Проклятье тирольского графа (СИ)

Глава 48

Я вышла из ванной:

— Принцесса готова к приёму гостей!

— Вы что-то сказали? — дверь в номер приоткрыли снаружи. В проёме показалось удивлённое лицо моего нового гостя. Густые брови, пышные усы, переходящие в пушистые бакенбарды и на макушке — высокая турецкая феска.

— Мне показалось, вы хотите войти? — ему, наверно, думалось, что я сама должна подтолкнуть его к активным действиям.

— Знаете, мне тоже так показалось, — брови его поднялись, лицо расплылось в наивной и в простоте своей обаятельной улыбке.

— А я вас ждала, — сообщила ему я.

— Как так — "ждала"?

— С сердечным трепетом, — объяснила я. — Как ещё ждут? Как на первом свидании.

Не знаю почему, но мне было интересно, кто сегодня появится. Хотя, почему — не знаю. Наверное, знаю: сижу здесь одна, словно музейный экспонат на витрине. Связи нет. Дворецкий вечно занят. Разговариваю с картинами.

— Так я войду? — похоже, он не верил своему счастью. — Я принёс пирожные. Думаю, они вам понравятся.

Он вошёл в номер. Похоже, чтобы выделяться из толпы, одной фески и бакенбардов ему было недостаточно. Приземистый и полноватый одет он был в какую-то странную длинную, почти до колен светлую рубашку или скорее тунику. Поверх неё — расшитый цветными узорами чёрный жилет. Красные широкие шаровары были затянуты пёстрым поясом, концы которого свисали из-под туники. В руках он держал большое серебряное блюдо, на нём горкой возвышались пирожные.

— Сами пекли? — поинтересовалась я.

— Зачем сам? Специальные люди пекли! — обиделся он.

— Почему тогда они должны мне понравиться?

— Потому что — это не пирожные, это — амброзия! — заверил он. — Кушать будешь, смотри — осторожней! Язык можно проглотить!

— Как же тогда будем разговаривать?

— Зачем разговаривать? Сидеть будем! Друг друга за руки будем держать, — обладатель фески и бакенбардов поставил разнос на сундук и опустился на кровать.

— Принесли бы лучше фрукты.

— Обязательно, обязательно принесу, о, прекрасная госпожа, — толстячок подвинулся ближе. Глаза его поедали меня, жгли моё тело, почти что испепеляли одежду. Он схватил меня за руку.

— Не рано ли проявлять такой напор? — я чуть отодвинулась от него. — Я повода не подавала.

— Не нужен нам повод, прелестница! — он снова придвинулся. — Блеск глаз твоих ярких — повод! Звук голоса твоего милого — повод!

— Но всё же…

От него шёл лёгкий аромат корицы. Я чувствовала себя как в кондитерской лавке.

— О, великолепная! — он весь, даже с ногами оказался на кровати и постарался прижаться ко мне. — О, бесценная!

— Ты обувь хотя бы снял! Мне спать на этой постели! — кивнула я на его персидские туфли с загнутыми носами.

— Зачем тебе спать, о, божественная! Я это быстро! — он, не отрывая от меня страстного взгляда, подрыгал одной ногой в воздухе. Правая туфля отлетела к стене, через мгновение за ней полетела и левая.

— Что это за странный костюм у тебя? Турецкий?

— Я — филэллин. Сражался с османами за свободу Греции, — он снова был рядом со мной.

Я было хотела отстраниться, но снова какой-то дурман заволок мою голову. Когда это началось, я даже не успела заметить. Я чувствовала лишь то, что совершенно не могла сопротивляться.

Дрожащими от нетерпения руками освободитель греков гладил мою спину, горячими губами целовал шею.

— Что значит — филэллин? — какое странное слово. Может, оно так подействовало на меня?

Пушистые усы и бакенбарды мягко щекотали мою кожу.

— Долго рассказывать, о, очаровательная. Мои губы заняты. Они пьют нектар твоего прекрасного тела, — промурлыкал он.

Он быстро, без лишних движений снимал с меня одежду. Каждый обнажавшийся участочек кожи он осыпал поцелуями. Голова закружилась, я закрыла глаза и плыла на волнах его ласк. Он продолжал целовать и поглаживать меня, а в коротких перерывах между поцелуями шептал о моей неземной красоте. Я превратилась в куколку, которую он вертел на кровати, как ему было надо. Я лежала на животе и даже ямочка под коленкой не осталась без поцелуев. Не заметила, как подушка-валик оказалась у меня под бёдрами. Вечерами, бывало, я поглядывала на неё и думала, для чего она нужна. Спать на ней было совершенно неудобно. И вот сегодня секрет раскрылся, — сквозь туман в голове подумала я. Благодаря этому валику покорителю османов открылся чудесный вид. Чем он и не преминул воспользоваться. Мне было стыдно, что он ласкает меня, но я не могла сопротивляться.

Он оторвался от меня на мгновение, избавился от своих шаровар.

И вот тут нежного толстяка будто подменили. С низким утробным рычанием он подмял меня под себя и короткими быстрыми ударами стал загонять своего филэллина внутрь меня.

— Поосторожней! — просила я. — Потише!

Но он вместо этого сжал меня своими лапищами так, что хрустнули кости.

— Эй, аккуратней! — я дала ему локтем по рёбрам.

Он воспринял это по-своему и зарычал сильней. Больно мне от его движений не было, но и об удовольствии тоже было можно забыть.

Несчастная кровать скрипела под нами и стучала в стену. Видимо мой толстый освободитель греков представил себе, что изловил какого-нибудь османа и мстит ему за многолетние страдания греческого народа. Ох, не хотела бы я оказаться на месте того османа. То есть, что значит — не хотела, я так-то и оказалась на его месте. И именно я сейчас использовалась для отмщения. Интересно, это он в Греции выучился такому способу? Наверное, там. Подхватил как ветрянку.

Отсутствие нежности вывело меня из оцепенения. Но вновь я не могла ничего сделать. Зажатая толстяком, я была словно в капкане. Шлепки его потных бёдер размазывали меня по постели. Долго мне так не продержаться. Надо было что-то придумать. И я потихоньку стала при каждом его движении я испускать томные стоны. Сначала тихие, позже, когда освободитель ускорился, стала кричать почти в полный голос.

Этот нехитрый приём подстегнул филэллина. Он дёрнулся ещё несколько раз и замер, распластавшись на моей спине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну всё, хватит! — я уже и так превратилась в подобие камбалы. — Слезай давай! Разлёгся.

Толстяк нехотя откинулся и перевернулся на кровати. Сама бы я ни за что из-под него не выбралась.

Я оглядела руки и бока — нет ли на них синяков и отправилась в ванную, а когда вернулась назад, этот боров храпел вовсю, аж усы подлетали вверх. Пришёл, увидел, победил? Взбешённая таким обхождением я хлопнула его влажным полотенцем.

— А? Что? Турки? — подпрыгнул он на кровати.

— Ага, янычары, — подтвердила я, — с ятаганами.

— О, прелестная, шутить изволите, — толстяк расплылся в улыбке.

— Отнюдь. Сейчас посмотрю, и если не увижу янычаров, сама схожу за ятаганом, — пообещала я. — Я знаю, где он висит.

— Может быть продолжим? — игриво предложил толстяк.

Однако я была уже сыта его греческой лаской.

— Собирайся, мудак, сны будешь дома досматривать, один.

— Что означает — мудак? — не понял он.

— Военное звание, типа полковника, — быстрей бы он уже убрался.

— Но я — капитан, луноликая, — толстяк сел на кровати.

— Ты капитан? А вёл себя как мудак!

Как он мне надоел.

— Иди уже!

— Я твой муда-ак! — произнёс он нараспев и вытянул губы трубочкой, чтобы поцеловать меня.

Чтоб он быстрее отстал, я сама поставила щёку и притянула его за голову. Пальцы попали во что-то липкое.

— Что это? — я повернула его. — О, боже! — я узнала пирожные, с которыми он вошёл. Это были именно те, которыми я швырялась в часы. Раздавленный кусок одного из них прилип к волосам толстяка.