Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

КУПЕРОВСКИЕ УРОКИ СПРАВЕДЛИВОГО ОБЩЕСТВА

Роман «Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами» начат Дж. Фенимором Купером в середине 1847 года и закончен неполных двенадцать месяцев спустя: предисловие датируется июнем 1848 года — датой, весьма знаменательной в истории европейской демократии. Старушку Европу сотрясал ураган буржуазно-демократических революций, покончивший с жестким порядком, установленным за три десятилетия до того Священным союзом. Снова, как и полвека назад, в кровавые годы революционных войн, шатались ветхие троны, и то в одной европейской столице, то в другой восставшие народы провозглашали республику. Отзвуки бушевавших за океаном бурь можно найти во многих местах романа. Они то спрессованы в емкие афоризмы, то расширяются до пространных рассуждений о принципах демократии, о применимости их в различных областях человеческой деятельности.

Роман, написанный за три года до смерти писателя, можно в известной степени назвать итоговым как для Купера-мыслителя, так и для Купера — общественного деятеля. В эти социологические обобщения вложен богатый опыт Купера-публициста, совершенно проигнорированный его современниками и оцененный только в нашем столетии.

Для огромного числа читателей Джеймс Фенимор Купер — не больше чем автор приключенческих романов из эпохи освоения внутренних районов Северной Америки белыми переселенцами. Но это далеко не так. Произведения Купера, особенно поздние, насыщены не только острыми ситуациями, рельефно выписанными хорошими и плохими персонажами и бытовыми подробностями из жизни индейского пограничья. Их отличают также глубокие размышления о человеке и обществе, яркими примерами которых изобилуют, в частности, страницы «Прогалин».

Купер подолгу живал в Европе, многое повидал, познакомился с различными формами государственного устройства. Неплохо разбирался он и в тонкостях общественной жизни Соединенных Штатов. Увиденное и познанное позволяло Куперу критически относиться к устройству современного ему общества. Он и раньше выступал с резкой критикой американских порядков, но сатирический роман «Моникины» (1835) и книга публицистики «Американский демократ» (1838) успеха у соотечественников не имели. Больше того — заслужили немало уничижительных и нелицеприятных отзывов. А ведь Дж. Купер в предисловии к «Американскому демократу» видел свою цель в том, «чтобы положить начало движению за более справедливое различие между правдой и предубеждением»note 172.

Разумеется, печальный опыт даром не прошел. В сороковые годы писатель отказался как от слишком прозрачной назидательной ткани «Моникинов», так и от публицистической патетики. Вернувшись к привычной для себя канве историко-приключенческого романа, он вкладывает плоды собственных раздумий в реплики персонажей или в сопровождающие их авторские ремарки — метод, впрочем, опробованный им еще в первом романе об истории заселения внутренних районов Американского континента — в «Пионерах». В литературном времени названные романы разделяют два десятилетия. Различны герои, различна географическая обстановка, различны сюжетные ситуации, но и в первом и во втором случаях Купер задается все теми же вопросами — о месте человека в обществе и о выборе лучшей формы устройства этого самого общества.

Писатель рассуждает на конкретные темы, но итоги его раздумий имеют самое широкое значение.

Он предупреждает об опасности безоглядного увлечения демократическими принципами, ибо «на место правителей, веками утверждавших, что искусство правления передается по мужской линии старшему в роде, они могут привести к власти патриотов не по рождению, а по профессии… любовь последних к родине равнозначна их любви к себе». Высказывая подобные опасения, Купер использовал всего лишь полувековой опыт самой радикальной в те времена буржуазной республики. Это, как видим, не помешало ему сделать выводы, не раз оправдывавшиеся в действительности.

«Искусство господства доступно очень немногим», — утверждает писатель. В таком случае овладение этим искусством требует длительного обучения и доступно далеко не всем желающим. Естественно, что элитное искусство предназначается для избранных — будь то аристократы по рождению, будь то пробившиеся к власти наследники денежных мешков. Ну а что же, по его мнению, могут демократы от сохи? Да практически ничего! «Они могут написать хартии, заменяющие дарованное свыше право королей на власть, но со временем убеждаются, что речи, договоры, подписи, печати мало влияют на политику власть предержащих и на нужды народов».

Нет, Купер вовсе не сторонник монархической тирании или олигархического правления. Монархи, по его суждению, хорошо исполняют свою роль в обществе тогда и только тогда, когда «доскональнейшим образом отчитываются в своих действиях перед общественным мнением». Однако настоящий демократ не может «закрывать глаза на то, что те, кто жаждет занять место и тех и других, повседневно совершают жестокости, одурачивая при этом массы своих собратьев и превращая наиболее доверчивых из них в своих приспешников».

Подобные высказывания почтенного мастера нельзя объяснить одним лишь возрастным пессимизмом. О произведениях второй половины восемьсот тридцатых годов мы уже упоминали. Раскроем «Вайандотте», другой роман из истории поселений вдоль индейской границы, написанный на пять лет раньше «Прогалин»: «Доктрина всеобщего равенства, о которой так много говорили, мало, впрочем, понимая суть сказанного, несет за это главную ответственность, ведь едва ли найдется более безнадежное и неблагодарное в социальном плане занятие, чем убеждать человека в необходимости сравняться с теми, о чьем уровне жизни он не имеет ни малейшего представления, пусть даже он и может притвориться, что стоит на одной ступени с наиболее образованными, мудрыми и справедливыми представителями нации».

Равноправие, конечно, является непременным условием демократического развития общества. Это Купер понимал еще в начале двадцатых годов, когда работал над «Пионерами». Вспомним убедительное высказывание старого охотника Натти Бумпо, Кожаного Чулка: «Закон должен быть равным для всех, а не помогать одному во вред другому».

Таких же, в сущности, убеждений придерживается писатель и в конце жизни, хотя теперь активно выступает против абстрактной, ничем не ограниченной свободы личности: «Хорошо, конечно, обладать определенной ограниченной независимостью, которую мы именуем свободой, но большая ошибка превращать ее в идола, которого следует боготворить». Еще раз подобное предупреждение появляется после сцены, в которой Бен Боден демонстрирует будто бы свободный выбор пчелами направления полета: «Тот, кто полагает, что, преклоняясь перед свободой, он выполняет свое жизненное предназначение, впадает в такое же серьезное заблуждение, как и Питер с сородичами относительно интеллектуальных способностей пчел, но куда более опасное».

Основной смысл демократии, по мнению Дж. Ф. Купера, заключается в обеспечении условий для экономического равноправия. И здесь он ссылается на опыт Старого Света: «Европейские народы, видимо, задались сейчас великой целью — искоренить злоупотребления, направить государственную машину на путь справедливости и экономии, а главное — научиться различать, что есть истинное благо для людей и их прав, а что — всего лишь выводы из безумных, беспечных тезисов политической экономии».

Только что упомянутая научная дисциплина вообще не пользуется благосклонностью писателя. Он резко критикует тех общественных деятелей, «которые, прикрываясь интересами реформы или революции, запускают в тяжкие минуты сомнений механизм, и он набирает обороты настолько быстро, что приостановить его, когда этого требует логика событий, уже невозможно». Стоит лишний раз подчеркнуть именно это высказывание Купера, свидетельствующее о его глубоком проникновении в скрытые пружины управляющего обществом механизма: социальную ошибку чаще всего исправить невозможно! Оттого-то так требователен Купер к вождям общества.

Рецепт же экономического прогресса человеческого общества кажется ему весьма простым. Основан он, по твердому убеждению писателя, на праве частной собственности, которое человек впитывает вместе с материнским молоком: «… недаром же каждый из нас, при любых условиях существования, убежден в своем естественном праве на собственность». В последнем Купер, впрочем, позволяет себе усомниться: «Естественного, в полном смысле слова, в нем, вероятно, нет ничего, но оно настолько переплетается с правами, дарованными нам от природы, что становится неотъемлемой частью человеческой натуры». И тут же следует ссылка на американских индейцев, у которых земля принадлежит всему племени, но вигвам, оружие, одежда, звериные шкуры, предназначенные для продажи, другое движимое имущество признаются частным достоянием отдельного человека. Купер твердо убежден в том, что от степени защищенности права на частную собственность зависят в конечном счете все блага цивилизации.

А отсюда следует недвусмысленный вывод: «Если бы современные знатоки политической экономии, реформаторы и революционеры всевозможных мастей отказались от своих спекуляций и обратились к этим общеизвестным рецептам… они нашли бы выход из любой критической ситуации… Только таким путем свершится великая реформа, столь необходимая миру». Последнее утверждение вообще то вовсе не требует обязательного установления республиканского строя. Реформа может быть проведена и от имени просвещенного монарха. Только Америке последнее не подходит, а ведь прежде всего в расчете на американского читателя и плетет нить своих рассуждений романист. При этом Купер совсем не считает собственное мнение, собственное понимание общественной жизни чем-то исключительным, недоступным другим образованным членам человеческих коллективов: «Дело вовсе не в том, что недостает людей, которые видят истину; но почти никто из них не способен постоять за нее в общественной массе, охваченной единым порывом».

По Куперу получается, что свободолюбивому, честному и деятельному человеку, если он желает остаться независимым, только и место что в необитаемой глуши. Культ охотника-одиночки красной нитью проходит через знаменитую эпопею о Кожаном Чулке. Встречаемся мы с этим культом и в «Прогалинах». Правда, теперь главный герой Бенджамин Боден занимается не только охотой, но и бортничеством. Конечно, бортником он стал не ради прибыли, а из любви к первозданной природе. Любовь к природе — характерная черта куперовских героев, и Бен не составляет исключения: он «любил свою лесную жизнь с ее одиночеством, лишениями, спокойствием, которые частенько сменялись весьма острыми ощущениями; и, самое главное, ценил ту самостоятельность и независимость, которые были необходимым условием его успеха и довольства».

Правда, бортничество — не то, что охота; это занятие предполагает обязательное установление общественных связей, ибо бортник находится ближе к обществу, чем независимый охотник: он уже, в сущности, стал землепользователем, сделал маленький, но решающий шаг к фермерству. В финале романа Боден становится преуспевающим землевладельцем, в котором нетрудно угадать некоторые фамильные куперовские черты. Именно этот слой общества привлекает наибольшее внимание писателя. В нем видит он главную предпосылку процветания демократии вообще, и американской демократии в частности. «Американский вольный земледелец представляет собой класс, который может по праву считать себя одним из первых среди прочих земледельцев. Он с каждым днем совершенствуется, не без помощи благоприятствующих законов, и… вскоре и вправду станет близок к такому идеалу, который ему приписывает уже сейчас язык льстеца».

Обратим внимание на эти слова. Они написаны после крупных аграрных беспорядков, потрясших штат Нью-Йорк в сороковые годы, когда свободные фермеры поставили под угрозу традиционное помещичье земледелие. (Кстати, отголоски этой борьбы отразятся и в некоторых сценах романа «Вайандотте».)

Купер, если употребить тривиальное выражение, живо откликнулся на земельный кризис. Он пишет трилогию «Семейство Литтлпейджей» (1845 — 1846). Это наиболее реалистические его романы, насквозь пропитанные острой социальной тематикой. Отголоски «земледельческой эпопеи» прослеживаются и во многих эпизодах «Прогалин».

Здесь, пожалуй, стоит сказать несколько слов о выборе автором места действия своего нового романа. Купер прежде никогда не бывал западнее Ниагарского водопада. Но вот летом 1847 года финансовые дела привели его в городок Скулкрафт, что в штате Мичиган. Путешествие открыло для прославленного романиста прерии. Вид засеянных пшеницей бескрайних просторов привел его в восторг. «Да мы же можем накормить весь мир!» — будто бы воскликнул он. Столь же благоприятное впечатление произвели на него и местные жители — пышущие здоровьем, исполненные гордостью и уважением к себе, процветающие трудяги. Купер сразу же решил писать роман об этом крае, отличающемся «непревзойденным великолепием». Открытие для себя новых земель, знакомство с их поселенцами преисполнило романиста гордостью за родную страну, и он предсказывает ей великое будущее.

Однако писатель не мог не помнить, что эта прекрасная земля отнята у другого народа — у тех, кого большинство белого населения Штатов считало низшей расой, с которой можно делать все что угодно: отнимать охотничьи угодья, издеваться над женщинами и стариками, прогонять на непригодные для сельскохозяйственных нужд «бедленды», лишать средств к существованию, наконец, нагло и неприкрыто уничтожать. Тем более что эту расу Купер уже не раз воспевал в своих романах. «Я считаю краснокожих такими же людьми, как мы с тобой, — заявляет он устами Зверобоя в одном из лучших своих произведений. — Люди отличаются друг от друга цветом кожи, у них разные нравы и обычаи, но, в общем, природа у всех одинакова… Каждого надо судить по его поступкам, а не по цвету кожи».

Личное знакомство Купера с краснокожими сводилось к случайным встречам в Нью-Йорке в двадцатых годах с индейскими вождями, проезжавшими через этот город в Вашингтон на переговоры с правительственными чиновниками. Но всевозможные литературные источники об индейцах и их судьбе писатель изучал весьма основательно. Среди них были и такие анекдотичные, как выпущенная в 1775 году в Лондоне «История американских индейцев» ирландского коммерсанта Джеймса Адаира. Несмотря на то что он прожил среди индейцев более двадцати лет, Адаир на двухстах страницах своего труда упорно пытается доказать, что аборигены Северной Америки произошли от древних иудеев. Отражение этой вздорной теории нашло свое место на страницах «Прогалин». Хотя многие из прочих работ отличались обстоятельностью и деловитостью, дальше поверхностных наблюдений авторы этих книг обычно не заходили. Серьезные этнографические исследования только зарождались. В год окончания «Прогалин» до первой экспедиции к ирокезам «отца американской этнографии» Льюиса Генри Моргана оставалось одиннадцать лет, а капитальный труд Моргана «Древнее общество», суммирующий и систематизирующий знания, накопленные наукой об американских индейцах, выйдет в свет только в 1877 году. Поэтому и почерпнутые Купером книжные знания иллюстративны, поверхностны и чаще всего выдаются в виде общих истин: «Для индейца трофей чести — не кусок тряпки, а кусок его собственной кожи»; «Краснокожий долго помнит обиду, но и благодеяние не забывает никогда»; «Североамериканский дикарь ставит твердость духа не ниже, чем храбрость на поле боя»; «Индеец так же любопытен, как и белый, только умеет лучше это скрывать»; «Индейские изустные предания зачастую куда точнее, чем писаная и печатная история белых людей»; «Неискушенному уму дикаря не свойственны обманные приемы»; и т. д. Остальное дорисовывается воображением литератора — ярким, впечатляющим, убеждающим, но не обязательно соответствующим истине. В конце концов Купер пишет романтическое литературное произведение, а вовсе не этнографический труд об аборигенах Северной Америки! В большинстве случаев его краснокожие просто противостоят белым персонажам повествования.

Это противостояние может принимать различные формы. В «Прогалинах» мы в основном имеем дело с вооруженным конфликтом. Здесь индейская масса — враги, и автор рисует их соответствующими красками, порой подчеркивая отвратительные (с точки зрения образованного человека того времени) обычаи и привычки. Правда, Купер заранее оговаривается: «В жизни цивилизованных народов было и до сих пор сохранилось множество обычаев, едва ли более простительных, чем скальпирование». А чуть дальше развивает, пожалуй, главную аксиому всей приключенческой литературы об американских аборигенах: «Мнение о краснокожем сильно зависит от того, к какому племени он принадлежит». Впрочем, для Купера это — не абсолютный закон. Скажем, Унгкве терпит поражение не потому, что принадлежит к ступившим на тропу войны племенам, а просто потому, что он скверный человек.

Интересно и другое. В «Прогалинах» писатель сознательно противопоставляет общественный строй аборигенов европейскому в попытке исследовать устои первобытно-общинной демократии и оценить ее в сравнении с демократией белого человека. «Когда мы слышим разглагольствования о том, что человечество по своей воле быстро движется по пути прогресса к совершенству, подкрепляемые ссылками на случаи проявления им мудрости, на умение самостоятельно вершить свои дела и на стремление к добру, нами овладевает скептицизм. Повседневный опыт нашей жизни, быстро приближающейся к шестидесятилетнему рубежу, противоречит и самому тезису, и фактам, приводимым для его подтверждения». Это — об обществе белых людей. Что же противопоставляют им краснокожие? «В этой части Северной Америки в политической жизни преобладает нечто весьма сходное с принципом демократии. Однако это не та ублюдочная демократия, которая так быстро входит в моду у нас и которая видит „народ“ исключительно в канавах под забором, забывая, что землевладелец имеет такое же право на защиту, как и арендатор, господин — как слуга, и джентльмен — как подонок общества. Индейцы мудрее нас. Они знают, что вождь достоин большего уважения, чем бездельники, слоняющиеся по деревне, и к первому прислушиваются, а вторых слушать не станут. Судя по всему, у них хватает здравого смысла, чтобы одинаково избегать ошибок тех, кто свято верит в благородную кровь, и тех, кто делает ставку на подонков». Достойный народ должен иметь достойного руководителя: «Индейский вождь, как правило, джентльмен». К числу основных достоинств краснокожих писатель относит прежде всего поведение в обществе в соответствии с принципами целесообразности.

Основательно обсудив достоинства и недостатки индейского общества как прообраза всеобщей демократии, писатель приходит к благоприятному для коренных американских жителей выводу: «Человеческая натура, конечно, повсюду одинакова, и не следует предполагать, что справедливость царит среди дикарей; но одно совершенно ясно: на всем белом свете самые простые и дикие люди гораздо лучше соблюдают собственные постановления, чем те, кто живет, как считается, в высокоцивилизованном обществе». И почти сразу Купер с искренней горечью вынужден отметить, что с распространением так называемой цивилизации характер краснокожих неизбежно и притом быстро меняется и в наши дни они все чаще следуют примеру, который им подают окружающие христиане.

Конечно, войны индейцев с белыми велись отнюдь не за лучшее устройство общества, не ради доказательства превосходства того или иного типа демократии. Шла борьба за само существование аборигенов, и малочисленные разрозненные племена коренных жителей страны по необходимости должны были потерпеть поражение в схватке с могучим соперником. При жизни Купера борьба эта была далеко не окончена, но исход ее уже во времена написания «Прогалин» был ясен и самому писателю, и его героям. Пройдет каких-нибудь четверть века, и кровавая индейская эпопея завершится.

Правда, остается еще один путь к торжеству справедливости, то есть, в сущности, к тому же, к чему в конечном итоге стремится любая демократия. И этот путь в «Прогалинах» пропагандируется с силой и убежденностью, не встречавшимися до тех пор в куперовских романах. Речь идет о христианском вероучении. «Следует ли… сделать вывод, что… реформа невозможна и общество обречено и впредь барахтаться все в том же болоте угнетения и обмана? Отнюдь нет. Мы надеемся и даже уверены, что любое усилие мудрой личности вознаграждается пусть небольшим, но улучшением, хотя потери при этом превосходят все ожидания. По нашему мнению, события будут продолжать развиваться таким образом, пока люди не осознают, что вот уже восемнадцать с половиной веков они держат в своих собственных руках безупречный кодекс законов управления обществом, законов на все случаи жизни, которые они, будучи не в состоянии постигнуть величайшую из истин, попирают ежечасно и ежедневно. Но должной чередой грядет день, этот кодекс возвысится над остальными, и вот тогда-то мир впервые обретет счастье и подлинную свободу».

В этой связи обращает на себя внимание образ вождя Оноа, «Лишенного племени», известного белым как Питер Скальп, образ, ставший едва ли не центральным в романе. Вначале Оноа — непримиримый противник всякого белого, убежденный и яростный борец с чужеземцами: «У меня одно желание — извести всех бледнолицых. Сделать это необходимо, иначе они изведут всех индеев». Купер создает цельный образ необыкновенного человека, наделяя его светлым разумом, трезвостью суждений, безграничной храбростью и недюжинным даром красноречия. Вместе с тем в душе Питера пылает «неугасимая и живая ненависть» к бледнолицым, которая стала «единственным законом жизни этого человека». Огромен его авторитет среди собратьев по расе. Двадцать лет он снимает скальпы с белых мертвецов. Кажется, ничто уже не переменит этого вождя. Но вот он знакомится с христианской моралью. Она поначалу оставляет Питера равнодушным: «Я не понимаю той веры, что велит возлюбить врагов своих и делать добро тем, кто чинит тебе зло, это странная вера». Общение с белыми, с «компанией» бортника, постепенно воздействует на старика индейца. В душе Оноа неприметно созревают изменения, еще пока не осознаваемые им самим, хотя внешне они уже начали проявляться — хотя бы в отношениях с Марджери. И только предсмертное поведение пастора, молящего Бога простить убийц, производит потрясение, «какого удивительный дикарь не испытывал за всю свою жизнь». Купер мастерски изображает перемену, происшедшую в Питере под воздействием христианских идей: «Я не хочу вообще никакого скальпа. Сердце стало мягким, сейчас в нем нет жестокости».

Вот это отсутствие жестокости, мягкосердечие, любовь к ближнему, проповедуемые христианской религией, и должны, по мысли писателя, изменить человеческое общество.

Постаревший Купер, певец человеческой инициативности и предпринимательства, разуверился в способности людей самим изменить условия своего бытия и создать справедливое общество. Надеется он только на помощь свыше: «Мы не верим, что без помощи свыше человек может хотя бы стать разумным существом в полном смысле этого слова. Все, что мы видим и читаем, убеждает нас в том, что философское мироощущение и совершенно трезвая оценка своего состояния по силам лишь тому, кто хорошо осознает необходимость руководствоваться и в теории, и на практике известными откровениями, содержащимися в Божественных заповедях. По нашему глубокому убеждению, эта великая истина служит неопровержимым доказательством постоянного участия Провидения в делах человечества, и, согласившись с ней, люди поймут, что с помощью лишь своих собственных сил они ничего достичь не могут».

Вывод пессимистичный, но он обусловлен и духом времени, и всею судьбой автора. Впрочем, ни современники, ни сменившие их поколения так и не услышали его — как и большинство других мудрых мыслей, рассеянных по страницам приключенческих романов позднего Купера. Будем надеяться, что новые читатели бережнее отнесутся к куперовскому наследию: его надо не только знать — порой не мешает и поступать в соответствии с заветами великого романтика.

А. Г. Москвин