Проклятье живой воды

Глава 14

По дороге домой миссис Чес не выдержала и купила капусты. Потушить ее с селедкой — какой вкусный будет ужин. Виктор раньше так любил рыбу. Сейчас вкусы у него изменились, но женщина была уверена, что от угощения сын не откажется.

В последнее время женщине стало казаться, что то существо, в которое превратился ее сын, стало немного другим. Про мутантов частенько рассказывали всякие ужасы — они перестают узнавать родных, едят только сырое мясо, их легко вывести из себя, а приступы бешенства таковы, что разозленного мутанта проще пристрелить, чем утихомирить. Продавцы новостей на всех углах между анонсами «Истории скандальной любви лорда Х и некоей девы из простого народа» или «Повести о грехопадении герцогини У» сообщали «Душераздирающие подробности кровавой резни в Каштановом переулке» или готовы были сообщить подробности о «Происшествии в старом сквере», где главным героем выступал мутант. Услышав знакомые фразы, Верна обычно спешила прибавить шаг или перейти на другую сторону улицы, только бы не прислушиваться. Как бы ей хотелось заткнуть им всем рты.

Она тоже могла бы многое рассказать о том, каковы мутанты на самом деле. Что они не такие уж чудовища, какими их рисует молва. Что надо просто относиться к ним по-человечески — и тогда можно надеяться хотя бы на взаимопонимание. Но миссис Чес прожила на свете достаточно долго для того, чтобы понимать — людям непременно надо кого-то ненавидеть. Свой страх перед переменами, перед дирижаблями, паромобилями, военными кораблями и электричеством они вымещали на тех, кого не жалко — на мутантах, едва ли не обвиняя их во всех бедах. Так было проще. Так было удобнее всем.

Но ее Виктор совсем не такой. Да, в его внешности почти ничего не осталось от того мальчика, которым он был когда-то. Да, он больше не разговаривает и по-прежнему дичится, не давая до себя дотрагиваться. Да, от него ужасно пахнет, и эту вонь соседи замечают даже сквозь привычные ароматы нечистот на улицах — миссис Чес замечала бросаемые в ее сторону подозрительные взгляды. Но его уже почти удается выманить из подвала, и он понемногу начинает привыкать… Еще немного — и можно строить планы, как его вывезти из города. А вдали от Лондона они как-нибудь проживут.

Дальше этого мысли Верны пока не простирались. Главное — скопить денег и покинуть город. Там все будет хорошо.

Капусту и селедку удалось купить по дешевке. Рыба, правда, слегка пованивала, зато удалось сэкономить полпенни. На эти деньги миссис Чес купила молока и несла его в кружке, держа на весу. Виктор в детстве так любил молоко… Интересно, любит ли он его сейчас?

Тревогу женщина почувствовала, когда ей навстречу попалась бригада чистильщиков.

Само по себе появление чистильщиков на улицах Лондона не было чем-то из ряда вон выходящим. Отправляясь на работу, Верна натыкалась на них чуть ли не каждый день. Сперва слышался характерный перезвон колокольцев, потом — мерный цокот копыт, затем из-за угла выворачивал фургон. Люди привыкли и не обращали внимания. И даже сама миссис Чес не вздрагивала. Ну, почти…

Однако эта бригада оказалась слишком близко от Кейт-роуд. И они ехали не откуда-нибудь, а ей навстречу. То есть, побывали либо на одной из ближайших улочек, либо…

Нет, только не там. Они ведь не могли наведаться к ней домой? По закону, сами родственники и должны вызывать бригаду. А если родственники молчат, то и чистильщики не приедут, ведь так? Но что, если это соседи? Что, если кто-то что-то заметил и написал донос? Выезжают ли чистильщики на такие вызовы?

Женщина поймала себя на мысли, что бежит со всех ног, только когда споткнулась и, не удержав равновесия, упала. Кружка ударилась о камни мостовой, разлетевшись на несколько осколков. Молоко плеснуло в разные стороны синевато-белой лужицей. Вдобавок, из корзинки вывалились капуста и селедка, поверх них шлепнулись четыре взятые в починку сорочки и несколько носовых платков.

Верна вскрикнула от досады и жалости. Как попало, запихала все в корзинку, не обращая внимания, что селедка пачкает рубашки, а рукав одной из них волочится по земле. Она ушибла ногу и могла только идти, морщась при каждом шаге, но не думала о себе. Дома случилась беда. Виктор, ее мальчик…

Чистильщики давно уже скрылись из вида, когда она свернула на Кейт-роуд. На первый взгляд, улица выглядела, как обычно. Копошились в грязи дети. Сидели на крылечках женщины и старухи — те, у кого не было работы. Редко когда пройдет мимо разносчик или торговец. Мужчины все либо на работе, либо в пабе, либо в поисках того или другого. На первый взгляд, все как обычно, только вот дети какие-то пришибленные. Да и соседки увлеченно о чем-то шепчутся.

Две кумушки, заметив Верну, внезапно замолчали и уставились на нее так, словно впервые увидели. Она заволновалась. По улице покатился шепоток: «Вон она. Вон.» — и сердце замерло. Взгляд нашел ее дом и больше уже ни на что не отвлекался. Натяни кто-нибудь под ногами веревку — и женщина споткнется об нее, не догадавшись обратить внимание.

— Эй, миссис Чес. Миссис Чес. Погодите-ка…

Крик догнал, но остался без ответа. Ее дом… дверь ее дома…

Дверь была открыта.

Вернее, ее больше не было. Створку выворотили вместе с косяком, и она была небрежно прислонена к стене. Обломки косяка валялись тут же. И следы. Крыльцо было выпачкано в чем-то буром. Нет, не кровь, но все равно.

— Миссис Чес.

Она не обернулась. Выронив корзинку, поднялась по ступеням, переступила порог. Застыла, отказываясь верить своим глазам.

Ее дома больше не было. Были четыре стены, пол, потолок — и полнейший разгром. Кровать опрокинута, комод вдребезги, его содержимое россыпями осколков и обломков валяется повсюду. Стол перевернут. Стулья разбиты в щепки. Дрова, уголь, всякие бытовые мелочи… Нельзя было сделать и шага, чтобы на что-нибудь не наступить. И пятна. Те самые бурые пятна, при ближайшем рассмотрении похожие не на кровь, а, скорее, на какую-то слизь. Крышка подвала тоже оторвана. И тишина.

— Виктор?

Слово сорвалось с губ само, упало в эту тишину. Верна судорожно всхлипнула, и тут же ей на плечо легла чья-то рука.

Истошный вопль ужаса все-таки раздался. Женщина подпрыгнула, отскочив, а соседка сверху дружелюбно протянула ей руку.

— Ох, миссис Чес, как же хорошо, что вас дома не было. Мебеля-то пострадали, зато сами живы-здоровы. А квартира — дело наживное. Да тут и починить можно кое-чего, так что на первое время обойдетесь… Главное, сами-то живы и не видали, чего тут творилось.

— Я… я… — на большее ее не хватило.

— А тут такое было. Такое было. — видимо, соседка здорово перепугалась, и страх теперь выходил из нее излишней словоохотливостью. — Мы глазам своим не поверили, когда чистильщики пожаловали. Уж всех своих перебрали — не мог кто заразиться? — а потом глядим, а они к вам идут. Ну, тут уж мы руками развели — виданное ли дело, говорю я своему муженьку, миссис Джордж Чес такая порядочная женщина… и ведь никто бы не заподозрил… А потом слышим — у вас тут рев, шум, грохот… мы скорее прятаться и молиться. Ведь это ужасти, что творилось. Просто уму не постижимо.

— Что? — сами собой шевельнулись губы.

— А то и было, что у вас тут — вы не знали, нет? — у вас в подвале мутант прятался. Нет, — отмахнулась соседка, — конечно, не знали. Такое разве можно узнать. Ведь если бы его обнаружили вы, а не чистильщики, мы бы с вами не разговаривали. Он бы вас сожрал, как пить дать. Слопал бы с костями, и не подавился, чудище проклятое.

— Нет…он не…

— Конечно, он вас не съел. Надо Господа благодарить, что беду отвел. Вот счастье-то вам… Да чего это вы побелели вся? Беда миновала, уволокли его, мутанта этого. Здоровый, как бык на бойне. Мы в окошко видали. Упирался, проклятое отродье. Его шесть чистильщиков с места сдвинуть не могли. Еле-еле в фургон затолкали, да и то мы думали, он им фургон разнесет… Да вы присядьте. Стулья он вам переломал, так вот на кровать… Вот так. — соседка хлопотала над миссис Чес, не переставая говорить. — Дух малость переведите, а то белая вся. Еще помрете на моих руках — чего я делать-то буду? У меня своих дел по горлышко, чтобы еще чужими заниматься.

Соседка болтала, не сложа руки. Живописуя поимку «проклятого отродья», она перемещалась по комнате, удивительно проворно что-то поднимая, что-то поправляя, что-то собирая, так что комната немного стала походить на жилую.

— Эх, комод у вас был хорош, миссис Чес. — посетовала она. — А это чудище его весь разворотило. Теперь только на дрова…

— Чудище, — Верна сидела на стуле, сложив руки на коленях. — Чудище…

— Ага. Самое настоящее. Как оно ревело. Уши закладывало. А уж вонища от него… просто ужас, что такое. И злой. Как только не убил никого. Аж дрожь берет, как подумаешь, сколько он тут прятался. Мы ведь все погибнуть могли… — она набожно перекрестилась. — Только увезли его. Совсем увезли. Можно хоть спокойно вздохнуть.

— Виктор…

— Ох, надо и тому радоваться, что сына вашего дома не случилось. А то воротится он из плавания, а матери родной в живых нет…

— Виктор. Это и был Виктор. Это был мой сын.

Слезы, которые словно застыли, заледенели где-то внутри, наконец прорвались настоящим водопадом, и Верна зарыдала, закрыв лицо руками.

Умолкшая соседка с минуту постояла, недоумевающе покачивая головой — радоваться надо, что в живых осталась, а она воет, как по покойнику, и при чем тут ее сын. — потом попятилась к порогу… и тут только смысл вырвавшихся у Верны слов дошел до ее разума.

— Так чего это? Это ваш сынок? Ни в какое плаванье он не ушел? Он заболел? И в чудовище превратился? — она всплеснула руками. — Ну, знаете, этого я от вас не ожидала.

И ушла, не прибавив ни слова.

Кажется, она задремала, потому что стук в дверной косяк прогремел, как гром среди ясного неба. Миссис Чес встрепенулась, выпрямляясь. Сквозь сон ей почудилось…

— Виктор?

Двери у нее больше не было, и было видно, что в коридоре, опасаясь, однако, подходить близко, толпятся соседи.

— Ну, так и есть, спит. — проворчала миссис Тук. — Соседушка, чего это у тебя тут так темно? Чего одна сидишь? Что-то ты такая вся бледная? Ела чего-нибудь?

— Нет, — прошептала Верна.

— А почему? Дай-ка я поищу, — миссис Тук уже по-хозяйски принялась шарить по комнате, что-то подбирая и переворачивая, сунула нос в очаг, проверив, не закатился ли туда чайник. — Авось, чего сыщется?

— Мне ничего не надо, — промолвила Верна, обхватив себя руками за плечи. Нетопленная комната остыла, и женщину била дрожь.

— Нельзя так себя запускать, право слово. Чего ты убиваешься? Ну, пришла беда, ну так с кем не бывает? Тебе ведь заплатить должны. Как-никак, кормильца потеряла.

Миссис Чес не слушала болтовню соседки — она во все глаза смотрела на вошедшую вслед за миссис Тук чопорную даму в трауре. Та поджимала бледные губы и крепко сжимала в затянутых в перчатки руках несколько ярких листков.

— Вы кто? Что вам тут нужно?

— Мы прослышали о вашей беде, сестра, — женщина сделала осторожный шаг в комнату, стараясь ни на что не наступить, и заговорила, глотая слова и выкатывая глаза, словно те душили ее, спеша вырваться наружу. — Господь посылает нам испытания, желая увериться в том, что мы верны Его заветам, исполняем Его заповеди и смиренно готовы принимать и благодеяния, и наказания. Горе и боль — жизнь человеческая на земле, исполнен мир сей скорбей и стенаний. На муки рождаемся мы, дабы искупить грехи наши. По делам нашим воздаяние нам, но не стоит так уж роптать на судьбу, ибо сказано в Писании, что Господь испытывает нас любовью. Вот здесь, — она потрясла яркими листками, — все сказано. Смотрите, тут написано… Вы умеете читать? Если нет, я вам прочту. Вот тут, первое послание к…

— Замолчите.

— Что? Как?

— Замолчите немедленно, сударыня. — Верна медленно поднялась. Шаль, в которую она куталась, сползла с ее плеч на пол. — И убирайтесь, пока целы.

— Да почему же? Неужели вы не хотите выслушать…

— Нет. Вон отсюда, — дрожащий палец уперся в дверь.

— Но как вы можете…

— Я могу? Это вы как смеете ходить по домам и совать свои картинки?

— Мы пытаемся вас утешить. Господь не оставит тех…

— Господь? Утешение? Пусть он утешает вас. — Верна захлебнулась от внезапно нахлынувшего отчаяния. — Дура. Чертова святоша. Ученый сухарь. Старая мымра. Пошла вон.

— Миссис Чес… — всплеснула руками миссис Тук.

— И вы пойдите прочь, соседушка. — развернулась к ней Верна. — И нечего тут по моим вещам шарить. А то живо в участок сволоку, воровка.

— Я? — взвилась та. — Вот я тебе покажу «воровку».

Но Верна, сорвавшись, кинулась на обеих женщин и едва ли не кулаками вытолкала взашей. Проповедница ретировалась первая, крича на всю улицу, что ее убивают. Миссис Тук отступала, вереща и ругаясь так, что соседи на некоторое время оставили свои споры и заботы и высунулись послушать, что там за шум и скандал.

Ужасно хотелось, как бывало, захлопнуть дверь, но той больше не было, и Верна, недолго думая, приподняла стол и прислонила его к проему. Этот порыв отнял у нее столько сил, что, едва столешница стукнулась о стену, женщина, как подкошенная, опустилась на пол. Ее душили слезы.

Мальчик был жив.

Он лежал пластом, бледный до синевы, какой-то враз похудевший, словно прошло не несколько часов, а как минимум неделя голодовки. Запавшие глаза, заострившийся нос, обветренные губы, запах изо рта, тонкие ручки-ножки и вздувающийся живот. Жуткое зрелище для дам-моралисток, которые убеждены, что от голода и нищеты можно избавиться, если вести трезвый и благочестивый образ жизни. Сэр Макбет был немного знаком с изнанкой жизни — как-никак, он чаще бывал в кварталах Уйатчепела и других городских окраин. Видел, как живут — или, вернее, пытаются существовать — те, у кого ему случалось покупать «лишних» детей. Он не питал ложных иллюзий и даже радовался — эти дети все равно были обречены. Голодная смерть, холод, несчастные случаи. А если все это их минует… что за смысл в подобном существовании. Так они хотя бы послужат на благо науки… хотя те же дамы-моралистки, узнай они про опыты, разорвут его на клочки. Или, что еще хуже, растрезвонят по всему свету о том, чем он тут занимается. Последнее еще хуже, ибо ставит под угрозу все его дело. Истинному гению не надо помогать. Истинному гению всего лишь не надо мешать.

И вот, кажется, у него получилось. Мальчик был жив. Жив, несмотря на смертельную дозу «мертвой воды», эликсира, полученного путем возгонки «живой воды». Прежде эти образцы были всего лишь номерами, но теперь, кажется, конечному результату можно и имя присвоить.

«Мертвая вода».

Осталась малость — придумать, как и зачем ее можно использовать.

Хотя… идеи-то есть. Как и исполнители. По крайней мере, один уже найден. Жаль, если придется довериться постороннему, но с другой стороны, если опыт закончится неудачей, найдется, на кого взвалить вину.

Погладив ребенка по голове — мальчик дышал и жил, но был слишком слаб, чтобы реагировать на эту неожиданную ласку — профессор встал, выбрался из клетки, где содержался опытный образец и, не взглянув на его старшего соседа, покинул «комнату отдыха».

Под низкой крышей цеха переработки душно и жарко. С низким гудением горит пламя под котлами, полуголые рабочие — только штаны, ботинки и рукавицы — непрерывно подбрасывают в топку уголь. Живая вода, как топливо, слишком дорога, чтобы использовать ее здесь, на производстве живой воды. Разогретый пар движется по трубам, но порой вырывается из щелей, окутывая все белыми клубами. Он настолько разогрет, что почти мгновенно конденсируется в кипяток, но лучше это не намного. Горячий пар обваривает глаза и глотку, а кипяток прожигает руки и ноги. Почти в каждую смену кого-то выносят на носилках с обварившимися конечностями или стонущего от кровавых слез, текущих из пораженных глаз. Таких провожают сочувственными взглядами — из десяти попавших под клубы пара девять потом заболевают. У них меняется кожа, становясь грубой, как панцирь, разрастаются кости и сухожилия, как при приказе, искажается само тело. Но если при приказе потом начинают отваливаться пальцы, уши, носы, то здесь происходит с точностью до наоборот. Могут появиться новые части тела, которых прежде не было. Что с заболевшим происходит потом, никто не знает. Бригады чистильщиков зорко следят за тем, чтобы мутанты не задерживались среди нормальных людей. Заболевших забирают по малейшим признакам — трофическим язвам, загрубевшей коже, слишком горячему телу…В месяц заболевают трое-четверо, но на их место всегда находятся желающие, порой по два-три человека на место. Безденежье и голод заставляют рисковать тем последним, что еще оставалось у безработных — своим телом и душой. Платят ведь тут неплохо, иной работяга по двадцать шиллингов еженедельно приносит. Многие за полгода столько не имеют, сколько тут можно огрести за месяц. И компенсация положена… Правда, никто не знает, сколько именно платят вдовам и сиротам и как часто, но соседи говорили, что прожить можно.

Мэгги не любила приходить сюда, в цех переработки. Здесь работал Джон. Работал довольно долго, почти четыре месяца. За это время троих мужчин, с которыми он пришел наниматься в один день, забрали чистильщики. Заболели и четверо тех, кто пришел позже него. Джон вообще стал считаться старожилом — дольше полугода тут не выдерживали, либо заболевали, либо уходили в другие цеха.

А потом взорвался котел.

Ну, как взорвался… просто сорвало заглушку, и почти готовый концентрат живой воды выплеснулся на пол и стены. Двоих рабочих буквально сварило заживо — они как раз заглушку и укрепляли, но провозились слишком долго и не успели отскочить. Джон был среди тех, кто оказался поблизости. Они слышали дикие крики — по счастью, быстро оборвавшиеся. Видели, как распадаются на части белые тела, становясь до странности похожими на вареных кур. Те, кто кинулся бежать, побросав работу, спасли себе жизнь. Те, кто застыл, как парализованный, равно как и те, кто попытался хоть что-то сделать, попали под струю кипятка и наглотались горячего ядовитого пара. Трое попали в больницу и навсегда остались калеками — даже после того, как мутировали. Джону сначала повезло — с ошпаренными руками и лицом, он все-таки ушел из цеха на своих двоих. И наутро был на работе, помогая разбирать машину. Руки болели — с них клочьями слезала кожа. Мать тратила последние гроши на простоквашу, чтобы мазать сыну кисти. Обматывала их на ночь припарками из коровьего навоза — мол, это вытягивает боль. Джон терпел, скрипел зубами от боли и прятал распухшие кисти. Когда стало заметно, что руки у него уже в два раза толще, чем у нормального человека, стало уже поздно.

За братом пришли чистильщики. Его остановили у проходной, не дав выйти с завода. Родители ждали сына всю ночь, теряясь в догадках. Накануне был день получки, мало ли, что могло случиться с человеком, у которого есть почти двенадцать шиллингов. На их улочке убивали порой из-за нескольких пенни.

На другой день было воскресенье, фабрика не работала, и родители напрасно явились к воротам — им никто ничего не мог сказать. Лишь к вечеру понедельника, когда со смены пошли рабочие, отец и Мэгги — мать от переживаний заболела — придя в контору, узнали правду. Здесь же им выплатили компенсацию — двенадцать шиллингов недельного заработка Джона, а также еще по десять шиллингов за каждого из членов его семьи. Кроме денег, принесли и одежду и обувь — все старое, ношеное, местами не совсем чистое, явно с чужого плеча — а также накормили бесплатным супом. И больше — ничего. Обещанных двухсот фунтов добиваться пришлось больше года.

Да, Мэгги могла бы рассказать наивным работягам, насколько велика щедрость хозяина, но помалкивала. Эти люди живут сегодняшним днем, и часто так бывает, что готовы толкнуть соседа под струю ядовитого «живого» пара, лишь бы протянуть на несколько дней или недель дольше.

Сегодняшний день пока обошелся без жертв. Как и вчерашний, и позавчерашний. И вообще за всю неделю никто не пострадал. Это отнюдь не радовало — значит, завтра-послезавтра непременно рванет. Конец недели, конец дня. Люди устают.

Девушке не хотелось здесь находиться, но работа есть работа. Сперва улучить миг и вылить в патрубок реагент, потом дождаться, пока смешанная с ним вода преобразуется в пар, заодно меняя свои свойства, встретить ее в конденсаторе и исхитриться набрать новые образцы, не замочив рук и не допустив, чтобы кипяток попал на одежду. Несложная работа, но требует сноровки.

По счастью, рабочие привыкли к решительной лаборантке, которая не лезла под руку, не мешала работать и при этом успевала и подмигнуть, и улыбнуться, и перекинуться шуточками. Поэтому быстро посторонились, давая ей место у котла.

Мэгги задержала дыхание, натягивая на лицо респиратор. Здесь, в начале цикла, пары еще не так активны, но все равно надышаться этим едким паром — мало радости. Можно рак горла заработать. Тоже смерть, хотя не такая, как при мутации. Содержимое первой пробирки булькнуло в котел, мгновенно растворяясь в содержимом. Вторая чуть не выскользнула из рук, а третью девушка все-таки упустила, когда сквозь гул, рев и скрежет донесся крик:

— Смитсон. Ко мне.

— Черт, — девушка отшатнулась, уставившись взглядом на то место, куда нырнула пробирка. — Черт. Черт. Черт.

— Смитсон. — заорал снизу мастер. — Чего застыла? Живо сюда.

— У меня пробирка улетела, — огрызнулась девушка.

— Улетела — заплатишь. Живо вниз.

Рабочие уже теснили девушку от котла — цикл останавливать было нельзя, тем более ради такой мелочи. И так каждый вечер огонь под котлами приходилось убавлять. Раньше их и вовсе гасили в конце недели, но с недавних пор фабрика перешла на постоянный режим работы — живой воды требовалось все больше и больше, терять полтора дня не хотелось никому. Тем более что и рабочие руки находились. И эти руки так желали работы, что готовы были трудиться за половину жалованья, не замечая выходных и праздников. Видно, недалек тот день, когда котлы не перестанут работать и по ночам.

Мастер ждал Мэгги внизу, красный, вспотевший, словно только что из бани.

— Где тебя носит, Смитсон? За тобой из лаборатории присылали.

— Хорошенькие дела, — огрызнулась девушка. — А то они не знают, что я тут работаю. У меня, между прочим, пробирка упала…

— Это плохо. Штраф заплатишь. Я скажу, чтобы высчитали… Иди. Заждались.

— Но у меня опыт… задание…

— Ничего с твоим заданием не случится. Живо. Начальство ждать не любит.

Мэгги зло сплюнула и, рывком поправив сумку на плече, зашагала к выходу из цеха, чеканя шаги. За напускной бравадой скрывался страх. А что, если ее все-таки решили уволить? Да нет, вряд ли. Она работает не первый год, успела много узнать, а где сейчас найдешь девушку с таким образованием? Ну и что, что самоучка. Это в цех рабочие руки всегда нужны, там труд простой, за два-три дня освоить можно. А здесь… Но все-таки, что же случилось?

Профессор Макбет встречал ее внизу, вместе со старшим лаборантом. И, заметив выражение их лиц, девушка невольно содрогнулась. Что-то они для нее приготовили?

— Мисс Смитсон, — без обиняков начал профессор, — вы давно у нас работаете и успели зарекомендовать себя как ответственный и ценный работник, при этом не чуждый кое-каких… идей. На вас вполне можно положиться… в некоторых вопросах. Поэтому мы хотим… я хочу поручить вам особое задание.

Мэгги переступила с ноги на ногу, ища, на что бы опереться, потому что пол внезапно качнулся под ногами.

— Вам придется отправиться… в кое-какие места. И мы надеемся, что вы справитесь с поручением.

— Но я… у меня… — заволновалась девушка. — Там…я…

— Мы на вас очень рассчитываем, — голос у профессора был обманчиво мягок, но взгляд не сулил ничего хорошего. — Приказ уже подписан.

— К-куда?

— Об этом я вам сообщу с глазу на глаз. Ступайте за мной, получите инструкции.

Кивнув повелительно, профессор направился к себе. Мэгги перехватила брошенный старшим лаборантом взгляд и, несмотря на растущую волну паники, почувствовала удовлетворение — ага, не нравится, что тебя в чем-то обошла женщина? Другой вопрос, не рано ли она радуется.

По пятам за профессором она вошла в его кабинет, примыкавший к лаборатории. Здесь не бывал практически никто из работников фабрики, а простые лаборантки и подавно, и девушка с интересом огляделась.

Он был обставлен по-спартански скупо, но с претензией на роскошь — чернильница, пресс-папье, подставка для перьев были позолочены, а немногочисленные предметы обстановки явно были дорогими и сделанными на заказ. Но в целом обстановка казалась какой-то безликой, нежилой. Было видно, что кабинет профессору нужен просто потому, что он должен быть.

— Итак, вы, мисс Смитсон, получаете особое задание. Вы проведете небольшое исследование… исследование мутантов.