Промысел Господень: Летописи крови

Глава 8

Фелиаг, склонный к различным художественным инсталляциям, разделил свой кабинет виртуальной стеной. Она представляла собой сложную голографическую проекцию, на которой была изображена старая гадалка, склонившаяся над своим хрустальным шаром. Шар мерцал изнутри, специально подсвеченный лучом лазера, отчего создавалось впечатление, что шар живет отдельно от окружающей его картины.

В часы меланхоличной задумчивости Фелиаг любил смотреть на шар. В те моменты посторонний наблюдатель мог бы сделать вывод, что стал свидетелем таинственного диалога. Но сколько бы ни напрягал он слух, слов бы не услышал. Немая беседа Фелиага с самим собой, транспонированная на лазерную гадалку, могла длиться… длиться… длиться…

Наемник чувствовал холод. Острые лезвия мороза нещадно кололи его, причиняя боль. В ушах что-то звенело, а голова была похожа на переспевший плод, в любую минуту готовый взорваться изнутри.

Наемник пытался шевелиться, но тело, крепко привязанное к медицинской койке, не подчинялось командам. Долгое время он лежал, боясь открыть глаза. Холод и обездвиженность были его единственными немыми собеседниками.

Чувство времени. Осталось ли оно? Он пытался напрячь память, вспомнить, что произошло. Но ответов не было. Он словно стоял на вершине огромной скалы, обдуваемый всеми ветрами. Все вокруг было символом его одиночества.

Друг от друга их отделяли годы и стена между двумя палатами или камерами — смотря с какой стороны посмотреть.

Они находились на таком расстоянии друг от друга, на каком стоят археолог и его находка.

Они были удалены друг от друга дорогой в две разные жизни.

Раньше их связывала только воля их хозяев. Сейчас — оптоволоконные нити аналитических машин, которые медики используют в своих диагностических целях.

Влад помнил только то, как боль уходила из его тела, меняясь местами с теплотой забвения. На миг время остановилось. Только тогда, в ту короткую секунду, он почувствовал укол холода. И все замерло, уже навсегда.

Умиротворение, наступившее в самом конце, тоже было быстрым и незаметным, как слова прощания. После чего он оказался в плену чьих-то тихих голосов. С каждым вдохом он менял место своего нахождения. А выдохи его были похожи на морозные узоры, которыми зима одаривает стекла.

Голоса, а точнее, просто размытые звуки, лишь отдаленно похожие на речь, пытались звать его, но не знали имени. Без этого же знания всех их посулы были пусты и непрочны, как весенняя теплота.

Его чувства изменили ему. Телом стало небо, а внутренние органы обволокли собой звезды. Ему казалось, что это смерть.

Раньше, когда бы это ни было, один из них знал только верность оружия и запах паленой плоти. Второму были известны шорох пуль в обойме и сила денег. Судьба, волею которой их пути пересеклись, отмерила каждому их них один и тот же срок, равный половине перелета птицы между двумя любыми точками пространства.

Фелиаг был похож на древнего короля, окруженного свитой своих вассалов. Облаченный в длинную черную мантию, он стоял у изголовья койки, на которой, опутанный проводами, лежал наемник. Комбайны сновали вокруг Мага и что-то заносили в свои наладонные компьютеры.

В пространстве между Магом и его пленником то и дело вспыхивали голограммы, рождаемые лазерами томографа. На них изображались срезы коры головного мозга, окрашенные в разные цвета. Фелиаг внимательно изучал их, что-то говорил комбайнам. Те уверенно кивали, вносили изменения в настройки своих приборов.

Вдруг тело наемника вздрогнуло, изогнулось дугой. Фелиаг удивленно вскинул бровь. Его руки оторвались от тела, выделывая в воздухе пассы. Наемник на секунду замер, потом судорога вновь скрутила его.

Маг отступает от больничного ложа на один шаг. Его лоб пересекают молнии морщин, неопрятным узлом сходящихся на переносице. Он бросает немой взгляд на одного из комбайнов. Тот подходит к Фелиагу и шепчет ему на ухо:

— Результаты сложно точно оценить, господин.

— Это я знаю без тебя. Есть что-нибудь по крови?

— Прямых признаков, могущих указать на родителя, нет. Это значит…

— Что он не родственник. А значит, наша задача усложняется. Что со вторым?

— Он из вольницы. Кто и когда связал с ним кровные узы, установить не удалось.

Фелиаг недоволен. Когда-то давно все эти манипуляции с телами пленников он мог проводить сам, без сложных машин. Но сейчас, в его теперешнем положении, многие вещи, бывшие доступными, стали невероятной мечтой. А полагаться на сухой язык цифр аналитиков — все равно что доверять ветру.

— Второй… он дневальщик?

Комбайн медлит с ответом. Он сверяется с записями своего лэптопа.

— Вероятность 75 процентов.

— К черту вероятности. Мне нужен абсолютный ответ.

— Наши базы сравнительных показателей устарели. К тому же, учитывая вторичное воскрешение, очень трудно ответить наверняка. Но мы работаем.

— Плохо работаете. Кстати, отправьте группу ремонтников в мои личные апартаменты. Там повысилась температура.

Фелиаг выходит из камеры. Он оказывается в просторной комнате, меблированной только глубоким креслом и круглым стеклянным столом. Маг садится в кресло и берет со стола пульт управления. На пульте — всего одна кнопка, ее удобно нажимать большим пальцем. Нажатие активирует голографический компьютер.

Когда программа работает, Фелиагу доступен панорамный обзор камер, все манипуляции с аналитическими машинами. Но сейчас Фелиага мало интересуют все возможности оборудования: Он думает о другом.

А именно…

У каждого знания, равно как и у невежества, есть свои корни, развитие и регресс. У любого знания есть свои истоки, причины. У любого знания есть жажда быть, использоваться, рождать новое знание. Информация хочет быть востребованной, полезной другим, иначе она мертва.

Но есть и такое знание, доступ к которому должен быть запрещен. На него стоит вешать бирку «Опасно для жизни». Только кого это остановит?

Дело обстояло следующим образом. Среди бела дня, когда солнце стоит в зените и нещадно палит, с большим трудом жаждущий тени может найти искомое спасение от жара. Он мучается, претерпевая страдания, чувствуя, как кипит его плоть. Он мчится туда, где смерть не сможет отыскать его. И внутри себя он проклинает собственную неосторожность.

Так происходит каждый день в течение очень долгого времени. И ничто не в силах изменить это. Но однажды этот несчастный начинает задумываться. Слишком велико противоречие между безграничной властью, которой природа его оделила ночью, и полным бессилием, которое терзает его днем. Он вспоминает свою жизнь, думая, что в прошлом сокрыт секрет его сущности. Не найдя ответа в дне вчерашнем, он пытается заглянуть в будущее. Но и там все пусто. Тогда единственным источником знания становится день настоящий.

И этот день таит в себе смертельную опасность.

Голограмма разворачивает перед Фелиагом архив записей. Пролистывание длинного ряда строчек происходит путем отслеживания взгляда читающего. Как только глаз замирает на конкретной строчке списка и пауза длится больше трех секунд, программа автоматически начинает воспроизведение.

В данный момент Маг интересуется событиями, имевшими место лет десять назад.

Сперва камера выхватывает большой кусок космического пространства. На экране кромешную мглу изредка нарушают вспышки, когда свет от звезд преломляется на линзе окуляра. Потом камера делает полный разворот. При угле панорамы больше ста восьмидесяти градусов в фокус попадает корма орбитальной станции. Кое-где она объята пламенем, вырывающимся из развороченных взрывом двигательных отсеков.

Камера продолжает свой ход. Видны военные катера, лениво обстреливающие станцию. Виден тяжелый крейсер. Из-за множества модернизаций компьютер затрудняется точно определить его класс. На таймере 1.47.

Запись прерывается. Какое-то время зрителю доступны только помехи. Изображения нет. По экрану бегут абстрактные волны.

На таймере 2.13. Видны пилоны стыковочного шлюза. Створки трехслойных дверей из керамической стали класса «VI» раскрываются. Изнутри барокамеры вылетают струи воздуха. Камера не настроена на передачу звука, поэтому все это происходит в тишине.

Камера скользит дальше. Мимо проплывают оплавленные куски внутренней обшивки. Мелькают тени проплывающих в вакууме мертвых тел. Откуда-то сверху вылетает луч лазера. Камера дергается, упирается окуляром в пол или в потолок. В космосе пространственные понятия сильно упрощаются.

На таймере 3.04. Многое уже позади.

Со стороны кажется, что два друга решили провести время в милой беседе ни о чем. Все было бы так, если бы не враждебные интонации в их голосах и три человека в боевых капсулах и с атомными винтовками в руках. На стволах оружия уродливые насадки ксеноновых прожекторов, рождающих чистый свет, яркостью во много ватт. И тут зритель видит, что один из «собеседников» крепко привязан к балке шпангоута.

— Итак, я слушаю тебя.

— Мне нечего сказать, человек.

Первый говорящий кивает в сторону вооруженных людей. Один из них поднимает винтовку. По вместо выстрела он включает подствольный прожектор. Привязанный хмыкает внутри скафандра. Но вот луч ползет по его ноге, слегка задерживается на груди, обводит плечи и… бьет прямо в лицо. Привязанный кричит от поразившей его боли.

— У твоего скафа отключен блок затенения лицевой пластины. Сейчас ты под воздействием искусственного солнечного света. Он так же губителен, как и настоящий.

Привязанный смеется.

— Вам не понять этого! Но ваш свет ничто теперь.

— Я не… понимаю. — Человек поднимает правую руку.

Оставшиеся двое солдат включают свои прожекторы и целят ими в лицо привязанного. Но тот лишь хохочет.

— Мне не больно, черви! Я не боюсь света!

— Как такое возможно?

— Я же сказал — тебе все равно не понять.

— Мне нужно только его тело. — Тот, кого привязанный именует человеком, разворачивает и, лавируя между парящими в невесомости кусками обшивки и мусором, вылетает из фокуса камеры. Та разворачивается вслед за ним. За спиной не слышно лязга затворов и звука выстрелов, но угловым зрением можно заметить вспышки.

Конец записи.

Фелиаг сворачивает запись, ищет другую.

Рассвет едва успел вступить в свои права. Багровое солнце лениво качается на волнах у самого горизонта. Сирень облаков упрямо ползет на него, изредка скрывая горящий диск от посторонних взглядов.

На берегу, почти у самой воды останавливаются черные автомобили. Хлопки дверей предвещают появление людей. Одного из них ведут под руки, заставляют упасть на колени. За его спиной человек в черной мантии отдает приказания своим подельникам.

— Я готов выслушать тебя, — говорит он пленнику.

— А мне все равно.

— Ты не боишься?

— Чего?

— Ну… хотя бы смерти.

— Ты думаешь, мне нужно опасаться того, что уже произошло? Для человека у тебя интересный взгляд на суть вещей…

— Ты не понял меня. Тебе грозит абсолютное забвение.

— Оно страшно только для тех, кто не имеет потомства. Мне нечего бояться.

— Ты думаешь о мести? Что ж, хочу сказать тебе, что твоей семьи больше нет.

— Ты лжешь!

Человек в мантии поворачивается к своим людям.

— Покажите ему.

Кто-то за пределами видимости убегает к машинам. Из багажного отделения одной их них он достает два хромированных контейнера. Приносит их на берег и ставит перед пленником.

Человек в мантии продолжает:

— Это переносные медицинские холодильники. Их используют для перевозки трансплантационного сырья. В особом растворе из смеси аммиака и сжиженного водорода плоть не подвергается гниению и сохраняет свою ценность для врача. Но таким же образом можно хранить и другие органические субстанции. Например, отрубленные головы.

— Я не понимаю.

— Трофеи. Физиологический раствор сохраняет их в первозданном виде. Появляется только небольшая синева. Это от отсутствия крови в сосудах. Хочешь посмотреть?

Не дожидаясь ответа, человек подходит к контейнерам и открывает их. На пленника взирают мертвыми глазами четыре головы. Волосы у края ран слиплись от крови. Обрубки сосудов и шейных позвонков торчат, обрамленные рваными кусками сизой кожи.

— Их истинные имена нам известны. Трудно понять другое. Почему мы застали их днем готовыми к бою? Не расскажешь?

— Я не знаю.

— Тогда скажи, почему рассвет не действует на тебя, хоть ты и не дневальщик?

— Тебе не понять.

— Точно такие же слова говорил один их них. — Человек за волосы вынимает одну из голов, бросает ее на песок и раздавливает ударом ноги.

— Черт, что ты делаешь?

— Лишаюсь лучшего трофея. И все ради тебя. Есть выбор — или ты рассказываешь нам все что знаешь и до поры мы тебя отпускаем, либо тебя ждет смерть от потери кровных уз. Тебе решать.

— Да пошел ты к дьяволу.

— Ответ неверный. Но мне понятна твоя стойкость. Но подумай, стоит ли охранять секрет, который таковым не является.

— Пойми, что сейчас, на границе с неизбежным, я пытаюсь быть похожим на тебя. Ты даешь мне право выбрать, а у меня встречный вопрос: что выберешь ты — безумие или сознание?

— Безумие, говоришь? Оттого, что узнаю вашу тайну?..

— Какие вы люди упрямые. Истинно, вы лишь пища, агнцы. А мы для вас пастыри днем и волки ночью.

— Таким образом, тебе нечего сказать. Приковать его.

— Что ты делаешь?

— Я не обещал тебе быстрой смерти. Жажда уже близка.

— Нет! Я прошу тебя, будь милосерден.

— Ты упустил свой шанс, каинит. Да пребудет в мире твоя душа.

— Будь проклят! Фелиаг!

Будь проклят… что ж, каинит, ты был почти прав. Ошибся только с временным залогом. Не будь, а продолжай быть.

Почему-то Фелиаг чувствует голод. Давно забытую потребность. Желание употребить не синтетическую смесь вкуса, а нормальную пищу, которую не найдешь даже на иллюстрациях в меню. Увы, такое простое желание было трудно претворить в жизнь.

Откликнувшись на ментальный приказ, система жизнеобеспечения отреагировала точно по предписанному алгоритму. Из подлокотника выскочила игла на тонкой полой ножке и, найдя руку Мага, впилась в вену. По трубке потекла мутная питательная субстанция. Начавшийся мгновенно процесс переваривания должен был бы поднять температуру тела, что в состоянии Фелиага было бы губительным. Поэтому вслед за физическим раствором в кровь Мага поступил фриз.

Фелиаг позволил себе миг расслабления. Проблема которую он пытался давно и безуспешно решить, никак не поддавалась. Он искал ее корни в мутировавшей физиологии каинитов. Потом понял, что идет по неверному пути. Он обратился к психофакторам, но и там ответом была лишь пустота. Гносеологический вакуум, отделяющий человека и каинита, никак не хотел заполняться. Годы клинических наблюдений не дали ровным счетом никаких результатов. Меж тем каиниты продолжали избавляться от своих недостатков, когда-то дававших людям шанс на выживание. В рукаве у человечества оставалось не так-то много козырей.

Фелиага мучают вопросы. Много вопросов. Он сидит в тишине, слушая удары сердца. Один…

Два…

Три…

Не верь пятой кости…

Да, собственно, ничего она и не сказала. Рекомая пятая кость. Она выпала пустой гранью. Нолем. Абсолютом.

Пальцы правой руки перебирают два металлических шара, две планеты. Одна — голубая с желтыми пятнами суши. Другая — практически вся красная. Тонкие пальцы раскатывают шары, их тепло передается ладони, растекается по всему телу.

Две планеты, как два огонька, горят, отражая свет из глаз Фелиага. Он смотрит на них и чувствует, как жизнь перетекает от одного шара к другому, так, словно они связаны единой энергетической цепочкой.

Странная связь. Фелиаг знает о ее существовании, он уверен, что так должно быть. Но что-то ускользает из рук вон, когда его мысленный взор касается глубины вопросов. Что-то не дает ему покоя, теребит старые раны.

Человек поднялся с колен на земле. Там проходила его история. И все это время людские взоры были направлены наверх, к небу. Туда летели молитвы, к облакам протягивали руки тогда, когда все остальное было бесполезно. И небо всегда отвечало одним — молчанием. Словно высшая справедливость была нема. Или вся ее сила заключалась в том, чтобы выслушать и дать шанс самому дойти до воли небес, не утруждаясь диалогом.

Когда-то и Фелиаг верил в чудо, дарованное Богом. Время смирило его с необходимостью вести одностороннюю беседу, лишь уповая, лишь веря и надеясь. Не прося и не требуя. Не ожидая прямого ответа.

И этим — своим смирением — Фелиаг гордился. Это было его единственное сокровище. Потерять его означало потерять самого себя, чего Маг допустить не мог.

Мог ли он думать, что уникален в своей силе к покорности? Пожалуй, да. Ведь то, что он наблюдал из года в год и то, что читал в истории, только подтверждали его если не абсолютную, то очень близкую к идеалу позицию. Он смог… никто не говорит, что это далось легко… вырвать с корнем ростки гордыни, обуздать дать жажду действия во имя собственных желаний. Он не пошел на поводу у чистого разума. И был благодарен Провидению, что удержало его от пагубной самонадеянности.

Мир не казался ему чужим или враждебным. Наоборот. Каждый вдох, каждый взгляд, удар сердца мирили его с Вселенной, давая возможность каждую секунду ощущать неподдельное счастье, доступное лишь немногим.

Мир не требовал ничего взамен. Обычно бывает наоборот. И плата за право жить тем выше, чем больше претензий. На этом сломалось не одно поколение. Фелиаг избежал судьбы тысяч, сгоревших в собственном судном пламени. Но вместе с этим он приговорил себя к уединению. К соседству с абсолютным бездействием, лицом которого был космос.

Мир забыл Фелиага. Таковой была его благодарность за невмешательство в великую Судьбу.

Когда-то давно Фелиаг был молод и слаб. Время лишило его и этих недостатков. Сейчас единственное, что по-настоящему заботило Мага, так это острое нежелание других мириться с миром, неведение его непреодолимой силы.

Фелиаг знал — человечество остановилось. Более того, оно лишь двигается назад. Разум не в силах впитать в себя наличный объем информации. Он замыкается, включается естественная защита. Но тело уже влекут привычки, организм не может жить по-иному, проще. И это становится причиной множества катастроф.

Прогресс стал для человеческого существа наркотиком. Он неустанно воздействует на точки удовольствия, подпитывает их. И человек вновь и вновь ловится на эту приманку. Удобство, роскошь.

Фелиаг понял — это добровольное рабство. Не просто лень, выступающая в роли побудительного механизма к совершенствованию, а желание заставить самого себя, принизить, ограничить. Это извращенный взгляд на место под солнцем, трактовка собственной высшей роли — стоять на коленях. Так или иначе. Гнуть спины, опускать глаза, бояться быть свободными. Это внутренний механизм самоограничения, кем-то когда-то понятый именно так.

Когда-то человек был близок совсем к иным горизонтам. Но прельстился скоростью, силой, изобилием. Ему было невдомек, что возможен путь по другому направлению. А единицы, видевшие это, не нашли в себе сил отстаивать отличную от большинства точку зрения. Так и повелось.

Фелиаг знает, что он очень близок к ответам. Но они все еще очень далеки. Его просветленности мало. Его истина однобока и потому ущербна. И тут озарение нисходит на него. Он замирает, как замирает гончая, учуявшая добычу. Его инстинкты работают на полную, он сосредоточен, быстр, силен. Он знает, что от направления его мысли зависит конечный результат — тактическая победа, приоткрывающая занавес перед более важными решениями, или провал такого уровня, когда все, сделанное на сегодняшний день, не имеет никакого значения.

Его враги сильны и значительно их число. Они обладают властью, деньгами. Они вооружены. Ставленники каинитов повсюду — в правительстве, среди финансовых воротил, в медицине и образовании. Они растут, вербуют новых неофитов, узы крови расширяются. Каждый архонт каинитов может выставить за собой тысячные армии, способные противостоять государствам. А он в принципе один-одинешенек. Может полагаться только на собственные силы.

В серые времена легенд и суеверий каиниты боялись всего, покуда на небе царило солнце. Но с его закатом начинался час вампира. Но даже тогда серебро, молитва, чеснок и осина были тем немногим арсеналом, позволяющим держать зверей на должном расстоянии. Сейчас солнце им не страшно, молитвы и колья давно стали достоянием анекдотов. Серебро не убивает, только ранит. В чем причина их прогресса? Где кроются корни нечеловеческой силы каинитов? Решив эти загадки, Фелиаг получил бы в свои руки реально действительное оружие.

Каждый имеет право на тайну. На что-то сокровенное, абсолютно личное. Что-то такое, о чем не станешь делиться даже с самыми близкими. Это помогает сохранить интерес к собственной персоне, это помогает почувствовать собственную индивидуальность.

Ян Ватек обладал таким секретом.

Никто не знал о том, что вот уже две тысячи лет каинит не спал. День и ночь стали равны для него, стерлась граница между этими понятиями, за чем последовала полная атрофия биологических часов.

Последняя ночь, которую Ватек провел в объятиях Гипноса, была за несколько дней до того, как его сущность изменилась.

После того как он проснулся в старом склепе после процедуры превращения в вампира, он больше никогда не спал. Во времена оно, когда вампиры вынуждены были скрываться от дневного света, он лежал в своем гробу и смотрел на его крышку, спокойно и методично изучая рисунок трещин и фактуру древесины. В дни своего одиночества он бродил по катакомбам, спрятанным в толще земли, молча и заложив руки за спину. Мысли, которые жили в его голове, были сумбурны и неорганизованны. Тогда-то он впервые задумался об истинной природе вампиров.

На Марсе Ватек жил последние двести лет. Официально — только первые семьдесят. Все остальное время он считался давно умершим и появлялся на улицах только ночью — в самый разгар своего бодрствования. Визиты в мир были кратки и плохо заканчивались для тех, кто по произволу или по воле рока пересекал дорогу каинита.

Ему было все равно, который час показывает хронометр. Любое время для Ватека было временем для работы, размышления, борьбы или страсти. Он использовал каждую секунду, чтобы приблизиться к цели, намеченной в далеком прошлом. По людским меркам, конечно. Ватек знал только одно, что любое бездействие, тем более замаскированное под сон, есть смерть.

Мало кто был посвящен в то, что на самом верху своего кондо Ватек построил нечто, похожее на часовню своего родового замка. Убранство личных покоев он оставил минимальным. Стол, за которым можно было работать. Кресло, на котором было удобно сидеть. Окна, оформленные под ложные витражи, выполняли функцию картин, на которых Ватек приказал изобразить лики людей, воспоминания о которых будили в нем мягкую тоску. Лидия, первая жена. Бруно, верный пес. Отец, память о котором сохранила только запах пота от постоянных упражнений в фехтовании и перегара от постоянного употребления вина. Посторонним вход в часовню был заказан. И Ватек строго покарал бы любого, кто осмелился бы проникнуть в его убежище.

Именно здесь Ватек обдумывал свои видения. В глубине души он боялся, что незнакомец вновь попытается установить контакт. Ватек догадывался по смутному осадку эмоций, кто так настойчиво и бесцеремонно вмешивался в его бытие. Этот наглый пришелец был вестником из прошлого, в котором яркими пятнами были отмечены тяжелые времена каинитов.

Боль былых потерь, с которой, как казалось Яну, он научился мириться, нахлынула с новой силой. Он вспоминал всех соратников, кровников, друзей, если такой термин есть у вампиров, которых так или иначе больше не было рядом. Он вспоминал тех, кого считал своей семьей, если иметь таковую для каинита значит то же, что и для человека. Он видел образы былых врагов и знал, что рано или поздно его воспоминания о них опять станут реальностью.

Его мысли вернулись к матери Александры. Он не знал, как правильно отреагировать на ее исчезновение. С одной стороны, вся его сущность протестовала против того, что Мина отказалась от естественного утоления Жажды. Через убийство, через муки жертвы, через ощущение вкуса живой крови. Но с другой стороны, Ватек не был типичным вампиром. До сих пор он оставлял за собой право признать свободу взглядов человека, стоящего с ним рядом. И это право для Ватека было законом. Только факт прямого противоречия его воле был сигналом к подавлению чужого разума. А Жажда для Ватека никогда не была фетишем. Просто физиологическим фактом. Различие человека и вампира он видел в другом. И, пожалуй, не последнюю роль в его протесте сыграло желание показать другим, что не только кровь жертвы как таковая есть оправдание жизни каинита.

Он знал, что будет не понят. Что натолкнется на открытую злобу и противостояние собратьев. Но другого пути к своей цели он не видел.

Ватек сидел. Его руки лежали на подлокотниках, кисти были расслаблены и свисали с абрисов. Глаза полуоткрыты, лучи света причудливым образом дефрактируют на ресницах, отчего по радужке бегают солнечные зайчики. Тонкие губы плотно сжаты.

Ватек в трансе. Это древняя методика, согласно которой через пути тяжелых тренировок и техник сознание может скинуть оковы физического тела и отправиться в свободный полет, познавая себя и окружающий мир.

Он дышал. Ровно. Одинаково. Восемь секунд на вдох. Столько же на выдох. Эталонная клепсидра, как космический метроном, где-то по ту сторону осознания реальности бросает в бездну секунды. Порции воздуха то входят в тело, проникают из легких в живот, надувают его и заставляют сжиматься анус. И тут же выходят из тела.

И так до бесконечности, до полного расслоения тела и духа. До ощущения свободы мысли от физиологии.

Восемь секунд на полный вдох и столько же на абсолютный выдох. Когда вместе с переработанным углеродом из организма выходит жизнь. А вместо нее зависает тягостная тишина ожидания скорой встречи с вечностью.

Момент полного расслабления. Ничто не туманит внутренний взор, ничто не способно поколебать уверенность в себе. Ничто не имеет власти над сущностью.

Это искусственная смерть, за которой неизбежно следует воскрешение. Это повторение первозданного чуда рождения, которое не имеет смысла вне своей бренности, что значит, что любая жизнь бессмысленна, если она не конечна. Ибо бесконечность жизни, бессмертность, есть высший замысел, путь к которому каждый начинает прежде всего внутри себя. И постижение этого само по себе может быть вполне самодостаточным процессом.

Вдох, на который уходит восемь секунд. Восемь капель воды, упавших на дно клепсидры, восемь нот, прогудевших на одной струне. Восемь секунд на выдох, после которого молчание.

Ватек дышит. И вместе с этим жизнь его сгущается, меняя свое физическое воплощение на чистую энергию духа, всесильного и всезнающего. И в этой трансформации вечность сжимается до атомного объема, становясь всем и ничем в один и тот же момент.

Ватек дышал…

Его мысль пронзала пространство и время, тщетно билась в выстроенную Фелиагом стену, за которой в криосне пребывала Мина. Он витал вокруг тонкой оболочки чужой воли, закрывшей собой тело женщины, и бился об нее, стараясь пробить ее. Но чужая воля была сильна. Это и дар природы, и использование искусственных усилителей. В одиночку Ватек не мог противостоять ей. Но позвать на помощь было равноценно признанию поражения.

Шерхан знал, в чьем лице язвительное прошлое сыграло с ним очередную плохую шутку, как всегда, не вовремя смешав все карты и сделав недавние победоносные планы горстью пепла. Он почувствовал это еще при первом контакте. Слишком ярким был образ незнакомца, чтобы скрыть знаковые отметины, так или иначе представляющие его. Слишком искусственной была грубость проникновения, чтобы быть спонтанной или неумелой. Слишком много было прочих «но» и «если бы».

Но сейчас важно было другое. Ватек не хотел повторения пройденного, новая война с Фелиагом была ему не нужна. Ватек хотел просто поговорить.

Стена, отделявшая его от жены, дрогнула и дала трещину. Из трещины полился густой зеленый туман, внутри которого намечалось сердце молодого вихря. Волны возмущения и агрессии расползались вслед за ним. Ватек отлетел назад и замер. Из тумана за ним рванулись толстые жгуты энергетических щупалец. Они неслись на него подобно стрелам, метя в грудь. Ватек сохранял неподвижность. Его энергетическое тело сжалось, меняя плотность, он приготовился встретить удар. Когда щупальца врезались в него, в пространстве повис звук, так, словно кто-то дернул высокую струну. Ватек едва заметно прогнулся назад, вернул щупальцам их первоначальную энергию, и выстрелил их из своего тела. Те отлетели, провисли, снижая свою скорость, и тут же вновь полетели вперед, увеличив энергию. Шерхан начал двигаться.

Он развернул свое тело на девяносто градусов и сделал обратное сальто. Щупальца пролетели мимо. Ватек выбросил вперед свои руки ладонями навстречу врагу. Из них вырвалось голубое пламя и обволокло врага. Вновь раздался звук, похожий на эхо от глухого удара по полому предмету. Ватек изменил свое положение, нависая над щупальцами, и выстрелил огнем еще раз.

— Я пришел поговорить, а не драться! — закричал он.

В ответ щупальца перестали двигаться и, сбив пламя, обмякли и втянулись в туман.

Не верю… не верю… не верю.

Ян повернулся лицом к кокону, скрывшему Мину.

— Не нападай, зачем зря тратить свои силы, — крикнул он, — не надо!

Враг… враг… враг.

— Нет еще. Дай мне сказать!

Нет… нет… ты враг… уходи.

— Зачем ты забрал ее? Верни и я уйду.

Рано… рано… она моя… ты не поймешь…

— Верни!

Ватек ринулся вперед, и пространство перед ним внезапно сгустилось. Ватек ударился об него и отскочил назад. Он поднял правую руку, и ответная волна сжиженного воздуха ударила по туману. Тот лишь пошел мелкой рябью и вновь выбросил из себя порцию щупалец.

На сей раз Шерхан не успел уйти. Щупальца оплели его и сжали. Ватек закричал.

Фелиага бил горячечный озноб. Он чувствовал, как поднимается температура его тела. Он знал, насколько губительно это может быть. Но иного пути сражаться с каинитом у него не было.

Фелиаг до крови закусил губы. Голову обхватил невидимый обруч боли. Вампир был силен, и даже игра по чужим правилам не могла лишить его способности к битве. Маг чувствовал мощь, исходящую от Ватека, и поражался тому, как много энергии было даровано его противнику. Ничто не могло заставить Ватека свернуть с пути, тот был готов биться до конца.

Фелиаг вскочил. В этот же момент Ватек нанес еще один удар. Огонь пронзил Фелиага и бросил того на пол. Маг упал, едва успев выставить руки перед собой. Но сила атаки была настолько огромной, что Фелиаг тут же завалился на бок и вытянулся, потому что все его тело пронзила болезненная судорога. Его мышцы напряглись, распрямляя тело, и тут же сократились, заставив Мага свернуться в калач.

Ватек закричал. Щупальца обхватили его, силясь сжатием раздавить его. Левая половина тела каинита превратилась в кусок льда, а вторую терзал мучительный жар. Его дух пошатнулся, уверенность в своих силах стала таять. Он сконцентрировался как мог, и воздух перед туманом выгнулся вовнутрь, выбросив из пустоты огромное ядро из черного вещества. Ядро было усыпано шипами и остриями разной длины. Оно вращалось на месте, с каждой секундой ускоряясь. Ян усилием воли направил его вперед. Ядро полетело и ударило туман в его сердце.

Фелиаг закричал от боли, пронзившей его. Руки скрючились на уровне груди, и пальцы раздирали горло, словно кто-то передавил его, лишая возможности дышать. Из глаз Мага брызнули кровавые слезы, по подбородку поползла густая пена.

— Ты мой враг! — закричал он.

Верни мне ее… отдай.

— Нет! Уходи или умрешь!

Моя… моя… умрешь ты.

— Не отдам! Зачем ты пришел? Я сильнее тебя!

Фелиаг терял разум. Боль и ненависть раздирали его тело и душу на миллионы частей. Он горел. Воздух пронзали крики Мага.

Ватек продолжал слать мысленные импульсы, ядро все глубже и глубже врывалось в туман. Но вдруг оттуда вылетел тонкий сапфировый луч и расколол ядро на части. Ватек перенаправил свою энергию и разорвал собственное тело, выскользнув из охвативших его пут. Тут же частицы каинита собрались воедино, и тот продолжил атаку. Он вытянул руки вперед, и с пальцев слетели разряды молний, пронзающие щупальца и субстанцию, породившую их. Чувствуя, что бой не может продолжаться вечно, каинит решил отступить.

Страдания прекратились внезапно. Фелиаг с трудом поднялся. Ноги не держали его. Глаза застилал кровавый туман. Он знал, что битва с вампиром закончилась ничем. И что она была далеко не последней.

Ватек вернулся в свое физическое тело. Его тут же скрутила адская боль. Он едва не упал, каждая точка на его теле пульсировала от своей собственной боли.

Едва придя в себя, Шерхан покинул часовню и спустился в свой покой. Там его ждал Терцио, терпеливо стоявший у окна и любующийся открывшимся перед ним видом.

Марсианский город с высоты множества метров над землей казался тихим и непоколебимым. Ничто не могло нарушить его покой. Однако стоило начать спуск с надменной высоты, как становились видны страсти и пороки, одержимость и злоба, терзающие Луксор день ото дня.

Ватек подошел к Терцио и посмотрел вниз. За окном, сквозь туман и пелену, пробивались городские огни. Ватек посмотрел на друга.

— Ты устал, — сказал Терцио, — я чувствую твою ауру. Ее целостность нарушена.

— Я видел Мину. И я знаю, где она.

— Я догадываюсь, что ты хочешь сказать.

— Терцио, кто ты?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты старше меня, живешь среди людей и занимаешься их ремеслом. Ты не похож на остальных каинитов…

— Так же, как и ты. Иначе сейчас бы мы были по разные стороны баррикад.

— В том то и дело. Но ты и не похож на меня.

— Вполне естественно. Мы же разные существа.

— Я имел в виду совсем другое. Ты чужой везде, где бы ты ни появился.

— Ах, ты об этом. Это моя карма.

— Зачем тебе это нужно?

— Сложный вопрос. Наверное, дело в моих способностях. Ведь у меня нет собственной ауры, а это вычеркивает меня из общей картины бытия. Любое существо владеет собственной аурой. Некоторые воспринимают чужую. Это как энергетическое свидетельство о реальности сущего. Его отличительный знак от чистых порождений энергетики. Я же между ними, одновременно везде и нигде. Но ты хотел говорить не об этом, не так ли?

— Наш таинственный незнакомец — тот самый Маг, с которым мы сражались три века назад.

— Славное было время… и кровавое.

— Таковым было все наше прошлое. Но те времена вызывают во мне особую печаль. Мы были уязвимее всего.

— Но мы справились.

— Здесь нечем гордиться.

— Он вернулся?

— Он всегда был где-то рядом, следил, наблюдал. От него исходит такая ненависть. Словно этот Маг мстит нам за все время нашего существования. За все наши грехи.

— Я думаю, это не месть. Он лишен эмоций по отношению к нам. Он просто нас убивает.

— Его сила огромна. Тогда он уничтожил две семьи. Полностью. И опять плетет свои сети.

— Ян, ты задумывался когда-нибудь о том, кто мы такие?

— Именно это заставило меня противостоять Патриархам.

— Не лги мне. Я не знаю истинных причин твоей войны, но я чувствую, что здесь нечто большее, чем простое желание доказать остальным то, что мы не просто пьем кровь и властвуем над людьми.

— Да о какой власти ты говоришь?

О той, которая одержала верх над твоим разумом. Ты жаждешь стать всем. И сам говоришь об этом. Ты не хочешь поклоняться нашим богам, Патриархам, никому другому. И только ради этой эфемерной свободы ты затеял все это?

— Ты не знаешь, что я чувствовал первые века своей жизни вампиром. Ты не знаешь, о чем думал, когда лежал в гробах, прятался от преследований, метался, когда в меня стреляли серебром и жгли на кострах.

— Так было с каждым из нас.

— Тогда ответь, почему твои Патриархи допускали все это? Почему, дав нам силу, они заставляли нас тысячи лет жить в страхе и ненавидеть все живое.

— А ты любишь человека? Любишь свою жертву? Хочешь питать к ней нормальные чувства?

— Я просто пью их кровь. Кто-кто, а люди мне абсолютно безразличны. Я говорю только о таких же, как мы, вампирах.

— Патриархам не нужны рабы. К тому же правила, по которым они вынуждены играть, — совсем иного порядка. Ты еще не созрел до понимания этого.

— Я ждал, что моя агрессия, мой протест вызовут ответные действия. Но Патриархи молчат.

— Ты сам убьешь себя. А они просто дождутся этого момента.

— Прочие кланы?

— Они не рабы, повторяю. Патриархи так же не могут помешать им жить так, как они хотят, как не могут помешать тебе. Только никому и в голову не приходит идти войной на собратьев.

— Они должны узнать, что веками жили в тени незаслуженно.

— Да, овцы притесняли волков.

— Я говорю о другом. Люди ищут свой рай, хотят вернуться туда. Но есть рай и у вампира.

— Где текут реки крови и земля полна безвольных тварей, которые идут нам на пропитание. Это бред, Ян, опомнись.

— Ты против меня?

— Нет, и сделаю все возможное, чтобы твоя цель осуществилась. Только ты должен знать, я в действительности не принадлежу никому на этом свете. И в равной мере мне все равно, чего ты хочешь добиться.

— Что же тебя держит рядом со мной?

— Физиология. Природа наложила на нас печать кровных уз. Если она нарушится, меня не спасут даже те, кто выше Патриархов.

— Мы доберемся и до них. — Ватек хотел добавить еще что-то, рассказать Терцио правду об узах, но удержался.

— То-то я посмеюсь.

Ночь началась.

Терцио и Александра сидели на заднем сиденье «линкольна», ехавшего по ночному Луксору. Окна автомобиля были слегка приоткрыты и в салон врывался сквозняк неотфильтрованного воздуха с улиц, принося с собой честные запахи ночной жизни. Расслабленная после охоты Александра откинулась на спинку и смотрела в потолок. Терцио сидел рядом вполоборота к девушке и гладил ее колено, делая вид, что это движение нисколько не отвлекает его от обдумывания. Внутренне Александра ликовала, что даже такой мужчина, как Терцио, слегка экзальтированный и скрывающий свои эмоции, не мог устоять против ее чар. Однако пассивность его Александру бесила, ей давно хотелось чего-то гораздо большего.

Она повернулась лицом к Терцио и положила свою руку на промежность мужчины. Тот не отреагировал, хотя его плоть говорила об обратном. Александра едва заметно улыбнулась. Свободной рукой она нащупала бегунок регулятора и поставила полное затемнение салона. Теперь можно было разглядеть только белизну ее зубов, когда девушка плотоядно скалилась.

Раздался шорох. Это другая рука Александры расстегнула «молнию» на брюках и скользнула внутрь. Терцио застонал.

Ночь дрогнула, впуская в себя инородное тело существа, для которого дневной свет был смертельно опасен. Ночной Охотник тихо сполз по ребру здания с крыши, под которой он, в светлое время суток мимикрировав под цвет кровли, спал и набирался сил. Теперь его организм просил пищи, ловя в воздухе трепещущие жизнью эманации потенциальных жертв.

Ночной Охотник окончательно спустился. Он твердо встал на свои лапы и втянул широким ноздрями холодный воздух. Он был черен, единственный глаз медленно двигался в глазнице, в центре мутного белка горел синим крохотный зрачок. Выгнувшись дугой, он размял затекшие за время сна мышцы и медленно пошел по земле. Через мгновения он остановился и прислушался.

Ночной Охотник опустил голову к самой земле, чтобы коснуться ее своим ухом. Тактильные окончания, расположенные на поверхности его головы, улавливали самые незначительные колебания поверхности на большом расстоянии от источника. Само же огромное, мощное животное передвигалось очень бесшумно и почти без давления на поверхность.

Александра наклонилась к мужчине и поцеловала его грудь сквозь тонкий материал рубахи. Зубами она по очереди вырвала все пуговицы и сплюнула их на пол. Руки Терцио также пришли в движение, и он неторопливо начал раздевать девушку. Беззвучно упала на пол автомобиля блуза, под которой не оказалось ничего, кроме ароматной кожи. Возбуждение Терцио усилилось, его пальцы стали играть с сосками девушки.

Александра отстранилась на мгновение и тут же наклонилась к Терцио, ища губами его возбужденный фаллос. Она взяла его в рот, и голова ее стала двигаться в вертикальной плоскости. Терцио сжал зубы, сдерживая хрип, перерастающий в крик. Его ладонь легла на спину Александры и начала скользить вниз, к черте между обнаженным телом и ремнем бридж. Она скользнула под одежду и застыла на ягодицах Александры.

Ночной Охотник не был виноват в том, что родился мутантом. Он даже не осознавал этого, просто принимая себя таким, каким был рожден. Злым, агрессивным и вечно голодным. Чтобы поддерживать себя в тонусе, ему приходилось очень много питаться. И не важно чем или кем. Он был всеяден, не делая различия в пище, которую поглощал быстро. С жертвами он справлялся молниеносно и безжалостно, а когда встречался с противником, достойным себя, предпочитал ретироваться.

Сейчас его сенсоры ловили нечто особенное. И это его очень привлекало к себе.

Раздражая желудок.

Терцио перевернул Александру под себя и лег на нее всей своей массой. Девушка охнула и развела ноги в сторону, пуская Терцио в себя. Тот тут же воспользовался этим и ритмично задвигался. Александра застонала. Ее голова откинулась назад, бедра сжались на боках мужчины. Терцио задвигался быстрее, приближая сладкий взрыв экстаза.

Ночной Охотник побежал. Его мышцы бешено сокращались, придавая ему необходимое ускорение. Он несся по ночным улицам навстречу невидимому зову, говорящему о том, что желанное насыщение все ближе и ближе.

Когда Ночной Охотник вылетел из-за поворота, он увидел ехавший ему на встречу черный автомобиль. Ночной Охотник и не думал тормозить или менять направление. Он с разбегу прыгнул на капот и ударил головой в стекло.

Голова зверя была снабжена природой короткими и мощными рогами. Они пробили бронестекло с легкостью, передние лапы зверя, его голова и половина туловища оказались внутри. Он тут же ударил водителя, смыкая мощные челюсти на его горле. Комбайн, ведший машину, даже не успел понять, с каким лицом пришла к нему смерть.

Когда Александра была почти готова взлететь на свой пик, автомобиль резко «клюнул носом» и остановился. Потеряв сигнал, связывающий его с комбайном, умный «линкольн» тут же выключил двигатель и остановился. Зашипел воздух, вылетающий из турбин вакуумной антипробуксовочной системы. Терцио, сохраняя инерцию движения, полетел вперед, ударивший головой о стену, отделяющую салон от места водителя. На секунду его глаза застелила черная пелена.

Александра закричала, но на сей раз от боли. Мощный удар потряс автомобиль. Это Ночной Охотник бил лапами в перегородку. Ему было мало первой жертвы, он искал источник зова, будоражащего его сознание. Через мгновение перегородка поддалась, и длинные когти пробили ее, царапнув плечо Терцио.

Ослепленный неожиданной болью, каинит закричал. Он развернулся, нанося удар кулаком в сторону предполагаемого врага. Но усилие пропало даром, натолкнувшись на перегородку. Ночной Охотник, услышав крик жертв, возбудился сильнее прежнего и с яростью обрушил свои удары на поддающуюся бронепластину.

Александра едва смогла выбраться из-под Терцио. Она открыла дверь и выпала наружу. Девушка вскочила на ноги и подбежала к носу автомобиля. То, что она увидела, показалось ей абсурдным. Мощный зад огромного зверя и две его лапы покоились на капоте, передняя половина существа была скрыта внутри кабины. Зверь когтями пробил крышку двигателя и таким образом держался на скользкой поверхности. То, что проделывал он внутри, было понятно и так.

У Александры не было иного орудия, кроме природной мощи каинита. Она прыгнула на спину Ночного Охотника и принялась рвать его ногтями.

Зверь понял, что у него появился второй противник. Он дернул задними лапами, стараясь сбить чужака со своей спины, но тот крепко обхватил его и не сдавался. Зверь глухо зарычал, словно таким способом хотел избавиться от досаждающего ему существа.

Тем временем Терцио удалось изменить положение своего тела и он лицом к лицу встретился со зверем. В него пахнуло зловонное дыхание из ощерившейся пасти. Терцио ударил еще раз, но Ночной Охотник почти не почувствовал этого. Он вытянул голову насколько возможно и схватил зубами плечо человека. Терцио одной рукой вцепился в загривок зверя, пытаясь оторвать его от себя, другой рукой он стал бить его в шею, стараясь попасть в артерию.

Александра скакала на звере, словно ловкая наездница на своем скакуне. Как минуту назад, ее ноги были плотно прижаты к телу. Но теперь это было тело хищника, посягнувшего на ее жизнь. Зажатый с двух сторон Ночной Охотник взвыл.

Терцио атаковал ментально, но сознание зверя было настолько глухим и первобытным, что это удалось не сразу.

В голове зверя взорвался огненный шар. Он метнулся в сторону, но лонжероны «линкольна» служили лучше любой клетки, сдержав порыв Охотника вырваться на волю. К тому же и зверь был не всесилен, боль в спине и удары человека, посмевшего бросить ему вызов, сделали свое дело. Кровь медленно покидал тело Ночного Охотника и вместе с ней из него уходила жизнь. Зверь решился на отчаянный бросок.

В последний раз атаковав Терцио, он задом выпрыгнул из кабины автомобиля, сбросив с себя Александру. Девушка покатилась по земле и застыла недвижимая, на время потеряв сознание. Зверь временно забыл о ней и решил добить того, кто все еще был готов сопротивляться. В один прыжок Охотник достиг задней двери «линкольна» и ударом длинных когтей вмял ее вовнутрь. Терцио спасло то, что он начал выбираться из машины с другой стороны. Рывком каинит отправил свое тело через капот и через длинный прыжок оказался за спиной зверя.

В руке он сжимал гаусс-пистолет, который успел взять из секретного ящика в салоне. Пять раз каинит спускал курок, прежде чем зверь окончательно затих. Потом Терцио подошел к Александре, поднял ее и на руках понес по ночному городу.

Фелиаг испустил короткий стон. Много сил ушло только на то, чтобы подчинить себе сознание Ночного Охотника. Столько же их потребовалось, чтобы вести зверя по следам каинитов и смотреть на мир его глазами. Но бой, который он навязал своим врагам, оказался чересчур энергоемким. Фелиагу пришлось оставить зверя и прекратить атаку, иначе он мог погибнуть вместе с Ночным Охотником.

Раздираемый жаром и болью, Фелиаг рванулся в свою магическую пещеру, чтобы там, вдыхая аромат пряных трав, вернуть потраченные силы.

Терцио нес Александру несколько кварталов. Потом он положил девушку на землю и отошел на несколько шагов. Регенерация его организма практически завершилась, если не считать нескольких незначительных повреждений. Одежда и средства связи остались в погибшем «линкольне». А продолжать путешествие по ночному Луксору обнаженным и перепачканным кровью было безрассудно даже для каинита. Терцио сел на землю, сложив ноги под собой, и положил руки ладонями на колени. Он начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, под нос напевая речитатив заклинания. Вначале едва заметный, а потом все более явный, из-под земли стал сочиться сизый дым, обволакивающий Терцио и бесчувственное тело Александры. Когда для последнего этапа телепортации все было готово, каинит пропел финальный куплет и два человека исчезли с улицы, через секунду появившись в пределах кондо Ватека.

Ватек бьет кулаком по столу, и от вызванной вибрации подпрыгивает хрустальная пепельница. Она взлетает в воздух и по пологой дуге падает на пол. Если бы не густой ворс покрытия, то хрусталь разлетелся бы на десятки осколков.

Столешница под кулаком прогибается вниз, но полиморфный пластик с «памятью» на несколько тысяч стилистических шаблонов тут же восстанавливает свою прежнюю форму. Однако удар настолько силен, что нарушает привычный строй молекул в структуре материала.

Ватек бьет еще раз, и стол распадается на куски. Пластик меняет агрегатное состояние с твердого на жидкое, точнее, гелиевое, и старается слиться сам с собой воедино. Но мусороуборочный бот уже наготове, и куски стола втягиваются в его вакуумное жерло.

— Как это могло произойти? — Ватек взбешен, его голос похож на колокольный набат.

— Случайность. — Терцио сидит, закинув голову назад. На его лице влажная косметическая марля, пропитанная травяной настойкой от ушибов.

— Не бывает случайностей в такое время! Не бывает!

— Просто зверь пробрался в город для охоты.

— Смеешься надо мной? Просто зверь просто в центре Луксора! А до этого он спокойно преодолел полосы контроля, миновал полицейские посты без всяких затруднений. И наверняка свернул шею не одному десятку бродяг.

— Бывает и такое.

— А бывает, когда стая этих тварей уничтожает целый клан каинитов, как случилось с «Ахероном».

— Это правда?

— Я говорил с Хантом. И знаю, что их уничтожило.

— Почему я не знаю?

— Видно, занят более важными делами. Вот что я думаю — начинает завариваться нечто, что мы не способны контролировать. Кто-то третий вмешивается в нашу жизнь. Он не человек, не каинит. И его цели мне пока не ясны.

— Ты думаешь, это тот Маг, которого мы подвергли высшей дисциплине?

— Скорее всего именно он.

— Остаются Патриархи.

— Нет, они не будут вмешиваться.

— Откуда такая уверенность?

— Я просто знаю. Они будут ждать, пока наши семьи не перегрызутся между собой. А потом создадут нам замену.

— Странно, такого раньше не было. Они всегда вмешивались в нашу жизнь.

— Терцио, подумай хорошенько. Это мы считали, что за всем стоят Патриархи. А в реальности просто хотели, чтобы так было.

— Опять твоя отступническая теория.

— К сожалению, это просто жизнь.

«Наверное, они сейчас недоумевают, что же произошло», — думал Фелиаг, медленно бредя по винтовой лестнице на верхний ярус своего дома. Рука скользила по перилам из хромированного металла, тонкие пальцы с аккуратными ногтями отбивали едва заметный ритм.

«Но не время для пустого злорадства, — продолжал размышлять Маг. — Далеко еще до победы. Да и сделано еще очень мало, едва начало положено».

«Хм, начало… если можно считать время длиной в триста лет подготовительным этапом, то пусть будет так — начало».

Фелиаг добрел до своей магической пещеры и упал на колени в самом ее центре. Руки, сжатые в кулаки, легли на пол, между коленями скрещенных ног.

Спина выпрямилась, позвоночный столб образовал перпендикуляр к энергетическим точкам на полу и потолке. Через него, как по живому громоотводу, потек ток эмпатических энергий, которыми Фелиаг питал свою силу.

Александра лежала на медицинской койке, вокруг сновали медтехи в белых как снег халатах. Ватек стоял за прозрачной полиуретановой стеной и смотрел на свою дочь. Анализатор выводил ровные строчки отчета прямо на поверхность стекла, так что Ян одновременно был в курсе всего, происходящего в палате. Он изредка качал головой.

Временная потеря сознания была вызвана не только потрясением ночного боя, сколько явным психотропным вмешательством. Это говорило только об одном. Прошло время для пассивного выжидания. Кто-то, хорошо уже известный, но до сих пор не названный, объявил Ватеку войну. Это и остальные события последних дней заставили Яна почувствовать себя чертовски усталым и старым. Даже по меркам вампира.

Он вдруг ясно и четко осознал, как мир вокруг него начинается рушиться, стираются привычные границы и ориентиры. Все, что было близко и привычно, мутирует, превращаясь в ничто. Откровенно говоря, Ватек стал бояться того, что ситуация выходит из-под его контроля. Он дал себе три дня, чтобы собраться с силами и все тщательно обдумать. Он надеялся, что его врагам также необходима передышка. Но на случай экстренных ситуаций поставил Терцио и Дагота на роли своих прямых заместителей. Однако первому он не сильно доверял, а второй был хорошим исполнителем, но никак не командующим.

К тому же где-то на периферии постоянно витал туманный образ Патриархов с их армиями и силами, которые в любой момент могли упасть на голову Яна. Но что-то подсказывало ему, что вмешательства с этой стороны не последует.

Вообще все, что он узнал о своих хозяевах за последнее время, упорно не выходило из головы. И главным вопросом стала мысль: а были ли вообще эти Патриархи?

Элементарное честолюбие, двигавшее Ватеком в первое время конфликта, заместилось на кратковременное переживание за судьбу Мины. Как ловко Маг перемешал карты каинита, сукин сын! Как Ян позволил втянуть себя в ментальное противостояние и упустить из виду то, что происходило у него под носом. Как?! Хотя, Ян вдруг остановил свою мысль, а так ли уж все заранее распланировано у этого орбитальщика, или все же здесь есть случайность? Или хитрость… или случайность… или тонкий расчет… заманивание в ловушку. Нет! Ватек ударил кулаком в прозрачную стену и тут же перехватил свой кулак второй рукой. Что он делает, ведь там лежит его дочь, мозг которой поражен и находится в коме.

Шерхан сделал несколько дыхательных упражнений для успокоения. Потом покинул медблок. Он хотел отведенные себе дни провести один. В своей часовне.

Терцио зашел в палату и жестом заставил медтехов оставить его наедине с Александрой. Он подвинул жесткий треногий стул к ее койке и сел. Одной рукой он поправил волосы девушки, упавшие на лицо. В мертвом свете галогенных ламп ее кожа казалась неестественно бледной, с явными признаками синевы.

Внешней стороной ладони Терцио провел по щеке Александры, потом посмотрел на всю медицинскую хрень, подключенную к ее телу. Все эти провода, заканчивающиеся тонкими липучками; наклеенными на энергетические точки, все эти мономолекулярные иглы, через которые в ее тело поступал ихор.

С другой стороны койки что-то пискнуло, и на живот девушки выбрался диагностический «паук». Бот остановился. Его лапы поднялись, высвобождая пространство между ним и телом Александры. В блестящем «брюхе» открылся порт, и из него с легким жужжанием вышла игла. Потом бот опустил себя вниз, и тонкое жало вошло в живот Александры, в точку выше пупка. Огоньки на голове «паука» загорелись, и вновь что-то стало пищать в его нутре.

Терцио резким взмахом отшвырнул бота на пол. Тот упал на спину и, не в силах перевернуться, стал сучить своими шарнирными ходулями.

Терцио начал срывать с девушки все датчики и приборы, когда же он закончил — засучил рукав, являя свету жилистую руку. Потом он широко открыл рот, в котором заблестели истинные клыки. Резким движением он вспорол свои вены и приложил края кровоточащей раны ко рту Александры.

Через минут веки девушки дрогнули и она открыла глаза.