Глава девятая БЕЗ СНИСХОЖДЕНИЯ…

1

Бурята брали с боем…

Едва перед арестованными сотрудниками частного охранного предприятия «Аргус», которых легко опознали при задержании сами омоновцы, даже без участия Александра Борисовича, возникла дилемма — сдавать или не сдавать Бурята, как проблема немедленно разрешилась в сторону — «сдавать». Видно, его здесь хорошо знали, терпеть не могли, боялись и никакого почтения к его киллерским талантам не испытывали. Но одновременно и полагали, что лучшим вариантом был бы тот, когда разыскиваемый оказался бы уже трупом.

Сотрудники Оперативно-розыскного бюро Службы криминальной милиции установили наблюдение за теми объектами, где, по соображениям Турецкого, мог бы объявиться фигурант. Собственно, таких было два — шикарный особняк Николая Степановича Бугаева в элитном поселке на берегу Енисея и «резиденция», которую сибирский олигарх уже также считал своей собственностью и где проводил немало времени.

Там однажды Александр Борисович и видел Балданова. И хорошо запомнил его, в общем, неординарную внешность.

Не прошло и двух дней, как ему доложили: есть! Бурята засекли именно возле «резиденции», когда там же находился и Бугаев. А затем уже за ним установили плотное наблюдение и наконец выяснили, где он проживает. Брать решили по возможности бесшумно, желательно, без посторонних свидетелей и лучше всего там, где нет вообще народу. Подозревали, что Бурят вооружен и без боя не сдастся, значит, могли появиться и ненужные жертвы.

Балданов был, конечно, потрясен, когда увидел, что ОМОН обложил неприметный частный дом на окраине города, в котором он предпочитал отсиживаться. Нору его, так сказать. Правда, в последнее время Миша не боялся себя обнаружить. Он чувствовал, что после блестящей операции с устранением губернатора на него снова снизошло благоволение Бугая. А вместе с этим — и гарантии безопасности.

А ведь было дело, когда сильно покачнулось. С Ващенко у него не совсем ладно получилось. Засветился, да так ярко, что едва не пришлось лыжи смазывать. В розыск даже объявили! Но — обошлось. Деньги всегда были силой, а большие — почти законом. Зато теперь — без проблем.

Нынче никому уже не надо объяснять, кто в крае настоящий хозяин. А все те, бывшие горячие сподвижники, которые после похорон на Новодевичьем, в Москве, стали проявлять небывалую активность, включаясь в новую выборную кампанию и надеясь подвинуть опустевшее губернаторское кресло исключительно под собственную задницу, — эти никакого уважения не заслуживали. Ну пошумят, может, даже постреляют друг в дружку, для создания имиджа, а потом все равно падут в ноги хозяину. Куда им без него, когда весь огромный край в руках?

И вдруг вот такая досадная оплошность! Но кто навел?

Нет, сдаваться Бурят и не собирался. Напротив, он был абсолютно уверен, что и хозяин его не сдаст. И он, спешно набрав нужный номер, почти паническим голосом сообщил Николаю Степановичу, что его обложили, словно волка, со всех сторон, и выхода нет, остается ждать помощи. Впрочем, последнего он мог и не говорить, поскольку знал, что его не оставят.

А хозяин просто поразил его встречным вопросом:

— Что, совсем никакого? — И голос его был спокоен и даже равнодушен… до ужаса. — Нет, говоришь, выхода?

— Не вижу…

— Ну так ты сам хорошо знаешь, что делают «шерстяные», когда у них нет выхода. Зачем же я буду тебе подсказывать? Только смотри, Бурят, не прогадай! — сказал, как отрезал, и отключил свой телефон.

Бурят в ярости отшвырнул трубку и схватился за пистолет. Жизнь свою задаром он отдавать не желал. И, игнорируя приказание с улицы прекратить сопротивление, немедленно сдаться, открыл пальбу.

Только все это было никому не нужной бравадой. Одна из автоматных очередей, прошив дверь насквозь, зацепила и Бурята. Он с воем рухнул на пол, а тут словно взорвались в доме все окна сразу, и на него навалилась целая куча бойцов, которые вмиг погребли его под собой. И на том короткий бой закончился.

Старший группы, слышавший из-за двери громкие крики Бурята по телефону, отыскал трубку, включил, посмотрел номер абонента и сунул ее в карман.

А Бурята, взял и в наручники, перевязали— раны, кстати, были не опасные, две пули засели в мякоти правой руки, не задев кости, — гораздо крепче досталось от навалившихся сверху омоновцев. После чего стали обыскивать помещение и во дворе, в погребе, под толстым слоем прошлогоднего сена, покрытого утоптанным снегом, в котором, словно в холодильнике, хранились всякие соленья и молочные крынки, обнаружили завернутый в брезент, небольшой, но впечатляющий арсенал. «Калашников», пара пистолетов «ТТ» китайского производства с дополнительными обоймами и с десяток толовых шашек со всеми необходимыми для подготовки бомбы причиндалами. Перепуганные соседи — понятые, слышавшие стрельбу, всячески открещиваясь от знакомства с этим иродом, подписали протокол. А пожилые хозяева, проживавшие в другой половине дома, те вообще были в полуобморочном состоянии и ничего путного о своем постояльце рассказать так и не смогли.

Приезжал редко, но деньги платил исправно. Никого к себе не водил, жил нелюдимо, с соседями не знакомился, водки не пил и не буянил, а сидел тихо, иногда по нескольку дней подряд не выходя на улицу, потом снова пропадал на какое-то время. Вот и вся информация.

Бурят мог только гадать, за что на этот раз его взяли. Да еще с боем. А когда привезли в управление, кажется, что-то стало наконец проясняться. И в том направлении, которое было в настоящий момент наиболее приемлемым из всех плохих вариантов. То есть вопросы касались лишь взрыва самолета и убийства Ващенко.

Балданов на какой-то момент даже поверил, что никто из своих его не сдавал, а просто он сам виноват, что засветился, находясь в федеральном розыске. Вот поэтому он и мог отвечать на отдельные вопросы следователя, помня, что свидетеля, который его тогда опознал, уже давно нет в живых. Михаил сам и постарался в свое время устранить его.

Вопросы ему быстро наскучили, а подписывать признание, что это именно он подложил бомбу в самолет, он и не собирался. Пускай сами доказывают.

Но Бурята почему-то очень настораживали последние слова Бугая насчет того, чтобы не прогадать. Что тот хотел этим сказать? Чтобы Бурят не смел сдавать хозяина? Так ведь он и сам этого делать не хотел. Это ж с ходу подписать себе смертный приговор! Он был профессиональным «исполнителем» и прекрасно знал, что ни одна камера, никакое СИЗО, какой бы толщины стены там ни имелись, не спасут от мести хозяина. Так зачем же себя подставлять?

Он чувствовал, что следователь ничего от него так и не добился, зато устал и уже сам не знает, как от него отделаться. Сказал: читай, подписывай и вали в камеру, к чертовой матери.

Только на шконке, в одиночной камере, куда его определили, Михаил наконец пришел в себя и успокоился окончательно. Подумывал даже, как бы половчее кинуть «маляву» на волю, чтоб быстрее дошла до хозяина и сообщила ему крайне важную весть — тянут за старые дела. И еще на всякий случай — чтоб там, у него, не решили, что он мог ссучиться, и не приговорили раньше срока…

2

Несколько дней, по просьбе Турецкого, Бурята не трогали. Не вызывали на допросы. Не реагировали на его требования представить ему адвоката, без которого он никому теперь и слова не скажет. Контролеры молча смотрели на него и как-то недобро усмехались. Все с ним словно играли в «молчанку». И Бурят поневоле начинал нервничать.

Передавать на волю его «маляву» никто не собирался, этот вопрос с ним даже и не обсуждался, когда он заикнулся о своей просьбе, которая будет щедро оплачена. Однажды пришел врач, здоровенный, краснолицый мужик, и под пристальным присмотром контролера, стоявшего в дверях, переменил повязку, смазав раны какой-то вонючей дрянью. Тюремную баланду еще приносили и небрежно, как собаке, плескали в миску.

И вот под вечер — он понял это по меркнущему небу за переплетом окошка, расположенного почти у самого потолка, тюрьма-то старая, темная, сырая, — в камере появился гость. Балданов узнал его почти сразу. Это был тот «важняк» из Москвы, с которым хозяин вел базар. Ну когда уделали тех двоих из «Аргуса».

Хозяин, бывало, определял некоторых из них в помощники к Михаилу, но Бурят, как правило, отказывался, предпочитая работать в одиночку. Может, поэтому и тот случай не вызвал в его памяти ничего, кроме злорадства. Крутые они! Вот и уделались, как последние сопляки…

А гость присел на край шконки, оглядел убогое и тесное помещение, покивал задумчиво, будто убедился именно в том, в чем был уверен заранее, и сказал:

— Ну вот и снова довелось встретиться, Михаил Санжиевич.

Бурят, сидевший у стола, равнодушно пожал плечами, словно ему было все равно.

— Вы догадываетесь, зачем я пришел?

— Не знаю и знать не хочу. А мы и незнакомы.

— Ну да, ручки не жали. Но в этом и нужды не было. Да и не будет. Дело Ващенко, скажу вам сразу, меня не интересует. Там все предельно ясно. Есть свидетельские показания, всякие сомнения развеяла экспертиза. Зря вы мужика убрали, ориентировку-то на вас прислали из Екатеринбурга, где вас отлично и давно знают и помнят, Михаил Санжиевич, Еще по тем временам, когда вы блистали на татами… А ведь недавно было, а?

Вам ведь всего тридцать три? Как Христу;.. А уже три ходки… И последнее дело… — Турецкий как бы принужденно вздохнул. — А у нас отменили смертную казнь, хотя черт его знает, куда время повернет… Но пожизненное вы себе обеспечили.

— Красиво лепишь, следак! — заметно пересилив себя, хмыкнул Бурят. — Да только нам — без разницы. Адвоката зови, да не любого, а на кого я пальцем покажу. Иначе слова от меня не дождетесь.

— А зачем мне ваши слова, вы подумали, Балданов? Мне ваши чистосердечные раскаянья не нужны. Во-первых, у вас на то духа не хватит, а во-вторых, Белкин, на которого вы, вероятно, рассчитываете, пошлет вас подальше. Гонорары ваши ему не нужны, у него, сами знаете, другой клиент, покруче. А потом, я разговаривал недавно с ним — ни боже мой! — Турецкий непринужденно рассмеялся. — Да ему и Кол ян запретит так-то уж откровенно светиться.

Вот такой легкий вроде, даже непринужденный, но чувствительный укол попал в цель. Заметил Александр Борисович, как напрягся Бурят, взгляд в стол упер.

— Видите ли, Михаил Санжиевич, я подозреваю, что никто с вами никаких отношений больше иметь не захочет. Дело-то ясное. Но несколько вопросов, если позволите, у меня к вам имеются. Честное слово, из чистого интереса. Могу?

— Валяй, — несколько отрешенно отреагировал Бурят, — если тебе не спится спокойно…

— Да у меня-то сон нормальный… Вот скажите — не для протокола, а просто самому хотелось бы знать, из чисто спортивного интереса… Вы заряд-то успели рвануть — там, возле козырька? Или это «пушка» сработала? Объясню вопрос, — заторопился Турецкий, заметив, как Бурят вмиг напрягся. — Эксперты, которых я вызвал из Москвы, все, что нам требуется для обвинительного заключения, уже выяснили. Но вот имеется там одна совсем незначительная деталь. Которая может все повернуть на сто восемьдесят градусов. Я не буду вдаваться в тонкости криминалистики, физических проявлений некоторых законов баллистики, но ведь по логике вещей, если произошло так называемое наложение ударных волн, вы понимаете?..

Бурят напряженно молчал. И Турецкий видел, что самое главное сейчас не подставиться нечаянно, а продолжать уверенно, как говорят уголовники, «лепить горбатого».

— То есть при подобном наложении основной, первоначальный, эффект волны, с одной стороны, как бы гасится, да?.. Но с другой — усиливается эффект наложения вторичного, так сказать, удара. Вы, я знаю, хорошо разбираетесь в этих делах. Так вот, выводы экспертов, которые, по подсказке Нестерова, вы знакомы с ним, тщательно исследовали склон и обрыв, откуда, по идее, шла первая волна, и высказали свои достаточно убедительные заключения. Сам взрыв мог роли не играть, ну рвануло — и рвануло, никакой беды бы и не было, если бы не сработало это проклятое наложение. Отсюда и такой трагический итог.

— Вы чего хотите сказать? — словно очнулся Бурят и даже на «вы» заговорил. — Что если бы там чего-то такое и взорвалось, про то мне неизвестно, то ничего бы и не случилось?

— Абсолютно ничего, — твердо заявил Турецкий. — А катастрофу вызвала ударная волна от выстрела «снежной пушки». Только вот зачем Нестеров произвел этот выстрел, мне до сих пор не понятно. И он ничего объяснить не может. Ну есть там… — Турецкий поморщился, будто вспомнил что-то неприятное. — Но это — не факт.

— А чего ж вы тогда сказали?… — Бурят не закончил фразы, но было понятно, что он имел в виду, конечно, слова следователя насчет «ясного дела».

— Так ведь то — эксперты, а криминалистика — наука хоть и точная, оперирующая исключительно достоверными фактами, но в некоторых экстремальных случаях может высказывать двоякие толкования. И уже от следователя зависит, какое из них выбрать в качестве доказательной базы. И никакой адвокат, даже самый крутой, — Александр Борисович непринужденно рассмеялся, — не сможет сдвинуть его с этой позиции. Опыт, Михаил Санжиевич, многолетняя практика. Вот так… Ладно, кое-что я все-таки понял.

Турецкий поднялся, а Балданов забеспокоился:

— А чего вы поняли, я ж вам ничего не говорил?

— Михаил Санжиевич, — Турецкий с легким упреком посмотрел на него, — ну вы, ей-богу, как ребенок! Я ведь и по глазам читать умею. И многие это хорошо знают. Чего вы думаете, зря, что ли, меня стали с ходу обхаживать Бугаев с Белкиным? Вопрос о моем назначении возглавить расследование гибели Орлова еще только рассматривался в президентской администрации, а ваш адвокат уже не слезал с моего телефона. Думаете, я по своей инициативе в эту вашу «резиденцию» поехал? Как же! Плешь проели, приглашая! Но это все мелочи жизни. А вот допрос Нестерова поставил, как говорится, все точки над «и». Так что можете мне не отвечать.

Турецкий пошел к двери и уже поднял руку, чтобы постучать в створку «очка», когда сзади раздался голос Балданова:

— Вы не спросили… А спросили б, я бы ответил…

— О чем спрашивать? — Турецкий обернулся.

— Ну… — растерялся Бурят. — Сами сказали… Взрывал или нет? Ничего я не мог взрывать… Этот козел виноват… он стрелял, я видел.

— Значит, подтверждаете, что были там? Ну в тот момент, когда садился вертолет губернатора?

Бурят не ожидал ловушки и задумался. Но ведь сам же только что говорил… А от разговора со следаком, как ему казалось, могло зависеть дальнейшее пребывание его на нарах — временно, как бывало не раз, либо — навсегда.

— Ну скажу, скажу, можете даже записать…

Турецкий неохотно вернулся к столу. Сел, почесал макушку в раздумье, потом достал из кармана сложенный лист протокола, авторучку и сказал:

— Давайте, задам вам несколько вопросов и занесу ваши ответы… Итак, вы были на месте падения вертолета в те минуты, когда произошла катастрофа?

— Не на самом месте, рядом.

— Хорошо, уточните, где конкретно…

Бурят, немного успокоившись, стал рассказывать. Про то, как они выпивали в балке у Нестерова, которого он знал, работая некоторое время назад под его началом. Ну так сложились обстоятельства. Чем занимался? Помогал производить взрывные работы на склоне хребта, выпрямляя будущую лыжную трассу. Из рассказов самого Генки знал о его «несчастной любви». История задела за живое. Вот и все. Потом, будучи уже здесь, поинтересовался, кто она да что. И ему такого порассказали, что ему стало просто жалко хорошего мужика, которого обманывает распутная баба. Ну вот, выпал случай, он и открыл Генке глаза, не думая даже, что информация вызовет жесткую реакцию у Нестерова. Ну драться не стали, но Балданов хлопнул дверью и ушел. Ну а дальнейшее получилось как бы само собой. Только ни о каких взрывах он ничего не знает. «Пушка» стреляла — это точно. И снегом все сразу закрыло. Может, поэтому пилоты и растерялись, врезались в провода, ну и… все остальное.

— А что за фотографии вы ему показывали?

— Какие фотографии? — насторожился Бурят. — Не помню я никаких фотографий.

— Вот эти. — Турецкий веером выложил перед ним «картинки», которые забрал у Нестерова и привез сюда Филя.

— Ах эти? А мне их кто-то дал… Ну и я…

— Ладно, — равнодушным тоном сказал Турецкий, ставя точку и придвигая записи к Балданову. — Прочитайте, подпишите, что все с ваших слов записано верно…

И когда формальность была соблюдена, он сложил лист и спрятал в карман, а затем добавил:

— Конечно, вы наверняка не сами эту туфту готовили. А фотомонтаж, прямо скажу, хреновый. Безграмотный. Мои специалисты смотрели — масса погрешностей, только дурак их сразу не обнаружит. Но если их ткнуть в определенный момент в лицо человеку, который находится в состоянии аффекта, результат может быть именно таким, на который вы и рассчитывали. Грамотно сделано. А на вас уже и без того целый букет статей висит: незаконное хранение оружия, вооруженное сопротивление при задержании. К тому же экспертиза произведет идентификацию найденной у вас взрывчатки и деталей взрывных устройств с теми, что были задействованы у Ващенко. Вернулись мы и к делу об убийстве Умгалеева. Помните взорванный автомобиль? Но это не ваша работа. Там был другой «исполнитель», который в последний момент отказался от своих показаний, мотивируя тем, что их из него попросту выбили на следствии. Но «заказчиком» в обоих случаях выступал Бугаев, ваш хозяин. Ему удалось в прошлый раз отмотаться, а теперь уже не удастся.

— Это почему же? — насмешливо спросил Балданов.

— В ваших интересах, Михаил Санжиевич, чтобы не отмотался. Он и так все на вас повесит. Я ж его, как свидетеля, достану и буду трясти, пока с него все груши не осыпятся. И никакой Белкин его больше не спасет, если почует, что жареным запахло. А оно все к тому и идет. Бугая, кстати, и примененная по отношению к вам пятьдесят седьмая статья, то есть пожизненное заключение, категорически не устроит, его спасение в исчезновении живого свидетеля, поэтому вы и до суда не доживете. Как это было проделано, если помните, и с «исполнителем» в деле Умгалеева. А вот когда он окажется здесь, сохранить вашу жизнь мы будем просто обязаны. И, должен сказать, мы умеем держать слово. Такой расклад. Понимаете, что получается? С одной стороны — Кремль и президент, а с другой — какой-то Бугай! Смешно ведь… Ну, поговорили…

— Я подумать могу? — спросил вдруг Бурят.

— Советую, — с улыбкой ответил Турецкий. — Все умные люди, перед тем как принимают важнейшее для себя решение, думают. А вы мне вовсе не показались дураком.

3

Агеев второй день встречал в аэропорту рейсы, прилетающие из Шушенского и Абакана. Он не знал, каким из них должен был прибыть Нестеров. Тот позвонил с базы и сказал, что вылетает сегодня или, в крайнем случае, завтра, смотря какой самолет подвернется раньше. Спросил, как себя чувствует Катя, и очень обрадовался, узнав, что гораздо лучше. Все разговоры на этом закончились. Вероятно, он добрался вертолетом в один из ближайших крупных населенных пунктов и стал ждать очередной оказии. Ну а уж позвонить и предупредить — на это ума не хватило…

Время шло, самолеты прибывали, но Нестерова среди пассажиров так и не было.

Филя уж подумал, что градобой, вполне возможно, осознал наконец всю меру собственной ответственности за гибель людей и испугался. А известие о том, что Катя будет жить, могло его лишь подтолкнуть на необдуманный шаг. В конце концов, ее он не убил, а на остальных ему наплевать.

А тут еще и сволочь Миша со своими провокациями! Явно ведь захочет всю вину свалить именно на него, Геннадия. Значит, для того, чтобы спасти любимую женщину, избавить ее от возможного покушения, освободить в конечном счете от боязни за свою жизнь, самым правильным с его стороны было бы раз и навсегда исчезнуть с ее горизонта. Ну, может, не навсегда, но — надолго. А что для этого нужно? Долететь до Абакана, а там… ищи-свищи ветра в поле! В том же Приднестровье работа всегда найдется по специальности…

Не верил Филя своим предположениям, но что оставалось делать? А терять время от рейса до рейса тоже не входило в его планы. Он позвонил на базу, там проверили и ответили, что Нестеров улетел еще накануне, а вот в каком направлении, никто сказать точно не мог — было несколько машин. И из МЧС прилетали, и дополнительную технику из центра доставили, и новая бригада электромонтажников прибыла. С каким из бортов убыл Нестеров, неизвестно.

Расстроенный Филя созвонился с Турецким и предложил ему согласовать с его «приятелем» Нефедовым возможность слетать в Шушенское. Жалко деньги-то платить! А так — служебная командировка.

Александр Борисович подумал и согласился, тем более что неотложной нужды в пребывании под боком Фили у него не было. Охрану в больнице осуществлял один Володя Демидов, а Сева Голованов теперь охранял только Турецкого. События начинали приобретать явную напряженность, и требовалась предельная осторожность. Нервы у Бугаева, похоже, были уже на пределе.

Об этом можно было судить из местной прессы и телевизионных программ.

В крае готовились очередные выборы в Законодательное собрание. Это помимо уже вступавшей в финишную стадию губернаторской гонки. Атмосфера накалялась. Народ был возбужден предстоящими политическими боями, и как-то теперь само собой отходили на второй план события, связанные с гибелью Орлова.

Вот ведь поразительное качество у людей! Стоит уйти даже громкой, сильной личности, и не просто покинуть мир, а трагически, как скоро выясняется этакая непреложная истина, что живое принадлежит живым. А мертвое — истории, лживой в любом случае, в зависимости от степени выгоды, определяемой, между прочим, самими же «историками».

В плане этих событий особое звучание приобрело недавно прозвучавшее сразу в нескольких печатных органах и по местному каналу телевидения выступление известного сибирского бизнесмена и мецената Николая Степановича Бугаева по поводу того, что он, учитывая многочисленные настойчивые просьбы сибиряков, принял эпохальное для себя решение баллотироваться в краевое Законодательное собрание. «Эпохальное» надо было понимать, как в высшей степени ответственное и продиктованное исключительно откровенными и неусыпными заботами о благосостоянии родной земли. О судьбе соотечественников. О кардинальном повышении жизненного уровня, особенно коренных народов края. И так далее, и тому подобное.

Казалось бы, обыкновенная предвыборная трескотня, направленная на привлечение к себе голосов избирателей. Позже в ход пойдет «огненная вода», особенно в местах компактного проживания этого самого «коренного» населения. Но за всей этой кампанией Турецкий видел откровенное и неприкрытое желание Бугая как можно скорее, на фоне непредсказуемо развивающейся ситуации, заполучить в собственные руки мандат личной неприкосновенности.

Он и раньше пробовал выкидывать такие «коленца», но, не получая массовой поддержки, быстро остывал. А сейчас, похоже, взялся всерьез. И даже собственную программу выдвинул для «всенародного обсуждения». Надо, конечно, знать своего врага, это понимал Александр Борисович, но, открыв очередную газету и пробежав глазами текст, не нашел в нем ничего, что указывало бы на оригинальность мысли или величие задач по «коренному улучшению». Обычный предвыборный пиар…

Но если Бугай успеет получить желанную неприкосновенность, тогда в деле о гибели губернатора можно будет ставить точку. Вряд ли Бугаю удастся собрать в ближайшее время необходимые документы для регистрации своей кандидатуры, списки голосов избирателей еще надо составить, а потом начнется их проверка, где компетентные люди обязательно найдут нарушения. Но, опять-таки, пока суд да дело, привлечь Бугаева к ответственности станет гораздо труднее. И уже совсем невозможно будет лишить потом его этой пресловутой неприкосновенности. Уж на такой шаг господа депутаты не решатся из сугубо личных соображений — ты проголосуешь, чтобы лишить, а потом с таким же успехом проголосуют и против тебя. Создай только ненужный прецедент! А о задержании Бугаева тогда и вообще речи не пойдет. Следовательно, надо торопиться…

И в этом смысле официальные показания Нестерова плюс признания Балданова оказали бы на выводы прокуратуры весьма существенное влияние.

Турецкому позвонил Фадеев и с некоторой даже растерянностью сообщил, что арестованный Бурят дал согласие сотрудничать со следователем Турецким.

— Чем вам удалось его взять, Александр Борисович? А он потом не откажется, как это у нас уже случалось?

— Так мы ж и сами собираем доказательную базу, Борис Сергеевич. А взял я его, как вы говорите, на том, что поклялся всеми святыми сохранить ему жизнь. Пока в тюрьме, а там — видно будет. Так что вы уж теперь и меня не подводите.

— Да бог с вами, Александр Борисович! Что вы такое говорите?

— К сожалению, и вы, и я, дорогой Борис Сергеевич, прекрасно знаем, о чем у нас идет речь. И это именно тот случай, когда мы должны оказаться на высоте. Если «исполнитель» решился-таки сдать «заказчика», значит, у него есть доказательства. И если этот Бурят поверил мне, то я готов поверить и ему…

4

Случилась одна из тех идиотских нелепостей, на которые человек просто не вправе рассчитывать. Тем более планировать…

Филипп к концу дня добрался наконец до Шушенского и прямо из порта по спутниковому своему аппарату стал названивать на базу, чтобы получить последние сведения о Нестерове. И там, в управлении начальника строительства, ему предложили переадресовать свой звонок в линейное отделение милиции на воздушном транспорте в Шушенском.

Филя находился рядом и потому, не скрывая своего удивления и, разумеется, тревоги, отправился в это отделение. «Корочки», представленные им, произвели должное впечатление, его проводили к начальнику. Молодой милицейский майор оказался сверхбдительным служакой, возможно, к этому его обязывала должность.

Когда Филипп понял, что тот собирается звонить ничуть не меньше, как в Управление кадрами МУРа, в Москву, он, смеясь, посоветовал ему не тратить время зря, а позвонить сразу начальнику, генералу Грязнову, и продиктовал его прямой телефон. А еще проще — позвонить государственному советнику юстиции третьего класса Турецкому, вместе с которым он расследует причины гибели губернатора Орлова. По указанию, кстати говоря, самого президента. Так что лучше всего сразу в Кремль и звонить. Там все в курсе.

Майор оценил важность посыла, подумал и спросил, что Филиппа — он глянул в удостоверение — Кузьмича привело к ним в отделение, какая нужда? Филя объяснил. Сказал про Нестерова, про свой звонок на базу, про их совет.

— Ах этот? — словно обрадовался майор. — А какое отношение этот алкаш имеет к вашему важному государственному расследованию?

Он почти цитировал Филю, при этом поглядывал насмешливо, и Агеев вдруг ощутил какой-то мистический, суеверный ужас. Он словно увидел наяву Александра Борисовича, валяющегося посреди помойной кучи с разбитым лицом. Смотрел же «кино»… Господи, неужели еще и Генка?! Но сдержал эмоции и сухо спросил:

— Где он? Что с ним произошло?

Усмешка стерлась с лица майора.

— А что может произойти с пьяным дураком, который лезет прямо под бампер такси? Которое, между прочим, в этот самый момент на приличной скорости подъезжает к аэропорту? Копыта в сторону — вот что. А если хочешь знать, где он, могу оказать посильную помощь. Где горбольница, в курсе? Вот там, в морге. Вчера еще отвезли. Документы его посмотрели, позвонили на строительство, сообщили. А чего еще делать?

— Скажи, майор, только как на духу, ты уверен, что наезд был случайным?

— Думаешь, он кому-то был нужен? «Заказали»? Не-е, таксей-то был пустой, торопился к пассажирам. До города не близко, а им тут частники здорово дорогу перебегают. Вот они и носятся как угорелые. Водитель тоже известен, можешь сам побеседовать. В данном случае на все сто виноват пешеход. Ну, раззява, бля, иначе не скажешь.

— Ас чего ты взял, что он алкаш?

— Да это не я, — немного смутился майор. — Медицина анализ делала, там что-то около шести промиллей этих.

— Так сейчас до пяти по закону за рулем сидеть можно.

— Ну не знаю, может, сидеть-то и при сотне можно, да ехать нельзя. А он пер как танк, причем даже не на пешеходной «зебре», а через площадь. Ну чего ты хочешь?

— Теперь уже поздно чего-то хотеть. А вещи у него с собой были?

— Сумка с документами, какими-то бумагами. Оттуда, — он кивнул в сторону окна, — со строительства, обещали подлететь забрать. Оставили в камере хранения. Будешь смотреть?

— Не только смотреть, но и с собой заберу. А тебе акт об изъятии оставлю.

— А что, важный человек был?

— Да как тебе сказать, майор. Он один из тех немногих, кто точно знал, отчего разбился вертолет губернатора вашего. Понимаешь теперь ответственность?

— Ё-о-о!

— Вот то-то… А теперь помоги до морга добраться. Сумку я. сам у тебя на обратном пути заберу. Сегодня же. Когда ближайший борт?

— Сегодня больше не будет, поздно. А завтра с утра…

— Ну, значит, завтра. Тут у вас, кажется, есть где переночевать?

— Это есть, вот только с билетами…

— А мне, майор, ваш Нефедов карт-бланш дал. Знаешь, что это такое?

— Ну, в общем…

— Вот и молодец. А тебе еще сегодня, скорее всего, позвонят и попросят лично проводить меня на посадку. Скажи своим ребятам, чтоб добросили до больницы, надо ж успеть застать там кого-нибудь… А еще дай мне номер машины того таксиста и напиши его домашний адрес…

В морге Филиппа провели к холодильной камере, выкатили носилки, на которых покоилось обнаженное тело Нестерова с изуродованным от сильного удара лицом и левой стороной груди.

— Несовместимо, — пробурчал мрачный санитар, и Агеев понял, о чем он. Ну да, ранения, несовместимые с жизнью, такой у них диагноз.

Санитар задвинул тело обратно в холодильник и показал на дверь соседней комнаты:

— Вещи — там.

— Ладно, — вздохнул Филя, — заберу по описи.

— А хоронить в чем? — заупрямился было санитар.

— В чем скажем, в том и будешь, понял? Пойдем, все мне покажешь. А если успел что утаить, мне тебя, мужик, будет жалко. Сечешь? И не торопись, еще вскрытие будет. Много еще чего будет…

А еще полчаса спустя он позвонил Турецкому и рассказал о том, что произошло еще вчера вечером на площади перед аэропортом…

Видел бы он в этот момент Александра Борисовича!

Турецкий тигром метался по комнате, а когда пробегал мимо стола, стучал по нему с такой яростью, что ножки едва не подламывались. Потом наконец взял себя в руки, рухнул на диван, сжал виски ладонями и стал думать.

А положение-то было — не ахти! Уже завтра он собирался начать работу с Балдановым. И показания Нестерова были бы ой как кстати!..

Но оставались же аудиозаписи его разговоров с Филиппом. И он подумал, что показания Бурята в конечном счете должны «перевесить», грубо говоря, свидетельства Нестерова. Ведь представляют действительный интерес для следствия лишь те эпизоды, в которых речь идет о конкретных делах, а таких в долгой записи всего два-три.

У него не было достойного выхода, кроме единого, который, впрочем, хотя никакой фальсификацией и не пах, однако сам по себе был, конечно, не очень чистым, не корректным, как выражается ученый народ. Но ничего другого не оставалось, и Александр Борисович вызвал Голованова, заявив ему:

— Усаживайся, включай магнитофон, будем с тобой в срочном порядке готовить протоколы допросов покойного Нестерова.

Сева так и отпал.

— То есть как?! — подумал и добавил: — А может, помогли?

— Филипп там работает. Наезд, несчастный случай, мать его! А у меня завтра Бурят на очереди!

— Понял. Но здесь же у нас все-таки не филькина грамота, — он засмеялся над неожиданно пришедшим в голову сравнением, — а серьезная работа нашего Фили… черт знает что… Значит, наверное, лучше оформлять не как официальный протокол допроса, а как его запись и расшифровку с согласия свидетеля. Оно имеется. Но как же его угораздило?

— Филя работает… — повторил Александр Борисович. — Там у Нестерова в сумке остались какие-то важные бумаги. Я не верю в приятные неожиданности, но все-таки, а вдруг? Позже позвонит, но давай и мы не будем терять времени. Да, а что же теперь с Катериной-то?

— Я бы ей ничего не говорил. До полного выздоровления. Уехал — и все. Пусть лучше разочарование в человеке, чем такой удар. Может не оправиться.

— С чего ты взял?

— Демидыч как-то сказал, что она начинает сиять, когда о Генке этом несчастном речь заходит.

— Они разговаривают?

— Ну… так… — И Голованов отчего-то смутился. — Больше о жизни…

— Понятно, что не о смерти!

5

Он чувствовал себя отвратительно, в первую очередь, потому, что знал — придется лгать. И при этом искренно смотреть в глаза, сочинять, чтобы у нее и тени сомнения не появилось. Отвратительная миссия! Но избежать ее тоже невозможно.

За прошедшие дни Катерина настолько окрепла внутренне, что суровая Ангелина Петровна даже разрешала ей немного сидеть. Правда, о переводе в общую палату речи пока не было, так просил Турецкий.

И вот теперь он сидел рядом с ее кроватью и на все лады пел осанну Геннадию Вадимовичу Нестерову. И было за что.

Прилетел Филипп и привез с собой сумку Гены. «Какие-то бумаги» оказались всего-навсего длинной, на десяток страниц, исписанных мелким, но четким, как у большинства военных почерком, исповедью Нестерова обо всех событиях, связанных с гибелью вертолета. И назвал он свой кропотливый труд — явкой с повинной, а в скобках — чистосердечным признанием. И буквально все, над чем трудились целую ночь напролет Турецкий с Головановым, Гена изложил самостоятельно и — то ли ему не отказало чувство юмора, то ли он решил, что так надо делать и в самом деле, — в конце каждой из десяти страниц стоял его автограф, с припиской: «Сделано собственноручно и без всякого давления со стороны, что и подтверждаю».

Хоть плачь, хоть смейся… Но первого хотелось больше.

Это он специально просил у Филиппа разрешить ему потянуть несколько дней, а не лететь сразу. «Явку» оформлял… дурак… чистая душа…

Но больше всего потрясла приписка в самом конце, сделанная на отдельной странице. Это чтобы ее можно было безболезненно вынуть из «протокола». Но — оставить на память.

«Если со мною случится что-нибудь неожиданное, хотя я надеюсь, что не случится и пронесет нелегкая, прошу передать Катерине Ивановне Пшеничной, что я, оформляя свою явку, думаю все время только о ней. И когда я ей говорил там, возле обломков машины, что лично виноват во всем, я клянусь, что не лукавил. Просто не знал тогда всех обстоятельств дела и еще был ослеплен. В чем искренно признаюсь. И прошу у нее прощения за все горе, которое доставил, совершенно того не желая. А еще я прошу простить мою вину и семьи тех, которые погибли. Я знаю, что простить все равно нельзя, и унесу свою вину в могилу. Геннадий Нестеров… апрель, Западный Саян».

Правильно ведь говорят, что в иных ситуациях люди могут предвидеть свою смерть. Видно, что-то происходит в мозгах либо в окружающей человека природе, если он вдруг задумывается… Ну какая, к черту, закономерность может просматриваться в том, что Генка махнул стопарь перед отлетом, чтоб меньше ощущать тряску на борту? Зачем он попер через площадь, когда в том не было необходимости? Куда он торопился? И, наконец, какого дьявола тот несчастный таксист, которого все равно затаскают за то, что сбил ненормального прохожего, гнал как сумасшедший на стоянку, где и без него было навалом автомобилей? Что он выигрывал, кроме кучи неприятностей на свою голову? И все вместе взятое — это и есть жизнь и смерть. А что у человека еще есть, кроме этих двух крайностей? То, что в середине?..

Нет, конечно, даже и не собирался сейчас показывать Александр Борисович Катерине эту «приписку». Он бы и саму исповедь не показал бы, но там имелось несколько эпизодов, которые Нестеров лишь затронул, а суть их теперь могла знать только ближайшая помощница Орлова. Вот с этой не самой благородной целью он и решил навестить больную. Попросит расшифровать отдельные моменты. Под протокол, естественно. Этих записей на аудио- и видеопленках было слишком много, чтобы впоследствии насиловать мозги несчастных судей, которым и без того придется делать очень серьезный для себя выбор. Их ведь тоже не оставят в покое…

Господи, куда ни плюнь!..

— Вот он тут пишет, — Турецкий сосредоточился на тексте и вернулся к прерванному разговору, — что в тот день вы были в сильно возбужденном состоянии, что и стало причиной вашей с ним ссоры. Вопрос к вам я бы поставил следующим образом: поскольку вы объяснили свой нервный срыв тем, что невольно присутствовали при встрече Орлова и Бугаева, скажите, что было причиной, в свою очередь, их ссоры? Или расхождений во взглядах, так?

— Это была не ссора между ними. Расхождений каких-то я тоже не назвала бы, поскольку они с самого начала своего знакомства и позже, во время некоторых совместных акций, никогда и ни в чем не сходились. Это первое.

— Да, я записываю.

— А второе заключается в том, что Бугаев явился, чтобы продиктовать Орлову его будущую программу. Это произошло, как я говорила, сразу после победы губернатора и его переизбрания на второй срок. Бугаев решил, что если он активно поддерживал Орлова во время избирательной кампании, то это дает ему право принимать за него решения. Это его буквальные слова. Но сказано было как бы в шутку… У него вообще иногда случаются странные шутки. Так, я помню, на одном из совещаний Андрей Ващенко, честнейший человек, умница, буквально сорвался и заорал на Бугаева. Смысл такой: чего ты лезешь не в свои дела, сукин ты сын? Это не твоя епархия, без твоих советов разберемся! Знаете, что тот ответил? Спокойным и даже равнодушным голосом он сказал: «Я бы хотел никогда больше тебя не видеть в моей Сибири». Представляете? И через месяц или чуть больше этот взрыв в самолете.

— Прекрасно, я записал. Такой вопрос: почему «гремел» генерал? Вы сказали ведь так?

— Да. Алексей Александрович в довольно резкой, даже грубой форме приказал мне оставить их в кабинете вдвоем. Я вышла. И услышала из-за двери, потому что слышно было очень отчетливо. «Я, — буквально рявкнул на Бугаева губернатор, — прикажу возобновить следствие! И больше ни один свидетель не пойдет у меня в отказ! Заруби это на своей…» — ну а дальше крутая такая матерная фраза. Он иногда разрешал себе выражаться попросту, как он говорил, по-военному. А Бугаев вылетел как из пушки. Я даже подумала, что Орлов дал ему пинка под зад, он мог. Вот то, что помнится… Вы извините, Александр Борисович, можно мне почитать это? — она взглядом показала на текст Геннадия.

— Если разрешите, потом, ладно? Это же теперь следственные материалы. А вы, пожалуйста, поставьте свой автограф вот здесь. Записано с моих слов и так далее… Спасибо. Последний вопрос, не для протокола. О чем вы говорили с Алексеем Александровичем в последние минуты, вы не вспомните?

— А я и не забывала… Дело в том… дайте мне, пожалуйста, водички… благодарю… Он вспомнил, что видел, как накануне ко мне приезжала из деревни Зарянка, с противоположного берега Енисея, директор литературного музея нашего Петровича. Жаловалась, что собственной зарплаты не хватает, чтобы платить за электричество в музее. Ну и прочее. Алексей Александрович как-то очень близко принял это к сердцу и сказал, что, когда вернемся… чтоб я сразу вызвала к нему директора Наташу, и он немедленно разберется со всеми проблемами. Стыдно, сказал… Я обрадовалась. Писатель на весь мир знаменитый, а все пришло в упадок. Никто не хотел помочь, только обещали. Когда в депутаты лезли. А потом забывали…

— Орлов был знаком с ним?

— Да, но они не сошлись… Характеры разные… Как странно, один был словно специально рожден для армии, для войны, а другой ее искренно ненавидел. И оба — сильные, мощные. Хотя между ними почти три десятка лет разницы. Не успели понять друг друга… А когда Петровича уже похоронили, у Алексея Александровича прямо с языка не сходило его имя. Цитировал его много, он, оказывается, прочитал его от корки до корки, всего! Я не ожидала такого… Но — тем не менее. Он и тогда, в последние минуты, говорил что-то… я не запомнила, потому что был этот страшный удар, а потом все смешалось… Но крик его как сейчас слышу. «Вспомнил!»— вот что он закричал… Подождите, но почему?.. Ой, что-то бродит вот здесь… — она пальцами пошевелила у висков. — Что-то очень для него важное… А-а, я, кажется, догадываюсь… Петрович тогда говорил, что люди не своим делом заняты. Вместо того чтобы Божье веление выполнять, помогать страждущим, они себе карьеры лепят. А еще сказал, что мы слишком гневим Бога, а он все спасает и врачует нас, прощает наши тяжкие грехи. И на вопрос Алексея Александровича, что бы он, находясь, например, уже на смертном одре, захотел бы пожелать народу, Петрович почти без размышления, словно ответ был готов давно, ответил: «Воскресения, воскресения, воскресения!» Вот так — три раза.

— А знаете, Катя, что я вам скажу? Дело в том, что мой коллега нашел тех людей, которые вас спасали, вытаскивали из-под обломков…

— Меня Гена вытащил…

— Да, мы это знаем… А Орлова достали эмчеэсовцы. Я с ними недавно виделся. Хорошие ребята, были просто в шоке от увиденного, но никто не растерялся… Из показаний Геннадия, не этих, а еще прежних, тех, что на магнитофон были записаны, нам стало известно, что Орлов в последние минуты жизни что-то им говорил. Но что? Вот и я уговорил их вспомнить. И вот то, что вы мне сейчас сказали, Катя, просто поразительно легло на то, что говорили спасатели. Но они просто повторили, как попки, не вникая в смысл сказанного, зато мне теперь ясно… Последняя мысль Алексея Александровича была такая: «Хорошо, что Петрович успел и не унес в могилу». И он несколько раз еще повторил, уже, видимо, в бреду, это самое «воскресение». Я теперь уверен, что он говорил о завете писателя, а ребятам послышалось «воскресенье», и они удивились. Потому что была среда…

6

— О, какая приятная неожиданность!

Турецкий резко обернулся и увидел, как из шикарного «мерседеса», остановившегося у ворот больницы, медленно и степенно выползал Зорий Августович Белкин.

Александр Борисович изобразил удивление и слегка развел руками, показывая, что ничего неожиданного вокруг себя не видит. Но Белкин уже вперевалочку шел к нему навстречу, Турецкий немедленно достал сигареты и стал старательно закуривать, теперь уже нарочито демонстрируя, что руки у него заняты делом. Зорий Августович остановился на расстоянии чуть дальше двух протянутых рук — тоже дипломат.

— Слышал, у вас появились некоторые успехи, Александр Борисович? — дружелюбным тоном спросил он.

— Это хорошо, что вы так считаете. Вы по делу в это узилище людских горестей?

— Дела подождут. Как вы изволили заметить, людские горести бесконечны, а жизнь коротка.

— Да вот, был только что поучительный разговор с одной замечательной женщиной…

— А позвольте угадать? — Белкин сделал таинственное лицо и сказал: — Вероятно, с моей клиенткой Катериной Ивановной Пшеничной? Не то?

Если бы сейчас ворота сами по себе зашагали прочь или если бы на голову с грохотом повалилась больничная стена, Турецкий изумился бы гораздо меньше. Большой силы воли потребовалось, чтобы спокойно спросить:

— Давно?

— Что, позвольте?

— Клиентка, говорю, давно?

— Ах это? Мелочи, Александр Борисович. Если пожелаете, готов ввести вас в курс дела.

— Пожелаю, — нарочито растянул губы в улыбке Турецкий.

— Так я с удовольствием. Видите ли, Александр. Борисович… — Белкин неуловимым и ловким движением подхватил его под локоть и, уже не отпуская, медленно потянул за собой к больничным дверям.

Александру Борисовичу больше там сегодня делать было нечего, и он даже с места не сдвинулся, так что и Белкину пришлось остановиться.

— И что же я должен видеть, господин адвокат?

— Вероятно, вы уже слышали из многочисленных сообщений средств массовой информации, что Николай Степанович Бугаев, с коим вы имели честь познакомиться… э-э, не без моей помощи, под напором требований сибиряков, ну и так далее, не буду разбегаться мыслью по древу…

— Да уж, хотелось бы, да и время позднее.

— Для каких-то забот — да, а для чего-то, вполне возможно, и нет. Так о чем я? Ну да, под напором и так далее, он согласился с их требованиями и решил выставить свою кандидатуру на ближайших выборах в местные сенаторы, как они себя именуют.

— Ну и что?

— Как? Александр Борисович! Это же событие! Наконец, в кои-то веки к законодательной власти придет тот, кому это, простите, положено изначально! Как говорит народ, по понятиям.

— Это бандиты так говорят, Зорий Августович, а не народ. Смотрите не ляпните где-нибудь случайно, ведь поколотят.

— Э-хе, а вы все тот же шутник…

— А меня никакая свалка не исправит. Ну так какая же связь между абсолютно бесцельными потугами вашего клиента и посещением больницы? Не понял?

— Так я ж к тому и веду! Мы с… э-э, Николаем Степановичем продумали тактику его предвыборной борьбы. В отличие от вас, я никаких особых сложностей не вижу. Но — тем не менее. Итак, мы договорились, что одной из первых пиар-акций, как принято теперь выражаться в публичных… э-э, выступлениях, будет та, во время которой мы заставим государство выплатить пострадавшим в аварии вертолета людям и родственникам погибших материальную и моральную компенсацию. Это будет очень правильным шагом, поскольку привлечет внимание властей к простым людям, о которых все забывают, едва добьются реальной власти…

— Это верно. Вместо помощи страждущим карьеры лепят…

— Вот видите, и вы со мной согласны!

— Нет.

— То есть как, не понял? Но вы же сами?..

— Это я процитировал слова одного писателя, покойного, к сожалению. Очень он не уважал этих, которые лепят карьеры. В чем с ним, кстати, был полностью согласен и покойный губернатор Орлов. Но вам это неинтересно. Так вы, надо полагать, принялись за исполнение своей миссии? А не боитесь, что вас погонят взашей? Это же будет очень некрасиво, Зорий Августович! Поверьте, я уже видел подобное. И хочу на прощание дать еще один, чисто деловой, совет. Не ходите к Пшеничной. Во-первых, вас туда никто не пустит без моего разрешения. А во-вторых, даже и не думайте попасть кружными путями. Один тут попробовал, так похоронили неизвестно где. Я серьезно. А своему клиенту передайте: не о том ему бы сейчас думать.

— Это почему же?! — Белкин вдруг воинственно выпятил грудь и пошел на Турецкого этаким фертом.

— Может не успеть, — тихо сказал Турецкий и, повернувшись, пошел к воротам…

Сказать-то он сказал, но, скорее, чтобы смазать самодовольному адвокату по физиономии — не в прямом, в переносном смысле. Но тот счел предупреждение несерьезным и решительно двинулся к входу.

Александр Борисович ухмыльнулся, отошел в сторонку, чтобы его на видели из «мерседеса», и закурил следующую сигарету, решив немного подождать.

Дело в том, что там, в реанимации, сейчас сидели двое — Сева и Демидыч, обсуждали свои дела, Денис их о чем-то попросил по телефону. Турецкого это не касалось. Но позвонить-то он им тоже мог, разумеется. Что и сделал.

И вот наконец дождался. Распахнулись сразу обе двери, и из тамбура слишком резво вышел, даже как будто слегка выпрыгнул, неожиданно резвый такой адвокат. Он споро сбежал по ступеням, обернулся, словно желая что-то крикнуть, но передумал и уверенным шагом, непринужденно размахивая полами длинного плаща, направился к машине.

Когда он отъехал подальше, Турецкий набрал номер его мобильника:

— Зорий Августович, попробуйте для начала помочь с пенсиями семьям погибших. Но только не перестарайтесь, ведь точно поколотят. Всегда ваш…

Загрузка...