Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

ГЛАВА XX

В продолжение всего разговора, запечатленного нами в предыдущей главе, Бурдон со своей свитой продолжал шагать по прерии, присматривая подходящее место для продолжения работы. Найдя его, он возобновил свои операции. Питер стоял впереди всех, пристально наблюдая за каждым движением бортника. Бурдон изловил двух пчел, посадил на соты и накрыл бокалом, а сверху шапкой. Последнее действие произвело на дикарей особенно сильное впечатление — они вообразили, что в ней и заключена главная колдовская сила, но читатель, конечно, помнит из приведенного в начале книги описания, что назначением головного убора было — создать внутри бокала темноту, побуждающую пчелу спокойно усесться на соты и вволю насосаться меду. Тому, кто это понимал, вся операция представлялась достаточно простой; иное дело люди, не привыкшие вникать в обычаи таких крошечных созданий, как пчелы. Будь на их месте в этот момент олень, бизон, медведь — словом, любой четвероногий обитатель этого края, во внимательной изумленной толпе зрителей, скорее всего, нашлись бы бывалые люди, которые со знанием дела посвятили в особенности подопытного животного даже самого знающего специалиста; но ничтожная пчела никак не входила в компетенцию дикарей.

— Как ты полагать, куда пчела лететь? — спросил по-английски Питер, когда минуту спустя бортник поднял бокал.

— Одна — сюда, другая — туда. — И бортник ткнул пальцем сначала в сторону края леса, а затем — в островок деревьев посреди прерии. Это были те самые точки, к которым устремились две из предыдущей компании пчел.

Его предсказание равно могло увенчаться успехом или кончиться неудачей. Если оно сбудется, это будет огромной удачей; ну а если нет, тоже не беда — промах вскоре забудется, заслоненный более интересными событиями. Поэтому наш герой рисковал мало, а выиграть мог чрезвычайно много. К счастью, результат полностью подтвердил его предсказание: пчела взвилась, описала несколько кругов над подставкой и полетела к рощице наподобие островка среди прерии, а ее подруга последовала ее примеру, но полетела в другом направлении — том самом, которое указал Бурдон. На сей раз Питер с таким напряженным вниманием следил за пчелами, что долго провожал их глазами и заметил, куда умчалась каждая из них.

— Это ты велел пчеле так делать? — спросил Питер, от сильного удивления и неожиданности даже утративший толику своего обычного самообладания.

— Ну конечно же я, — небрежно бросил Бурдон. — Хочешь еще одну посмотреть? Гляди в оба!

Молодой человек хладнокровно поднял очередное насекомое с цветка и посадил на соты. Сохраняя полное внешнее спокойствие, он тем не менее при выборе пчелы проявил величайшую осмотрительность, руководствуясь своими познаниями в этой области. Он снял ее с того самого пучка цветов, на котором пила нектар ее предшественница, так что можно было надеяться, что они принадлежат к одному улью. Предсказать, какой курс она возьмет и принадлежит ли к одному из выявленных уже Бурдоном ульев, было, естественно, выше его сил, поэтому он из осторожности воздержался брать на себя какие-либо обязательства. Достаточно было и того, что Питер не отрывал глаз от пчелы до тех пор, пока она не скрылась в направлении рощицы. И не он один — на сей раз многие дикари, зная уже, куда и как следует смотреть, долго глядели ей вослед.

— Ты опять велеть пчеле лететь туда? — спросил Питер, чья заинтересованность была столь велика, что он уже и не пытался скрыть ее под маской равнодушия.

— Ну да, разумеется, я. Пчелы повинуются мне, как твои молодые воины — тебе. Я их вождь, и они меня знают. Ты еще сможешь в этом убедиться. Сейчас мы пойдем к тому лесочку, и ты своими глазами увидишь, что там есть. Я послал туда трех из моих пчел; и вот одна уже возвратилась сообщить, что там происходит.

Над головой Бурдона действительно жужжала пчела, привлеченная, по всей вероятности, ароматом меда в сотах, но хитроумный бортник отрекомендовал ее как вестника из леса! Все это изумляло толпу и вызывало беспокойство, и даже немалое, у самого Питера. Он был менее восприимчив к суевериям, чем большинство его сородичей, но сказать, что он совсем не был подвержен их влиянию, было бы известным преувеличением. Так же обстоит дело и с людьми цивилизованными, за очень незначительным исключением. А может, и вообще ни один человек не может подняться выше суеверий, какую бы философию он ни исповедовал и сколько бы ни знал; но в первую очередь это относится к людям невежественным. В нашей земной жизни так много неопределенного, случайного, что чрезвычайно трудно избавиться от сомнений, недоверия и удивления. Этим простым дикарям полеты пчел, якобы по приказанию Бурдона, то в одну, то в другую рощицу представлялись таким же поразительным чудом, каким иные из наших изощреннейших измышлений кажутся нашим простакам и невеждам. Невежество! А где провести водораздел между невежеством и знанием? Каждый из нас чего-нибудь да не знает в какой-нибудь одной важной для него отрасли знания, а то и в нескольких, это стало у нас непреложным правилом. С одной стороны, мы часто встречаем книжников, настолько не умеющих применять свои излюбленные теории на практике, что они в своей беспомощности уподобляются детям. С другой стороны, есть не меньше специалистов-практиков, совершенно не знакомых ни с одним из многочисленных принципов, лежащих в основе их профессии. Так вправе ли мы порицать бедных детей леса за то, что, столкнувшись с новым для них явлением, они, не находя ему объяснения, причисляют его к разряду сверхъестественных?

Питера же все происходящее не столько убедило, сколько озадачило. Он был намного умнее остальных вождей, и ввести его в заблуждение было несравненно труднее, хотя и он не был избавлен от главного порока невежества — суеверности и его верных спутников — жестокости и склонности к необыкновенному. Разум его пребывал в смятении, это ясно видел Бурдон. наблюдавший за Питером с таким же вниманием, с каким несколько десятков глаз провожали каждый его жест. Желая усилить произведенное на дикарей впечатление, наш артист вознамерился продемонстрировать перед ними высшие достижения своего искусства. Если он отыщет значительное количество меда, это само по себе послужит своего рода предложением о мире, а что мед есть в рощице островке, Бурдон не сомневался, недаром же туда устремились целых три пчелы и траектории полета двух из них сошлись точно над этим леском.

— Не желает ли мой брат меду? — небрежно поинтересовался Бурдон. — А не то я пошлю пчелу через озеро Мичиган сообщить индеям дальше на западе, что Детройт пал.

— Бурдон может найти мед прямо сейчас? — спросил Питер.

— С легкостью. Приблизительно в миле от нас находится несколько ульев. Пчелы любят эту прерию за то, что на ней так много цветов, здесь меня всегда ждет удача. Это мое любимое место работы; и пчел здешних я приручил, они меня знают и готовы выполнить любой мой приказ. Я вижу, что вожди любят мед, хотят его испробовать, так пойдемте же к одному из моих ульев.

И Бурдон собрал все свои вещи. Он нес основное оборудование, а Марджери, не отстававшая от него ни на шаг, — соты и мед. Шла она быстро, впереди индейцев, и пятнадцать — двадцать пчел, привлеченных запахом меда, непрестанно кружились над ее головой, а следовательно, и над Бурдоном; это, разумеется, не могло ускользнуть от внимания Питера. И ему представилось, будто эти насекомые — верноподданные Бурда на, сопровождающие его, чтобы выполнить любую прихоть своего господина. Одним словом, Питер быстро склонялся к такому образу мыслей, при котором все виденное мы истолковываем в пользу принятой нами доктрины. Он все более убеждался в том, что бортник имеет какие-то таинственные связи с пчелами и власть над ними, что является одним из многочисленных проявлений его сверхъестественной силы. Все это было Бурдону совершенно безразлично. Ему нужно было одно — одурачить индейцев. И по пути к рощице он измышлял все новые и новые способы, как проделать это наилучшим образом.

— Почему это пчела летает над молодой скво? — спросил Питер. — И вокруг тебя тоже?

— Они знают нас и провожают к своему улью. Индеи тоже выходят из своих селений навстречу гостям и приветствуют их.

Бурдон заранее подготовил такой ответ, но сейчас заметил, что коварный вождь не вполне удовлетворился его словами. И как раз в этот миг Воронье Перо отозвал Питера чуть в сторону и на ходу стал серьезно говорить ему что-то. Бурдон не сомневался, что речь идет о его недавнем выступлении в роли колдуна, которое злопамятный вождь при его характере никогда ему не простит. Но путей к отступлению не было, и Бурдон продолжал идти вперед.

— Лучше бы вы не шли с нами, — сказал он Марджери при первом удобном случае. — Мне не особенно нравится, как оборачиваются события, а колдовство с пчелами может потерпеть неудачу.

— Я тут не лишняя, Бурдон, — ответила храбрая девушка. — Мое присутствие может смягчить их враждебность. Все наши говорят, что при мне Питер больше походит на человека, а без меня — дикарь дикарем.

— Я, как никто другой, готов подтвердить, что сила вашего влияния велика. Но, Марджери, индеи так низко ставят скво, что вряд ли вам удастся существенно воздействовать на этого старого вождя.

— Кто знает, а вдруг у него дочь моего возраста, похожая на меня фигурой или лицом; или же мой смех, голос, еще что-то напоминают ему ее, когда он видит меня. Одно я знаю твердо — мне Питер не враг.

— Как я желал бы, чтобы это было так! И в конце концов, почему бы индею не испытывать те чувства, о которых вы говорите. Он же мужчина, а значит, должен относиться к своей жене и детям так же, как и другие представители этого пола.

— Бурдон, что с псом-то происходит? — услышал Бурдон голос капрала. — Взгляни-ка, что он выделывает!

Поведение Хайфа безусловно заслуживало того, чтобы хозяин обратил на него внимание. К этому времени вся толпа находилась приблизительно в двадцати родах от рощицы, а мастиф почти в два раза ближе. Но вместо того чтобы двигаться вперед, мастиф вдруг остановился, с угрожающим видом поднял голову и начал осторожно поводить ею из стороны в сторону, как делают все собаки, почуяв врага. Ошибиться в природе этого движения было невозможно, и вскоре все вожди повернули головы в его сторону.

— Зачем он так делать? — спросил Питер. — Бояться пчел, а?

— Он ждет меня, — ответил Бурдон. — Пусть мой брат и еще два вождя пойдут со мной, а остальные останутся здесь. Пчелы не любят толпу. Марджери, капрал, я поручаю тебе, а пастор Аминь будет находиться поблизости. Я же хочу показать этим вождям, что пчела может сообщить человеку.

С этими словами Бурдон двинулся вперед, а за ним последовали Питер, Медвежий Окорок и Воронье Перо. Наш герой уже успел составить себе мнение, что в рощице скрываются вовсе не только пчелы. Почва здесь была болотистая, деревья перемежались зарослями кустов, в которых часто скрываются медведи, больше всех живых существ, исключая человека, охочие до меда. Бурдон был вооружен до зубов, сопровождали его бывалые люди, для которых встреча с медведем была бы не в новинку, и он безо всяких опасений вел их к роще, ни на миг не изменяя своему спокойствию, ибо понимал, что только так может заслужить уважение зрителей. Едва бортник поравнялся с собакой, как она зарычала, обнажив грозные клыки, и пошла рядом с ним. Уверенность Бурдона, быстрота, с которой он врезался в кустарник, заставили его спутников поспешать за ним, но тем не менее он преодолел орешник, окружавший поляну, на несколько секунд раньше индейцев. Поляну огласили разнесшиеся далеко по прерии визг, вой и крики, которые могли бы смутить самое стойкое сердце.

Глазам Бурдона предстала картина не менее устрашающая, чем звуки, поразившие его слух. Сотни вооруженных дикарей в военной раскраске, сгрудившихся на тесном пространстве, словно по мановению чьей-то руки вскочили на ноги — впечатление было такое, будто они восстали из-под земли, — и принялись выделывать прыжки и причудливые пируэты между деревьями. Неожиданно открывшееся зрелище почти голых людей, размалеванных в жуткие цвета, размахивающих руками во все стороны и издающих при этом демонический вой, потрясло бы даже людей с крепкой нервной системой. Но Бурдон был внутренне подготовлен к конфликту, и, узрев дикарей, он не только не встревожился, но даже испытал некоторое облегчение. Он сразу понял, в чем дело. Сборище это подчинялось вождям, присутствовавшим на костре Совета, и представляло собой войско или основную часть войска, которое, по убеждению Бурдона, должно было располагаться где-нибудь поблизости, в прериях или на прогалинах. Он достаточно хорошо понял намеки Быстрокрылого Голубя, был готов к подобной встрече и, приближаясь к орешнику вкруг поляны, ни на минуту не забывал о возможности засады.

Поэтому, когда перед глазами Бурдона заплясал рой раскрашенных тел, напоминавших привидения, он ничуть не встревожился и не утратил своей осанки, а лишь повернулся к вождям, желая узнать, испытывают ли они такое же удивление, как и он. Для них, убедился Бурдон, появление здесь индейцев также явилось неожиданностью: молодые воины, поняв, что колдовство будет происходить в прерии, покинули позиции невдалеке от Медового замка без ведома вождей и, опередив их, расположились на этой поляне, откуда открывался хороший обзор окружающей местности.

— Мой брат видит своих молодых воинов, — спокойно произнес Бурдон, как только дикие крики приветствий сменились мертвой тишиной. — Я полагал, что мой брат хочет говорить с ними, и мои пчелы указали путь к ним. Желает ли мой брат узнать еще что-нибудь?

Удивление трех вождей этим проявлением колдовской силы было беспредельным! Далекие от того, чтобы заподозрить правду или объяснить появление Бурдона на поляне случайным совпадением обстоятельств, они усматривали в том, что произошло, чистое колдовство. А такой дар может быть очень полезен: как хорошо шагать по тропе войны рядом с человеком, который умеет командовать пчелами!

— Ты способен отыскать и друга и врага? — спросил Питер, умалчивая о главном, что его интересовало.

— Конечно. Для пчелы все едино. Врага она отыщет так же легко, как друга.

— Не Источник Виски на сей раз? — вставил Воронье Перо не очень дружелюбным тоном, всем своим видом выражая недоверие, что весьма не понравилось Бурдону.

— Ты, потаватоми, не понимаешь знахаря. Я что, должен был показать твоим молодым людям место, где можно брать сколько угодно виски? Спроси себя самого. Ты желаешь, чтобы твои молодые люди валялись как свиньи в таком источнике? Что бы мне сказал на это главный знахарь бледнолицых, что стоит вон там?

Это был мастерский ход, лучше не придумаешь! До сих пор авантюра с Источником Виски сильно перевешивала чашу весов к его невыгоде, а тут две-три фразы вдруг изменили соотношение сил в его пользу. Даже дикарь понимает прописную истин)', призывающую людей не терять рассудка и не опускаться до уровня животных, глотающих «огненную воду»; и Воронье Перо сразу сменил гнев на милость и смотрел на нашего героя уже благосклонно, забыв про свое прежнее недоверие к нему.

— Бледнолицый говорит верно, — заметил Питер своему товарищу. — Открой он Источник, и твои воины стали бы слабее, чем скво. Он удивительный знахарь, и нам нельзя его сердить. Как он узнал от своих пчел, что наши молодые воины здесь?

Ответить на этот вопрос не мог никто, и когда вожди в сопровождении трех или четырех сотен воинов вышли через орешник на открытое место, весь эпизод вкратце был правдиво описан остававшимся там индейцам. Бурдон улучил этот момент и посвятил Марджери в свой план, а пастору и капралу рассказал ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы они невольно не испортили его игру. С капралом было много легче договориться, чем с пастором Аминь. Если бы последний досконально понял замысел Бурдона, он при его чрезмерно чувствительной совести мог бы восстать против идеи колдовства, как составляющей промысел нечистой силы; но он настолько стал жертвой мистификации, что искренне считал все происходящее непременной частью добычи меда. В этом отношении он мало чем отличался от индейцев — и он и они вели себя так же, как наблюдаемые нами изо дня в день массы людей, которые, сами того не ведая, способствуют тому, что их обманывают и подчиняют, хотя при этом они вопреки рассудку слепо верят в то, что являются не орудиями чужой воли, а господами положения.

Тут следует заметить, что искусство господства доступно очень немногим; и никакие меры предосторожности, никакие усилия людей осмотрительных, никакие оговорки, содержащиеся в различных хартиях и конституциях, никакие ограничения никогда не помешают этим немногим усесться поудобнее на шее остальных. Можно сколько угодно и как угодно ссылаться на басню — она так и останется басней. Мы вовсе не относимся к числу почитателей аристократов от политики, о чем свидетельствуют тысячи сочинений, сошедших с нашего пера; и монархи, по нашему суждению, лучше исполняют свою роль, если доскональнейшим образом отчитываются в своих действиях перед общественным мнением; но мы не можем закрывать глаза на то, что те, кто жаждет занять место и тех и других, повседневно совершают жестокости, одурачивая при этом массы своих собратьев и превращая наиболее доверчивых из них в своих приспешников.

Бен Боден теперь стал своего рода «временным правительством» среди дикарей, пораженных его мастерством. Он заставил их поверить в свои колдовские способности, а это очень важный шаг к установлению деспотической власти. Правда, он и сам не знал, что делать дальше, но очень хорошо понимал, что находится в затруднительном положении, из которого должен найти какой-нибудь выход. Если бы он в этом преуспел так же, как в сеансах черной магии, все могло бы уладиться и тогда бы Марджери вернулась благополучно в селение. Марджери была для него олицетворением свободы, ее богиней, и ничего он так не желал, как жить до конца своих дней, купаясь в исходящем от нее сиянии улыбки. Свобода! Это слово сейчас у всех на устах, но сколь немногие понимают его истинный смысл и хранят в чистоте в своем сердце! Более того, как печально заблуждается тот, кто полагает, будто безграничная свобода, с которой некоторые люди с богатым воображением любят болтать о своих взглядах, явилась бы великим благом для нас. Один час смиренного поклонения Творцу, который вместе с землей и переменчивым неопределенным бытием на ней даровал нам и свободу, важнее целых веков служения ей; и тот, кто полагает, что, преклоняясь перед свободой, он выполняет свое жизненное предназначение, впадает в такое же серьезное заблуждение, как и Питер с сородичами относительно интеллектуальных способностей пчел, но куда более опасное. Хорошо, конечно, обладать определенной ограниченной независимостью, которую мы именуем «свободой», но большая ошибка превращать ее в идола, которого следует боготворить.

— Что теперь делать мой брат? — спросил Медвежий Окорок, который по простоте душевной жаждал удивительных проявлений колдовства, свершавшего чудеса. — Или мой брат теперь найти немного меда?

— Если ты того желаешь, вождь. А что скажет Питер? Следует ли мне спросить пчел, где находится улей?

Питер очень охотно дал согласие, и Бурдон приступил к очередной демонстрации своих магических способностей. Читатель помнит, что бортник уже знал местонахождение двух ульев, установить которое ему помогли простые действия, с помощью которых он повседневно зарабатывал хлеб насущный. Один улей находился в неоднократно упоминавшейся нами рощице, расположенной на самом краю прерии, а второй — на той самой поляне, где скрывались дикари. Последний, уже сильно встревоженный присутствием дикарей, мало интересовал Бурдона — отыскав его, он затмил бы свое первое чудо, встречу с «молодыми людьми», поэтому он решил обратить свое внимание на первую выявленную полетами пчел колонию насекомых.

При создавшихся условиях Бурдон считал излишним выполнять операции, которыми обычно завершал каждый свой сеанс. Особой необходимости в них не было — ведь он уже знал почти с полной уверенностью, где находится улей, — зато вместо них он мог разыграть сценку, которая подтвердила бы его репутацию кудесника. И Бен поймал пчелу, посадил ее в бокал, а бокал поднес к уху, как бы желая услышать, что ему сообщит бьющееся в сосуде насекомое. Сделав вид, что он удовлетворился ответом, Бен выпустил пчелу — дав ей при этом церемониальными жестами понять, чтобы она вела его, куда надобно, — и предложил вождям снова следовать за ним. Компания, увеличившаяся на целый отряд дикарей, «обнаруженных» в засаде, пришла в движение.

К этому времени Марджери утратила прежнее спокойствие, ее снедала безумная тревога за последствия этой затеи. По дороге она несколько раз перекинулась словами с Бурдоном, поняла до конца, что он замыслил, и пришла к выводу, что он ведет опасную игру. Она может удасться на какое-то время, но в конце концов Бурдона ждет неудача; и вот тогда на него, а заодно и на всех них, обрушится месть дикарей. Марджери, вероятно, недооценивала силу суеверий и косность разума тех, кто подпадает под их влияние. Так или иначе, но ее женское сердце трепетало от ужаса при мысли о том, что с ними будет в случае разоблачения Бурдона. Но что можно сделать, дабы избежать страшных последствий? Ничего. Отступать поздно, кровавую расправу не предотвратить ничем, все должно идти своим чередом, как бы велик ни был риск. Желая хоть чем-то быть полезной любимому человеку, который так рискует ради нее, — а Марджери понимала, что он озабочен прежде всего ее спасением, — девушка решила обратиться к Питеру: она ощущала, что он с каждым днем относится к ней все лучше, а от его отношения зависело очень многое. Чуть замешкавшись, она оказалась рядом с ним.

— Скво нравится знахарь? — спросил Питер с таким многозначительным выражением лица, что Марджери залилась краской смущения.

— Вы хотите спросить, нравится ли мне смотреть на то, что делает знахарь, — не растерялась Марджери, находчивая, как все женщины. — Про белых женщин говорят, что они все любопытные. А жены краснокожих как?

— То же самое. Любопытства много. Скво есть скво, при любом цвете кожи.

— Жаль, Питер, что вы так плохо думаете о скво. Или у вас никогда не было скво, жены или дочери?

По мрачному лицу индейца промелькнул отблеск сильного чувства — словно электрический разряд полыхнул в полночь на грозовой туче; но он исчез с такой же быстротой, с какой появился, и мрачный лик, словно вырезанный из камня, принял свое обычное суровое и сосредоточенное выражение.

— Все вожди иметь скво, все вожди иметь детей, — гласил его ответ после некоторого промедления. — Это хорошо, а?

— Иметь детей, Питер, всегда хорошо, особенно если дети хорошие.

— Может, хорошо для бледнолицых, нехорошо для индея. Ребенок родится — бледнолицый рад, а индей огорчается.

— Я хочу надеяться, что это не так. Почему индей огорчается, видя, как его сын смеется?

— Смеется, да, смеется, пока он маленький, может быть; он маленький, не знает, что происходит. А индей вырастет и перестает смеяться. Дичи нет; земли нет; полей нет. Нет места индею — все забирать бледнолицый. Бледнолицый парень смеется, а краснокожий парень плачет. Вот как это есть.

— Нет, Питер, нет, я не хочу, чтобы это было так. У краснокожего столько же, нет, не столько же, а больше прав на эту страну, чем у нас, у белых. И Бог распорядился, чтобы он сполна получал свою долю от богатства этой страны.

Весьма возможно, что Марджери обязана своей жизнью этому искреннему взрыву чувств, которые она высказала с добротой и искренностью, не оставлявших сомнений в том, что они исходят от чистого сердца. Как странно устроен человек! Минутой раньше Питер, вынашивая планы расправы со всеми белыми, не делал никакого исключения для этой девушки; напротив, думая о предстоящем жертвоприношении, он часто сожалел, что молодые бледнолицые, в том числе бортник и его будущая скво, не были задушены еще в колыбели. Но все изменилось в мгновение ока благодаря правдивым пылким словам Марджери, которая в жизненно важном деле, неотступно занимавшем все мысли Питера, встала на сторону правых. Подобные проявления любви к ближним, завещанной Творцом своим ученикам во второй заповеди, лишний раз доказывают, что человек создан Им по Своему образу и подобию. Проявления эти, порой совершенно неожиданные, неизменно отмечены печатью божественной сущности. Без этих спорадических проблесков достоинств, до поры до времени дремлющих внутри нас, судьба нашей расы внушала бы отчаяние. Мы, однако, находимся в надежных и милосердных руках; и все замечательные события, происходящие в этот момент вокруг нас, представляют собой не что иное, как постоянно предпринимаемые Провидением шаги по направлению к славной цели. Среди средств к ее достижению найдутся и ошибочные, и заведомо ложные, и ни одно, наверное, не будет достаточно мудрым, чтобы наставить нас точно на путь истинный, по которому нам следует идти; но даже преступления, ошибки и заблуждения станут средством, помогающим достигнуть предназначения, предначертанного еще до основания этого мира.

— Моя дочь так желает? — отозвался Питер на горячий порыв Марджери. — Разве бледнолицая скво может желать, чтобы индеям оставлять земли для охоты?

— Тысячи белых этого хотят, Питер, и я в том числе. Часто, очень часто мы беседуем об этом, сидя вокруг семейного огня, и даже Гершом, когда его голова не затуманена «огненной водой», думает так же, как и мы все. И Бурдон тоже так думает, я знаю. Я слышала, как он говорил, что надо бы конгрессу принять закон, запрещающий белым в будущем забирать земли у индейцев.

В течение нескольких минут, пока целеустремленная жестокость Питера не желала уступать место обуревавшим его благородным чувствам, лицо индейца являло собой весьма занимательный вид: сначала оно выразило удивление; затем — раскаяние; и наконец — симпатию, долго дремавшую в глубине души Питера, но теперь навсегда утвердившуюся в ней. Марджери, конечно, заметила смену выражений на лице своего собеседника, но ей не хватало проницательности, чтобы проследить все нюансы мысли этого сурового дикаря; впрочем, и то немногое, что она смогла увидеть и понять, вселило в нее надежду.

Итак, всемогущее Божественное Провидение свойственными ему способами исполняло свой милостивый замысел, а бортник тем временем шел к той же цели, но своими путями. У него, естественно, не было ни малейшего представления о том, что было сделано ради него в последние несколько минут и какой опасности он подвергает задуманное им дело тем, что прибегает к уловкам, по его мнению, очень умным, но на самом деле лишенным простоты и правдивости, то есть тех качеств, которые делают безупречными все, ниспосылаемое свыше. И тем не менее хитрости Бурдона могли сыграть свою роль для приближения грядущих событий, а может, и были предназначены запустить тот нравственный механизм, который во благо окружающим действовал ныне в груди у Питера.

Мы напомним читателю, что бортник не расставался с маленькой подзорной трубой, составлявшей неотъемлемую часть его профессионального оснащения. Труба давала ему возможность наблюдать за пчелами, влетающими и вылетающими из ульев, даже находящихся на самых высоких деревьях, и таким образом избавляла его иногда от многочасовых поисков. Сейчас он вооружился трубой, ибо на высохшем дереве, стоявшем чуть поодаль от остальных, близ дальней границы рощицы, привлекавшей к себе всех пчел, заприметил какой-то предмет. Разглядеть его на таком расстоянии простым глазом было бы невозможно, но даже мимолетный взгляд в трубу сообщил бортнику, что это медведь. Медведи были заклятыми врагами бортника, он часто встречался нос к носу с этими любителями меда и не раз был вынужден вступать с ними в единоборство за обладание заветным лакомством. Но этот косолапый удержался в поле зрения бортника не долее секунды — он, видно, переутомился, карабкаясь на дерево, и был вынужден сползти вниз. Все это благоприятствовало планам Бурдона, и он немедленно подал знак к остановке.

Прежде всего Бурдон под цепким взглядом горящих любопытством глаз изловил пчелу и бокал с ней приложил к уху, прислушиваясь к доносящемуся изнутри жужжанию.

— Думаешь, эта пчела говорить? — спросил Питер у Марджери доверительным тоном, как если бы они уже были связаны только что возникшей приязнью.

— Бурдон, наверное, так считает, Питер, — уклончиво ответила девушка, — а иначе зачем бы он стал слушать пчелу?

— Пчела говорить — очень странно. Почти так же странно, как бледнолицый, что хотеть оставлять землю краснокожему. Точно пчела говорить, а?

— Я никогда не слышала, чтобы она говорила, Питер, но, может, ее разговор в жужжании? Жужжание, вероятно, язык пчел, иного я не знаю.

К этому времени Бурдон, состроив довольную мину, отпустил свою пленницу на волю; среди изумленных дикарей пронесся шепот восхищения.

— Хотят ли мои братья поохотиться? — спросил бортник так громко, чтобы индейцы в начале толпы могли его услышать.

Вопрос немедленно получил отклик. Охотничья сноровка и победы на тропе войны составляют главную доблесть индейца. И щегольнуть ею — большая для него радость. Едва Бурдон бросил свой клич, как все выразили восклицаниями готовность принять участие в охоте, особенно, конечно, молодые люди.

— Пусть мои братья подойдут поближе, — тоном приказания предложил Бен. — У меня есть что сказать вам. Видите вон тот конец леса, где на прерию обрушилась старая липа? Около нее есть мед, а около меда — медведи. Так мне сообщили мои пчелы. Пусть мои братья разделятся — одни отправятся в лес, другие останутся в прерии. Потом все получат сколько угодно сладкой еды.

Индейцы сразу поняли смысл простой операции и, не теряя ни секунды, выполнили ее. Вожди на удивление быстро и умело расставили своих людей; одна линия краснокожих воинов окружила рощицу с западной стороны засохшей липы, другая — с восточной, остальные же — их было довольно много — рассыпались по прерии перед входом в лесок. Не прошло и четверти часа, как из леса был подан сигнал о том, что все готово для облавы, и Питер ответным знаком приказал начинать.

До этой минуты краснокожие не очень-то верили предсказанию Бурдона. И в самом деле, как это пчела могла сообщить ему, где находятся медведи? Общеизвестно, конечно, что медведи пчелам враги — это знает с младых ногтей каждый индеец, — но чтобы пчелы умели натравливать своих врагов друг на друга! Сомнения, однако, рассеялись при появлении в прерии восьми или двенадцати косолапых, вытесненных из леса полукольцом орущих загонщиков.

Все пришли в движение, дикие вопли перемежались криками восторга. Цепь воинов, стоявшая в прерии перед лесом, начала понемногу отступать и отступала до тех пор, пока все загонщики не вышли наружу. Медведи оказались окруженными. Медвежий Окорок, оправдывая свое прозвище, первым послал стрелу в ближайшего зверя. Ошеломленные многочисленностью противников, оглушенные их криками, несчастные четвероногие не знали, в какую сторону бежать. Некоторые пытались прорвать окружение, но стрелы, нацеленные точно в переднюю часть головы, заставляли их повернуть обратно. Огнестрельное оружие применено не было, исход охоты решили стрелы и копья. Произошло несколько кровопролитных инцидентов, но без трагического исхода. Два-три охотника из числа самых отчаянных, желая поразить своей удалью сородичей из стольких племен, рискнули больше, чем требовалось, но отделались лишь легкими царапинами. Правда, один молодой индеец чуть было не угодил в объятия смерти. Это были объятия в буквальном смысле слова: охотник осмелился настолько приблизиться к медведю, что тот сумел обхватить его лапами и чуть ли не задушил, пока товарищи успели его прикончить. Единственное, что мог сделать смельчак, это всадить в пасть медведю острие копья и, напрягая все силы, удерживать там, пока тот сжимал его тело. К концу этого единоборства прерия была покрыта останками животных: опытные охотники, краснокожие ни одного не выпустили живым.