Проклятье тирольского графа (СИ)

Глава 26

Они что, войны хотят?! Будут им военные действия! Я налила в стакан тёмной жидкости и осторожно попробовала её. Жидкость оказалась чёрносмородиновым морсом. Причём настолько сладким, что пришлось разбавлять его минералкой.

Я схватила тарелку и понеслась на ресепшен.

Старик уже успел куда-то сгонять и теперь снимал с себя тёплую куртку.

— Что это? Что? — на двух языках спросила его я. Впрочем, не спросила, а прокричала.

— Шпеккнёдель? — старик снял очки.

— Шпек, шпек! — я звякнула тарелкой о стойку.

— Шпек? — он встал, наклонился над тарелкой и с минуту внимательно её изучал. — Гут шпек! — подытожил он.

— Вы хотите, чтобы всё это сало отложилось у меня на боках? Вы хотите, чтобы я в дверь перестала пролазить?!

Старик надел очки, ещё раз посмотрел на кнёдли и снова заверил меня:

— Гут шпек!

— Гут? — я ударила кулаком по стойке.

Тарелка подпрыгнула. Верхний кнёдль сорвался с горки и отлетел прямо в лежавшие на столе бумаги.

— О, майн Готт! — взревел старик стал стряхивать жирные куски на пол.

— Гут шпек! — передразнила его я. — Гут, — и отправилась в номер.

Ничто так не поднимает настроение как мелкая месть.

Довольная собой, я оделась потеплее и отправилась на прогулку.

Старый херр был занят устранением следов шпека. Когда я подошла к стойке, он вздрогнул и спрятал документы в ящик стола.

— Ключ! — я протянула ему деревянный брелок с ключами.

Он взял их осторожно, как ёжика, заболевшего лишаём.

— Запомните, шпек ваш хуже ядерной бомбы! — назидательно заметила я. — От бомбы люди сразу умирают, а от шпека — долго мучаются. Сало, оно как радиация, с годами накапливается в организме. Но только молоком не выводится.

У старого херра было такое выражение лица, я думала, он бросится записывать мои рекомендации. Нет, удержался. Притих.

— Я гулять, — заявила я.

Когда я вышла на улицу, снег так и сыпал. Дворецкий, похоже, махнул рукой на его расчистку, или же он решил дождаться, пока буран утихнет. Короче, на этот раз он не стал чистить весь двор. Поскрёб дорожки к выходу, к подсобкам. Конечно, он экономил бензин, чтобы лишний раз не заводить трактор. Ведь неизвестно, сколько ещё продлится снегопад.

Сегодня я решила обойти вокруг замка. Снег падал, летел и опускался на землю. Он то планировал и кружился потоками отдельных снежинок, то стремительно снижался тяжёлыми хлопьями, то подхватывался ветром и поднимался вверх, чтобы пролететь вдоль дороги, смешаться с верхним снегом и снова упасть на землю.

Когда-то давно, дома, после такого снегопада, если у папы выдавался выходной, мы ехали на трамвае на лыжную базу папиного института. Там брали лыжи и катались по лесу. В обед все собирались на базе и накрывали стол.

Там была баня с маленьким бассейном, в который почему-то никогда не набирали воду. Но зато мы с мамой, в компании других институтских жён прекрасно проводили время в сауне. Мы грелись у огромной печи, обложенной булыжниками, делали друг другу разные масочки, втирания с «омолаживающими эффектами» и массаж. Я бы торчала в бане до бесконечности, но часа через два кто-нибудь обязательно спохватывался: «Ой, бабоньки, а мужики-то наши ещё не мылись! Пойдёмте чай пить!» И мы распаренные и красные, кое-как укутавшись, шли по узкой тропинке в двухэтажный корпус.

Мужчины в это время неизменно сидели за столом, который ломился от домашней еды. В центре обычно стояла бутылочка какого-нибудь вина. Впрочем, мужики почти не пили. Они сидели кучкой ближе к концу стола и были заняты обсуждением своих институтских проектов. Больше всех говорил отец. Остальные чаще всего слушали. Некоторые даже записывали в блокнот. Я любила тогда взять с широкой цветастой тарелки котлету и, протиснувшись между мужчинами, сесть рядом с отцом. Он обнимал меня левой рукой, а правой продолжал водить в воздухе, как бы выписывая окончания формул, которые произносил. Из сказанного им я совершенно ничего не понимала, но готова была сидеть и слушать до самой ночи. Впрочем, мужиков выгоняли в баню, где, как я подозреваю, они продолжали свои обсуждения. Мне же нравилась баня, нравилось быть с отцом, и я искренне не понимала, почему мне нельзя отправиться на второй заход, с мужиками. «Успеешь ещё с мужиками!» — взрослые хохотали надо мной. Став побольше, я начала кое-что понимать в половом вопросе. Тогда я хватала очередную котлету с цветастой тарелки и садилась ближе к телевизору. «Ешь наши», — вполголоса говорила мне мама. «Эти вкуснее!» — отвечала я ей сердито. Тётки опять смеялись. Мама краснела. А низенькая тётя Надя Ивченко обещала дать маме рецепт. Мама говорила «не надо» и шла мыть посуду. Я же смотрела мультфильмы. Теперь мне никто не мешал доедать мягкие, почти воздушные ивченковские котлеты с чаем. Сейчас я, конечно, понимаю, что мама готовила свои тяжёлые, сочные котлеты из настоящего фарша, а тётя Надя в свои добавляла хлеб. Но тогда наши казались мне слишком жирными, слишком твёрдыми, с луком.

За это я получала вечером по полной. «Вкуснее? — передразнивала меня мама. — Эта Надька готовить вообще не умеет! Котлеты из хлеба. Мясо в них кладёт только для запаха». Впрочем, доставалось не только мне, но и папе. «Ты чего им всем всё выбалтываешь? — сердилась она на него. — Сидят, уши развесили. А Сидоров аж записывает! Прямо — член-корреспондент! Ни стыда, ни совести!» Папа смеялся: «Что мне, жалко, что ли? Пусть записывают». «Они же у тебя все идеи крадут!» «Да чего в них, в этих идеях? У меня их тысячи! И каждый день новая». «Ох, и дурачок же ты! — вздыхала мама. — Они же защищаются! И все на твоих идеях. Скоро уже все профессорами станут! Один ты в кандидатах будешь ходить». Папа прижимал её к себе и целовал в голову: «Маленький ты мой борец за справедливость».

Докторскую папа всё-таки защитил. Но вскоре в институте сменилось начальство. Продали загородную базу. Уволили много работников. Папу пока не трогали. Даже предлагали повышение. «Вот видишь, стали ценить!» — радовалась мама. Но пап был непреклонен: «Я по головам вверх не пойду! Ишь ты, в начальники зовут. А управлять кем? Всех разогнали. Они драки хотят? Будет им драка!» «Не хочешь в начальники? Не ходи. Но в драки с ними не ввязывайся», — просила мама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Просила она напрасно. Папа отстаивал проекты, отстаивал уволенных сотрудников. До тех пор, пока не свалился с инфарктом. Умер папа в больнице. К нам сразу же перестали ходить. Нас никуда не звали. Мы стали «отщепенцами», как говорила мама. «Ничего. Обойдёмся без всей этой мрази». Однако, без «всей этой мрази» мы так и не смогли остаться на том же уровне.

Маме пришлось бросить свои картины и устроиться штукатуром на стройку. О персональной выставке даже и думать было нечего. Денег на жизнь она зарабатывал достаточно. Но огонёк в её глазах погас. Иногда мама мне представлялась таким роботом, который приходил с работы и не находил зарядник, чтобы подзарядиться на завтрашний день.

Ладно, что это я? Мама, папа, так и разреветься недолго. Надо взять себя в руки. У меня всё хорошо. Отдыхаю, наслаждаюсь природой, альпийским воздухом и этим чёртовым снегом. Надо что-то делать, что-то менять. Буду киснуть в гостинице, могу заболеть, могу с ума от тоски сойти, могу… Нет, не за этим я сюда через пол-Европы летела, чтобы в местную дурку попасть. Выше ногу! Шире шаг! Ты — турист, а не ишак! Плевать на снег, плевать на сугробы! Вперёд! Не может же этот идиотский снег валить вечно! Вперёд!

И тут расчищенная дорожка кончилась. Видимо, я забрала влево от замка. То-то не было видно стен. Я вернулась назад, метров сто и взяла правее. Теперь точно выйду к замку. Просто немного задумалась. Кстати, а что я хотела в замке? Может, пройти через двор, посмотреть на другую часть. Или осмотреть нижний этаж. Впрочем, о чём бы я ни думала, мысли мои вновь и вновь возвращались к каминным часам. В конце концов я поймала себя на том, что до жути хочу узнать, какая из них сегодня выйдет фигурка.