Кестрель привели в зал для приемов в доме Айрекса… Точнее, в доме Арина. Валорианское оружие смотрело на нее со стен, будто спрашивая, почему она до сих пор не ударила ближайшего охранника и не выхватила у него клинок. Даже со связанными руками она успела бы это сделать.
Арин первым вошел в дом. Он шагал впереди, так что Кестрель видела лишь его спину, но его походка выдавала его взволнованность. В таком состоянии она смогла бы застать его врасплох, вонзив кинжал между лопаток, но даже не попыталась. У нее есть план, и, чтобы все получилось, ей нужно выжить. Если она убьет Арина, в живых ее не оставят.
Гэррани повели ее дальше по коридору. В атриуме у фонтана стояла молодая темноволосая женщина. Когда она увидела Арина, ее глаза наполнились слезами радости. Он почти бегом преодолел разделявшее их расстояние и заключил ее в объятия.
— Сестра? Или любовница? — спросила Кестрель.
Женщина подняла взгляд, ее лицо приобрело суровое выражение. Она отстранилась.
— Что?
— Ты ему сестра или любовница?
Она подошла к Кестрель и наотмашь ударила ее по лицу.
— Сарсин! — Арин схватил женщину за руки.
— Его сестра умерла, — бросила Сарсин. — Надеюсь, ты будешь страдать так же, как она.
Кестрель прижала пальцы к щеке, чтобы унять боль от пощечины, а заодно спрятать улыбку за связанными руками. Она вспомнила синяки, которыми был покрыт Арин, когда она только купила его. Его угрюмый, презрительный взгляд. Она никогда не понимала, зачем рабы упрямствуют, навлекая на себя гнев господ. Но теперь она сама испытала это сладкое ощущение превосходства. Несмотря на боль, на мгновение Кестрель почувствовала себя хозяйкой ситуации.
— Сарсин — моя кузина, — начал объяснять Арин. — Я не видел ее уже много лет. После войны ее сделали домашней рабыней, а меня отправили в кузницу, так что…
— Мне плевать, — оборвала его Кестрель.
Она посмотрела ему в глаза. Такого же цвета была вода за бортом корабля в ту минуту, когда Кестрель посмотрела вниз, думая о самоубийстве.
Он первым отвел взгляд и сказал своей кузине:
— Я прошу тебя присмотреть за ней. Отведи ее в восточное крыло, пусть свободно ходит по покоям…
— Арин! Ты с ума сошел?
— Забери все, что можно использовать как оружие. Дверь в покои всегда держи закрытой. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась, но не забывай, что она пленница.
— В восточное крыло, — повторила Сарсин с отвращением.
— Это дочь генерала.
— О, это мне известно.
— Ценная пленница, — добавил Арин. — Мы не должны опускаться до уровня валорианцев. Мы не дикари.
— Думаешь, если запереть эту пташку с подрезанными крыльями в золотой клетке, то валорианцы нас зауважают?
— Нет, но иначе мы сами не сможем себя уважать.
— Лучше подумай о том, кто после этого станет уважать тебя.
Он покачал головой.
— Она моя, и я могу делать с ней все, что захочу.
Остальные гэррани настороженно зашептались. Сердце Кестрель сжалось. Она так пыталась забыть об этом — о том, что она теперь собственность Арина. Он схватил ее за плечо и потянул к себе. Подошвы ее сапог шаркнули по мраморной плитке, когда она сделала шаг. Он достал нож и одним движением освободил ее запястья. Кожаная уздечка упала на пол с неожиданно громким звуком: здесь была хорошая акустика. Сарсин протестующе вскрикнула.
Арин отпустил Кестрель.
— Прошу тебя, Сарсин. Уведи ее.
Кузина уставилась на него. Наконец она кивнула, но по выражению ее лица было понятно, что она не одобряет решение Арина.
— Следуй за мной, — велела она Кестрель и пошла к выходу из атриума.
Они не успели далеко уйти, когда Кестрель поняла, что Арин вернулся в зал для приемов. Она услышала, как оружие срывают со стен и бросают на пол. Грохот эхом разнесся по всему дому.
Все помещения в отведенных ей покоях по спирали расходились от спальни, которая находилась в центре. Это была очень тихая комната, залитая тусклым светом серых предрассветных сумерек. Своим изяществом, чистотой и приглушенными цветами эти покои напоминали жемчужину. Кестрель помнила, как Арин рассказал ей, что выбор цвета не случаен. Несмотря на изобилие валорианской мебели, было понятно, что некогда здесь располагались покои знатной гэррани.
Сарсин молча подняла подол фартука и принялась укладывать в него зеркала, колпачок для тушения свеч, тяжелую мраморную чернильницу… Фартук начал провисать и уже грозил порваться.
— Принеси корзину, — посоветовала Кестрель, — или ящик.
Сарсин бросила на нее свирепый взгляд, поскольку обе они понимали, что в конце концов именно это ей и придется сделать. В покоях было слишком много вещей, которые при необходимости можно превратить в оружие. Кестрель не хотела, чтобы их забирали, но теперь, по крайней мере, ей можно притвориться, что она сама отдала приказ, а Сарсин его выполнила. Однако та лишь подошла к двери и позвала помощников. Вскоре гэррани забегали по комнатам, вынося оттуда все, что могло быть опасно: кочергу, медный кувшин, часы с острыми стрелками.
Кестрель молча наблюдала. Ничего, всегда можно открутить ножку стола. Но побег все равно маловероятен: окна покоев находятся слишком высоко, прыгать вниз опасно. Выйти можно было только через одну комнату, через одну дверь, и эта дверь закрывалась на довольно крепкий с виду замок.
Когда гэррани закончили выносить вещи и Сарсин снова осталась с ней наедине, Кестрель произнесла:
— Постой.
Сарсин держала наготове большой ключ.
— Я должна увидеться с подругой, — сказала Кестрель.
— О светских визитах тебе пора бы забыть.
— Арин обещал. — Кестрель почувствовала ком в горле. — Моя подруга больна. Арин говорил, что меня к ней пустят.
— Мне он об этом ничего не сказал.
Сарсин захлопнула за собой дверь в покои, и Кестрель не стала умолять ее вернуться. Она не желала унижаться перед своей тюремщицей, но все-таки ей невыносимо больно было слышать, как повернулся ключ и щелкнул язычок замка.
— Ну и что ты делаешь, Арин?
Тот сонно потер глаза и взглянул на Сарсин. Он случайно задремал в кресле. Уже рассвело.
— Я не смог уснуть в своей старой комнате. Здесь, в покоях этты, я хотя бы…
— Я сейчас говорю не о твоем выборе комнаты, хотя она, если задуматься, находится подозрительно близко к восточному крылу.
Арин поморщился. Разумеется, обычно победители забирают себе пленниц только с одной целью.
— Все не так, как ты думаешь.
— Да неужели? Ты при всех назвал ее своим трофеем.
— Но это неправда.
Сарсин вскинула руки.
— Тогда почему ты так сказал?
— Потому что я не знал, как еще мне спасти ее!
Сарсин замерла. Потом наклонилась к нему и потрясла его за плечо, будто пытаясь разбудить.
— Спасти валорианку? Зачем?
Арин схватил ее за руку.
— Прошу тебя, выслушай меня.
— Обязательно, как только начну понимать хоть что-нибудь из того, что ты говоришь.
— Помнишь, я делал за тебя уроки в детстве.
— И что?
— Я велел Анирэ заткнуться, когда она смеялась над твоим носом. Помнишь? А она меня толкнула.
— Красота сослужила твоей сестре дурную службу. Но все это было давно. К чему ты это вспомнил?
Арин взял ее за обе руки.
— Сейчас мы вместе, но это ненадолго. Придут валорианцы, будет осада, — пробормотал он, с трудом подбирая слова. — Прошу тебя, во имя богов, просто послушай.
— Ох, Арин. Разве ты еще не понял? Боги тебя не услышат. — Она вздохнула. — Но я, так и быть, выслушаю.
Арин рассказал о том дне, когда Кестрель купила его, и обо всем, что произошло потом. Он ничего не утаил.
Когда он договорил, глаза Сарсин смотрели совсем по-другому.
— Какой же ты все-таки дурак, — вздохнула она, но ее голос звучал нежно.
— Ты права, — прошептал он.
— И что ты будешь с ней делать?
Арин беспомощно откинулся на резную спинку отцовского кресла.
— Не знаю.
— Она просила о встрече с больной подругой. Говорит, ты ей обещал.
— Да, но это невозможно.
— Почему?
— Кестрель ненавидит меня, но пока она еще со мной разговаривает. Когда она увидит, что стало с Джесс… я больше ни слова от нее не услышу.
Кестрель сидела на лоджии. Там было тепло и повсюду стояли цветы в горшках, распространяя свой солоновато-молочный аромат. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Оно подсушило капли, которые остались на стекле после ночной бури. Ливень потушил пожар в городе. Кестрель все утро смотрела из южного окна и видела, как пламя угасало.
Ночь была длинной, утро тоже. Но ей не хотелось спать.
Ее взгляд упал на одно из растений. Гэррани называли его девичьим шиповником. Это был большой куст с толстыми стеблями, посаженный, наверное, еще до войны. Его листья напоминали цветы, потому что на солнце они из зеленых становились огненно-красными.
Кестрель невольно вспомнила о поцелуе Арина, о том, как от прикосновения его губ у нее внутри вспыхнул яркий свет и ей показалось, что сама она обратилась в пламя.
Кестрель распахнула дверь лоджии и вышла в сад на крыше, обнесенный высокой стеной. Она вдохнула холодный воздух. Ее окружали мертвые растения: их бурые листья, стебельки, которые сломаются, стоит только притронуться к ним. На земле были выложены замысловатые узоры из гальки. Серые, синеватые, белые, по форме камни напоминали птичьи яйца.
Кестрель провела рукой по холодной стене. Ни сколов, ни выступов — не за что зацепиться. Перелезть не получится. В дальней стене она увидела закрытую дверь, но не знала, куда та ведет.
Кестрель задумалась, кусая губы. Потом вернулась на лоджию и, вытащив на улицу девичий шиповник, разбила горшок о камни.
Время шло. Кестрель смотрела в окно. Солнечный свет приобрел золотистый оттенок. Пришла Сарсин и увидела разбитые горшки в саду. Она собрала керамические осколки и прислала других гэррани обыскать комнаты.
Кестрель специально спрятала несколько острых и опасных с виду осколков там, где их непременно найдут. Но самый лучший, тот, которым можно было легко перерезать горло, висел за окном. Она обвязала его тканью и повесила среди листьев вечнозеленого плюща, который плелся по стене возле ванной. Потом она закрыла окно, зажав краешек материи между рамой и подоконником.
Его не нашли, и Кестрель снова оставили в покое.
Глаза закрывались, а руки и ноги казались свинцовыми, но она все не ложилась спать. Наконец Кестрель попыталась сделать то, чего больше всего боялась: начала расплетать волосы. Изо всех сил дергала себя за косички и ругалась, когда они путались еще больше. Ей не давали уснуть боль и стыд. Она постоянно вспоминала, как руки Арина перебирали ее волосы, как его пальцы касались шеи.
Вернулась Сарсин.
— Принеси мне ножницы, — попросила Кестрель.
— Ты же знаешь, что я тебе их не дам.
— Потому что боишься, что я ими зарежусь?
Женщина не ответила. Кестрель подняла взгляд, удивленная ее молчанием и тем, что Сарсин отчего-то стала смотреть на нее с задумчивым интересом.
— Тогда отрежь мне волосы, — сказала Кестрель. Она бы и сама это сделала самодельным ножом, который спрятала в плюще, но тогда у ее тюремщиков могли возникнуть вопросы.
— Ты же светская дама, потом еще пожалеешь.
Кестрель почувствовала, как на нее накатывает невыносимая усталость.
— Пожалуйста, — произнесла она. — Я больше не могу.
Арин плохо спал, а когда проснулся, удивился тому, что находится в покоях отца. Однако он чувствовал себя счастливым. Может, его удивило не место, где он проснулся, а ощущение счастья, от которого он успел отвыкнуть. Оно было старым и каким-то скованным, будто больной сустав.
Арин провел рукой по лицу и встал. Пора было идти. Плут, конечно, дал ему время отдохнуть в родном доме, но нужно было продумывать дальнейший план.
Арин спускался по лестнице западного крыла, когда заметил Сарсин этажом ниже. Она несла в руках корзину, которая была наполнена чем-то, похожим на золотую пряжу. Он сбежал вниз по лестнице, догнал кузину и схватил ее за руку.
— Арин!
— Что ты наделала?
Сарсин вырвалась из его хватки.
— Она сама попросила. Возьми себя в руки.
Но Арин вспомнил, какой была Кестрель в день перед балом. Как ее волосы золотом сияли в его ладонях. Он вплел свое желание в каждую косичку, мечтал и в то же время боялся, что она его поймет. Он встретился с ней взглядом в зеркале, но не знал, не мог угадать ее чувств. Он знал лишь о том, какой огонь горит в его собственной груди.
— Это всего лишь волосы, — попыталась утешить его Сарсин. — Отрастут.
— Да, — вздохнул Арин, — но есть вещи, которых уже не вернуть.
День плавно превратился в вечер. Почти целые сутки прошли с Зимнего бала и еще больше с тех пор, как Кестрель в последний раз спала. Она не смыкала глаз, уставившись на входную дверь ее покоев.
Дверь открылась. Арин шагнул внутрь и тут же отшатнулся, будто испугавшись Кестрель. Он схватился рукой за косяк и уставился на нее, однако ничего не сказал по поводу того, что она до сих пор одета в черный боевой костюм. Не спросил о неровно остриженных волосах, которые теперь доходили ей до плеч.
— Вставай, идем со мной, — велел он.
— К Джесс?
Он поджал губы.
— Нет.
— Ты обещал мне. Видимо, правду говорят, что у гэррани чести нет.
— Я отведу тебя к ней, как только будет возможность. Сейчас я не могу.
— Когда?
— Кестрель, пришел Плут. Он хочет поговорить с тобой.
Она сжала руки в кулаки. Арин вздохнул.
— Я не могу ему отказать.
— Потому что ты трус.
— Потому что, если я ему откажу, будет хуже для тебя.
Кестрель вздернула подбородок.
— Я пойду, — заявила она, — если ты перестанешь притворяться, что делаешь что-то ради меня.
Арин не стал говорить то, что и так было очевидно: она ничего не решает. Он просто кивнул.
— Будь осторожна, — попросил он.
Плут был одет в валорианский камзол, который Кестрель уже видела прошлой ночью, только на губернаторе. Он сидел по правую сторону пустого обеденного стола, но встал, когда увидел Арина с Кестрель, и подошел поближе.
Окинув ее взглядом, произнес:
— Арин, у твоей рабыни совершенно дикий вид.
От усталости мысли Кестрель путались, как блестящие осколки зеркала, подвешенные на ниточках. Слова Плута беспорядочно завертелись у нее в голове. Арин, стоявший рядом, насторожился.
— Ну не обижайся, — усмехнулся Плут. — Хвалю твой вкус.
— Чего ты хотел, Плут? — произнес Арин.
Тот потер нижнюю губу большим пальцем.
— Вина. — Он посмотрел прямо на Кестрель. — Принеси.
Важен был не сам приказ. Важно было то, как Плут его произнес: он первый отдал его валорианке. В конечном итоге этот приказ означал одно: подчиняйся.
Кестрель справилась с собой только потому, что знала: если она станет упрямиться, Плут только обрадуется, но она по-прежнему не могла сдвинуться с места.
— Я принесу, — сказал Арин.
— Нет, — остановила его Кестрель. Она боялась оставаться наедине с Плутом. — Я пойду.
На секунду Арин замер в нерешительности. Потом подошел к двери и подозвал служанку-гэррани.
— Пожалуйста, отведи Кестрель в винный погреб, а потом проводи ее обратно.
— И смотри, выбери самое лучшее, — бросил Плут вдогонку Кестрель. — Ты-то разбираешься.
Его блестящие глаза следили за ней, пока дверь не закрылась.
Кестрель вернулась с бутылкой валорианского вина. На этикетке был написан год Гэрранской войны. Она поставила бутылку на стол перед мужчинами. Челюсти Арина напряглись, и он еле заметно покачал головой. С лица Плута исчезла улыбка.
— Это самое лучшее, — сказала Кестрель.
— Наливай. — Плут резко пододвинул к ней свой бокал.
Она вынула пробку, наклонила бутылку и продолжила лить до тех пор, пока вино не потекло через край, по столу и вниз.
Плут вскочил, отряхивая красные капли с краденой одежды.
— Будь ты проклята!
— Ты сказал наливать, но не сказал, когда остановиться.
Кестрель не знала, что бы произошло, если бы не вмешался Арин.
— Плут, прошу тебя, перестань играть с тем, что принадлежит мне.
Ярость Плута улетучилась с пугающей скоростью. Он снял забрызганный камзол, оставшись в простой рубашке, и промокнул вино дорогой тканью.
— Нестрашно, у меня их теперь полно. — Он отбросил камзол в сторону. — Столько людей умерло. Но давайте перейдем к делу.
— Да, был бы весьма признателен, — ответил Арин.
— Нет, ты его послушай, — дружелюбно обратился Плут к Кестрель. — И дня не прошло, а наш Арин уже снова вылитый аристократ. В глубине души он всегда им оставался, даже в каменоломнях. То ли дело я, простолюдин!
Кестрель промолчала, и Плут продолжил:
— У меня для тебя небольшое задание, милочка. Я хочу, чтобы ты написала письмо отцу.
— Полагаю, я должна сообщить ему, что все в порядке, чтобы ваша революция как можно дольше оставалась в тайне.
— На твоем месте я бы радовался. Ради таких писем мы оставили в живых многих валорианцев вроде тебя. Хочешь жить — приноси пользу. Впрочем, я вижу, что ты полезной быть не желаешь. Помни: чтобы написать письмо, все пальцы не нужны. Трех на каждую руку вполне хватит.
Дыхание Арина превратилось в шипение.
— Чтобы я залила бумагу кровью? — холодно возразила Кестрель. — Сомневаюсь, что генерал поверит в рассказы о моем прекрасном самочувствии. — Плут хотел что-то ответить, но она его перебила: — Да, знаю, ты с удовольствием придумаешь еще целый список разнообразных угроз. Не стоит труда. Я напишу письмо.
— Нет, — сказал Арин. — Ты его напишешь под мою диктовку. Иначе ты можешь предупредить отца с помощью шифра.
Сердце Кестрель оборвалось. Именно это она и собиралась сделать. Когда ей дали чернила и бумагу, Арин начал:
— Дорогой отец.
Перо в ее руке дрогнуло. Горло сжалось, и ей пришлось задержать дыхание. Ну и хорошо, пусть буквы будут неровные. Отец сможет обо всем догадаться по почерку.
— Бал прошел лучше, чем я ожидала, — продолжил Арин. — Ронан сделал мне предложение, и я его приняла. — Он помедлил. — Полагаю, это тебя расстроит, но тебе придется послужить империи за нас обоих. Я знаю, ты справишься. Я также знаю, что ты не удивлен. Я сразу дала тебе понять, что не выберу армию, а в чувствах Ронана ко мне давно не было сомнений.
Кестрель оторвала перо от бумаги, задумавшись о том, когда Арин понял то, что она сама так долго отказывалась видеть. Где теперь Ронан? Наверное, ненавидит ее? Что ж, она и сама себя ненавидит.
— Надеюсь, ты порадуешься за меня, — закончил Арин. Кестрель не сразу поняла, что он все еще диктует. — Теперь подпиши.
В обычных обстоятельствах она написала бы все именно так. Как же она подвела отца! Арин видел ее насквозь, понимал, что творится у нее на душе и в голове, знал даже, как она разговаривает с близкими ей людьми. А вот Кестрель его совсем не знала.
Арин забрал у нее письмо и просмотрел.
— Перепиши, чтобы было чисто.
Ей пришлось сделать это несколько раз, прежде чем его все устроило. Последнее письмо было написано твердой рукой.
— Отлично, — сказал Плут. — И еще кое-что.
Кестрель устало потерла чернильное пятнышко на руке. Сейчас она бы с удовольствием легла спать. Во сне можно ослепнуть и оглохнуть и больше не придется находиться в этой комнате и терпеть этих людей.
— Скажи нам, когда должно подойти подкрепление из столицы, — потребовал Плут.
— Нет.
— Я, пожалуй, все-таки изложу тебе свой список угроз.
— Кестрель сама все скажет, — перебил его Арин. — Она поймет, что это мудрое решение.
Плут приподнял брови.
— Она все расскажет, как только увидит, на что мы способны. — Лицо Арина выдавало мысль, которую он предпочитал не говорить вслух. Кестрель сосредоточилась и поняла. Осторожный блеск в его глазах означал, что Арин пытается заключить сделку. — Я отвезу ее в особняк губернатора, и она сама все увидит. Увидит, что стало с ее друзьями.