозможно вторгнуться в Англию, вероятно, никогда. Несомненно, он получил разнос за свою Dummheit, своё Eselei, свой Blodsinn (глупость, слабоумие, идиотизм). Довольно много изменилось за два года, от тех счастливых дней, когда фюрер дал банкет своим ведущим генералам и сказал им, что он решил уничтожить Польшу. Der Dicke, по словам одного из его адъютантов, который разболтал это Ланни, был так рад, что он прыгнул на стол и станцевал военный танец.

У гостя было время оглядеться и увидеть, что он находится в комнате с высокими потолками со всеми признаками элегантности. Резными панелями, мраморным камином и тяжелыми гобеленами на стенах. Герман Вильгельм Геринг никогда бы не смог отказаться от комфорта. Это был, несомненно, замок, и он отобрал его и там устроился. На его столе был поднос с опустошенным стаканом пива и остатками бутербродов. На губах толстяка оставались крошки, и время от времени он издал взрывной звук, который заставил Робби и его сына, строго наедине, дать ему кодовое имя «Сэр Тоби Белч» [47]. В мире Ланни такие звуки считались неприличными, но Герман думал, что они забавны, и когда он смеялся, все смеялись вместе с ним.

II

Но теперь, к делу! «R-r-raus!» — сказал командующий своим подчиненным и указал гостю на стул у стола. «Na, na, Ланни, расскажи мне, где ты был и что ты видел, und was zum Teufel treibt dieser verdammte Roosevelt?»

Ланни начал длинную историю, которую он так много раз рассказывал, что мог бы сделать это даже во сне. Во-первых, Петен, Лаваль и Дарлан и вся команда Виши. Затем Лондон, Уикторп и его друзья, и смысл его отставки. Затем Америка. Первопроходцы и изоляционисты, толпы, кричащие о невмешательстве в европейские проблемы, и парни в загородных клубах, которые орали об «Этом человеке», которого «кто-то должен застрелить». Der Dicke засыпал гостя вопросами, и это был довольно жесткий экзамен. Он не хотел, чтобы кто-нибудь кормил его Bonbon, сказал он, так берлинцы называли конфеты. Он хотел реальных фактов, и если бы они были неприятными, все в порядке, он бы их принял.

Ланни сказал: «Конечно, Герман. Я расскажу тебе, что я видел и слышал. Но ты должен учитывать тот факт, что я не встречаюсь с военными. Эти сукины дети не дружат со мной, у меня нет возможности задавать им вопросы».

«Как ты ладишь с отцом?» — спросил жирный командующий. Он знал Робби Бэдда, уважал его и вел с ним дела, пока мог.

«Всё довольно сложно», — объяснил сын. — «У Робби есть оправдание, что он не может предотвратить то, что он делает, и он должен учитывать интересы своих акционеров. Я просто не могу согласиться с тем, что у него акционеры стоят впереди цивилизации, и я думаю, что Робби должен продержаться и вести более жесткую борьбу с деятелями Нового курса, которые практически захватили власть над ним. Думаю, я мог повлиять на него в какой-то степени, поскольку правительство совсем не удовлетворено количеством и качеством самолетов Бэдд-Эрлинг. Возможно, ты заметил, что Королевские ВВС почти их не используют».

— Да, но я понимаю, что сейчас в производстве новая модель.

— Когда я спросил Робби об этом, он слегка усмехнулся и сказал: 'Подожди и увидишь'. Я должен был быть доволен этим, потому что, конечно, это самый щекотливый предмет в мире. Я предполагаю, что Робби спрятал свои лучшие секреты для будущего использования, но если бы правительство не имело ни малейшего представления об этом, они бы отняли его завод быстрее, чем ты моргнул.

«Я удивлен, что они этого не сделали», — прокомментировал Рейхсмаршал.

— В общем, есть основания для подобных вещей. Ты был бы рад узнать, сколько людей в администрации, которым не нравятся ее политика, и делает все возможное, чтобы тормозить. Ты должен понимать, что каждого школьника в Америке учат недоверию Великобритании, и с практической точки зрения многие из наших руководителей бизнеса рассматривают Британскую империю как своего главного конкурента. Британия — это морская держава, как и Америка, и эти бизнесмены думают, что мы сможем намного лучше поладить с такой сухопутной державой, как Германия.

Der Dicke не хотел никакой конфеты, но Ланни заметил, что, когда ему её вложили в рот, он её проглотил. «Ganz richtig!» — воскликнул жадный. И когда гость продолжил рассказывать о великом заговоре, который положит конец еврейско-плутократическому большевизму в Америке, он просиял, как кошка, проглотившая канарейку. Он был слишком хорошо осведомленным человеком, чтобы поверить, что Рузвельт был евреем, но он знал, что Моргентау был, и Франкфуртер, и Фрэнк, и Розенман, и Барух, и Коэн. Он их всех знал вплоть до Дэвида К. Найлса.

Заговор, чтобы избавиться от них всех одним махом, казался ему совершенно естественным и совершенно правильным. Это было то же самое, что Герман сделал летом 1934 года, и, если можно было поверить слухам, то он заставил фюрера сделать это. Когда фюрер прилетел в Мюнхен, чтобы встретиться со своим старым приятелем Ромом, он оставил Германа управлять Берлином, а Герман воспользовался случаем и раскрыл этот широкий заговор и убил что-то вроде тысячи человек, включая генерала Шлейхера, такого же высокопоставленного военного и Юнкера. Теперь Nummer Zwei потирал руки от радости, когда Ланни описал чего так быстро достиг заговор в Нью-Йорке и Вашингтоне. И какие результаты последуют из этого. Мгновенная отмена новомодного недоноска, называемого «ленд-лизом», что было практически объявлением войны Германии, хотя Германия, к сожалению, сейчас не в состоянии принять этот вызов!

III

Этот человек действия хотел заняться этим вопросом, не теряя времени. Он сказал, что у него были свои люди в Нью-Йорке, которых никто не знал, и он хотел дать им указание и позволить им помогать деньгами и ежедневно информировать своего хозяина. Но Ланни сказал: «Ради Бога, не торопись, Герман, ты можешь испортить всё дело. Ты должен понять, что это динамит. При малейшем намёке, что немцы поддерживают заговор, все важные люди, которые в нем участвуют, разбегутся как от огня».

— Это может быть правдой, но есть тактичные способы решения этого вопроса.

— Если бы ты лично это делал, может быть хватило бы здравого смысла, но разве ты не знаешь, что собой представляют, как правило, секретные агенты.

«Idioten!» — воскликнул воздушный командир. — «Scheisskerle!» Он начал ругаться, и Ланни понял, что задел за живое. Но Геринг не мог оставить столь важный предмет. Он так ненавидел и боялся Рузвельта, как боялся долгой войны, то, против чего верховное главнокомандование вооружённых сил предупреждало всех с самого начала. Конечно, он должен что-то предпринять с Херстом, который публиковал его статьи и платил ему роскошные гонорары! Конечно, Херст получит представителя признанного автора!

Ланни сказал: «Ты должен понять, что у Херста есть миллион врагов, и он боится каждого из них. Ему принадлежат восемнадцать больших газет, и он беспокоится о каждой из них и о том, что могут сделать его враги, чтобы разрушить их. Сейчас он боится быть замеченным в одной комнате с любым немцем».

— Но я мог бы послать к нему американца.

— А как Херст узнает, что он американец, а не подсадная утка британского правительства или даже ФБР? Поверь мне на слово и позволь мне справиться с этим. Я скоро вернусь, и эти люди знают меня долгое время, и они знают, что я не хочу их денег. Будь уверен, что им не нужны твои деньги, ей богу, у них большая часть денег в мире. А ты хочешь растратить ту Valuta, что сумел переправить в Нью-Йорк?

Это был правильный приём. «Хорошо, Ланни», — сказал Der Dicke. — «Делай все, что можешь, и вернись и расскажи мне, потому что я беспокоюсь о плане этой войны, которую я никогда не хотел, и старался изо всех сил предотвратить. Ты знаешь, что это правда, не так ли?»

«Ja, und als ganzer Mann! (Да, и как честный человек), я подтвержу это в любое время, когда попросишь». Но про себя Ланни сказал: «Du alter Windbeutel! (Ты, старый флюгер!) Ты говорил мне в 1939 году, что получил по шее в 1938 году и никогда не сделаешь этого во второй раз!»

IV

Рейхсмаршал громко потребовал обед. Он заявил, что обед опоздал на пять минут, и никто не посмел вспомнить, как совсем недавно он наелся бутербродами с сыром и напился пивом. Денщики вкатили в столовую столики на колёсах с Hasenpfeffer (рагу из заячьих потрохов) и большим блюдом с холодным мясом, жареным картофелем и консервированным горошком, гренками, компотом, сливками и пирожными. Вряд ли можно было представить, что страна находится в состоянии войны. Der Dicke приступил к еде и пригласил гостя сделать то же самое. Несмотря на то, что он происходил из хорошей прусской семьи, его манеры за столом вызывали чувство недоумения. Он жадно ел и рыгал, а затем еще набивал себе рот. Он говорил с полным ртом и еще больше ставил себя в неудобное положение, громко смеялся, широко раскрывая рот. «Я покончил с этой диетой», — заявил он. — «Я буду таким толстым, каким меня создала природа». Затем: «Но что, по-твоему, у меня здесь есть, чтобы помочь мне похудеть?» Когда Ланни не мог догадаться, он воскликнул: «Электрический конь! Я должен сидеть на нем и трястись».

«Надеюсь, это хорошая сильная лошадь», — усмехнулся Ланни.

— Ломовая лошадь, которая тащила пивные бочки. Першерон из Нормандии, я прохожу мимо и смотрю на нее, и это все, что мне нужно. Сама мысль отнимает у меня килограммы!

Гость начал разговор об искусстве и обнаружил, что Фуртвэнглер был прав. Die Nummer Zwei с удовольствием поддержал разговор. «Я здесь впереди!» — заявил он. — «У меня есть все стоящие картины в Бельгии, Голландии и Франции! С тех пор, как было изобретено искусство, ничего подобного не было».

«Я слышал слухи об этом», — сказал другой.

— Это как будто что-то из чудес сказок Тысячи и одной ночи. Даже при изучении списков, я беру их в виде статистики.

— Где ты их держишь?

— Не скажу, а то, возможно, ты не сможешь устоять перед искушением! Широкий рот Der Dicke растянулся, так он забавлялся.

— По крайней мере, ты можешь сказать мне, что планируешь с ними делать.

— Я собираюсь создать величайший музей, который когда-либо видел мир, храм искусства всех народов. Для каждого отдельное крыло. Мир скажет, что никогда не было такого коллекционера и больше никогда не будет. Я уже составил план и отправил его фюреру. Ланни вдруг стал серьезным. — «Послушай, Герман, позволь мне помочь с этим».

— Тебе это действительно интересно?

— Herrgott! Ты забыл, что я должен быть Kunstsachverstandiger?

— Хорошо, ты будешь моим советником. Естественно, там будет много мусора, я был слишком занят, чтобы всё просмотреть. Я просто сказал: 'Брать всё, позже разберёмся'. Ты уберёшь всё второстепенное, и у нас будет только самое лучшее.

— Я помогаю сделать такую коллекцию для американского миллионера, но, конечно, не в таком масштабе.

— Во всем мире не будет ничего подобного. Люди будут помнить коллекцию произведений Германа Геринга, когда они забудут, кто построил Люфтваффе.

— Я не думаю, что англичане и французы забудут об этом, Герман.

«Еще один кусок пирога», — сказал Der Dicke. — «Тебе нравится это Chateau-Chalon? Я получил его из подвалов герцога Монталамбера. Пятидесятилетней выдержки».

— Ты боишься сказать мне, где ты это хранишь, Герман? Так они пикировались. Но по-американски, а не по-прусски. Рейхсмаршал и Рейхсминистр не мог вести себя так ни с одним из своих подчиненных, поэтому он скучал и поэтому он любил этого гостя из-за океана. Из сумасшедшей страны, полной эксцентричности, забавной на киноэкране и в эфире, но теперь становящейся опасной. Ей нужно преподать урок Machtpolitik.

Была ли у него такая мысль? Тень прошла через его широкое толстое лицо, и он потянулся за маленькой бутылкой белых таблеток, которые держал в кармане. Возможно, это был какой-то безобидный препарат, скажем, бикарбонат соды для его отрыжки. Но в его действии было что-то скрытное, и Ланни быстро взглянул на свой стакан белого вина. Он знал, что после Первой мировой войны беглый капитан Геринг в Швеции стал наркоманом. Случай был серьезным, и его положили в клинику. Вероятно, что под напряжением разочарования и ожидания, он вернулся к своей привычке. Вот почему его жирные черты были бледными, а не розовыми, какими их помнил Ланни в Париже менее года назад? Гостю этого знать не полагалось, и он продолжил свой жизнерадостный разговор.

V

Ланни Бэдд опорожнил свой интеллектуальный кошелек. Он передал своему хозяину всю информацию, которую имел, и немного развлёк его. Теперь, после того, как столы были убраны, и они остались снова одни, настало время собрать все, что можно. Он предложил Рейхсмаршалу ту же линию разговора, которая так хорошо сработала с Куртом Мейснером и Рудольфом Гессом. Везде, где он путешествовал во Франции, Британии и Америке, его друзья умиротворители хотели знать, каковы были намерения фюрера, и в какой степени они могли рассчитывать на него в самой важной задаче по устранению красной угрозы. Искусствовед надеялся, что фюрер уделит ему немного времени, и он получит ответ на этот вопрос из первых рук не потому, что у него были какие-то сомнения относительно того, куда пойдут германские войска, когда они закончат на Балканах. А потому, что люди крупной промышленности, которые контролировали внешнюю политику англосаксонских земель, хотели, чтобы эта уверенность стала основой всего их планирования мира во всем мире.

«Когда фюрер расскажет тебе это», — сказал Der Dicke, — «то приходи и расскажи мне».

Ланни усмехнулся: «Ты пытаешься заставить меня поверить, что ты не знаешь, куда отправится Люфтваффе?»

— Честно, Ланни, фюрер хранит свои собственные планы, как и во время польского кризиса, а до этого и с Чехословакией. Это было неутешительно. Геринг был гораздо умнее, чем Гесс, и не собирался так быстро заглатывать приманку Ланни.

— Скажи мне, Герман, что я должен передать от тебя Уикторпу и его друзьям, Херсту и Генри Форду, который выступает против изготовления вооружения для англичан.

— Мое отношение не изменилось не на йоту, и я знаю, что я говорю тоже за фюрера. Эта война — величайшее бедствие, которое когда-либо происходило в цивилизации. Это самоубийство арийских народов, тех, кто был в состоянии взять под контроль мир и держать в порядке отсталые племена. Если бы я мог поговорить с ключевыми людьми из Британии и Америки, я бы опустился на колени и попросил их остановиться и пересмотреть, пока не стало слишком поздно.

— Это хорошая линия, lieber Freund, я обязательно процитирую это. Но, ты должен понять, что это говорит не Ланни Бэдд, это говорят люди, с которыми я встречусь. Они говорят: 'Теперь Германия имеет дело с большевиками'».

— Ни один человек в здравом уме не мог не понять, что это маневр, временная уловка. Запад вынудил нас к этому, франко-российский альянс и франко-британская миссия в Москве. Могли бы мы ждать, пока они соткут паутину вокруг нас? Другие народы могут расширяться, но никогда не Германия. Для нас — Einkreisung (изоляция)!

— Это старая история, Герман. Всё это было в газетах и в речах фюрера. Когда я отправляюсь в долгую поездку по Германии, трудный вопрос в военное время, это не для изучения истории. Мои друзья ожидают, что я принесу что-то новое, что соответствует ситуации на данный момент. Скажи мне, что ты хочешь от этих друзей?

— Я хочу, чтобы они слезли с наших плеч, пока мы делаем настоящую работу, которую должен делать каждый цивилизованный человек. Посмотри на меня. Я командую Люфтваффе, и когда я планирую защиту наших армий на востоке, я должен держать половину своих сил на западе. Я должен знать, что наши кровные братья, наши товарищи арийцы, отправляют свои самолеты, чтобы бомбить наши города и убивать наших гражданских рабочих, их женщин и детей. Это преступление, Ланни, чудовищно!

— Ты не должен мне говорить, Герман, я не могу спать по ночам, думая об этом. Вопрос в том, что делать?

— Ничто не может быть сделано, пока эти два бандита, Черчилль и Рузвельт, могут сидеть на телефоне каждую ночь и планировать новое уничтожение.

— Это элементарно, и я знаю сотни людей в двух странах, которые осознают это так же ясно, как и ты. Но проблема в том, с чего начать? Кто-то должен начать доверять другому. Когда вы двинетесь против России, наша сторона должна знать, и быть готовой прийти вам на помощь. Ты должен понимать, я не намекаю на информацию. Я знаю совершенно определенно, что вы собираетесь атаковать Россию не позднее июля. Проблема заключается в том, чтобы убедить людей за рубежом, что это не блеф, но что они действительно хотят получить то, чего так отчаянно хотят.

— Если бы я отвечал за нашу внешнюю политику, я бы сказал Британии и Америке: вы хотите, чтобы я таскал вам каштаны из огня, но я не обезьяна не для кого. Если вы хотите, чтобы эта работа была выполнена, приходите и помогите, вместо этого вы пытаетесь уничтожить меня.

— Ты имеешь в виду, оборонительную стратегию как на восток, так и на запад?

— Gerade das! (Именно так!) Мы завоевали империю, и кто может отнять ее у нас? Пусть Британия и Америка придут и попытаются!

— Но ты знаешь, что это не в характере фюрера и не его политика. Вермахт готовится победить Россию, и Люфтваффе должна делать то же самое.

— Хорошо, Ланни, если ты это знаешь, со мной все в порядке, но не проси меня об этом говорить. Спроси у фюрера, и если он скажет тебе, тогда ты действительно узнаешь.

— Я колеблюсь идти к нему из-за позиции моего отца, которую ему трудно понять. Не мог бы ты сказать ему, что у меня есть информация, которую ему стоит услышать? Помнишь, ты сделал это во время польского кризиса. Я не мог сделать то, на что мы надеялись, но это не повредило попытке.

— Как долго ты собираешься оставаться?

— Я к твоим услугам. В таком кризисе человек не думает о своих личных делах. Но в то же время, если у тебя есть какая-нибудь картина, от которой ты хочешь избавиться, я могу ее устроить. Государственный департамент ставит много препятствий на пути, но до сих пор влияние моего отца было в состоянии их преодолеть. Кстати, он попросил меня обязательно передать тебе его сердечные приветствия и его заверения в том, что он делает столько, сколько может любой простой бизнесмен.

VI

Ланни Бэдд знал, что одним из способов сохранить благосклонность этих великих и занятых людей было предложение уйти немедленно. Это льстило им оценкой их времени. Но Der Dicke гордился другим. Ему было приятно заявить, что он так организовал свою работу, что мог всегда уйти. «Я хочу, чтобы ты увидел моих мальчиков», — сказал он. — «Я должен вручить им награды».

Это была официальная церемония. Ланни попросили встать рядом с одним из окон, никому не мешая. Геринг нажал кнопку и дал команду, и в тот же момент раздался звук марширующих людей в холле. Они вошли в комнату, первым был человек в форме генерала Люфтваффе, человек молодой для этого высокого ранга, с круглым, довольно мальчишеским лицом, розовыми щеками и темными волосами. Это был генерал Мильх [48], помощник Геринга и важная персона. Его внезапно повысили от подполковника, что так глубоко возмутило старых офицеров вермахта. У Мильха отец был евреем, и он был одним из тех военнослужащих, которые спасли свою карьеру, заставив своих матерей написать заявление под присягой, что они совершили прелюбодеяние, и что еврей не был их фактическим отцом. Один взгляд на Мильха, и можно было узнать, что преступление матери было лжесвидетелем, но не прелюбодеянием. Но нацисты действовали, не глядя, а по инструкции. Геринг сказал: «Я сам буду решать, кто здесь еврей, а кто нет!»

Дальше следовали два штабных офицера, а за ними шли полдюжины летных офицеров разных рангов, все очень молодые, все торжественные и возвышенные. Они стояли в шеренге перед своим толстым командующем и не видели ничего нелепого в нем, но, напротив, поклонялись ему как второму величайшему человеку в мире, автору их побед, создателю их карьеры. Геринг, важный, как священник, творящий высокую мессу, встал перед первым в шеренге, поприветствовал и сказал: «Лейтенант Зигхаммер, документы показывают, что вы сбили четырнадцать вражеских самолетов, что вы были дважды ранены и оказали первую помощь раненым товарищем, несмотря на ваши собственные раны. Я чту ваш героизм и героизм ваших товарищей, которые здесь передо мной. Во имя фюрера и как символ благодарности немецкого народа я вручаю вам этот Железный Крест, первого класса, который вы будете носить с гордостью до конца своих дней и передадите своим потомкам».

Крест был около четырёх сантиметров в каждом направлении, и без ленты. Он был приколот к мундиру, с левой стороны под карманом. Тонкое лицо молодого летчика вспыхнуло от волнения. У него были светлые волосы и нежные черты лица. Он имел поразительное сходство с внуком баронета Альфредом Помрой-Нилсоном. Для Ланни это было подтверждением того, что Рейхсмаршал только что сказал, что это была братоубийственная война, что эти мальчики, которые решетили из пулеметов друг друга в воздухе, были истинными братьями по крови. Тяжело действительно не хотеть, чтобы прекратились боевые действия!

Геринг повторил процедуру перед каждой из групп, освежая свою память из маленьких карточек. Когда церемония закончилась, он приказал всем стоять вольно и поболтал со своими героями. Он вывел Ланни вперед и представил его как «ein amerikanischer Freund des National Socialismus». Каждый резко поклонился в пояс и выразил чувство оказанной чести. Они были похожи на автоматы, которых из них могла изготовить двадцатилетняя дисциплина. Но один из них немного отличался, толстяк, фигурой походивший на своего командующего, но с темными волосами и живыми темными глазами. Он носил имя Буммельхаузена, довольно необычное, как бурлескное имя в водевиле. «Es ist em besonderer Vorzug, Herr Budd»- необычная привилегия, — объяснил этот мальчик, и Ланни спросил: «Разве я вас раньше не встречал, герр Буммельхаузен?»

— Это был мой младший брат, с которым вы познакомились, герр Бэдд. Он был одним из группы-Jugendschaft, которые были в палаточном лагере в Тевтобургском лесу, и вы ехали на автомобиле и остановились у их костра

— Да, конечно! Я это хорошо помню.

— Вы рассказали им немного о фюрере, а затем вы познакомились с ними один за другим. Мой брат был так взволнован, что пожал руку, которая жала руку фюрера, что он никогда не переставал об этом говорить. Я слышал это два десятка раз.

«Ну, теперь», — улыбнулся Ланни, — «вы сможете сказать ему, что вы пожали одну и ту же руку, и что еще важнее, вы пожали руку Рейхсмаршала, Отца Люфтваффе».

Дрожь пробежала по спине агента президента. Какая маленькая Германия! В августе менее двух лет назад, когда он помогал Лорел Крестон уйти от гестапо, они не осмелились остановиться ни в одном отеле. Они наткнулись на этот молодежный лагерь, и у Ланни возникла дельная мысль, что здесь было место, где они могли бы провести ночь без необходимости регистрировать свои имена. Их познакомили с группой нетерпеливых, возбужденных мальчиков, и один носил имя Буммельхаузен, которое рассмешило Ланни. Он позже рассказал это Лорел, и в их разговоре он стал символом роботов, созданной машиной Гитлера, верными и обожающими детьми, которые вырастут, чтобы стать воинами крестоносцами, с радостью умереть на сотнях полей битвы во славу своего небесного вождя.

«Где ваш брат, герр лейтенант?» — спросил американский друг национал-социализма.

— Он тренируется в Кладове, герр Бэдд, и надеется получить свои крылья в следующем месяце.

Ланни больше ничего не сказал, потому что тема была полна опасности. А что, если мальчик слышал о «die Miss», и спросит о ней? Ланни перешел к другим ребятам.

Позже он обнаружил, что произвел такое же глубокое впечатление на старшего, как на младшего Буммельхаузена. Потому что, когда он прощался с Рейхсмаршалом и был с завязанными глазами возвращён на аэродром и усажен в самолет, он услышал знакомый молодой голос, говорящий: «Gut Rutsch, Herr Budd! Gut Rutsch!» Это была фраза летчиков, означающая «счастливого пути». Как англичане и американцы, они облегчали скуку войны, создав собственный язык. Как ни странно, Ланни обнаружил, что жители Берлина делали то же самое. Вернувшись в свой отель, он столкнулся с одним из деловых друзей своего отца. Они поболтали, и когда расстались, этот пожилой стальной магнат заметил: «Bolona!» Ланни не был уверен, что расслышал правильно, и рискнул спросить об этом слове. Другой рассмеялся и объяснил: Это заменило у нас берлинцев слово Adieu, и оно составлено из слогов «Bombenlose Nacht». Ночь без бомбёжки, которые бывали редко, пока Ланни был в Берлине.

VII

В штаб-квартире организации Гитлеровской молодежи сидел терпеливый и верный чиновник, который был одним из старейших друзей Ланни в Германии. Генрих Юнг был на три года моложе американца, но всегда смотрел на него снизу вверх, потому что Ланни был гостем в замке Штубендорф, где отец Генриха был Oberforster, главным лесничим. Такие классовые чувства были в самых костях честного немецкого парня, и даже нацистская революция не могла их изменить.

Всегда до сих пор Ланни звонил и приглашал своего друга пообедать в отеле Адлон, и Генрих был горд и рад быть в этом модном дорогостоящем месте среди приглашенных звёзд и высокопоставленных офицеров СС. Он всегда приглашал Ланни в свой кабинет и показывал его остальным сотрудникам. Однажды Ланни был у него в доме, чтобы встретить друзей по партии Генриха, и съесть бутерброды и выпить пиво. Самое скучное на свете мероприятие. Но на этот раз все было по-другому. Генрих сказал: «Позволь мне прийти к тебе в частном порядке. Есть вопрос, который нужно объяснить». Ланни сказал: «Ja, gewiss», и улыбнулся про себя, прекрасно зная, что это было. В этот час американцы стали самыми ненавистными людьми в Берлине, даже евреи не стояли так низко. Генрих Юнг, несмотря на то, что он лично знал самого фюрера, стоял только в середине партийной иерархии, и у него была жена и полдюжины голубоглазых и светловолосых маленьких Юнгов, о которых нужно было подумать.

Ланни пощадил его смущение от необходимости объяснять. «Ich versteh’ alterKerl», (Я понимаю, старик) — сказал он и добавил: «Я тот, кого стесняются, из-за того, как ведет себя моя страна. Я только надеюсь, что это не изменит нашу дружбу».

«Ach, Lanny, niemal!» — промямлил с сердечностью чиновник по делам молодёжи, чтобы компенсировать свою трусость. И Ланни, который презирал нацистскую душу, немного болел душой, но не стал это показывать. Генрих был пойман молодым и никогда не вырастет умственно, потому что он был узником сил внутри себя, прусского духа, который заставил его кому-то повиноваться, и даже кто-то должен рассказать ему, чему верить. Ади Шикльгрубер сказал ему, и на всю оставшуюся жизнь Генрих будет гладким и эффективным инструментом в машине, которую построил австрийский художник открыток с картинками.

Генрих не видел лица своей божества в течение года или более, опасаясь беспокоить его во время стресса. Ланни рассказал, как Гесс и Геринг пытались устроить встречу для Ланни, и пообещал, что если это произойдет, он расскажет об этом Генриху, если это будет разрешено. Тем временем он рассказал о своем визите в Gefechtsstand авиационного маршала и пел дифирамбы тем благородным мальчикам, которые заслужили столько от Фатерланда, и заслужили железный крест размером в четыре сантиметра по горизонтали и по вертикали. Нужно ли что-то ещё для восстановления социального положения американского гостя, это было так, и Генрих начал сомневаться, не совершил ли он серьёзную ошибку.

VIII

Чиновник по делам молодежи начал рассказывать о своей работе, и именно это хотел услышать Ланни. Несколько раз агент президента смог выяснить, какие успехи были у подполья в Германии из документов на столе Генриха. Бернхардт Монк был в отчаянии по поводу ситуации, но он обрадовался бы, если бы смог услышать отчет своего врага. Генрих объяснил это, потому что война шла дольше, чем ожидалось. Было много признаков недовольства среди рабочих, которых Генрих назвал verfluchten Kommunisten. Это были пожилые люди, которые в старые времена принадлежали красным профсоюзам. Но молодежи там не было, нет, молодежь была великолепна, они были собственными детьми фюрера, теми молодыми героями, которых Ланни видел в Gefechtsstand.

Но некоторые пожилые мужчины возмущались рационированием еды и длинными очередями за всем, что они и их женщины пытались купить. Они были теми, кто выходил ночью в районе Веддинг, где они жили, и в Хасенхайде на востоке, и писали коммунистические лозунги на тротуарах и стенах зданий. «Rotfront siegt!» — Ротфронт победит! Когда они встречались в задних комнатах пивных, то отдавали коммунистический салют поднятием кулака, вместо того, чтобы приветствовать Гитлера рукой, вытянутой прямо. Может показаться, какая разница. Но различия были внутри голов салютующих!

Это было ужасно, потому что это была измена в самом сердце Neue Ordnung, и у предателей была хитрость самого сатаны. Когда министр иностранных дел СССР приехал в Берлин для переговоров по торговому договору, они скупили все красные гвоздики, которая смогли найти в городе, и носили их открыто на улицах. Когда проходили мимо них, то можно услышать мелодию «Красного флага» [49], и не было ничего, что даже гестапо не могло сделать с этим, потому что, диссиденты этот революционный гимн исполняли под украденную мелодию старой немецкой народной песни, которой Национал-социалисты учили всех детей. — «Знаешь, Ланни — 'O Tannenbaum, O Tannenbaum' (Рождественская ёлочка)»? Ланни ответил: «Да, я знаю. Мы в Америке украли ту же мелодию. В начале Гражданской войны южане составили несколько стихов под названием «Мэриленд, Мой Мэриленд». Но это было восемьдесят лет назад, и это уже не повредит».

«Ja, freilich», — согласился лидер молодежи. — «Но другое дело, когда рабочие мурлыкают мелодию, проходя по улице, и все понимают, что они говорят: 'Развевающийся Красный Флаг каждый раз значит что-то новое здесь!'»

В разгар этих откровений раздался телефонный звонок. Звонил секретарь фюрера. Герру Бэдду было предложено явиться на следующее утро в здание Новой канцелярии к фюреру в одиннадцать часов утра. Это была команда, и Ланни сказал: «Я буду точно во время». Ошеломлённому Генриху он заметил: «Mein Alter, именно ты отвел меня к фюреру в первый раз, и мне хотелось бы взять тебя сейчас». «Um Himmel’s Willen, nein!» — воскликнул почтительный ученик. — «У него сейчас в голове великие государственные мысли, и моё появление было бы нелепым вторжением».

Ланни утешил его, став конфиденциальным. «То, что хочет фюрер, — это рассказать мне, что я должен сказать друзьям нашего дела в Великобритании и Америке относительно условий, на которых он хотел бы заключить мир».

На это бюрократ ответил: «Разве это не чудесно, что сделали наши армии? Просто посчитайте страны: Австрию, Чехословакию, Польшу, Голландию, Бельгию, Люксембург, Францию, а теперь Венгрию, Румынию, Болгарию. И сейчас Югославию и Грецию! На протяжении всей истории никогда не было ничего подобного!»

IX

Точно в назначенный час агент президента предстал перед главным входом в огромное длинное здание, которое Ади Шикльгрубер, величайший архитектор в мире, спроектировал и построил. Здание высотой в четыре этажа, прямоугольное и строгое, как казарма, построенное из серого гранита, столь же мрачного, как и душа его архитектора. Для специальной охраны фюрера Leibstandarte в зеленой форме Ланни было достаточно предъявить свою визитную карточку и сказать: «У меня назначена личная встреча с фюрером». У них был список, и когда они его проверили, один из них его сопроводил.

Покрытый красным мрамором коридор растянулся в полтора квартала. Дверь в кабинеты фюрера была украшена изящной монограммой из латуни: AH. Секретарь, который знал Ланни, вежливо поздоровался с ним, взял шляпу и пальто и пригласил его в огромную комнату с высокими потолками, которую Ади спроектировал, по-видимому, чтобы иметь что-то большее и впечатляющее, чем Дуче в Риме. Когда-то Ади был бездомным и ночевал в приюте для бомжей в Вене. Оттуда его нередко выкидывали, потому что он не прекращал ораторствовать. Теперь весь мир едва ли был достаточно большим для него. И когда он вещал, радио транслировало его слова от Аргентины до Занзибара.

Великий человек был одет в простую солдатскую форму, которую он надел в начале войны, и пообещал никогда не снимать её до победы. Конечно, он не имел в виду это буквально. У него должно было быть как минимум два комплекта, потому что этот был аккуратно выглажен и без следов крови или пота. Он всегда был сердечным с Ланни, пожал ему руку и указал на место перед большим камином, над которым весел портрет Бисмарка кисти Ленбаха. «Посмотрите, что я делаю, alter Herr», — можно было себе представить, как это говорит Ади, стоя там и торжественно приветствуя Железного канцлера. — «Намного больше, чем вы когда-либо могли достичь. Берлин — Багдад!» В комнате была мраморная статуя Фридриха Великого. И фантазии не хватало вообразить, как Ади общается с ним. Нет, действительно. Ади был тем театральным человеком и, безусловно, нуждался в поощрении и совете от какого-то мастера-стратега в наши дни опасных предприятий.

Комплекция Гитлера всегда было тестообразной, а его лицо пухлым, особенно нос. Теперь оказалось, что он прибавил в весе, и это была не здоровая плоть. Выражение его лица показывало сильное напряжение. Он всегда отличался плохим сном, иногда удерживая около себя своих друзей и советников до дневного света, чтобы спасти себя от одиночества со своими мыслями. Ланни задавался вопросом, а не принимал ли он тоже наркотики? Во всяком случае, у него не было времени для улыбок и милостивых жестов, с которыми он обычно играл хозяина. Он начал резко: «Руди говорит, что у вас есть новости для меня, герр Бэдд. Что это?»

Сначала слышал эту историю номер три, а затем номер два, и теперь это был номер один. На этот раз Ланни углубился в подробности, потому что знал, что Ади был по-женски любопытен в своем отношении к людям. Если он слышал о ком-то, то он хотел видеть этого человека своими глазами и слышать его голос. Поэтому Ланни отвел его в кабинет адмирала Дарлана, а затем в замок Лаваля, а затем в комбинацию дома и офиса старого маршала в отеле дю Парк. Он объяснил, почему герою Вердена в целом доверяли французы, и почему сыну мясника отказывали в доверии. Он описал жизнь на фешенебельном курорте, где все отели превратились в правительственные учреждения, а богатые и элегантные люди спали в любом уголке, который они могли найти. Весь хлеб был серым и безвкусным, если только можно найти хлеб.

А потом в Лондон. Фюрер напряг свое воображение, чтобы посетить серое задымлённое здание министерства иностранных дел и еще более старую резиденцию премьер-министра на Даунинг-стрит. Эта улица была такой короткой, узкой и тупиковой, где немцам было бы стыдно разместить любого чиновника. Он описал Черчилля, которого наблюдал в бассейне Максин Эллиот на Ривьере и в ее большом зале, где время от времени все разговоры останавливалась, потому что поезда средиземноморской линии грохотали в нескольких метрах от внешней стены. Он рассказал об отставке лорда Уикторпа и о том, что она значит. Он взял фюрера на недельный визит в замок, где все его друзья обсуждали, что они собираются делать с «Винни». Графиня Уикторп однажды провела вечер в Берхтесгадене и слушала фюрера, излагающего свою программу, и сказала ему: «Я хочу, чтобы вы знали, что я согласна с каждым словом, которое вы произнесли». Эта ночь была концом брака Ирма Барнс и Ланни Бэдда, но, конечно, бывший муж не упомянул об этой детали в своем рассказе.

Фюрер держал в своих руках судьбу обеих этих стран, Франции и Великобритании — или, во всяком случае, в это он верил. Он засыпал гостя вопросами, что это значит, и что, и что произойдет, если он, хозяин Европы, возьмет этот курс или другой? Цель Ланни в предоставлении информации заключалась в том, чтобы заставить хозяина проговориться в ответ, и поэтому его ответы были направлены на удовлетворение этого гениального безумца, воскресшего из трущоб Вены. Как и все завоеватели на протяжении веков, он стал жертвой своего окружения и пришел в состояние, когда мог поглотить неограниченное количество лести и не мог вынести никакой оппозиции. Поэтому Ланни рассказал ему, что французы быстро приспособились к l’ordre nouveau, и что разумные консервативные элементы в британской общественной жизни быстро осознают, какую ошибку они совершили, позволив себя убедить «умереть за Данциг». Ланни назвал список ведущих «умиротворителей», с которыми он говорил. Некоторые из них должны были склониться перед бурей, но теперь они расправляли спину и снова поднимали головы.

А потом Америка! На западе звезда нацистской пропаганды шла своим путем. Америка была гораздо более молодой страной, чем Британия, более грубой, более хаотичной. Америка означала стаю спекулянтов, ослепленных жаждой наживы, возможностью зарабатывать деньги миллиардами, где они раньше наживали миллионы. Любой, кто пытался противостоять этому натиску, был заклеймен врагом общества. Ланни рассказывал о каждом героическом человеке, с которыми он обсуждал ситуацию. Сенатор Рейнольдс и конгрессмен Фиш, Генри Форд и отец Кофлин, и, прежде всего, издатель Уильям Рэндольф Херст, который приезжал в гости к фюреру и провёл такую отличную сделку. «Вот как я вижу настоящего американца!» — воскликнул фюрер, и друг фюрера ответил: «Ja, wirklich!». Он продолжил рассказывать о колоссальном влиянии, которое газеты Херста оказывали в Америке. Всегда, конечно, против дьявольских маневров Рузвельта, чтобы вовлечь нас в войну.

«Вы встречали этого человека?» — спросил фюрер, и Ланни, всегда осторожно, ответил: «Только случайно. У этого человека дикие глаза, и он подвергается мозговым штурмам, и самое приятное, что может сказать каждый о нем, состоит в том, что его суждение так же слабо, как и его ноги».

X

Разговор подошёл к заговору «хунты». И, конечно, Ланни не должен был ограничиваться только правдой об этом. Он сделал заговор более широким, чем он был, связывая его со всеми джентльменами из деревенских клубов и с сумасшедшими по всей стране, которые неистовствовали на публичных митингах и организовывали группы в рубашках белого, серебристого, золотого и других цветов, которые нацисты, фашисты и фалангисты не успели забрать себе.

Никогда в своих многочисленных встречах с фюрером Ланни не приносил известий, которые вызвали у его хозяина такой восторг. Ади начал хлопать по бедрам, что было одним из его жестов, когда он был возбужден. Затем он вскочил со своего места и начал шагать по комнате и орать. — «Так вот, это то, что я предсказывал с самого начала! Уберите этого мерзавца раз и навсегда!»

Он вернулся к своему стулу и, наклонившись к гостю, потребовал: «Когда это произойдет, герр Бэдд?»

— Leider, mein Fuhrer, это то, о чем я не могу догадываться. Люди, которые планируют такой решительный шаг, конечно, не будут говорить об этом открыто. Им нужно ждать психологического момента, когда человек совершит особенно явную ошибку.

— Они не должны слишком долго ждать! Это несчастье для всего мира, что такой человек удерживается у власти и позволяет продлить этот жестокий конфликт. Вы должны знать, что это закончилось бы давно. Но при поощрении вашей страной упрямого Черчилля и предоставлении ему самолетов убивают не только наших солдат, но и наших женщин и детей в их кроватях.

— Действительно, герр Рейхсканцлер, вы не должны это указывать мне, я горю от стыда, и я колебался, ехать ли мне на этот раз в Германию, чтобы встретиться со всеми моими старыми друзьями.

«Слушайте, герр Бэдд». — фюрер наклонился еще ближе и, понизив голос, как будто, как и все в Германии, он боялся вездесущего гестапо. — «Разве мы не можем сразу что-то сделать, не дожидаясь, когда это решат чиновники и капитаны промышленности?»

— Что вы имеете в виду, mein Fuhrer?

— Не могли бы мы найти какой-то способ избавиться от этого зловредного человека? Я мог бы найти десять тысяч молодых героев, любой из которых с радостью отдал бы свою жизнь, чтобы спасти Фатерланд от страданий, которые он теперь должен терпеть.

Ланни смотрел в эти смертельно голубые глаза, и он подумал: «Это настоящий сумасшедший, и теперь я должен быть осторожен». Вслух он сказал: «Немцу будет очень трудно оказаться где-то рядом с Белым домом, Exzellenz».

— Я мог найти того, кто жил в Америке, того, кто говорит без всякого акцента.

«Я очень сомневаюсь в этом», — серьезно ответил Ланни. — «Один неправильный звук будет стоить ему жизни и жизни всех тех, кто помогал ему. Но даже если предположить, что это удастся, президент очень тщательно охраняется. Это задача того, что называется Секретной службой, и они делают это с особой тщательностью сейчас в военное время».

«Это само собой разумеется», — ответил фюрер. — «Но всегда есть слабое место, которое можно найти, есть щель в каждом доспехе. И если мы сможем убрать этих двух людей, Рузвельта и Черчилля, мы спасем мир от бесконечного ужаса». Ланни отметил эти крайние формулировки, которые употреблялись несколько раз, и понял, что война, начавшаяся Адольфом Гитлером, стала слишком напряжённой для его нервов. Олухи, подобные Генриху Юнгу, могли радоваться полтора годам походов и завоеваний, но у Ади был генеральный штаб, предупредивший его, как опасно растягивать свои линии и обнажать свои фланги. Один на Балканах, а другой в Северной Африке! Ади Шикльгрубер стал слабеть!

XI

Человек, изучающий дела национал-социализма, не должен был слишком удивляться предложению убийства. Ланни знал, что Адольф Гитлер устроил убийство целого населения, которое стояло на его пути, и что по его приказу были убиты два ведущих государственных деятеля, король Югославии и премьер-министр Австрии. Предполагалось, что премьер-министр Барту был убит шайкой Муссолини, но Ади, несомненно, санкционировал это. Тем не менее, было поразительно, что такое искусство управлять государством дошло непосредственно до мирного искусствоведа.

Понимая, что ему нужно будет проявлять осторожность, даже как носителю такой тайны, Ланни спросил: «Что вы хотите от меня, mein Fuhrer?»

— Я думаю, что вы можете мне помочь, по крайней мере, с информацией о том, как должен действовать такой агент. Вы знаете так много важных людей в вашей стране, что вы можете получить доступ в Белый дом.

— Это очень трудно сделать в сложившихся обстоятельствах, и особенно для того, кто известен как сын Роберта Бэдда.

— Вы имеете в виду, что ваш отец сейчас не в чести, учитывая то, что он делает для правительства?

— Мой отец был одним из самых энергичных авторитетных республиканцев, он сам внес вклад и привлек миллионы долларов в попытке победить Новый курс, а Рузвельт, как известно, очень мстительный человек. Он не забывает обиды, как слон. Что касается настоящего времени, администрация не очень довольна достижениями моего отца. Правительственные агенты следят за заводом, пытаясь выяснить, почему самолет не нравится британцам, и почему новая модель так необъяснимо долго задерживается. Я не могу сказать, что мой отец намеренно застопорился. Он не признает этого даже своему сыну. Когда я задавал ему вопросы, он ответил: 'Придет время, когда это правительство мечтателей будет радо, что мы сохранили наши военные секреты для себя'. Я верю, что вы, герр Рейхсканцлер, будете рассматривать это строго между нами, а не делиться этим даже с вашими самыми надежными советниками.

— О, конечно, конечно, герр Бэдд. Но самое печальное, что вы не можете ничего предложить.

— Я не хотел говорить сразу об этом, Exzellenz. Это очень деликатный вопрос, и я должен подумать обо всём с особой осторожностью.

— Это лучше! Не позволите ли вы мне ознакомиться с теми идеями, которые могут возникнуть у вас?

— Я это сделаю, но боюсь, что мне придется отправиться в Нью-Йорк и Вашингтон и там опросить ряд людей. Я мог бы сказать, что хочу получить какую-то правительственную должность и хотел бы знать, каким влиянием я должен располагать. Так я узнаю, что многие люди говорят о Рузвельте, чтобы найти кого-то, на кого можно рассчитывать. Это будет трудно передать в Германию, поэтому я прошу вас предоставить мне какой-то секретный способ информировать вас.

Это было тем, что дуэлянты называют ответным ударом. То бремя, которое Ади взвалил Ланни на плечи, вернулось обратно туда, откуда оно появилось. Фюрер не посмел встретиться с глазами своего гостя, опасаясь выдать сомнения в своей душе. Чтобы покрыть неловкий момент, гость быстро продолжил: «Присвойте мне кодовое имя, которое я мог бы использовать, если у меня будет предложить что-то важное».

«Отличная идея», — ответил другой. — «Выберете имя».

— Возможно, было бы лучше, если бы вы это сделали сами, потому что вы знаете, какие имена вы используете.

— Они выбираются довольно наугад. Кто ваш любимый немец?

Это был момент, когда Ланни осмелился улыбнуться. — «Вы знаете это, не спрашивая меня, mein Fuhrer».

Великий человек улыбнулся в ответ. Что он мог ответить? «Я имею в виду, среди тех, кто был в прошлом», — сказал он.

«Я бы выбрал Вагнера», — ответил тактичный гость, выбирая фаворита Ади среди корифеев музыки.

— Это, к сожалению, слишком распространенное имя. У меня в моем распоряжении их несколько. Мы могли бы выбрать одного из его персонажей. Не хотите ли вы стать Зигфридом?

«Я бы не прочь убить дракона», — ответил Ланни, — «но я не хотел бы получить удар в спину или погребальный костер». Он сказал это с блеском в глазах.

— Мы собираемся пересмотреть эту легенду, герр Бэдд. Наш молодой северный герой будет предупрежден, и на этот раз он будет смотреть в глаза врагу.

— Herrlich, mein Fuhrer! И кому я отправлю информацию, если я её получу?

Еще раз на лице фюрера проявились сомнения и неопределенность. Одно дело прислушиваться к сплетням вполне убедительного плейбоя из вражеской страны, а другое — доверять ему жизненно важный секрет Службы связников — или это будет Отдел кадров B? Конечно, Гитлер мог бы назвать имя какого-то агента в Португалии или Испании, где у него их были сотни, и где американское правительство не могло их выявить. Но это будет означать задержки и, возможно, тайную цензуру. Фюрер знал, что небезопасно считать иностранные правительства слишком глупыми, и ему было трудно поверить, что американцы позволят письмам отправляться авиапочтой в Португалию и Испанию без проверки.

Волков бояться — в лес не ходить. А Ади Шикльгрубер был одним из тех, кто был настроен ходить. Он сказал: «Мой личный друг, герр Ганс Хеффельфингер, в настоящее время на связи с нашим посольством в Вашингтоне, и если у вас будет что написать, вы можете отправить это ему. Поместите послание во вложенный конверт, и отметьте его 'Лично для фюрера'. Так оно сразу попадёт ко мне. Вы запомните это имя?»

— Оно запечатлено в моей памяти, Exzellenz, и вы убедитесь, что я сделаю все возможное и как можно быстрее. Еще одно. В случае, если у вас будет сообщение для меня через герра Хеффельфингеа, то может быть для вас тоже нужно кодовое имя, чтобы я мог быть уверен, что нет подвоха. Разрешите ли вы мне назвать его?

— Mit Vergnugen, Herr Budd.

— Очень хорошо. Вы Вотан, самый могучий из богов! Вы запомните это имя? Даже в этом самом августейшем и болезненно чувствительном присутствии плейбой не мог полностью забыть привычки, приобретенные в течение жизни!

XII

Осталось прояснить ещё один важный вопрос, прежде чем Ланни предложил откланяться. Он сказал:» Mein Fuhrer, я объяснил Руди, насколько важно, чтобы я мог рассказать людям о ваших теперешних взглядах и желаниях. Где бы и в какой стране я не упоминал бы, что я говорил с вами, люди толпами спрашивали: 'Что он на самом деле думает? Чего он хочет?'»

— В своих речах я сказал им это с предельной ясностью, герр Бэдд.

— В прошлом вы говорили мне об этом, но в так называемом демократическом мире, который на самом деле является иудо-плутократическим, никто не верит в то, что говорит какой-либо государственный деятель, они считают само собой разумеющимся, что это просто чепуха. Вот когда человек разговаривает с другом наедине, это совсем другое дело. Они полагают, что такой занятый человек, как вы, не будет уделять время искусствоведу, если тот не является действительно другом.

— В этом, по крайней мере, они правы, герр Бэдд. Какая же неуверенность беспокоит их умы?

— Вопрос о ваших намерениях в отношении их собственных стран. Британские государственные деятели очень обеспокоены, как вы знаете, вашими намерениями относительно их Империи. Что касается Америки, я не так много общаюсь с государственными деятелями, потому что они в основном низкосортные политики или фанатики из клики Рузвельта, но я встречаюсь с действительно важными промышленниками, и все они спрашивают: 'Что думает делать фюрер, когда он завоюет Россию?'»

— Ах, так? Они думают, что я собираюсь для них завоевать Россию?

— Если честно, Exzellenz, они думают, что вы собираетесь завоевать Россию из-за нефти. Я не встречал никого, у кого есть сомнения в этом вопросе, и они посчитают меня глупым, если я скажу что-то другое.

— Вы могли бы указать им, что я разработал несколько процессов для производства бензина из угля.

— Да, конечно, но эти предприятия уязвимы для дальних бомбардировщиков, и вы сказали нам в своей речи, что вы не могли работать без нефти и минералов Украины. Это одна из ваших речей, которую никто не забыл»

— И они думают, что я могу завоевать Россию?

— В этом тоже есть общее согласие. Все военные, с которыми говорил мой отец, верят, что вы можете достичь своей цели за шесть недель. Примерно вдвое больше, чем в Польше.

— И когда они думают, я окажу им эту услугу, герр Бэдд?

— Они пришли к выводу, что вы намерены двинуться не позднее второй половины июня или в начале июля. Они полагают, что вы должны обеспечить себе большую безопасность, чем в 1939 году.

— Действительно замечательно, герр Бэдд, как именно они изложили мою программу для меня. Неужели эти проницательные джентльмены могут сомневаться, что я не смогу удовлетворить их желания.

— Поймите, mein Fuhrer, я излагаю не свои идеи, а их. По-видимому, это вызвано тем, что красные ближе к вам, и поэтому представляют для вас большую угрозу. По сообщениям, русские делают все, что в их силах, чтобы помешать вашим желаниям в Болгарии, а теперь и в Югославии.

— Это правда, герр Бэдд, они — паразиты, отбросы земли, сумасшедшие собаки, которых спустили с цепи на нашей восточной границе, к восторгу наших врагов и к ужасу всех порядочных людей!

На какое-то время разговор оборвался, а Ади называл большевиков всеми плохими именами, которые смог придумать. Он выдал свой фонтан красноречия, хлопая себя по бедрам, ходя по комнате и крича, как будто у него аудиторией была вся Германия. Он заявил, что красные лидеры, мозги заговора, были еврейскими свиньями, и он привел Маркса и Лассаля, Каутского и Либкнехта, Люксембурга и Троцкого, чтобы доказать это. Затем он некоторое время бредил о евреях — Несчастье Германии, в нацистской формулировке.

Затем, странным образом, который Ланни замечал и в других случаях, фюрер внезапно отключил свой гнев, как будто рубильником. — «Хватит этого, герр Бэдд, я, должно быть, надоел вам. Я должен помнить, что у меня есть другие враги, кроме иудо-большевизма».

XIII

Итак, довольно спокойно и умело Адольф Гитлер приступил к обсуждению того, что он хотел, чтобы сделал его друг и секретный агент. — «Предположим, герр Бэдд, что я намерен взять на себя бремя убийства этого дракона. Разве эти британские аристократы и плутократы не будут продолжать пытаться задушить и уморить голодом меня, и стрелять мне в спину отравленными стрелами?

— Мои усилия, Exzellenz, были посвящены тому, чтобы заставить их осознать эту ситуацию и положить конец этой братоубийственной войне, но невозможно объединить две стороны, когда они не делают никаких шагов. Британцы спрашивают: 'Что будет делать фюрер?' и фюрер спрашивает: 'Что сделают англичане?' и я тоже не могу ответить. Когда я оставил вас в Париже и продолжил свои путешествия, все хотели знать: 'Собирается ли он пойти на Россию? ' и я должен был ответить: 'Я не знаю, он не сказал мне'. Теперь все уверены, что вы идете на Россию. Мне сказали, что даже русские знают это. Люди спрашивают сейчас, их сотни, от Виши до Голливуда: 'Когда он получит Россию, будет ли он удовлетворен? Или он использует ресурсы России, чтобы пойти на нас?'

— Вы должны сказать им, герр Бэдд, что это полностью зависит от их отношения ко мне. Если они бомбят мои города, то я, разумеется, буду бомбить их.

— Это тупик. Кто сделает первый шаг, чтобы выбраться из него? Вы и Британия связаны между собой взаимными страхами и подозрениями, и они хотят выбраться из него так же сильно, как и вы. Я, американец, хочу помочь, прежде чем этот сумасшедший в Белом доме сумеет втравить и нас. Я собираюсь отправиться в Лондон через Лиссабон. Я пробуду в замке Уикторп пару недель, потому что там моя маленькая дочь, я буду встречаться с Джеральдом Олбани и другими чиновниками внешнеполитического ведомства. Там будут те благородные лорды, которые были вашими преданными друзьями. Они придут, как только узнают, что появился человек, который говорил с фюрером с глазу на глаз. Вы не можете себе представить, какое впечатление это производит. Люди не позволяют мне спать по ночам, они просят побыть со мной, даже когда я гуляю. И сейчас самое критическое время. Страна устала от кровопролития, еда становится всё скуднее, корабли идут на дно, по несколько штук почти каждый день…

— Значит, они почувствовали себя в стеснённых обстоятельствах!

— Они находятся в отчаянном положении, и везде правящие классы спрашивают: 'Почему мы должны бороться с этим человеком, который должен быть нашим другом? Почему мы не можем заключить перемирие и позволить ему разобраться с настоящим врагом нашей цивилизации?' Честно говоря, я не преувеличиваю, когда говорю, что это может быть поворотным моментом, этого может быть достаточно, чтобы заставить лидеров Консервативной партии собраться вместе и отправить к вам секретного эмиссара.

— Вы хотите, чтобы я сказал, что я удовлетворюсь тем, что могу получить в России, и что у меня нет никаких планов на Британскую империю сейчас или в любое время?

— Я не хочу, чтобы вы что-то говорили, mein Fuhrer. Это не правильная постановка вопроса. Для меня было бы нелепо делать предложения такому дипломату, как вы. Я только по дружбе рассказываю вам множество фактов. Вам нужно изучить их и принять свое собственное решение и рассказать мне, что я должен сказать.

— Ja, ja, Herr Budd. Вы можете процитировать меня, повторив то, что я только что сказал, и сказать, что я готов иметь дело с любым англичанином в любом месте на этой основе.

— Вы не передумаете, lieber Freund? Я имею в виду, когда ваши агенты в Британии сообщат вам то, что я говорил в лондонских гостиных, вы не почувствуете, что я предал ваше доверие или проявил нахальство?

— Ausgeschlossen! Я — человек своего слова, и то, что вы здесь сделали, это выразили мои собственные мысли с компетентностью и пониманием.

— Besten Dank, Exzellenz! Я никогда не получал лучшей оценки в течение всей моей жизни!

XIV

Хозяин Европы был так доволен любезным другом и неоплачиваемым посыльным, что пригласил его остаться на обед и отправил его на экскурсию по этому зданию, которое было спроектировано величайшим архитектором в мире и предназначалось для проживания его преемников в течение тысячи лет. Посетителя сопроводили в огромную гостиную, построенную на двух уровнях с тем, чтобы её часть могла служить сценой. Как искусствовед он был впечатлен древними гобеленами, которые покрывали всю стену. Его заинтересовала и история толстого и тяжелого ковра, покрывающего пол этого помещения. Ковёр был заказан Лигой Наций, но средства этой предательской организации иссякли, и она не могла заплатить за это сокровище. Так он достался фюреру!

Гостю был показан «зеленый салон» и другие большие комнаты, имена которых ему не сказали. Он осмотрел огромные камины и портреты прусских генералов, а также тевтонских героев, которых, возможно, привезли из Байройта [50]. Он увидел зимний сад с красной лакированной мебелью и высокими каучуковыми деревьями и другими тропическими растениями, некоторые из которых расцвели. Его проводили в бильярдную комнату и в комнату отдыха Лейбштандарта, тех одетых в зелёную форму высоких молодых представителей нордической расы, которые кишели в этом месте, и чья радость в жизни заключалась в том, чтобы выбрасывать свои правые руки и кричать: 'Heil Hitler!' Фюрер ни разу не пропустил ответа на это приветствие, и ни разу ему не пришло в голову, что американец может найти что-нибудь смешное в этой шумной домашней жизни. Даже на кухне, великолепном помещении прямо из голливудского фильма, группа поваров и служанок в белоснежных одеждах взметнула свои руки и проорала свои приветствия.

Столовая заставила Ланни вспомнить зал заседаний в Коричневом доме Мюнхена. В ней были такие же красные кожаные стулья с латунными гвоздями, красные ковры и кремовые стены. Над огромным буфетом был аппетитный сюжет. Праздник Вакха кисти Морица фон Швиндта. В нишах стояли золотисто-бронзовые статуи Адама и Евы, подсвеченные специальными эффектами. За столом уселось двадцать или более человек. Американский гость был помещен на почётное место, и по правую его руку сидел тот молодой врач, который сплетничал с ним о событиях в Берхтесгадене во времена Шушнига и Аншлюса. Все сотрудники фюрера были молодыми, и все женщины отвечали критериям северных божеств. В противоположном конце стола сидел герр Канненберг, баварский толстяк, который руководил домом великого человека, где бы он ни находился. Хороший юмор сочился из бывшего кельнера, как пот.

Почти каждый на этом завтраке знал сына президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт и не ощущал к нему ненависти, которую они испытывали к американцам. Он был удостоен дымящейся горячей тарелкой неизбежного супа из лапши, тарелки овощей и яйца-пашот, как у фюрера, и глиняной кружки безалкогольного пива, специально сваренного для фюрера. Великий человек любил сладости и имел горшок с медом, который он передал гостю, но никому другому. Он сиял своей благосклонностью, демонстрируя свои необычно маленькие зубы, щедро покрытые золотыми пломбами. Его выдающиеся голубые глаза блестели, когда он болтал о составе исполнителей спектакля Веселая вдова, на котором он присутствовал прошлым вечером. Затем о десятке картин Шпицвега, которые он развесил в своей резиденции в Мюнхене. Ланни задумался, почему слегка сатирический художник баварских средних классов должен был понравиться хозяину Европы. Он предположил, что это должно быть желанием хозяина оглянуться на своё недавнее прошлое.

Ланни думал, сыграет ли герр Канненберг на своём аккордеоне после этой вегетарианской трапезы. Возможно, это было запланировано. Но когда они поднялись со стола, Гитлер увидел ничтожного чиновника, которого вызвал, и который ждал в прихожей. Фюрер подошел к нему и взорвался одной из тех тирад, которых Ланни несколько раз был невольным свидетелем. Негодяй стал желтовато-зеленым, и его колени чуть не подвернулись под ним, когда поток самых непристойных слов на австрийском диалекте излился на него, как и мелкие брызги слюны. Лицо фюрера исказилось, и его ноздри раздвинулись до необычайной ширины. Самое странное, когда шторм прошел, Гитлер резко повернулся на каблуках и повел бы себя как актер, закончивший сцену на репетиции. Его лицо в одно мгновение стало обычным, и он не счел нужным извиниться или комментировать поразительный эпизод.

Он протянул Ланни руку, сказав: «Lebewohl, Herr Budd. надеюсь услышать от вас хорошие новости». Американец вышел из-за помещения, размышляя со смешанным трепетом и отвращением, как Европе было суждено находиться под таким управлением в течение следующих тысяч лет. Так это виделось в этот час.

I

Когда Ланни вернулся в свой отель, он нашел записку от Гесса с приглашением провести ночь в своем доме в пригороде. Гостя доставили в пуленепробиваемом автомобиле со свастиками на дверях и с шофером в военной форме. Раньше Ланни посещал этот дом и встречал фрау Гесс, высокую, суровую фрау с глубоким голосом. Она не находила никакой несовместимости между национал-социалистической мистикой и индуистской философией, основанной на доктрине Упанишадов. Ланни завоевал ее уважение, рассказав ей об идеях Парсифаля Дингла и общении с монахами Додандувы, живыми и мертвыми. Теперь он обновил свой отчет и в то же время размышлял об этом, казалось бы, странном браке. Неужели это правда, как рассказывала принцесса слухов Хильде, что фюрер сам устроил этот брак, чтобы прекратить слухи о ненадлежащих отношениях между собой и его преданным мужским секретарем, соавтором Mein Kampf?

«Там мы будем в безопасности от бомб», — указал Руди в своей записке. Но в ту ночь Берлин не бомбили, и не бомбили уже три или четыре ночи. Королевские ВВС выдохлись, а пропагандистское радио нацистов Deutslandsender ликовало, что противник нашел свои потери слишком высокими. Гесс, более реалистичный, сказал, что ночи становятся короче, и британские самолеты уже не могут приходить и уходить в полной темноте. Он расспросил Ланни о том, чего удалось добиться американской армии в технике дневного бомбометания, которой они тренировали своих пилотов. Знал ли гость что-либо о бомбовом прицеле Нордена [52]? Ланни сказал, что это был самым важным из всех секретов, и даже его отец не знал принцип, на котором он работал. Ланни считал само собой разумеющимся, что целью его приглашения номером три было выяснить, что сказал фюрер. Но он обнаружил, что в этом он недооценил бывшего секретаря и самого преданного друга. То, что знал Руди, он узнавал от своего начальника и никогда не ставил себя в положение, чтобы пытаться спрятаться за спиной своего начальника. Он не упомянул об яркой идее убийства президента Соединенных Штатов. Его мысли были сосредоточены на предстоящей борьбе с красными и насущной необходимости выйти из войны с Великобританией до того, как начнётся это наступление.

Сказал ли фюрер ему, что Ланни было позволено узнать о приближающемся наступлении? Так или иначе, заместитель больше не делал из этого секрета. Наступил апрель, и вермахт славно вошел в гористую землю Греции, обращая в бегство не только те войска, которые разгромили итальянцев, но и подразделения британских войск, которые были отправлены из Северной Африки им на помощь. — «Немногие из этих парней вернутся оттуда живыми», — заявил Гесс; — «и как только мы закончим эту зачистку, мы начнем перемещать наши войска на Украину. Тогда русские узнают об этом, если они этого еще не знают».

«Все, с кем я говорю, похоже, знают это», — ответил агент президента. — «Несомненно, красные делают все возможное, чтобы подготовиться, но этого будет недостаточно».

«Они хуже, чем итальянцы», — было мнение Рейхсминистра. — «На этот счет я ни о чём не беспокоюсь, но меня сильно тревожит продолжающееся противостояние с Великобританией, и мне кажется, что мы должны любой ценой покончить с этим, прежде чем мы начнем новое предприятие. Это был основной принцип нашей стратегии, никогда не позволять себе участвовать в войне на два фронта».

«Последствия были убедительными в прошлый раз», — ответил Ланни.

— Я умоляю фюрера, что мы не должны снова совершать эту ошибку. Он согласился с этим и разрешил мне делать что угодно, абсолютно все, что позволит избежать такого бедствия.

— Ты проделал хорошую работу по его переубеждению, он попросил меня поговорить с людьми наверху и сообщить, если я добьюсь чего-нибудь стоящего.

— Я прошу тебя, Ланни, не подведи нас. Это стало у меня навязчивой идеей, я не могу спать, беспокоясь об этом. Я не испытываю никакого удовольствия от побед наших летчиков над Великобританией. Мне кажется, что там разрушается моя личная собственность.

— Ты описал мои собственные чувства, Руди, я мечусь туда и обратно между двумя странами, и они мне кажутся почти одинаковыми. Это два народа, которым я верю. Почему они должны тратить свою энергию на уничтожение друг друга?

Заместитель фюрера наклонился к гостю, его серо-зеленые глаза, казалось, сияли, и его густые черные брови ощетинились от волнения. — «Ланни, мы должны, мы должны найти способ убедить их быть друзьями и, по крайней мере, просто оставить нас в покое, даже если они нам не помогут. Мы не должны терять ни дня».

«Я готов отбыть завтра», — ответил агент президента. — «Фюрер вооружил меня мощным оружием, и я очень хочу его опробовать».

II

Они всё время говорили. Ланни рассказал о каких-то паранормальных чудесах, которые произошли со времени их последнего свидания. Это привело к тому, что у Руди улучшилось настроение, и после того, как они перекусили перед сном, он внезапно раскрылся: «Ланни, я собираюсь сообщить действительно важное дело. Мне пришло сообщение сегодня утром от одного из моих агентов в Лондоне. Ты понимаешь, что они у нас там есть».

Ланни улыбнулся. — «Вероятно, я встречал некоторых из них, но они были хорошо законспирированы».

— Мне сообщили, что ведущий английский промышленник, один из их людей наверху, согласился встретиться со мной в Мадриде и обсудить все вопросы. К сожалению, я обещал не называть его имени.

— Все в порядке, наверное, мне расскажут все о нем через час после того, как я доберусь до Лондона.

— Это не повредит, пройдёт много времени после этого. Это важный знак, и я хочу максимально использовать его. Скажи, как ты собираешься ехать?

— Я приехал в Швейцарию, и я вернусь туда же и выясню, как добраться до Лиссабона. Оттуда всё будет легко, поскольку у моего отца есть адвокаты в Лондоне, которые, похоже, могут дёргать за верёвочки.

— Все это займет некоторое время, и мне пришло в голову, что ты можешь поехать со мной в Мадрид и быть там и проконсультировать меня об этом человеке и, возможно, встретиться с ним.

— Это очень любезно, Руди, и, как правило, я должен быть в восторге. Но вот что мне кажется. Испания — страна интриг, и там смотрят за всеми. Если бы я приеду с заместителем фюрера, то это будет знать весь город через час.

— Я планирую тайную поездку. Я ожидаю, что меня тайно вывезут из аэропорта и во дворец. Если появятся слухи, что я в Мадриде, то это будет официально опровергнуто.

— Я сомневаюсь, что вы справитесь с этим, во всяком случае, я не смогу. В отеле Адлон, было несколько газетчиков, с которыми мне пришлось встречаться, и мне пришлось прятаться от них. Я думаю, они заметили меня и, возможно, пытаются выяснить, для чего я здесь. Если они получат подсказку, что я прилетел в Мадрид на самолете Люфтваффе с заместителем фюрера или без него, они раструбят об этом. Как ты знаешь, моя польза зависит от того, что меня принимают за искусствоведа, а не за чьего-то агента.

— Что мы можешь предложить?

— Скажем, что я оплачиваю счет в отеле и уезжаю на такси. Затем я выхожу и гуляю, потом беру другое такси и еду на один из самых маленьких аэродромов. У вас есть коммерческие самолеты, летающие в Париж, и я лечу в Париж. Это беспорядочное место, даже ваша армия не может это изменить. Я часто бываю там, и никто не удивится, увидев меня. Если я скажу, что я лечу в Лондон, то сесть на коммерческий рейс в Мадрид будет вполне естественно для меня. Когда ты ожидаешь своего англичанина?

— Не раньше следующей недели.

— Хорошо, тогда это так. Расскажи, как я могу связаться с тобой в Мадриде, и как я могу сообщить, если что-нибудь появится.

— Попроси герра Кнаппа в нашем посольстве, фюрер сказал мне, что ты должен быть Зигфридом, а он Вотаном. Возможно, тебе лучше дать мне кодовое имя, чтобы мне я общаться с тобой, а ты не сомневался, что я подлинный.

Нацист Nummer Drei Nazi сказал это без следа улыбки. Но у хулиганистого Ланни Бэдда была мысль, которую ему было трудно скрыть. Враги Рудольфа Гесса дали ему злое и насмешливое прозвище, Das Fraulein. Теперь Ланни подумал со злобой: ты будешь Фрейей [53]! Но это было время не до шуток, даже в мыслях. Тайный агент предложил: «Поскольку мы используем персонажи Вагнера, ты можешь быть Курвеналом. Помнишь, в Тристане 'Вернейший из верных'!

— Спасибо за комплимент, Ланни. И еще одно. Я знаю, что у тебя будут расходы в этом деле, и естественно, что их надо возместить.

— Нет, нет, Руди, я не хочу никаких денег. У меня нет проблем в том, чтобы зарабатывать на то, что мне нужно. Для меня это приятное времяпровождение. Если я беру деньги у какого-либо правительства, я принимаю на себя обязательства, и рано или поздно я получу чьё-то клеймо.

— Моё никогда. Я вручу американские деньги из рук в руки, и никто, кроме тебя и меня, никогда не узнает, что произошло.

— Я верю тебе, но на самом деле, я не хочу этого. Думай обо мне как о бескорыстном друге твоей и моей стран. В какой-то день, может быть, Геринг сделает меня куратором этого супер-музея, который он планирует. Я хочу купить пару небольших картин, которые я смог бы без труда вывезти, а комиссия, которую я получу по этим сделкам, оплатит все мои расходы. Я не знаю, нужно ли мне разрешение на их вывоз, но если это так, ты можешь поручить своей организации сделать его для меня, а также выдать разрешение на выезд. И если требуется, то дай мне разрешение, чтобы мой банк в Нью-Йорке перевёл мне телеграфом десять тысяч долларов.

«Все это будет просто», — заявил человек, наделённый властью, делая запись в маленькую книжку. — «И прошу понять, что если ты найдешь какой-либо способ использовать деньги для продвижения нашего дела, которое мы сейчас обсудили, не стесняйся тратить деньги и позволь мне их возместить. У меня есть секретный фонд, который мне не на что тратить. А его размеры, как вы, американцы говорите, предел небо!»

III

Американский гость приземлился на аэродроме Ле Бурже, но не позволил себе отправиться в Париж в немецком штабном автомобиле. Он просто взял два чемодана, по одному в каждую руку, а портативную пишущую машинку под одну руку и рулон картин под другую. Очень неудобный груз. И пошёл. Он уселся на обочине дороги, и в это время появилась крестьянская телега, на которой за сумму в пятьдесят франков он получил возможность въехать в «la ville sans lumiere». Это заняло большую часть дня, но он не возражал, потому что у него была возможность познакомиться с огородником, снабжающим французский рынок и задать много вопросов о том, как крестьяне воспринимают немецкую оккупацию. «Pas si mal»(не так уж плохо) — был вердикт старого крестьянина. По крайней мере, для него, кто был старше призывного возраста. Для двух его сыновей было другое дело, потому что они были военнопленными в Германии, и les boches обещали освободить их, но так и не сделали. Французы продолжают болтаться на веревке, пока из их карманов всё не вытрясут.

Этот видавший виды пожилой труженик обладал проницательным пониманием экономической ситуации. Крестьяне имели землю, и люди в городах, немцы, а также французы, должны были иметь свою продукцию. Поэтому цены были высокими, и если уметь торговаться, то можно получить больше. Это была такая же старая история, как Европа. В военное время страдали жители городов, а сельские жители могли жить, если, конечно, им не повезло жить на месте сражений или рядом с ним. Цивилизация выжила по благодати тому факту, что места сражений были относительно небольшими, а марширующие орды держались главным образом дорог.

Путешественник устроился в одну из небольших гостиниц, а крупные были заняты немцами. Их мундиры были обычным зрелищем, и французы научились ладить с ними, хотя многие женщины демонстративно поворачивались спиной, когда проходил ненавистный враг. Гениальным устройством бумажных франков немцы довольно хорошо очистили Францию, как оккупированную, так и незанятую, и теперь еда была строго нормирована. Парижанам разрешалось меньше фунта мяса в неделю, а хлеб, их основная пища, был низкого качества. Рацион сокращался почти каждый месяц. В него поступали эрзац продукты, немецкое изобретение. Желуди, крапива и другие садовые сорняки в обрабатывались химически, чтобы сделать их съедобными. Было тёмно-коричневое «масло», сделанное из жира и химических веществ. «Кофе» был обжаренным овсом и ячменем. Так что неудивительно, что парижане отказались от обычных двух часов на обед. «Опять за работу!» — было нацистским лозунгом.

IV

Первый визит Ланни нанёс своему старому другу барону Эжену Шнейдеру из Шнейдер-Крезо. Он нашел, что этот бывший король вооружений Европы ослабел здоровьем и духом. И первая мысль была у Ланни, что тому недолго оставаться в этом мире. Какими тщетными были все его усилия и как тщетны были его надежды на «коллаборационизм», чтобы спасти двести семей Франции! Многие сыновья этих семей были военнопленными в Германии или бежали в Виши или в Северную Африку. Пожилые люди по большей части оставались и пытались вести светскую жизнь, несмотря на постоянно увеличивающиеся трудности. Иностранцев они почти никогда не видели, так что Ланни оценил званый ужин по-старому торжественный и величественный. Очень хороший ужин, сделавший очевидным тот факт, что в Париже существовал черный рынок, поддерживаемый путем взяток нацистам, что было отнюдь не сложно.

Сюда пришли хозяева Comite des Forges, хозяева стали, угля и электроэнергии, материальных ресурсов Франции. Хозяева той мнимой силы, которую создали люди и которую они назвали деньгами. Без них ничто не могло бы случиться. Все они знали Ланни Бэдда. Они расспросили его о немецком фюрере и его целях. И время и события показали, что то, что он им рассказывал, было правдой. Теперь у них было сто вопросов, и Ланни повторил то, на что нацисты номеров Один, Два и Три дали ему разрешение рассказывать. Хозяева Франции сочли это приемлемым, потому что в этом мире они хотели только уничтожения Красной угрозы на востоке. Если среди них был хоть один, у кого были сомнения относительно окончательной победы вермахта в этой войне, то он не осмелился подать свой голос во дворце Шнейдера. Они считали, что Британия совершает самоубийство по слепым распоряжениям Черчилля, и они говорили о Рузвельте именно так, как джентльмены Загородного Клуба Ньюкасла делали это за несколько дней до того, как падение Парижа испугало их.

На самом деле джентльмены из Comite des Forges жили не так плохо под оккупацией, и они объяснили это американскому гостю, чтобы он мог рассказать это дома. Безусловно, немцы настаивали на том, чтобы иметь мажоритарную долю в большинстве отраслей промышленности. Но тогда они заплатили рыночные цены, и их оплата была хорошей, этого нельзя было отрицать. С тех пор, как так называемый Пивной путч Адольфа Гитлера так ужасно провалился, у него появилась «страсть к законности», и все, что он делал, соответствовало правилам капиталистической системы. Это был мир бумажных документов на право собственности, и никогда «Экономические мобильные подразделения», которые следовали позади немецких армий, не брали ничего, не давая взамен надлежащей квитанции и приобретая свидетельство о праве собственности с выгравированными орнаментами в виде завитков и красными или золотыми печатями. Поистине было смешно видеть, как проницательные денежные тузы Франции были загипнотизированы этими символами, которые они сами или их предки изобрели!

«Что хочет крупный работодатель?» — спросил глава электротехнической отрасли Франции. — «Он хочет, чтобы его заводы были загружены заказами, и иметь возможность продавать свой продукт с прибылью, которая позволит ему выплачивать заработную плату в конце каждой недели. Он хочет, чтобы его работники подчинялись приказам, чтобы никакие агитаторы не возбуждали их и не мучили его забастовками. Все это у нас есть, мсьё Бэдд».

«Разве вас не беспокоит саботаж?» — спросил гость, и ответ был: «Бывает иногда, но немцы знают, как с этим справиться. Когда война закончится, и население привыкнет к новой ситуации, я не вижу причин, по которым для нас не последует долгий период процветания».

Этот джентльмен вызвался доставить Ланни в его отель после того, как приём закончился. У него был элегантный Мерседес, и, судя по всему, достаточно бензина. По пути Ланни прокомментировал угнетенный облик своего хозяина, и ответ был следующим: «Я думаю, что дух Эжена сломил тот факт, что немцы сказали ему, что его завод Крезо безнадежно устарел!»

V

Еще одно дело в Париже. У Ланни был адрес Джулии Пальмы, который Рауль дал ему год назад. Это было в одном из тех фабричных районов, которые окружили Париж грязным кольцом. Ланни понятия не имел, проживала ли она там сейчас, но письмо не принесло бы вреда. Он напечатал его на пишущей машинке, подписавшись именем Бьенвеню. Он предложил ей встречу на углу улицы, как он делал это в предыдущих случаях. Это было относительно безопасно.

Он пошел гулять пешком, как он любил, и что теперь стало обязательным для парижан. Что такое Париж под «оккупацией»? Ну, во-первых, длинные очереди, такие же, как в Лондоне и Берлине. Хозяйка, которая хотела купить еды, должна была потратить половину своего времени, возможно, только для того, чтобы узнать, что дневная норма была распродана. С другой стороны, газеты в киосках были все gleichgeschaltet. Все они пели немецкие мелодии. И то же пели, по большей части, исполнители в музыкальных залах. «Лили Марлен» была хитом сезона, и, как ни странно, англичане в Северной Африке подхватили ее у своих военнопленных немцев. Еще одна деталь, улицы Парижа сделались высоко моральными. Во всяком случае, по названиям. Больше не было улицы Золя или улицы Ренана, оба этих человека были масонами, гнусная вещь. У назначенного угла стояла маленькая француженка, которая была преданной женой Рауля. Она помогла вести рабочую школу через все разногласия и расколы, которые были также и во всём внешнем мире. На протяжении всей испанской войны она несла это бремя в одиночку, и теперь она присоединилась к подполью, живя жизнью человека, объявленного вне закона, скрываясь в переполненном городе, а не в лесу или в горной пещере. Только о том, что она делала, Ланни никогда не спрашивал, даже в те три испанских года. Этот период фашисты и нацисты использовали для обучения грабежам, а мятежные рабочие использовали для обучения тишине и маскировке.

Члены подполья не подходили друг к другу и не обменивались приветствиями на улице. Один шел, а другой следовал на незаметном расстоянии. Они поворачивали за несколько углов и следили за тем, чтобы их не преследовали. Тогда, возможно, идущий впереди мог проскользнуть в дверной проем или переулок или во вход в парк, где можно было говорить с уверенностью в том, что их не слышат. Поскольку Ланни никто не знал в рабочих районах Парижа, то было безопасно этой паре прогуливаться там по безлюдным улицам. Хорошо одетый и сытый джентльмен и плохо одетая и полуголодная женщина — такое часто можно увидеть на улицах больших столиц. Никто не будет интересоваться, куда они пошли, или попытаться подслушать их разговор.

Джулия сказала: «Вы меня поймали как раз вовремя. У меня появился способ добраться до Рауля, и я собиралась уехать».

Ланни не спросил: «Где он?» Это не вписывалось в правила игры. Он спросил: «Что от него слышно?» И ответ был: «В его письме было одно предложение, которое, как я полагаю, относится к вам. Он сказал: 'Если ты увидишь нашего друга, скажи ему, что деньги попали в нужное место'. Вам это понятно?»

«С этим связана целая история», — ответил мужчина. — «Это все, что он сообщил?»

— Его сообщения кратки, их перевозят контрабандой через границу, вы знаете.

— Нет причин, по которым вы не должны знать, что произошло. Рауль, вероятно, сейчас это знает, а если нет, то вы можете рассказать ему.

Он рассказал историю своего несчастного случая в Тулоне, и Джулия с ужасом посмотрела на его лицо. — «О, Ланни, какое ужасное дело случилось с вами! Мне очень жаль — и стыдно!»

— В то время это было довольно неприятно, но теперь, когда я оглядываюсь назад, я вижу юмористические стороны. Я сам напрашивался на это, не так ли. В будущем я буду более осторожен.

«Кажется, я знаю, кто был руководителем этой группы», — сказала женщина. — «Мне нельзя называть его».

— Его голос показался мне знакомым, я тщетно искал его в своей памяти. Думаю, что он был в школе.

— Если он тот, на кого я думаю, то за его голову объявлена награда двести тысяч франков, он отважен и человек с глубокими убеждениями. В последний раз, когда я видела его, он был троцкистом. Он революционер, который не считает возможным иметь социализм только в одной стране или заключать сделки с нацистами.

«Я знаю этот тип», — ответил Ланни, — «и вы дали мне ключ. Мне приходит на ум аргументы, которые я слышал в школе, и воспоминания о разных людях, которые их выдвигали десять или пятнадцать лет назад. Полагаю, мой захватчик был бы суровым юношей с пронзительным голосом».

«В те дни были только разговоры», — сказала женщина. — «Но сейчас настало время для действий, и многие из них передумали и решили постоять за себя».

VI

Агент президента не мог раскрывать то, что он делал сам, только в общих словах. Но Джулия хотела, чтобы он узнал больше о ее движении, которое так нуждалось в помощи извне. Поражение и унижение отделило овец от козлищ во Франции. Тех, кто хотели свободы и были готовы бороться за нее, от тех, кто думал только о комфорте и защите своего имущества. Повсюду организовывались небольшие группы сил сопротивления. — «Мой начальник — человек, который не осмелился бы выйти на улицу днем», — сказала Джулия, — «но есть сотни дверей, в которые он может постучаться и быть уверенным, что его укроют. Вы видели какие-нибудь наши газеты?»

«Нет», — ответил — «Я не посмел бы спрашивать их».

— Я не посмела принести их. Нашу газету называют Liberation, и есть еще одна Combat. Мы рассказываем новости, которые мы получаем по британскому радио, и мы говорим рабочим о том, как практиковать намеренную неторопливость при выполнении работы и как саботировать. Все это — поддержание морального духа. Рабочие районы Парижа прочно за нас, и когда британские бомбы падают на наши заводы, а иногда и на наши дома, все мало жалуются. C'est la guerre, говорят они.

— Что вам нужно, Джулия?

— Оружие, прежде всего. Англичане тайно перевозят его через Ла-Манш и бросают его парашютами в северные районы, но это всего лишь тонкая струйка, а это должно быть потоком. Нам тоже нужны деньги. Французские деньги.

«У меня немного с собой». — Он достал рулон из разных банкнот, которые он не без труда собрал. — «Я с облегчением узнал, что Рауль получил пятьдесят тысяч франков, которые я пытался передать ему. Это был забавный метод доставки».

«Я должна сказать, что это американский способ взглянуть на это», — ответила женщина. — «Для меня это будет причиной плохих снов на много ночей».

— Я скажу вам кое-что, чтобы подбодрить вас. Гитлер собирается напасть на Россию в июне.

— Oh, mon Dieu! Неужели это правда?

— Поверь мне на слово, июль — последняя дата.

— И можем ли мы написать это в нашей статье?

— Конечно, но вам лучше подождать неделю или две, чтобы это не совпадало с моим приездом в Париж. Скажите, что вы получили сведения из документов, украденных у немецкого офицера. Скажите, что вермахт сейчас мобилизуется на восточном фронте, и что, как только завоевание Греции будет завершено, войска оттуда будут переведены на Украину.

— Это нападение здорово усилит нас, Ланни. Коммунисты были сильны во Франции до войны, и такое нападение заставит их работать как рой шершней.

— Если вы можете убедить их, то они могут начать роиться на два месяца раньше. Скажите им, что верхушка нацистов отчаянно пытается убедить англичан выйти из войны, чтобы Германия могла свободно напасть на Россию, но они не получат то, что они просят.

— О, надеюсь, вы правы, Ланни! И спасибо вам, как всегда. Когда вы ожидаете вернуться во Францию?

— Я не могу сказать точно, но я предполагаю в середине лета. Пишите мне в Бьенвеню, как обычно, но не просите меня приехать в Тулон!

«Не дай Бог!» — воскликнула подпольщица.

VII

Прошло два года с того момента, как великий город Мадрид сдался войскам генералиссимуса Франко, но приезжий тщетно искал какие-либо признаки восстановления разрушенного. Разрушенные здания оставались такими, какими они были, и лепнина, которая была искрошена пулями, оставалось рябой. В отеле Ритц, где остановился Ланни, горячая вода шла с перебоями и была окрашена ржавчиной. В столовой можно было поесть рыбы или мяса, приготовленных в лучшем испанском стиле, только за двадцать долларов. Снаружи, на узких, плохо пахнущих улицах, люди теряли сознание от голода, а в среднем каждые два часа совершалось самоубийство. Тюрьмы и концлагеря были полны полуголодными заключенными. Проблема нехватки продовольствия там решалась их расстрелом каждую ночь. Короче говоря, это была испанская благочестивая и неумелая, католическая и жестокая средневековая Испания. Её режим ненавидели все рабочие и большинство крестьян, интеллигенция и средний класс. Он был установлен в стране военными с помощью немецких нацистов, итальянских фашистов, мавров, аристократов и Святой Матери церкви.

Примерно четыре года назад Ланни встретил генерала Агилара в Севилье и произвел впечатление на этого благочестивого убийцу своим пониманием и сочувствием делу «националистов». Теперь генерал был военным губернатором столицы, и Ланни посетил его и продемонстрировал свои интеллектуальные возможности с обычными хорошими результатами. Пожилой аристократ с серебристыми усами и грудью, покрытой медалями, пригласил его к себе домой и заставил его выпить опасное количество copas demanzanilla(бокалов мансанильи (сорт белого вина)). Слухи быстро распространилось в правильных кругах, что прибыл американский джентльмен, dignodeaceptacion (достойный приглашения), который только что приехал из Берлина, и ранее был в Виши, Лондоне, Нью-Йорке и Голливуде. Агент президента был нарасхват и всюду приглашен, и ему больше не приходилось покупать продовольствие по разорительным ценам.

На Французской Ривьере всегда была колония испанцев в изгнании из того или иного режима. Ланни знал их как гордых и обидчивых людей, склонных к меланхолии и даже к угрюмости. Возможно, этого следовало ожидать от изгнанников. И теперь казалось, что вся Испания дома была в изгнании. Никто не был счастлив, даже когда был пьян. Самый изысканный званый обед, даже с музыкой и танцами, не мог вызвать веселье. И все были готовы рассказать путешествующему чужестранцу причину этого. Несколько безумцев в Испании хотели войны, а все остальные боялись, что силы, разрушающие современный мир, собираются втащить в свой вихрь эту замученную землю.

Таково было отношение всех, кого встречал Ланни, даже людей из правительства, даже военных. У Испании не было продовольствия, у Испании не было транспорта, и как она могла участвовать в войне? Испания была зависима от внешнего мира во многих вещах. И особенно в нефти, без которой она не могла двинуть ни одно колесо. Как же тогда она могла сражаться со странами, которые были в состоянии заблокировать её порты и уничтожить несколько кораблей, которые у неё остались? Об этом сказал даже генерал Агилар. А его дочь, жена одного из ведущих банкиров города, понизила голос и воскликнула: «Мы находимся в руках безответственных элементов! Мы пешки пропаганды!»

В этом можно было убедиться, посмотрев газеты на стендах. Немцы начали огромную кампанию за участие Испании, и Ланни видел это в других городах и знал, как они могут на это тратить деньги. Когда группы хулиганов, которые называли себя Фалангой и предполагали управлять делами страны, маршировали по улицам, размахивали флагами и кричали о крови, Ланни знал, что деньги и сигареты и оружие стоит только попросить. Во всем городе ходили слухи, что англичане готовятся к высадке, чтобы использовать Испанию в качестве базы для нападения на Гитлера, как это было с Наполеоном почти полтора века назад. Ланни не нужно было рассказывать, что агенты гестапо распространяли такие слухи. Хильде фон Доннерштайн рассказала ему, как они использовали этот приём в Берлине. Там рассказывали, что всем немцам в Соединенных Штатах было предписано носить черные свастики на левой стороне груди. И что преследование евреев в Германии было вызвано репрессиями против немцев правительствами Нью-Йорка и Вашингтона, в которых доминировали евреи.

VIII

В задачу агента президента входило выяснить, будет ли фюрер наносить удар через Испанию, и если будет, то где и когда. От генерала Агилара он узнал, что строятся новые автомобильные магистрали в направлении Гибралтара, а напротив Скалы возводятся большие укрепления. Даже крестьянам не разрешалось использовать просёлочные дороги в этом районе. Несомненно, британцы знали о таких действиях, но Ф.Д.Р. было бы интересно иметь подтверждение таких отчетов. Казалось, все согласны с тем, что не может быть никакой атаки, пока не будет собран урожай, и это тоже было важно. Между тем, заметил старый генерал, у войск будет другая задача подавить мятежников, которые все еще прячутся в горах Гуадаррама, менее чем в часе езды от столицы. Кроме того, его секретная служба будет вылавливать тех коммунистов, которые, как ни невероятно, смогли выпускать еженедельную газету в центре города.

И в этот момент адмирал Дарлан приехал в Мадрид. Когда он узнал, что Ланни был в Берлине, он пригласил его на обед. Ланни рассказал ему всё, что ему говорили Гитлер и Геринг и Гесс. Это подбодрило старого моряка и убедило его, что его нацистские друзья собираются выиграть войну. Затем он прямо рассказал о предполагаемом захвате Гибралтара, которого боялся Дарлан, потому что армии должны были пройти через Францию Виши. Маршал Петен предложил приехать в Мадрид, чтобы посоветоваться с Франко, которого он хорошо знал и восхищался им. Но фюрер не доверял старому джентльмену и запретил визит. Вслед за этим прибыла мадам Петен с военным персоналом, что было чем-то вроде шутки. Считалось, что женщины никогда не голосовали во Франции, и что их участие в правительстве ограничивалось гостиной и спальней. Адмирал рассмеялся, рассказав эту историю, и его гость рассмеялся, как и любой мужчина.

Кроме того, в городе оказался Хуан Марк. Он свободно передвигался из Испании во Францию и из Испании в Великобританию. Он был тем человеком, которого одобряют все посольства и консульства. Он начал свою жизнь как табачный контрабандист и получил табачную монополию Испании. Эта и другие привилегии сделали его самым богатым человеком в стране. Было хорошо известно, что он предоставил деньги на переворот Франко, так что теперь у него могло быть все, что он хотел, если бы этим располагал Франко. Но, увы, во владении Франко такого не было! Например, мира и безопасности! Сеньор Хуан был одним из тех евреев с Балеарских островов, которых испанцы называют Xuetas, и не считают их евреями, а только «потомками евреев». Но теперь нацистская волна распространялась на Испанию, и как мог бывший контрабандист быть уверен, что они будут придерживаться такого же отношения? Сеньор Хуан прожил долгие годы, и его мать была уже мертва. Ему будет трудно доказать, что она совершила прелюбодеяние!

Кроме того, немцы были вредны для бизнеса, испанского бизнеса. Они хотели все для себя. Сеньор Хуан только что был в Лондоне, где он сформировал компанию с номинальной капиталом в сто тысяч фунтов для содействия торговле между Великобританией и Испанией. Но чем торговать, когда Гитлер все вытащил из страны? Этот Xueta предложил генералу Франко прекрасную схему производства дешевых автомобилей для жителей Испании, и Франко это понравилось, но не понравилось Гитлеру. Он указал, что, как только война будет выиграна, Германия будет в состоянии сделать все автомобили, которые может пожелать испанский народ, а Германии будут нужны апельсины и оливковое масло, пробка, медь и ртуть и другие испанские продукты в обмен. «Он хочет, чтобы мы были его колонией», — сказал сеньор Хуан. Обычно он был немногословным человеком, но он какое-то время знал Ланни, а также знал те же правила, что и Ланни. Если хочешь, что-то узнать у собеседника, то нужно начать с того, чтобы что-то рассказать ему. Крупный, круглолицый человек с таким серым цветом лица, который заставлял думать о резине. Большая и грустная надутая резиновая кукла, которая боялась, что кто-то может воткнуть в нее булавку!

Этот табачный король знал все о предполагаемом вторжении в Россию и не возражал против обсуждения этого. Серрано Суньер, свояк Франко и министр иностранных дел Испании, заключили сделку с нацистами, пообещав в своей стране собрать миллион добровольцев для борьбы с красными. «Они будут такими же волонтерами, каких нам отправили фюрер и дуче», — мрачно заметил Сеньор Хуан, и Ланни сказал: «Это не будет пользоваться популярностью у испанцев, не так ли?» Ответ был следующим: «Это снова начнет гражданскую войну». Гость сделал вывод, что его хозяин плохо думал о Суньере, который был самым горячим из фалангистов и безрассудным болтуном.

«Кстати», — сказал сеньор, — «я упомянул генералиссимусу, что это слово должно быть фалангитой, потому что фалангиста — это маленькое животное Тасмании, живущее на деревьях».

— И что он ответил, сеньор?

— Он сказал, что никто в партии никогда не слышал о Тасмании, так что это не имеет значения!

IX

Крепкий немецкий джентльмен среднего возраста, одетый в то, что они называют «туристическим» костюмом, пришел в гостиницу Ланни и обратился к нему на отличном английском: «У меня есть сообщение для вас. Мистер Бэдд». Ланни взял записку и, извинившись, открыл ее и прочитал: «Я хочу тебя видеть. Курвенал». Ланни сказал: «Спасибо, как мне добраться?» Ответ был: «У нас за углом есть машина. Будьте добры, следовать за мной на небольшом расстоянии». Ланни вышел и сел в машину. Они не предлагали завязать ему глаза, а отвезли его к одному из величественных особняков возле Паласио Реаль и ввели с чёрного хода. Там был Руди в гражданском костюме из крапчатой шерстяной материи. В первый раз американец увидел его без формы. Руди пошёл навстречу, восклицая: «Привет, Ланни!» А потом, внезапно: «Этот проклятый англичанин не прибыл! Я жду его здесь два дня».

«Жаль», — ответил Ланни. — «Я ничего не могу сказать, не зная, кто он».

— Я скажу, если ты пообещаешь не говорить об этом.

— Конечно, Руди.

— Лорд Бивербрук [54].

— Черт, ну, ты говоришь!

— Это тебя, несомненно, удивляет.

— Если он изменил свое мнение о Германии и войне, то, несомненно, вы добились грандиозных успехов, но как ты мог себе представить, что Бобёр смог приехать в Мадрид и удержать это в секрете? Он странно выглядит, как утка, и все узнают его.

— Он мог быть здесь, но не покажет, что встречается с немцем. У англичан есть несколько агентов здесь.

— Почему ты думаешь, что он приедет?

— У меня была чётко назначенная встреча, но я полагаю, он испугался. Конечно, это не из-за меня.

Была пауза. Ланни ждал, чувствуя, что что-то еще впереди. «Садись», — сказал заместитель фюрера, и подошел к стулу. «Старик», — начал он тихим голосом, — «мне очень нужна твоя помощь, и я посвящу тебя в свои секреты, если ты мне позволишь».

— Конечно, Руди. Я сделаю все, что смогу.

— Я рассчитываю на нашу долгую дружбу. Это сверхсекретно, и не известно, насколько это важно.

— У тебя есть мое торжественное слово.

— Знаешь ли ты, что такое The Link?

— У меня смутное представление об этом.

— Секрет хорошо сохранился. Это группа англичан, которые работают на дружбу с нами. Вероятно, ты знаешь некоторых из них. Герцог Гамильтон один из самых активных. Я переписывался с ним больше года.

— Это действительно важно. Эта встреча с Бобром — результат этой переписки?

— Частично. Хотел бы я рассказать тебе все. Ты знаешь Киркпатрика, который раньше возглавлял британское посольство в Берлине?

— Я встречался с ним один или два раза на приёмах. Я не могу сказать, что я действительно его знаю.

— Он тот, кто устроил эту встречу. Его письма были настолько обнадеживающими, что я действительно думал, что всё устроено. Можешь встретить его в Лондоне для меня и выяснить, что, чёрт возьми, пошло не так?

— Конечно, Руди. Но как я могу связаться с тобой?

— У меня есть человек в Лондоне, он придёт и скажет: 'Я от Курвеналя', и ты можешь передать ему любую информацию, которую получишь.

— Ты заставляешь меня здорово рисковать, но вопрос настолько важен, что я не возражаю. Разве это не сэкономит время, если я увижу Бобра и узнаю, что произошло? Я встречался с ним несколько раз на Ривьере, и я уверен, что он запомнил меня.

— Спасибо тебе, Ланни, черт возьми, я в раздражении. Ты знаешь, как это происходит, когда ты ждешь и ждешь чего-то. Фюрер был уверен, что у меня ничего не выйдет.

«Это хуже некуда», — сочувственно согласился Ланни.

— Он не доверяет англичанам, он не доверяет никакому иностранцу, кроме тебя, Ланни. Это была очевидная любезность. Чувства Ланни не пострадали, потому что он даже не считал, что фюрер доверял ему, за исключением случаев, когда это было необходимо, чтобы получить то, что хотел фюрер.

Сейчас его заместитель находится в таком же положении. Он безумно хотел чего-то, настолько, что встал и стал бегать по комнате, как дикий зверь в клетке. Если бы Ланни был менее осторожным секретным агентом, то он, возможно, предположил, что Руди скажет ему, что он хотел сказать британскому владельцу газеты. Но Ланни был уверен, что если он подождёт, Руди всё расскажет ему. И лучше никогда не проявлять любопытства.

«Черт его возьми!» — наконец, вырвалось у нациста. — «Эти ребята говорят, что хотят примирения, а сами топчутся на месте, и от них нельзя получить ничего определенного. Чего они действительно хотят? К чему они готовы?»

— Они играют в довольно опасную игру, Руди. Если Черчилль узнает, что они делают, он отрубит им головы, я имею в виду их политические головы, и он даже может посадить их за решётку.

— Ну, как они могут рассчитывать, что мы сможем иметь дело с ними, если они так рискуют?

— Возможно, они хотят узнать ваши условия.

— Но, черт возьми, но мы держим все карты!

— Я это знаю, и они, несомненно, тоже это знают, но они не хотят этого признавать.

— Единственная разумная вещь для двух людей, у которых есть разногласия, — это сесть и поговорить, как человек с человеком.

— Да, действительно, и я очень хочу добиться такого события. Я был бы гордым искусствоведом.

— Ланни, я должен посвятить тебя в ещё больший секрет. Фюрер разрешил мне сказать, что он согласится полностью уйти из Западной Европы. Это означает Норвегию, Бельгию, Голландию, Данию и Францию. Исключая Эльзас-Лотарингию, конечно.

— Это, безусловно, щедрое предложение. Я не вижу, что британцы могут ожидать большего.

— Это должно было стать кульминацией переговоров и решить этот вопрос,

— Значит, ты не хочешь, чтобы я намекнул об этом Бобру?

— Я не уверен в этом. Как ты думаешь?

— Не дай бог, чтобы я должен был заниматься государственными делами, Руди. Если бы я ошибся, фюрер никогда не простил бы меня, и ты тоже. Решения подобного рода для государственных деятелей.

— Хорошо, скажи ему, что это наше предложение. Черт его в душу! Я не могу забыть то, что он писал о нас в своих грязных газетах.

— Они не воспринимают подобные вещи слишком серьезно в плуто-демократическом мире, Руди. Газеты печатаются за деньги, а то, что находится в них, — это то, что они думают, что хочет толпа.

X

Этот человек не пытался зарабатывать деньги, но стремился устроить мир по образу своего фюрера. Сейчас он хотел услышать обо всех людях, которых встретил Ланни в Мадриде, и о том, что они ему сказали. Ланни сообщил, что сказал генерал Агилар о состоянии испанского продовольствия и транспорта, и что дочь генерала рассказала о состоянии испанской души. У Гесса, похоже, накануне была секретная встреча с Франко, и Франко сказал то же самое, только больше. — «Он настаивает на том, что Испания не может сама взять Гибралтар».

Ланни улыбнулся: «Я догадываюсь, что он хочет, чтобы пришли вы и сделали это!»

— Я бы так точно этого не говорил, он знает, что у нас есть сила и моральное право. Учитывая то, что мы сделали для него, и то, что он нам должен.

— По-моему у вас не будет больших проблем со Скалой. Методы ведения войны изменились. У них почти нет места для авиации, а то, что у них осталось, вы можете выбить за одну ночь. Когда вы получите Скалу, средиземноморье будет вашим море, то есть, если вы не решили поделиться им с дуче.

Заместитель скорчил рожу. — «Оставь его! Итальянцы — это обуза, за исключением вооружений, которые они производят. Но мы должны устоять перед искушением разбросать наши силы по слишком многим театрам военных действий. Посмотри, что сделали англичане в Греции. Совершили самую страшную военную ошибку, за которую они сейчас расплачиваются. Послать два целых дивизии, чтобы спасти эту несчастную маленькую страну. Совершенно бесполезное усилие! В результате они ослабили свои силы в Ливии, и мы гоним их и, вероятно, не остановимся до тех пор, пока не возьмём Суэц. Если мы это сделаем, Средиземное море будет нашим, для чего оно будет англичанам, если они оттуда не смогут добраться до Индии?»

Все это была высокая стратегия, и Ланни выразил свое восхищение этим, и свою готовность принять решения фюрера. Он пел дифирамбы этому чудесному человеку. Верный способ согреть сердце заместителя человека, а также самого человека. Руди сказал: «Какая разница между военачальником, умеющим предвидеть далекое будущее, тем, кто видит только у себя под носом! Я спорил с Франко в течение часа: 'Вы думаете о безопасности Испании и о себе, но где будет Испания, и где будете вы, если британцы выиграют эту войну?' Франко лукаво улыбнулся и ответил: 'Но они не собираются побеждать, герр Гесс, вы не можете позволить им этого'. Ты видишь, он хочет, чтобы мы выиграли его войну за него. А он торгует с обеими сторонами и заботится о своих продовольственных поставках и транспортировке.

— Он не перестает думать, каково будет ваше отношение к нему, когда закончится война.

«Ну, он и сейчас об этом думает, можно поспорить!» — воскликнул заместитель. — «Я прямо сказал ему, что мы должны были знать, кто был нашими друзьями, а кто был неблагодарными европейцами».

— И он принял это?

— Принял ли он это? Что еще он мог сделать? Я задал ему самую большую головомойку в его жизни. Жалкий, угодничающий маленький ренегат.

— Ну, это хорошо услышать, но он не собирается брать Гибралтар?

— Пока мы не сможем собрать войска, чтобы сделать эту работу, и разрешить ему снискать славу, как в прошлый раз.

XI

Ещё на два дня заместитель оставался в Мадриде, ожидая своего Бобра, который не проявил ни малейшего рвения, которое приписывалось этому существу. Каждый день Руди посылал за своим другом и советником Ланни Бэддом, и каждый день своего нетерпения он раскрывал еще несколько своих секретов. У него возникла необыкновенная идея отправить письмо авиапочтой губернатору Гибралтара. Он почему-то считал, что этот лорд Горт был членом The Link, и Руди предложил вылететь в Гибралтар на встречу. Он был поражен полученным им ответом, что он может свободно прилететь в Гибралтар, но если он приземлится там, то его светлость заставит его расстрелять.

Поэтому начальнику национал-социалистической немецкой рабочей партии ничего не оставалось делать, кроме как возвращаться в Берлин. Его лихорадило от досады. И после того, как Ланни попрощался с ним однажды вечером, он вызвал его снова утром и снова изливал душу. Это было самым большим разочарованием в его жизни, и он не был человеком, который мог признать неудачу. Он был человеком, шедшим через неудачи к успеху. Вечером он умолял Ланни поработать в Лондоне и добиться результатов. Американский искусствовед должен был положить конец войне между Великобританией и Германией там, где все интриги полдюжины секретных служб нацистов провалились! Но теперь утром у Гесса появилась еще одна и даже более причудливая идея. Одна из тех, о которой он говорил, которая долгое время преследовала его мысли, и которая была самым хранимом секретом.

— Вопросы высокой политики просто не могут обсуждаться на большом расстоянии, Ланни, они требуют личных контактов и также обсуждения. Но Черчилль никого не отправит и к никому не приедет. Так что у меня идея лететь в Англию.

— Ты думаешь, что Черчилль примет тебя?

— Я хочу прибыть без предупреждения, просто лететь в безоружном самолете и приземлиться в каком-то тщательно подобранном месте.

— Но, Боже, Руди, тебя подстрелят!

— Я бы рискнул. Знаешь, я довольно хороший пилот.

— Но сможешь ли ты найти место для посадки без зенитных пулемётов?

— Если произойдёт худшее, я выпрыгну с парашютом.

— Но тогда они расстреляют тебя как шпиона!

— Я надену форму, поэтому они не смогут этого сделать.

— Но в лучшем случае ты стал бы военнопленным.

— Я сомневаюсь. Они дадут мне дипломатический статус, когда поймут, зачем я прибыл. Конечно, человеку разрешено просить мира!

Ланни некоторое время колебался. Он знал, что это был один из критических моментов в его работе. «Что ты скажешь?» — спросил номер три, и Ланни ответил: «Ты на меня накладываешь ужасную ответственность, Руди. Если я ошибусь, ты никогда не простишь меня, пока живешь, и фюрер тоже».

— Я не скажу ему, что я говорил с тобой об этом. На самом деле я могу ничего не говорить ему об этом. Он предоставил мне свободу делать все, что считаю нужным, чтобы вывести Англию из войны, и он предпочел избежать ответственности за знание.

— Ну, ты не можешь ожидать, что я почувствую себя иначе, чем фюрер, Руди. Как я могу знать, что сделают англичане? Если бы ты преуспеешь, конечно, это было бы одним из величайших успехов в истории.

— Вот так я вижу это. У меня есть основания полагать, что британский народ не любит эту войну так же, как и мы. Мои действия потрясут их и скажут им, что немцы хотят мира, и покажут, кто это блокирует.

— Это, несомненно, правда. Но, боже мой, я не могу сказать тебе, иди!

— Я не прошу об этом. Все, что я хочу, это твоего откровенного мнения. Что сделал бы Уикторп, если бы я приземлился в его замке?

— Я не могу представить. Он был бы ошеломлен и, вероятно, не знал бы, что делать.

— Разве он не пригласил бы своих друзей встретиться со мной и обговорить все?

— Возможно, он захочет попробовать. Но, в первую очередь, Руди, там нет аэродрома, и замок настолько близок к Лондону, густонаселённый район. Там не так, как в Германии, мало полей, а если они и есть, то возможно, изрезаны канавами, чтобы не допустить посадки самолетов.

— Я мог бы принять решение о каком-то отдаленном месте. У Гамильтона есть поместье в Шотландии. Я мог бы так же летать туда через Норвегию.

— У Седди есть охотничий домик в Шотландии, но никто не охотится весной.

— Шотландское нагорье, наверное, стоит посетить в такое время года. Не мог ли бы Седди и его жена отправиться в путешествие только ради удовольствия? Не мог бы ты придумать какой-нибудь предлог, чтобы они туда поехали. Скажем, ради удовольствия твоей маленькой дочери?

— Я не знаю, они оба очень заняты по-своему, пытаясь положить конец этой войне, конечно, я мог бы предложить это.

— Если бы ты мог это устроить, то я мог бы найти этот охотничий домик. Тебе не пришлось бы беспокоиться о деталях. Мои агенты всё сделают, и у меня была бы хорошая карта. Это вообще не будет проблемой. Меня можно было спрятать в каком-то отдаленном месте, и несколько доверенных людей могли приходить ко мне, один или два человека за раз, чтобы не привлекать внимание.

— Ты очень рискуешь, Руди.

— Herrgott, разве это что-то значит? Я солдат, служащий своему делу. Если я умру, то есть подготовленные люди, которые могут занять мое место в качестве главы партии. Фюрер будет грустить по мне, но он будет знать, что я сделал все возможное.

Это оказалось долгим визитом. Заместитель был смертельно серьезен, и он морочил голову своего друга, задавая вопросы. Он назвал людей, которых знал Ланни, и других, о которых только догадывался, что они могут быть членами этой таинственной организации. The Link. Очевидно, коллаборационистское движение было намного сильнее, чем он предполагал. Невилл Чемберлен был еще жив, и его дух был еще живее! Последними словами агента президента были: «Это будет колоссальная сенсация, Руди, это потрясет мир. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь, но не на одно мгновение не забывай: я тебе этого не советовал, и я не беру на себя никакой ответственности».

«На этом auf Wiedersehen!» — сказал Рудольф Гесс, и добавил стихами:

«Пойдёшь ты горами, а я по долинам

и в Шотландию Я раньше приду» [55]

I

В Мадриде было много людей, которые ждали мест в самолёте на Лиссабон. Но Ланни Бэдду не пришлось ждать, он просто сказал об этом Гессу, который приказал одному из своих агентов всё устроить. Прибыв в столицу Португалии, Ланни связался с лондонским адвокатом своего отца, а затем представился в Банк Святого Духа и предпринял шаги, чтобы получить деньги от своих лондонских банкиров. Туристы иногда были удивлены, узнав, что Святой Дух занялся банковским бизнесом в Лиссабоне. Также, когда они отправились на прогулку по самому впечатляющему бульвару города, они задавались вопросом, почему его назвали Авенидой да Либердаде. В городе и стране, управляемыми безжалостным диктатором.

Земля Португалии контролировалась нацистскими армиями и ее гавани британским флотом. Поэтому правительство было осмотрительно и методично нейтральным, и этот нейтралитет обе воюющие стороны нашли удобным. Пассажирские и грузовые самолеты пролетели со всех точек света, и военные лётчики из Великобритании и Германии выпивали в одних и тех же барах, глядя друг на друга, но не разговаривая. В городе кишели шпионы всякого рода. Эфир или всё, что могло передавать закодированные сообщения, не знали отдыха днем или ночью. В бедной сельской местности люди трудились за пятьдесят центов в день, но в лиссабонских кафе, борделях и казино деньги текли, как вода в реке Тахо, которую англичане называют Тагу.

Fleuve du Tage было названием оперной мелодии, которую Ланни в возрасте пяти или шести лет выстукивал пальцем на фортепиано. Он когда-то в глубине этой страны в горах помогал Альфи Помрой-Нилсону перейти через эту реку при побеге из Испании. Там река была чистой, но в этом оживленном устье, где собирались корабли со всего мира, она стала медленной и мутной. Время от времени можно было слышать стрельбу в море. Это означало, что какой-то корабль попал в беду. Но в Лиссабоне никто не беспокоился об этом. Насколько турист мог видеть, никто в Лиссабоне ни о чем не беспокоился, и никто не очень радовался. Главное занятие всех, казалось, сидеть в кафе и скучать.

Если мужчина знал свою цену, он потягивал сверхслабый кофе. Если нет, их было большинство, то они пялились на иностранных женщин. В основном на ноги, которые в католической столице были новостью. Там женщины носили юбки до лодыжек. Эта португальская привычка пялиться использовалась нацистами для своей пропаганды. Газеты жестко контролировались, и в них ложь была одинаковой, поэтому немцы арендовали витрины магазинов и экспонировали чудеса своего Нового Порядка. Они быстро поняли, что лиссабонцев не интересует статистика увеличения добычи угля в Германии, но они часами смотрят на фотографии крепких белокурых арийских дев в очень смелых или несуществующих купальных костюмах. Heil Hitler!

Это было самое приятное время года, и Ланни, ожидая своего билета на самолет, счел приятным выехать в Эшторил, где были шикарные купальные пляжи и излюбленное место поклонников азартных игр, как и на Лазурном берегу. Он знал так много людей в Европе, что на каждой эспланаде встречал одного или несколько. Единственная проблема заключалась в том, что многие из них были беженцами, желавшими покинуть этот край нацистского континента. Многие из них были без средств, и он, возможно, был бы рад помочь одному или двум из них, если бы это можно было сделать тайно. Как бы то ни было, он вряд ли осмелился видеться с ними.

Вместо этого он забавлялся, разрешив японскому шпиону завести с ним знакомство. Эти мелкие господа лезли повсюду, безупречно одетые во фланель или белую вечернюю одежду, когда этого требовал случай. Они низко кланялись и показывали ряды желтоватых зубов. Вежливый искусствовед принял приглашение сыграть вчетвером в гольф. Когда он обнаружил, что он избивает их, он стал играть хуже, поняв, что они не умеют с достоинством проигрывать. Он выдал им информацию, но в основном она касалась современной живописи, а то, что он рассказал о своих делах, не отвечало действительности. Потом он лежал на песке и смотрел на португальские рыболовецкие судёнышки с удивительными носами, унаследованными от египтян и финикийцев. Или читал газеты из Нью-Йорка и Лондона, которые доставлялись по воздуху и продавались по высокой цене. Когда настал час его отъезда, и британская летающая лодка подняла его в воздух, он решил, что сверху столица из белого камня и лепнины выглядела гораздо привлекательней.

II

В Лондоне первая обязанность агента президента заключалась в том, чтобы запереться в своём гостиничном номере и отпечатать всё, что он узнал в Мадриде и Лиссабоне. Обещания секретности Рудольфу Гессу он давал, скрестив пальцы. Ланни сообщил Ф.Д.Р. все о The Link и англичанах, которые, как ему стало известно, входили в него. А также о безумном плане заместителя фюрера вылететь в Англию. Но Ланни считал, что, когда заместитель вернется в Берлин, он найдет более практичные способы служить своему фюреру. Важным в его сообщении было окончательное подтверждение предстоящего вторжения в Советский Союз. И что Франко определенно решил ждать и позволить Гитлеру за него взять Гибралтар. Жалкое состояние Испании, несомненно, было уже известно президенту. Но ему было бы интересно узнать, что большой процент импорта в страну затем передается прямо в Германию.

Убедившись, что это письмо доставлено в американское посольство, Ланни почувствовал себя свободным. Как обычно, первое, что он сделал, дозвонился до Плёса. — «Привет, это Бьенвеню. Ты можешь приехать в город?» Рику понадобилось всего два-три часа, чтобы добраться туда, а потом какое время у них было! Ланни ничего не скрывал от этого друга на всю жизнь, кроме имени своего шефа в Америке. В малоизвестном отеле, который они выбрали для своего свидания, не было опасности диктофонов или шпионов, и Ланни рассказал всё о Гитлере и Гессе. «Ты понимаешь», — сказал он, — «этот проект полёта сюда абсолютно секретен, и ты не должен обмолвиться об этом даже намеком».

«Righto!» — ответил Рик. — «Если этот человек не сошел с ума, тогда сошел я».

— Если он будет невооруженным, то он никому не повредит, поэтому нам не нужно беспокоиться. У него, похоже, много поддержки, и это серьезно. Для меня этот бизнес The Link глядится очень неприглядно.

— Мне в это трудно поверить, Ланни. Айвон Августин Киркпатрик — карьерный дипломат, патер знает его, и если он стал предателем, то в это мне трудно поверить. Что касается Бобра, то его газеты кричат о более тяжелой войне. И вряд ли это похоже на секретные поездки, чтобы договориться о капитуляции.

— Это не совсем капитуляция, Рик, но в конечном итоге это к ней приведёт. Может, великий газетный магнат передумал, но не стал рассказывать об этом своим сотрудникам?

— Только дьявол может угадать, что происходит в голове газетного лорда. Но мне кажется, что кто-то на нашей стороне играет с Гессом, кто-то, кроме тебя. Ты не подумал об этом?

— Я начал думать об этом с первого момента, когда узнал об этом Link. Кто-то, возможно, устроил это, и отправил Гессу множество писем от имени разных англичан.

— Это было бы довольно грубо для англичан, но я полагаю, что в войне против таких подлецов это было бы честно.

— Кто мог это мог сделать по-твоему?

— Наверное, это Би-4, это наше последнее слово секретной службы, мы не должны даже произносить таких букв. Они попытаются заманить сюда какого-нибудь главного нацистского агента, а затем проследить его и посмотреть, кого он посетит. Или, может быть, они просто хотят отомстить за инцидент в Венло. Ты помнишь, в начале войны нацисты совершили набег на голландскую границу и похитили двух наших важных агентов.

— Это становится довольно жарким делом, Рик. Шпионы и предатели, и заговоры внутри заговоров.

«Будь осторожен, чтобы тебя не похитили», — заметил сын баронета, и это казалось приглашением Ланни рассказать историю своего странного приключения в предместье Тулона. «Боже мой!» — воскликнул Рик. — «Какой жизнью ты живешь! И как ты это выносишь!»

Ланни спросил: «Как Альфи?» и ответ был следующим: «Его сбили, но он легко отделался, лежит в госпитале с поломанными ребрами и плечом, и боится, что его отлучат от полётов и пошлют обучать новичков».

«Он выполнил свою долю», — комментировал Ланни. — «Передавай ему от меня привет. Знаешь, конечно, что я не могу прийти к нему».

«Конечно», — сказал отец. — «Он этого не ждёт».

III

Ланни ушел и обдумал всё снова. Ему пришла в голову идея. И на следующее утро он посетил современное здание, известное как «Дом черного стекла», офис газет Daily Express и Evening Standard Он попросил секретаря лорда Бивербрука и сказал ему: «Я американский искусствовед Ланни Бэдд. Лорд Бивербрук помнит, что встречал меня в замке Уикторп, а также в доме Максин Эллиотт в Каннах вместе с мистером Черчиллем. Я только что вернулся из поездки в Берлин и подумал, что ему может быть интересно услышать о том, что я там увидел. Объясните ему, что это строго личное и сокровенное и не для печати».

Секретарь сказал: «Один момент, пожалуйста», а затем сообщил: «Его светлость хочет знать, не пообедаете ли вы с ним в клубе Карлтон в час дня».

Ланни понял, что появление вместе с этим благородным джентльменом не может причинить ему никакого вреда, потому что Гитлер и Гесс полагали, что он на их стороне, и Гесс просил его сообщить о нём. «Бобёр», как его называли британские массы с какой-то ласковой ненавистью, был маленьким живым человеком с лицом гнома. Его звали Макс Эйткен, он был предпринимателем в Канаде и приехал в Лондон с миллионом фунтов. Он со всем пылом посвятил себя вульгаризации английской журналистики. Он был одним из вкладов Америки в «задор» метрополии. Уинстон Черчилль был другим вкладом, или, точнее, половиной другого. Бобёр наполнил свои газеты сплетнями, «пикантностью» и реакционными взглядами. Разве такой человек был не нужен во времена наступления британской коммерциализации? В старые дни Невилла Чемберлена Его светлость был довольно близок к фашизму, но вскоре понял, что это не будет выгодным делом. Он ненавидел красных гораздо больше, чем ненавидел нацистов, и снова и снова возвращался к приманке на крючке Гитлера.

Агрессивное эго, ему обычно было трудно получить информацию издалека. Но он действительно хотел знать, как обстоят дела в Гитлерлэнде, а также в тюрьме Франко, поэтому он засыпал гостя вопросами. Ему было трудно поверить, что человек может заниматься покупкой старых мастеров в разгар континентальной войны. Ланни сказал с усмешкой: «Если вы посетите меня в отеле Дорчестер, я покажу вам пару работ старых мастеров». Американец ничего не рассказал о проекте Рудольфа Гесса полета в Шотландию, но он рассказал в общих чертах, что и Гитлер, и его заместитель стремятся к взаимопониманию с Великобританией, как предварительному акту к вторжению в Россию.

«Они все равно должны туда вторгнуться, не так ли?» — спросил издатель, его проницательные глаза мерцали.

— Конечно, но если им придется одновременно сражаться с Британией, они могут не победить. Они полагают, что вам не хотелось бы, чтобы победили красные. Это была проблема, которая беспокоила всех членов правящих классов, всех привилегированных людей в мире. Владелец Standard и Express сидел с насупленными бровями.

«Скажите», — спросил агент президента — «Вы когда-нибудь проявляли интерес к The Link?»

«The Link?» — повторил другой. — «Что это такое?» Его тон казался естественным.

— Я мало знаю об этом, но мне сказали, что это группа людей, которые пытаются разрешить эту проблему и выработать какую-то основу для взаимопонимания между двумя странами.

«Я не одобряю такие попытки», — заявил его светлость. — «Эти нацисты ублюдки, которым никто не может доверять. Наш народ считает, что их нужно убрать. Чтобы ни у кого и никогда не возникало желание бомбить эти острова».

Вот так оно было. Ланни некоторое время говорил о состоянии немецких финансов и продовольственного снабжения. Он обрисовал Париж под оккупацией и разговоры друзей Шнейдера. А затем и Испанию. Он упомянул, что Франко увильнул от нацистского требования относительно Гибралтара, и это Бобёр принял с удовлетворением. В разговоре Ланни небрежно заметил: «Я ожидал встретить вас в Мадриде».

«Почему вы это ожидали?» — спросил другой.

— Говорили, что вы приедете. Кто-то сказал мне, что это было в газетах.

— В военное время ходит много глупых слухов. У меня нет никаких причин для поездки в Испанию.

«Возможно», — заметил П.А. с улыбкой, — «нацисты пытались завладеть вами и поговорить о мире».

«Ну, уж этого никогда!» — сказал его светлость, используя язык, который разрушил бы его газеты.

Когда они расстались, Ланни сказал: «Все это строго не для записи. Вы можете использовать факты для фона, но я не хочу, чтобы у меня брали интервью или даже упоминали».

«Конечно, конечно», — сказал Бобёр с досадой, потому что газетный магнат не любил, когда отвергаются его ценные услуги. — «То, что вы сказали мне, проливает свет, мистер Бэдд, я почту за благосклонность, если вы будете навещать меня каждый раз, когда вы будете в городе».

Ланни вышел и позвонил Рику. «Ты помнишь человека, который должен был ехать в Мадрид? Я только что разговаривал с ним, и он говорит, что не собирался быть там. Очевидно, что это не то, что должно быть, а что-то еще».

«Я ухватил тебя», — сказал Рик. Как и у многих других англичан, его язык был испорчен контактами с американцами.

IV

Ланни прогуливался по Лондону. Весенний воздух был приятным, и над головой медленно колыхались ветром заградительные аэростаты, походившие на огромные толстые серебряные колбасы. Во всех парках были зенитные орудия. Ланни было любопытно узнать, какие достопримечательности старого города исчезли. Стены, оставшиеся от разбомбленных зданий, были снесены, щебень убран, и вокруг Собора Святого Павла образовались пустые пространства. Он задавался вопросом, что с этими пространствами будут делать, когда закончится война, если она когда-нибудь закончится. Будут ли они вести себя как муравьи и пчелы и восстанавливать все так, как это было всегда? Он задавался вопросом, как финансовый мир мог продолжать свои бесконечно сложные дела, несмотря на такие разрушения. Рик сказал, что они это делают, немного здесь и немного там. Некоторые в убежищах, некоторые в пригородах. Англия будет всегда!

По своему обычаю он позвонил в Уикторп. Можно ли ему посетить замок? Ирма сказала: «Фрэнсис спрашивает о тебе каждый день». Ланни уточнил, каким поездом туда отправиться. Автомобиль встретит его на станции.

Это был конец апреля, самое прекрасное время года. На эту сельскую местность упало не так много бомб, и страхи закончились. Приехав в замок, обнаружишь, что прекрасные зеленые лужайки, которые объедались столькими поколениями овец, были вспаханы и засажены капустой. Все за исключением одного маленького уголка, где Седди играл в шары с викарием и другими друзьями!

Маленькая дочь Ланни вошла в вагон, чтобы встретить его, и потом она никогда не отпускала его руку. Каким-то образом она решила, что у неё замечательный отец. Разлука усиливает любовь, и теперь она тащила его повсюду, чтобы показать ему новые растения, которые были посажены, и новые существа, которые родились. Дети-беженцы из Лондона были в школе. Их отмыли, напитали витаминами и научили надлежащим манерам. Беспрерывное давление с обеих сторон разрушило барьеры, и Фрэнсис было разрешено принимать участие в их играх время от времени и даже позволить некоторым из них кататься на пони. Она только что отпраздновала свой одиннадцатый день рождения большой вечеринкой, и дети-беженцы, как и деревенские дети, были приглашены. Все были с ней добры, и это было «захватывающе». Ланни было запрещено преподавать ей демократию, но если это сделала бы война, он мог только одобрить.

Прошло восемь месяцев с тех пор, как он видел ее в последний раз. Ему в Америку от нее приходили небольшие записки, тщательно написанные. Он подозревал, что они были отредактированы и переписаны. Также рисунки и небольшие акварельные картины, представленные ему на экспертизу. Теперь их стало больше, и он дал ей рекомендации. Он наблюдал за ее мыслями и вопросами, которые она задавала. Она стала познавать большой мир. Война заставила всех и каждого интересоваться географией и историей. Для Фрэнсис это было захватывающе и восхитительно. Никакого чувства боли или страха. Он удивлялся, как обновляется жизнь. С рвением, любопытством и доверием к природе, которая было часто так жестока, как и была добра.

Фрэнсис Барнс Бэдд собиралась быть маленькой английской девочкой. И ни кем другим. У нее был акцент и ключевые фразы правящего класса. Также у нее были такие же манеры. Она научилась подавлять свой энтузиазм, носить маску перед миром. Ирма, степенная и спокойная, превратила бы ее в образ матери. Это была привилегия матери. Она скажет: «Тише, дорогая, не так громко». Английские дети становились все более свободными и непринуждёнными в своих манерах, но Ирма этого не одобряла, а Ланни ничего не говорил. Только когда они были одни, он позволял малышке веселиться. Он рассказал ей о танцах Айседоры Дункан, дал ей представление о них, затем играл на пианино и позволил ей пробовать танцевать.

Ланни не преминул отдать должное уважаемому Джеймсу Понсонби Кавендишу Седрику Барнсу, виконту Мастерсону, которому суждено было стать пятнадцатым графом Уикторпом. Ему было два года, и он ковылял как можно дальше, когда оставался без присмотра, и смотрел на незнакомцев большими синими глазами. Кроме того, для большей уверенности, у него был младший брат, достопочтенный Джеральд Седрик Барнс Мастерсон, родившийся в тот день, когда пал Париж. Он просто пытался встать на ноги, и все, что он мог найти на полу, он пытался тайком запихнуть себе в рот. Долг Ирмы перед Британской империей был выполнен, и она была обеспокоена тем, что это не должно было быть сделано напрасно. Другими словами, что красные этого не получат!

V

Вечером Ланни сидел со своей бывшей женой и ее нынешним мужем. «Хорошие манеры» сделало это возможным. Самое главное в их мире. Они свободно говорили о других личностях, но никогда о себе или о своих собственных проблемах. Когда Ирма поссорилась с Ланни и покинула его, она поговорила с матерью и решила, что не должно быть ни скандала и никаких обвинений. Они были разными людьми и не могли жить вместе, но они были порядочными людьми и могли уважать права друг друга.

Позже, когда граф Уикторп стал ухаживать за ней, практичная Ирма нашла понимание с ним о трудной роли отчима. Маленькая Фрэнсис была бы постоянным фактом в их жизни. Получившая известность в газетах как ребенок стоимостью в двадцать три миллиона долларов, она не могла рассматриваться как обычное человеческое существо. Ланни не мог просто приехать и взять ее в гостиницу, или в Бьенвеню, или в Ньюкасл. У ее матери никогда не было бы покоя из-за опасения похитителей. Нет, он должен был приезжать в замок, чтобы увидеть ребенка. Седди сказал: «Почему бы и нет?» и Ирма заметила: «Деревня назовёт это скандалом». Он ответил: «Деревня принадлежит мне, а не я в деревне». Это был голос его предков, чьи портреты висели в длинной галерее, большинство из которых были с мечами и некоторые одеты в латы.

Дело стало легче благодаря тому, что Ланни и Седди знали друг друга с детства. Они никогда не были близкими, но были болельщиками на гонках, а затем на международных конференциях, где они вместе пили коктейли и обсуждали странные нравы и поведение континентальных дипломатов. Они знали, чего ожидать друг от друга. Что будет сделано, а что нет. Новый брак Ирмы был тем, чего она хотела, и она выбросила воспоминания о старых интимных отношениях из головы. Ни она, ни Седди не знали, что Ланни снова женился, но Ланни знал это, и это помогло ему. Когда он думал о любви, это был героизм и мученичество. Труди-призрак все еще был с ним и контролировал не только его действия, но и его воображение.

VI

Они сидели в библиотеке с закрытыми дверями и говорили о самых важных делах в мире. Восемь месяцев они не обменивались письмами, потому что то, что они хотели сказать, нельзя было доверять глазам цензоров. Так что многое нужно было сказать. Приключения Ланни в Нью-Йорке, Голливуде, Виши, Берлине, Париже, Мадриде, Лиссабоне. Он, казалось, говорил обо всём свободно, но на самом деле он много придерживал. Ничего о заговоре против Рузвельта, потому что это не касалось этой пары. Они могли бы задаться вопросом, каким образом он так много узнал, и мог подозревать, что он преувеличивает.

То же самое о злоключениях в Тулоне. Не трогай проблему, пока проблема не трогает тебя. Эту пару интересовали личности лидеров Виши и перспективы Французского флота, Северной Африки, Сирии. А потом Франко и Гибралтар. Ланни рассказал, что сказал Гитлер о всей важной проблеме взаимопонимания с Британией. Что сказал Гесс и Геринг, и о деятельности Гесса в Мадриде. Там он остановился и стал ждать комментариев своих друзей. Он ничего не рассказал о плане Гесса прилететь в Англию.

«Ситуация здесь крайне удручающая», — заявил граф Уикторп. — «Ты слыхал что-нибудь о моей речи перед лордами в прошлом месяце?»

— Я видел это в одной из статей, но очень кратко.

— Я дам тебе прочитать текст. Я пошел так далеко, насколько осмелился, но боюсь, что ты не сочтёшь, что это достаточно далеко. Настроения в Англии неуклонно ожесточаются из-за бомбардировки районов, где нет военных целей, и где целью может быть только терроризирование населения. Кроме того, торпедирование судов были такими безжалостными и жестокими, особенно зимой. Я боюсь, что мы должны признать, что у Черчилля в руках вся страна.

«Это совсем не то же самое, что выиграть войну», — рискнул Ланни. — «Нет, действительно, и это трагедия. Губительная борьба продолжается, и мы беспомощно должны смотреть на нее».

«Скажи мне», — сказал Ирма, — «ты все еще чувствуешь, что фюреру можно доверять?»

— Я не думаю, что я когда-либо это говорил, Ирма, я думаю, ему можно доверять, если речь идет о его ближайших задачах. Он очень хочет мира, потому что это явно в его интересах. Что будет дальше, зависит от договоренностей, которые вы достигните с ним, и как пойдут дела.

«Эта неопределенность делает нашу позицию невыносимой», — продолжил Седди. — «Я нахожу, что наши друзья и сочувствующие уступают правительству один пункт за другим. Самое главное, что они теряют интерес к делу мира, они просто отступают и занимаются своими личными делами».

«Как и ты», — подумал Ланни, но не сказал этого.

«Для нас невыносим ленд-лиз, который начал Рузвельт», — заявила Ирма, — «Робби думает, что он будет продолжаться?»

— Я не слышал от Робби с тех пор, как начался ленд-лиз. Я отправил ему телеграмму из Лиссабона и, без сомнения, он напишет мне сюда, но вы знаете, как цензура задерживает почту на несколько недель, Робби тоже это знает и никогда в письмах не обсуждает серьёзные дела. Просто 'все хорошо и я занят', или, возможно, у одного из внуков свинка.

Вот так всё было. Очень удручающе, как объявил Седди. На самом деле только одна надежда для члена старой аристократии. (Седди не считал аристократами газетных лордов и пивных баронов, и ему было трудно быть вежливым с лейбористскими пэрами эпохи Рамсея Макдональда.)

«Скажи мне», — сказал он, — «действительно Гитлер пойдёт на Россию?»

— Он практически признал мне это, а также Гесс. Это, кажется, приняли в Париже и Мадриде.

— Да, но должны ли мы принять это? Мне кажется, что если бы он действительно хотел это сделать, он бы признался в чем-то другом.

— До сих пор он так не работал. Он шутил, говоря, что он всегда точно рассказывает, что собирается делать, потому что тогда его враги будут уверены, что это не может быть правдой.

— Я знаю, но в этом чрезвычайно важном вопросе он может решить изменить свои правила.

— Возможно. Мы скоро узнаем, потому что, как только он закончит в Греции, он должен раскрыть свои карты.

— Все наши сообщения показывают, что он собирается на Крит.

— Да, но это работа для десантников, а не для большой армии. Он обязательно будет перемещать свои балканские войска на восток, и, несомненно, ваша разведка сообщит об этом вам в ближайшее время.

«Это слишком хорошо, чтобы случиться», — был комментарий жены. А пессимистический муж признался: «Полагаю, это решение, которое мы должны принять. Пусть эти два диктатора грызут друг друга и дают нам возможность получать товары из Америки!»

VII

Ланни остался на уик-энд в замке и встретился с обычной высокопоставленной компанией. Он расписал им живописные и интересные подробности о жизни среди их врагов. Американцы все еще находились в том счастливом положении, когда они могли отправиться в любую точку мира, если у них были надлежащие полномочия, и никому не показалось странным, что сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт должен их иметь. Он не сообщил никаких важных фактов и, прежде всего, не намекнул, что Рудольф Гесс планирует визит. Во-первых, Ланни не думал, что он прилетит, и, в любом случае, это заявление вызвало бы сенсацию и почти наверняка попало бы в газеты, а это привело бы к Ланни.

Достаточно сказать, что фюрер отчаянно хотел примирения с Англией и что все трое из нацистской верхушки просили американца говорить это при любом удобном случае. Компания подняла тот же вопрос, что и Седди. Можно ли ему доверять? Ланни уклонился, сказав, что это вопрос для психологов и государственных деятелей, а не для искусствоведа. Он внимательно слушал и отмечал факты, которые можно понять во время разговора. Таким образом, от Джеральда Олбани из министерства иностранных дел он узнал, что русские делают пробные шаги для новых торговых соглашений с Великобританией. Они стали намного «мягче» в своей позиции, а это означало, сказал сын священника, что они поняли, куда дует ветер. Они пытались купить оружие в Америке, а Вашингтон был крайне уклончивым.

Ланни вернулся в город под бомбы и написал отчет о том, что он узнал. Считалось хорошим тоном игнорировать опасность, поэтому он присутствовал на симфоническом концерте, где часть музыки была немецкой. Он вернулся в свой отель и читал вечернюю газету в своей комнате, когда зазвонил телефон. — «Джентльмен хочет видеть вас, сэр, имя, мистер Брэнском». Ланни не знал ни одного такого джентльмена, но в обязанности искусствоведа, а также секретного агента входило видеть всех. Он спустился вниз. Так легче было избавиться от скуки.

Человек в вестибюле был среднего возраста, хорошо одет и говорил должным образом. Но у него был рассеянный взгляд или что-то не в масть. Ланни решил с первого взгляда, что это не тот, с кем бы он хотел искать знакомства. Незнакомец сказал: «Мистер Бэдд, вы знакомы с человеком по имени Курвенал?»

В этом вопросе была инстинктивная осторожность. Ланни сказал: «Я слышал это имя».

— Это случайно была не женщина?

Выдав свою самую любезную улыбку, Ланни ответил: «Почему вы хотите это знать?»

— Меня попросили выяснить, есть ли у вас сообщение для нее.

— Понимаю. И вы можете передать ей сообщение?

— Да.

Агенту президента не нужно было задумываться. Он ожидал такую возможность и придумал сообщение. — «Скажите ей, что я напряжённо работаю и что ситуация благоприятна».

— Это все, мистер Бэдд?

— Она это поймет, и все будет в порядке.

— Спасибо, сэр, и добрый вечер. Мужчина повернулся и быстро вышел из вестибюля. Ланни вернулся в свою комнату, удивляясь, что англичанин делает такую грязную работу. Было легко понять, почему он не остался, чтобы познакомиться, потому что, если бы его поймали, его наверняка расстреляли. «Брэнском», несомненно, вымышленное имя, и он будет осторожен, чтобы не появляться там, где сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт снова мог его увидеть. Разговор о «женщине», несомненно, означал подготовку себе алиби. Он мог бы сказать, что он не знал, что это за сообщение, он был обманут в выполнении поручения для другого человека.

VIII

Ланни много думал об этом инциденте. Он знал, что играет в сложную и опасную игру, и он не хотел допустить никакой оплошности. Он напомнил себе, что он не работает на Руди Гесса и не должен ему ни помогать, ни говорить правду. Уикторпам он был чем-то обязан, но это было ничто по сравнению с тем, чем он был обязан делу свободы человечества. Благородная пара начала страховать себя от возможных потерь, но они не делали этого восемь месяцев назад, когда они всячески поощряли Ланни встречаться с Гессом и передавать их слова. Если теперь они изменились, то у Ланни не было никакой возможности дать знать об этом Гессу. Он, конечно, не собирался называть никаких имен или передавать какие-либо личные сообщения незнакомому мистеру Брэнскому, который выглядел, как «досрочно освобождённый».

Чем больше Ланни думал об этом эпизоде, тем более решительно приходил к выводу, что «Курвенал» с этого времени должен оставаться женщиной. Если Би-4 устанавливал ловушку для нациста номер три, то вероятно, что они наблюдали за ним в Мадриде и даже в Берлине. Если это так, то они знали, что сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт посетил дом Гесса и тайно встречался с ним в мадридском дворце. Они могли бы как-то узнать, что они обменялись паролями. И в этом случае они, несомненно, воспользовались бы этими словами, чтобы узнать, что из себя представляет этот много путешествующий американец.

Ланни уже поймали один раз в ловушку, и он твердо решил не попадать в другую. Чем больше он думал об эпизоде в Тулоне, тем яснее он понимал, что французское подполье имело шпиона в офисе адмирала Дарлана. Подполье получило сообщение о том, что адмирал пил бренди Перно с американским про-нацистом, выдававшим себя за искусствоведа. А адмирал дал этому опасному человеку рекомендательное письмо коменданту порта Тулон. На какое гнездо шершней наступил Ланни, он мог только догадываться. Партизаны, скрывающиеся на холмах и получающие оружие и амуницию, совершая налёты на правительственные грузовики, будут постоянно преследоваться правительственной полицией и войсками. Шпионов и доносчиков будет много, и, несомненно, будут казни во дворе военно-морской тюрьмы и убийства в качестве мести. Это была гражданская война, везде очень жестокая.

Как бы то ни было, Ланни слепо влез в нее, и он, конечно же, не хотел повторять ошибку. Пусть Би-4 и Nummer Drei ведут свою тайную войну и оставят агента президента в покое! Он вернется в замок Уикторп и будет играть на фортепиано для Фрэнсис и научит ее танцевать. Он составит компанию в игре в бридж Фанни Барнс, говорливой матери Ирмы, а также бедному инвалиду бывшему игроку на бирже брату Фанни, которого Ланни научили называть «Дядя Гораций». Время от времени, когда он испытывал волнение, он говорил себе, что все это пустяки, Руди Гесс, хотя и фанатик, но имел здравый смысл и понимал, что эта схема сумасшедшая. Или он расскажет об этом фюреру, а фюрер отправит его на организацию Национал-социалистической партии Югославии или Греции.

IX

Ланни вернулся в замок. Из-за многочисленных постояльцев во время войны ему пришлось довольствоваться свободной спальней двухсотлетнего коттеджа, занятого Фанни и ее братом. Коттедж был «модернизирован» Ирмой вместе со всем остальным в поместье и имел две ванные комнаты, отделанные кафелем, телефон и надлежащее кухонное оборудование. Ланни мог запереться в своей комнате и читать, или выйти и включить радио и выслушать трагические новости из Юго-Восточной Европы. Когда Фрэнсис кончала ежедневные занятия, он играл с ней в крокет или учил ее теннисным ударам. Он мог получить больше времени с ней, согласившись говорить по-французски, потому что тогда это был бы урок. Его радость общения с ней он объяснял, что она была единственной женщиной, которую он знал, которая не хотела выходить за него замуж или заставить его жениться. Даже Ирма сделала пару заходов найти для него подходящую жену!

Когда в разгар войны его беспокоила совесть, он говорил себе, что доложил Ф.Д.Р. все, что знал. Он намного опередил игру, и теперь должен подождать, пока Гитлер сделает следующий шаг. Что касается интриг против Рузвельта, то его шеф сказал, что ему не нужно беспокоиться. Полем Ланни была Европа. И, кроме того, никогда не знаешь, кто появится в замке Уикторп. В выходные здесь было лучше, чем сидеть на заседании британского кабинета. Приходили всевозможные люди и приносили всевозможные новости, и секретный агент любого правительства в мире заплатил бы высокую цену за возможность здесь присутствовать.

Так продолжались до пятницы, 9 мая 1941 года. День, когда газеты были полны сообщениями о дебатах в Палате общин, где «Винни» получил вотум доверия 447 к 3, что казалось пощечиной в лицо замка Уикторп. Ланни читал новости из Нью-Йорка и Вашингтона, как правило, довольно скудные. В газетах цитировали военного министра, который обещал щедрую помощь Британии. Также президент Рузвельт попросил Конгресс выделить средства на строительство пятисот бомбардировщиков. Это займет два года и обойдется в миллиард долларов, оппозиция возражала. Они называли это «совершенно ужасным».

Чтение Ланни было прервано служанкой, приносящей утреннюю почту в коттедж. Для него было только одно письмо, незаметный конверт, адресованный незнакомой рукой. Открыв его, он обнаружил простой лист бумаги с четырьмя рукописными словами, из-за которых его сердце сильный забилось. «Я прибываю, Курвенал». Слова были английскими и почерк тоже. Но записку писал не сам Гесс. А тот, кто был одним из его агентов в Англии. Возможно, «Брэнском». Заместитель фюрера, возможно, приказал ему по радио или с помощью одного из тех методов, которые использовали нацисты, таких как реклама в газетах Швеции, Испании или Португалии, которые регулярно приходили в Великобританию. Реклама выглядела невинно, но она была кодом. Письмо было отправлено по почте в Лондон накануне, но на нём не было даты, и никто не мог догадаться, как долго сообщение шло до Лондона. Ланни мог думать, что Гесс мог лететь уже сегодня вечером!

X

Он вышел и прошёлся, обдумав всё. Затем он отправился в замок, где обнаружил графа Уикторпа в своем кабинете, занятого с секретарем. Ланни сказал: «Есть кое-то срочное, о чём я должен поговорить с тобой и Ирмой». Седди сказал секретарю попросить жену спуститься вниз. И теперь все трое заперлись в кабинете. Седди в гольфах и мужской спортивной рубашке с короткими рукавами, Ирма в парчовом японском кимоно с волосами, заплетёнными в две длинных темных косы. Она никогда не пришла бы в таком виде, но ее муж скомандовал немедленно.

Ланни не терял слов в предварительных комментариях. — «Я только что получил записку о том, что Рудольф Гесс прибывает в Англию».

«В Англию!» — повторил ошарашенный Седди. — «Зачем?»

— В основном, в надежде увидеться с тобой, он полетит в безоружном самолете и приземлится где-нибудь на твоих охотничьих угодьях в Шотландии. Он хочет, чтобы ты был там и встретил его.

«Боже!» — воскликнул благородный граф.

«Ради мира на земле и доброй воли к людям», — возразил другой. — «Он рассчитывает привлечь тебя в помощь в этом деле».

— Этот человек сумасшедший, Ланни? Или ты?

— Он может быть немного сумасшедшим, так как большинство людей, которые хотят прыгать парашютом в случае необходимости.

— Он рассказывал тебе об этом заранее?

— Он объявил мне это в Мадриде, я сделал все, что мог, чтобы отговорить его. Я сказал ему, что он будет военнопленным.

— Он будет расстрелян!

— Нет, он будет носить форму, и его самолет будет безоружным.

— Почему ты не сказал нам об этом раньше, Ланни?

— Я не воспринимал это всерьез. Мне казалось, что мне удалось отговорить его, и я был совершенно уверен, что фюрер не допустит этого.

— Значит, фюрер знает об этом?

«Как обстоит это дело, я не могу быть уверен. Это все, что у меня есть». — Ланни передал письмо своему другу, а он и Ирма изучили его. — «Курвенал — это кодовое имя, которое взял Руди, для того, чтобы я знал, что если он послал бы какое-либо сообщение, то оно подлинное. Он сказал, что у него есть агенты в Англии». Ланни решил, что не стоит упоминать «Брэнскома».

«Что именно этот человек ожидает от меня?» — спросил Седди.

— Он хочет, чтобы вы с Ирмой взяли меня и Фрэнсис в увеселительную поездку и были в охотничьем домике, чтобы встретиться с ним, когда он придет.

— И для чего?

— Проконсультироваться с ним о том, как принести мир между его страной и вашей.

— Он думает, что у меня есть такая власть?

— Он думает, что ты являешься центром группы людей, которые имеют большое влияние. Понимаешь, Седди, я уже несколько лет кормил его этой идеей, чтобы заставить его говорить. Ты знал об этом и принимал ту информацию, которую я приносил. Конечно, я никогда не предвидел возможности такого развития, как это. Тогда я не мог поверить, и сейчас я не могу в это поверить.

— Это поднимет скандал, если это случится, Ланни. Этого не удержать в секрете, и это очернит нас на всю жизнь.

— Я не понимаю, почему ты ждёшь таких результатов. Ты никогда не встречался с Гессом, не так ли?

— Никогда в жизни.

— И ты не хочешь ехать в Шотландию, я так понимаю?

— Я не хочу!

— Хорошо, тогда сиди тихо, и пусть правительство разбирается с Руди. Может быть, он не упомянет тебя. Если он это сделает, просто скажешь, что ничего не знаешь об этом. Ты с ним не общался и его идеям не сочувствуешь. Это выведет меня из дела так же, как и тебя.

— Предположим, он упомянет тебя?

— Я сомневаюсь, что упомянет, потому что я американец, и не являюсь причиной его приезда в Англию. Если он это сделает, у меня есть своя история. Я искусствовед, и я был в Германии по делам, у меня две картины в хранилище отеля Дорчестер, чтобы доказать это.

— К сожалению, Ирма встречала Гесса, и это будет выглядеть плохо. Ты сможешь отрицать, что ты с ним знакома, Ирма?

«Полагаю, мне придется», — сказала жена. Это был первый раз, когда она открыла рот. — «Это будет сложно, потому что я рассказывала так много друзьям о том, что побывала в Берхтесгадене и встречалась с фюрером. Вероятно, я упомянула, что Гесс был в комнате».

«Я не понимаю, почему ты должна что-то отрицать», — отважился Ланни. — «Это было давно, до войны. Ты была моей женой, а я был там по делам. Я пытался продать фюреру картины Дэтаза, и вскоре после этого я их продал, а также я купил для него пару картин Дефреггера в Вене».

«Полагаю, мы сможем справиться с этим», — сказал обеспокоенный муж. — «Ненавижу разгребать этот старый мусор».

— Я не понимаю, почему это нужно. Просто сидите тихо и отказывайтесь разговаривать с прессой. Поговорите с кое-кем из ваших друзей в правительстве и пусть они официально представят историю, чтобы защитить вас. Они должны быть рады этому, потому что они хотят создать впечатление, что в этой стране есть сильное движение за мир или умиротворение.

«Полагаю, это так», — согласился его светлость, но без большой убежденности.

— Ты можешь попробовать вежливо немного шантажировать их. Покажи им, что они все в одной лодке с тобой и с Ирмой.

А Ирма сказала: «Я надеюсь, что Гесс упадёт в Ла-Манш!»

XI

Для трех человек последовал период ожидания. Ланни старался погрузиться с головой в бестселлер, но безуспешно. Его светлость выходил, чтобы осмотреть свою плантацию. Имение стало таким. И через полчаса он возвращался и находил свою жену у радио. «Еще нет новостей», — говорила она. Они ждали пять или десять минут, а затем Седди делал то же самое снова. Это было похоже на ожидание удара молнии.

Их воображение было занято всеми возможными случаями, которые могут произойти с Вальтером Рихардом Рудольфом Гессом, на суше, в воздухе и в море. Число случаев было неограниченным. В этот момент он может покинуть Германию или попытаться и потерпеть неудачу. Его могли сбить, а он мог плавать в море или прыгнуть с парашютом на землю. Его могли отправить в Югославию или Грецию. Он может быть уже мертв или спокойно завтракать, обедать или ужинать дома. Он может стать центром величайшей сенсации в мире через минуту, или его, возможно, никогда не услышат снова. Короче говоря, нечего было делать, кроме как ждать, пока не ударит молния, и тогда узнаешь, куда она попала, если только не в тебя!

Прошло бы много лет, прежде чем простой человек с улицы узнал всю историю, но Уикторпы были людьми посвящёнными и узнали быстрее. Они сопоставили вместе те отрывочные сведения, появившиеся в течение недели или двух. 9 мая, в день, когда Ланни получил записку с четырьмя словами, нацист номер три отправился в Аугсбург в Южной Баварии, чтобы выступить с обращением перед рабочими на крупном самолетостроительном предприятии Мессершмитта. Он воспользовался случаем, чтобы проверить некоторые улучшения в Me-110. Он совершил одиночный полёт на этом новом истребителе, обозначенном «F», и остался таким довольным, что решил на следующий день попробовать снова. Он провел ночь со своим другом Вилли Мессершмиттом, а на следующий день появился в форме капитана Люфтваффе. Он удостоверился, что в самолёте полный бак бензина, и что вооружение самолета разряжено. Затем он взлетел, и озабоченный Вилли больше не видел ни его, ни самолета.

Авантюрист, должно быть, полетел на север, избегая Ла-Манша, который немецкие пилоты называли Niemandswasser, Ничейной водой. Он пересек Северное море и приблизился к Шотландии с востока. Было ли случайно, что этот час был выбран для одной из самых жестоких бомбардировок Лондона? Были сброшены около пятисот тонн бомб. И в результате подземный операционный командный пункт истребительной авиации Королевских ВВС был полностью загружен работой. Каждые несколько минут шли сообщения о новых волнах бомбардировщиков, и когда изолированная станция на восточном побережье Шотландии объявила о неопознанном самолете, естественно было предположить, что самолёт должен быть британским. Через несколько минут появилось второе сообщение. Одиночный самолет не смог идентифицировать себя, и его скорость показала, что он истребитель.

Это шотландское побережье было далеко, а истребителям туда не добраться, если бы они захотели вернуться. В операционном зале командного пункта истребительной авиации был большой стол, на котором была карта, и когда был обнаружен вражеский самолет, красная булавка с красной стрелкой была воткнута в местоположение самолета. Для британских истребителей, чтобы взлететь в погоню за таким самолетом, был вопросом секунд, но в этом случае истребители получили приказ, который никогда не получали раньше и, возможно, никогда не получат позже на этой войне: «Посадить, но ни при каких обстоятельствах в него не стрелять!» Два Харрикейна вскоре оказались на пути самолета, и в эфире постоянно звучало: «Не стрелять в него! Не стрелять!» Преследующие пилоты вряд ли могли поверить своим ушам.

Незнакомец добрался почти до западного побережья Шотландии. Бензин полностью был израсходован до того, как самолёт достиг своей цели, и пилот выпрыгнул с парашютом. Коснувшись земли, он подвернул себе лодыжку. И к тому моменту, когда ему удалось выбраться из парашютных строп, около него стоял фермер с вилами, желая узнать, был ли он англичанином или врагом. Он ответил, что был «дружественным немцем» и невооруженным, поэтому фермер помог ему добраться до дома. Он назвал себя Альфредом Хорном и сказал, что хочет увидеть герцога Гамильтона, чье большое имение было рядом. Или, если герцога не было в поместье, он хотел увидеть графа Уикторпа, чей охотничий домик располагался где-то в этом районе. На ферму приехали местные ополченцы, и один из них поспешил позвонить в поместье герцога Гамильтона. Этот герцог, так это случилось, был командиром эскадрильи Королевских ВВС, и его не было дома. Вместо него на месте была группа агентов Би-4, знавших о прилёте Гесса и готовых взять его под охрану. Именно они поставили эту ловушку и захлопнули ее. Они захватили самый большой трофей войны!

XII

Первые слова, услышанные в замке Уикторп, были от Джеральда Олбани, друга Седди в министерстве иностранных дел. Было раннее утро, и Джеральд звонил из своей спальни. — «Седди, что это за слухи о тебе и Гессе?»

«Обо мне и Гессе? Что ты имеешь в виду?» — У его светлости было много времени, чтобы отрепетировать свою роль.

— Ты слышал, что Гесс прилетел в Шотландию на самолете?

— Боже мой, парень! Что ты говоришь?

— Он прыгнул с парашютом. Он говорит, что искал тебя в твоём охотничьем домике.

— Джеральд, этот человек, наверное, сошёл с ума, я никогда в своей жизни его не видел.

— Ты ничего не писал ему или не посылал ему никаких сообщений?

— Точно нет.

— Кто-то, вероятно, сказал ему, что ты стремишься к взаимопониманию. Ты уверен, что не имел к этому никакого отношения?

— Ничего, если, конечно, не считать тот факт, что Ланни Бэдд говорил с ним. Но ты не должен этого упоминать.

— Вероятно, кто-то скоро будет спрашивать тебя об этом. Все это кажется очень загадочным, и я подозреваю, что это больше, чем мне сказали. Советую тебе быть предельно осторожным в разговоре об этом.

— Я ничего не могу сказать, кроме того, что я сказал тебе. Красные газеты связывали Уикторп с Кливденом, как предполагаемых умиротворителей, и, возможно, агенты Гесса заглотали это и сообщили ему, что я могу быть подходящим человеком, с которым можно говорить. Но это самая сумасшедшая вещь, о которой я когда-либо слышал в своей жизни.

Так оно и было. Седди и его жена, которые спали не очень много, говорили об этом, а затем позвали Ланни в замок. По радио или в утренних газетах не было ни слова об этом. Очевидно, была задействована служба безопасности, и правительство ждёт, пока они не получат все данные и не подготовят историю, которая им подойдёт. Ланни посоветовали вернуться в свой дом и оставаться там незаметным, что он и сделал.

Утром пришли двое мужчин, которые представились как сотрудники разведки, и они устроили Его светлости почтительный, но тщательный допрос. Когда Седди отрицал, что он когда-либо посылал какие-либо сообщения прямо или косвенно Рудольфу Гессу, он рисковал, потому что Гесс мог бы сказать, что Ланни Бэдд приносил такие сообщения. Однако Седди сказал бы, что Гесс лжет, а Ланни, если его когда-либо посадят на сковородку, скажет, что он просто рассказал Гессу, что он услышал, когда Седди говорил гостям в замке. Да, видно, тот, кто начал лгать, Не обойдется ложью малой! [57]

Это было в субботу утром, и начали приезжать гости. Ланни сказал: «Кто-то наверняка слышал слухи, и они не захотят говорить ни о чем другом. Они знают, что я друг Руди, и сделают меня мишенью для вопросов. Поэтому, возможно, мне лучше вернуться в город».

Ирма сказала: «Мне страшно посылать тебя под бомбы, Ланни. Но в ее тоне не было большой горести, и Ланни знал, что это au revoir».

Он сказал ей: «У меня есть дела в Нью-Йорке. Я останусь в Лондоне достаточно долго, чтобы не было похоже, что я сбежал».

— Делай всё, ради бога, будь осторожен, когда говоришь, Ланни!

«Я хорошо выучил свою роль», — сказал он ей. Он не сказал, каким искусным лжецом он стал, или как он это ненавидел. Какое будет облегчение, когда зверь фашизма и нацизма испустит свое последнее ядовитое дыхание, и агент президента сможет снова стать честным человеком и сказать то, что он на самом деле думает! Если он не забыл, как это делается?

XIII

Он собрал свои вещи и отправился в город. Всю оставшуюся субботу он оставался в своем отеле. Он прочитал все воскресные газеты, но там не было даже намёка на таинственного Альфреда Хорна, который приземлился на парашюте в Шотландии. Секретность во время войны была похожа на огромное одеяло, распростёртое над этим державным островом, этим драгоценным камнем в серебряном море. Так было до середины утра воскресенья. Затем зазвонил телефон в комнате. Два джентльмена хотели увидеть мистера Бэдда. Мистер Фордайс и мистер Олдермен. Оператор не сказал «из Би-4», но множество голосов в голове Ланни говорили об этом. Он попросил, чтобы джентльменов провели наверх, потому что, разумеется, разговор должен был быть приватным.

Мистер Фордайс был среднего возраста, несколько полноватый, хорошо образованный и, по-видимому, человек с университетским образованием. Мистер Олдермен был моложе и мрачнее. Он мало говорил, и больше смотрел, и Ланни догадался, что он был силовым членом команды, если случайно подозрительный человек может попытаться сопротивляться или бежать. Но Ланни, старый чаровник, вскоре убедил их, что ему нравится слышать их разговоры. У него было преимущество в том, что он знал больше, чем знали они. Или, во всяком случае, больше, чем знали они, что он знал.

Они сообщили ему, что они были из разведки и показали ему свои значки. Он заверил их, что с радостью познакомиться с ними и ответит на все их вопросы в меру своих способностей. Он понял, сказал он, что его поездка в Германию вызвала подозрение. Да, он был там меньше месяца назад. Он рассказал о своем бизнесе, которым он занимается много лет. У него есть портфолио с перепиской о картинах, которые он купил для клиентов в Штатах. Картины были в хранилище отеля, и он был бы счастлив их показать им. Очень привлекательные и точно не военные трофеи. Эти картины находились в Германии на протяжении века или двух. Да, он встречался с Рейхсканцлером Гитлером. Знает его около пятнадцати лет. Да, он знает Рейхсмаршала Геринга, а также Рейхсминистра Гесса. Он продавал картины для Геринга задолго до войны, и он проводил парапсихологические эксперименты с Гессом.

Опрошенный по другому поводу, искусствовед объяснил, что он мало интересуется войной. Это не поле его деятельности. Но он встречал важных людей по всей Европе. Он оказался сыном Роберта Бэдда, президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, и был помощником своего отца почти тридцать лет. Когда началась Первая мировая война, она застала отца в Париже без секретаря, и сын в возрасте четырнадцати лет отвечал на телефонные звонки, расшифровал телеграммы, принимал посетителей и имел доступ ко всем секретам европейского представителя Оружейных заводов Бэдд, — «Вы понимаете, джентльмены, мой отец теперь работает день и ночь, производя истребители для Британии, и строит огромные заводы, где можно изготовить еще больше самолетов. Если вдруг я получил какую-то информацию по этому вопросу в Германии для своего отца, то вы, конечно, не ожидаете, что я буду говорить что-нибудь по этому вопросу».

XIV

Эта дуэль остроумия продолжалась пару часов. Би-4 быстро собрали информацию по Ланни Бэдду, или же они некоторое время наблюдали за ним. Они знали о его поездках в Виши, в Париж, Мадрид и Лиссабон. Почему он так долго оставался в каждом месте и кого видел там? У Ланни была своя история, которую он тщательно готовил и много раз репетировал. Но она почему-то не удовлетворила подозрительного мистера Фордайса. — «Кажется, мистер Бэдд, что, когда вы отправляетесь в город, вам больше интереснее посещать политических деятелей, чем художников и коллекционеров произведений искусства».

«Я посещаю обеих», — ответил Ланни. — «Благодаря давнишней личной дружбе моего отца с политическими личностями я могу получать рекомендации и привилегии в путешествиях. Когда я отправился из Виши на Мыс Антиб навестить свою мать, я путешествовал сам по себе, и мне это стоило почти десять тысяч франков. Но во второй раз я зашел к адмиралу Дарлану, которого моя мать и отец знают около двадцати лет, и адмирал посадил меня на правительственный самолет в Марсель».

— И ваши интересы — чисто художественные и социальные? Вы никогда не передавали никаких политических сообщений?

— Это вопрос фразеологии, мистер Фордайс, адмирал Дарлан и маршал Петен рассказывали мне, что они думают. И когда я приезжаю в гости к моей маленькой дочери в замок Уикторп, я вижу, что гости хотят узнать, что эти важные французы сказали мне. Естественно, я не отказываюсь говорить. Я верю в мир и взаимопонимание, и говорю так, куда бы я ни пошел. Если вы думаете, что я платный агент, позвольте мне сообщить вам, что я никогда не получал ни одного фартинга, ни одного су, ни одного пфеннига за то, что вы называете 'политическими сообщениями'.

— Но вы продаете произведения искусства политическим деятелям и получаете от них большие гонорары?

— Я получаю обычную 10-процентную комиссию от продаж, в основном от покупателя, и никогда с обеих сторон. Как правило, мои клиенты — богатые американцы, и они платят комиссию. Когда герр Гитлер попросил меня найти ему пару картин Дефреггера в Вене, он заплатил комиссию. Это было до войны.

— Вы говорили о продаже картин Марселя Дэтаза.

— Марсель был вторым мужем моей матери и умер в битве за Францию двадцать три года назад. Он оставил пару сотен картин, которые являются совместным имуществом моей матери, моей сестры Марселины и меня. Я продавал их по мере возможности.

— У нас есть информация, что Марселина Дэтаз танцует в ночном клубе в Берлине. Неужели это так?

— Она танцевала там. Что она делает в данный момент, я не знаю.

— Вы видели ее, когда вы были в Берлине?

— Мне сказали, что она где-то рядом с восточным фронтом со своим другом капитаном Оскаром фон Герценбергом. Я не доволен этой дружбой и не пытался ее увидеть.

— Но вы видели ее в Париже, где началась эта дружба?

— Оскар является сыном графа фон Герценберга, который был связан с посольством Германии в Париже и которого я знаю в течение некоторого времени.

XV

Да, действительно, они проделали большую работу по этому сыну президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, и было очевидно, что они относились к нему с большим подозрением. Ланни спрашивал себя, откуда у них были данные. От Седди и Ирмы? От Гесса? От лорда Бивербрука? От кого-нибудь из многочисленных гостей в Уикторпе в предыдущий уик-энд? Можно предположить, что, по крайней мере, один из них станет информатором, сообщая БИ-4 о действиях клики умиротворителей. Кроме того, многие общественные деятели бежали из Парижа в Англию, и это тоже могло быть использовано для получения информации британскими властями.

До сих пор мистер Фордайс избегал проявлять какой-либо особый интерес к отношениям Ланни с Рудольфом Гессом. Но Ланни мог быть уверен, что это является причиной расследования. Поэтому он рассказал о заинтересованности заместителя фюрера в парапсихологических вопросах и о том, как они вместе были на сеансе у известного профессора Профёника в Берлине и как Ланни привозил польского медиума мадам Зыжински в Берхтесгаден для проведения сеансов. Сеансы произвели большой эффект. В них участвовали многие из умерших нацистов и предшественников нацистов: Бисмарк и Гинденбург. Грегор Штрассер, убитый во время Ночей длинных ножей. Дитрих Эккарт, закадычный друг фюрера, чей бюст установлен в Braune Haus в Мюнхене.

«Итак, основа вашей дружбы с Гессом — это духи, мистер Бэдд?» — Подразумевалась ли в этом вопросе небольшая ирония?

— Я не говорю, что они духи, мистер Фордайс, они называют себя духами, но я всегда стараюсь заявить, что я не знаю, кто они. Они появляются, и они говорят то, что медиум не может, как правило, знать. Для меня это психологическая тайна, и я хочу, чтобы какой-нибудь ученый выяснил, кто они такие, и рассказал бы это мне.

— Вы думаете, что Гесс такой ученый?

— Увы, нет, я боюсь, что он жертва обмана. Мой интерес к нему объясняется тем, что он так горячо желает взаимопонимания с Великобританией. Вы, несомненно, знаете, что он родился в Александрии и получил английское образование.

— Да, у нас есть досье на него.

— Я не знаю, знаете ли вы, что Гесс сказал мне, что фюрер решил напасть на Россию в следующем месяце, и он, то есть Гесс, безумно захотел достигнуть урегулирования с Англией до этого времени. Он зашел так далеко, что сказал, что может прилететь сюда, чтобы связаться с друзьями, которые сочувствуют его идеям.

— Что вы ему сказали по этому поводу?

— Я сказал ему, что это фантастическая идея, и я боялся, что его расстреляют. Он ответил, что прилетит в форме и в безоружном самолёте.

— Вы говорили об этом кому-нибудь в Англии?

— Мне рассказали это с обязательством сохранения в тайне. Я не воспринимал эту идею всерьез. Я имею в виду, я не думал, что он это сделает. Если бы он был безоружным, он не мог причинить никому никакого вреда, кроме самого себя. Интересно, он теперь случайно не прибыл?

— Мне не разрешают отвечать на вопросы, мистер Бэдд, но если вы читаете газеты, вы можете получить ответ на свой вопрос завтра утром.

XVI

По завершении этого разговора скептически настроенный мистер Фордайс сообщил американцу, что, к сожалению, ему необходимо будет находиться под тем, что технически было известно как «домашний арест». Им придется попросить его оставаться в этом гостиничном номере, пока власти не рассмотрят доклад мистера Фордайса и решат этот вопрос. Телефон будет удален, и мистер Олдермен или какой-либо другой представитель разведки останутся дежурить за дверью. Ланни дружелюбно улыбнулся и спросил: «А что, если будет воздушная тревога?» Последовал ответ без малейшей улыбки, что мистер Олдермен будет сопровождать вас в убежище. Посетители не разрешены и запрещена входящая и исходящая корреспонденция. Но ему будет разрешено заказывать еду в свою комнату, а также получать газеты.

Ланни не беспокоился о результатах, потому что он догадался, как это будет. Через три или четыре часа вернувшийся добропорядочный агент сообщил ему с искренним сожалением решение властей о том, что они больше не могут позволить ему оставаться в Британии или вернуться сюда до окончания войны, и, возможно, позже. Вежливость требовала, чтобы Ланни показал огорчение, но внутренне он веселился. «Как я могу видеться с моей маленькой дочерью?» — спросил он. И всё, что мог предположить мистер Фордайс, было, что он может забрать свою маленькую дочь в Штаты или видеться с ней в какой-нибудь другой стране, если пожелает. Но ни при каких обстоятельствах он не может вернуться на Британские острова.

«И как мне уехать?» — задала вопрос нежелательная личность.

— Это ваш собственный выбор. Как вы предпочитаете?

— Я предпочитаю лететь.

— Хорошо, это будет устроено.

— Чем скорее, тем лучше, для меня.

— Совершенно верно, мистер Бэдд, какой маршрут вы выбрали?

— Скажем, Ирландия и Бермудские острова?

— К сожалению, у нас нет контроля над Ирландией. Как Исландия и Ньюфаундленд?

«Отлично», — сказал Ланни. — «Я ездил на яхте по этому маршруту двенадцать лет назад». Ланни был безмерно доволен, потому что он собирался уезжать, а это давало ему приоритет № 1. Кое-каких военных или дипломатов выкинут, а он займет их место! И все, не двигая пальцем!

«Вы понимаете», — сказал представитель разведки, — «поездка будет за ваш счет».

— О, конечно. А как я получу деньги из банка, и где я оплачу проезд?

— Вас сопроводят. Самолет, несомненно, уйдет утром, я сообщу вам, как только я всё устрою.

«Большое вам спасибо», — сказал агент президента. — «Позвольте мне добавить, что я ценю любезность, которую вы проявили в этом печальном случае».

— Не стоит благодарности, мистер Бэдд.

Агент поднялся, чтобы уйти, и Ланни не удержался от маленького хулиганства. — «Разрешите мне сделать предложение, мистер Фордайс. Пари».

— Пари, мистер Бэдд?

— Просто небольшое. Если я не буду в Англии в течение трех месяцев с сегодняшнего дня, я отдам вам пятерку, и вы сможете отвезти свою даму пообедать или на шоу. С другой стороны, если я снова вернусь, вам придётся кормить обедом меня.

Фордайс настороженно посмотрел на него. Затем, после паузы: «Полагаю, вы хотите сказать мне, что мы делаем ошибку в этом вопросе».

Ланни ухмыльнулся. — «Это то, о чем я хочу оставить вас поразмышлять. Но как насчет моей ставки?»

— Боюсь, это не совсем то, что вы, американцы, называете 'протоколом', мистер Бэдд, но если вы действительно приедете, я надеюсь, вы не преминете дать мне знать.

Кто когда-либо говорил, что у англичан нет чувства юмора?