Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли

Глава 8 От эмансипации к автоэмансипации (Л. Пинскер)

Впечатления от событий 1881 года выразились в одном из важнейших произведений еврейской национальной мысли, внесшем в споры, происходившие среди еврейской общественности, новое, полемическое и революционное содержание. В 1882 году русский еврей, врач Лев Пинскер (1821–1891) анонимно выпустил в свет сочинение на немецком языке под названием «Автоэмансипация». Среди поколения, где идея эмансипации сплотила вокруг себя всех тех, кто стремился к нормализации положения евреев в мире после Французской революции, термин «автоэмансипация» превратился в вызов, брошенный образу мыслей, принятому среди образованной и либеральной еврейской общественности.

Пинскер также вырос в Одессе и сформировался в атмосфере ее культуры. Он родился в просвещенной семье (его отец занимался исследованием еврейских древностей и учительствовал в первой в России школе на иврите, открытой, как уже упоминалось, в Одессе). Лев получил медицинское образование, во время Крымской кампании служил врачом-добровольцем в русской армии и был награжден медалью — довольно редкое в России признание заслуг еврея. Одним словом, он был примером удачного включения образованного еврея в русское общество.

Однако события 1881 года развеяли иллюзии Пинскера, как и многих его современников; его сочинение является ответом на крушение мечты об эмансипации. Не предрассудки и отсталость общества порождают еврейский вопрос, а проблемы, коренящиеся в самой его структуре, требующие радикального решения там, где призывы к терпимости и абстрактному, универсальному человеколюбию бессильны. Пинскера занимает не вопрос об отношении к Палестине, а сущность кризиса еврейства XIX века. Видимо, ему безразлично, будет ли еврейский вопрос решен в Палестине или в Америке; однако его сочинение — это наиболее четкий и ясный голос из раздававшихся до тех пор, призывающий к решению еврейского вопроса в духе принципа самоопределения.

Подобно своему предшественнику Гессу, но с большим размахом, заслужившим и более широкий отклик, Пинскер рассматривает еврейский вопрос не с точки зрения одних лишь ограниченных еврейских проблем, но связывает эти проблемы с фундаментальными процессами, охватившими европейское общество; исходя из принципов этого общества, он пытается найти решение еврейского вопроса.

Пинскер подвергает привычное понимание проблем эмансипации двоякой критике: прагматичной и принципиальной. Она прагматична в утверждении, что события 1881 года доказали: эмансипация сама по себе не является решением. Принципиальна, ибо поиски решения путем эмансипации как бы предполагают, что евреи являются пассивным объектом исторического развития: их надо освободить, им надо дать права, к ним следует относиться терпимо, как к равным, а историческим фактором, который сформирует это решение, являются другие народы; евреи же остаются бездеятельной, пассивной стороной. Согласно Пин-скеру, в мире, основанном на самоопределении, такое решение не соответствует общепринятым принципам действия. Поэтому он стремится, пользуясь лозунгом автоэмансипации, вновь превратить евреев в действенный, активный фактор истории, фактор, обладающий самосознанием и самостоятельной волей к историческому действию. Пребывание в изгнании (галут) означает пассивность, и невозможно добиться освобождения, полагаясь на милость других народов. Отсюда — лозунг книги: «Если я не за себя, то кто за меня?» и ее заключительная фраза: «Да поможет вам рука ваша, и да спасет вас Бог».

«Автоэмансипация» написана как манифест — это краткое, сжатое эссе, резкое и наступательное по стилю, порой лишенное глубины и понятийной дифференцированности, но производящее сильное впечатление. Этим она в немалой степени напоминает «Коммунистический манифест», где сочетается упрощенность и агрессивность, обобщенность и сила выражений; эти произведения сближает сходство кратких заключительных фраз и нежелание считаться с возможностью других решений, менее радикальных и, возможно (для того времени), более реалистичных. Эта чрезмерная упрощенность, ограничивающаяся эффектными лозунгами, таит в себе немалое очарование для масс, и в этом, без сомнения, сила и действенность сочинений Пинскера.

Как было сказано, толчком к написанию брошюры послужили погромы 1881 года, доказавшие автору, что каждый, кого волнует еврейский вопрос, не может более рассчитывать на «мессианское» решение, будь оно связано с традиционным Мессией или с надеждами либералов на грядущие дни, когда воцарится полная гармония в отношениях между людьми. Необходимо реалистическое, прагматическое решение; это решение должно быть основано на аксиоме, что евреи — это нация, и поэтому не может строиться на ассимиляции среди прочих народов.

Однако положение евреев как нации характеризуется уродливой аномалией, нарушающей систему отношений между евреями и другими народами: это — отсутствие суверенитета. С одной стороны, другие народы относятся к проживающим среди них евреям как к представителям чужого народа, но, с другой стороны, не предоставляют им прав, полагающихся отдельному народу. Евреи — это нация, не обладающая, однако, существенными атрибутами нации и потому стоящая где-то на грани между реальностью и фантазией, — факт, способный привести в замешательство иные народы:

«У него (еврейского народа) нет самостоятельной жизни, которую нельзя себе представить без единого языка и общих обычаев, без объединения в одном, общем месте. У еврейского народа нет родины, хотя он является сыном многих земель; у него нет средоточия, центра тяжести, нет собственного правительства, нет представительного учреждения. Он — повсюду. Но лишен места, принадлежащего ему. Народы никогда не имеют дела с еврейской нацией — всегда лишь с евреями, и не более того".

Эмансипация представляла собой попытку предложить еврейскому народу индивидуалистическое решение — каждому по мере его возможностей и способностей. Она не предлагала коллективного решения проблем нации; поэтому идея эмансипации не заслужила уважения со стороны других народов. Поскольку еврейская нация не обладала существенными внешними проявлениями нации, она воспринималась как ходячий фантом, внушающее страх привидение.

Подобные психологические формулировки (проистекающие, без сомнения, из занятий Пинскера медициной), пользуясь которыми он стремится дать клиническое объяснение антисемитизма, являются, пожалуй, наиболее слабым местом в его сочинении. Ведь в конечном итоге Пинскер прячется за введенным им новым словом «юдофобия» (страх перед евреями), призванным объяснить сложное явление, но в конце концов приводящим автора к замкнутому кругу: другие народы боятся евреев, так как испытывают перед ними страх. Объяснению Пинскера не хватает реально-исторического аспекта, с помощью которого можно было бы попытаться объяснить преемственность неприязни к евреям, а также ее меняющиеся мотивы, превращающие ее из абстрактного понятия в конкретную общественную силу в определенной исторической обстановке. Лишь таким путем возможно объяснить, почему антисемитские вспышки происходят именно в те, а не иные периоды, почему в них наблюдаются «приливы» и «отливы», отчего не во всех обществах антисемитизм достигает одинаковой силы и т. п.

Согласно Пинскеру, евреи — это нечто вроде ходячего мертвеца в стране живых, и этот образ пугает человечество: «Среди прочих фантастических представлений, суеверий, странных инстинктов и наклонностей, бессознательно управляющих сердцами всех людей, укоренилась и юдофобия в народах всех стран, вступающих в контакт с евреями. Юдофобия относится к числу тех болезней, что происходят от страха перед духами, но отличается от прочих тем, что страх перед еврейским духом заразил все человечество, а не только отдельные народы».

При всей слабости этого обобщающего и недифференцированного объяснения оно основано на осознании Пинскером реального факта исключительности еврейского существования. Если евреи — это нация и существуют как нация вопреки отсутствию у них существенных составных элементов национальной жизни, то здесь имеет место аномалия. Мы уже видели, как Грец и Крохмал пытались объяснить это явление, отличное от обычного хода всеобщей истории, исходя из правил самой же истории. У Пинскера отсутствует этот теоретико-историософский аспект, поэтому он удовлетворяется диагностированием самого отклонения от нормы и приводит клиническое объяснение реакции на него — антисемитизма. Однако, вопреки упрощенческому характеру такого объяснения, его оперативный вывод должен быть радикальным. Если прочие народы видят в евреях бестелесный дух, нечто вроде «Вечного жида», ищущего собственную тень, ненависть к евреям можно излечить не иначе, как вмешательством в самую суть явления. Если евреи ненавистны их соседям оттого, что лишены родины, то нормализация их положения возможна, только если у них будет родина. Так будут возвращены им их честь и место, и только так народы привыкнут относиться к евреям, как к нормальному народу, обладающему обычными рядовыми свойствами.

Юдофобия, в понимании Пинскера, приводит к тому, что евреи воспринимаются прочими народами как нечто демонологическое и им приписывают самые противоположные качества в одно и то же время:

«В глазах живых еврей представляется мертвым, для граждан он — пришелец, для постоянных жителей — бродяга, для богатых он — попрошайка, для бедных — богач-эксплуататор, для патриота он — безроден, и для всех — ненавистный конкурент»[16].

Эмансипация, как уже говорилось, не в состоянии изменить это отношение в его основе. Еврей по-прежнему воспринимается как объект, которому следует дать гражданские права; печать позора не будет снята с евреев, пока они не добьются самоопределения, «так долго, пока этот народ, в соответствии со свойствами своего бытия, представляет людей, скитающихся из края в край, так долго, пока сами евреи избегают упоминать о своем происхождении от семитской расы и не желают, чтобы другие напоминали им об этом; пока их преследуют, терпят их, защищают их и освобождают их».

Ибо тот, кого освобождают, не будет свободен, пока не освободит себя сам. Порабощение евреев будет продолжаться все время, пока евреи принужден вкладывать все свои ресурсы в жестокую борьбу за свое индивидуальное существование, так как то, что евреи потеряли в изгнании, — это их коллективное самоопределение:

«В диаспоре мы спасали наши собственные жизни, проявляли нашу способность стоять каждый за себя, но потеряли общую связь, сознание нашей национальной самостоятельности».

История Израиля как народа в изгнании — это история индивидуальных решений еврейского вопроса; необходимо найти решение коллективное. Поэтому в попытках решения проблем, создавшихся в результате событий 1881 года, путем простой эмиграции в Америку, Пинскер видит продолжение поисков нового места изгнания, что, возможно, разрешит личные трудности эмигрантов на более или менее продолжительный срок, но не решит проблемы национальной.

В этой связи Пинскер напоминает — и это характерно для него как представителя поколения маскилим, — что мессианская вера и религиозная традиция евреев внесли свой склад, в конечном итоге, в пассивный характер их реакции на ненормальность положения еврейства в истории. Религиозные верования, согласно Пинскеру, приучили евреев к мысли: «Мы должны молча нести наказание, наложенное на нас Богом», — в то время как вера в Мессию, «вера в высшую силу, которая принесет нам возрождение государства», привела к пассивному подходу, вместо необходимости поисков радикальных решений «здесь и сейчас». Эти верования, утверждает Пинскер, «избавляли нас от всяких усилий, направленных на благо нашего национального освобождения, нашего единства и самостоятельности».

С эпохой Просвещения и началом эмансипации Пинскер связывает начало процесса освобождения еврейского общества от безропотной пассивности, характерной для религиозной традиции. Как мы уже вскользь упоминали, Пинскер не является сторонником решения, в котором в центр внимания ставится непременно Эрец-Исраэль; однако он положительно отмечает «мощное пробуждение», наблюдавшееся в последнее время в среде российских и румынских евреев, стремящихся переехать в Страну Израиля. Пинскеру известно, что это пробуждение «бедно практическими достижениями», но оно представляет в его глазах симптом глубоких перемен, происшедших в народном сознании евреев, переходящих от пассивности к активной позиции в деле решения еврейского вопроса. Это пробуждение «свидетельствует, во всяком случае, о верном инстинкте народа, глаза которого открылись и увидели, что ему необходима родина. Тяжелые испытания, через которые он прошел, пробудили в нем реакцию, в корне отличную от прежней терпеливости, смиренно принимающей наказание Божие за наши грехи».

Просветительство, чьи решения в духе эмансипации уже неприемлемы для Пинскера, все же привело к мысли о необходимости активного вмешательства в решение вопросов и к отходу от пассивности, характерной для жизни в диаспоре. Все это сочетается, по мнению Пинскера, и с фактом, что в реальности XIX века еврейский вопрос приобретает новый, революционный аспект. Его уже невозможно более отрывать от универсальной проблемы, превращающейся в один из центральных пунктов политических интересов поколения — проблемы национальной.

На общем фоне XIX века еврейский вопрос перестал быть специфическим, частным и единственным в своем роде. «Если национальные устремления различных народов, зарождающиеся на наших глазах, признаются справедливыми по своей сути, — то можно ли усомниться в справедливости подобных устремлений и со стороны евреев?» — задает Пинскер вопрос, от которого трудно уклониться. Великие идеи XVIII и XIX веков «не пройдут бесследно и для нашего народа». Требования независимости со стороны евреев отныне будут услышаны, в частности, исходя из универсальных мотивов, и Пинскер сознательно придает своим словам форму универсального постулата принципов национального движения, сформулированных Джузеппе Мадзини:

«Мы сами чувствуем, что мы не только евреи, но и люди, и в качестве людей мы хотим жить, как люди, и быть нацией, как другие».

Впервые, утверждает Пинскер, всеобщая история играет роль как бы союзника евреев:

«На протяжении около двадцати лет мы наблюдаем, как разные народы, которые в прошлом не смели и помышлять о своем возрождении, пробуждаются к новой жизни. Заря уже занимается, прорезая тьму общепринятой доселе политической мудрости. Правительства уже начинают прислушиваться… ко все усиливающемуся голосу национального сознания».

Именно с действительностью своего времени Пинскер связывает свою оперативную программу, детально излагаемую во второй части его сочинения. Эта оперативная сторона касается двух аспектов: первый — вопрос руководства и второй — вопрос методов и средств достижения цели. В отличие от эпохи исхода из Египта (излюбленное сравнение Пинскера, ибо здесь нашел выражение коллективный характер операции по спасению), в настоящее время у Израиля нет вождя, подобного Моисею, но имеется почва для создания руководства, которое должно быть основано на существующих добровольных организациях, действующих в национальных целях. Они, согласно Пинскеру, должны «созвать национальный конгресс» или, по меньшей мере, выдвинуть из своей среды правление («директорию»), символизирующее национальное единство, которого ныне народ лишен. Эта организация будет состоять из финансистов, ученых и деловых людей, общественных деятелей и публицистов. Создание национального руководства определяется здесь с помощью понятий, присущих национализму и либерализму XIX века: национальный конгресс как основа для возникновения национально-политического руководства является краеугольным камнем каждого национального движения. Из опыта таких движений и почерпнул Пинскер эту идею, воплотившуюся впоследствии в Сионистском конгрессе[17].

Это национальное руководство сплотит духовные, политические и экономические силы народа и создаст средства, необходимые для воплощения программы, целью которой явится построение территориальной основы для политической кристаллизации еврейской нации. Как и у Лилиенблюма, здесь можно видеть начало формирования идей, которые позднее воплотятся в Сионистской организации: национальный конгресс должен избрать национальную «директорию», а последняя решит, после своего создания, вопрос о предпочтении Палестины или Америки. Совместно с компанией, обладающей капиталом, она создаст акционерное общество, которое приобретет территорию, обширную и малонаселенную, насколько это возможно; затем земля будет поделена на небольшие участки для нужд сельского хозяйства и промышленности. Эти участки будут сданы в аренду евреям со всего мира, а доходы, после выплат первым вкладчикам, акционерам, поступят в национальный фонд, предназначенный для финансирования эмиграции и поселения тех евреев, чье тяжелое экономическое положение не позволит им самим покрыть расходы на колонизацию. Собственность на землю, поделенную на участки, останется при этом в руках национальных институтов: «Эта земля должна быть национальной собственностью, которая не может перейти в постоянное владение в иные руки».

Пинскер сознает, что переселение евреев на новую родину не обязательно охватит все их группировки, хотя он стремится найти территорию, которая сможет со временем «служить местом поселения для нескольких миллионов». Евреи Запада, по мнению Пинскера, в большинстве случаев останутся на прежних местах проживания. Они составляют небольшую часть населения в этих странах, их экономическое по ложе-ние сравнительно прочно, и они, в известной мере, могут стать там нормальными гражданами. Тяжелое экономическое положение евреев существует лишь в тех районах, где они составляют плотные скопления населения, так как «есть известный предел числу евреев, при котором любая страна может терпеть их в своей среде» без того, чтобы там вспыхнула массовая юдофобия.

Из числа стран, где эта проблема наиболее остра и откуда на новую родину приедут массы евреев, Пинскер выделяет три: Россия (в том числе доставшиеся ей после раздела Польши территории), Румыния и Марокко. И здесь его прогноз оправдал себя в смысле основных элементов населения созданного впоследствии государства Израиль, состоящего, в большинстве своем, из евреев Восточной Европы и собственно «Востока».

Согласно Пинскеру, самый процесс создания необходимых средств является определенным испытанием возможности освобождения народа его собственными силами. Это самоосвобождение — автоэмансипация — является не только желанной целью. Осуществляемое собственными силами, оно представляет собой длящийся во времени, связанный с общественным сознанием процесс. Оно испытывается нашей способностью осознать самих себя. Железо кует железо, и народ, который сам сформирует свое руководство и орудия своего освобождения, уже находится в процессе самоосвобождения. Поразительно, насколько этот анализ сходен с тезисами Маркса относительно освобождения пролетариата своими собственными силами, происходящего в ходе его организации в профессиональные союзы, рабочие объединения и т. п.

Как уже говорилось, сочинение Пинскера не решает вопроса относительно Палестины. Его ярко выраженная исходная точка — это освобождение Израиля как народа, а не Палестины. Пинскер, с его универсальным образованием, воспринимает вопрос о местоположении новой родины как прагматический, а не программный. Правда, мы видели, что он рассматривал возобновление заселения Палестины как начало проявления национальной воли к активному действию в сфере исторического творчества; решающим для него было само действие, а не место его приложения — Эрец-Исраэль. Однако Пинскер в своем сочинении неоднократно возвращается к данному вопросу, в конечном итоге оставляя его открытым.

Вначале Пинскер утверждает, что вопрос о месте новой родины не должен быть решен априори, на основе одной лишь исторической связи народа с Эрец-Исраэль:

«Прежде всего, нам не следует мечтать о возрождении древней Иудеи. Не следует вновь связывать нашу политическую жизнь с местом, где она была прервана и разрушена… Не к Святой Земле мы должны стремиться, а к нашей собственной земле».

Но тут же он добавляет:

«Возможно, правда, что Святая Земля сможет стать и нашей землей. Однако прежде всего надо выяснить — и от этого будет зависеть все, — какую землю мы вообще сможем получить, и сможет ли она быть надежным убежищем, права на которое никто не оспаривает».

Итак, следует сделать выбор между Палестиной и Америкой, причем, согласно Пинскеру, важно принять одно-единственное национальное решение, чтобы евреи не оказались в положении, когда существуют два противоречащих друг другу процесса эмиграции. Вопрос о том, какая земля станет для них «обетованной», должен быть рассмотрен с точки зрения экономических возможностей и политических соображений, и это будет первым вопросом, который предстоит решить национальному конгрессу или «директории». В любом случае должен быть принят в расчет политико-административный аспект в смысле возможностей развития в будущем. Если это будет в Америке, надо стремиться к тому, чтобы этот район получил со временем статус «территории» в рамках федерации, «а если в азиатской части Османской империи, то он должен быть отдельным «пашалыком», нейтральный характер которого будет поддерживаться турецким правительством и правительствами других великих держав. В этом, несомненно, будет заключаться одна из важных функций директории: привлечь к данному предложению внимание турецкого правительства, а также прочих европейских правительств»[18].

Как было сказано, в «Автоэмансипации» этот вопрос остался открытым, однако дальнейшая деятельность Пинскера в рамках движения Ховевей-Цион (Друзья Сиона) и созыв Катовицкой конференции склонили его на сторону «палестинского варианта». Но что важнее всего — сила его сочинения заключалась в революционной, радикальной идее, высказанной в нем: довольно с нас эмансипации по милости других, оставляющей еврею роль объекта исторических процессов, над которыми он не властен; необходима автоэмансипация, превращающая еврейский народ в носителя исторических процессов, касающихся его самого. «Еврейский вопрос в целом должен быть решен национальным путем», — утверждает Пинскер; никакой гуманизм, филантропия или просветительство не в состоянии его разрешить. В этом заключается участие Пинскера в переменах, происшедших среди образованного еврейства России, обратившегося к поискам путей самоопределения в результате событий 1881 года и крушения мечты об эмансипации.

Приложение

Призыв русского еврея к своим соплеменникам (1882)[19]

Если не я — то кто же?

И если не теперь — то когда же?

Гилель

Вековая проблема — так называемый «еврейский вопрос» — как и в былые годы, сильно волнует умы и в наши дни. Неразрешимая подобно квадратуре круга, эта проблема отличается от нее тем, что остается жгучим вопросом дня, и именно потому, что она имеет не только теоретический интерес, но изо дня в день обновляется в действительной жизни и все настойчивее требует своего разрешения.

На наш взгляд, сущность этой проблемы заключается в следующем.

Евреи, среди народов, с которыми они живут, фактически составляют чуждый элемент, который не может ассимилироваться ни с одной нацией, вследствие чего ни одной нацией не может быть терпим. Таким образом, задача заключается в том, чтобы найти средство, с помощью которого возможно было бы так приноровить этот обособленный элемент к семье других народов, чтобы еврейский вопрос перестал существовать.

Мы, конечно, не можем думать о полной гармонии; она никогда не существовала и между другими народами. День пришествия Мессии, когда все «международное» исчезнет и нации растворятся в общечеловеческом союзе, скрывается в отдаленнейшем будущем.

Еще долго ждать вечного, всеобщего мира; до того времени взаимные отношения наций могут более или менее сносно регулироваться лишь соглашением, покоящимся на международном праве, договорах, а главным образом — на равенстве положений и взаимных требований, равно как и на взаимном уважении.

В отношениях народов к евреям мы этого равенства положения не видим. Вполне отсутствует и та основа, на которой зиждется взаимное уважение, обыкновенно нормируемое и обеспечиваемое международным правом и договорами; а между тем только тогда, когда эта основа будет создана, когда равенство между евреями и другими народами станет совершившимся фактом, задачу еврейского вопроса можно будет считать разрешенной. К сожалению, равенства, которое действительно существовало в отдаленном прошлом, можно ожидать лишь в столь отдаленном будущем, что включение еврейского народа при настоящих условиях в семью прочих народов является чем-то несбыточным. Для этого ему недостает большинства атрибутов, необходимых для признания его нацией. Еврейскому народу недостает той самобытной жизни, которая немыслима при отсутствии общего языка, общих нравов и сожительства на одной и той же территории. Он не имеет своего собственного отечества, хотя имеет много родин, у него нет своего центра, своей точки тяготения, нет ни своего правительства, ни представительства. Он вездесущ, но нигде не дома. Народы никогда не имеют дела с еврейской нацией, а лишь с евреями. Для признания евреев национальностью им недостает того индивидуального народного духа, свойственного всем другим нациям, который создается общностью территории; этот народный дух не мог сохраниться при разбросанности Израиля; более того, даже воспоминание о старом отечестве кажется вполне заглохшим у евреев. Благодаря своей способности приспособляться они легко усвоили чуждые им оригинальные черты народов, в среду которых судьба их забросила. Нередко в угоду тем, кто давал им кров, они отказывались от своей традиционной индивидуальности. Они усвоили (скорее затвердили) известные космополитические тенденции, которые так же мало их удовлетворяли, как и мало убеждали в чем-либо других. Стараясь слиться с другими народами, они до известной степени легкомысленно жертвовали своей национальностью и, однако, нигде не добились того, чтобы сограждане признали их равными себе коренными жителями.

Но что более всего удерживает евреев от стремления к самостоятельному существованию — это отсутствие в них такой потребности. Да, они не только не чувствуют этой потребности, но и не признают за ней никакого права на существование. Отсутствие у больного потребности в пище и питье признается угрожающим симптомом, и не всегда удается излечить больного от опасного отвращения к пище. Но если это даже удается, то подлежит сомнению, в состоянии ли он будет еще принимать пищу, хотя и пожелает.

Евреи находятся в печальном положении такого больного. Этот чрезвычайно важный факт мы должны рассмотреть самым обстоятельным образом. Мы должны доказать, что причина всех бедствий евреев заключается прежде всего в отсутствии в них стремления к национальной самостоятельности. Мы должны доказать, что это стремление нужно во что бы то ни стало пробудить и поддерживать в них, иначе они вечно будут влачить позорное существование; словом, следует доказать, что евреи должны стать нацией.

В том, на первый взгляд, маловажном обстоятельстве, что евреи не признаются народами за самостоятельную нацию, лежит отчасти тайна их исключительного положения и их бесконечных бедствий. Одна принадлежность к еврейскому народу есть неизгладимое пятно, отталкивающее неевреев и тягостное для самих евреев. И однако, корни этого явления глубоко таятся в самой человеческой натуре.

Среди живых народов земли евреи являют собой давно отжившую нацию. С потерей своего отечества евреи утратили свою самостоятельность и подверглись разложению, которое исключает существование целого живого организма. Раздавленное тяжестью римского господства, еврейское государство исчезло с лица земли, но с утратой государственной независимости, с прекращением политического существования еврейский народ не был окончательно уничтожен, продолжая существовать как нация духовно. Мир узрел в этом народе зловещий признак мертвеца, бродящего среди живых. Это таинственное появление блуждающего мертвеца — народа, лишенного единства и внутренней организации, не имеющего клочка земли, не живущего более и все же остающегося среди живых, — этот странный образ, который едва ли еще раз встречается в истории, не мог не произвести глубокого впечатления на воображение народов. И если чувство страха перед призраком есть нечто врожденное человеку, находящее до известной степени оправдание в его психическом мире, то нет ничего удивительного, что оно дает себя знать с особенной силой пред этой мертвой и все же живущей нацией.

Этот страх перед призраком еврейства, в течение столетий переходя из рода в род, все более укреплялся; он привел к известному предрассудку, который в свою очередь, в связи с обстоятельствами, речь о которых ниже, подготовил почву для юдофобии.

Наряду с другими бессознательными суеверными представлениями, инстинктами, предубеждениями и юдофобия получила право гражданства у всех народов, с которыми евреи вступали в сношение. Юдофобия — это разновидность боязни привидений с тем отличием, что призрак еврейства пугает не только отдельные народы, но весь человеческий род, и что призрак этот не бесплотен, как другие, а состоит из тела и крови и сам нестерпимо страдает от ран, наносимых ему трусливой, мнящей себя в опасности толпой. Юдофобия — это психоз; как таковой она наследственна, и как болезнь, в течение тысячи лет переходящая по наследству, стала неизлечимой.

Этот страх перед призраком — корень юдофобии — и вызвал к жизни ту абстрактную, так сказать, платоническую ненависть, благодаря которой вся еврейская нация является ответственной за каждое действительное или мнимое преступление отдельных ее членов, из-за нее вся нация оклеветана, обесславлена.

И друзья, и недруги испокон веков старались оправдать или объяснить эту ненависть, возводя на евреев всевозможные поклёпы. Они, мол, распяли Христа, пили христианскую кровь, отравляли колодцы, занимались ростовщичеством, эксплуатировали крестьян и т. д. Эти и тысячи подобных обвинений против целого народа оказались лишенными всякого основания, что видно из одного того, что гонители возводили их на евреев в чудовищном изобилии, желая убаюкать свою нечистую совесть, оправдать обвинительный приговор над всей нацией и доказать, что еврей, вернее, призрак еврейства должен быть предан сожжению. Кто хочет доказать слишком много — ничего не доказывает. И если некоторые упреки справедливы, то это все же не бог весть какие пороки, не преступления, заслуживающие смертной казни, из-за которых должно осудить всю нацию. В действительности мы часто встречаем противоположное явление: евреи хорошо уживаются с неевреями и очень часто находятся с ними в дружественных отношениях. Поэтому очевидно, что вышеуказанные обвинения, которым придают обобщающий характер, большей частью ни на чем не основаны, составляются до известной степени a priori и крайне редко, лишь в единичных случаях, справедливы, но и то не в отношении ко всей нации.

Итак, еврейство и ненависть к еврейству проходят рука об руку в течение столетий через историю, и кажется, что подобно самому еврейскому народу, этому вечному Агасферу, не умрет и ненависть к нему. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что евреи — «избранный народ» для всеобщей ненависти. Пусть народы расходятся в своих стремлениях и инстинктах — в своей ненависти к евреям он протягивают друг другу руки; в этом единственном пункте они все согласны. В какой степени и форме проявляется нерасположение к евреям — это зависит от культурности того или другого народа, но сущность этого нерасположения повсюду остается одной и той же, ничуть не изменяясь, проявляется ли оно в форме насилия, завистливой ненависти или же скрывается под личиной терпимости и покровительства.

Подвергаться ли грабежу в качестве еврея или же в качестве такового нуждаться в защите — одинаково постыдно и тяжело для человеческих чувств еврея. Раз мы смотрим на юдофобию, как на наследственную, присущую всему человеческому роду боязнь привидений, а на ненависть к евреям — как на наследственное заблуждение человеческого духа, мы не можем не прийти к важному для нас выводу, что надо отказаться от мысли победить это ненавистничество точно так же, как другие наследственные болезненные предрасположения. Это обстоятельство потому так особенно важно, что оно убеждает нас отказаться, наконец, от полемики, отнимающей время и силы и оказывающейся лишь пустым словоизвержением. Ведь с суеверием бесплодно борются сами боги. Предубеждение и низменные инстинкты не мирятся даже с самой ясной аргументацией. Одно из двух: либо надо обладать таким могуществом, чтобы иметь возможность сдерживать эти темные силы, как всякую слепую силу природы, либо же просто уйти от них.

Итак, мы видим, что предубеждения против еврейской нации коренятся в духовной жизни народов. Однако надо принять во внимание и другие, не менее важные обстоятельства, препятствующие слиянию или уравнению евреев с другими нациями. Вообще, ни один народ не питает склонности к иноземцам, это явление имеет этническое основание и потому ни одному народу не может быть поставлено в упрек.

Но подлежит ли еврей этому всеобщему закону в одинаковой мере с другими нациями? Отнюдь нет! За недружелюбие, которое иностранец встретит в чужой стране, он может отплатить той же монетой на своей родине. Беспрепятственно, открыто преследует нееврей свои личные интересы за границей. И всякий находит вполне естественным, что он единолично или совместно с другими борется за эти интересы. Иностранцу нет необходимости быть или казаться патриотом чужой страны. Еврей же и на своей родине считается не только не коренным жителем, но и не иностранцем! Он совершенно чужой. В нем не видят ни друга, ни недруга, а лишь незнакомца, о котором известно лишь одно, что у него нет родины. Иностранец вправе требовать гостеприимства, за которое он в состоянии заплатить той же монетой. Еврей не имеет возможности так расплатиться; поэтому он и не может иметь никакого притязания на гостеприимство. Он не гость и еще менее — желательный гость. Он скорее похож на нищего, а какой же нищий является желанным? Он, скорее, существо, нуждающееся в защите. А есть ли такой нуждающийся в защите, которому нельзя было бы в ней отказать? Евреи — пришельцы, которые не могут иметь своих представителей, потому что не имеют отечества. И именно потому, что у них нет отечества, что их родина не имеет границ, за которыми они могли бы окопаться, их бедствия так же безграничны. Для евреев, как именно для чужих, законы не писаны. Зато существуют повсюду законы о евреях. И если общий закон распространяется и на евреев, то это устанавливается специальным законом. Подобно неграм, подобно женщинам, в отличие от всех свободных народов, евреи должны быть эмансипированы! И тем хуже для них, если они в противоположность неграм принадлежат к благородной расе, в противоположность женщинам выдвигают из своей среды не только выдающихся женщин, но и мужей, даже великих мужей.

Так как еврей нигде не бывает дома, и нигде его не признают туземцем — он всюду остается чужим. То обстоятельство, что он сам, что его предки родились в стране, нисколько не изменяет сущности дела. В большинстве случаев с ним обращаются, как с пасынком, как с замарашкой, в лучшем случае, как с приемышем, права которого могут быть оспариваемы, и никогда — как с законным дитятей страны. Ни немец, гордый своим тевтонством, ни славянин, ни кельт не согласятся с тем, что семит еврей равен им по своей природе. И если они, как просвещенные люди, готовы даровать еврею все гражданские права, то они все же никогда не дойдут до того, чтобы в своем согражданине забыть еврея. Законодательная эмансипация евреев — это кульминационный пункт успеха настоящего века по отношению к ним. Но законодательная эмансипация не есть общественная эмансипация, и с провозглашением первой евреи еще не освобождаются от исключительности своего общественного положения.

Эмансипация евреев находит, конечно, оправдание в том, что она всегда будет являться постулатом логики, права и правильно понятых интересов, но никогда ее не признают естественным выражением человеческого чувства, и поэтому она нигде не являлась в качестве чего-то вполне естественного, никогда она не пускала достаточно глубоких корней, чтобы о ней не приходилось уже более говорить. Как бы то ни было, предпринимается ли эмансипация по естественному побуждению или по сознательным мотивам, она остается не более как щедрой подачкой для бедного униженного народа — нищего, которому охотно или неохотно бросают милостыню, но все же неохотно держат у себя. Нельзя же питать симпатии или доверие к бездомному нищему, к бродяге. Пусть еврей не забывает, что насущные гражданские права должны быть ему предоставлены. Пока же этот народ по своему положению будет создавать лишь скитальцев, пока он не будет в состоянии сказать, откуда он идет и куда направляется, пока сами евреи в обществе арийцев будут неохотно говорить о своем семитском происхождении и будут недовольны всяким напоминанием о нем, пока им будут покровительствовать, пока их будут преследовать, защищать, эмансипировать — никакое официальное уравнение их с другими народами не снимет с них клейма, которым они ошельмованы и которое наложено на них малозавидной обособленностью среди других народов.

К унизительному зависимому положению еврея среди неевреев присоединяется еще одно важное, практически существенное обстоятельство, которое окончательно делает невозможным слияние евреев с коренным населением.

В великой борьбе за существование культурные народы охотно подчиняются тем законам, которые способствуют превращению этой борьбы в мирную конкуренцию, в благородное соревнование, причем народы обыкновенно делают различие между коренными жителями и иностранцами, отдавая предпочтение первым. И если это различие выказывается даже по отношению к полноправным иностранцам, то как резко выступает оно в отношениях к вечно чуждому еврею! С какой неприязнью смотрят на еврея, этого попрошайку, который осмеливается устремлять свой жадный взор на чужую родину, словно на любимую женщину, охраняемую недоверчивыми родственниками. И если он все же имеет успех и ему удается сорвать хоть несколько цветков с ее венка, тогда горе несчастному! Пусть он не плачется, если его постигнет судьба евреев Испании…

Впрочем, евреям вовсе не нужно добиться особенных успехов, чтобы затем им пришлось плохо. Там, где они скучены большими массами, они по своей численности приобретают в конкуренции более или менее значительный перевес, неблагоприятный для еврейского населения. Но мы же видим, в какой страшной бедности влачат свое жалкое существование евреи, скученные в западных губерниях России, и тем не менее не перестают раздаваться жалобы на евреев-эксплуататоров.

Резюмируя вышесказанное, мы видим, что евреи являются мертвецом — для живых, чужим — для коренных жителей, скитальцем — для туземцев, нищим — для имущих, эксплуататором и миллионером — для бедняков, для патриотов — существом, лишенным отечества, для всех классов — ненавистным конкурентом.

На почве этого естественного антагонизма рождается масса взаимных недоразумений, обвинений и упреков, которые обе стороны, отчасти справедливо, отчасти безосновательно, бросают друг другу. Так, евреи, с одной стороны, вместо того, чтобы хорошо обсудить свое положение и наметить соответствующую рациональную ligne de conduite (линию поведения — фр.), апеллируют к Вечной Справедливости, воображая, что добьются чего-нибудь таким путем. С другой стороны, вместо того, чтобы просто опираться на естественное превосходство своих сил и держаться своей исторически верной точки зрения, точки зрения сильного, неевреи пытаются оправдать свое отрицательное отношение к евреям массой направленных против них обвинений, которые при ближайшем рассмотрении оказываются беспочвенными или несуществующими. Кто же хочет быть беспристрастным и обсуждать земные дела, — не по принципам утопической Аркадии, а с целью констатировать и объяснить факты, дабы извлечь практические выводы, — тот ни одну из сторон не объявит ответственной за этот антагонизм. Евреям же, о которых мы, собственно, и ведем здесь речь, он скажет: «Вы поистине глупый и презренный народ! Вы глупы, потому что беспомощно стоите и ожидаете от человеческой природы того, чего в ней никогда не было, — гуманности. Вы презренны, потому что у вас нет самолюбия и нет национального самосознания».

Национальное самосознание! Где ж его взять? В том-то и заключается великое счастье нашего племени, что мы не составляем нации, что мы только евреи. Мы — стадо, рассеянное по всему лицу земли, лишенное своего пастуха. При самых лучших обстоятельствах мы достигаем почетного ранга козлов, каких держат при породистых лошадях. И в этом заключается высшая цель нашего честолюбия.

К тому же наши покровители всегда заботились о том, чтобы мы не имели времени перевести дух, чтобы наше самосознание не окрепло. Как единичные евреи, но не как еврейская нация, мы ведем в течение столетий тяжелую неравную борьбу за существование. При разброде каждый еврей в отдельности должен был истощить свои духовные и физические силы в борьбе за кусок хлеба, омоченный слезами, и за право дышать воздухом. В этой отчаянной борьбе мы не были побеждены. Мы вели самую славную партизанскую войну со всеми народами земного шара, единодушно стремившимися нас уничтожить. Но войны, которые мы вели и будем вести бог знает сколько времени, были войнами не за отечество, а за жалкое существование миллионов «странствующих торгашей».

И если народы не были в состоянии уничтожить наше существование, тем не менее они сумели искоренить в нас стремление к национальной самостоятельности. С каким-то фатальным равнодушием мы видим, как во многих странах нам отказывают в том, в чем нелегко было бы отказать и зулусу. Рассеянные, мы сохранили нашу способность к сопротивлению, но утратили связующее звено национального самосознания. Стремясь к сохранению нашего материального существования, мы, к сожалению, слишком часто были вынуждены игнорировать наше нравственное достоинство. Мы не замечали, что благодаря этой недостойной, хотя и вынужденной тактике мы все глубже падали в глазах наших врагов, все более становились предметом их презрения и были обречены на существование перелетных птиц, которое, наконец, и сделалось нашим роковым уделом. На необозримом пространстве земного шара не нашлось для нас угла. Чтобы иметь, где преклонить свою усталую голову, мы вымаливали только крошечное место; суживая, таким образом, наши требования, мы тем самым умаляли наше достоинство, которое и в наших, и в чужих глазах свелось на нет. Мы служили народам мячом, которым они играли. Нас так охотно подхватывали, как и отбрасывали. Нас терпели тем охотнее, чем наше национальное самосознание делалось более податливым и эластичным в руках играющих.

Возможна ли была при таких обстоятельствах речь о национальном чувстве, о свободном развитии наших национальных сил, о самобытной гениальности?

Кстати, заметим, что наши враги не преминули воспользоваться этой последней чертой нашего характера, отчасти правильно подмеченной, но, в сущности, безразличной, чтобы сковать себе новое оружие для доказательства нашей духовной несостоятельности. Можно подумать, что в их рядах только и произрастали гениальные люди, словно ежевика на кустарнике. Несчастные! Орла, некогда вознесшегося до неба и узревшего Божество, они упрекают в том, что он недостаточно высоко парит в воздухе, когда у него подрезаны крылья; но и с подрезанными крыльями мы удержались на одной высоте с великими культурными народами.

Дайте нам только счастье познать самостоятельность, предоставьте нам самим распоряжаться нашей судьбою, уделите нам кусок земли, как сербам и румынам, дайте нам сперва возможность воспользоваться преимуществом свободного национального существования — и тогда лишь дерзайте нам бросить слово осуждения, упрекнуть нас в недостатке гениальных людей! Теперь же мы все еще живем под тяжестью зла, которое вы нам причиняете.

Нам недостает не гениальности, а самосознания и чувства собственного достоинства, которое вы у нас похитили.

К счастью, в настоящее время обстоятельства несколько изменились. События последних лет в «образованной» Германии, Румынии и Венгрии, в особенности же в России, сделали то, чего не могли сделать наиболее кровавые преследования в средние века. Народное самосознание, глухо таившееся в то время лишь в бесплодном мученичестве, на наших глазах свободно обнаружилось в массе русских и румынских евреев в виде неудержимого влечения в Палестину. И как это увлечение ни неудачно по своим результатам, оно все же обнаружило правильный инстинкт народа, которому стало ясно, что ему необходимо иметь свою родину. Тяжелые испытания, выпавшие на его долю, вызвали в нем реакцию, которая уже не ограничивается фаталистическим отбыванием ниспосланного Богом наказания. Даже и в темной массе русских евреев начала современной культуры оставили заметный след. Не отрекаясь от иудейства и от своей веры, они чувствуют себя глубоко возмущенными несправедливым обращением, которое только потому может оставаться безнаказанным, что еврейское население именно для нашего правительства является чужим.

С тех пор, как наши соплеменники получили возможность свободно дышать на небольшой части земного шара и сделались более отзывчивыми на страдания своих братьев, с тех пор, как нескольким второстепенным угнетенным народностям дозволили возвратить себе самостоятельность, мы тоже ни одной минуты не можем сидеть, сложа руки, не должны допустить, чтобы и в будущем мы были обречены играть безнадежную роль «вечного жида».

Да, безнадежна эта роль, способная довести до отчаяния!

Если отдельный человек, очутившись по несчастью в таком положении, что чувствует себя презираемым и отталкиваемым обществом, лишает себя жизни, — никто этому не удивляется. Но где же то оружие смерти, которым можно было бы нанести смертельный удар всем разбросанным по лицу земли членам еврейского народного организма? И чья рука поднялась бы для этого? Чем менее это возможно и желательно, тем более лежит на нас обязанность употребить всю оставшуюся в нас нравственную силу на то, чтобы возродиться, дабы и мы наконец заняли более достойное положение среди других народов.

Подобно тому, как мы не имеем права делать другие народы ответственными за наше национальное несчастье, мы не имеем права всецело возлагать на них заботу о нашем национальном счастье. Человеческий род и мы вместе с ним находимся едва ли еще не на первом этапе бесконечно длинного пути к царству гуманизма, если таковое вообще когда-нибудь осуществится. Поэтому мы должны отказаться от ложного представления, будто мы в рассеянии представляем предопределенную свыше социальную миссию, в которую никто не верит и от которой, откровенно говоря, мы бы охотно отказались, если бы только одновременно с этим исчезло бранное прозвище «жид».

Не в иллюзии и самообмане, а лишь в восстановлении нашего общего национального союза мы можем найти наше спасение и честь. До сих пор мы не слывем на свете солидной фирмой и поэтому не пользуемся хорошим кредитом.

Если национальные стремления некоторых возродившихся на наших глазах народов имели внутреннее оправдание, то может ли возникнуть вопрос о праве еврея на возрождение? Евреи больше этих народов причастны к международной культурной жизни, больше их имеют заслуг перед человечеством; евреи имеют за собою свое прошлое, историю, общее вполне определенное происхождение, неувядаемую жизненность, непоколебимую веру и беспримерный мартиролог, и более, чем перед какой бы ни было нацией, согрешили перед ними все народы. Неужели всего этого недостаточно для того, чтобы признать их способными и достойными иметь свое отечество?

Но стремление евреев к национальному политическому единству и самостоятельности, не говоря о внутреннем оправдании, которое имеется у всякого угнетенного народа, должно встретить одобрение и со стороны тех народов, которым мы, справедливо или нет, неудобны. Это стремление должно превратиться в факт, с которым современная международная политика поневоле должна будет считаться и который безусловно имеет свою будущность.

Конечно, в начале не обойдется без шума; первое проявление этого стремления будет большинством евреев, не без причины сделавшихся трусливыми и скептическими, выдаваться за невольные судороги тяжело больного организма, а осуществление этого стремления встретит величайшие препятствия и, может быть, сделается возможным лишь после нечеловеческих усилий. Но нужно помнить, что для евреев нет другого выхода из их безнадежного положения, и было бы трусостью только потому не выйти на этот путь, что он длинен, тяжел и опасен, что нет полной уверенности в счастливом исходе. Без риска нет выигрыша, а что еще, в сущности, мы можем потерять? В худшем случае мы останемся на будущее время тем же, чем мы были до сих пор и чем из-за трусости не хотим перестать быть, — вечно презренными евреями.

При данных обстоятельствах, изменения коих ждать нельзя, нас считали, считают и всегда будут считать паразитами, которые ложатся бременем на господствующее население. И изменение этих обстоятельств тем менее возможно, что мы, очевидно, способны сливаться с другими нациями лишь в незначительной степени. Поэтому наша обязанность — позаботиться о том, чтобы нерастворимый, так сказать, осадок был удален и водворен в другом месте. Никто другой, а только мы сами должны об этом позаботиться. Если бы возможно было равномерно распределить евреев среди всех народов, то, может быть, не существовало бы больше еврейского вопроса. Но это невозможно. Напротив, очень вероятно, что даже наиболее передовые государства поблагодарят за оказанную им честь и отклонят всякую массовую иммиграцию евреев.

Мы говорим об этом с тяжелым сердцем, но мы должны сказать правду. И нам тем необходимее ее знать, что только при правильном взгляде мы найдем верное средство к улучшению нашего положения.

Было бы печально, если бы мы не воспользовались практическими выводами, которые вытекают из нашего опыта. А эти выводы основаны на все более распространяющемся сознании, что мы нигде не дома и что мы, наконец, должны иметь собственную родину.

Дальнейший вывод, вытекающий из нашего опыта, состоит в том, что печальный исход — эмиграция из России (после погромов в 1881–1882 гг.) и Румынии — должен быть приписан исключительно тому чрезвычайно важному обстоятельству, что мы были неподготовлены, были застигнуты врасплох, что мы не позаботились об убежище и правильной организации самого переселения. При этом переселении тысячи людей упустили из виду одно незначительное обстоятельство, о котором никто не забывает при оставлении своей старой квартиры, — забыли приготовить новую подходящую квартиру.

Если мы действительно заботимся о верной пристани, дабы положить конец вечному странствованию и поднять нашу нацию как в наших, так и в чужих глазах, то прежде всего мы не должны мечтать только о восстановлении старой Иудеи. Не Святая, а собственная земля должна быть предметом нашего стремления. Нам ничего другого не нужно, кроме полосы земли для наших бедных братьев, которая перешла бы в нашу собственность, с которой никакой чужой властелин не мог бы нас согнать.

В жизни народов, как и в жизни отдельных людей, бывают моменты особенной важности, которые нечасто повторяются и которые — все равно, воспользуются ли ими или нет, — имеют решительное влияние на их будущность.

Мы переживаем теперь такой момент. Сознание народа пробудилось. Великие идеи XVIII и XIX веков не прошли бесследно и для нашего народа. Мы себя чувствуем не только евреями, мы себя чувствуем людьми и хотим жить, как люди, быть нацией, подобно другим. И если мы этого серьезно желаем, то прежде всего мы должны освободиться от ига и мужественно воспрянуть, а для этого необходимо, чтобы мы захотели сами себе помочь. Тогда и чужая помощь не заставит себя ждать.

Переживаемое нами ныне время благоприятно для решительного образа действий не только благодаря имеющемуся у нас внутреннему опыту, но и благодаря вновь пробудившемуся в нас самосознанию.

Всемирная история текущего времени как бы призвана служить нам союзником. Мы видим, как нации, раньше не дерзавшие мечтать о своем возрождении, в течение немногих десятилетий воскресли к новой жизни. Сквозь мрак традиционной государственной мудрости пробивается зарево рассвета. Правительства уже прислушиваются — пока лишь там, где они вынуждены это сделать, — ко все возвышающемуся голосу национального самосознания. Конечно, счастливцы, которые добились национальной самостоятельности, были не евреи; они стояли на собственной почве, говорили на одном языке и в этом смысле имели перед нами преимущества.

Но если наше положение особенно тяжело, то тем более обязаны мы собрать все имеющиеся у нас силы, чтобы победоносно положить конец нашему национальному бедствию.

Готовые к жертвам, полные решимости, мы должны приступить к делу, и Бог нам поможет. Мы всегда проявляли готовность к жертвам, всегда обладали достаточной решимостью, чтобы крепко, если не высоко, держать наше знамя. Но в бурном океане всемирной истории мы блуждали без компаса, и его-то нам необходимо приобрести. Далека, очень далека та пристань, к которой мы стремимся душой. Но тысячелетнему страннику и такой путь не должен казаться длинным.

Земля, которую нам необходимо приобрести, должна быть плодородной, с хорошими географическими условиями и достаточной величины для поселения нескольких миллионов человек. Эта территория, как национальная собственность, должна быть неотчуждаемой.

Приобретенную территорию следовало бы под контролем директории размежевать на участки, которые, сообразно с местными условиями, предназначались бы для сельскохозяйственных, строительных и промышленных целей.

Вслед за размежеванием и обнародованием генеральной карты с обстоятельным описанием территории следовало бы известное количество участков продать евреям по ценам, соответствующим покупной цене, или несколько повышенным. Вырученная таким образом сумма с барышами частью принадлежала бы финансовому обществу, а частью поступила бы в кассу для вспомоществования неимущим эмигрантам, состоящую в ведении директории, которая могла бы для кассы также открыть национальную подписку. Можно предвидеть, что наши соплеменники всюду с радостью пойдут навстречу такому призыву и что для такого святого дела потекут обильные пожертвования.

В каждом именном свидетельстве, выдаваемом покупателю за подписью директории и общества финансистов, следовало бы указать отмеченный на карте номер участка, так что каждый знал бы, где находится приобретенный им, ему одному принадлежащий кусок земли, будь это пахотная земля или место для постройки.

Нет сомнения, что многие евреи, которые, может быть, в данный момент еще привязаны к старой родине малозавидным промыслом, с радостью воспользуются случаем приобрести подобное свидетельство и, таким образом, запастись для себя и своих детей якорем спасения на случай нужды, дабы иметь возможность уйти от печальных событий, которыми так богато недавнее прошлое.

Та часть территории, которая благодаря означенной национальной подписке и ожидаемым барышам останется в руках директории для бесплатной раздачи, могла бы быть уступлена неимущим, но способным к труду эмигрантам, рекомендованным местными комитетами.

И так как пожертвования по национальной подписке притекут не сразу, а будут поступать ежегодными взносами, то и переселение должно совершаться исподволь, в известном порядке.

Если бы эксперты высказались в пользу Палестины или Сирии, то это решение должно было бы основываться на том предположении, что страна путем труда и прилежания может со временем стать производительной, и в этом случае цены на землю там с течением времени значительно поднялись бы. Если же решение сведущих людей склонится в пользу Северной Америки, то мы должны будем поторопиться. Принимая во внимание, что население в Соединенных Штатах в последние 38 лет с 17 миллионов выросло до 50 миллионов и что прирост населения в ближайшие 40 лет будет, вероятно, совершаться в той же пропорции, надо признать необходимым сейчас же взяться за дело, если мы не хотим навсегда потерять возможность основать в Новом Свете верное убежище для наших несчастных братьев. Что приобретение в Америке земель, при ее быстром росте, не только не рискованное, а весьма выгодное дело, очевидно для всякого мало-мальски разумного человека. Впрочем, вопрос, действительно ли этот акт нашей национальной самопомощи — более или менее выгодное дело, не должен быть принят во внимание при столь высоком значении, какое это предприятие может иметь для будущности нашего бездомного народа, ибо наше положение останется навеки непрочным и жалким, пока в нем не совершится коренной переворот.

Не гражданское равноправие в той или иной стране будет в состоянии произвести этот переворот, а единственно и всецело — автоэмансипация еврейского народа как нации, образование из колонистов самостоятельного еврейского центра, который впоследствии сделается нашей собственной, неотчуждаемой родиной, нашим отечеством.

В возражениях против нашего предложения не будет, конечно, недостатка. Нам заметят, что мы делаем счет без хозяина. Какая страна позволит нам устроиться в качестве нации внутри ее границ? С этой скептической точки зрения наше здание на первый взгляд покажется карточным домиком, годным лишь для забавы детей и шутников. Мы, однако, смеем думать, что только неразмышляющие дети могут потешаться видом людей, потерпевших крушение и сколачивающих себе лодочку, чтобы удалиться из негостеприимной страны. Мы идем даже так далеко, что предъявляем к тем же негостеприимным народам странное требование — содействовать нашему уходу. Наши «друзья» смотрели бы на наш уход с таким же удовольствием, с каким мы бы ушли от них.

Конечно, без поддержки правительств невозможно будет основать убежище для евреев, а чтобы заручиться этой поддержкой и навсегда обеспечить существование убежища, творцам национального возрождения придется действовать настойчиво и вместе с тем осмотрительно. То, чего мы добиваемся, в сущности, не ново и ни для кого не опасно. Вместо многих убежищ, которые мы издавна приучены искать, мы хотим иметь одно убежище с политически обеспеченным существованием.

«Теперь или никогда» — да будет нашим лозунгом. Горе нашим потомкам, горе памяти современных евреев, если мы не воспользуемся настоящим моментом.

В заключение мы резюмируем содержание нашей статьи в следующих положениях:

Евреи не составляют живой нации; они повсюду чужие и потому презираемы.

Гражданского и политического уравнения евреев недостаточно, чтобы возвысить их в уважении народов.

Единственным к тому верным средством было бы создание еврейской национальности, народа на собственной территории, — автоэмансипация евреев, уравнение их как нации с другими нациями путем приобретения собственной родины.

Пусть себя не уговаривают, что гуманность и просвещение послужат когда-нибудь целебным средством против недуга нашего народа.

Недостаточность национального самосознания, доверия к самим себе, нехватка политической инициативы и единения — вот враги нашего национального возрождения.

Чтобы не быть вынужденными переходить от одного изгнания к другому, мы должны иметь достаточно обширное убежище, способное прокормить население, сборный пункт, который был бы нашей собственностью.

Настоящий момент, более чем какой-либо другой, благоприятствует осуществлению указанного плана.

Международный еврейский вопрос должен получить разрешение на национальной почве. Разумеется, наше национальное возрождение будет совершаться очень медленно. Мы должны сделать первый шаг, наши потомки должны следовать за нами.

Почин в деле национального возрождения должен принадлежать конгрессу благороднейших сынов нашего народа.

Никакая жертва не может быть слишком великой для достижения этой цели, которая спасет наш народ от опасности, всюду грозящей его будущности.

Финансовое проведение предприятия, судя по положению дела, не встретит неопределенных затруднений.

Помогите себе сами, и Бог вам поможет!