Призыву по возрасту не подлежит

ГОСПИТАЛЬ

Под окнами палаты затарахтел мотоцикл. Димка застыл, онемев от боли: показалось, что по голове прошлись отбойным молотком. Боль сковала не только голову, но и все тело, ставшее вдруг тяжелым и непослушным. Сказывалась контузия и истощение. Ему нужна была свежая кровь, но нужной группы не оказалось: машину с бесценными ампулами разбили «мессеры». Виолетте повезло: сразу же после операции сделали переливание, и ей стало немного получше. Однако в сознание девушка не приходила, хотя уже не бредила и дыхание было спокойнее.

Димка открыл глаза. У его постели стояла усталая женщина в белом халате. Показалось, что это мать. Димка напряг зрение, лицо женщины прояснилось, выплыло из тумана. Это была чья-то чужая мать, не его. Димка вздохнул, боль понемногу стала отступать.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — тихо спросила врач.

— Ничего, — ответил Димка и поразился своему еле слышному голосу.

Подошли еще какие-то люди в белых халатах.

— Видите! — сказала одна из них и придавила Димкину ногу у щиколотки, потом быстро отдернула палец. — Ясно выраженные отеки. Хорошо, что не пошли выше. Такие явления наблюдаются у всех, кто побывал в концлагерях и в оккупации. Дистрофия…

Димка закрыл глаза: слушать и смотреть было тяжело. Вдруг, вспомнив что-то, он попытался вскочить, его удержали сильные и ласковые руки.

— Что ты, успокойся…

— Леночка?! Что с ней?

— Все в порядке. Леночка поправится.

Опять нахлынула боль. Димка уже плохо понимал, что с ним происходит. Вроде бы отвернули край одеяла, провели чем-то холодным по груди, потом взяли его руку, сдавили: слушали пульс.

— Вера Федоровна! Кровь! Кровь привезли! — раздался чей-то голос.

Все пропало, ушло… Потом Димка почувствовал, как руку стянули жгутом, легко укололи выше локтя… Сколько времени прошло, Димка не знал, только тело вдруг обрело непривычную легкость. Случилось это как-то сразу, неожиданно. В ушах раздался щелчок, и звуки придвинулись, оглушили. Димка открыл глаза. Вера Федоровна сидела склонив голову. Из-под белой докторской шапочки выбивались золотистые, как у мамы, волосы. Лицо было чистое, спокойное, только очень-очень усталое.

Справа, в конце кровати, торчала металлическая стойка с цилиндрическим стеклянным сосудом, чуть меньше тех, какие бывают у газировщиц. Стоило вспомнить о газировке, как Димке захотелось пить. Во рту пересохло, язык высушен в гороховый стручок, внутри все ссохлось от жажды.

— Пить, — внятно сказал Димка, и Вера Федоровна наклонилась к нему.

— Очнулся, да? Как ты себя чувствуешь? Не лихорадит? Озноба нет?

— Не… Пить…

— Потерпи, пожалуйста. Сейчас закончим переливание.

Через несколько минут Вера Федоровна приказала кому-то:

— Вот и все. Можно убрать! — Она потрепала Димку по щеке: — Теперь скоро поправишься, герой!

— Еще, — тихо попросил Димка: ему показалось, что это рука матери.

И Вера Федоровна опять ласково провела по щеке мальчишки, потом вышла.

Пришла молоденькая медсестра. Вынула иглу, прижгла ранку спиртом и весело сказала:

— Повезло тебе, выкарабкался! Ну, будем знакомы! Я — Маша!

Димка, не слушая, смотрел на графин с водой. Маша напоила его. Димка выпил стакан, другой — пил и не мог напиться.

— Хватит дуть, лопнешь! — улыбнулась сестрица. — Теперь отдохни.

Димка уснул и проснулся только перед отбоем. Сестрица Маша раздавала раненым таблетки, поила, укладывала спать. Подошла она к Димке, улыбнулась, и мальчишка тоже скривил губы в ответ.

— Как они? Виолетта, Леночка?

— Леночка — хорошо, Виолетта — похуже, — певуче отвечала Маша, подавая Димке какую-то микстуру, которую тот выпил, сморщась.

«А Васька? — погрустнел Димка, вспомнив друга. — Где он теперь, верный его Васька?»

А Виолетте было очень плохо, она металась в жару…

Утром нагрянули шефы: несколько девчонок, беленьких и отмытых. Весело поздоровавшись, они занялись ранеными: помогали умываться лежачим, измеряли температуру, раздавали лекарства, поили.

К Димке подошла белобрысенькая девчонка в белой кофточке с красным галстуком и синей юбке. Она протянула термометр. Димка сунул его под мышку и отвернулся. Девочка пыталась заговорить с ним, но Димка притворился спящим.

Начался завтрак. Белобрысенькая принесла что-то Димке. Он взглянул на тумбочку и широко открыл глаза. Там стояла тарелка, наполненная манной кашей, с ямочкой, в которой плавало желтое расплавленное сливочное масло. На бумажной салфетке лежали тонкие ломтики настоящего белого хлеба!

— Давайте градусник и кушайте! — деловито сказала девчонка, смешливо и любопытно глядя на Димку вишневыми глазами.

Тот почувствовал запах каши, масла, сглотнул слюну, моментально заполнившую рот. Он сел на кровати, свесив ноги на пол и прикрывшись одеялом. Едва взялся за ложку, подошла Маша, приказала есть лежа: постельный режим!

Она поправила подушку, подложив ее повыше, подвинула тарелку на край тумбочки. Димка помешал кашу, принялся за еду, не переставая думать о Ваське: его бы сюда сейчас!

Тарелка опустела мигом, и Димка разочарованно вздохнул. Он облизал ложку, корочкой хлеба вытер тарелку и не спеша стал жевать.

Девчонка, все это время наблюдавшая за ним, подошла и спросила:

— Еще хотите?

— Ну да! — нахмурился Димка. — Смеешься! Может, ты еще и хлеба белого принесешь?

— И хлеба, и каши сколько хотите!

Димка почесал нос:

— Ну, если ты не врешь…

— Я мигом!

Девчонка исчезла, и через минуту влетела опять в палату, поставила перед Димкой полную тарелку замечательной ароматной каши с ямочкой посредине, в которой так же плавало масло.

Димка смотрел на кашу, и перед ним стояли лица тех женщин из пещер… Там они погибают от голода, едят крапиву, лебеду, идут под пули ради горстки горелой пшеницы.

Димка отодвинул тарелку, отвернулся и закрыл глаза. Девочка озабоченно покачала головой, переглянулась с Машей.

— Ничего, — шепотом сказала сестрица. — Отойдет он, только дай срок…

На другое утро девчонка пришла одна. Она села перед Димкой, достала из сумки крупное розовое яблоко и положила на тумбочку:

— Вот, мама тебе прислала… Ешь. В яблоках витамины и железо! А тебе как раз нужно железо!

«Мама» — ударило это слово по сердцу. Димка едва не заревел: слабый он какой-то стал, нервный. Однако сдержался и тихо сказал:

— Слушай, не надо мне… Там где-то девочка лежит, маленькая, Леночка, вот ей и отнеси… Ну, чего смотришь? Иди, говорят!

Девочка обиженно отошла, Маша печально смотрела то на нее, то на Димку.

Однажды, когда Димке разрешили первый раз встать и он сбегал навестить Леночку (к Виолетте его не пустили), приехал красноармейский ансамбль. Ходячие раненые и те, кто мог хоть как-то передвигаться, с помощью товарищей добрались до столовой. Димка упросил врача взять с собой Леночку, и теперь они сидели в первом ряду, таращились в нетерпении на сцену.

Постепенно затихли кашли, стук и скрип костылей, и в пропитанном лекарствами воздухе устоялась тишина.

Димка ждал, что выйдет, как бывало, солидный дядя и объявит номер, но когда занавес раскрылся, на сцену вышел Лева в солдатском, неловко сидевшем на нем обмундировании, со скрипкой в руках.

— Дядя, — тихо и счастливо сказала Леночка, ерзая на коленках у Димки.

Лева посмотрел в ее сторону, заморгал черными огромными глазами и шагнул в зал. Димка осторожно опустил девочку с колен, встал. Мальчишки обнялись.

Раненые сначала недоуменно зашумели, потом кто-то захлопал, потом раздались аплодисменты, стук костылей об пол, крики. Люди поняли, что встретились давние друзья, и радовались за них от всей души.

Потом Лева неуклюже взобрался на сцену и сказал негромко:

— Вот… Димку встретил… Жили на одной улице, в одном доме… в Сталинграде… Теперь нету дома, и многих… нету… но город наш стоит! И врагу не взять его! Никогда!

И, прижав скрипку подбородком, Лева стал играть.

Димка сидел, вспоминал то довоенное время, когда он впервые услышал эту музыку, и сердце его наполнялось болью и радостью. Мальчишка верил, что выстоит Сталинград, что он еще увидит своих друзей и родных.

Потом они долго сидели в коридоре, тихо разговаривали, перебивая друг друга. Лева сказал, что от мамы никаких вестей, и Димка не посмел рассказать, как он встретился с Эмилией Наумовной в тот страшный день: пускай Лева живет без боли, пускай дарит людям радость своей музыкой. Может, мать его еще найдется.

Они вспоминали Мишку, Ваську, Юльку-воровку и тихие мирные улочки родного города.

Простились сердечно. Решили писать друг другу и никогда друг друга не забывать. К Виолетте Леву не пустили: он постоял у полуоткрытой двери и, прощаясь с Димкой, попросил:

— Если что — сообщи!

— Ничего не сообщу! — разозлился Димка. — Будет жить! Будет!