Приобретут весь мир

I

В тот день, когда Ланни покинул Англию, в газетах появились потрясающие известия о том, что Рудольф Гесс приземлился на землю Шотландии, но ни слова о том, зачем он прибыл, или о том, что с ним делается. Так что разыгрались самые буйные фантазии. Сбежал ли он от гнева, который, как он увидел, должен обрушиться на него? Поссорился ли он со своим фюрером, и теперь он раскрывает секреты своего фюрера? Разве это не означало подрыва боевого духа нацистов, и не было ли это началом конца? Или его послал фюрер? Или инцидент с вывихнутой лодыжкой раскрыл попытки тех старых сторонников умиротворения Британии договориться с Германией? Было почти столько догадок, сколько людей, которые их высказывали.

И когда самолет Ланни пролетел через весенние туманы на далеком севере и благополучно приземлился на Лонг-Айленде, он купил много газет и обнаружил, что в этой половине мира было всё то же самое. Британским властям было больше нечего сказать. Нацисты официально объявили, что заместитель фюрера долгое время страдал от нервного расстройства и что его несанкционированный полет означал, что он определенно не в себе. Может быть, это правда, или это просто алиби Гитлера? И как это могло повлиять на немецкий народ? Конечно, это должно смутить их и встревожить. Это нанесло большой удар по их делу. Сумасшедший может говорить и может раскрыть секреты. Что самый надежный друг фюрера может рассказать своим похитителям?

Ланни, как всегда, было нужно позвонить в Вашингтон и условиться о приёме. Ожидая, пока его устроят, он мог позвонить отцу и сообщить, что он в безопасности. Робби сказал, что он рад слышать голос Ланни, а затем спросил: «Что, черт возьми, произошло в Шотландии?»

— Там нацисты пытались заключить сделку, а их обманули.

— Мистер Биг знал об этом?

«Возможно, он знал, я не могу сказать. Я всё расскажу тебе, когда тебя увижу». — Это все, по телефону. Когда отец услышал, что Ланни едет в Вашингтон, он сказал: «На обратном пути не забудь сделать остановку и повидать Реверди. Мы вместе ведём большой бизнес, он расскажет тебе об этом». Ланни улыбнулся, зная, какой «большой бизнес» его ждёт в Долине Грин Спринг!

Его свидание с президентом было назначено в обычный час этой ночью, и он едва успел вызвать такси и добраться до аэропорта. Какой-то крупный роскошный бизнесмен был высажен и стоял у самолета, дымился и пыхтел, потому что думал, что его бизнес тоже важен, а какой-то дьявол занял его место, и была ли эта страна свободной, или нет?

Такое было сообщение между Нью-Йорком и Вашингтоном в эти дни необъявленной войны. Двенадцать миллиардов долларов, выделенных Конгрессом, завершили работу, начатую Новым курсом, о переносе столицы Америки с Уолл-стрита в офисы Вашингтонских бюрократов. А потребности в транспортном сообщении между двумя городами переросли все существующие возможности. Во-первых, Ланни не удалось достать такси, а затем он не смог получить комнату в отеле Мэйфлауэр, где он обычно останавливался. После того, как он получил комнату в менее престижном месте, он едва успел умыться, побриться и перекусить, прежде чем пришло время выходить на улицу, где его посадили в машину эти два человека. Когда он заметил Бейкеру: «В Вашингтоне должно быть напряженное время», сердечный ответ был: «Вот именно!»

II

Итак, Ланни снова вошёл в эту спальню, которая стала для него самым интересным местом в мире. Если бы не фотографии, которые он видел в газетах, он мог бы поверить, что Франклин Рузвельт все время отдыхает в старомодной постели из красного дерева с синим покрывалом. А рядом находится стол для чтения с лампой и стопкой документов. Меньшая стопка лежит на кровати, а у него на коленях часто находятся документы. Ланни мог бы подумать, что «Губернатор» никогда не носил ничего, кроме сине-белой полосатой пижамы с пончо и свитера под горло или синей накидки. Он всегда наклонялся и твердо протягивал правую руку, и на его лице всегда была улыбка, а в устах какое-то шутливое замечание. Он любил своих друзей и любил видеть их, и он никогда не важничал и не выглядел торжественно, если это не было поистине торжественным событием.

На этот раз шутка была о том, что Ланни посещает так много стран. — «Единственный человек в мире, который путешествует больше, чем моя жена!»

Затем шеф сказал: «Давай по делу!» И Ланни застрочил, как одно из тех «чикагских пианино» [60].

Во-первых, о Гессе. Ланни доложил Ф.Д.Р., что должен состояться полет. На самом деле он был единственным. Даже Черчилль не знал об этом. Это было большим успехом агента президента. Та история, которую он рассказывал, отлично ложилась на то, что Ф.Д.Р. уже знал, и великий человек сказал: «Эта ваша работа выше всяких похвал». Когда Ланни рассказал, как его выгнали из Британии, президент заразительно смеялся, откинув голову. Этот смех поддерживал его жизнь все восемь лет политического и военного конфликта. «Ну и ну!» — воскликнул он. — «Я должен рассказать об этом Уинстону!» Затем он добавил серьезно: «Я исправлю это, чтобы вы могли вернуться и поужинать с мистером Фордайсом».

Ланни сказал: «Надеюсь, вы сможете. Англия для меня операционная база. Кроме того, я передаю много информации моему другу Рику, и он разными способами подаёт её в газеты».

— Я разговаривал с Уинстоном совсем недавно, он, знаете ли, сова и бодрствует до рассвета. Вы дали мне большое преимущество перед стариком. Я сказал ему две или три недели назад, что Гесс собирается лететь в Англию, и он ответил, что это сумасшедшее сообщение, и он даже не потрудился проверить его у своих секретных служб. Так что эти новости сбили его с ног.

Ланни заявил: «Полагаю, я прав в своем предположении, что эту операцию Би-4 спланировал с самого начала?»

— Абсолютно правы! Они писали письма Гессу от имени Айвона Киркпатрика, герцога Гамильтона, герцога Бедфорда, лорда Бивербрука и других важных англичан. И Уинстон устроил хорошую головомойку своей разведке, когда он обнаружил, что они делали!

— Надеюсь, не от имени Гесса.

— Нет, но от англичан. Нельзя так использовать их имена.

Ланни знал, что его шеф любит поговорить, поэтому он рискнул: «Скажите мне, что произошло с того времени. Руди заговорил?»

— С ним беседовали несколько человек, которые якобы писали ему. Им всем было приказано сыграть в эту игру. Поэтому Гесс считает, что он находится в разгаре важных дипломатических переговоров. Вот почему этот вопрос сохраняется в секрете. Но об этом нельзя говорить.

«Конечно», — ответил Ланни. — «Для меня плохо, даже знать об этом случае. Или о любом другом, который широко обсуждается. У некоторых репортеров может возникнуть желание отследить меня!»

III

На данный момент наиболее актуальным вопросом являлся вопрос о России. Ланни сообщил, что все нацисты, с которыми он говорил, считали само собой разумеющимся, что атака начнется примерно через шесть недель. Ф.Д.Р. сказал, что его собственная информация подтвердила это. Немецкие армии были мобилизованы по всей границе между двумя странами. «Я получил ваше сообщение», — сказал он, — «и я передал его Уманскому. Он сделал вид, что не верит в это, и он все еще считает это блефом, но, по моему мнению, у него случается припадок нервной дрожи, когда он остаётся один в посольстве. Расскажите мне, что вы думаете о том, как пойдет эта атака».

— Гитлер абсолютно уверен, что за месяц он может разбить Красную Армию или самое большее за два. Мне говорят, что главное командование разделено. Некоторые говорят об огромных размерах России, о грязи, а затем о снеге. Они помнят Наполеона и их мучат кошмары. Гитлер, конечно, авантюрист, игрок, и он тот, у кого последнее слово.

— Что вы сами думаете?

— Ваша догадка лучше, чем моя, губернатор. Красноармейцы ненавидят нацистов и будут сражаться до последнего, но меня беспокоят их транспортные средства и работа их штабов. У их командиров мало опыта, и вы знаете, они не очень хорошо себя проявили в Финляндии.

— Мне говорили, что они лишились многих своих лучших командиров.

— Трудно понять, чему верить. Если согласиться с тем, что говорят коммунисты, расстрелянные были сочувствующими немцам. И для Сталина они были бы не очень полезны в грядущем кризисе.

— Советы будут держаться, что бы ни случилось?

— Гитлер добился этого своим осуждением большевизма, это вопрос жизни и смерти для каждого красного лидера, они будут обороняться и отступать вплоть до Урала, если это будет необходимо. Они, конечно, не сдадутся.

— Это то, в чём уверяет нас Уманский, вы его знаете?

— Я больше не могу общаться с красными, я нацистский фашист и поверьте мне, Губернатор, я не мог бы выдержать это до конца, если бы не визиты к вам.

— Ну, приходите, когда почувствуете, что что-то не так, и силы на исходе. И, кстати, Ланни, вы не говорили мне, что Джесс Блэклесс — ваш дядя?

— Да, он старший брат моей матери.

— Знаете ли вы, что он в этой стране?

— Я ничего не слышал от него с тех пор, как он исчез из Франции.

— Он был в России. Государственный департамент не хотел позволять ему приезжать сюда, поскольку, похоже, он получил французское гражданство, чтобы быть избранным в Палату депутатов.

— Я знал это.

— Дело было представлено мне, и я сказал: 'Пусть приедет'. Мои решения основывались на вашем докладе, что Гитлер намеревается напасть на них. А это сделает их союзниками леваков, и мы должны будем использовать нашу публику для них.

— Каждый коммунист в мире будет за войну, губернатор. Я могу это говорить за дядю Джесса, я уверен.

— Я слышал, что он в Нью-Йорке, и решил, что надо поговорить с ним. Может вам провести встречу с ним и поговорить наедине. Он, вероятно, расскажет вам больше, чем расскажет незнакомцу.

«Он всегда любит поговорить», — ответил племянник. — «Он редкий старикан, и моё социальное мышление началось с него. Он что-то вроде святого, хотя он не воспримет это как комплимент».

«Мы не должны любить святых, по крайней мере, если мы встречаем их на приёмах в Вашингтоне», — заметил Ф.Д.Р. с усмешкой.

IV

Занятый человек хотел узнать о программе своего агента. Ответ был: «Если у вас нет ничего срочного, я подожду, пока Гитлер не сделает свой следующий шаг. Это сильно изменит ситуацию в мире». Когда Ф.Д.Р. сказал: «Хорошо», Ланни ответил: «Я поговорю с моим красным дядей, и если у него есть что-то интересное, я пришлю вам отчет через Бейкера. Кроме того, я увижу Форреста Квадратта и расскажу ему немного о Гессе, и это произведет на него большое впечатление, и он скажет мне, что задумал. Хотите, чтобы я выяснил что-нибудь о тех негодяях, которые собираются сместить вас?»

«Нет», — был ответ — «Я полагаю, что держу их под наблюдением. По-прежнему Европа ваша область».

— Я пообещал лорду Сан Симеона, что буду информировать его о том, как развивается это маленькое дельце. Я мог бы снова оказаться там и посмотреть, каково его настроение.

«Калифорния — приятное место для посещения», — ответил другой, улыбаясь. — «Но я думаю, что старый аллигатор прошел тот возраст, когда он говорил что-либо откровенно кому-нибудь на земле».

— Он слишком хорошо знает себя, чтобы поверить, что кому-либо на земле можно доверять.

У Ланни были свои планы, и настало время уйти, но у Босса было другое настроение. «Вы приходите только раз в шесть месяцев», — сказал он. — «Оставайтесь и развлекайте меня некоторое время».

«Я вижу, что стопка документов…», — извинился он.

«Как я их ненавижу!» — воскликнул Ф.Д.Р., и чуть толкнул их. — «Бюрократы склоняются перед властью и превосходством! Нужно попробовать чем-то поруководить в больших масштабах, прежде чем действительно узнаешь человеческую природу. Как почти невозможно найти человека, который будет выполнять свою работу, а не следовать за другими людьми, которые пытаются делать свое дело».

— Вы делаете что-то новое, губернатор, и вы выбили людей с их старой колеи. Требуется время, чтобы они могли приноровиться к новой.

— Это так. Но всё, что они могут придумать, это прибежать ко мне, чтобы урегулировать свои споры. Они присылают мне длинные аргументы, чтобы показать, почему они должны иметь контроль над определенным департаментом, а затем кто-то пронюхает это и мчится объяснять, почему он должен это иметь.

— Все восхищаются тем, как вам удается держать хвост пистолетом. Губернатор!

— Это зрители, которые сидят в мягких, плюшевых сиденьях и наслаждаются шоу. Но в раздевалке звезд можно услышать совсем другую историю.

— Шоу должно продолжаться. Губернатор! И для вас нет 'дублёра', как они называют это в Голливуде. Конечно, нет, сейчас в разгар этого кризиса.

— Мои враги обвиняют меня в любви к власти и в желании быть диктатором, увековечить себя и все такое. Знаете ли вы, что я действительно хотел бы делать?

— Полагаю, уйти в Гайд-парк и выращивать елки.

— Это как побочный эффект, реальная вещь — написать историю. Я сказал это Уинстону той ночью, и у него такая же мечта. Также ему нравится строить кирпичные стены!

— И Гитлер! Вы знаете, что Гитлер хочет делать?

— Что?

— Проектировать красивые здания. Единственная проблема в том, что все они большие здания. Настолько большие, что в Германии для них не хватит места для всех.

«Полагаю, это то, что он подразумевает под Lebensraum» [61], — парировал президент.

V

На следующее утро, как и требовал его долг, Ланни позвонил в Балтимор. Там его уверили, что двери дома Холденхерстов для него всегда открыты. Он сел в поезд, и его встретил разговорчивый шофер, который рассказал ему все новости об этой семье и её соседях. Это было против правил, но сам Ланни вызвал это своим доброжелательным поведением, сев рядом с шофером. Хотя он должен был «заморозить» человека при первом проявлении нахальства. Но в Балтиморе были крупные заводы, в том числе авиастроительные, все работали на военные нужды и требовали всё большего притока рабочей силы. Поэтому даже самые богатые и самые важные люди пытались поддерживать дружеские отношения со своей обслугой. Эти двенадцать миллиардов долларов вносят большие изменения в американское общество. А впереди было еще несколько миллиардов!

Стоял пик сезона в Долине Грин Спринг. Деревья были в своём ярком новом облачении, а холмы зеленели, чтобы соответствовать. Маленький ручей, который проходил через поместье Холденхерст, весело пел, и рыба прыгала в маленьком пруду, где можно поймать её на свой собственный завтрак, если возникнет желание. У особняка из красного кирпича стены казались свежевымытыми, и белые деревянные части строения были недавно покрашены, как будто в честь Ланни.

Конечно, так было в сердце Лизбет. Не краска, а приветливость. Улыбки были радушными, а красивые карие глаза блестели. За два с половиной года, как Ланни её знал, она стала более зрелой. Он должен был признать, что её не с кем было сравнить по любезности. Вся ее манера, казалось, говорила: «Что со мной?» Его манера была бы ужасной, если бы не было ответа: «Ничего, дорогая».

Самое трогательное, что можно себе представить. Она, очевидно, пыталась разобраться в этом вопросе, почему именно ее beau ideal и идеальный кавалер (ideal beau) ведет себя так ненормально. Она пришла к выводу, возможно, не без помощи своего отца, что она легкомысленна и невежественна, тогда как он был серьезным и ученым джентльменом. Он читал книги и думал о проблемах мира. И как она могла заинтересовать его болтовней о тех вечеринках, где она была, и о том, что говорили и делали ее друзья и приятели? Она решила попытаться стать достойной его. Она каждый день слушала радио комментаторов о том, что происходит в мире, и она смотрела на военные карты в газетах, чтобы узнать, где находится Болгария, Абиссиния, Ливия и все другие места со странными названиями. Еще более значимо, она наняла преподавательницу из одной из художественных школ, и они ходили на лекции по искусству и вместе посещали галереи Балтимора. Les Femmes Savantes! [62]

Теперь она хотела не похвастаться этим обучением, а просто подтвердить его реальным авторитетом. Вместо того, чтобы отвезти Ланни в Загородный клуб и показать его своим светским друзьям, она отвезла его в галереи и вызвала тот поток красноречия, который заработал ему в течение примерно восемнадцати лет около полумиллиона долларов. Это лучший способ в мире произвести на него впечатление. Это было похоже на то, чтобы сказать: «Я готова быть тем, какой вы хотите, и если вы женитесь на мне, вас не будут таскать на приёмы с танцами, и у вас будет время, чтобы размышлять и репетировать то, что вы собираетесь сказать мистеру Уинстеду или миссис Форд на следующий день!

Ланни нашел это глубоко трогательным. И, конечно же, это заставило его думать о ней. Почему же она выбрала его из множества обожателей, которые осаждали ее с полудня до полуночи? Должно быть, это был случай той тревожной вещи, называемой любовью с первого взгляда. С того момента, когда она встретила его на завтраке Эмили Чэттерсворт в поместье Семь дубов, она, по-видимому, никогда не колебалась в своей решимости, что он был её мужчиной для нее. Тогда у них была разница в возрасте более, чем в два раза, и, вот настал момент, когда его возраст превышал ее ровно два раза. Его предыдущий брак дискредитировал его и сделал бы ее мачехой, но, по-видимому, она была слишком молода, чтобы осознать опасности таких отношений. Нет, Ирма Барнс в ее глазах была эгоистичной женщиной, которая хотела стать графиней. И это, возможно, не было ошибкой такого доброго общительного и мудрого Ланни Бэдда.

Этот добрый и общительный и мудрый нагляделся в достаточном количестве семейных сцен. И мог себе представить, что произошло в семье Холденхерстов. Усилия родителей, чтобы отговорить ее. И ее встречные доводы. Её защита много путешествующего и широко начитанного человека, который знал всех великих людей на земле. И главное был намного интереснее, чем кто-либо, кто когда-либо жил в этом разросшемся порту в устье Чесапикского залива. Залива, знаменитым устрицами, американской селёдкой и особыми крабами, но не музыкантами, поэтами и художниками, и никогда герцогами и герцогинями! Ланни никогда не видела Лизбет в истерике, но он мог догадаться, какой у нее фонтан слез. А затем, когда она поступит по-своему с двумя несчастными родителями, она вытрет слёзы и предстанет как дебютантка наследница, ожидающая, когда ее избранный Прекрасный Принц выйдет из своей безлошадной колесницы.

VI

Ланни сказал себе, что его затруднительное положение объясняется неудобным занятием политикой и войной, которая велась в мире. Не только войной между Германией и Великобританией и с Соединенными Штатами в качестве придатка Ленд-лиза, но классовой войной, которая разрушала современное общество, и вооруженный конфликт её был лишь в ранней стадией. Ланни посвятил свою веру и свои надежды работникам всемирной Великой армии труда. И где же будет дочь Реверди Джонсона Холденхерста на этом поле битвы? Будет ли она следовать за ним так смиренно и так же охотно, как она приняла его суждения относительно Рембрандта и Тернера, ван Гога и Матисса и остальных? Или она будет в ужасе и возмущена, как была возмущена Ирма? Будет ли она плакать и восклицать: «Ты меня обманул! Ты должен был сказать мне! Это было мое право знать!»

Конечно, это было ее право. Право каждой женщины знать, за кого она выходит замуж, и какова будет ее будущая жизнь. Ланни не мог сказать ей. Но в своём воображении он мог представить несколько сцен, в которых он говорил ей это. В большинстве из них она уверяла его, что она будет следовать за ним во всём. Во всём что, по его мнению, будет правильным, независимо от влияния этого на неё и ее состояние. Но даже это не удовлетворило его. Поскольку прежде, чем он попросил Ирму выйти за него замуж, он рассказал ей, что был социалистом. А она сказала, что это ее не беспокоит. Ирма была в то время почти в возрасте Лизбет, слишком молода, чтобы понять, что значит быть женой состоятельного друга рабочих, «диванного социалиста», как их насмешливо называли.

Это означало наличие непрезентабельных друзей, которые имели право приехать в ваш дом в любое время дня и ночи, иногда убегая от полиции, и неизменно желая денег на «дело». Многие из них были далеки от чистых идеалистов. Напротив, они были ревнивыми и озлобленными личностями, которые кусали руку, питающую их. Для понимания системы, которая породила эти искаженные души, потребовалось много социального понимания. Можно ли представить, что Лизбет Холденхерст обладает таким пониманием?

В одной из этих воображаемых сцен Ланни объяснил ей кое-какие факты. И она сказала ему откровенно, что она не думает, что может выдержать такую жизнь. Она не была обучена этому, и ей не нравились грязные и невоспитанные люди, особенно когда они обещали лишить ее её денег и снизить ее до уровня недостойной заурядности. Но она уважала право Ланни попытаться свести себя до такого уровня, если захочет, и она пообещала держать в секрете тот факт, что он это делает. Он ушел в своем воображении и подумал, не выполнит ли она это обещание. Может ли она не решить, что он предатель своего класса, враг общественной безопасности, который заслуживают разоблачения? Неужели она, по крайней мере, не решит, что это ее право объяснить родителям внезапное изменение ее отношения и надежд? Нет ничего более унизительного для богатой и несколько испорченной дочери привилегированной семьи, чем быть отвергнутой мужчиной. И было ли человеческим воображение, что Лизбет будет скрывать от своих самых близких друзей факт, что именно она отвергла Ланни?

Стандартный принятый способ выпытывать правду из секретных агентов через женщину. И Ланни Бэдд, который гордился тем, что был супер шпионом, таким высокоинтеллектуальным, настолько надменным, собирался попасться на самый дешевый и самый простой вражеский трюк. В десятый или двенадцатый раз он решил, что он играет с огнем на пороховом бочке. Он должен прекратить катать на автомобиле эту дочь Холденхерстов, разглядывать с ней картины, играть с ней в теннис, даже разговаривать с ней. Он должен прекратить проявлять человеческий интерес к ней или доброту к ней! И сразу его воображение перенесло его в эту сцену. В ней он сказал ей, что он больше не может ее видеть. Что он никогда не женится на ней и даже не скажет ей почему. Она заплакала, бросилась ему на шею и сказала, что не может жить без него, что, если он оставит ее, она убьет себя или уйдет в епископальный женский монастырь. В воображении Ланни было много таких сцен, и это становилось довольно опасным. Он был убежден, что в реальности такое может случиться в любой момент. И как, черт возьми, он это перенесёт?

VII

Он долго беседовал с Реверди и рассказал ему об условиях в Европе и в Великобритании. О чем говорили Гитлер, Геринг и Гесс, и то, что Ланни думал о полете Гесса. Но не сказал, что Гесс говорил ему. Гитлер, несомненно, собирался вторгнуться в Россию в следующем месяце, но снова Ланни не сказал, что Гитлер это признал. Агент президента выучил урок в Тулоне и другой от мистера Фордайса. И отныне он не будет говорить так свободно в хорошем обществе, не будет настолько блестящим, таким бросающимся в глаза подпольных партизан и агентов Би-4 и других людей того же сорта!

Для него было безопасно сказать этому капиталисту Балтимора, что это будет долгая война. И не было никакой ошибки в том, чтобы вкладывать деньги в истребители. Будет выстроена огромная военная машина, которую мир когда-либо видел. Америка собиралась стать великим арсеналом демократии, никогда не зная, кто придумал эту фразу! Ланни уже пришел к пониманию своего хозяина и не был обманут его манерой спокойной лени или его мнительными разговорами. Прежде чем Реверди отправился на одну из своих полувоенных морских прогулок, он убедился, где был размещен каждый доллар его денег, и какого выхода от него следует ждать за время его отсутствия. Тихо, тщательно, он изучал рыночные условия и перспективы на мировом рынке, принимал решения и размещал свои инвестиции.

Он разработал железные способы обхода законов о подоходном налоге, разделив свое состояние среди тщательно отобранной группы своих будущих наследников, около сорока человек. Они владели ценными бумагами и получали от них доход, но им не пользовались. Они оставили его Реверди, который реинвестировал этот доход в их пользу после своей смерти. Таким образом, предположительно ушедший в отставку полу-инвалид выполнял две задачи. Он избегал более высоких налоговых ставок, так называемых добавочных налогов. Он считал их прямой конфискацией, дьявольским способом разрушения «системы частного предпринимательства» в Америке. И он сохранил для себя контроль над более ликвидным капиталом, чем любой другой человек, которого он знал, или которого знал Робби Бэдд или Ланни. Как правило, только банки и страховые компании в настоящее время располагали такими большими деньгами.

Эти плавающие на яхте банк и страховая компания вкладывали деньги в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Все лето он изучал отчеты, балансы, контракты, зарплаты, банковские выписки этой компании — все. Чтобы со спокойной душой зимой он мог уйти в море, получая только несколько телеграмм в портах, куда он заходил. Это соглашение устраивало обоих партнёров, поскольку оно уменьшало количество государственных средств, которые должен был принять Робби, и оба они опасались администрации Рузвельта, а если и не больше, чем боялись нацистов. В молодости Ланни шутил о фирме «R и R», состоящей из его отца и Йоханнеса Робина. Теперь фирма под тем же названием снова ожила, только на этот раз это был Робби и Реверди! И всегда эта фирма зарабатывала деньги быстрее, чем любая другая, о которой знал сын.

VIII

Ланни извинился, ведь он еще не видел отца, и у него был бизнес с картинами, который должен быть завершен без промедления. Реверди принимал такие извинения, даже если его дочь не делала этого. Не оставаясь снова наедине с Лизбет, искусствовед сел на поезд в Нью-Йорк, а оттуда в Ньюкасл. Он заперся в кабинете своего отца и раскрыл ему все, что знал, и что было бы полезно для этого «торговца смертью». Ланни не собирался рассказывать никому в Америке о своём приключении в Тулоне, ни о своём предварительном знании о полете Гесса, ни о той роли, которую сыграли Би-4. Но он мог сказать, что действительно Гесс прилетел в поисках мира с Британией. И он мог сказать, что вермахт двигается на восток, и зачем. Он мог сказать, что Британия, вне всякого сомнения, будет держаться. Что позиция Черчилля прочная, а умиротворителей загнали в подполье. Он мог бы сказать, что Королевские ВВС выигрывают, и что в любое обозримое время никто не сможет вторгнуться в Британию. Война продолжается и будет продолжаться, и каждый доллар, который наскребёт Британия, пойдет на нее, как и каждый фунт стали и взрывчатых веществ, которые Америка предоставит по Ленд-лизу или Лиз-ленду. Это было всё, чтобы президент Бэдд-Эрлинг Эйркрафт мог есть с аппетитом и крепко спать.

Он, конечно, хотел бы, чтобы его первенец женился на правильной девушке. Он и Эстер, должно быть, поговорили об этом заранее и решили, что они сказали все, что могли. Теперь они просто спросили, как он нашел дела в Долине Грин Спринг, и когда он сказал, что все были здоровы и казались достаточно счастливыми, и что он водил Лизбет в художественные галереи смотреть на картины, они знали, что он не ответил вопрос, и они не стали спрашивать дальше. Он сказал, что привез с собой две небольшие картины и имеет предложения на другие. Он будет пользоваться автомобилем, если ему разрешат. Отец сказал: «Всегда к твоим услугам».

Разумеется, Ланни должен был увидеть новый завод и выразить своё восхищение им. Вот такая удивительная страна, где появляются новые фабрики, такие как в сказке Джек и бобовый стебель или как изделия из лампы Аладдина. Здания стандартизированы, построены из унифицированных секций, сборные. Сборка ведётся бригадами мужчин с клепальными машинами и сварочными аппаратами. Три бригады работают круглосуточно. По ночам при ярком электрическом освещении. Мужчины и женщины появлялись из ниоткуда, как если бы они тоже были изделиями чудесной лампы Аладдина. Они забирались на чьи-то чердаки или устраивались в чьём-то коровнике или курятнике или работали сверхурочно и строили дома из старых кусков толи и рубероида. Робби рассказал, что получить их было не так просто, как это выглядело. У него работали агенты на севере, юге, востоке и западе, рассказывая людям о чудесах изготовления самолетов. Надо делать всего лишь одну маленькую деталь, научиться ее изготовлению можно за час или два, а потом получай около двух долларов в час даже при показе.

IX

Кроме того, речь зашла о племяннице Эстер Ремсен Бэдд. Такая приятная молодая женщина и к тому же богата. Она собиралась учиться на искусствоведа и управлять музеем не потому, что надеялась, что поймает Ланни, а потому, что она думала, что каждая женщина должна делать карьеру, а не быть бездельницей и паразитом. Конечно, именно от Ланни она получила представление о старых мастерах как о профессии. Но она откопала себе информацию о чудесном Музее искусств Фогга в Гарварде, где они выпекали на конвейере искусствоведов, так же, как Робби истребители Бэдд-Эрлинг 17Ks, это новое армейское обозначение. Конечно, не так быстро. Не было такого же спроса на директоров музеев, как на истребители, но это было частью той же американской эффективности.

Ланни мог представить, что его отец и мачеха тоже обсуждали этот случай. Поскольку он, очевидно, не собирался жениться на Лизбет, то надо дать шанс Пегги Ремсен. Но не должно быть намека на то, что у кого-то была такая идея. Они должно быть все заинтересованы старыми мастерами, и, возможно, Ланни отвезет Пегги в Нью-Йорк и сопроводит ее по Музею искусств Метрополитен, который она хорошо знала, но всегда могла узнать лучше. По этой причине ей стоило бы взять у школы пару выходных дней и позволить Эстер пригласить ее на обед, пока Ланни был там, и посмотрим, что из этого выйдет. Так работает брачный рынок в изысканных и элегантных кругах. Нет школ, где этому учат, но леди каким-то образом могут получить хорошее образование в этом, и это первое дело всех матерей, бабушек и тетушек. — «Никогда не женись на деньгах, но отправляйся туда, где водятся деньги!»

Если Ланни хотел посещать дом своего отца и пользоваться машиной своего отца, или, если бы он не хотел быть отшельником, то он должен был играть свою роль в этой игре. Он был так же хорош для Пегги, и у него было все, что должна была иметь современная молодая женщина. Внешность и одежда, манеры и речь, даже чувство юмора. Когда ее бдительная тетя предположила, что Ланни мог бы высказать ей свою точку зрения на экспозицию Музея Метрополитен, Ланни почувствовал себя должным образом польщённым. И они выработали обширный план. Он отвезёт ее в Нью-Йорк на следующее утро, и они проведут день в музее, а затем поужинают и отправятся на шоу, и он отправит ее ночным поездом в Бостон. После обеда Эстер вытащила своего пасынка и вложила в его руку пятидесятидолларовую купюру и отказалась принять её обратно. Это был ее план, настаивала она. Она планировала это, и ему пришлось бы купить билет Пегги в спальный вагон, а также все другие расходы. «Разве она не симпатичная девушка?» — спросила тетя, в хорошем обществе это означало: «Почему ты не женишься на ней?»

Женись, женись, женись! Никто не позволил бы Ланни быть одному! Здесь была молодая женщина, с которой было бы приятно смотреть на картины, если бы она была довольна этим. Она была хорошо подготовлена, и ее мнение было тем, что было принято в целом, но она была восприимчивой, и её можно было бы выучить. С ней было приятно прогуляться по длинным галереям огромной сокровищницы искусства Нью-Йорка. Этот музей, как правило, покупал произведения умерших художников, и это был безопасный способ. Они должны были платить более высокие цены, но избегали плохих покупок и, возможно, выгадывали в долгосрочной перспективе. Ланни спрашивал мнение своего компаньона об этой работе и о той, а затем осторожно предлагал новую точку зрения и наблюдал за ее реакцией. Несмотря на то, что она никогда не станет куратором музея, она будет коллекционером и покровителем, поэтому стоило бы направить ее и дать ей смелость использовать собственное суждение.

Но должны ли кураторы и покровители искусства выходить замуж? Видимо так! Ланни мог быть уверен, что Эстер обсуждала его как возможную партию, и что Пегги смотрела на него и обдумывала, как он это делал с ней. Жизнь была реальной, и жизнь в Новой Англии была серьезной, и искусство живописи и драмы было бы напрасным, если бы оно не способствовало созданию семьи и приведению нового поколения в мир. Если бы Ланни думал, что он не может быть хорошей парой племяннице своей мачехи и никогда не размышлять о браке, он обнаружил бы, что совершил ту же ошибку, что и в случае с Лизбет Холденхерст.

Он сыграл идеального джентльмена и выплеснул сокровища своих знаний. Он накормил ее и взял ее на правильную постановку, которую не так легко найти в Нью-Йорке. Конечно, в ней шла речь о любви и браке, и они обсуждали это в свете современных правил. Ланни сказал: «Я был женат один раз, вы знаете, что моя бывшая жена теперь графиня, что ей подходит гораздо лучше». Когда его собеседница спросила: «И вас это устраивает?» он ответил: «У нас прекрасная маленькая дочь, и когда я приезжаю в Замок, мы говорим о ребенке и о мировой политике и никогда о прошлом». Это был вежливый способ уклонения, и Пегги была достаточно умна, чтобы это понять. Она назвала бы его «непроницаемым» и решила, что он интригующая личность.

Такси отвезло их на Центральный вокзал. Бесполезно пытаться использовать свой собственный автомобиль в этой театральной толкучке. Ланни посадил её в поезд. Дружеское рукопожатие и заверения в том, что у них обоих был восхитительный день. И затем он шёл пешком, думая, как это быть мужем Пегги Ремсен. Где и как они будут жить? И что она будет делать во время его долгих путешествий по художественным командировкам? И поделится ли он с ней своей политической тайной? И как она воспримет его розовые взгляды?

X

По дороге на улицу стоял газетный киоск, наполненный разнообразной печатной продукцией, могущей соблазнить публику. Там было так много новых журналов, что их названия нельзя было запомнить. Июньские номера, только что вышедшие, новые и привлекающие глаз. Ланни остановился и взглянул на названия. Там был Bluebook, и он подумал о Мэри Морроу. Конечно же, вот она, её рассказ, помещенный на видном месте, название наполовину английское, наполовину немецкое: «The Herrenvolk»(бары (нем.) раса господ (анг.)). Он купил этот номер и принёс его в свой гостиничный номер. Прежде чем раздеться, он сел в кресло и прочитал рассказ до конца.

Еще одна злая сатира на нацистов дома. Снова сцена была в пансионе провинциального города. На этот раз повествование сосредоточилось на крестьянской девушке, прислуге за всё. Её звали Грета, и Ланни мог догадаться, что она может быть той добросердечной девушкой, которая с риском для жизни тайком выбежала из пансиона Баумгартнера и сообщила Лорел Крестон, что гестапо находится в ее комнате и изучает содержание ее стола и чемоданов. Но Грета была просто глазами, которыми можно заглянуть в души полдюжины жадных и ревнивых представителей расы господ, которые ездили на этом бедном создании. Они были злобными, и они были жестокими. И каждый из них был убежден в том, что он или она является самым совершенным творением, созданным слепо функционирующей вселенной, состоящей из материальных атомов в вечном неизбежном движении. (Там был профессор, который объяснил это, прожевывая последний кусочек ливерной колбасы, ухваченный с тарелки.)

Поэтому Ланни перестал думать о потенциальном музейном кураторе и подумал об уже существующем писателе-беллетристе. Здесь была женщина, которая была интеллектуально его парой. И о ней он должен был думать, как о жене, если он вообще женится! У этой женщины были реальные достоинства, и она делала свою работу по-своему, не прося никого научить ее или помогать ей. Она не ждала, пока Ланни покажет ей, что мир несовершенен, что он полон паразитов и эксплуататоров, и что некоторые из них организовали преступный заговор против современного мира. Это была женщина, которая заслужила приз. Если бы Ланни собирался их раздавать, или быть одним из них!

Таким образом, старые аргументы появлялись снова и снова. Если он попросит Лорел Крестон выйти за него замуж, и она согласится, где они будут жить и как? Где место, где Ланни мог посещать ее с уверенностью, что никто его не узнает? Где она могла жить и иметь друзей, которым не было бы любопытно узнать, кто этот модный джентльмен, который мог быть или не быть ее мужем? Здесь в этом огромном мегаполисе было лучшее из всех мест, где можно затеряться. Но где она будет получать свою почту и как она обналичит денежные чеки из журнала? Неужели нацистские агенты, которых было множество по всему городу, позволили бы такой истории, как «The Herrenvolk», появиться в популярном журнале, не узнав ничего об авторе? Не узнав, где она получила свой материал? Неужели они не смогут найти способ получить ее адрес из журнала, и не будут ли они следить за ней ее, куда бы она ни отправилась? Конечно, они будут. И, конечно же, они узнают, кто ее возлюбленный. А если он окажется близким другом Nummer Eins, Zwei und Drei, то то, что случилось с этим человеком в предместье Тулона, было бы игрой ребенка по сравнению с тем, что случится с ним в следующий раз, когда он переступит через границы Германии.

Но даже в этом случае, до того, как агент президента заснул той ночью, он решил, что, поскольку он посвятил целый день Лизбет Холденхерст и ещё один Пегги Ремсен, правила приличия требовали, чтобы он посвятил ещё один Лорел Крестон!

XI

На следующее утро он позвонил ей по телефону. «Никаких имен», — сказал он, поняв, что она узнала его голос. — «Я не мешаю писать?»

«Ничего срочного», — ответила она.

— Выходите и идите по аллее по той же стороне, где ваш жилой дом, идите на север. Скажем, через час. Он знал, что дамы должны одеваться.

Он не взял машину своего отца, а такси, и не от своего отеля. Он сказал водителю, куда ехать, но не слишком быстро. — «Я ищу даму довольно маленького роста». Все водители такси понимают эти вопросы и проявляют к ним интерес.

«Вот она!» — сказал Ланни. Такси остановилось, и она села, не сказав ни слова. «Проезжайте вокруг квартала», — сказал он и удостоверился, что за ними никто не следит. Затем он приказал: «Доставьте нас в Центральный парк». Когда они добрались, он расплатился с водителем.

«Простите эти штучки Шерлока Холмса», — сказал он, когда они остались одни. — «У меня возникли серьезные проблемы, когда за мной шпионили во Франции, и есть особые причины, по которым я должен быть осторожен в Нью-Йорке».

«Я понимаю», — сказала она, потому что она о многом догадывалась. — «Я, конечно, не хочу быть причиной, что что-то не так».

— Я прочел 'The Herrenvolk' прошлой ночью, и я понял, что вы должны стать заметной женщиной. Вот почему я должен был убедиться, что за нами никто не последовал. У меня есть машина моего отца, и я хотел бы взять вас на длинную автомобильную прогулку, но я боялся, что кто-то может заметить номер машины. Если вы не возражаете посидеть на скамейке некоторое время, я приведу сюда машину.

«У нас были приятные времена сидеть на скамейках в Тиргартене», — напомнила она ему. — «Все эти ухищрения и уловки послужат мне когда-нибудь, когда я захочу написать шпионскую историю».

Через полчаса Ланни вернулся с машиной. «Куда бы вы хотели поехать?» — и когда она ответила, что у нее нет выбора, он сказал: «Мы поедем на север и посмотрим, что увидим». Они проследовали по восточному берегу Гудзона, и когда они прибыли в деревню Кротон, то встретили там горы. Там была большая изогнутая плотина, часть водопроводной системы города. Дорога шла мимо водохранилища и в горы. Природа стояла прекраснейшая, иногда они восхищались пейзажем, разговаривая о жизни во время войны.

Ланни сказал ей, что он вернулся в Гитлерлэнд и встретился с фюрером и его заместителем. Лорел вздохнула с облегчением, опасаясь, что ее собственная неприятность в Берхтесгадене может помешать его работе. Но он сказал ей нет, он побывал в офисе Гитлера и в доме Гесса, и они не упомянули о ней. Он дал свое толкование полета, мировой тайны номер один, но не сказал, что знал об этом заранее. Он рассказал о грядущем нападении на Россию, и они некоторое время обсуждали, что это будет значить для России, Великобритании и Америки.

Потом их личные дела. Он сообщил о Бьюти и малышке Марселе, Эмили и Софи и остальной части банды. И затем Долина Грин Спринг, и о Лизбет, и ее матери и отце. Лорел сказала: «Они пригласили меня туда на пару недель этим летом, но я не уверена, что выберу время».

«В середине лета в Нью-Йорке очень жарко», — прокомментировал он.

— Я остаюсь в своей маленькой квартире под электрическим вентилятором. Я делаю несколько рассказов, которые мне не нравится прерывать. Вы говорили им обо мне?

— Нет, я думал, что они могут посчитать странным, что я не упоминал о вас раньше.

— Это хорошо. Они, конечно, не одобрят мои проблемы с Германией и, вероятно, того, что я пишу. Если мы когда-нибудь встретимся в их присутствии, пусть они представят нас, и мы начнем все заново.

«Хорошо», — ответил он. — «Я буду рад познакомиться с вами».

Этой обходительности хватило, чтобы перейти к тонкой теме. Ей было бы легко сделать такое замечание: «Лизбет — очень милая девочка, вам не кажется?» или даже: «Разве Лизбет еще не нашла себе ухажёра?» Но нет, она приняла его случайное замечание о том, что ее дядя Реверди вкладывает много денег в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, и считала это достаточной причиной для посещений Ланни. Она проявила сдержанность до крайности, но он должен был признать, что он счел это удобным.

XII

У них была обширная тема для разговора о ее сочинительстве. Он не должен был сдержанно относиться к её рассказу The Herrenvolk, и она не желала этого. Она рассказала о других рассказах, которые она написала или планировала написать. Его знания нацистов могли пригодиться при описании подробностей, и, она спросила, может ли она делать заметки, и он ответил: «Я буду горд». Она сказала ему, что ее тема стала популярной, и редакторы с радостью покупали то, что она написала. «Лондон разбудил их», — прокомментировал он.

Еще более важное откровение. Она хотела набраться смелости и расправить крылья. Она стремилась не просто изображать отдельных нацистов, а написать роман с конфликтом характеров, воплощающих старую и новую Германию. Что он думает об этой идее? Разумеется, он её одобрил, и она пригласила его в мастерскую беллетристики. У него было такое же приключение много лет назад, когда Рик был начинающим драматургом. Он помог ей, так же как он помог Рику, предложив типы и характерные черты. Они были так увлечены, что забыли о пейзаже и заблудились на проселочных дорогах. Но это не имело значения, поскольку у них не было особой цели. Он ехали на восток, потому что там находились Беркшир-Хилс, и он знал, что они прекрасны.

Они нашли придорожную гостиницу и получили приемлемый обед. Никто их не видел, никто не беспокоился об их делах. Как приятно, если бы вся жизнь была литературой. Если бы можно разить своих врагов пером и уничтожить их остроумной последовательностью диалога! Но враги не удовлетворятся тем, что Уильям Блейк назвал «умственной борьбой» [63]. Они бросали бомбы по Лондону, и Der Dicke с ухмылкой сказал Ланни: «Скажи своим друзьям в Нью-Йорке, что у нас скоро будет возможность добраться и до них».

«Что он имел в виду?» — Спросила женщина. — «Просто блеф?»

— Небезопасно утверждать, что все, что говорят немцы, блеф. Я знаю, что они работают над так называемым реактивным двигателем, то есть над ракетами. Это устройство находится в зачаточном состоянии, и когда оно вырастет, пять тысяч километров можно преодолеть, как один.

— Но могут ли они поразить цель на таком расстоянии?

— Кто может догадаться, что может сделать современная наука? У них может быть какое-то телефото устройство. И когда на экране появится изображение города, бомба будет выпущена автоматически.

«Мы все будем жить под землей, как суслики?» — спросила она, и он ответил: «Либо так, либо мы должны отменить конкурентный меркантилизм и построить мир на основе кооперации».

«Не позволяйте моему дяде Реверди слышать, как вы это говорите», — предупредила она. «То, что он называет частным предприятием, для него является единственным богом».

«Хорошо», — с усмешкой возразил Ланни. — «Его частное предприятие должно упрятать под землю Долину Грин Спринг. Новые бомбы не будут различать классы».

XIII

Они не смогли избежать и другую тему разговора. Лорел обнаружила, что она была медиумом, и для нее это стало самой удивительной вещью в мире и объектом исследования в ее свободное время. У нее была подружка, несколько старше ее, которую она встретила в пансионате, где она жила, когда она приехала в город в поисках успеха. Эта подружка приходила к ней по вечерам, а Лорел входила в транс, а подружка делала записи о том, что произошло. Как агент президента хотел бы быть там!

Покойный международный банкир Отто Кан стал «постоянной компанией» Лорел в мире духов. Или в мире подсознания, или в том, как вы решили это назвать. Она никогда не слышала голоса его духа, но ее подруга Агнес слушала его долго и много раз. Она подробно изложила то, что он говорил. Он председательствовал на сеансах с такой же легкой грацией, как и раньше в Нью-Йорке. У него было острое чувство юмора, и он был очень удивлен, что находится в мире духов. Конечно, это не могло быть правдой. Каждый просвещенный человек знал, что это вздор. Но вот он там, и что ним будет? Он не знал, как он попал сюда, так же, как он не знал, как он попал на землю. Его тело, конечно, родилось. Но откуда взялось его сознание? И куда оно ушло? Он не мог описать никому этого места. Но раз он был здесь, то надо получать удовольствие.

Он много знал о том, что происходит в мире. Как его бдительный ум может остаться в темноте? Он высмеивал банковский бизнес, как он это делал в реальной жизни, даже делая миллионы на нём. Он признал, что игра была почти сыграна. Он причудливо сравнивал её с фризаут покером. Игра продолжалась до тех пор, пока один игрок не забирал себе все фишки, и это был конец. Он смеялся над мыслью, что военные долги могут быть когда-либо выплачены. Как выплачены? Даже проценты, оплачиваемые товарами, разрушали промышленность страны, которая их получала.

Агнес упрекнул его: «Вы говорите как красный». И он ответил: «Мне всегда была приятна их компания». Тем не менее, Ланни счел это подозрительным, потому что у него была идея, что что-то глубоко в подсознании Лорел Крестон создаёт Отто Германа Кана из её памяти девочки, а также из собственных мыслей Ланни Бэдда. Если ее сознание могло создавать гаулейтеров и их кузин, почему бы оно могло не повлиять на ее «сознание памяти»?

Но тогда возникла проблема фактов, о которых говорил этот дух. Фактов, которые Лорел была готова клясться, что она никогда не слышала и не могла слышать. Этот «контроль» сообщил ей с издевательской торжественностью, что к нему следует относиться с уважением, поскольку он был и остается командором ордена Почетного Легиона Франции, рыцарем ордена Карлоса II Испании, великим офицером орденом короны Италии, командором ордена короны Бельгии и офицером ордена Святых Маврикия и Лазаря Италии. «И поверьте мне», — заявил он, обращаясь к неизвестной Агнес Друри, — «эти вещи стоят дороже денег, которые вы когда-либо видели за всю свою жизнь».

Как это узнало подсознание Лорел Крестон? Разумеется, ее сознание никогда не слышало ни о чем, кроме первого из этих древних и почетных наград. Вероятно ли, что достойный еврейский банкир когда-либо читал список своих наград в присутствии молодой племянницы одного из своих клиентов? Здесь была одна из самых увлекательных жизненных тайн, и двое друзей долго об этом говорили, обмениваясь опытом и теориями.

За таким разговором и просмотром панорамы западного Массачусетса приятно прошло время. Они поужинали у дороги и вернулись в город поздно вечером. После того, как Ланни оставил ее, как обычно, возле ее дома, он уехал, размышляя: «Если я должен жениться на ней, у меня будет не просто жена, но и ещё первоклассный медиум». Это будет почти двоеженство!

I

На Северном берегу пролива Лонг-Айленд, на полпути между Ньюкаслом и Нью-Йорком, у Ганси Робинов был свой скромный дом. В их саду цвели цветы, и маленькие крошечные светлячки танцевали над голубой водой. У них было два прекрасных ребенка, один из них был темным, как отец, другой блондин, как мать. Они только что вернулись из концертного турне по Среднему Западу, где им аплодировали большие зрительные залы. У них были все деньги, которые они хотели, и больше, чтобы отдать. Они были молоды. Ганси всего тридцать шесть, а Бесс тридцать три. У них было здоровье и великое искусство, которому они служили с религиозной преданностью. Все думали, что они счастливая пара, если таковые существуют на свете. Но, видимо, так не бывает, потому что они были страдающей парой.

Ланни приехал провести с ними день. Они любили его, и его приезд был для них праздником. Он рассказал о своих путешествиях и о большую часть того, что там узнал. Они задавали вопросы о Бьенвеню и Уикторпе и о друзьях, с которыми они общались. Они спрашивали о злых нацистах и трусливых французских коллаборационистах, но почти не комментировали. Они сидели напряженно со сжатыми губами, зная, что, если они выскажут мнения, то могут вступить в спор, а спор превратится в ссору. Они жили вместе на условиях, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах, не обсуждать темы, которые представляли наибольший интерес и имели значение для них обоих. Они читали газеты и журналы, но редко говорили о том, что читают. Если кто-то натолкнулся на новость или мнение, которые казались ему значимыми, то он не осмелится даже привлечь к себе внимание другого, поскольку это может быть воспринято как вызов мнению другого, и поэтому может привести к спорам. Просто отгороди себя и свои идеи и живи с ними в одиночку. А когда с друзьями, пусть говорят друзья!

Единственное, что было действительно безопасно, это музыка. Там были ноты, и не было никаких поводов для несогласия. Что хотел бы услышать Ланни? Он спросил, что они играют, и Ганси сказал, что они показывали Сен-Санса, особенно Rondo Capriccioso. Ланни сказал, что давно его не слышал. Поэтому они сыграли это, и те дикие пропущенные ноты, которые проверяют технику скрипки, отражают всю радость, которую когда-либо ощущали или воображали Гансибесс в юности, природе и любви. Но посреди пьесы возникали небольшие намеки на меланхолию, и скрипка Ганси запричитала так, желая прямо сказать на ухо своему зятю: «О, почему, почему люди не могут понять друг друга и быть терпимыми и добрыми?»

II

В этой семейной ситуации не было ничего уникального. Напротив, это было типично для того, что происходило во многих домах, и в журналах, выражающих мнения в тех странах, где разрешено их свободное выражение. Это был раскол, который произошёл прямо по центру левого движения и который, по мнению Ланни, был причиной торжества фашизма и нацизма. Это было различие человеческих типов, сформулированное психологом Уильямом Джеймсом задолго до того, как этот раскол произошел. Есть здравомыслящие люди, и есть чуткие люди, и все они не согласны между собой о том, что должно быть сделано в мире.

Чуткие единомышленники среди левых называли себя социал-демократами. Они верили в социальную справедливость и надеялись добиться ее благодаря терпеливому труду в просвещении и через демократический процесс политической борьбы и народного согласия. Но здравомыслящие говорили: «Это мечта, которая никогда не осуществится, класс капиталистов никогда не допустит этого». Они приводили примеры политиков, которые поднялись к власти через деятельность в рабочем движении, а затем стали консервативными и предали своих последователей: Рамсей Макдональд и Филипп Сноуден, Бриан и Вивиани, Даладье и Лаваль, гнусный Муссолини — длинный список. Нет, свержение эксплуататоров было жестоким делом. Это нужно делать бойцам, и диктатура пролетариата была единственным способом. До 1917 года это была просто теория, развитая Марксом и Лениным. Но теперь мир видел её в действии. — «Я видел будущее, и оно работает!» Кто теперь, после почти четверти века, мог сомневаться в том, что Советский Союз был отечеством рабочих, и что защита этого отечества была первой обязанностью каждого друга рабочего?

Такова была вера сестры Ланни, неожиданно мятежной дочери Эстер Ремсен и Робби Бэдда. Когда богатые, политически говоря, падают за борт, они падают полностью и со всей своей одеждой. Они привыкли делать, что хотят, и терпение может быть наименьшим из их достоинств. Бесси Бэдд вступила в Коммунистическую партию и следовала линии партии. Она не отрывала глаз от этой линии, что даже не смогла понять, как она колеблется. И если обратить ее внимание на эти колебания, то она будет очень раздражена. Шла капиталистическая война, и Советский Союз держался подальше от нее, и каждый сознательный рабочий в мире должен был придерживаться такого отношения. Какая бы сторона ни выиграла, рабочие этой стороны ничего не выиграют. Различия между капиталистическими нациями были просто пропагандой господствующих классов. В конечном итоге все народы объединятся. Потому что, когда рабочие стали достаточно сильными, чтобы угрожать могуществу своих хозяев, хозяева прекратили так называемую «демократию». Так наступил фашизм, нацизм, фалангизм, и это был неизбежный этап в развитии пролетарской революции.

Ганси вывел из комнаты своего шурина и сказал со слезами на глазах: «Это совершенно безнадежно, Ланни, я не могу больше этого терпеть. Бесс поступает так, что вкладывает слова мне в рот. Она знает, что я думаю, и обижается на это. Это похоже на хождение по минному полю, никогда не знаешь, куда поставить ногу».

— Ты должен быть снисходителен к ней, Ганси. История сейчас довольно сложна для коммунистов.

— Сложна для тех, кто пытается втиснуть русские теории в американскую модель. Как можно представить, что нет разницы между грязными нацистами с их лагерями пыток и полицией и государственными органами здесь в Америке. А ведь американская полиция разрешает Бесс свободно выходить на публичную трибуну и осуждать все, что ей не нравится! И когда она знает, что нацисты убили моего невинного брата и ограбили отца и отобрали все, что у него было! Когда она знает, что они мучают и убивают миллионы хороших немцев только за одно преступление, заключающееся в принадлежности к моей расе и расе наших детей. Потому что ты знаешь, что по нацистской теории, наполовину еврей, может быть только евреем.

— Бесс настаивает, что она ненавидит нацистов так же, как и ты, Ганси.

— Я знаю, теоретически коммунисты ненавидят, но на практике они открыто обвиняют тех, кто борется за уничтожение нацизма. Если послушать разговоры Бесс, можно подумать, что Рузвельт поджигатель войны и самый опасный человек в мире.

— Да, Ганси, я тоже должен жить среди людей с неправильной ориентацией и учиться закусить губы и молчать.

— Но не с тем человеком, которого ты больше всего любишь на свете, Ланни!

— Даже так. Когда я был женат на Ирме, и я был готов ее выдержать. Это она порвала со мной.

— Мне иногда кажется, что Бесс не собирается уходить, Ланни, она была так нетерпелива в последнее время. Мы договорились, но она не может придерживаться нашего договора.

— Ты знаешь старую поговорку, что самый темный час — прямо перед рассветом, и у меня есть идея, что может относиться к твоему делу. Иди в свой кабинет и к своей скрипке, и оставь Бесс для меня на некоторое время. У меня для неё есть новости.

III

Этот летний дом стоял лицом к воде на маленьком мысу. Там были места, где можно было посидеть, внутри и снаружи. Так что, когда погода была прохладной, можно сидеть на солнце, а когда было жарко, уйти в тень. Во второй половине дня в конце мая светило солнце, бросая золотые лучи на голубую воду. Ланни привел сюда свою сводную сестру, сказав, что ему надо обсудить с ней семейные дела.

Когда Ланни впервые встретил свою сводную сестру, она была ребенком, круглолицым, добрым и доверчивым, удивляющимся чуду жизни. Поскольку Ланни был на семь лет старше и приехал из-за границы и свободно говорил по-французски и по-немецки и громко играл на фортепиано, она считала его самым прекрасным человеком в мире. Позже, когда она влюбилась в Ганси, Ланни советовал и помогал ей. И за это она обязана ему долгом, который она никогда не могла погасить. Но по прошествии лет она разочаровалась в нем. Она считала его дилетантом, плейбоем от искусства, зарабатывающим деньги торговлей трудами Марселя Дэтаза и других талантливых людей. Она верила, что он действительно не придерживался фашистских идей. Но она думала, что он надел эту личину, чтобы иметь возможность посещать денежные круги в Европе. Если бы это был какой-то другой человек, она бы подумала, что с ним нельзя иметь дело.

Для себя Бесс выработала две жизненные цели. Во-первых, стать достойным аккомпаниатором для виртуоза Ганси. А во-вторых, положить конец эксплуатации человека человеком по всей земле. По словам критиков, в первом она добилась достаточно хороших успехов. Общая тенденция критики заключалась в том, чтобы относиться снисходительно к жёнам, но они ни разу не сказали, что она испортила исполнение. Но, увы, было трудно понять, достигла ли она значительного прогресса на сегодняшний день во второй цели. И беспокойство по этому поводу привело к тому, что ее лицо стало тоньше, а выражение ее лица было серьезным, даже суровым. Она одевалась просто, даже на концертную сцену, и ничего не делала, чтобы привлечь к себе внимание. Ее льняные волосы превратились в две длинные косы и образовали вокруг её головы корону. Она получала часть концертных заработков, и большую часть она отдавала партии. Ланни называл ее внучкой пуритан. Он говорил это в шутку, но в действительности он так думал.

Когда они уселись рядом с летним домом, глядя на пролив, усеянный белыми парусами, Бесс начала с ее характерной раздражительностью. — «Я знаю, о чем ты хочешь поговорить со мной, Ланни. Мой муж в своей душе готовится к войне, и он ожидает, что я не буду недовольна этим».

— Многие люди готовятся к войне, и не только в душе, Бесс.

— Я знаю. Вся страна перешла на войну, а я ее ненавижу, я ее ненавижу! Я никогда не соглашусь с ней!

«Послушай, дорогая», — сказал он. — «У меня есть информация, которую ты должна знать, но тебе придется дать мне обещание и серьезно относиться к нему. Это должно быть только для тебя. Ты не вправе передать её никому».

— У меня тоже есть источники информации, Ланни, и может быть, я уже знаю, что ты собираешься мне рассказать.

— Я совершенно уверен, что это не так. Если это не будет новостью для тебя, тогда, конечно, ты можешь располагать этой информацией. Но если это будет новостью для тебя, тебе придется подождать, пока ты не услышишь об этом из других источников, кроме меня. Я не могу рассказать тебе о причинах этих ограничений, но я не могу рисковать тем, что моя сестра станет источником этой новости, и особенно в то время, когда я здесь или только что был здесь.

— Ты говоришь очень загадочно, Ланни, я обещаю, конечно.

— Очень хорошо. Известие состоит в том, что Гитлер собирается напасть на Советский Союз чуть больше, чем через месяц.

Она уставилась на него, и кровь отхлынула с лица. Она крепко сжала руки перед собой так, что суставы побелели. — «О, Ланни! Как ужасно!» И затем: «Откуда ты это знаешь?»

— Мне об этом сказал Гитлер и подробно рассказал о своих планах, так же как и Гесс. И Геринг практически признал это. Спланировано всё до последнего пункта, и теперь армии перемещаются на фронт.

— Но Ланни! Как это они могут объяснить?

— Гитлер не будет ничего объяснять, он берет то, что хочет.

— Но у него есть договор о ненападении с Советским Союзом!

— Для него он ничего не значит. Договор должен успокоить русских, пока Гитлер не будет готов. Гитлер должен иметь нефть, он не может победить в этой войне без неё.

— Но, Ланни, этот человек сумасшедший! Красная армия будет каменной стеной!

— Это может быть, но он так не думает. Он думает, что его танковые дивизии прорвутся и окружат все корпуса, целые армии за раз, и разобьёт их на куски. Нам придется подождать и посмотреть.

— У Красной Армии тоже есть планы, Ланни, мне рассказали о них, они будут отступать и продолжать сражаться вплоть до Урала, если это необходимо.

— Конечно, я так надеюсь, но я тоже боюсь. Я просто не знаю, что произойдет.

Взглянув на лицо его сестры можно было понять, что она страдает от физической боли. — «О, Ланни, какая ужасная вещь! Эта такая страна, которую создавали Советы! Три пятилетних плана! Великие плотины, мосты, шахты, заводы! Ланни, я чувствовал, что владею этой страной и всем в ней! Это была моё Социалистическое Отечество, страна рабочих!»

— Я знаю, дорогая, тебе придется подождать и сохранить свою отвагу. То, что было построено, может быть легко восстановлено.

— Слушай, Ланни, ты меня ограничиваешь, но это ужасно. Советы следует предупредить!

— Тебе не обязательно иметь это на твоей совести, Уманский предупреждён.

— Кто ему сказал?

— Я не могу сказать, но это был кто-то гораздо более заслуживающий доверия, чем ты или я. В этом я могу тебя точно заверить.

— И как он это воспринял?

— Он отказался в это поверить. Это было около двух месяцев назад, и я не сомневаюсь, что теперь он передумал. Дело продвинулось до такой степени, что все инсайдеры знают об этом. Армии в нескольких миллионов человек не могут быть собраны на фронте в несколько тысяч километров, чтобы это не обнаружили шпионы. Ты должна понять, что фронт уже проходит не только по границе Германии, он всюду на чужой территории, где крестьяне постоянно приходят и уходят. Ты можешь смело рассчитывать, что ни одна немецкая дивизия не может быть перемещена, чтобы об этом не узнали в штабе Красной Армии.

— Полагаю, это правда, и, конечно, им придется сражаться. Но мысль об этом заставляет меня чувствовать физическую боль.

— Тебе придется столкнуться с этим рано или поздно, девочка, и я думаю, что было бы лучше раньше из-за Ганси.

IV

Ланни некоторое время сидел и смотрел на тихие воды пролива, который был и местом развлечений, а также и торговым каналом для огромного мегаполиса. Он хорошо понимал, какая буря страха и горя должна быть в душе этой женщины. Справедливо или неправильно, она сосредоточила свои надежды на социальном эксперименте, который пытались проводить в Советском Союзе. И она мечтала, что этот эксперимент может продолжаться непрерывно, пока капиталистический мир рвал себя на клочки. Столкнувшись с этой новой ситуацией, нужно было перевернуть все ее мысли с ног на голову.

Наконец, он мягко сказал: «Знаешь, Бесс, у тебя на руках есть великий человек. Ты должна думать не только о его счастье, но и о счастье, которое он дает миллионам других».

«Да, я знаю это». — В её голосе звучало смирение.

— Ты помнишь, что два года назад я сказал тебе о возможности сделки между Сталиным и Гитлером. Тогда ты смеялась надо мной и даже немного рассердилась. Теперь в партийной линии должно произойти другое изменение, на прямо противоположное. Я подумал, что это может помочь вам, если у тебя будет время, чтобы настроить свой ум, и особенно свои эмоции.

— Ланни, мы должны выдерживать много насмешек за то, что у нас есть партийная линия, и нужно следовать ей. Это достаточно просто для знаменитостей, которые зарабатывают на роскошную жизнь писаниями для капиталистической прессы. Им не нужна преданность, только острое словцо. Коммунисты воюют с тех пор, как была основана партия. А на войне нужна дисциплина, нужно подчиняться приказам, даже тогда, когда считаешь их неправильными.

«Я знаю все об этом», — сказал он, потому что его дядя Джесс объяснил это ему, когда он был мальчиком. — «Если ты чувствуешь так, то можешь работать лучше. Со мной все в порядке. Мне нужно сохранить счастье Ганси, а также твоё. Тебе придется принять его точку зрения, ты понимаешь».

«Полагаю», — сказала она очень медленно и неохотно». — «Пока я не всё это могу осознать».

— Ты должна, как добрый солдат. Ты станешь поджигателем войны. Ты будешь думать, что Рузвельт — величайший президент, который когда-либо был у этой страны. Ты станешь приятелем и близким другом старого доброго Винни.

— Не дразни меня, Ланни! Это ужасная трагедия.

— Да, дорогая старушка, но мы могли бы получить немного удовольствия от жизни, когда мы увидим, как седьмой прямой потомок герцога Мальборо тесно и активно сотрудничает с красным бандитом сыном сапожника из Тифлиса. Одно это может время от времени вызывать у тебя улыбку!»

— Это действительно произойдет, Ланни?

— Пойми, все это под семью замками секретности. Причина, по которой Гесс полетел в Великобританию, заключалась в попытке убедить Седди Уикторпа и других умиротворителей заключить сделку с ним. Суть этой сделки Германия завоюет Россию, а Великобритания не будет вмешиваться.

— Это то, чего я боялась больше всего на свете.

— Я знаю, Господь с тобой! Это не соответствует теории классовой борьбы. Похоже, что у твоих английских предков есть определенные моральные стандарты даже старше капитализма, а Ади Шикльгрубер не соответствовал им. Британцы отказываются доверять ему.

— Но будут ли они доверять Сталину?

— Я только знаю, что у них под стражей находится Руди Гесс, и они притворяются, что ведут с ним переговоры. Тем самым выведывают у него все секреты, которые могут. А между тем, старый добрый Винни уже имеет всю написанную речь, которую он намеревается произнести в день вторжения Гитлера в Россию. И речь будет о братском приветствии партнера в праведной войне. О Гессе я действительно сам всё знаю. А о речи Рик рассказал, что он слышал и верит в это. Черчилль выводит из терпения своих друзей, заставляя их слушать, как он репетирует свои «цветистые» речи.

— Ланни, это облегчает мою душу.

— Да, дорогая, и ты можешь заняться и приспособиться к новому миру. Мое предложение состоит в том, что ты не расскажешь Ганси, что я тебе сказал. Поиграй с ним, ради своей любви, пусть он думает, что он постепенно обратил тебя на путь истины. И это сделает его самым счастливым человеком на берегу Коннектикута.

Бесс не могла удержаться от улыбки. «Ланни, ты плут — самый проницательный, которого я знаю, и которого я люблю».

— Не прыгай сразу, понимаешь, потому что это может вызвать подозрение. Приведи довод и позволь ему убедить тебя шаг за шагом. Признай, что есть такие вещи, как моральные стандарты, даже в классовой борьбе. Признай, что Гитлер может быть чуть хуже Рузвельта. Признай, что в Америке больше свободы слова, чем в Нацилэнде. Признай, что Америка должна вооружиться в том мире, где вся Европа является вооруженным лагерем. Признай, что ты надеешься увидеть победу Британии, а на следующий день, что ты готова признать, что ленд-лиз может и не быть самым худшим из преступлений. Делай это легко и мало-помалу. Как переносишь большой груз в одно место!

V

Ланни спросил свою сводную сестру о дяде Джессе. Она была на собрании, где он выступал. Он был старым и худющим, но все еще полным огня. Она очень коротко переговорила с ним. И у неё остался его адрес, который она передала Ланни. Он проживал в малоизвестном отеле в районе Грамерси-парка, недалеко от Юнион-сквер, где Комми, как их называли, имели свою штаб-квартиру. Когда Ланни вернулся в город, он позвонил по номеру. В трубке раздался насмешливый голос, которого он не слышал больше года. Ланни сказал: — «Это твой друг из Бьенвеню. Прогуляйся вокруг парка, и я тебя подберу». Эти двое были тёртыми калачами и умели уклоняться от слежки полицейских и их шпионов.

Маленький парк, который был меньше, чем городской квартал, был окружён железным забором и, по-видимому, посещался только нянями и детьми из домов, стоящих перед ним. Ланни не думал, что нацистские агенты Нью-Йорка будут следить за всеми коммунистами, поэтому он один раз объехал вокруг парка и проследил, чтобы за его машиной не было слежки. Впереди маячила высокая прямая фигура, бросающая вызов возрасту, и совершенно лысый скальп, бросающий вызов погоде. Ланни подъехал, и энергичный старик вскочил машину, и они уехали.

— Ну, дядя Джесс! Я скучал по тебе в Париже, а потом в Лондоне, я полагаю.

— Тебе надо было приехать в Москву. Стоит увидеть город, где будут приняты мировые решения.

Эта пара спорила друг с другом почти четверть века. Это было почти такое же противостояние, как у Ганси с Бесс. Но здесь оно происходило с чувством юмора. Чуткий Ланни полагал или, во всяком случае, надеялся, что благоразумие может повлиять на человечество, и что социальные изменения могут произойти без резни и потерь. Здравомыслящий Джесс сказал излишне оптимистичному мечтателю, что человечество не было сделано таким образом, и его история была написана кровью, а не чернилами. Буржуазная политика была фарсом. И, конечно, он должен был это знать, находясь уже более десяти лет во французской палате депутатов.

Если бы его спросили, зачем он там оставался. Он ответил бы, что это была платформа, с которой он смог говорить народу Франции. Во-первых, о мошенниках, которые их представляли, и, во-вторых, о тех интересах, которые диктовали деньги. Если бы его спросили о положении Франции в настоящее время, то дядя Джесс ответил бы, что оно было, несомненно, хуже с материальной точки зрения, но лучше интеллектуально, поскольку, по крайней мере, французы больше не обманывались. Они знали, кто их враги. Но если его спросить, что французы могли бы с этим поделать, то прослушали бы лекцию марксистско-ленинских теорий. Ланни не спрашивал, потому что он все это слышал раньше, и сказал своему дяде-пропагандисту, что это похоже на грамм-пластинку.

Ланни рассказал об обитателях в Бьенвеню, и как они ладили под режимом Виши. Потом о Ньюкасле и о людях там. Он не упомянул Джесса Робби, потому что Робби ненавидел и боялся своего почти зятя, и не испытывал к нему никакого чувства юмора. Было вполне справедливо упомянуть Робби Джессу, потому что у Джесса было чувство юмора, и, конечно, он воспринимал ненависть и страх Робби, как само собой разумеющиеся. «Полагаю, он зарабатывает деньги бочками», — заметил дядя, и племянник ответил: «Цистернами». Он не вдавался в подробности, не желая поставлять материал для красных выступлений Джесса в Нью-Йорке.

VI

Красный депутат рассказал о своих приключениях, побеге из оккупированной нацистами Франции в Россию. Он и его жена не осмелились путешествовать вместе, поэтому она уехала к родственникам, которые были крестьянами в Нормандии. Предположительно, она все еще была там. Он не имел возможности общаться с ней и мог только надеяться, что она не была среди тех, кто был «сдан по требованию» нацистам. Миллионы семей были разбиты и разбросаны по всей Европе. Поляки и чехи, бельгийцы и французы, и прежде всего евреи и левые, которые понятия не имели, увидят ли они снова своих мужей или жен, родителей или детей. Если это правда, что нищета любит компанию, то Джесс Блэклесс мог бы найти большую компанию среди беженцев прямо здесь на острове Манхэттен.

Он рассказал о своей жизни в Советском Союзе, стране своей мечты, где все мечты сбылись. Все работали, и каждый день работа приближала их к цели социализма. Все были бедны по американским стандартам, но это было не потому, что советская система не могла производить товары. Это было потому, что проклятые нацисты вынудили, чтобы все, что осталось от скудного прожиточного минимума, шло на военное производство. Сам Джесс не простаивал. Он был принят в качестве советника по делам Франции в Наркомат иностранных дел и прочитывал гранки издания на французском языке журнала Интернациональная литература. Кроме того, он нарисовал несколько картин, которые русские хвалили и демонстрировали. Их любовь к искусству имела глубокие корни, и они в максимальной степени использовали каждый талант, проявляемый малым ребенком или франко-американским беженцем на восьмом десятке.

Короче говоря, здесь был тот самый старый дядя Джесс, которого Ланни знал последние двадцать семь лет, и который не изменился ни на частицу, за исключением того, что у него стало меньше волос на голове и еще больше морщин на его худощавом лице и тощей шее. Он по-прежнему был неисправимым идеалистом, исповедующим философию циничной суровости. Человеческая природа несовершенна, и ее нужно было дисциплинировать и муштровать, особенно в военное время. Война, которая представляла интерес для Джесса, была не между капиталистическими государствами, которая продолжалась веками и могла продолжаться тысячу лет, не принося никакого прогресса человечеству. Война дяди Джесса была классовой борьбой, которая должна была закончиться победой пролетариата всех стран и созданием бесклассового общества. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир! [65]

Джесс не знал, нападут ли нацисты на Советский Союз. «Такие вопросы известны только лидерам», — сказал он, — «и нельзя задавать вопросы, особенно если ты иностранец. Но из вопросов, которые они задали мне, я понял, что они боятся этого, и напрягают все силы, чтобы подготовить самих себя».

«Я могу сказать больше», — ответил агент президента. Он не сказал: «Гитлер сказал мне». Он даже не сказал: «Я точно знаю». Если Константин Оманский, личный друг и доверенное лицо Сталина, получил информацию, то Ланни не следовало бросаться в глаза, куда бы он ни пошел. Он заметил: «Я считаю, как это принято считать само собой разумеющимся среди знающих людей. Очевидно, что Гитлер должен иметь нефть, а Украина — это самое близкое место».

Красный художник ответил: «Ты можешь сказать этому сукину сыну, что он не получит нефть с Украины. По крайней мере, несколько лет. Русские не оставят врагу ни лачуги, ни былинки. Нефтяные месторождения будут полностью разрушены, и каждая скважина будет залита бетоном. Нацистам придется начинать все заново».

— Это очень важно, дядя Джесс, потому что это даст Британии время вооружиться, а этой стране время, чтобы помочь ей.

— Я знаю об этом через друзей. Русские готовятся переместить целые заводы на Урал и даже в Сибирь, и установить их там, и начать их работу через несколько недель. Всё было продумано до мельчайшей подробности, все будет помещено в поезда, и не только машины, но и оргтехника и архивы. Гитлер не найдет ничего, кроме пустых стен. И они будут служить крепостями, пока он не разнесёт их на куски бомбардировками или артиллерией.

VII

Всегда есть о чём поговорить, когда есть много общих родственников и друзей. Джесс хотел знать все о Париже, о котором он тосковал. Он хотел слышать обо всех, с кем встречался Ланни, и том, что они сказали. Какими были газеты, и кто писал для них? Что играли в театрах и на экране? Геббельсовскую продукцию, конечно! И что говорили люди и думали? Ланни не мог рассказать об этом, но у него была увлекательная история о Виши, которую посетил Джесс. Фактически, депутат был по всей Франции, рисуя картины, агитируя против буржуазии или просто наслаждаясь жизнью на свой небольшой доход. Пятьдесят лет назад он уехал в Париж, когда умерла его бабушка и оставила ему наследство. Он писал такие захватывающие письма, что его сестра Мейбл не могла устоять, пока не получила возможность присоединиться к нему. Когда он увидел ее в возрасте семнадцати лет, он назвал ее Бьюти. Ей понравилось это имя, и она сохранила его. Кроме того, она полюбила Париж и никогда не возвратилась в дом проповедника.

Сейчас Джесс хотел узнать о ней. И о Софи и Эмили и других дамах на Лазурном берегу. Могли ли они получать деньги из Америки, и было ли там достаточно пищи, и как работали почта и телефоны? Страдает ли Бьюти по-прежнему от embonpoint, и все еще говорит о диете? И этот ее брак, самая забавная вещь, которая когда-либо случалась! Само слово «духовность» было красной тряпкой для этого быка Блэклесса. Сама мысль о его мирской и модной сестре в сочетании такими понятиями заставляла его хихикать. Это было похоже на возвращение в баптистский приход, в котором она родилась и из которого она так стремилась убежать. Но Ланни сказал: нет, всё совсем не так. У Парсифаля не было веры и не было прихода. Он просто любит тебя. Красный депутат сказал: «Я скорее умер бы от скуки».

Но через пять минут он рассказывал о мальчишке чистильщике сапог, которого он нашёл на Юнион-сквер. Теперь этот мальчишка три раза в неделю приходил позировать. Самый расторопный маленький gamen с такими блестящими черными глазами, которых ты никогда не видел, даже на лице Даго. В первый раз, когда он пришел, его лицо было недавно вымыто, и Джессу пришлось отправить его обратно, чтобы снова привести его в нормальный вид. Он процитировал несколько очаровательных замечаний, сделанных этой моделью, и Ланни сказал: «Понимаешь, дядя Джесс, ты любишь своего маленького Даго именно так, как Парсифаль Дингл любит всех в Бьенвеню. Единственное различие заключается в том, что ты свою любовь выбирашь с классовых позиций. Они должны быть пролетариями с грязными лицами».

Ответ красного депутата был: «Фу, выдумка!» Он хотел быть сентиментальным, но не признавал этого. И меньше всего он хотел иметь какое-либо отношение к религии, опиуму для народа. Если хотеть разозлить его, надо просто сказать, что коммунизм — самая новая религия человечества! Сравнить его догматизм с выступлениями апостола Павла перед язычниками, а его речи в Палате депутатов с речами Иакова, брата Иисуса!

Даже члены собственной семьи Джесса не смогли избежать этого евангельского рвения. — «Шутки в сторону, Ланни, ты действительно должен посетить Советский Союз. То, что ты увидишь там, станет для тебя откровением. В одном из новых колхозов есть все кооперативные службы. У них даже есть установки по приготовлению газированной воды и кафе-мороженое!»

— Мне говорят, что сейчас они не приветствуют туристов, дядя Джесс.

— Естественно, они должны быть осторожны с теми, кого они впускают. Но тебе не нужно беспокоиться, я могу устроить это для тебя в любое время.

«Хорошо», — улыбнулся Ланни. — «Возможно, я воспользуюсь твоим предложением, но сначала я подожду и посмотрю, как поведет себя твой друг дядя Джо, когда его друг Ади Шикльгрубер прыгнет ему на шею».

VIII

Ланни ушел и написал отчет о важных вопросах, которые он узнал на этой встрече. Затем он позвонил домой своему другу Форресту Квадратту. Ему сказали, что нацистский агент выехал в Нью-Джерси, где он создал издательское дело. Ланни позвонил туда и выехал в дождливый день. Когда он приехал, то был удивлен. Дверь открыл сам Форрест. Но вместо того, чтобы пригласить его войти, вежливый агент спросил: «Не покатаешь ли меня на автомобиле?» Конечно, Ланни согласился, и когда они были в машине, другой пояснил: «Правительственные ищейки в последнее время уделяют мне много внимания, и я подумал, что было бы лучше для нас обоих, если бы мы говорили, где нас нельзя было подслушать».

— Это очень мудро, Форрест. Мне нужно много рассказать, и мне не нравится, когда ФБР весит у меня на хвосте.

— Они пытаются следить за мной, но я не думаю, что им это удаётся. Поверь мне, я умею заметать следы!

— Надеюсь, ты не говоришь обо мне, Форрест. Это может сыграть дьявольскую с моей возможностью получать паспорта.

— Поверь мне, я не новичок. Кажется чудесным, что ты смог посетить Европу, и я никогда не сделаю ничего, чтобы помешать этому.

Прямо там Ланни решил, что он не скажет этому нацистскому пропагандисту, что он посещал Германию. Если Квадратт слышал об этом, то все в порядке. Но Ланни говорил о Франции Виши, где жила его мать, и о Лондоне, где жила его дочь. Он будет говорить достаточно свободно, чтобы вдохновить германо-американского пропагандиста на взаимность.

В это время нацисты и их друзья проводили отчаянную кампанию, чтобы свернуть помощь Америки Британии. Их радиопередачи шли по всей стране днем и ночью. Там шло хвастовство успехами своих подводных лодок, и о победах их армий на Ближнем Востоке. У них были Крит и Ливия. Они были готовы взять Сирию и Суэц. Англичане больше не осмеливались использовать Канал, и были вынуждены направлять свои корабли вокруг Африки, страшная нагрузка. «Глядите в оба!» — пел доктор Геббельс. И, конечно, Квадратту пришлось писать, как и всем остальным.

Но он был проницательным человеком, и в частном порядке он ясно дал понять, что сам не обманывает себя. Возможно, удаленность от сцены позволила ему увидеть вещи в лучшей перспективе. Во всяком случае, он признался: «Я беспокоюсь, Ланни, эта война тянется слишком долго. Прошел почти год с тех пор, как мы вошли в Париж, и с тех пор мы не добились существенных успехов».

— Мы взяли Балканы, и это огромная территория.

— Я знаю, но это не территория, которая имеет значение.

— Это пшеница из Венгрии и нефть из Румынии…

— Да, но этого недостаточно.

— Это пиломатериалы и полезные ископаемые, огромная масса ресурсов.

— Но Англия продолжает держаться и вести блокаду, которая задушила нас в прошлый раз. А эта страна готовится к войне. Мы не должны обманывать себя, Ланни, вот что происходит. Мы должны что-то делать с этим!

— Что мы можем сделать, Форрест?

И вот, что хотел бывший поэт. Он хотел, чтобы сын крупного производителя самолетов публично выступил против милитаристов. Ланни и Ланни один, своего рода Супермен, должен перевернуть американское мышление! Его друг стал красноречивым по поводу чудес, которых он мог достичь, выйдя на общественные трибуны, в стиле конгрессмена Фиша, сенатора Рейнольдса и Чарльза А. Линдберга. Объявить о крестовом походе и совершить тур по стране! — «Кстати, вы могли бы заработать много денег, Ланни — гораздо больше, чем заниматься картинами».

У другого было достаточно времени на объяснения, что он не может этого сделать. Он не был оратором и боялся до смерти трибун. Он забудет все слова, которые хотел сказать. Этой чрезмерной скромности он придерживался, несмотря на все уговоры его друга. Он не был публичным человеком. Его талант заключался во встречах с ключевыми людьми и передаче им ключевых идей. Сам фюрер выявил его талант и поручал Ланни доносить определенные вещи. Ланни встретил Курта Мейснера в Париже. Там он получил новые поручения и собирался отправиться в путешествие, чтобы выполнить их. Торговля картинами, хотя и прибыльное дело, было в действительности прикрытием для продвижения национал-социализма.

IX

Этому возразить Форрест Квадратт не имел права, поэтому был вынужден отказаться от своего плана. Он спросил о деле Гесса, в котором он был полностью не осведомлён. Очевидно, канал связи между Нью-Йорком и Берлином работали только в восточном, а не в обратном направлении. Ланни сказал, что он совершенно уверен, что Руди никогда не сделал бы ничего без одобрения фюрера. Он был отправлен в Шотландию. Это было последним усилием подружиться с Великобританией. Должна быть начата какая-то большая летняя кампания. Ланни не знал какая, но думал, что это может быть через Испанию.

Квадратт очень осторожно предложил Россию, и Ланни догадался, что тот знал больше, чем говорил. Они обсудили перспективы, и бывший поэт еще раз показал, как сильно он волновался. Россия была настолько обширной и такой бесформенной, что это было бы похоже на удары в пуховую подушку. Настоящая причина, по мнению Ланни, заключалась в том, что Квадратт ненавидел Британию так сильно, что он не хотел видеть какую-либо часть силы Германии, израсходованную в другом месте. — «Британия наш враг, и пока мы ее не победили, мы ничего не сделали».

Ланни сказал: «Да, но вы должны видеть, что, если мы победим Россию этим летом, мы сможем направить все наши силы на запад, чего мы не осмеливаемся сейчас». Как хорошо быть немцем и располагать огромными ресурсами вермахта во время езды в дождь по Нью-Джерси!

Квадратт свободно говорил о своей деятельности. О книгоиздательском бизнесе, о журнальных статьях, о речах, которые он писал для сенаторов и конгрессменов, о крестовых походах матерей, которые он поддерживал. Дамы приходили в Вашингтон и осаждали офисы на Капитолийском холме. Они кричали и впадали в истерику в Ротонде Капитолия. Некоторые из них были «тронутыми», радостно признался агент, но все они были полезны. Он сделал все, что мог придумать, но он должен был признать, что проигрывает, увы. Поджигатели войны были наверху с Рузвельтом во главе. И как Квадратт ненавидел его, и какой язык он использовал!

Ланни пошел к Хайншу и рассказал, что Курт Мейснер чрезвычайно заинтересовался идеей убрать этого Человека с дороги и обещал доложить об этом фюреру. Возможно, Хайнш получил какое-то сообщение об этом. Хайнш сказал, что сложно отправлять сообщения по этому вопросу. Их можно передавать только лично с доверенным человеком. Он сказал, что его собственные сообщения были расплывчатыми. Люди, которые работали над этим, держали язык за зубами. Ланни не мог делать никаких намеков без риска, поэтому он свернул разговор на лорда Сан Симеона, который недавно начал вести личную колонку в сети своих газет. Ланни сказал: «Я считаю это своей заслугой, потому что я предложил ему эту идею, но, несомненно, другие делали то же самое».

«Я разочарован в колонке», — заявил другой. — «Старик говорит много и сбивчиво и большую часть ни о чём».

«Я не могу сказать, что согласен с этим», — ответил Ланни. — «Я читал колонку всякий раз, когда я мог ее ухватить, и я сделал вырезки из некоторых, которые мне понравились. Я знаю, что это понравится мистеру Херсту, когда он узнает, что я о них думаю. Вы психолог, и поймёте идею». Это происходило в конторе пароходства, и Ланни принёс портфель. Он принёс его, чтобы повлиять на Хайнша. Он извлек папку и из папки кучу отмеченных вырезок. «Это способ побаловать богатых», — сказал он с усмешкой, которую разделил его спутник. — «Представьте себе, что мы в Сан Симеоне. Это, мистер Херст, моя идея о государственной мудрости». Ланни зачитал:

«Уинстон Черчилль, премьер-министр Англии, неоднократно заявлял, что согласится только на мир при победе.

«Какой победе?

«Чьей победе?

«Англия не смогла добиться победы, даже когда на ее стороне были Польша, Норвегия, Голландия, Бельгия и Франция…

«Англии был предложен мир, который уважал бы и защищал бы целостность Британской империи, Разве, это не эквивалент мира победы? Или он имеет в виду, что не будет мира, пока Англия не захватит континент Европы, и силы Оси не рухнут на колени и не склонят шею перед другим Версальским договором?

«Да, мистер Херст, это моя идея дальнозоркости, а также решительной манеры письма. Это абсолютно правильно и соответствует фактам, я знаю, потому что это сам фюрер сказал мне, и это именно я говорил более года всем его друзьям во Франции, Великобритании и Соединенных Штатах. А потом о японцах:

«Мы в Америке стали причиной союза Японии с Россией, так же как Англия добилась союза Германии с Россией. Мы ограничивали все больше и больше нашу торговлю с Японией. Мы сделали невозможным для Японии получить от нас продукты и материалы, которые были абсолютно необходимы для ее выживания….Мы должны только справедливо и дружелюбно относиться к Японии, чтобы установить прочный мир между Японией и Соединенными Штатами. Мы должны только прекратить совать свой назойливый нос в ее дела, чтобы не получить по носу. Мы должны помнить о собственном бизнесе и не вмешиваться в дела других людей, чтобы быть в мире со всем миром.

«Я тоже знаю, что это правильно. Мистер Херст, потому что именно это сказали мне японские представители в Лиссабоне через несколько дней после появления вашей колонки. Только, конечно, они использовали более вежливый язык. Это люди, которым никогда не откажешь в любезности. Я уверен, что в последующие годы вы будете гордиться этими высказываниями. Вы могли бы поставить их на первые страницы ваших газет, чтобы мир читал всё остальное время. Или, может быть, вы могли бы выгравировать их на своем мавзолее, например, как Геттисбергское послание в Мемориале Линкольна».

Заканчивая эту речь, Ланни заметил: «Это может быть несколько преувеличено, но вы видите, к чему я клоню».

Нацист ответил: «Ради бога, уезжайте в Калифорнию и попробуйте это на нем! Это может стоить миллион долларов!»

X

Так много времени потрачено на политику. Но ведь есть и бизнес. Ланни вызвал стенографистку и продиктовал письма своим клиентам, рассказывая, что у него есть и что он видел, и какие есть цены. Он планировал поездку в несколько городов, потому что в этой профессии необходимо использовать таинственный атрибут, называемый обаянием. Необходимо заставить богатого коллекционера искусства осознать, что он находится на службе общества, и это ценится только разборчивыми душами. В противном случае он мог бы купить драгоценности для своей жены, или его сын мог бы получить деньги и потратить их на девочек хористок, или его дочь на дирижёра джаз-банда в ночном клубе! В эти современные дни процветает конкуренция, а мир настолько полон вымогательства.

Кроме того, будучи человеком, а не машиной, Ланни Бэдд ел, спал и наблюдал со своим коллегой Золтаном Кертежи, что делают новые люди с искусством живописи. Экспрессионисты, сюрреалисты и абстракционисты делали все возможное, чтобы запутать публику. Но они оставили эту пару совершенно равнодушной. Иногда Ланни сталкивался с кое-кем из своих старых друзей, с теми, кого он встречал в те дни, когда был «мистером Ирма Барнс». Среди них были красивые женщины, и они тоже научились пользоваться таинственным атрибутом, называемым обаянием. Им больше не нужно ждать, чтобы их пригласили. У них были свои деньги, и они получали то, что они хотели. Таким образом, неизбежно, Ланни пришлось много думать о женщинах. Как бы он ни старался думать о спасении мира от нацизма и фашизма.

Он думал о Лизбет. Он знал, что сделал ее несчастной, и жалел об этом. Он хотел бы оказаться в Балтиморе и сказать ей, что он не такой, каким она себе его представляла. И grand monde, в котором она мечтала жить, был далеко не таким сияющим элегантным местом, которое она себе представляла. Он подумал о Пегги Ремсен и твердо решил не совершать с ней ту же ошибку. Чаще всего он думал о Лорел, потому что она была здесь, и все, что ему нужно было сделать, это набрать ее номер телефона и сказать: «Пойдем гулять». И ему тяжело было сдержать себя и не протянуть руку и выполнить эту легкую операцию.

Он сказал себе, что он должен ей однажды, и он это дал. Но почему он должен ограничивать себя таким образом? Почему один день был долг и два дня — грех? Она хорошо провела время и признала это. И, конечно, он тоже. Неужели она ждала в надежде, что он позвонит ей еще до того, как отправится в неизвестные районы мира? Двигалась ли её рука к телефону с мыслью вызвать его? Ни разу в их дружбе она не делала этого, кроме того раза в Берлине, когда ее жизнь была в опасности. Она была старомодной дамой, и если мужчина не хочет ее, она никогда не захочет его. Мысль, что она, возможно, хочет, согрела его.

Затем тоже возник вопрос о книге, которую она планировала. Он интересовался этим и не мог не думать об этом. Ему в голову приходили идеи. Разве не нужно поделиться ими с нею? А разве так можно, не делать этого? Он знал Германию гораздо лучше, чем она. Он изучил во время долгих посещений Германии с детства все типы немцев, нацистов, анти-нацистов и до-нацистов. Разумеется, он должен передать эти знания ей! В какой момент доброта превращает грех в обязанность или долг в грех?

Кроме того, в какой момент осуществление воображения становится грехом? Ланни собирался в поездку. И что могло помешать его воображению взять с собой леди? Он не мог представить ее своим эксклюзивным клиентам. Но почему он не мог оставить ее в комфортабельном отеле, пока он занимался своим картинным бизнесом, а потом забрать ее и укатить в следующий город? Он знал так много приятных мест для пребывания и много интересных тем для разговора! Если бы Лорел поехала, он мог бы даже добраться до Калифорнии. Он не мог отвезти ее в Сан Симеон, но какое прекрасное время они могли иметь в этих «мотелях» по пути и в лагерях отдыха замечательных национальных парков!

Да, было много способов провести отпуск, даже не уезжая так далеко! Ланни ходил под парусом на Лазурном берегу, а также по реке Ньюкасл и Проливу Лонг-Айленд. Он представил себе одномачтовую яхту с каютой в каком-то месте, где никто не знал ни агента президента, ни автора журнальных рассказов. Скажем, в Заливе Барнегат. Какие пикники там можно устроить! Или они могут отправиться в поход в Адирондак. Погода скоро будет достаточно теплой, и у него были яркие воспоминания о посещении там приятного «лагеря», принадлежащего Гарри Мерчисонам. На одном из тех уединённых озер, окружёнными соснами и елями, они катались бы на байдарке и ловили бы форель. А потом на берегу и жарили бы её тонкими ломтиками. Они могли бы арендовать то, что называлось открытым лагерем. Строением, стоящим над озером, и с костром, пылающим впереди, чтобы согреть его на ночь. Ланни не хватало практики в заготовке и рубке дров, но он думал, что справится с этим, если попытается. И, конечно, он без труда мог это вообразить.

Этот факт был примечателен тем, что во все эти воображаемые поездки он брал с собой Лорел Крестон. Причина в том, что он знал, о чём с ней можно разговаривать. Но когда он был с Лизбет, воображаемый разговор быстро затихал. Дочь Холденхерстов производила на него впечатление только своей молодой свежей красотой, и когда его кровь требовала ему взять ее на руки. Его интересовала Пегги Ремсен, пока он был в картинной галерее или в доме своей мачехи, которая хотела, чтобы он был «хорош» с ней. Но из Лорел всегда били фейерверки, интеллектуальные ракеты и устные цветные декоративные огни. Его выбор общения с ней был частью этого процесса естественного отбора и выживания наиболее приспособленных, в соответствии с которым в течение нескольких сотен миллионов лет ум побеждал тело, а мозг мускулы.

XI

Все это было в области мечтаний. Но когда дело дошло до действительности, то Ланни отравился в обычную целомудренную и одинокую поездку. Он провел несколько дней со своими друзьями Мерчисонами и осмотрел новый модернизированный завод для быстрого производства ста различных видов стекла. Он никогда не думал, что их так много. Он также посетил завод, на котором изготовлялись легированные стали. От своего отца он узнал, сколько было изобретено новых сортов, и каким странных целям они служат. Он шел больше километра, а мимо него проносился бесконечный лист стали со скоростью выше шестидесяти километров в час. Но двигался он на роликовых подшипниках, что нельзя было понять, что он вообще движется. Всюду в этой обширной преисподней округа Аллегейни штата Пенсильвании заводы выдавали продукцию, работая в три смены. От депрессии, вызвавшей такую панику среди приверженцев Нового курса всего лишь три года назад, больше не осталось и следа.

Так было по всей Америке. Бог войны помахал своей волшебной палочкой над землей. В Цинциннати друзья Ланни Тиммонсы с гордостью показали ему огромный завод по производству скобяных товаров, который все еще делал молотки и пилы, но за ночь был переоборудован на выпуск металлических деталей для военных кораблей, самолетов и артиллерии. В Луисвилле его друзья Петрисы, производители виски Петрис высшего качества, теперь гнали алкоголь десятками тысяч литров для «военных целей». Удивительные ощущения теперь испытывал каждый производитель, который имел возможность производить всё, что мог. Это была новая игра, и он играл в неё так же, как играл в футбол в колледже. Деньги не имели значения, сказал бы он, хотя Ланни не встречал никого, кто отказывался от них.

Так было в Детройте и в Чикаго. И даже в Рюбенсе, штат Индиана, сыновья Эзры Хэккебери расширяли мыльный завод, поскольку могло показаться, что британцам надо поддерживать чистоту даже под бомбами, а Томми приходилось бриться каждое утро, даже среди песчаных бурь Северной Африки. И вот на сельскохозяйственных землях появились новые здания, и это были самые тщательно охраняемые и секретные объекты. Но старый Эзра сказал, что оказалось, что если можно приготовить кухонное мыло, то можно также сделать такие сорта, которые производили оглушительный грохот, желательно не на вашей кухне.

Возможно, можно было подумать, что этот подъём производства плохо подействовал на продажи произведений искусства. Но Ланни думал иначе. Все эти люди чувствовали себя хорошо. Они сидели на вершине мира и не ощущали ни дискомфорта, ни опасности. Старые мастера? Конечно! Если они действительно хороши, то их сюда. Ланни должен был только упомянуть о том, что его картина Коро превосходила любую в коллекции Тафта, или лучшие работы Констебля и Бонингтона теперь доступны в Англии. Если вы знали несколько миллионеров, то можно играть одним против другого. Алонзо Тиммонс, один из многих племянников старой доброй Софи, пристроил крыло своего дома, чтобы повесить картины. Он слышал от своей тети, что Ланни Бэдд был тем, кто может заполнить пустые стены. Ланни рассказал ему об Эзре Хэккебери, таким образом играя штат Индиана против штата Огайо.

Старый мыловар, для которого Ланни был все еще был веселым и нетерпеливым мальчиком, который плавал на яхте Bluebird, решил, что ему нужны все картины, которые Марсель сделал на борту яхты. И все, что он написал позже в результате этой поездки. Это был способ вернуть старые времена и оставить что-то, чтобы люди могли запомнить вас. Гораздо лучше, чем большое количество ревнивых и ссорившихся снох! Мыловар хотел быстро потратить деньги, прежде чем снохи об этом пронюхают.

Ланни принес полный комплект фотографий с ценами на обороте. Эзра отметил те, которые хотел. И это составило что-то вроде двухсот тысяч долларов. Не моргнув глазом, он выписал чек на эту сумму, датированный на три дня вперед, чтобы у него было время продать ценные бумаги и передать деньги в банк. Ланни должен был попросить Золтана Кертежи съездить в Балтимор и взять нужные картины из хранилища и отправить их в Рюбенс. Тем временем Эзра приступит к строительству надлежащей огнестойкой галереи в центре города. «Представьте, Рюбенс, Индиана, на карте!» — усмехнулся чудаковатый старикашка. Ланни подумал, что тот получит больше удовольствия от разочарования жен своих сыновей, чем от разглядывания картин Марселя, изображающих греческие и североафриканские руины.

XII

Так приятно проходили первые недели июня. Утром и днем Ланни читал городские газеты тех мест, где он оказался. Они были в значительной степени были похожи друг на друга, поскольку их зарубежные новости поступали из центральных агентств, и единственное различие заключалось в том, что местные редакторы сами выбирали заголовки. Также было радио по всей стране в основном то же самое. Днем и ночью он крутил ручки настройки и затаивал дыхание, когда начинался период новостей.

Вечером в субботу, 21 июня, он посетил ужин с танцами в особняке старой миссис Фозерингэй в Чикаго. Прием давался в честь приехавшей племянницы. Ужин был в восемь тридцать, и танцы начались через два часа. В час ночи Ланни прошёл в одну из комнат, где собралась большая группа пожилых людей у радиоприемника. Они слушали новости, которые Ланни ждал в течение последних трех месяцев. Немецкие армии вторглись в Россию от Балтийского до Черного моря.

Интересно было увидеть и услышать реакцию этой светской компании! Здесь была крепость изоляционизма, в самой тени чикагской достопримечательности Трибьюн-Тауэр. Там уже более двух десятилетий существовал настоящий арсенал пулеметов, ожидающих нападения красных. Теперь эти злорадные дамы и господа, казалось, имели только одну мысль, что эта новость уничтожит одним ударом грешное дело их врагов, «интервенционистов», сторонников государственного вмешательства в экономику. Теперь все будут верить в Гитлера и помогать ему! Теперь даже Британии нужно будет с ним помириться! Теперь было немыслимо, чтобы любой американец захотел бы отправить оружие врагам фюрера!

Позже этим же утром Ланни двигался на восток, и по радио в своей машине он слушал «цветистую» речь, которую старый добрый Винни репетировал перед своими друзьями последние пару месяцев. Речь, в которой он обещал полную и абсолютную солидарность со Сталиным! Ланни хотел бы увидеть лица чикагских дам и джентльменов. Ему хотелось быть с Ганси и Бесс, с Риком, с Раулем, с Бернхардтом Монком. Но не с фюрером, не с толстым Германом и не с мрачным Руди, где бы британцы его не держали!

Сам себе Ланни сказал: «Нацисты совершили самоубийство!»

XIII

В этих своих поездках агент президента имел обыкновение поддерживать связь с Ньюкаслом. Его почта приходила в офис Робби, а Робби переправлял её воздушной почтой. Когда Ланни находился в Кливленде, заканчивая сделку, его отец позвонил ему и сказал: «Тебе звонили из Вашингтона. Человек сказал 'правительственный бизнес', но своего имени не назвал. Я обещал ему, что попрошу тебя быть в своём отеле в два часа дня». Робби не задавал вопросов, он давным-давно научился хранить свои секреты и позволял другим хранить свои.

В назначенный час Ланни был в своем гостиничном номере, и раздался голос, который он не слышал довольно долго. — «Это ваш старый работодатель в Париже. Никаких имен, пожалуйста».

«Ну, я буду молчать!» — сказал Ланни. — «Как мир относится к вам?»

— Держит меня в напряжении по причине язвы желудка. Я хочу видеть вас по вопросу первостепенной важности. Как скоро вы можете увидеть меня в Нью-Йорке?

— При необходимости я мог бы полететь. У меня есть машина, принадлежащая моему отцу, но он мог бы послать за ней человека.

— Как скоро вы доедите?

Ланни быстро сообразил. — «Я мог бы доехать чуть меньше, чем за двенадцать часов, если выехать через пять или десять минут».

— Езжайте до полуночи, затем поспите и закончите утром. Вы помните гостиницу в Нью-Йорке, где я встретил вас и вашего отца?

— Помню.

— Я ожидаю вас там завтра до полудня. Когда вы будете за час или два до Нью-Йорка, позвоните и дайте мне знать.

«О.К.», — сказал Ланни.

— И позаботьтесь о себе по дороге. У меня есть то, что вас очень заинтересует.

«О.К.», — повторил Ланни и повесил трубку.

Он позвонил в приёмную отеля и попросил подать машину к двери. Потом позвонил клиенту и сказал, что должен неожиданно уехать. Он сложил свои вещи в сумки, оплатил счет в гостинице, сел в машину и унёсся на восток по Евклид-авеню, которая когда-то была модным бульваром города, и теперь, как Пятая авеню в Нью-Йорке, была захвачена бизнесом. Он ехал так быстро, как это допускали правила, и пока он ехал, он думал о том, что его ждёт впереди.

Вызов Чарли Олстона, бывшего «зубрилы» в классе Робби Бэдда в Йельском университете, был тем же самым, что и звонок от Ф.Д.Р. И даже больше, потому что Ф.Д.Р. любил посплетничать и рассказывать истории. А профессор Олстон, как его называл Ланни, никогда не вызывал никого, если это не было по правде вопросом номер один. «Старый работодатель в Париже» был в то время скромным географом в большом секретариате президента Вильсона на Мирной конференции. Но за последние двадцать два года он стал первым близким другом и советником губернатора штата Нью-Йорк, а затем членом «мозгового треста», который губернатор привез с собой в Вашингтон.

Короче говоря, он был одним из тех профессоров колледжа Нового Курса, которых Робби Бэдд так ненавидел и боялся, до тех пор, пока пару лет назад Чарли не вызвал его в Нью-Йорк и «посадил его на пособие», как выразился Робби. Весь путь в этой поездке, сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт задавался вопросом. Неужели ему тоже прикажут устроиться на работу? И будут оплачивать её из Фонда рыбных инкубаторов или Управления долины Теннесси, или он будет библиотекарем Конгресса?

I

НЕ БОЛЬШЕ двух лет прошли с тех пор, как Ланни в последний раз видел профессора Олстона. Но для этого человека, занятого политикой, эти годы дались недаром. Это не та работа, которую нужно воспринимать пренебрежительно. В ней у вас есть сто миллионов хозяев, и большой процент из них вас активно ненавидит, наблюдая за вами день и ночь, чтобы найти, что вы делаете не так. Волосы этого худого маленького человека поседели и истончились, на его лице появилось много новых морщин. Тем не менее, глаза за золотыми очками все еще весело искрились, и доброта в голосе никуда не исчезала, за исключением случаев, когда он говорил о нацистах и их американских пособниках.

О Ланни Бэдде у него сохранились только самые приятные воспоминания. Внук президента Оружейных заводов Бэдд был идеальным образцом секретаря-переводчика на Международной мирной конференции. Он был полностью погружён в свою работу и его ни разу не могли упрекнуть за пренебрежение обязанностями. Ему было доверено много государственных секретов, и хотя он часто встречался с репортерами, никто из них ничего из него не выудил. Если только Олстон не хотел, чтобы это узнали в какой-то определённый час. Фактически, этот секретарь, имевший множество знакомых в свете, стал таким экспертом, что понимал, когда его работодатель хочет «утечки», и мог избавить работодателя от смущения при необходимости говорить об этом. О единственном промахе, который совершил Ланни, географ никогда не узнал. Это была его помощь в Париже Курту Мейснеру убежать от французской полиции. Принимая во внимание, кем Курт с тех пор стал и чем он сейчас занимается, Ланни понял, что это была серьезная ошибка. Однако Олстон простил бы его, потому что он тоже верил в дружбу и знал, что нужно слишком долго доверять другу.

Вот такими они были спустя ровно двадцать два года. И по-прежнему их отношения все еще были, как между хозяином и верным служащим. Или так это Ланни чувствовал в душе, и поэтому догадался, что так будет и в действии. «Деятель» Нового курса обычно не тратил много времени на вступление. Он сказал: «Вы поспали?» и затем: «Вы чувствуете себя в форме?» Ланни, улыбаясь, ответил: «За дело!» А другой сказал:

«То, что я собираюсь вам доверить, вне всякого сомнения, является самым важным секретом в современном мире. Судьба войны и всего будущего может зависеть от этого. Вы знаете, что я не бросаюсь словами, я хочу добавить, что президент согласен со мной и что его слова такие же, как мои. Я был с ним вчера утром и предложил вас, как человека, которому можно предложить это дело. Если вы согласитесь, вы все равно будете работать на Ф.Д.Р. Предложение заключается в том, чтобы снова отправиться в Германию и узнать определенную информацию. Перед тем, как уехать, вам понадобится значительная подготовка, чтобы понять информацию и уметь ее запомнить, поскольку ни одно слово не может быть помещено на бумагу. Человеку в Германии, у которого вы получите информацию, у нас есть все основания доверять, и я не думаю, что вы столкнетесь с каким-либо большим риском, чем встречались в прошлом. Но всегда есть вероятность промаха, и никто не может гарантировать безопасность в такой работе. Это вы понимаете и без моих слов».

«Конечно, профессор Олстон». — Ланни сглотнул, вспомнив о том, что случилось с ним в Германии, не говоря уже о Франции и Испании. Вещи, о которых этот тихий маленький «деятель» понятия не имел. Но Ланни они никогда не нравились, и он не любил вспоминать о них.

— Позвольте мне прояснить дело. Вы не обязаны принимать это поручение. Я не оказываю на вас ни малейшего давления. Губернатор согласился со мной, что вы много для него сделали, и если у вас есть другие дела, вы должны только сказать об этом. Все, что я вам говорю, только потому, что вы можете сделать больше, чем любой другой человек, чтобы помочь выбить фашистов и нацистов. Я не говорю, что это сработает. Никто на свете не может это сказать, но я говорю, что есть реальный шанс.

«Этого достаточно, профессор Олстон». — Ланни сказал это быстро. Возможно, он боялся, что, если он будет колебаться, то может колебаться слишком долго.

«Обдумайте это и примите решение», — сказал искуситель.

— Если бы это был кто-то, кроме вас и губернатора, мне потребовалось время для раздумий. Потому что здесь слишком много всего, чтобы быть правдой. Но я знаю вас достаточно хорошо и не должен откладывать. Я готов к работе. Я сделаю все возможное.

II

Прежде, чем Олстон мог продолжить, Ланни встал и открыл дверь апартаментов и посмотрел в коридор. Затем он оглядел комнату. Там были двери, которые могли вести в гардеробные или в соседнюю комнату. Ланни спросил: «Вы тщательно обыскали это место?» Когда его друг ответил утвердительно, Ланни спросил: «Не возражаете, если я включу воду в ванной?» Он повернул кран холодной воды на полную мощность, не заткнув пробкой ванну. «Этому трюку меня научил мой отец», — сказал он. — «Это несколько затруднит прослушивание».

Олстон пододвинул кресло к Ланни и начал тихо: «Всего несколько доверенных лиц посвящены в эту тайну, а другие знают только часть. Вы будете знать только ту часть, которая необходима для вашей собственной работы. Каждый, кому доверяли даже мельчайшие детали, пришлось дать честное слово, никогда не говорить об этом никому другому, кроме тех, кто имеет право знать, и только то, что необходимо для общей работы. Это самый главный секрет во всем мире».

— Я понимаю, профессор. У вас есть мое честное слово.

— Не вашему отцу, не вашей матери, не вашему другу, и не любимой женщине. Скажите мне, Ланни, вы женились снова?

— Нет.

— Вы влюблены?

Ланни не мог удержаться от улыбки. — «Я нахожусь в неудобном положении, не будучи уверенным, какую из двух женщин я хотел бы любить. Но я не могу их любить, потому что я не мог объяснить им свою работу».

— Что ж, оставьте всё по-прежнему. У вас есть какие-то незаконченные дела?

— Пара сделок с картинами, но их можно закончить по почте.

— Продолжайте ваш бизнес с картинами, потому что это важный камуфляж. Вопрос в том, можете ли вы поехать и пробыть какое-то время в том месте, которое я вам назову, а затем отправиться в Германию, как вы это делали раньше?

— С первой частью всё в порядке, но попасть в Германию может быть нелегко. В прошлый раз меня пригласил Рудольф Гесс. Я не думаю, что кто-то обвиняет меня в том, что с ним случилось. Я, конечно, ясно дал ему понять, что я боялся его плана. Но все же я не могу быть уверен, как будут обстоять дела. Если вермахт будет продвигаться в Россию, как сейчас, номер один будет чувствовать себя хорошо, но никто не может гарантировать, как это будет через месяц или два. Лучше всего это Геринг, который всегда любит поговорить о картинах, независимо от того, что происходит с его люфтваффе. Он пообещал поставить меня во главе своего художественного музея, который буквально покончит со всеми другими музеями в Европе.

— А теперь скажите мне, что вы знаете о современной физике?

— Я прочитал немного Джинса и Эддингтона. Достаточно, чтобы понять, что предмет находится выше моего разумения.

«Я в таком же положении», — сказал бывший географ. — «Но все же я должен участвовать в этом проекте. В нынешней чрезвычайной ситуации мы должны пройти несколько курсов для выпускников и аспирантов за несколько недель, Поэтому вам придется поднять свой уровень. Когда какой-то ученый физик даст вам формулу, вы должны её понять, и вы должны её запомнить и повторить через неделю или две. Это секрет всех секретов…»

Ланни прервал разговор: «Слушайте, профессор, я чувствую себя не в своей тарелке, разговаривая в гостиничном номере. Я никогда не делал этого, и если бы мог помочь. У меня есть машина, и я убедился, что у меня в багажнике нет ни одного записывающего устройства. В автомобиле можно безопасно поговорить. Мы можем ездить, сколько нам нравится в Центральном парке, или мы могли бы отправиться загород и пообедать в небольшом месте, где нас никто не знает, и вернуться, когда захотите».

Робкий маленький человек встал. — «Хорошо, пойдем!»

«Я пойду первым», — сказал Ланни. — «Дайте мне пять минут, я приведу машину. Затем вы идете на север по восточной стороне Парк-авеню, а я догоню и заберу вас».

III

«Давайте из города», — сказал Олстон. И они двинулись на север через один из мостов в графство Уэстчестер. Звук мурлыкающего двигателя намного лучше затенял человеческий голос, чем вода в ванной. Поэтому теперь они могли свободно говорить о секрете всех секретов. «Вы знаете высшую математику?» — осведомился бывший географ, и Ланни ответил: «Мне вся математика показалось высшей в Академии Сент-Томаса, но это была только алгебра и тригонометрия. Сегодня я уверен, что не смог бы решить самую элементарную задачку».

— На этот раз вы начнете с самого верху. Вы поедите в Принстон и выучите математические формулы и экспериментальные методы ядерной физики. У вас будет компетентный учитель, и ваша работа будет находиться под личным руководством профессора Эйнштейна.

«О, Боже!» — воскликнул агент президента.

— Это звучит довольно безумно, но это та ситуация, с которой мы сталкиваемся. Есть много физиков, которые знают предмет, но они известны, как физики, и у них нет доступа в нацистскую Германию во время войны. Но мы не можем говорить о проблеме с ними, кроме только избранных. Единственное решение, которое мы могли придумать, это выбрать человека, который имеет доступ к Германии, а затем сделать из него физика.

— Но, профессор, utter ignoramus, полный невежда, не сведущий в предмете, и человек, который никогда не учился!

— Вы, конечно, ошибаетесь в этом, Ланни, я видел, как вы быстро приспособились к мировой ситуации в 1919 году и добросовестно работали в течение шести месяцев. Кроме того, я уверен, что вы не научились бы играть на пианино, если бы не учились.

— Да, но это были те вещи, которые мне нравились!

— Хорошо, вы научитесь любить ядро атома, потому что вы будете знать, что он может стать средством, чтобы смести нацизм и фашизм с лица земли.

— Конечно, если вы так ставите вопрос, я буду работать изо всех сил, но я не могу обещать, что я буду больше, чем вроде дурака.

— Это такая ситуация, Ланни. У нас в Германии есть один поистине бесценный человек. Физик, один из величайших в мире, который, как полагают, является верным нацистом и заслуживает доверия как таковой, но который в действительности является анти-нацистом. Этот человек работает в самом сердце самого важного военного проекта, который теперь известен науке. Это гонка между немцами и итальянцами, с одной стороны, и англичанами и нами с другой. Какая сторона выиграет эту гонку, та и выиграет войну. Я говорю это не просто так, а точно. Кто решит сначала лабораторные задачи, а затем производственную проблему, тот сметёт другую сторону с карты мира. Этот человек, о котором я говорю, готов рассказать нам все, что получили немцы, работая над проектом. Единственная трудность заключается в том, как связаться с ним. Если он напишет это на бумаге, формулы сразу узнаваемы и указывают прямо на него. Есть только два или три коллеги в качестве альтернативных возможностей. Если он доверит это связнику в Германии, то существует проблема выезда связника из Германии, и возможность того, что он может оказаться нацистским агентом. Вам должно быть ясно, что нацисты осознают важность этой тайны точно так же, как и мы, и принимают все меры предосторожности.

— Вы хоть представляете, как я должен встретиться с этим человеком, если я попаду туда?

— Эта проблема, которая потребует всю изобретательность, которой вы обладаете. Но сначала вам нужно подготовиться, чтобы понять, что вам говорят. Возможно, человек с замечательной словесной памятью мог бы научиться математическим формулам и повторить их ad literam (буквально), но малейшая ошибка может свести всё на нет, и во всяком случае есть вопросы, которые вам придется задавать, и вы должны понимать ответы, чтобы знать, какие дополнительные вопросы могут быть необходимы. Кажется, для этого есть только один выход, работать, как дьявол.

— Вы ужасно напугали меня, профессор. Все, что я могу сказать, я сделаю все возможное. Я где-то читал, что Эйнштейн сказал, что в мире было всего полдюжины человек, которые поняли его теорию относительности.

— Это было какое-то время назад, и с тех пор многие её изучают, но вы не имеете к ней никакого отношения, то, что вы должны понимать, это несколько определенных проблем и предлагаемые ими решения. Вам скажут, что нужно выучить, и там будет, кому ответить на ваши вопросы.

«Ну, это звучит немного лучше», — вздохнул этот внезапно взрослый плейбой.

IV

Олстон некоторое время говорил о практических аспектах своего предложения. — «Вы отправитесь в Принстон на месяц или два. Профессор Эйнштейн поговорит с вами и назначит кого-нибудь, кто возьмет на себя ответственность за вашу учебу. Ваша жизнь там будет организована. В общественной жизни вам лучше не принимать никакого участия. Да, и у вас не будет времени, и вам не надо привлекать к себе внимание. Я предлагаю вам вообще не говорить о своей прошлой жизни. Вы знаете французский и немецкий языки, что будет полезно. Но не надо рассказывать, как вы их узнали, или о том, что вы были в Германии, или знаете каких-либо нацистов».

— Все это достаточно разумно, и я с удовольствием соглашусь с этим, но меня беспокоит идея такого места, как Принстон. Он так хорошо отождествляется с Эйнштейном и, вероятно, с этим проектом. Считаете ли вы, что нацисты не могут наблюдать за лабораторией или где бы он ни работал?

— Его работа полностью теоретическая, и его офис находится в Институте перспективных исследований. Вас там не будет. У меня назначена встреча сегодня вечером с одним джентльменом из Принстона, у которого роскошное поместье, и я собираюсь попросить его позаботиться о вас. Он является покровителем искусства, и вы, возможно, слышали о нем. Мистер Алонсо Кертис.

— Я знаю его по репутации.

— Моя идея заключается в том, чтобы вы приехали к нему, якобы, чтобы помочь в подготовке каталога его коллекции. Несомненно, у него есть какой-нибудь коттедж или уединённое место, которое он может вам предложить. Его слуги будут выполнять ваши поручения, и будет лучше, если вы не будете покидать поместья. Что касается вашей почты, как вы ее получите сейчас?

— Она приходит на адрес моего отца.

— Тогда вы можете попросить своего отца класть вашу почту во второй конверт и адресовать мистеру Кертису для вас. Полагаю, вам будет лучше сказать вашему отцу, что вы занимаетесь каталогизацией?

— Разумеется, если джентльмен будет готов к этим неприятностям.

— В такие моменты, как эти, Ланни, мы представляем людям наши просьбы таким образом, что они не могут отказаться. По крайней мере, с отказом до сих пор мы никогда не сталкивались. Вы должны понять, что я больше не профессор захолустного колледжа и не бездумный расточитель общественных денег, подрывающий американскую бизнес-систему. Я человек, который помогает спасти Королевский флот и Королевские военно-воздушные силы, и я имею дело с лицами, которые считают это достойным делом.

V

Они остановились у дороги и занялись легким обедом, а затем повернули обратно к городу. Обсудив практические детали и убедившись, что они приемлемы, Олстон некоторое время говорил о человеке, который должен был взять на себя ответственность за подготовку Ланни.

— Гитлер совершил роковую ошибку с Альбертом Эйнштейном. Возможно, она может оказаться большей ошибкой, чем вторжение в Россию. Эйнштейн с глубоким рвением выполнял свои обязанности директора Физического института кайзера Вильгельма, но, поскольку он еврей, Гитлер лишил его должности и, таким образом, отдал его Америке. Кажется, это было проявление божественной справедливости, что этот потенциальный пацифист в ходе наблюдения за прогрессом физической науки отметил тот факт, что два профессора в определенной лаборатории оказались на грани открытия огромного значения в военном деле. Он написал письмо президенту, указав, что эти люди должны иметь непосредственную и полную поддержку правительства в своих работах. Он отправил это письмо Ф.Д.Р. через друга. И это часть доброты судьбы, или, может быть, Провидения, что во главе нашего правительства мы видим человека, который понимает важность науки и который сразу принял совет Эйнштейна.

«Здорово!» — воскликнул Ланни. — «Если бы мы творили мировые события, то не могли бы придумать ничего более приятного для морального чувства».

— Сейчас выяснилось, что десятки наших лучших лабораторий работают день и ночь в этом проекте, и есть надзорная группа, известная как Консультативный комитет по урану. Это что-то говорит вам?

— Я пытался угадать, к чему я иду, и мне пришло в голову, что это должно быть то, что называется расщеплением атома.

— В этом суть. Что вы об этом знаете?

— Только то, что я прочитал в газетах.

— Вы заметили, возможно, что какое-то время вы ничего не читали. Тема ушла в подполье, но те, кто посвящ1н в секрет, знают, что обе стороны в этой войне напрягают все ресурсы, какие у них есть. Между нами мы называем это 'битвой за атом'.

— Расскажите мне об этом, что вы можете, чтобы я не выглядел полным невежеством, когда я встречу этого ученого.

— Когда мы имеем дело с таким человеком, как Эйнштейн, разница между тем, что вы знаете, и тем, что знаю я, едва заметна. Однако мне пришлось изучить элементарный курс, и я могу вам это рассказать. Вы знакомы с открытием Эйнштейна что масса и энергия одно и тоже?

— Я читал это.

— Он обосновал это математически, как чистую теорию, а физикам было нужно подтвердить это, что они и сделали. Все формы материи, которые кажутся нам настолько прочными, являются проявлениями электрической силы. Формула Эйнштейна гласит E = mc², что означает, что энергия, запертая в материи, равна ее массе, умноженной на квадрат скорости света. Скорость света составляет 300 000 километров в секунду, вы умножаете эту цифру саму по себя и имеете что-то около 90 миллиардов. Таким образом, кажется, что у нас в атоме есть такая энергия, которая почти не поддается пониманию, полностью вне и за пределами того масштаба, с которым мы обычно имеем дело, угля и нефти и воды.

Ланни сказал: «Я знаком с этой идеей, но смутно».

— Мы приближаемся к тому времени, когда она больше не будет расплывчатой. Я перестал пытаться узнать цифры, потому что они увеличиваются каждый раз, когда я разговариваю с одним из людей, занятых ураном. Похоже, что тяжелые атомы легче расщепить, а самый тяжелый это редкий металл, уран, который мы получаем из смоляной руды. Энергия атома содержится в центре, который называется ядром, а когда ядро расщепляется, часть энергии высвобождается, но до последнего времени количество энергии, затрачиваемой на разделение ядра, была больше, чем полученная энергия. То, что я назвал большой тайной, это тот факт, что лабораторные работники нашли способ высвободить двести миллионов электрон-вольт энергии за счет расхода одного электрон-вольта.

«Это, безусловно, звучит как хорошая деловая сделка», — прокомментировал слушатель.

— Это не так просто, как кажется, потому что лабораторные условия не всегда могут воспроизводиться вне лаборатории, и по мере увеличения масштабов работы, увеличиваются так же и трудности и опасности. Это проблемы, с которыми работают наши лучшие научные мозги, и они будут подробно объяснять это вам. А они, кто их действительно понимает. Прислушайтесь к ним, и, слушая, помните, что от вашего понимания может зависеть вопрос о том, уничтожим ли мы Берлин или же Берлин уничтожит Нью-Йорк.

«Да поможет нам Бог!» — сказал Ланни Бэдд. — «И особенно мне!»

VI

Они вернулись в огромный город, на который Ланни глядел новыми глазами. Как на место разрушения и опустошения, которое он наблюдал в Лондоне, только в тысячи раз больше. Он доставил Олстона в окрестности его отеля, который сказал ему: «Если мистер Кертис придет вовремя, я свяжусь с вами в вашем отеле примерно через час».

Ланни ответил: «Я пока заеду в книжный магазин и посмотрю, что я могу найти там по атому».

Так он и сделал, и когда его телефон зазвонил, он уже узнал разницу между электронами и протонами, дейтронами и нейтронами и начал ломать себе голову над формулами. Олстон сказал: «Всё устроено, и наш друг звонит домой, чтобы там всё приготовили для вас. Как скоро вы поедите?»

Ланни ответил: «Через пятнадцать минут».

Через два часа его автомобиль въехал в ворота одного из тех достойных поместий, которые говорили, что у их владельца и у отца и у деда до него были деньги. Это был старинный двухэтажный дом, окрашенный в белый цвет, с высокими колоннами, поднимающимися на высоту крыши. К нему были добавлены крылья, и одно из них, как обнаружил Ланни, было картинной галереей. Там были старые тенистые деревья и газоны, которые заставляли его думать об Англии. По ним расхаживали павлины, некоторые из них были белоснежными, и лавандово-серые птицы-лира. Там было огороженное место с оленем, готовым слизнуть хлеб или кусочек сахара из вашей руки. Короче говоря, это было подходящее место для искусствоведа, создающего каталог.

Вежливый стюард принял гостя и показал ему небольшой коттедж, который будет его домом. Он было достаточно далеко, чтобы Ланни ни с кем не встречался. По-видимому, кого-то оттуда выселили за два часа, потому что не все ящики бюро еще были пустыми. Вспоминая свой камуфляж, он спросил, как скоро он сможет посмотреть картины. Его сразу провели туда, и он провел приятный час, изучая лучшую коллекцию английских портретов, которые он когда-либо видел. Нельзя было жить в одном доме с этими августейшими и величественными леди и джентльменами и не иметь надлежащих манер. Когда его хозяйка присоединилась к нему, Ланни не удивился, что она выглядела и действовала так, как будто она вышла из большой золотой рамы. В течение двух месяцев, которые Ланни провёл в доме этой седой женщины, он никогда не видел, чтобы она выглядела иначе. И она никогда не задала ему ни одного вопроса о нём, его прошлой жизни, его семье, его друзьях или о том, что он действительно делал там в коттедже.

На следующий день хозяин поместья вернулся из Нью-Йорка. Он был несколько короче, чем его жена, и более подвижный и веселый. Он был инвестиционным банкиром, теперь наполовину удалившимся от дел, как он это сформулировал. На нем были белые усы, и его манеры напоминали Ланни Отто Кана в мире духов. Но мистер Кертис был чистым «арийцем» многих поколений. Он, должно быть, признал в Ланни члена правящей касты. Он никогда не упоминал то, что он думал о вторжении в его ультрамодный университет еврейских беженцев из-за границы. Университет, как и большинство в стране, сильно погрузился в военную работу, и об этом гость много услышал.

Принстон — старый город, английский по своей культуре и пристрастиям. Ланни, возможно, встретил бы здесь приятную компанию, но это было не в его планах. В коттедж ему приносили завтрак и обед, а ужинал он с семьей только тогда, когда не было других гостей. Ему доставили книги по искусству и каталоги из библиотеки, и он демонстративно расположил их у себя на рабочем столе. Но они не были тем, над чем он работал. В гостиной был радиоприемник, и каждый день вместе с завтраком ему приносили нью-йоркскую газету. Цветной слуга, который приносил это, спрашивал, что ему угодно. И что бы он ни спрашивал, всё появилось вместе с обедом.

В течение двух месяцев только один раз Ланни вышел из поместья. Он получал физическую нагрузку, гуляя по обширным угодьям обычно после наступления темноты, и большую часть этого времени он повторял в уме атомные формулы. Это была жизнь монаха, какими и были многие искатели научной истины. Им разрешено вступать в брак, но часто их жены также являются искателями и работают рядом с ними в лабораториях, делясь острыми ощущениями при открытии истины, возможно, самыми приятными, что может испытывать мужчина или женщина. Больше нет континентов или островов для Колумба или капитана Кука, но есть вселенные бесконечно обширные и другие бесконечно малые. А также, это хорошо знал Ланни Бэдд, что в сознании человека есть вселенные, ожидающие поколения исследователей.

VII

На следующее утро произошло одно из величайших событий в жизни агента президента. Или так ему показалось. Вскоре после того, как он закончил завтракать, в дверь коттеджа тихо постучали, и когда он открыл, в дверях стоял старый джентльмен. Он был небольшого роста и слегка упитанным, и у него было круглое лицо херувима, которое мир знал, и любил, и ненавидел. У него были седые усы и щедрая солома седых волос, и, по-видимому, последним было трудно подчиниться, поэтому он просто оставил их в покое. На нем не было шляпы, а его одежда состояла из белой рубашки, открытой в горле, и брюк, которых не касался утюг. Он был одной из достопримечательностей этого явно чопорного города, и он, должно быть, знал это. Он наблюдал за этим городом парой карих глаз и приветствовал его самой счастливой и очаровательной улыбкой, которую мог вообразить любой человек на земле.

«Мистер Бэдд?» — спросил он, а затем: «Доброе утро, я профессор Эйнштейн».

«О, заходите, профессор!» — воскликнул Ланни. Он был ошеломлен оказанной честью и так и сказал, после чего великий человек ответил: «Это я должен говорить так, потому что мне сказали, что у вас есть смелость вернуться в нацистскую Германию, чего я не смогу никогда. Мы оба нужны этой стране, поэтому мы будем друзьями».

— Спасибо, от всего сердца, профессор.

— Ja wohl-за работу! Я попытаюсь наименьшими словами дать вам обзор проблемы, которую мы пытаемся решить. Очень жаль, что мы должны использовать эти гигантские силы, чтобы уничтожить жизнь, но так часто было в истории науки, и сейчас это так трагически снова. Мы сталкиваемся с ситуацией, когда Германия получит атомную бомбу, если мы этого не сделаем. Это наше единственное возможное оправдание. Мы согласны с тем, что национал-социалистический террор должен быть подавлен, и что все остальное решим позже.

— Конечно, профессор.

— Я хочу начать с самого начала, и я не хочу говорить ни слова, которое вы не поймёте. Пообещайте мне прервать меня, когда я скажу что-нибудь, что вам не совсем понятно.

— Да, профессор.

— Когда я был молодым человеком, мои учителя были уверены, что атом — это крошечный кусок твердого материала, и его никто не может разделить. Меня упрекали за то, что предложил такую идею. Сегодня мы знаем, что атом, такой маленький, что его ядро измеряется в одну триллионную сантиметра, это миниатюрная солнечная система, воспроизводящая явления и подчиняющаяся законам, которые управляют всей Вселенной. Мы, конечно, никогда не видели атом или какую-либо его часть, мы только видели их воздействия. Мы не знаем, действительно ли они частицы, или волны, или что-то ещё. Мы можем назвать их только проявлениями энергии, по-видимому, электрическими. Вокруг ядра вращается облако электронов, а между электронами и ядром оказывается пустое пространство, как и в нашей солнечной системе. Число электронов определяет тем, что мы называем атомным номером, и его значение варьируется от водорода, самого легкого из всех веществ, имеющего один электрон, до урана, самого тяжелого, который имеет девяносто два. Вам не нужно будет изучать всю таблицу, потому что вы будете иметь дело главным образом с ураном. Я уверен, что это утешит вас.

«Да, действительно, профессор», — сказал Ланни, такой же скромный, как любой школьник. В то же время он улыбнулся, потому что было непросто противостоять теплой доброте престарелого херувима.

VIII

Этот терпеливый великий человек продолжил объяснять элементарные принципы своей науки. Ланни подумал, что это похоже на то, как Шекспир преподавал бы алфавит ребенку. Но ученик не беспокоиться об этом, так как был слишком занят, пытаясь убедиться, что он понял каждую из двадцати шести букв. Он узнал, что было обнаружено, что можно расщепить атомное ядро, бомбардируя его частицами. Для этой цели были построены большие машины, называемые циклотронами, и была проведена длинная серия экспериментов. Была обнаружена частица ядра, называемая нейтроном, которая, не имея электрического заряда, могла проскользнуть через защиту ядра. С их помощью было возможно бомбардировать атом урана и расщепить его на части.

«Итак», — сказал Эйнштейн, — «за последние пару лет мы смогли придумать практическое применение этой самой огромной из всех сил. Мы имеем дело с чрезвычайно сложной ситуацией. Существуют виды атомов, имеющих одинаковые атомные числа, но разные массовые числа, и мы их называем изотопами, изотопы урана все еще уран, но разные по массе. Один из них U-238, названный так потому, что его ядро содержит 92 протона и 146 нейтронов. Другой потерял 3 нейтрона, и поэтому мы называем это U-235. Он очень неустойчив, то есть легко распадается. С другой стороны U-238 отказывается распадаться, и, так сказать, его можно убрать. Мы находимся в положении человека, управляющего автомобилем, у нас есть топливо, которое заставляет машину двигаться, и у нас есть тормоза, которые его останавливают. Проблема заключается в том, чтобы научиться использовать их в нужном количестве и в нужное время. Но вместо бака бензина, который может сжечь машину, у нас здесь есть силы, настолько ужасные, что только пригоршня может уничтожить город. Когда распадается ядро U-235, оно выбрасывает один или несколько нейтронов, и разлетаясь, они разрушают новые ядра U-235 и т. д. Это то, что мы называем 'цепной реакцией', и вы можете видеть, насколько это может быть опасно. Мы можем стать учеником чародея из стихотворения Гёте, который командовал вениками, чтобы заполнить ванну, а затем не мог вспомнить заклинание, чтобы заставить их остановиться».

Ланни отважился: «Не правда ли, что мы могли бы сразу расщепить все атомы в мире?»

— Теоретически, да. Но достаточно убедиться, что мы не взорвали лабораторию и исследователей.

— До сих пор, я думаю, что я понял, сэр. Но профессор Олстон упомянул новый элемент — плутоний.

— Нам удалось создать различные искусственные элементы. Один из них мы назвали нептунием. Но, очень скоро, мы обнаружили, что он превратился в другой элемент, который мы назвали плутонием. Он 'расщепляемый', как мы говорим. Это означает, что его можно взорвать. Не являясь изотопом урана, он может быть отделен от урана химическим путём. Мы теперь ищем то, что мы называем 'замедлителем'. Это такое вещество, которым мы можем окружить плутоний. И оно замедлит нейтроны до скоростей, при которых они, скорее всего, вызовут деление. У нас есть основания думать, что для этой цели немцы используют тяжелую воду. Вы знаете, что такое тяжелая вода?

— Я считаю, что прочитал, что это вода, молекула которой содержит более тяжелый изотоп водорода, чем нормальная вода.

— Это называется оксидом дейтерия. Наши британские друзья хотели бы узнать, где немцы достают эту тяжелую воду. Так чтобы они могли разбомбить это место, а также, конечно, место, где ведётся их атомная работа. Желательно знать методы, которые они используют, и какого результата они достигли, независимо от того, находятся ли они на лабораторной стадии, как мы, или достигли они стадии производства. Даже наименьшая информация имеет важное значение, потому что это поможет нам представить шкалу времени. Сколько недель или месяцев или лет мы можем ждать, пока атомная бомба будет доставлена в Нью-Йорк ракетой или самолетом, запущенным с подводной лодки, находящейся рядом.

«Я понимаю эту задачу, Профессор», — сказал скромный неофит, — «и я могу только заверить вас, что я буду учиться так усердно, как смогу, и приложу все усилия».

— Давайте немного испытаем ваши способности, я хотел бы, чтобы вы теперь повторили мне вслух по памяти лекцию, которую вы только что услышали.

«О, профессор!» — воскликнул Ланни, дрожа от страха. Затем, с тактом, которому он научился у дипломатов: «Это вряд ли будет испытание, потому что профессор Олстон уже дал мне схему, и я читал книги прошлой ночью и этим утром».

«Неважно», — сказал учитель, чье проявление простоты, возможно, было обманчивым. — «Просто повторите мне все, что вы можете вспомнить из слов, которые я вам говорил».

Ланни начал, и терпеливый великий человек слушал внимательно. Ланни преуспел, потому что он действительно запомнил это. Он забыл несколько деталей, но когда учитель спросил об этом, он смог ответить. К его облегчению Эйнштейн сказал: «Вы получили удовлетворительную оценку. Если вы будете добросовестно учиться, то вы сможете понять вопросы, на которые наши ученые хотели бы получить ответы, и правильно запомнить ответы».

— Я обещаю сделать все возможное, профессор.

— Я попросил одного из моих помощников, доктора Брауншвейга, прийти к вам сегодня утром, и он скоро придет. Он связан с этой урановой работой и предоставит вам конфиденциальные материалы для изучения. Он ответит на ваши вопросы и будет следить за вашими результатами день за днем. В дальнейшем будет лучше, если он будет приходить вечером, чтобы не привлекать внимания.

— Спасибо, профессор.

— А теперь скажите мне, герр Бэдд.

— Если смогу, сэр.

— Как вы думаете, какие шансы у русских продержаться?

IX

Доктор Брауншвейг был еще одним подарком Адольфа Гитлера Соединенным Штатам Америки. Он был стройным, бледным, темноволосым и носил пенсне. Ему было около тридцати, и Ланни, обнаружив то, что было у него в голове, был поражен. Как ни странно, он понял, что молодой ученый был в восторге от него, по-видимому, потому, что Ланни был англосаксом, элегантным и правильным во всех отношениях. Молодой человек, очевидно, сильно пострадал, но он не говорил об этом. Он занял строго профессиональную позицию и тщательно выполнял свою работу. Он снова рассмотрел атомную историю, гораздо более подробно. Он открыл большой портфель и вытащил книги, брошюры, технические публикации, документы, размноженные на мимеографе. Формулы были ужасающими, но Ланни сказал: «Я их выучу, я буду работать так, как работали вы». Он вспомнил, но не повторил, рассказ о бостонском аристократе, который сказал своему беспутному сыну: «Если ты не подтянешься и не сделаешь того-то, я пошлю тебя в Гарвард, конкурировать с евреями». Ланни знал, что это настоящая причина, почему нацисты ненавидели евреев. С ними было так трудно конкурировать.

Агент президента погрузился в работу. Он ел, а затем полчаса или около того слушал радио или читал газеты. Затем он учился, пока у него у него не начинала кружиться голова. Он выходил на прогулку, кормил оленей или наблюдал за павлинами и птицами лира и думал, насколько они по-своему напоминают дам и джентльменов, которых он знал в grand monde. Генералы с их золотыми галунами и превосходством, государственные деятели и плутократы с их орденами и лентами. Так медитируя, он возвращался к своей задаче подорвать этот мир. Для этого была война, теперь, когда красные были на правильной стороне, и это была еще одна война за демократию.

Сначала было очень сложно, потому что появились новые и специальные технические слова. А Ланни забыл, что означают символы, если он когда-либо их знал. Но каждый вечер верный молодой доктор отвечал на вопросы и объяснял, что отметил неофит. И, конечно, каждая вещь, которую мог понять неофит, облегчала понимание следующей. «Не волнуйтесь», — говорил наставник, — «вы добиваетесь прогресса. Как правило, для изучения этой темы требуются годы». Он успокаивал растерянного ученика, пропуская целые разделы в книгах и публикациях. — «Вам это не понадобится, это теория, и мы занимаемся практикой».

Для пытливого ума увлекательно решать любую проблему, даже чисто искусственную, например, кроссворд или задачу в шахматах. Другие предприняли эти шаги перед вами, но вы, следуя за ними, почувствуете, что являетесь пионером, собирая то и это вместе и делая вывод, видя одну перспективу после другой открытой перед вами, ведущей в области, где вы, по крайней мере, никогда не были до сих пор. Олстон сказал: «Вы научитесь любить физику», и это было так. Ланни был очарован порядком, который он воспринимал в этой бесконечно сложной вселенной, и наступило время, когда «расщепление» атома стало для него игрой, охотой, гонкой. Даже без мысли о том, что нацисты будут разбиты. Даже без мысли о том, что Берлин взорвётся раньше Нью-Йорка!

X

Так прошли теплые летние месяцы. Приятные для тела, но с сильным напряжением духа, из-за ужасного поединка смерти, происходящего в Восточной Европе. Никогда не было такой битвы за всю историю. Около девяти миллионов человек сражались день и ночь на фронте в три тысячи километров. Это продолжалось несколько недель, несколько месяцев… это может продолжаться годами. И от этого зависело все, о чем заботился Ланни Бэдд. Будущее человечества. Был постоянный соблазн повернуть настройку радиоприемника и услышать последние новости. Ланни уделял всё время учебе, говоря: «Если мы сможем уничтожить Берлин, немцы должны будут отступить, как бы далеко они ни зашли!»

Немцы наступали, поэтому они знали, где будет произведён следующий удар. Они могли подготовить удар в одном месте, а затем в другом. Они могли действовать обманом, показывая, что их цель состояла в том, чтобы взять одну крепость, а затем двинуть все силы к другой. Дикая местность в Восточной Польше, болота Припяти, разделила их силы пополам. И куда придутся их тяжелые удары в Ленинград или на юг? Самые тяжелые удары, казалось, происходили повсюду. Танки рвались вперёд и рушили русские линии. Русские отступали. Повсюду было отступление за отступлением, поражение за поражением, и это был самый приводящий в уныние вид войны.

Очень скоро немцы были на русской земле. И русские последовали их обещанной тактике «выжженной земли», поскольку они видели, как это много лет проделывали китайцы, не оставляя еды, никакого убежища для врага. Нацистское радио ревело, провозглашая огромные победы, окружение и захват в плен целых армий. Можно никогда не верить всему, что сказал доктор Геббельс, но нельзя полностью этого придерживаться. Даже самый худший лжец в мире может сказать правду, когда у него все идет его путем.

Но что было точно. Советские армии сражались. Они сражались все это лето. И каждый раз, когда они убивали нацистов, то эти нацисты уже никогда не смогут вторгнуться в Британию. Каждый раз, когда они сбивали лётчика Геринга, то он никогда не сможет бомбить Лондон. У Советов, казалось, был бесконечный запас людей. И у них были материалы. Что сказал дядя Джесс, было правдой. Они голодали сами, чтобы делать оружие, потому что знали, что у них на пороге смертельный враг, и время, которое у них было, было коротким.

Северная половина вермахта отправилась в Ленинград, и с помощью финнов они добрались до самых его ворот. Затем началась одна из самых ужасных осад в истории. Всё население огромного города голодало и сражалось за свою жизнь. Их бомбили день и ночь не только самолеты, но тяжелые осадные пушки. Рабочие на заводах делали оружие, даже когда крыши зданий падали им на головы. То, что помогло им спастись, было то, что их безумный Петр Великий построил этот город в болоте, и вокруг него была мягкая земля, непроходимая для механизированных армий, по крайней мере, до ее замерзания.

Но на юге были сухие степи и сельскохозяйственные угодья Украины, которые Гитлер публично объявил своими. Ничто не останавливало его, кроме рек. Но они легко преодоливались современными армиями. Так все те колхозы, о которых Ланни читал и слышал, теперь распадались. Как и те шахты, мосты и плотины — великий Днепрострой, который был для русских и для друзей рабочих повсюду символом надежды, обещанием нового общества. «Коллективизм плюс электрификация равны социализму» [67] были формулой Ленина. И русские голодали и трудились для достижения этой цели. Единственный случай в истории, когда стране удалось индустриализировать себя без внешних займов. У Англии и Америки было полтора века, чтобы это сделать, но у Советского Союза было менее двух десятилетий. И теперь все было опустошено. В плотине зияли огромные дыры, и воды текли в Черное море, которые там не нужны. Эти потери оплакивали в своих сердцах мужчины и женщины по всему миру.

XI

Пойдёт ли враг на юго-восток, чтобы получить нефть на Кавказе, или он повернет на север и возьмет Москву? Это был один из злободневных вопросов, а другой был связан с подводной войной в Атлантике. Весной британские потери составляли сто тысяч тонн в неделю. Теперь все корабли отправились конвоями, и Черчилль заявил, что потери значительно уменьшились. Но говорил ли он правду? Тут была тайна, о которой все широко шептались, что американские военно-морские суда сопровождают конвои далеко от американских берегов. Этим возмущались изоляционисты, обвиняя Этого человека в Белом доме в еще одном преступлении. Как долго это будет продолжаться, пока подводные лодки не затопят американский военный корабль, и в огонь плеснут бензин?

Профессор Эйнштейн приходил примерно раз в неделю, всегда вечером, и слышал, что его ученик повторяет вслух по памяти. Какое-то время он читал лекции и отвечал на вопросы, всегда ясно и точно на уровне понимания ученика. Затем он говорил: «Достаточно на сегодня! И внезапно роли менялись, и Ланни становился учителем. Эйнштейн знал, что отец Ланни производил боевые самолеты, и он знал, что Ланни был недавно в Европе, и там у него было много связей. Он никогда не задавал вопросы об этом, но он спрашивал мнение Ланни о перспективах, как политических, так и военных в разных странах.

Агент президента был рад узнать, что они полностью сходились в своих идеалах и надеждах. Этот великий ученый не собирался ограничиться своей специальностью, он был гуманистом, а также физиком. Он ненавидел войну, как это должен делать каждый по-настоящему умный человек, но он видел, что эту войну нужно было выиграть, а нацизм и фашизм вырвать из земли. Он соглашался с тем, что победа ничего не даст, если не будет сформировано международное правительство. Если только народы не откажутся от части своего суверенитета, как это сделали штаты при создании американского союза. Он верил в народ и был фундаментальным демократом, который знал, что демократия в политике хороша, но этого недостаточно. Прежде чем могла существовать какая-либо реальная свобода, в промышленности должна быть демократия, и рабочий должен быть хозяином своей работы. Короче говоря, величайший мыслитель современности был социалистом. И когда он признал это Ланни, он не сказал: «Не упоминайте об этом!»

XII

Однажды им выпало приключение. Ланни работал особенно усердно и триумфально произнес несколько формул без ошибок. Внезапно мастер всех формул усмехнулся и сказал: «Прогуляем уроки!» Когда Ланни спросил: «Что будем делать?» Он ответил: «Олстон говорил мне, что вы играете на пианино, а я играю на скрипке, сыграем дуэтом. Вы пойдёте ко мне. Уже поздно, и нас никто не заметит. Я закрою дом, и мы не будем отвечать на звонки».

Потом они шли по пустым улицам, как будто два грабителя. Великий ученый жил в старом неприметном доме. Несомненно, он был первым, который он увидел, и который он, вероятно, будет занимать до конца своих дней. «Любая комната не отличается от другой для размышлений», — сказал он, — «при условии, если никто не беспокоит». Когда он привел гостя в старомодную гостиную, он добавил: «Но музыку лучше играть ту, которая нравится. Что нравится вам?»

«Все, что вас радует», — ответил Ланни, — «при условии, что это не слишком сложно».

— Что вы скажете о сонатах Моцарта?

— Чудесно! Я играл их с Ганси Робином.

— О, вы его знаете?

— Он женат на моей сводной сестре.

— О, тогда вы один из нас! Почему вы не сказали мне? Он импульсивно положил руку на плечи своего ученика и повел к пианино. «Вы, должно быть, настоящий Musiker, у нас будет Abend!»

Он достал ноты и разложил их на стойке фортепиано. — «С чего начать? С номера I? Они все восхитительны, они возвращают меня к моей счастливой молодости». Как бы желая быстро начать, он достал свою скрипку, настроил ее и установил ноты на пюпитре. — «Я почти знаю первую наизусть, но не совсем». Он заправил инструмент под подбородок с шелковым носовым платком, а затем: «Вы готовы? Один, два, три», — и они начали.

В мире нет приключений, более восхитительных. В душе вы бежите вприпрыжку, вы танцуете, вы поете в своем сердце. И всегда есть другой голос, отвечающий на ваше пение, еще одна пара ног прыгает и танцует с вами. Вы бегаете по лугам, а цветы кивают и кланяются вам, ветер гуляет по полям, размахивая колосьями, вы слышите, как он шелестит в соснах или, может быть, ревет на горных вершинах. Вы слышите пение птиц, вы видите танцующие маленькие волны, и солнечный свет заливает ливнем золотой огонь на воде. И вдруг вы понимаете, что все это умрет, и вы безутешно скорбите, и печалитесь какое-то время. Но даже ваша печаль красива и лишена всякой дисгармонии. Затем снова появляется солнце, и это весна, и вы осознаете, что жизнь обновляется. Вы прыгаете и танцуете быстрее, чем когда-либо, и это становится гонкой, наиболее волнующей. Вы наслаждаетесь своими силами и тем, что вы готовы ко всем чрезвычайным ситуациям, даже allegro assai (быстрее не бывает).

Когда они закончили Sonata Number I, околдованный скрипач спросил: «Сыграем еще одну?» (Как все алкоголики, которых вы знали!) Ланни сказал: «Если хотите». Они сыграли еще одну сонату, повторяя те же эмоции, но с бесконечным разнообразием, как и сама жизнь. Почти два столетия назад в старой Вене жил вундеркинд, который играл на клавикордах и алчные родители возили его по всем европейским королевским дворам, демонстрируя его мастерство. В его душе родились мелодии невообразимой красоты, и он неустанно трудился, составив более шестисот работ всех жанров. Он умер молодым и бедным. Но его печатные ноты продолжали жить для наслаждения добрых и безобидных душ на протяжении веков.

«Сыграем еще одну?» — спросил он. И они сыграли номер III. Когда они закончили, он вздохнул, как будто спустившись с небес на обезумевшую землю. Его обычно бледные щеки покраснели, а глаза сияли. Он заявил: «Этого достаточно. Мы пара плохих мальчиков. Никто не может быть так счастлив, пока эта война не закончится».

Ланни вернулся в свой коттедж, думая, что этот пожилой еврейский херувим был одним из самых восхитительных людей, с которыми судьба подарила ему встретиться.

XIII

В середине августа президент Рузвельт продолжил то, что казалось одним из его обычных каникулярных круизов с побережья Новой Англии. Плавание было единственной формой упражнений, которое он мог предпринять. Также он любил ловить рыбу или пытался. На этот раз круиз был необычно большим. Он в море зашёл на борт крейсера ВМС и был доставлен в Ньюфаундленд, где он встретил британский линкор с Уинстоном Черчиллем на борту. А также Гарри Хопкинса, который побывал в России для серии встреч со Сталиным. Нескольким другим американцам, включая Чарли Олстона, удалось исчезнуть из Вашингтона и оказаться там, что Черчилль назвал «этой бухтой Ньюфаундленд».

Обсуждения продолжались в течение нескольких дней, и когда все, кто принимал в них участие, благополучно вернулись домой, появились новости. Они касались так называемой «Атлантической хартии», в которой были определены восемь принципов для будущего мира. Ланни слушал их по радио и хотел бы узнать о них заранее. Он попытался бы убедить шефа включить открытое заявление в пользу международного правительства, на котором горячо настаивал Эйнштейн. Но Ланни не мог быть везде и не мог делать все. Именно тогда он изучал процессы и формулы, связанные с производством изотопов урана.

Новые документы приносили ему почти каждую ночь. Он держал их в чемодане вдали от чужих глаз. В начале сентября из Нью-Йорка приехал посыльный с портфелем, прикованным к его левому запястью и скрепленным замком. У посыльного был ключ, но он обещал использовать его только в присутствии Ланни Бэдда. Замок должен гарантировать, что он не забудет портфель в поезде или ресторане. Внутри были копии материала и инструкции, говорившие Ланни, что он не должен делать заметки, а выучить материал наизусть, а затем никогда не упоминать об этом, кроме как по приказу.

Пока он учил материал наизусть, посыльный отправился в город и посмотрел кинофильм. Когда он вернулся, то обнаружил, что Ланни еще не выучил, и отправился в другой кинотеатр и увидел еще одну программу. В общей сложности всё продолжалось восемь часов, включая время для еды. В конце того времени Ланни знал формулы и процессы для крупномасштабного производства плутония, а также результаты различных экспериментов по использованию графита и парафина в качестве «замедлителей» слишком большого потока нейтронов. Записка без подписи от Олстона гласила: «Это для Англии, а не для другого места. Объясню позже».

Это звучало спешно. Поэтому Ланни не удивился, когда на следующий вечер пришел профессор Эйнштейн, и совершенно небрежно заметил: «Мистер Бэдд, я думаю, вы теперь знаете все о предмете физики». Он сказал это, конечно, с блеском в глазах, и Ланни воспринял это с усмешкой. Великий мыслитель был так же полон веселья, как и сам Ф.Д.Р.

«Вы имеете в виду, что я знаю достаточно для этой работы?» — спросил ученик, и тот ответил: «Я вручаю вам диплом summa cum laude (с отличием)».

Ланни ответил, не улыбаясь: «Это было самое интересное, что когда-либо случалось со мной, профессор, и когда эта война закончится, может быть, вы позволите мне вернуться и действительно чему-то научиться».

«Я позволю вам приходить и играть со мной дуэты каждую ночь», — ответил автор Специальной и Общей теории относительности.

I

ЧАРЛЬЗ ОЛСТОН снова приехал в Нью-Йорк. Там его встретил Ланни и в очередной раз повёз на этот раз в Центральный парк в сумерках. Машина катила в потоке быстро движущегося транспорта по извилистой дороге с деревьями с одной стороны и высокими освещёнными зданиями с другой. Ланни выслушал, прежде всего, благодарность за своё усердие как ученика, а затем и перечень его будущих задач. — «Человек, у которого вы должны получить информацию, профессор Генрих Томас Шиллинг, он, как вы знаете, лауреат Нобелевской премии по физике и один из величайших авторитетов в мире. Когда последний раз о нём слышали, он был в Берлинском университете. У нас есть основания полагать, что он находится в лаборатории около Ораниенбурга. Ваша задача найти его и придумать неприметный способ встречи с ним. Для этого вы сначала поедете в Лондон и проконсультируйтесь с английским физиком. Это профессор Освальд Хардин, который был в контакте с Шиллингом и знает больше о положении дел, чем кто-либо еще. Хардин был в Берлине несколько лет и является другом Шиллинга. Кстати, информацию, которую я послал вам на днях, можно довести до Хардина, но Шиллингу не давать никакой информации, только получить информацию от него».

— Предположим, что он будет спрашивать меня?

— Притворитесь несведущим. Нам сказали, что Шиллинг полностью анти-нацист, но нет никакого смысла доверять любому немцу больше, чем мы должны. Если Шиллинг анти-нацист, он не должен задавать вопросы. Ваша оценка его характера и поведения будут важны для нас, когда вы вернётесь.

— Если он нас обманывает, у меня не будет шанса вернуться, я должен подумать.

— Это не обязательно. Ему может быть поручено слить вам дезинформацию, чтобы заставить нас тратить время и деньги на ложные шаги. Это уж точно. Он будет знать, что вы прибыли в Германию не из бескорыстной любви к научной истине.

— Как он узнает, кто и что я?

— Профессор Хардин даст вам пароль.

— А как Хардин узнает меня?

— Он будет ждать вас.

— Позвольте мне указать, профессор, что до сих пор никто не мог знать, что я агент президента, кроме самого губернатора. Я даже не был уверен, что вы это знаете. А я знаю от всех трех высших нацистов, что у них есть агенты в Англии. И эти агенты все время получают инструкции и высылают информацию.

— В этом случае мы должны рискнуть, Ланни. Вы не можете просто отправиться в Германию и посмотреть на этого Шиллинг и сказать: 'Я агент президента Рузвельта, расскажите мне об урановом проекте'.

— Я допускаю риск, но, конечно, я должен сделать все возможное, чтобы обеспечить свою безопасность.

— Вы можете принять меры предосторожности и встретиться с Хардином тайно, как вы это сделали со мной. Он, конечно, это поймет.

— Как мне попасть в Англию на этот раз?

— Ф.Д.Р. сказал мне, что он устроит это лично с Черчиллем.

— Поймите, профессор, я не пытаюсь увильнуть от этой работы, но я хочу получить результат и не попасть в нацистскую ловушку. Мне не нравится идея, что мое имя обсуждается по трансатлантическому телефону.

— Вы можете рассчитывать на то, что губернатор убедился, что его разговоры с Черчиллем не прослушиваются.

— Я ни на минуту не сомневаюсь, что он так считает, но я кое-что знаю о трюках наших врагов и о тех годах, когда они готовились к тому, что происходит сейчас. Они насадили агентуру по всему миру, подключились ко многим проводам и взломали множество кодов.

— Хорошо, обсудите это лично с губернатором, и если у вас есть предложения, сделайте их. У него может быть информация, которую он хочет доверить вам и только вам одному. В конце недели он будет в Гайд-парке, и вы можете связаться с Бейкером в Поукипзи.

У Ланни потребовали повторить имена двух ученых и подробности о них. Он добавил: «Я посмотрю их в библиотеке и узнаю все, что доступно. Когда я доберусь до Берлина, то я так же воспользуюсь библиотекой».

Олстон заявил: «Возможно, вы получите достаточно информации от Хардина. Особенно вам нужен предлог для встречи с Шиллингом. Возможно, он интересуется искусством, у него может быть картина, которую стоит посмотреть, или какой-то его родственник может её иметь. Возможно, у вас возникнет предложение написать его портрет. Знаете ли вы кого-нибудь в Германии, кто, возможно, захочет нарисовать лауреата Нобелевской премии?»

«Я мог бы кого-нибудь найти», — ответил агент президента. — «В Берлине я встречал многих деятелей искусства».

— Хорошо, и теперь, последнее слово. Ланни, вы должны помнить, что в ваших руках судьба демократического мира. Если ваша миссия потерпит неудачу, если вы обнаружите, что попали в ловушку, вы должны всё отрицать. Вы ничего не знаете о том, что мы делаем с ядром атома. Вы должны придерживаться этой версии при перекрестном допросе и даже под пытками. Вы должны оставаться искусствоведом и ничем другим. В Принстоне вы создали каталог коллекции произведений искусства у Кертиса, и ваши отношения с Альбертом Эйнштейном ограничивались дуэтами Моцарта.

— Все это само собой разумеется, профессор.

— Вы должны понять, что можете столкнуться с ужасными пытками. Нацисты будут использовать всё, что есть в их распоряжении, чтобы сломить вашу волю. Я хочу, чтобы вы взяли с собой эту крошечную стеклянную капсулу. Она содержит цианид, а если вы ее раскусите и быстро проглотите, то окажетесь вне пределов досягаемости через минуту или около того. Это спасет вас от многих страданий и спасет всех нас от возможности, что в какой-то момент бреда вы можете выговорить слово или фразу, скажем 'графитовый замедлитель', или что-то типа того.

II

У Ланни было два свободных дня до его свидания в Гайд-парке, и он спланировал их с максимальной пользой. Он поехал в Ньюкасл, чтобы попрощаться с семьей. Они не обнаружили ничего странного в том, что он каталогизировал коллекцию произведений искусства. Им было интересно послушать его рассказы о жизни в семье Кертиса. Им было гораздо тяжелее понять, почему и как искусствовед должен возвращаться в Европу в военное время. Но они уже давно научились не спрашивать об этом. Робби рассказал, что у него на следующий день будет деловое свидание с Реверди Холденхерстом в Нью-Йорке, и сын принял приглашение присоединиться к ним за обедом.

На обратном пути в город он посетил Гансибесс. Очень трогательно видеть, что с ними случилось. Как будто влажная губка прошла по их недавнему несчастью и стёрла все одним махом. Любимый Бесс Советский Союз был в опасности, и все понимали, на чьей стороне он был. Ганси был полностью заодно со своей женой, и им было стыдно, что они ссорились. Ланни ничего не сказал о той роли, которую он сыграл в этой домашней развязке.

Бесс рассказала важные новости. Они едут в Москву. Она сделала предложение Уманскому, послу в Вашингтоне, и он телеграфировал приглашение. — «Мы будем почетными гостями Советского Союза и будем играть людям во всех городах. Это не сильно поможет выиграть войну, но, по крайней мере, сообщит им, где наши симпатии».

Они включили радио и слушали новости. Немцы находились в трёхстах километрах от Москвы и добрались до Киева, столицы Украины. На самом деле все выглядело плохо. Со всеми тремя из них это было так, как Бесс говорила о себе. Все в пределах этой огромной земли было их личной собственностью, и её разрушение было их личным горем.

III

Вернувшись в город, Ланни поужинал с Золтаном Кертежи и рассказал ему о своих делах с картинами. Золтан доложил, что взял работы Дэтаза из хранилища в Балтиморе, упаковал и отправил их в Рюбенс, штат Индиана. Позже вечером агент президента зашёл к Форресту Квадратту. Зарегистрированному нацистскому агенту стало жарко. ФБР преследует его, сообщил он, и вскоре ему может понадобиться помощь от друзей. Этот проницательный человек не обманывал себя. Он сказал, что в Соединенных Штатах ситуация выглядит плохо, и он не был полностью доволен российской кампанией. — «Наши друзья подсчитывают количество километров, на которые мы продвинулись, и количество пленных, которых мы захватили, но они не понимают, сколько километров находится в этой варварской стране, и какие там бесконечные массы этого человеческого скота. Кроме того, наступает ужасная зима».

Ланни не хотел казаться слишком скорбным, поэтому он воздержался от повторения того, что предсказал фюрер, что кампания закончится через месяц или два, в крайнем случае. Вместо этого он заметил: «Может быть, вермахт готов сражаться зимой, они явили так много чудес».

«Чудеса нам понадобятся», — заявил германский американец. — «Если бы кто-нибудь сказал мне, что британское и американское правительства будет поддерживать красных террористов, я бы не поверил».

— И я, Форрест, но, по крайней мере, мы узнали, кто наши враги.

— Как будто я не знаю, нам не нужно много расследований, чтобы составить расстрельные списки.

Ланни пришел к Бальдуру Хайншу и осторожно намекнул, но другой не смог его понять. Сейчас агент президента отважился: «Кстати, как насчет тех важных людей, которые собирались избавить нас от этого злейшего врага?»

— Кажется, они все залегли на дно, я ничего не слышу, что они делают.

— Казалось бы, настало их время.

— Я согласен с вами. Я надеялся, что у вас будут новости об этом.

Ланни был разочарован, но он не стал настаивать на этом вопросе. Может быть, служащий пароходства стал подозрительным? Или он решил, что сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт не сможет никому помочь похитить президента своей страны, а просто болтает об этом?

Чтобы выйти из такой ситуации, надо было выдавать информацию, а не спрашивать о ней. Ланни заметил: «Кстати, герр Хайнш, вы знаете, что мой отец иногда говорит об авиационной промышленности. Он знает, что меня не интересует этот предмет, но я слышу, как он разговаривает с другими, и то, что он говорит, может быть ценным для вас, не причинив ему никакого вреда».

«Конечно, расскажите мне», — вмешался другой. Было забавно видеть, как быстро ожил разговор.

— Похоже, что несколько компаний, разбросанных по всей стране, работают над проектами для ракет, которые будут нести бомбы, а также проектируют самолеты, которые будут летать на ракетном принципе. 'Реактивное движение', как они это называют. Ожидается, что это создаст беспрецедентные скорости.

— Спасибо, Ланни, это может быть очень важно. Агент президента внутренне улыбнулся, зная, что немцы работают над такими вопросами, и их люди должны знать, что англичане и американцы тоже не спят. Но, очевидно, служащему пароходства об этом не сказали!

IV

На следующее утро надо было написать письма и посетить банк. Затем идти на обед в Ритци-Уолдорф. Оказалось, что Реверди знал Алонзо Кертиса. Вот такой неудобно маленький мир! Реверди был своим человеком в Принстоне и знал всё о жизни там, в том числе о том, что этот фешенебельный университет укрывал еврейских беженцев из Германии. Реверди считал это несколько неудачным прецедентом. Обычно капиталист из Балтимора был тактичным человеком, но на этот раз он забыл, что единственная дочь Робби Бэдда была замужем за таким беженцем!

Ему было очень интересно услышать, что Ланни составил каталог коллекции Кертиса и спрашивал, не удостоит ли эксперт его коллекцию такой чести. Ланни принял это, как еще одно усилие, чтобы заманить его в Долину Грин Спринг. Он отметил, что у этой коллекции будет очень небольшой каталог. Коллекционер мог принять это за намек, пусть он поручит компетентному эксперту найти больше старых мастеров в следующей поездке!

Коллекционер сказал: «Я начинаю свой круиз первого ноября. Не хотите ли пойти с нами?» Третий раз он делал такое же предложение. Оба они знали, что он имел в виду под этим, и каждый знал, что другой знал, что сделало это немного неудобным. «Было бы очень приятно», — ответил младший, — «но, к сожалению, я взял на себя обязательства. Я могу улететь в Британию в любой день».

— Мы собираемся увидеть немного Востока. У моей жены есть друг, женщина-врач, которую я обязался доставить на её пост в Южном Китае. Затем мы планируем провести некоторое время в Бали, в одном из самых красивых мест в мире.

«Это звучит очень соблазнительно», — заметил вежливый Ланни. — «Но разве вас не смущают условия войны?»

— У нас не было никаких проблем прошлой зимой, у меня на бортах судна был нарисован американский флаг, также и на палубе, и ночью все это хорошо освещалось. Южные моря сейчас очистились от немецких рейдеров, и, во всяком случае, они не интересовались частной яхтой.

— Я не хотел бы рисковать, Реверди, а если им не хватит еды или топлива.

— Они оставят нам достаточно, чтобы добраться до ближайшего порта. Если вы спросите меня, Ланни, я бы сказал, что вы больше рискуете, летая в Британию.

Ланни позволил остановиться на этом. Любезность требовала, чтобы он упомянул семью, поэтому он спросил: «На этот раз Лизбет идет с вами?»

«Она ещё не решила», — ответил отец. — «Если вы пойдете, то она тоже, и я буду рад пригласить кого вы хотели бы иметь с собой».

— Вы слишком добры. Я хотел бы этого больше всего на свете. Но у меня есть обязательства за рубежом, и непристойно от них отказываться.

Он подумал, что это упорство свидетельствовало о плохом вкусе. Это было явлением, которое он заметил среди очень богатых, и особенно сыновей и дочерей очень богатых. Они привыкли иметь то, что хотели, и воспринимали это как право. Они отказывались очень неохотно. Наверное Реверди Холденхерст сам не восхищался Ланни Бэддом. Они были слишком разными во вкусах и действиях. Но Лизбет хотела Ланни, и Реверди хотел, чтобы у Лизбет было то, что она хотела. Он был обязан хотеть этого, потому что иначе она не дала бы ему покоя. Она даже отказалась бы от его яхтенных круизов! Лизбет была третьим поколением очень богатых. И ей было еще тяжелее перенести неспособность удовлетворить желания своего сердца. Ланни решил, что эта семья, которая считала себя очень элегантной, на самом деле была несколько грубой.

V

Эти мысли привели его к Лорел Крестон, которая выбрала свой собственный путь в жизни и шла по нему. Конечно, не было бы греха совершить с ней еще одну поездку, прежде чем отправиться в опасное путешествие. Ланни позвонил ей по телефону и сказал: «Я уезжаю, и хочу узнать, могу ли я попрощаться».

«Конечно», — сердечно ответила она.

— У меня необычное предложение. У меня есть клиент, который живет на Гудзоне, в двух-трёх часах езды. Он попросил меня быть у него в девять вечера. Обычно он держит меня пару часов, а затем я возвращаюсь в Нью-Йорк. Это место недалеко от города, и мне пришло в голову, что мы можем вместе туда поехать. А вы можете провести эти пару часов в кино. Всегда можно что-то узнать из фильма, даже если это плохой фильм.

«Договорились», — сказала она. — «Когда и где мы встретимся?»

«На обычном месте», — сказал он. — «Мы уедем рано и пообедаем по дороге. Скажем в пять часов и возьмите что-нибудь почитать, если фильм будет слишком плохой, вы можете посидеть в лобби отеля».

VI

Имея пару часов в запасе, Ланни позвонил своему дяде Джессу. Они встретились, как обычно, и поехали по Мэдисон-авеню к Центральному парку. Неизбежно их разговор зашёл о Советском Союзе. Старик не удержался сказать: «Я же говорил!» Он очень гордился тем шоу, которое демонстрировало его приёмное Отечество. — «Ты видишь, они отступают, но не бегут».

«Ты прав, дядя Джесс». — Ланни знал, какое удовольствие получают люди, слыша это. — «Надеюсь, они смогут продержаться».

— Что мешает им? Чем дальше они отступают, тем короче становятся их линии снабжения, а чем дальше немцы продвигаются вперед, тем больше трудностей возникают у них. Они должны менять колею железных дорог, и они, конечно, не смогут это сделать до зимы.

— Я согласен со всем этим, дядя Джесс.

— Кроме того, ты видишь, что работа советских штабов не настолько некомпетентна, как ты опасался. Есть причина, о которой я уже говорил тебе давно. Ты были потрясен чистками, но теперь ты понимаешь, зачем они были. В Красной армии нет Квислингов, и нет предателей среди политиков и журналистов дома. Сравни это с Францией!

— Должен признать, что тоталитарная система более удобна для войны, дядя Джесс, но я из тех чутких ребят, которые не любят, когда убивают людей.

«Такое происходит в мире в течение долгого времени», — сказал здравомыслящий человек, — «и ничуть не больше, чем сейчас».

— Хорошо, ты можешь присоединиться ко мне в оплакивании всех молодых русских, которые умирают.

— В этих обширных степях это происходит на протяжении многих веков, Ланни. В конце концов, это не будет иметь значения, поскольку они еще не потеряли мужества, чтобы размножаться, как это было с французами за последнее столетие, а в настоящее время эта классическая страна капитализма. Я наблюдаю, что мой племянник достиг 40-летнего возраста, а в своё потомство внес только одну маленькую девочку.

Ланни рассмеялся. — «А как насчет моего красного дяди? Где у него было спрятано потомство?»

— Я ненормальный, Ланни, один из тех фанатиков, которые мечтают изменить мир, и я не могу выполнять двойной долг.

— Не волнуйся, дядя Джесс, у твоего племянника тоже есть долг, и когда-нибудь он сможет рассказать тебе об этом. Как долго ты будешь здесь оставаться?

— Не более нескольких недель. Тогда мой адрес будет Кремль.

— Итак, ты возвращаешься! Ты будешь участвовать в битве?

— Для войны есть молодые люди, старики для советов. Советские власти думают, что я могу дать им совет о создании подполья во Франции, а также в их отношениях с их новым союзником США.

«Я нахожу это обнадеживающим», — отважился агент президента. — «Ведь наша страна сплотилась для поддержки Советского Союза в опасности. В будущем нашим журналистам будет нелегко лгать о красных».

«Это похоже на весенний солнечный свет после долгой зимы», — согласился бывший депутат. — «Пусть это тебя не обманывает. Капитализм всегда найдет способы лгать, потому что это его природа. Когда у него нет врагов за границей, он лжет о себе и о членах своей семьи. Каждый производитель лжет о своем продукте, каждый продавец о своих продажах. Вся система конкурентного коммерциализма строится на лжи и не может выжить без нее».

«Я вижу, что война не побила твои старые грампластинки!» — улыбнулся Ланни. — «Ты уверен, что никто никогда не лжет в Советском Союзе?»

«Поезжай и посмотри!» — бросил вызов другой.

— Как ты думаешь, они меня впустят? Буржуя, живущего продажей результатов гения других людей?

«Шутки в сторону», — заявил другой, — «ты должен понять, как будет выглядеть новый мир. Я поручусь за тебя и добуду тебе разрешение».

— Шутки в сторону, дядя Джесс, это очень любезно, но у меня есть работа, и когда-нибудь ты признаешь, что она того стоит. Между тем никому не говори обо мне. Удачи тебе и твоей Красной Армии!

VII

Они согласились на место встречи на улице возле дома Лорел Крестон. Она серьезно отнеслась к желанию Ланни не считаться знакомым с «Мэри Морроу» и обошла квартал, чтобы убедиться, что за ней никто не следит. Был пасмурный день, в воздухе чувствовалась осень, и ее щеки покраснели, то ли от ходьбы, то ли от удовольствия видеть его. Когда она вошла в машину, и они обменялись приветствиями, она сказала: «Надеюсь, ваша миссия не слишком опасна».

«Не особенно», — ответил он. — «Вероятно, я полечу в Британию».

Она сказала ему: «У меня на следующей неделе выходит новый короткий рассказ».

— Плохо, что я пропущу его.

— У меня со мной есть копия, вы можете прочитать его, если у вас есть время, а затем уничтожьте копию, мне она будет не нужна после выхода рассказа.

«Держите её, пока эта поездка не закончится», — ответил он. — «Я прочитаю её в своем гостиничном номере, а потом устрою небольшой костер».

Они ехали по верхнему Бродвею, когда-то Олд-Олбани-Пост-роуд. Они пересекли мост и проехали деревню со странным названием Спеитен Даивил. Лорел отвечала на вопросы о своем романе. Она еще не начала его, но хотела использовать некоторые идеи, подсказанные им. После двух месяцев ядерной физики в его памяти сюжет романа несколько потускнел. Но вскоре он быстро вернулся, и он снова им заинтересовался. Он вспомнил все предложения, которые он делал до того, как в его мозгу взорвалась атомная бомба.

Позже он сказал ей, что он ужинал с ее дядей Реверди, и она сказала: «Завтра я буду завтракать с ним. Казалось бы странно не упомянуть эту поездку, но я думаю, что будет лучше оставить всё, как есть».

— Вы сказали ему, что вы Мэри Морроу?

— Я не думаю, что он заинтересуется моими рассказами, я не уверена, что он одобряет вообще пишущих женщин, и, конечно, тех, кто находит изъяны в социальном порядке. Вы знаете, насколько он консервативен.

— Действительно, да. Я думаю, у него есть общая идея, что опасно придираться к любому правительству где угодно, потому что красные могут извлечь из этого выгоду.

— Мой дядя Реверди — странный человек. Под его скрытностью прячется крайнее недовольство и масса разочарований. Знаете ли вы печальную историю его супружеского несчастья?

— Да, мама рассказала мне.

— Это тоже рассказала мне ваша мать. Мне пришлось отправиться на откровенную Ривьеру, чтобы узнать кое-что о своей семье.

Сама Лорел ни в коем случае не была откровенна, несмотря на все свои усилия. Она ничего не говорила о «несчастье» мужчины, чья жена нашла его в объятиях служанки. Она просто сказала: «Тетя Миллисент не может простить его, и он не может простить ее за то, что он не простила его, поэтому они живут, не раскрывая своих сердец и не делясь своими мыслями. Я не могу представить ничего более разрушительного для человеческой души, я иногда думаю, что дядя Реверди не может простить общество за то, что оно позволило ему родиться, или Богу за то, что он сделал его тем, кем он является».

«Что вы думаете о Лизбет», — отважился этот мужчина.

— Лизбет — ребенок, и она останется такой, пока защищена от всего опыта и получает все, что захочет, на серебряном блюде. Какой смысл для нее развить любую из своих способностей? Иногда я думаю, что дети потворствовующих родителей более несчастны, чем сироты. Их следует забирать от своих родителей и воспитывать в общинах, где другие дети могут привить им социальную дисциплину.

Ланни добавил: «Мне кажется особенно плохим, когда два родителя конкурируют за благосклонность ребенка».

— Именно так! Дядя Реверди и тетя Миллисент сделали все возможное, чтобы Лизбет не узнала о дисгармонии между ними, но, конечно, она должна знать об этом. Когда она решает отправиться в круиз на яхте или остаться дома, она принимает участие в семейной войне, и это могло бы испортить любого ребенка, который, естественно, не был таким мягким и добрым.

Ланни сказал: «Когда-нибудь вы должны написать историю о такой семье!»

VIII

В городе Поукипзи они нашли кинотеатр рядом с гостиницей. Ланни сказал ей, где выбрать место в кинотеатре, чтобы он мог найти ее. Если ее там не будет, он приедет в отель. Затем он отъехал на короткое расстояние, припарковал машину и ровно в минуту в минуту был на назначенном углу. Машина остановилась у тротуара, и Ланни туда сел. Как правило, в машине было двое мужчин, но на этот раз Бейкер был один. Он направил фонарь на Ланни, а затем машина двинулась на север по дороге вдоль реки.

Они въехали в поместье Крум Элбоу не по главной дороге с будкой часовых на въезде. Они въехали по тропинке через рощу ёлок, предназначенных к продаже на рождество. Часовой остановил их, но у Бейкера был пропуск, и они вошли в дом с задней двери. Там был еще один часовой. Ланни было бы приятнее, если бы их было полдюжины, но он знал, что Америка не привыкла к войне и еще не понимала, что она воюет. Немецкие подводные лодки нападали на американские эсминцы, но американской публике это было неизвестно.

Посетителя сопроводили по задней лестнице в удобную спальню с ситцевыми занавесками и камином. Был холодный вечер, и на Боссе был синий свитер под горло. Но в его настроении не было ничего холодного. Он с усмешкой приветствовал своего гостя, и когда дверь закрылась, он сказал: «Привет, старый сокрушитель атома!» У него всегда было какое-то причудливое приветствие. Он нес со смехом самое непомерное бремя власти. A агенту президента было предложено прочесть формулу производства плутония. Не потому, что Ф.Д.Р. хотел её узнать, но потому, что ему было забавно прикидываться. Но не надо думать, что он не станет заниматься настоящим делом. Не прошло и больше минуты, прежде чем он сказал, что это самое важное поручение, которое он когда-либо доверял человеку. И что агент президента 103 может считать это наградой. — «Эта задача потребует от вас все, что у вас есть, Ланни, и если вы принесете домой этот кусок бекона, у вас будет почти все, о чем вы попросите».

— Все, что я попрошу, это другое задание, губернатор. Я не планирую ничего другого, пока мы не выбьем нацистов.

— Ты не позволишь мне расплатиться за эту поездку?

— Я только что продал кучу картин моего бывшего отчима, и я при деньгах. Меня беспокоит, как я попаду в Британию, не выдав себя вашим агентом.

— Вам не понадобится быть в Англии больше, чем один день или два, и я скажу Бейкеру предоставить вам паспорт с вымышленным именем.

— Но, губернатор! Фотография и отпечатки пальцев!

— У нас есть способы организовать такие вопросы. Возможно, нам придется обмануть только одного человека.

— Меня беспокоит, что вы думаете, что это только один человек, но на практике у нас будет клерк или секретарь, и, возможно, подружка. Напомню, что есть человек Би-4 по имени Фордайс, у которого я нахожусь в специальном списке. Он должен иметь мою фотографию и отпечатки пальцев.

— Если он вас обнаружит, то это, вероятно, будет после того, как вы покинете страну, и это будет для вас лучше, он будет уверен, что вы нацистский агент, которому удалось проскользнуть через его сеть. Если он ему случится поймать вас, то вам придется сказать ему, что это совершенно секретно, и что он должен пойти прямо к Черчиллю.

— Черчилль знает обо мне?

— Я сказал ему, что прибудет человек. Ему есть что сказать, что он не хочет упоминания даже по телефону.

— Но как я могу получить доступ к Черчиллю, если другие люди не знают об этом?

— Это то, над чем мы должны поработать. Когда вы прибудете в Англию, я дам ему ваше кодовое имя, Захаров. У вас есть кто-нибудь, кому вы доверяете, и кто может пойти к Черчиллю и сказать это имя?

— У меня есть друг детства в Англии, драматург Эрик Вивиан Помрой-Нилсон. Я никогда не упоминал вас как своего начальника, но он знает, что я собираю информацию для какого-то высокого человека, и я был бы удивлен, если бы он не догадался, что это вы.

— Будет ли у него доступ к Черчиллю?

— Он слишком левый, но его отец, баронет, несомненно, имеет. Он несколько раз помогал Рику публиковать важные новости в газетах, не сообщая их источника. Он сделал это с предложениями, что Гитлер пытался навязать Праге весной 1939 года.

— Хорошо, ваш баронет отправится к Уинстону и скажет: Захаров, и Уинстон скажет ему привести таинственного человека ему ночью, точно так же, как вы пришли сюда.

— Вы понимаете, что Черчилль знает меня. Мы видели друг друга довольно много раз у Максин Эллиотт на Ривьере зимой до войны.

«Восхитительный человек», — сказал Ф.Д.Р., который только что прибыл с трехдневной конференции с первым министром Его Величества.

«Разве вы не находили, что он слишком говорлив?» — поинтересовался агент президента с усмешкой.

«Иногда», — был ответ. — «Но вы знаете, что у меня тоже есть слабость рассказывать истории».

— Лично я не возражал, потому что я приходил послушать его. У меня была возможность предупредить его о целях Гитлера, и я обнаружил, что он, наконец, решил, что Гитлер был более опасный противник, чем Сталин. Но он был совершенно уверен, что лично ему никогда не придется решать эту проблему. Он назвал себя политическим неудачником и сказал, что Тори поставили его навсегда на полку.

«Они достали его», — сказал Ф.Д. — «Он необыкновенная фигура и человек этого часа».

«Он это знает», — рискнул Ланни. — «Он играет свою роль так, как любая другая звезда сцены. Думаю, я рассказывал вам о докладе, который передал мне Рик. Уже весной прошлого года он решил, что Гитлер пойдёт на Россию, и Черчилль написал речь, которую он собирался произнести, и докучал своим друзьям, заставляя их слушать эту речь».

«Ну, это стоило того», — заявил Ф.Д.Р. — «Я должен признать, что эта речь ввела меня в дрожь».

IX

Завершив все дела, связанные с работой агента президента, «губернатор» заговорил об Атлантической конференции и о принятии Устава. Он признал в седьмом прямом потомке герцога Мальборо еще одного мастера-шоумена, достойного компаньона в политической борьбе, и теперь рассказывал о нем с удовольствием. Внутри этого пухлого круглого тела было крепкое сердце. Он был воплощением британского льва и ревел на врага так, как описал Шекспир, вложив те же слова в рот короля Генриха Пятого. Рузвельт описал его на борту крейсера Огаста, курящего большие сигары. И Ланни не мог сравнить с ним Ф.Д.Р. с несколькими сигаретами. Потому что здесь, он полусидел и полулежал в постели, и вставлял одну за другой сигареты в длинный тонкий мундштук, который он не вынимал изо рта часами, только когда он хотел вдохнуть свежий воздух.

Он второй раз выслушал описание Ланни британского лидера в изношенном красном халате на его белом теле и в мягкой соломенной шляпе на его рыжих волосах. Лидер сидел у сине-зеленого бассейна удалившейся от дел королевы сцены и рассказывал о конфликте, который тогда только мрачно маячил на горизонте. Агент президента сказал: «Он выкачал из меня всё о Гитлере, Геринге и Гессе, всех в Германии, кого я знал. Бивербрук тоже был там, и я видел, что он готовился отречься от своей любви к нацизму. Я помню, что он спрашивал меня особенно о Гессе. Он знал, что Гесс признавал себя последователем Бухмана, и у Бобра, казалось, была идея, что это движение спасет Великобританию от необходимости вести тяжелую войну».

«Это интересно», — прокомментировал Ф.Д.Р. — «Бивербрук присоединился к нам на Огасте и многое хотел рассказать. Он сказал мне, что он был одним из первых, кто говорил с Гессом после его высадки в Шотландии».

— Я полагаю, что теперь Гесс знает, что он не ведет переговоры о том, чтобы втянуть Британию в войну против России.

— Ему разрешили услышать речь Уинстона по радио.

«Вот это история!» — воскликнул Ланни. — «Если бы это придумал драматург, мы должны были бы назвать это мелодрамой».

— Говорят, что эта речь ввергла Гесса в меланхолию, и есть сомнение, что его ум сможет выдержать такое напряжение.

«Бедный Руди!» — воскликнул его фальшивый друг. — «В более счастливом мире он мог быть полезным человеком. Не особенно ярким, но он был способен на полную верность. А это, вы должны знать, не самая распространенная из добродетелей. Кодовое имя, которое я ему дал, было Курвенал, друг Тристана в опере Вагнера и был назван там как 'Вернейший из верных'. Мне было бы интересно поговорить с ним сейчас».

— Вы можете предложить это Уинстону и попросить его это устроить.

— Я боюсь, что их этого ничего не выйдет. Независимо от того, что делают нацистские агенты в Британии, они вряд ли смогут не следить за тем, что происходит с их заместителем фюрера.

— Вы могли бы придумать правдоподобный предлог для того, чтобы вам разрешили его увидеть. Возможно, вы отправитесь к Гитлеру с сообщением от Гесса.

«Я подумаю об этом», — сказал Ланни. — «Но я боюсь, что эта война уже давно прошла этап переговоров. Черчилль совершил невообразимое преступление, поддерживая большевиков, да и вы тоже».

«Вам сейчас нравятся мои речи больше, чем те, к которым вы привыкли?» — с улыбкой спросил общительный великий человек.

— Действительно, губернатор!

— Вы помните, что я сказал вам в первый раз, когда вы пришли ко мне. Я не могу идти быстрее, чем позволяют мне люди. Мне пришлось подождать, пока события не изменят их настроения.

«Не шучу», — сказал Ланни, — «я думаю, что ваше управление в этом кризисе будет изучаться, как одно из чудес истории. У меня были случаи отчаиваться много раз, но вы, кажется, всегда веселы и уверены».

— Ах, парень, это потому, что тебя здесь нет, когда ты покидаешь эту комнату!

X

На столе этого занятого человека Ланни видел обычную стопку документов, и он воспринимал ее как молчаливого надсмотрщика. Но он позволил себе только один вопрос, прежде чем просить разрешения уйти. — «Губернатор, вы обладаете гораздо лучшими источниками информации, чем кто-либо другой. Скажите мне только, Россия не сдастся?»

— Без сомнения, что она не хочет, единственный вопрос в том, сможет ли она.

— А вы что скажете об этом?

— Гарри Хопкинс только что приехал из Москвы, где он провел несколько дней со Сталиным. Он убежден, что Сталин думает драться с ними до конца, несмотря ни на что. Он дал полную гарантию, что они будут держаться, даже если это означает сдать всю Россию, они отступят в Сибирь и продолжат борьбу с тем, что у них осталось. Они, конечно, просят нас о поставках, и мы сделаем все, что в наших силах, чтобы удовлетворить их потребности.

— Хопкинс думает, что они могут продержаться?

— Он не сомневается в этом, он говорит, что они только в начале мобилизации своих огромных резервов. Они двигают свою технику на восток и свою людскую силу на запад. Старики, молодежь и женщины будут выполнять свою работу. Сталин сказал, что они доведут вермахт до изнеможения, и в итоге они сокрушат его.

«Хорошо,» — сказал Ланни. — «На этой основе я могу продолжить свою работу. Кстати, у меня был еще один разговор с моим красным дядей. Он говорит то же самое, что говорит Хопкинс, но, конечно, в его случае он может выдавать желаемое за действительное. Он говорит мне, что он собирается в Россию. Они собираются сделать его старейшим государственным деятелем, советником по иностранным делам. Он приглашает меня туда приехать и говорит, что он может организовать мне въезд. Возможно, у вас когда-нибудь будет поручение для меня».

«Я буду иметь это в виду», — ответил шеф. — «Пока у вас дел выше головы. Позаботьтесь о себе, потому что вы тот человек, которого я не хотел бы потерять».

«Спасибо, губернатор, я сделаю все возможное, чтобы вернуться». — Ланни почувствовал крошечную капсулу, которую он вшил в подкладку своего пиджака, но не упоминал об этом. — «Я знаю, что у вас работа на десятерых, поэтому, если у вас нет ничего, что еще сказать мне, я не буду мешать».

— Вы можете передать мои личные поклоны профессору Хардину, когда увидите его. Я встретил его вскоре после последней войны, когда я был в Англии, но он, вероятно, этого не помнит.

«Я предполагаю, что он, возможно, узнал вашу фотографию в газетах», — сказал Ланни с усмешкой. Он получил рукопожатие от этой большой сильной руки, а затем вышел в зал.

XI

Слуга негр Ф.Д.Р. сидел в одном кресле, а Бейкер сидел в другом. Он поднялся и сопроводил Ланни вниз. На обратном пути в Поукипзи он сказал: «Мне было поручено зарезервировать вам место на самолете в Шотландию через Ньюфаундленд. Завтра у меня будет билет, и ваш самолет улетает из аэропорта Вашингтон послезавтра в 10 часов утра. Мне сказали выбрать имя для вас, поэтому ваш билет будет выписан на имя Ричарда Терстона Харрисона. Надеюсь, это не настоящий человек».

«Я такого не знаю», — ответил Ланни. — «А как насчет моего паспорта?»

— Я позабочусь об этом утром. Профессор Олстон дал мне ваше настоящее имя, мистер Бэдд, и поручил мне организовать эти вопросы для вас. Не нужно беспокоиться, что я знаю ваше имя, потому что я человек, который держит язык за зубами.

— Все в порядке, мистер Бейкер, но разве вы не должны сообщить кому-то в Госдепартаменте?

— Нет, потому что президент распорядился, чтобы в случае необходимости я должен был получить проштампованные паспорта без имени, а я должен заполнить имя, отпечатки пальцев и фотографию.

— Но тогда в записях Госдепартамента не будут ничего обо мне.

— Это правда, но это не имеет значения, если вы не потеряете документ или если кто-то не станет с подозрением относиться к вам. В этом случае вам придется телеграфировать или позвонить мне, а я всё решу с надлежащими властями.

— Вам рассказали, что Ланнинг Прескотт Бэдд был выслан из Англии Би-4 и ему запрещен въезд?

— Да, и это неудобное дело. Я полагаю, что вы не хотите говорить Би-4, что вы являетесь агентом президента.

— Конечно, нет.

— Я предлагаю схему, которая может сработать, и не нанесёт никакого вреда. Я предоставлю вам второй паспорт на ваше имя, и вы можете зашить его в подкладке своего пиджака и не использовать его до тех пор, пока вы не прибудете на континент».

— Трудно понять, как это работает, мистер Бейкер, там есть отпечатки пальцев и фотография.

— Есть небольшие трюки, которые можно попробовать, и это может сработать. Отпечатки пальцев на вашем фальшивом паспорте могут быть слегка размыты — плохая работа, но вы не будете виноваты в этом. Негатив фотографии можно подправить. Это будете вы, но это не совсем вы, и его вряд ли узнают все, кто знает мистера Ланнинга Прескотта Бэдда. Дежурный в аэропорту не знаком с вами, я полагаю.

— Это правда, но если у них возникнут какие-либо подозрения ко мне, они обыщут меня и найдут второй паспорт.

— Во-первых, я не думаю, что они будут беспокоиться о деталях, потому что вы прибудете на правительственном транспорте. Гражданские самолёты по этому маршруту не летают, и на самолетах перевозятся только лица, которых посылает правительство. Проверка паспортов в значительной степени формальна. Если дело дойдет до чего-нибудь серьёзного, вам придется сказать: 'Это вопрос разведки'. В паспорте будет секретный знак, о котором знает их нужный человек.

«Ну, тогда конечно», — сказал Ланни, — «если у вас есть такая магия!»

«У нас это есть», — ответил Бейкер. — «У нас много людей работает на континенте в той или иной форме, и британцы их пропускают. Коды меняются время от времени, но ваш знак будет свежим. Когда вы покинете Англию, вы уничтожите фальшивый паспорт. Я полагаю, что вы можете вернуться домой через Лиссабон и Азорские острова, а не через Лондон».

— Если я смогу попасть на самолёт.

— Скажите мне, ваш отец посвящён в вашу тайну?

— Только в той степени, что я занимаюсь правительственной работой, но он не знает для кого.

— Имя Бейкера ничего не значит для него. Когда вы доберетесь до Лиссабона, позвоните ему, чтобы он позвонил мне по моему адресу. Как только я узнаю от него, я сразу займусь вашим делом, зарезервирую вам место и уведомлю вашего отца. А он может уведомить вас. Вражеские агенты не найдут ничего подозрительного в вашей связи с вашим отцом о том, чтобы вернуться домой.

«Я не вижу в этом никаких недостатков», — сказал Ланни. — «Где мы встретимся завтра?»

— Я приеду в Нью-Йорк и получу номер в гостинице и попрошу вас прийти ко мне, если вы не возражаете, это будет менее заметно. Хартли Робинсон будет моим именем для этой цели, а вы Ричард Терстон Харрисон. Не забывайте.

«Мне нужно много помнить», — сказал Ланни с улыбкой. — «Но я думаю, я могу запомнить и это, мистер Робинсон».

XII

Ланни высадился из машины на улицу в городе Поукипзи, который когда-то был индейской деревушкой, «Место, покрытое камышом у маленькой воды». Он прошел в кинотеатр и быстро нашёл свою леди, которая сидела на согласованном месте. Она сказала: «Я стала свидетелем ужасного убийства, и теперь я никогда не узнаю, кто его совершил».

«В наши дни совершаются миллионы убийств», — ответил он, — «и никто, кроме Бога, никогда не узнает, кто их совершил».

Он хотел бы рассказать ей, где он был, и что узнал, особенно о Советском Союзе. Это произвело бы на неё впечатление. Но он не мог позволить ей даже догадываться. А она могла бы легко это сделать, зная, что Гайд-парк находится всего в нескольких километрах отсюда. Полное молчание не было бы правдоподобным или вежливым, поэтому он счел нужным составить рассказ, как он провёл вечер. Он взял одного из своих чикагских клиентов и перенёс его в долину реки Гудзон. Он рассказал ей странную историю о пожилом джентльмене, который страстно любил красивые картины и стремился обладать ими, но только изредка он мог купить картину, потому что большая часть денег принадлежала его жене, а это всегда означало ссору.

«А что эта женщина хочет купить?» — спросил Лорел, и он сказал ей, что женщина не хочет ничего покупать. Она хотела создать свое состояние. Она унаследовала его от своего отца. И она думала, что она почитает его, следуя по его стопам и становясь все богаче с каждым днем.

Это привело к вопросу о странных искажениях в личностях людей, которые порождают деньги. «Деньги — это сила», — сказал Ланни. — «Деньги вызывают уважение и послушание у других людей, и не у всех есть сила характера, чтобы нести такую ответственность. Очень богатые обнаруживают, что весь мир пытается получить часть их денег, и их начинают преследовать страхи, и они ощущают иррациональную ненависть и закрывают себя, свои сердца, а иногда и тела».

Он рассказал о старой мисс ван Зандт, чей особняк на Пятой авеню постепенно был окружен торговлей и производством одежды. Мисс постоянно страдала от еврейских рабочих, которые в полдень выходили на улицу и ели свои бутерброды. В ее глазах все они были коммунистами. Поэтому она давала целое состояние фашистам и нацистам, которые приходили к ней и обещали убрать этого врага. Он рассказал о богатом джентльмене, который был уверен, что революция была не за горами, и кто потратил все свои деньги на вещи и спрятал их в безопасных местах. Любые вещи, потому что только вещи имели бы ценность. Этому джентльмену было видение, что он распродавал свои вещи на черном рынке, чтобы купить себе еду и сохранить жизнь.

Лорел, в свою очередь, рассказала об одной из своих родственниц, которую она не назвала. Пожилая леди, которая развлекалась с большой щедростью и наслаждалась присутствием своих друзей. Но ее дочь не могла видеть, как тратятся деньги на других людей, хотя у дочери было свое собственное состояние. Она решила, что нужно тратить на гостей за ужином сумму не более семнадцати центов на человека. И она велела слугам ограничиться этой суммой. В результате мать стала совсем одинокой, а все слуги мошенничали. Вещи таинственно исчезли, но всякий раз, когда дочь уходила, у матери была вечеринка.

«Как излечиться от таких вещей?» — спросила Лорел, и Ланни ответил: «Отменить право наследования. Я пришел к выводу, что это самая злая сила в человеческом обществе. Она отравляет жизнь большинства состоятельных семей, которых я знаю. Даже там, где они открыто не ссорятся, их дети теряют свою жизненную силу, всю инициативу. Наши консерваторы говорят о 'свободном предпринимательстве'. Я хотел бы сказать им, что первым шагом к сохранению свободного предпринимательства надо дать понять каждому молодому человеку в мире. Что когда его образование завершено, он должен выйти в мир и выбрать свой собственный путь, и что у него никогда не будет шанса потратить доллар, который он не заработал своими силами».

Таким образом, легко решив человеческие и социальные проблемы, они вернулись в город на рассвете. Только когда они подъехали к дому Лорел, разговор принял личный тон. Она спросила его: «Неужели это не опасная миссия?»

Он подумал, что заметил дрожь в ее голосе, и, похоже, в его ушах зазвучал тревожный звонок. Он только должен был сказать: «Неужели, это значит для вас так много?» и это подлило бы масло в огонь. Но Ф.Д.Р. приказал ему быть осторожным. Поэтому он ответил: «Тут трудно быть уверенным. Мы не можем рисковать меньше, чем наши враги». Затем, немного подумав: «Напишите мне кое-что из этого романа».

XIII

После сна Ланни снова связался с Бейкером, и ему были вручены две паспортные книжки. «Я, нижеподписавшийся, государственный секретарь Соединенных Штатов Америки, настоящим прошу всех, кого это может затронуть, разрешить безопасный и свободный проход, а в случае необходимости предоставить всю законную помощь и защиту», — так далее готическими буквами. Затем шло его имя и обычные тридцать две страницы, в том числе пять для его опознания и предупреждения, что он не должен делать. Вступать в иностранные армии и т. д. Документ был признан недействительным для стран, находящихся в состоянии войны. Длинный список, но даже в этом случае Ланни собирался побывать в некоторых из них. Он задался вопросом, знал ли Бейкер, куда он идет, и зачем? По всей вероятности, нет. Этот человек с языком за зубами не задал ни одного вопроса, и единственное личное замечание, которое он произнес: «Я долгое время занимаюсь такими вещами». После того, как все манипуляции с паспортами были завершены, Ланни выразил сомнения относительно своего мастерства зашить один из них в подкладку своего пиджака. Бейкер предложил это сделать, он научился этому искусству, а также ретушированию фото негативов и ошкуриванию пальцев, чтобы уменьшить четкость их отпечатков.

У Ланни освободился остаток день. И как только он решил посетить библиотеку и посмотреть профессоров Хардина и Шиллинга, зазвонил телефон. Это была Лорел, спросившая: «Можете ли вы уделить мне несколько минут? Это важно».

Конечно, он сказал, что может, и встретил ее на улице, как обычно, и отвез ее в парк. Он не видел ее так обеспокоенной с ночи у Гитлера в Бергхофе, когда она пришла к нему и рассказала ему о тревожных заигрываниях фюрера. На этот раз это были духи, которые обеспокоили ее. Менее часа назад она была в трансе, а ее подруга Агнес сидела, делая заметки. Объявился Отто Кан и сообщил о присутствии старого джентльмена с белой бородой, который сказал, что его зовут Эли Бэдд. — «У вас был такой родственник, Ланни?»

«Да», — был ответ. «Он был моим двоюродным дедом, я встречался с ним несколько раз в юности».

— Вы когда-нибудь рассказывали мне о нем?

— Я не помню, наверное, рассказывал, потому что он оставил мне свою библиотеку, что находится в моей студии. Я вообще рассказываю людям, как я получил все эти прекрасные книги.

— Вы когда-нибудь показывали мне его фотографию?

— Он висит на стене студии, и я, возможно, говорил об этом.

— Это может всё испортить, но я этого точно не помню. У него, по описанию, было худое, аскетичное лицо, это высокий старик, слегка сутулый и с тихим голосом.

— Всё правильно, он был проповедником-унитаристом.

— Он сказал: 'Скажите Ланни отложить эту поездку. Ему угрожает беда'. Он повторил три раза: 'Опасность! Опасность! Опасность!' и затем исчез.

— Это очень интересно, Лорел.

— Это ужасно испугало меня, я извинилась перед Агнес, вышла и позвонила из автомата.

Опять Ланни, возможно, сказал бы: «Значит ли это так много для вас?» Но голос сказал: «Опасность!» и более трех раз. Он сказал: «Вот один из тех случаев, когда не знаешь, что думать. Вы обдумывали неприятности, которые могли произойти со мной, вы говорили об этом прошлой ночью. И, конечно, все эти факты о двоюродном деде Эли возможно были в вашем подсознании, конечно, они были в моем. Вы вошли в транс, и ваше подсознание делает из этого немного драмы».

— Значит, вы не верите в предостережения?

— Я вынужден верить в них, я читал о многих случаях. Они такие же старые, как история, но это не значит, что каждый страх это настоящее предостережение. Если бы мы в это верили, нам было бы тяжело жить вообще.

— Вы не можете отложить это путешествие?

— Не возможно, Лорел, вы не представляете, как трудно в эти дни получить место в самолете.

— Но даже на день или два?

— Слушайте, моя дорогая, сказал ли этот голос, в какой я буду опасности?

— Нет, только то, что я сказала.

— Итак, что мы можем заключить? Мы находимся под угрозой столкновения здесь, в Центральном парке. Меня могут убить по дороге в аэропорт. Меня можно легко убить в лондонском затемнении. Один астролог однажды сказал, что я умру в Гонконге, но я не собираюсь ехать в Гонконг в эту поездку. Почему его предостережение не должно быть таким же хорошим, как у Отто Кана? Исследователи парапсихологии собрали статистику о предостережениях, которые сбылись, но кто когда-либо считал те, которые не оправдались? Думаю, они могут быть десять к одному, возможно, сто к одному.

Так весело он пытался утешить ее. Он пригласил ее на ужин в маленьком неизвестном кафе и вёл себя как можно приятнее. Если это могло бы помочь! Когда он прощался с ней на углу рядом с ее домом, он сказал: «Я не могу телеграфировать вам из Англии, но я пришлю вам открытку, чтобы вы знали, что я в безопасности. Я не должен подписывать свое имя. Я подпишу её 'Брат', что может тронуть сердце цензора».

«Спокойной ночи, брат», — сказала она. Он подумал, был ли в ее голосе слабый намёк на иронию?

I

РОББИ отправил своего человека в город, и Ланни отвез его в аэропорт Вашингтон на Лонг-Айленде, затем вернул ему машину и убедился, что он уехал. Когда тот скрылся из глаз, произошла метаморфоза. Ланнинг Прескотт Бэдд превратился в Ричарда Терстона Харрисона. Путешественник оставил свои старые сумки в машине, потому что на них были его инициалы. Он оставил в них всё, что могло бы его идентифицировать. Он даже удалил с одежды метки прачечных, которые иногда содержат инициалы. Он поднялся на борт самолета новым человеком. И несколько часов спустя вышел на почву Ньюфаундленда в аэропорту Гандер возле длинного озера с таким же именем.

Это был военный аэропорт огромных размеров, совместно построенный британскими и канадскими военно-воздушными силами. Теперь Америка тоже использовала его. Это был её шаг вступления в войну. Пятясь назад от мирных устремлений, ее голос громко заявлял, что она не делает этого шага. В аэропорту находились сотрудники Пан Американ Эйрвэйс, все еще носящие свою изящную синюю форму. Но их гражданская служба была приостановлена, и они перевозили только пассажиров, которых предоставляли Армия, Флот и Госдеп. А правительство оплачивало счета. На поле стояли рядами огромные резервуары с бензином. И там шло новое большое строительство, которое посетителям осматривать не поощрялось.

Эта деревня у холодного голубого северного озера стала одним из величайших воздушных центров в мире. Здесь собирались большие самолеты многих типов со всей Канады и Соединенных Штатов. Они улетели, и только небольшой процент возвращался, чтобы вернуть пилотов для следующего рейса. Самолет, который должен был перевезти таинственного мистера Харрисона, стоял возле входа в поле с трапом у дверцы. Четырехмоторный транспортный Боинг выглядел видавшим виды, но крепким. Ланни догадался, что он вернет пилотов. Его багаж был уже доставлен на борт, но ему сказали, что будет задержка. Погодные условия были неудовлетворительными. На некотором расстоянии от поля находились радиовышки, а в офисном здании люди с наушниками слушали сообщения метеостанций по всему миру. Штормы не были сверхъестественным явлением, и их пути можно было нанести на карту. Штормы были особенно распространены в это время года, и от их местоположения зависело, полетит ли самолет в Гренландию, Исландию или Шотландию.

Такие вопросы находились в руках высших сил. Мистер Харрисон некоторое время прогуливался, разминая ноги, а затем нашел себе место на скамейке. Там он погрузился в упражнение, которое стало второй натурой. Он стал в уме декламировать формулы и виды атомного распада. Но он не смог продолжать это очень долго. Место рядом с ним занял белокурый молодой человек в темно-синей форме Пан-Ам. Он зажег сигарету, сделал пару задумчивых затяжек и заметил: «Сейчас так много тумана, и как мы ненавидим его!»

Ланни был не прочь поболтать, время для размышлений у него будет во время полета. Парень в возрасте двадцати лет сказал, что он покинул колледж, чтобы стать штурманом во время этого кризиса. Он не был штурманом самолета Ланни. Он прибыл рано утром, поспал и через пару дней опять в рейс. «Унылое место», — сказал он, — «и нечего делать. Туземцам не хватает еды, или, может быть, они не умеют её готовить».

Он обсуждал жизнь этих новых «перегонщиков». Ничего о количестве или типах самолетов или о чем-либо, что может быть военной тайной, и он даже не спрашивал имя своего собеседника. Он просто рассказывал впечатления о своей жизни. Забавная жизнь, потому что теряешь четыре часа каждый раз, когда летишь на восток. Поэтому не хочешь есть во время обеда или спать ночью. И как только начнёшь привыкать к этому, летишь на запад и получаешь лишние четыре часа. Поэтому ходишь голодным перед едой и спишь днём. У тебя нет страны, и а твои часы всегда врут. Но это можно выдержать, потому что получаешь восемьсот в месяц плюс оплату всех расходов. Пилоты получают тысячу.

Затем он рассказал о маршруте, на котором не было земли и хорошей погоды, что, конечно же, не было военной тайной. Были туманы, и все, что мог сделать ваш пилот, — это следить за лучом. Ему помогал пилот-робот. Американцы назвали его «Железным Майком», а британцы «Джорджем». Всегда будет лед, и радио даст вам «уровень замерзания», ниже которого нельзя лететь. У Пан-Ам была своя система полётов, которой она гордилась. Она называется «кривой Howgozit (Каконолетит)», синтез пяти кривых, показывающих пройденные километры в сравнении с количеством литров потребляемого топлива, количеством литров по сравнению с часами полета и т. д. На основе этой диаграммы капитан определил так называемую «Точку не возврата». И если цифры были опасными, он разворачивался назад, прежде чем эта точка была достигнута.

«Вы когда-нибудь попадали в аварию?» — спросил путешественник.

— Однажды в открытом море. Я провел семнадцать часов на резиновой лодке, прежде чем нас нашел Дамбо.

— Что такое Дамбо, если это не секрет?

— Разве вы не видели кинофильм про слона, который научился летать, размахивая ушами? У летающей лодки большой неуклюжий корпус, и мы смеемся над этим, но поверьте мне, он прекрасно выглядит, когда промокнешь, а пальцы рук и ног начинают замерзать.

«Вы летаете этим маршрутом всю зиму?» — захотел узнать путешественник.

— Мы не думали, что сможем, но теперь мы это делаем, потому что мы должны. У нас есть тактика, которую мы называем 'действуй по давлению'. Мы не пытаемся следовать вокруг большоого круга и не пробиваемся сквозь штормы, мы получаем непрерывную информацию о зонах высокого и низкого давления и работаем с ними. Мы узнали, что в зоне низкого давления ветер дует против часовой стрелки, если смотреть из середины зоны, в то время как он дует по часовой стрелке в зоне высокого. Поэтому мы подкрадываемся к тому месту, где ветер подтолкнет нас.

Путешественник сказал: «Около двухсот лет назад был английский поэт, который предсказал что-то подобное. Он писал о герцоге Мальборо, который был предком Уинстона Черчилля:

«Он спокойный и безмятежный с неистовым ветром управится.

По приказу Всемогущего направит ураган и в вихре явится» [70].

«Это по делу!» — воскликнул штурман. — «Где вы только находите такие вещи?»

II

Словоохотливый летчик поднялся, заметив, что он прилетел на запад и голоден раньше времени. Он ушел, и его место после некоторого перерыва занял высокий джентльмен в возрасте Ланни в коричневом деловом несколько помятом костюме. Он нервно пережевывал сигару. Время от времени он сплёвывал, а затем глотал, и его адамово яблоко вылезало из воротника его синей рубашки. «Мне не нравится эта проклятая погода», — сказал он. «Посмотрите на это», — и он указал на низкие скалистые хребты Ньюфаундленда, с которых только что сошёл утренний туман, и уже наползал вечерний туман.

«Да», — ответил Ланни. — «У них здесь Гольфстрим и холодный воздух, и это вызывает много тумана».

«Не возражаете, если я буду говорить?» — спросил незнакомец.

— Ничуть.

— Меня зовут Аглунд.

— А меня Харрисон.

— Вам нравится эти полёты?

— Я вынужден был к ним привыкнуть.

— Я никогда не был наверху, и я бы поклялся, что никогда не буду. Они хотели, чтобы я летел сюда из Кливленда, но я прибыл на поезде и корабле. Самая проклятая захолустная железная дорога через этот остров или что бы это ни было. Самая бедная страна и народ, которых я видел с тех пор, как я покинул Джорджию.

— Они живут рыбной ловлей и лесозаготовкой, а это тяжелый труд.

— Полагаю, что так. Мне сказали, что они не смогли выплатить проценты по своим облигациям, поэтому они задолжали британскому правительству и потеряли свою конституцию.

«В самом деле?» — сказал Ланни. — «Я этого не слышал. Деньги правят».

— Деньги не заставили бы меня прибыть сюда в этот забытый Богом холодильник и улететь в метель.

«Что же тогда?» — спросил Ланни, любезно улыбаясь.

— Я специалист в области станков, и меня просили приехать и помочь британцам научиться работать на одном из наших тяжелых прессов. Я надоедаю вам?

— Совсем нет, если это не военная тайна.

— Это не военная тайна, что я нервничаю как дикий жеребенок. Можно подумать, что со мной что-то не так, но вчера ночью со мной произошёл случай, который заставил меня испугаться. Мне пришлось спать, сидя в поезде, и, возможно, что-то с этим связано, во всяком случае, у меня был кошмар, и я, похоже, не могу избавиться от него.

— Что это было?

— Вы когда-нибудь слышали о том, что сны сбываются?

— Да, конечно, это обычная вещь, старая, как мир.

— Тогда Вы не подумаете, что я какой-то псих?

— Совсем нет. Я читал о таких предметах, и они меня интересуют.

— Ну, мне снилось, что я встретил свою мать. Она умерла около двадцати лет назад, но это было так же реально, как если бы я был мальчиком дома. Я крепко обнял ее и почувствовал ее тело. Она была короткой, трудолюбивой женщиной. Я поцеловал ее в щеку, а затем она прошептала мне на ухо: 'Сынок, не лети в этом самолете! Не лети в этом самолете!' Я проснулся в холодном поту, и с тех пор я не могу думать ни о чем другом. У вас когда-нибудь было что-то в таком роде?

«Да», — сказал Ланни. — «У меня было, и я знаю других, у кого тоже было. Странная вещь, вчера у меня было что-то подобное. У меня есть подруга, которая является медиумом и впадает в транс. Вчера днем она пришла ко мне в возбуждении и сказала, что кто-то, претендующий на дух моего двоюродного деда, появился и предупредил, чтобы я не совершил это путешествие. Он сказал слово 'Опасность' три раза».

«Иисус!» — воскликнул мужчина. — «И вы летите на этом самолете?»

«Я должен лететь», — сказал Ланни.

— Ну, а я не должен. Поглядите на этот старый летающий гроб!

— Для меня он выглядит довольно солидно.

— Они используют все, до чего могут дотянуться, и летают на них, пока они не рассыплются.

«Этот нужно только покрасить», — отважился Ланни. — «В остальном этот может быть O.K.»

— Вы думали о возможности того, что кто-то может немного саботировать на этих базах? В этой стране есть немцы, и почему они не должны пытаться помочь своей стране?

— Я не думаю, что они сделают что-то более одного раза. Не в этом месте.

— Ну, одного хватит для вас и меня. Брат, вы знаете, что вам и мне нужно делать?

— Что?

— Уйти и заблудится в тех сосновых лесах. Я видел их на сто километров, или, может быть, пятьсот. Через пару дней мы смогли бы выйти, и тогда будет какой-то другой самолет.

«Какая польза от этого?» — спросил Ланни. Он не мог удержаться от улыбки, хотя тоже в душе был обеспокоен. — «Возможно, опасность, о которой наши предки предупреждали нас, заключалась в том, что она подстерегает нас в этом сосновом лесу, и мы умрём от голода».

Мистер Аглунд поднялся на ноги и нервно озирался, как будто он думал, что кто-то может попытаться посадить его в самолет силой. Незажжённая сигара развалилась в клочья от его жевания и начала падать. Внезапно он повернулся к Ланни и сказал: «Что бы ни убило меня, это будет не этот старый летающий гроб. Прощай, брат, и удачи тебе!»

Он отвернулся и небрежно направился к входным воротам. Он скрылся из виду за одним из зданий. И это был последний раз, когда Ланни видел или слышал о нем.

III

Зазвонил колокол. Один колокол означал, экипажу отправиться в самолет, и Ланни встал и наблюдал, как они это делают. Четыре двигателя начали вращаться, наделав много шума, и подняв пыль вокруг самолета. Через некоторое время зазвонили два колокола, и это было приглашение для пассажиров. У трапа собралось полдюжины человек. Некоторые в форме, другие в гражданской одежде. Капитан взял их билеты и проверял по списку. Ланни, очень вежливый, был последним. И капитан заметил, что одного не хватает.

«Аглунд», — сказал он, и огляделся. — «Где мистер Аглунд?»

«Он сказал мне, что не летит», — вызвался Ланни. — «Он боится штормов».

«Ну, будь я проклят!» — воскликнул другой и уставился на него. По-видимому, это было что-то новое в его опыте. — «Куда он делся?»

— Он сказал, что заблудится в лесу. Он думал, что так будет безопаснее.

«Ну, будь я проклят!» — заявил капитан. Затем он пожал плечами. Он не был обязан держать ищеек и охотиться за беглецами. — «Что я буду делать с его багажом?»

— Я предлагаю вам выложить его, он вернется за ним.

На землю были выложены чемодан и вещевой мешок, и Ланни вошел в большой транспортный самолёт. Там всё было не похоже на то, что он видел раньше. Все удобные сиденья и другие предметы роскоши были удалены, если они когда-либо там были. Всё пространство было почти полностью заполнено ящиками и узлами, покрытыми тяжелым брезентом и прочно привязанными к кольцам в полу и к стойкам. А веревки образовывали паучью паутину. Для шести пассажиров было достаточно места. Ланни задумался, где мог бы размеситься мистер Аглунд. Можно было сидеть на складном стуле, или если сложить его, лечь на спину. Но тогда по вытянутым ногам будут ходить. Для тех, кто возражал, ответ каждый день становился все более знакомым: «Разве вы не знаете, что война?»

Этот самолёт не отапливался, поэтому каждый должен был надеть мягкий летный костюм, такой комбинезон, а на него водонепроницаемый и ветрозащитный вид джемпера, а на всё это надувной спасательный жилет, называемый Mae West. Были и парашюты, но что хорошего они могли бы сделать в середине Северной Атлантики? Никто их не надел.

Ланни, последнему вошедшему человеку, едва хватило места, чтобы сесть. Ящики были на одной стороне от него, а с другой человек, чье имя было зачитано как Карлтон. Он был ростом выше 190 см и пропорционально широкий. Его одежда выдавала его, как лесоруба или человека, работающего на открытом воздухе. Возможно, конного заводчика, собирающегося взять на себя ответственность за армейских мулов. Один за другим пассажиры были прикреплены к стене тяжелыми кожаными ремнями, и, пока эта церемония продолжалась, Ланни заметил: «Я надеюсь, что эти ящики не упадут на нас». Увидев улыбку на лице другого человека, он добавил: «Не падайте на меня!» Человек сказал: «Я постараюсь держаться внизу», и на этом разговор был закончен, потому что в этот момент четыре двигателя вышли на полную мощность. В самолете не было никаких звуконепроницаемых стенок, поэтому никто не пытался говорить, если у него не было чего-то важного. Карлтон улыбнулся Харрисону, и Харрисон вернул улыбку. Оглядываясь назад впоследствии, Ланни подумал, были ли эти дружеские слова и взгляды причиной его спасения.

Широкая изогнутая дверь была закрыта и закреплена, и самолет начал движение. Он качнулся и вырулил на взлетно-посадочную полосу, а затем внезапно все эти движения прекратились, и стало понятно, что самолёт в воздухе. Постепенно к каждому подошли из экипажа и указали, что пассажиры могут свободно отстегнуть себя. Что они и сделали, и устроились максимально комфортно на полу из алюминиевого сплава. Четверо из них решили сыграть в карты, подвернув ноги на подобии Будды. Ланни решил растянуться, закрыть глаза и читать атомные формулы, пока не заснул.

IV

Рейс был в Исландию, которая лежала на северо-востоке на расстоянии двух с половиной тысяч километров. Он займет несколько меньше восьми часов полёта. Хотя из-за этого нового метода «действуй по давлению» нельзя быть ни в чём уверенным. Поскольку все полеты выполнялись по приборам, день и ночь стали одинаковыми. Это называестся слепой полет, и каждый пилот должен был научиться доверять инструментам и не пытаться использовать свои глаза. Вскоре они попали в шторм, и самолет начал взбрыкивать и нырять. У кого-то проявилась воздушная болезнь, и он был вынужден использовать свою банку, что было неприятно в этом многолюдном помещении. Ланни решал, ошибся ли пилот найти нужную зону давления или это было частью программы? Никто не сказал ему ничего с самого начала, и сейчас ему никто ничего не объяснил. На гражданских рейсах, за которые заплачены свои хорошие деньги, была очаровательная стюардесса, чтобы бормотать заверения в ухо пассажира. Но теперь, когда заплатило правительство, пассажир стал просто ещё одной упаковкой, которую нужно доставить в определенное место. Были розданы шесть коробок, содержащих ужин, но открыты были только две, и коробки мистера Харрисона не было среди них.

Ланни дремал и не понял, как долго. Затем его вернул к полному бодрствованию резкий крен самолета, который сдвинул его и прижал к ящикам. Крен сдвинул на него мистера Карлтона, несмотря на все обещания последнего. И едва человек отпрянул, самолёт накренился в другую сторону, и они заскользили в противоположном направлении. Груз скрипел и стонал, и веревки, которые его связывали, казалось, растягивались. Мысль пришла к Ланни, что произойдет, если эти веревки развяжутся или разорвутся? Тяжёлый груз расплющит человеческие тела в лепёшку. Он вспомнил сцену в одном из романов Виктора Гюго, когда пушка сорвалась с лафета на фрегате во время шторма и носилась повсюду, как живое существо, сошедшее с ума. Пассажиры смотрели друг на друга и выражали криком свои сомнения и опасения. Ланни, который никогда не встречал ничего подобного, задавался вопросом, не было ли это следствием того, что пилот позволил шторму нести самолёт или произошло что-то экстраординарное и непредвиденное. Было ли возможно, чтобы зоны давления возникали внезапно и избегали бдительности наблюдателей погоды? Он знал, что в аляскинских водах возникали внезапные местные торнадо. Их называли williwaws. Возникали ли они на их пути в Исландию, но их держали в тайне из-за «военной бдительности»?

Казалось, что огромный самолет был схвачен гигантской рукой, которая бросала его из стороны в сторону, а затем вверх и вниз. Неожиданно казалось, что вас прижимают к полу, а затем, как будто пол исчезает под вами. Странное чувство, которое возникает, когда лифт в высоком офисном здании внезапно начинает спускаться вниз. Человеческие внутренности перемещаются, а его диафрагма отказывается работать. Освещение замигало, и шесть пассажиров схватились друг за друга, чтобы удержаться. Ланни схватился за руку лесоруба и был впечатлен теплом и твердостью его ладони. Это было успокаивающе в противоречии слепым силам природы, настолько мощным, настолько совершенно иррациональным. Яростный ветер, как безумный, сорвался с цепи над поверхностью моря. Землетрясение, вулкан, это сумасшедшая стихия под земной поверхностью. Какая жалкая вещь человек, и какая трагедия, что он должен уничтожить себя на войне, вместо того, чтобы обратить все свои усилия против этих космических энергий!

Это не могло продолжаться очень долго. Никакая конструкция, сделанная человеком, не выдержала бы этого. Раздался резкий звук, и внезапно погас свет. Самолет угрожающе наклонился, и кто-то из экипажа вбежал в салон, крича: «Надеть спасательные пояса! Мы спускаемся!»

Ланни читал, что перед утопающим возникают все случаи его жизни. А теперь, когда он столкнулся с ужасной смертью, с ним ничего не случилось. Его мысли были немногочисленны и просты. Первой мыслью было: «Это не может случиться со мной! Там, в этой буре, этой черноте и пустыне ледяных вод!» Затем он подумал: «Моя работа! Мое сообщение! Вся работа, которую я сделал, уроки, которые я выучил! Нет, я должен попасть в Германию!»

Неправда, что его мысли шли быстрее. У него не было времени, но он думал об этих формулах и о том, что изучил, и всё напрасно! Им придётся искать кого-то еще, и три месяца будут потеряны! Безумная трата жизни! И может это быть саботажем? Было ли что-то сделано в самолете? Или им отправили ложную информацию? А потом мысли о тех предупреждениях, которые он получил! В конце концов, парапсихологи были правы! Существуют такие вещи, как предчувствия! И он, изучавший этот предмет так долго, отказался прислушаться к их предупреждениям! Если бы только он ушел с Аглундом на день, два дня. До тех пор, пока предзнаменования не исчезнут. Древние говорили: «Absit omen! (да не послужит дурным знаком)» Но Ланни, искушённым в житейских делах, не обратил даже малейшего внимания на судьбу и фурий!

V

Каким-то образом членам экипажа удалось вытащить резиновый спасательный плот. У него было устройство, которое надувало его автоматически через несколько секунд, и пассажирам было рассказано, как оно работает. Ланни, который много читал и много слышал о самолетах, знал, что все зависит от того, как этот самолёт войдёт в воду. Если он войдёт под прямым углом, все они будут раздавлены, но если пилот все еще имеет управление и мог бы выровняться на поверхности, то самолет мог бы остаться на плаву в течение нескольких минут, и у них был бы шанс выйти. Ланни бросился на пол, лицом вниз, ногами к передней части самолета и прижавшись к грузу. Это был способ выдержать удар и спасти голову и шею.

Он сделал это как раз вовремя. Был потрясающий удар, и ему казалось, что его тело сжалось, как аккордеон. Мучительная боль и крики. Он не знал, были ли крики его или других людей. С этого момента все стало неотчётливым. Он смутно осознавал удары, казалось бы, шедшие из разных направлений. Самолет пронизывал волну за волной, прежде чем он замедлился. Людей бросало из стороны в сторону и друг на друга. Ланни услышал, как они кричали, пытаясь открыть дверь. Видимо, они преуспели, потому что ворвался ветер и вода. Он попытался перетащить себя. Но ноги его не слушались, но на руках он приблизился к двери. Затем он почувствовал, как сильные руки схватили его и голос сказал: «Давай!»

Должно быть, он потерял сознание. Чернота ночи и чернота его души стали единым целым. Впоследствии он думал, что может вспомнить несколько мгновений. Как лежал в темноте, как ледяная холодная вода, окатывала его, и как его бросало его в разные стороны. Его боль была настолько велика, что он не хотел об этом знать, и, возможно, именно поэтому он снова искал убежища в бессознательном состоянии.

Впоследствии вспоминая, он решил, что для всех практических целей он умер той ночью. Опыт учил его, что он никогда не должен бояться смерти. Сначала может быть боль, но после смерти боли не будет. Если умер, то умер. Торжественно встречать его не будут, золотую арфу ангелы не вручат и не пригласят сыграть или спеть с ними. Там не встретишь духов предков. Двоюродного деда Эли Бэдда, говорящего о трансцендентализме Новой Англии, деда Сэмюеля Бэдда, излагающего законы из древних древнееврейских Писаний. Не будет ни Текумсе, ворчащего об «этой старой телепатии», ни Отто Кана, подшучивающего над собой, ни Захарова, «этого старика с пушками вокруг него». Может быть, ваше подсознание присоединится к этим другим подсознаниям, но ваше сознание ничего об этом не узнает, как ни о чем другом. Таковым, во всяком случае, был вывод, который философ любитель извлек из опыта той ночи. «Спать и забыть»!

VI

Слабые проблески нового сознания появились среди странных переживаний этого философа. Они приходили и уходили. Казалось, что они не могли понять, что они там и что они из себя представляют. Голоса, слабые и неустойчивые, казалось, будто бы плыли в воздухе и не имели никакой связи ни с чем другим во Вселенной. Так было в мире духов, и мысли Ланни начали формироваться вокруг этой идеи. Он умер и медленно приближался к сознанию в новом мире. Встретится ли он с людьми, которых он там знал, и как он их узнает? Был ли он сам, или он стал кем-то другим, или несколькими людьми? Он почувствовал боль, и почему? Что с ним случилось? Медленно всё вернулось к нему. Да, самолет, крушение! И миссия в Германию! Он потерпел неудачу, и от этого он снова потерял сознание, потому что не осмеливался столкнуться с ужасным фактом своей неудачи.

Но голоса продолжали звучать, плавая в бесконечной необъятности. Он не мог разобрать слова, но некоторые из них были знакомы. Кто-то в мире духов, кого он хорошо знал. Это было похоже на то, как нащупывать в темноте, и видеть проблески скупого света. Он решил, что голос принадлежит Робби. Несомненно, человек должен знать голос своего отца. Но тогда Робби не был в мире духов, так что это не могло быть так. Ланни слишком сильно перенапряг умственные усилия и сдался. Маленькая искра сознания исчезла. Возможно, он заснул, возможно, потерял сознание, возможно, он снова умер, кто мог сказать? Однако искра вернулась, и Ланни вспомнил, как он жил раньше и что он думал. Его отец присоединился к нему в мире духов. Теперь он мог разобрать слова, и, несомненно, Робби сказал: «С тобой все в порядке, Ланни. Это твой отец. Это Робби». Затем к нему пришла поистине потрясающая мысль. Что, может быть, он не умер, и что его отец был где-то рядом с ним. Мысль была слишком запутанной, и искра снова угасла. На минуту, на час, на день. Ланни не имел возможности определить период врмени.

Пробуждение продолжалось, понемногу Ланни понял, что голос действительно был его отца, и что его касалась рука его отца. Он открыл глаза, и его отец смотрел на него и улыбался. Усилий было слишком много, и ему пришлось закрыть глаза, и снова наступил период забвения. У него все еще было так много боли, что он не хотел выдерживать её, и даже удовольствие видеть Робби не могло компенсировать её. Он понял, что его кормят через трубку, и это было тоже неприятно. Однако Робби продолжал уверять его, что все в порядке, и что он поправится. Ланни думал о миссии в Англию и в Германию, а также о всех формулах и о сроках. Его стало бросать в дрожь от беспокойства и горя, и снова он вернулся в небытие.

VII

То, что случилось, Ланни узнал позже из разных источников. Его вытащили из самолета на спасательный плот вместе с двумя другими пассажирами и двумя членами экипажа, которые пережили катастрофу. Видимо, ярость торнадо была выше в воздухе. А море было не слишком бурным, и кто-то лежал с подветренной стороны от него и не позволил ему быть смытым. Экипаж успел передать по радио своё место до крушения, и поисковые самолеты прибыли еще до рассвета, ища сигнальные ракеты. Утром оставшиеся в живых выпустили краситель, который окрасил воду около них. Это было одно из устройств, которые были привязаны к плоту. Около полудня Дамбо нашел их, взял на борт и отправил в госпиталь в Галифаксе.

Ланни пострадал как от удара, так и от воздействия воды, охлаждения, и кроме того, у него были сломаны обе ноги, голени, под коленями. Власти больницы посчитали чудом, что он выжил. Они приписывали это его здоровой конституции и умеренной жизни, а также современным средствам, которые так близки к чуду. Когда это избитое тело было доставлено, они обыскали одежду и нашли паспорт в кармане пальто, а другой, зашитый в подкладке. Очевидно, это означало какую-то тайную военную операцию, и поскольку он не был похож на нациста, они догадывались, что он американский агент. Они отправили две телеграммы. Одну адресовали родственникам Ричарда Терстона Харрисона по адресу в паспорте в Нью-Йорк. Поскольку это был фиктивный адрес, то эта телеграмма вернулась не доставленной.

Другая была адресована родственникам Ланнинга Прескотта Бэдда по адресу Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, Ньюкасл, Коннектикут, и её результат поразил суперинтенданта госпиталя. Голос по телефону сказал: «Это Роберт Бэдд, президент Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Ланнинг Бэдд — мой сын. Как он?» Когда ответ был: «Его состояние критическое», голос сказал: «Я немедленно вылетаю, я буду у вас через несколько часов». Затем, будучи бизнесменом, Робби добавил: «Я оплачу все его счета, и если вы спасете его жизнь, я внесу две тысячи долларов в ваш больничный фонд». Это был один из способов помочь чуду, если не вызвать его!

Итак, Ланни был в удобной кровати в отдельной палате, а его отец в соседней комнате. Этот занятый человек показал, где его сердце. Он бросил всё, чтобы сидеть у кровати Ланни и шептать ему, что все в порядке и что он будет жить. Робби мало знал о подсознании. В его время в Йельском университете об этом не упоминали, но Ланни сделал много, чтобы воспитывать своего старика на протяжении многих лет. Робби слышал, что можно делать внушение подсознанию и что его воспримут. Вероятно, это можно сделать без слов, от разума к разуму. Возможно, именно так помогают молитвы. Робби не знал, верит ли он в Бога или нет, и, конечно, если бы Он существовал, он сделал много людей несчастными без причины, которую мог бы объяснить рассудительный разум. Но если сидя у Ланни и шепча ему, что он поправится, он может помочь ему поправиться, Робби будет так делать. В госпитале был капеллан, англиканский священник, который пришел и делал то же самое, и Робби нашел его очень приличным человеком. Они поговорили об этом, и Робби увеличил свои шансы. Он обещал церкви витраж, если его старший сын выживет.

Кто-то однажды спросил Вольтера, можно ли убить корову чарами, и этот циник ответил: «Да, если при этом использовать стрихнин». Поэтому больничные врачи использовали не только молитву, но и новые сульфатные препараты, плазму крови и другие медикаментозные средства. Ланни предоставили все удобства, какие могут быть предоставлены человеку, у которого каждая из его ног заключена в тяжелый гипс, от верхней трети бедер до пальцев ног. (У него было то, что хирурги назвали «спиральным переломом», и они выполнили «открытую операцию», продев винты из нержавеющей стали через сломанную часть кости). Постепенно он вернулся к жизни и в память. Жар снизился, но все же он бормотал во сне, и это было все о ядре атома, его позитронах и нейтронах и дейтронах, и тому подобное. Когда пациент пришёл в себя, когда его было можно спросить, он прошептал: «Это задание, Робби, и это так срочно! Мне нужно быстро поправляться».

Отец мог догадаться, потому что в его персонале было много людей, связанных с техникой, и он слушал их разговоры. Когда люди говорят о реактивном двигателе, они вряд ли могут упустить упомянуть атомную энергию и возможность того, что немцы могут опередить кого-то другого. Робби сказал: «Успокойся, сынок. Пройдет много времени, прежде чем ты снова сможешь путешествовать, а кто-то другой сделает твою работу».

Больной настаивал: «Напиши профессору Олстону и расскажи ему, что произошло». Это не раскрывало никакой тайны, потому что Робби давно пришел к мысли, что «Чарли» был тем органом государственного управления, который руководил приездами и отъездами Ланни. В прежние времена это бы разозлило отца, но теперь все было в порядке. Все, чтобы выиграть эту войну. Даже пусть это будут люди, занимающиеся зряшным трудом!

Когда стало ясно, что Ланни пережил кризис, Робби вернулся на свою работу, а его место заняла кузина Дженни Бэдд, член клана, которая была закоренелой старой девой и жила в доме Робби как своего рода главная экономка. Она приехала на поезде; никто не собирался запихивать ее в эти летающие штуки. Она заняла комнату рядом с пациентом и читала ему, писала письма для него, взбивала подушку и рассказывала ему истории о своей многочисленной и эксцентричной семье в Новой Англии. У кузины Дженни не было ни малейших сомнений в молитвах. Она была воспитана на них. Она никогда не винила Бога, но прямо говорила Ему, что она хотела, и упускала из виду те случаи, когда Он не счел нужным угодить ей. Она заверила сына президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, что когда-нибудь Бог сообщит ему, почему Он позволил разрушить этот самолет. Причиной было то, что делал Ланни, или что кто-то еще делал, что Бог не одобрял! Да будет воля Твоя и на земле, как на небе! [71]

VIII

Этот пациент стоимостью две тысячи долларов получил лучший уход. Суперинтендант приходил каждый день и изучал историю болезни. Врачи, даже те, кто не имел никакого отношения к делу, приходили, чтобы испытать своё умение подойти к больному. Строгая старшая медсестра пасла своё стадо и смотрела, что никто из них не пропустил никакой процедуры. Каждой из медсестер, молодых или средних лет, следовало думать о собственной карьере, и никто из них не заметил, что может это стать шансом на всю жизнь. История о предложении отца стала известна, и говорили, что семья была сказочно богата. Страдания не разрушили внешность пациента, но придали ей деликатную особенность. Также обсуждались два паспорта, и было само собой разумеющимся, что травмы были получены на службе Британии и Новой Шотландии. Пока Ланни лежал без сознания, медсестры трогали его лоб и молились за него. Когда сознание вернулось ему, они нашли его очаровательным и молились на него в другом смысле слова.

Он был вежлив со всеми, но сдержан, и вскоре они поняли, что его мучают мысли. Во сне он бормотал странную тарабарщину, которую никто не понимал, а иногда его мучили ночные кошмары, он вскрикивал и изо всех сил пытался поднять свои ноги в гипсе. Что-то тяготило его, и врачи боялись, что он может умереть от беспокойства, а не от шока. Суперинтендант, опытный человек, пытался понять его секрет, но все, что он мог получить, было: «У меня срочное задание. Как скоро я смогу ходить?» Суперинтендант мог только ответить: «Ваше нетерпение может отсрочить ваше выздоровление».

Дело стало настолько плохим, что Робби Бэдд прибыл на следующий уик-энд. Для него это было легко, потому что, по его словам, его место было нашпиговано самолетами. Бэдд-Эрлинг теперь производил двухместный истребитель, а для этих истребителей Галифакс был практически на заднем дворе. Несколько часов полета. Робби поговорил с Чарли Олстоном по телефону и принес сообщение: «Скажи пациенту, чтобы он не волновался, мы посылаем кого-то другого». На что Ланни отвечал: «Робби, это так важно, и никто не может этого сделать! Во всяком случае, для подготовки потребуется несколько месяцев!»

«Но погляди, сынок», — умолял отец. — «Ты выздоравливаешь. Ты не можешь починить сломанные кости слезами».

Ланни двигал головой из стороны в сторону в беспомощном горе. — «Этого не должно было быть, Робби! Это похоже на смерть — это как тысячи смертей — миллионы!»

— Ты не хочешь рассказать мне об этом?

— Я ничего не могу рассказать, я дал слово.

— Что ж, тогда мне придётся догадываться.

— Но, о чём бы ты ни догадался, не говори об этом здесь и не говори нигде. Люди здесь уже слишком много знают. Что случилось с моим паспортом?

— Они нашли два.

— Я боялся, что их найдут. Они нашли капсулу?

— Я не слышал ни о какой капсуле.

— Ну, забудь об этом. Когда-нибудь я расскажу тебе историю. Что-то было в газетах?

— Они мало публикуют о перегоне самолётов из США в Британию, Ланни, и, конечно, ничего о несчастных случаях.

— Благодарю Бога за это! Не говори никому, кому не нужно. Понимаешь, я беспокоюсь не о себе, Робби, о стране.

— Теперь наступил момент, когда ты должен думать о себе и ни о чём больше. Ты так много знаешь о самовнушении. Почему бы тебе не попробовать?

— Я делаю все возможное, я сражаюсь, чтобы примириться с тем, что произошло. Это самая трудная работа, которую я когда-либо имел.

IX

Президент Бэдд-Эрлинг Эйркрафт вернулся к своим собственным срочным задачам, а Ланни остался лежать на спине. Он не мог повернуться. Чтение в этом положении вызывает переутомление глаз, поэтому добрая кузина Дженни читала вслух медленным невыразительным голосом всё, что он её ни попросил: газеты, журналы, любой роман, который он мог выбрать. Но беллетристика казалась ему пустой и неубедительной. Все, что он хотел, было военными новостями, и особенно из России, которую чопорная незамужняя леди считала слегка нежелательной. Немцы окружили Ленинград и неумолимо приближались к Москве. Эта битва протяжённостью три тысячи километров была за пределами человеческого воображения.

Робби принес радиоприемник, который можно было использовать в больничной палате только при низком уровне звука. Канадское радио, принадлежащее государству, не имеет рекламы, что является благодеянием для любого человека, больного или здорового. Было много новостей, и Ланни питался ими. Беда приходила, когда нетерпеливый пациент закрывал глаза и пытался заснуть. Тогда его мысли переходили к делам, которые он запланировал, к схемам, которые он разработал. Для Великобритании и для Германии. Тогда он был похож на дикого льва в клетке, или жаворонка, забивающего себя до смерти о решётку над головой.

Ему принесли письменные принадлежности, и ему удалось с подушкой для поддержки написать несколько записок. Почта из Канады подвергалась цензуре, он знал это, и поэтому писал с осторожностью. Он сомневался, что письмо дойдёт из Канады во Францию Виши, поэтому он попросил Робби написать матери. Рику он писал: «Со мной произошёл несчастный случай, похожий на твой, только на море. У меня все будет хорошо, но на это потребуется время». Прошло почти четверть века с тех пор, как разбился Рик, но он, конечно же, не забыл об этом. Золтану он писал: «Я попал в серьезную аварию, но мне стало лучше». Он написал то же самое Лорел Крестон и добавил предложение: «Ваши опасения оправдались, и мне следовало бы принять ваш совет». Он подписал эту записку «Брат» и надеялся, что цензор не примет это за код. В Лизбет ему не пришлось упоминать об аварии, так как Робби рассказал об этом её отцу. — «Просто строчка, чтобы вы знали, что мне лучше, и скоро все будет в порядке. Извините за почерк. С наилучшими пожеланиями».

От этих писем многое зависело, гораздо больше, чем мог подумать даже Ланни. Первым результатом был телефонный звонок. В палатах этого госпиталя не было телефонов, но для пациента в две тысячи долларов они нашли длинный шнур и притащили аппарат из зала. Это Балтимор, штат Мэриленд, вызывал Галифакс, Новая Шотландия, и это может считаться важным. Голос Реверди Холденхерста был слышен, как будто он был в комнате. — «Мы готовимся к нашему круизу, не хотите ли вы передумать и пойти с нами?»

— Боюсь, что пройдет какое-то время, прежде чем я смогу совершить путешествие, Реверди. Это говорит человек, у которого каждая нога весит четверть центнера.

— Мы будем вас ждать, если вы скажете да. Ничто не принесло бы нам больше удовольствия, и у вас будет полный покой и смена впечатлений, там будет тепло, куда мы идем.

— Так или иначе, я потерял любовь к морю, Реверди. Мне не нравится думать о море.

— Яхта это не самолёт, и мы тщательно выбираем наш маршрут. Сезон ураганов позади, куда мы идем, и нет ни малейшей опасности. У нас будет врач, который позаботится о вас, и мы обеспечим все удобства. Мы возьмём одну из тех хирургических тележек, которые у них есть в больницах, и, как вы знаете, у нас на Ориоле есть подъёмник. Вас могут доставлять из вашей каюты на палубу, и вы можете наслаждаться солнцем или тенью, что бы вы ни выбрали. Если вы останетесь там, где находитесь, вы будете постоянно в помещении. Подумайте, Карибский бассейн, Панама, затем Южные моря, Самоа и Таити, а затем Южный Китай, Бали и Ява. Когда вы сможете сидеть, у нас будет кресло-коляска, и когда вы начнете ходить, у нас будет человек, который поможет вам. Подумайте!

Трудно было сказать «нет» такому предложению. Отец не упомянул, что у него есть дочь. Если бы у Ланни были какие-то сомнения в том, пойдет ли Лизбет, он мог бы спросить, но он этого не сделал. Все, что он мог сказать, было: «Вы слишком добры. У меня нет представления о том, как долго я буду в гипсе, и мне не хочется, чтобы вы причинили себе такие неудобства».

— Гипс не имеет большого значения. У нас на яхте много сильных людей, и они могут вас возить. Я мог бы прийти на яхте в Галифакс за вами, но я не думаю, что они позволили бы яхте находиться в этих водах.

— Это было бы слишком опасно.

— Хорошо, Робби, может устроить вашу доставку самолётом, скажем, в Майами. Это приятное место, а я бы ждал там столько, сколько вам захочется. Ни для кого это не проблема.

Это было княжеское предложение. Так очень богатые относятся к своим друзьям. Ланни точно знал, что это значит. Капиталист Балтимора говорил: «Приходите и берите в жёны мою дочь, ваши раны и повреждения не имеют никакого значения. Приходите и ухаживайте за ней, пока мы плывем по теплым тропическим морям, и женитесь на ней в любом выбранном вами порту. Забудьте о своих заботах и невыполнимых заданиях, и приходите в страну вкушающих лотос!»

Страна, где перемен как будто нет и нет.

И бледнолицые, как тени древней саги,

Толпой у корабля сошлися лотофаги [72], -

В их взорах трепетал вечерний скорбный свет. [73]

X

В других случаях Ланни счёл бы назойливость своего друга плохим вкусом, но теперь, когда он стал калекой и не думал, что может быстро поправиться, это предложение выглядело добротой, которую нельзя недооценить. Ланни мог только молить: «У меня есть задание, Реверди, о котором я не могу говорить. Вы считаете, что уйдете на шесть месяцев, а я надеюсь, что снова буду в порядке для работы за меньшее время».

— Хорошо, если это произойдет, мы не будем задерживать вас. Когда вы почувствуете себя достаточно хорошо, вы можете сесть на самолет через Гонолулу и Сан-Франциско. Я полагаю, вы не откажетесь летать всю оставшуюся жизнь. То, что я хочу сделать, это помочь вам восстановиться лучше и быстрее.

Последнее слово Ланни было следующим: «Я подумаю и дам вам знать. Мне придется справиться у докторов».

Он так и сделал. А они ответили ему, что жар спал, а это означает, что срастание его костей идет удовлетворительно. Передвигаться в гипсе сложно, но с осторожностью это можно было бы сделать. Через неделю или две он должен обладать достаточной силой, чтобы выдержать путешествие. «То есть», — добавил главный хирург, — «если у вас кончатся ночные кошмары». Ланни делал все возможное, но тяжело было головы выбросить атомные формулы.

Вопрос был настолько важен, что Робби Бэдд прилетел еще раз на уик-энд. Он сообщил: «Реверди рассказал мне о своём приглашении, и мы все думаем, что тебе нужно его принять, Ланни. Это гораздо лучше, чем лежать здесь зимой. Здесь дьявольски холодно. Как, ты чувствуешь, холод уже в воздухе».

«Слушай, Робби», — ответил сын, — «нет никакого смысла ходить вокруг да около. Реверди хочет, чтобы я прибыл, потому что Лизбет хочет, чтобы я женился на ней, и если я пойду в эту поездку, это практически означает помолвку».

— Это преувеличение, Ланни, ни один мужчина не должен жениться, если он этого не хочет, и я считаю, что ты не брал на себя никаких обязательств.

— Конечно, нет, но когда девушка старается привлечь твоё внимание, как Лизбет, то становится неловко, и я не смог бы получить удовольствие на этой яхте, если бы не собирался связывать обязательствами отца и дочь.

— Мы с Эстер много говорили об этом, Ланни, и мы хотели бы, чтобы ты более серьезно относился к Лизбет. Мы не можем представить себе девушку, которая будет тебе более подходящей женой. И, конечно, ты дожжен иметь достаточно времени, чтобы осмотреться. Скажи мне еще раз и честно: Есть у тебя другая женщина?

— Есть несколько женщин, которых я знаю, с которыми я мог бы быть счастлив. Лизбет одна, а Пегги — другая. Но у меня есть задание, которое я не могу раскрыть ни одной женщине, а я не мог бы сделать женщину счастливой, скрывая такие от нее секреты.

— Ты не понимаешь своего теперешнего положения, сын. Тот факт, что у тебя было два паспорта и означает, что ты какой-то правительственный агент. Несомненно, об этом шепчутся в военном и морском порту. Здесь кишат немецкие шпионы, и для тебя, возвращение в Германию после того, как это произошло, будет формой самоубийства. Конечно, ты должен заставить себя осознать это!

— Я много думал об этом, Робби, но мое задание настолько срочно, что я должен буду рискнуть. Я просто не могу выйти из игры!

XI

Робби поговорил с врачами, а затем вернулся в Ньюкасл и позвонил Чарли Олстону. — «Ланни не говорит мне, что с ним, хоть ешь его, но я думаю, что ты что-то знаешь об этом».

«Я мог бы узнать», — осторожно признала «важная фигура».

— Ну, тут вот в чем дело. Прежде чем он сможет восстановиться пройдет несколько месяцев, а он своим беспокойством увеличивает этот срок. Врачам приходится давать ему снотворные препараты, и им это не нравится, и ни мне тоже. У него кошмары и крики во сне, он читает длинные формулы, как будто это химия или математика. Сейчас он получил приглашение совершить поездку на яхте в Южные моря, что даст ему полный покой и вернёт его снова к работе, но он не поедет, потому что он настаивает на том, что у него есть задание, и что он должен встать. А у него обе ноги все еще в гипсе.

«Я поговорю с ним», — сказал Олстон. — «Возможно, я могу помочь».

Итак, теперь уже Вашингтон вызывает Галифакс, и снова тянут телефонный удлинитель. «Привет», — сказал голос, — «это ваш парижский работодатель. Удачи, старый скаут!»

— Я скоро снова буду в форме…

— Я звоню, чтобы сказать вам, это задание отменяется. У нас есть информация. Другая сторона нашла способ передать её нам, так что все это в порядке.

— Неужели, это правда, профессор?

— Я разговаривал с Боссом, и он говорит, что у вас отпуск. Вы должны думать только о том, чтобы поправиться, он не хочет видеть вас снова в течение шести месяцев, если только это не чисто вежливый визит.

«Я считаю, вы меня разыгрываете!» — воскликнул агент президента.

— Я даю вам слово, что я повторю то, что сказал Босс: 'Скажите ему, чтобы он все выбросил из головы, но вернул себе свое здоровье и миллион благодарностей за то, что он сделал'. Это были его слова.

— Ну, конечно, это огромное облегчение. Если я действительно вам не нужен…

— Успокойтесь, мы выиграем и не сомневаемся в этом. И вы внесли свою долю. Не берите в голову!

XII

Итак, Ланни не покидал эту кровать больше месяца. Он смотрел на голые белые стены, которые были для него пейзажем, и на потолок, который был в этот период его небом. И он подумал, как приятно было бы посмотреть на что-нибудь еще. Лежать на спине было мукой. Это надо попробовать некоторое время, чтобы понять, как громко кричат в знак протеста каждый мускул, нерв и кость. Он лежал и задыхался. Он пытался прочувствовать каждый мускул, какой мог, не двигаясь с места. Он считал дни, которые, по словам врачей, должны были пройти, прежде чем снимут гипс и разрешат ему перевернуться.

Он вспомнил нарядную белую яхту Ориоль. Некоторые из самых счастливых месяцев его жизни были связаны с путешествиями на яхтах. Сначала на яхте Синяя птица, тезки кухонного мыла Эзры Хэккебери, а затем на яхте Бесси Бэдд, вызванной к жизни спекуляциями Йоханнеса Робина на немецких марках. На этих двух сияющих прогулочных судах внук президента Оружейных заводов Бэдд посетил все средиземноморские берега, а также берега Северного моря и Прибалтики. Он плавал во фьордах Норвегии, переплыл Атлантику в Ньюфаундленд и в Нью-Йорк. Но самым дальним востоком, где он когда-то побывал, была Одесса, а самым дальним западом был Голливуд. Места, названные Реверди, были для него незнакомыми, и, конечно, их стоило посмотреть. Там будет тепло, а Ланни обнаружил, что он испытывает такой же ужас перед холодом, как и его будущий хозяин, шкипер Ориоля. У Ланни не осталось много воспоминаний об этой ужасной ночи на резиновом плоту, но он все еще ощущал последствия этого, и не хотел, чтобы в его жизни снова был холод.

Он подумал о Лизбет. К инвалиду у неё отношение будет отличаться от того, что она испытывала к здоровому человеку. Здесь, в беспомощности, он решил, что он был жестоким к ней, когда был здоров. Он унизил ее и не смог полностью оценить то, что она ему предложила. Быть живым, заботу о себе, спасение от боли. Эти блага он смог оценить в первый раз в своей жизни. Если она была готова помочь ему, рискнуть восстановить его к нормальной жизни, что еще он мог бы просить у любви и у жизни?

Постепенно он начал понимать последствия того, что произошло здесь, в Галифаксе, и того, что Олстон сказал ему по телефону. Он больше не был агентом президента. Ф.Д.Р. тактично сказал: «Он в отпуске». Но все равно, он никогда не мог вернуться в Гитлерлэнд, по крайней мере, пока он не захотел расстаться со своей жизнью. Немецкий агент на этой британской военно-морской базе, несомненно, уже сообщил о нём нацистскому шпионскому центру, который был в Йорквилле, и оттуда сообщение ушло в Берлин. Персональный друг фюрера, искусствовед Der Dicke, был раскрыт как секретный агент, который отправлялся в Великобританию по двум паспортам! Нацисты наверняка обвинят его в неудаче миссии Гесса, захвате заместителя фюрера и его самого надежного друга. Они будут обвинять его во всем, что когда-либо «утекло», независимо от того, имел ли он к этому какое-либо отношение. Они будут ненавидеть его больше всех других американцев, тех, кто никогда не притворялся друзьями.

Поэтому ему придется найти другую работу! А пока он был свободен. Отдыхать, поправляться, заиметь жену, если он этого захочет! Так возродился старый вопрос. Какую жену он хотел? Прямо сейчас оказалось, что Лорел Крестон растворилась на заднем плане. Она была интеллектуалом, и его ум впал в кому. Ему хотелось избежать боли. И мысль о мягких руках Лизбет на нем казалась самым сладостным блаженством. Он не рассматривал это таким грубым способом и, возможно, обиделся бы, если бы кто-нибудь еще это сделал. Его просто несло в полу-оцепенении. Он был измотан и не хотел думать. Даже разговоры кузины Дженни Бэдд его не утомляли, потому что она не пыталась заставить его думать. И когда его принесло на остров вкушающих лотос, Лизбет сидела рядом с ним и держала его за руку. Она успокаивала его, относилась к нему как к больному ребенку, помогала ему снова учиться ходить.

Его пригласили участвовать в этом путешествии без каких-либо условий, и он мог уйти, когда захочет. В конце концов, ему не пришлось подписывать контракт на вступление в брак. Он мог пойти как любой другой гость и посмотреть, как у него пойдёт с дочерью шкипера. Может быть, она не захочет выйти за него замуж, когда узнает, насколько он никчёмный человек. Может быть, он никогда не сможет жениться ни на ком. Он увидел, что он осторожно отвергнут и снова благородно отрекается. В случае необходимости он мог придумать ещё несколько вежливых предлогов.

Да, это был способ взглянуть на этот круиз. У него будет шанс подвергать испытанию способности Лизбет. Ему больше не нужно было скрывать от нее тот факт, что он был социалистом в своих симпатиях, конечно, не используя этого тревожного слова. Но осторожно подвести ее к сочувствующему пониманию страданий бедных, унижений занимающих скромное положение. В конце концов, она не виновата в ее воспитании. Тот факт, что ее мать и отец не смогли ее испортить, было доказательством того, что она была доброй и великодушной натурой. Он никогда не знал ничего предосудительного, что она сделала, если только не считать ее решимость любить Ланни Бэдда. И это было можно оправдать.

XIII

Робби, проницательный интриган, рассказал кузине Дженни о Лизбет и предлагаемой поездке. Итак, эта незамужняя леди хотела всё знать о наследнице, как она выглядела, что она делала и что говорила? Ланни должен был рассказать, как он встретил ее на вилле Эмили Чэттерсворт и посетил ее в Долине Грин Спринг, а также о ее доме и ее родителях, слугах и загородном клубе и о чём только нет. Порядочная леди Новой Англии никогда не спросит, целовал ли он ее, но она могла мягко намекнуть, что Ланни, казалось, не хватало пыла, и тайком задуматься, есть ли в его жизни какая-то другая женщина. Кузина Дженни прогулялась, нашла книжный магазин и привезла путеводители о Вест-Индии, Южных морях, о Бали и Яве. Она зачитала их вслух своему пациенту и вздохнула от мысли о возможности посетить эти земли чудес. Волшебный город! Жемчужина Антильских островов! Китайские моря! Острова специй! Ланни, которого воспитали на Лазурном берегу, должен был знать, как придумываются причудливые названия для привлечения туристов. Но в это время его критические способности были менее активными.

Владелец Ориоля снова позвонил. — «Мы готовы выйти через три дня, Ланни. Что вы скажете?»

— Я не верю, что врачи так скоро меня отпустят, Реверди.

— Я повторяю свое предложение, что мы ждем в Майами, там есть прекрасная гавань и много вещей, чтобы развлечь нас. Робби говорил мне, что он устроит ваш перелёт сюда. Вы можете подождать хорошей погоды, и здесь вдоль побережья есть аэропорты, так что это совсем не похоже на рейс в Исландию. Как с этим?

— Не хочу говорить нет, Реверди, но я думаю о всех неприятностях, которые я вам причиню, насколько я беспомощен…

— Забудьте об этом, Ланни, у нас есть на борту люди, которым нечего делать, как драить палубу и полировать медь. Что касается меня, что мне делать, кроме как не доставлять моим друзьям удовольствие? Я открою вам свою тайну и скажу, что вы сделаете мне одолжение. Лизбет говорит, что она пойдёт в рейс, если вы это сделаете, и вы знаете, как я ее хочу.

— Если вы так говорите, то я должен указать на то, что Лизбет никогда не видела меня в моем нынешнем состоянии, и ей может оно не понравиться.

— Лизбет рассказали об этом, и она говорит, что вам надо ехать. Её мать не думает, что ей нужно делать приглашение…

Но, видимо, в семье Холденхерста была разница во мнениях. Ничто не щелкнуло. Ланни мог догадаться, что у Лизбет была отводная трубка или что она просто взяла трубку из рук своего отца. «Бред какой то!» — раздался ее голос. — «Приезжайте, Ланни, мы приятно проведём время».

Что мог бы сказать Ланни, кроме — «Хорошо»? Затем он добавил: «Когда вы увидите эту бедную развалину, вы можете пожалеть о своих словах!»