Прощай генерал… прости!

1

До чего ж все-таки своеобразная публика — эти бандиты!

Хотя зачем так уж резко и безапелляционно? Уголовники — да, но совсем не обязательно, чтобы сразу — бандиты. Однако очень уж неприметна тут грань. От предложений и уговоров, которые, естественно, не могут длиться вечно, легко и просто перейти к угрозам, конкретным действиям — и вот уже стерлась, вовсе исчезла та грань…

И конечно, какие претензии предъявлять, к примеру, тому же Сергею Сергеевичу Нефедову лишь за то, скажем, что его самолет, в который он, в качестве хозяина, пригласил московского следователя, оказался набит «под завязку» публикой явно уголовного свойства? Вот разве что на бычьих шеях у них отсутствовали золотые цепи — «голды», в палец толщиной, но, говорят, эти штуки вроде бы уже выходят из моды. Но перстни — печатки из «металла желтого цвета», как заметил бы эксперт-криминалист, — были почти у каждого. И спортивные штаны с традиционными кроссовками.

Или, может, ты совсем не прав, Турецкий, и никакие они не уголовники? Встречается ведь иной раз этакий тип: посмотришь — бандит бандитом, а вникнешь — милейший человек с тонкой и ранимой натурой. Разве что «портретом» не вышел. Ну так это ж не он, это, значит, родители плохо старались…

Но в данном варианте, кажется, никаких оправданий ни от кого и не требовалось, ситуация говорила сама за себя. А эти типажи давно примелькались, даже стали по-своему навязчивыми. Ну а что ж остается российскому обывателю, если все без исключения программы телевидения отдают предпочтение людям именно этой «профессии»? Если сегодня наши дети готовы пойти не в космонавты, не в учителя там или врачи, а в бандиты? Разве Не понимают взрослые дяди с того же телевидения, что делают, совсем дурные они? Еще как понимают, но… ничего не могут противопоставить, ибо идея общественного превосходства братана, живущего пусть и короткой, зато неповторимо яркой жизнью, щедро оплачена, а деньги нынче — все!

Такие мысли все чаще навещали Александра Борисовича и вызывали уже не душевный протест, а, скорее, тоску и скуку, «замыливая» не глаза, а мозги, если уместно выразиться подобным образом.

Братва между тем гудела, шумно делясь какими-то своими, недоступными посторонним, впечатлениями. Громко хохотали, кричали и вообще вели себя как дома, народной «малине». Естественно, ведь они-то друг друга знали и общались соответственно. Вот разве что, пока самолет набирал высоту, не бродили по салону, не распивали спиртные напитки и не раскачивали машину. Хотя, вероятно, и до этого оставалось уже недолго. Турецкий чувствовал себя не то чтобы неуютно, но, скорее, неким чужеродным телом в этой среде, которая, кстати, пока не проявляла к нему явной враждебности. Но он все равно пожалел, что уселся тут, в середине общего салона, а не прошел вперед, в тот отсек, где собрались немногие, как их называл Нефедов еще в порту, «местные генералы» — всякие управляющие, директора, банкиры, а по сути, хозяева края. Уж с ними-то лететь — куда более тяжкое испытание, которого вовсе не собирался устраивать себе старший следователь Генеральной прокуратуры. Странно было другое — им, похоже, совсем не мешало соседство буйной «братвы». А может, свыклись? Или в крае возник-таки тот самый конгломерат из властных и криминальных структур, который пытался разрушить, но, кажется, так и не преуспел в своих замыслах покойный ныне губернатор? И жертвой которого, по всей вероятности, стал? Вопрос хоть и на поверхности, однако требует, не только серьезного осмысления, но и неоспоримых доказательств. А их нет. И они, эти структуры, сделают все, чтобы и не было…

Во всяком случае, вести бесконечные беседы на эту и подобные темы с людьми, которые в данный исторический момент наверняка мыслят себя вершителями судеб всей Восточной Сибири, если не круче, пока не входило в планы Турецкого. А они бы, такие разговоры, естественно, возникли. Но не потому, что кто-то из «генералов» захотел бы вдруг выслушать, что думает по поводу случившегося посторонний человек, а исключительно с целью высказать свое собственное, непререкаемое мнение. Впрочем, послушать-то можно, да только не в их «дружной» компании, где наверняка уже традиционно и рюмочки звякают, и хлебцы намазываются свежей икоркой. Господи, сколько уже тысяч километров налетал в таких вот компаниях Александр Борисович! Посчитать бы… Но, опять-таки, зачем?

Нет, конечно, можно было встать и покинуть эти шумные, галдящие массы и перейти в передний салон, но теперь этот его шаг выглядел бы неким вызовом, а к чему? Тем более что и «пацаны» не пристают с расспросами, не лезут с советами и вообще не замечают случайно затесавшегося в их среду чужака.

Через полчаса полета к Александру Борисовичу подошла довольно милая молодая женщина, на которую немедленно обратили внимание все эти «безбашенные» пассажиры и кинулись с весьма сомнительными комплиментами, на что она реагировала поразительно спокойно, без всякого раздражения, даже немного игриво, видно, ей такое не впервой, и передала Турецкому приглашение начальника управления пройти в кабину пилотов. Он сперва подумал: на кой черт ему это? Потом вспомнил, что лететь придется несколько часов, а выдерживать продолжающийся гам, основательно поддерживаемый теперь щедрым пивком, которого у всех в салоне оказалось в достатке, значило подвергать себя серьезному испытанию на прочность. Соседи попробовали было сунуть и ему, по-простому, по-свойски этак, открытую бутылку «Бочкарева», но он сухо отказался, и после этого больше не приставали. Возможно, до поднятия, как говорится, определенного градуса. И он принял приглашение Нефедова.

В первом салоне, как он и предполагал, «разговлялись», и градус был, вероятно, уже достаточно высоким. Но никто на Турецкого не обратил внимания — мало тут ходит всякой обслуги! Зато в пилотской кабине все, словно по команде, повернулись к нему, посыпались сдержанные приветствия. А Нефедов обратился к сопровождавшей его стюардессе:

— Томочка, сооруди-ка нам по чашке кофе, ну, ты понимаешь…

— Сей момент, Сергей Сергеевич, — улыбнулась она. — А вам, командир, как обычно? — обратилась она к первому пилоту, сидевшему в левом кресле.

Тот кивнул, не оборачиваясь.

— Командир не пьет ничего, кроме крепкого чая, — объяснила она Александру Борисовичу. — А вам коньяк — в кофе или вы предпочитаете отдельно?

— Коньяк? — удивился Турецкий.

— Да, самую малость, — чуть раздвинув большой и указательный пальцы, «обозначил дозу» Нефедов, — исключительно для здоровья. Но если хотите, можно и отдельно.

— Нет уж, я как и вы. Можно присесть?

— Пожалуйста, — словно спохватился Нефедов, показав на кресло рядом с собой. — Я хочу познакомить вас, Александр Борисович, с экипажем. Грех хвалить своих, но тут я стараюсь быть максимально объективным. Во-первых, все они — отличные ребята и замечательные летчики, а во-вторых, прекрасно знают Гришу Султанова и его товарищей. И если хотите выслушать мнение профессионалов, то… ради бога, как говорится. А то мне показалось, что вы немного оглохли там от своих соседей. — Он засмеялся. — Они вас еще пивом не накачали? Способны, ох способны!

— А я как раз хотел спросить, чья это братва такая? Как-то не стыкуется…

— Да вы что, Александр Борисович?! — прямо-таки изумился Нечаев. — А где же ваш хваленый глаз-ватерпас? Так, я слышал, про вас говорили? Посмотрит разок — и все, гаси свет. Вы что, в самом деле решили, будто я набил свой самолет «братанами»? Да бог с вами! Хотя, с другой стороны?.. — Он снова засмеялся и развел руками. — А чего вы, собственно, хотите? Моду — на лица, на одежду, на все остальное, включая поведение, — нам теперь диктует центральное телевидение. И если вы себе в Москве представляете нашего героического современника именно в таком вот виде, похож, к примеру, на артиста из сериала про «Бригаду», и премии им за это всякие даете, то почему же, извините, и нам, в сибирской глубинке, думать иначе? Нет, я вас разочарую. Это все наши сибирские работяги — из Ачинска, Железногорска. Руководство ж, по обычаю, предпочитает для собственного отдыха «бархатный сезон» либо внесезонные Канары с Багамами, а рабочий человек ждет, когда удача выпадет. Или когда заказы не поступают. Две бригады из отпуска возвращаются. Я их в Москве подобрал, со средствами-то уже у них туговато, сами понимаете. Как в лучшие советские времена… Помню, бывали случаи, когда и сам ловил попутку. Либо «бомбил» начальство телеграммами: «Срочно двести, вернусь, отработаю». Не так разве?

Он вдруг смущенно улыбнулся, отчего Александр Борисович немедленно проникся к нему искренней теплотой и симпатией. Подумал: наш человек, в смысле свой, без подлянки в душе и желания казаться лучше, чем ты есть на самом деле. С таким можно иметь дело. Хотя еще позавчера он почему-то вызывал определенную к себе настороженность. Но оно в принципе объяснимо, все же атмосфера была не совсем та…

И еще он мысленно усмехнулся по поводу такого некрасивого собственного прокола с братками. Это ж надо? И ведь пивко-то они, от которого он решительно и, вероятно, излишне резко отказался, поди, предлагали от чистого сердца, от широты, так сказать, домой ведь летят… Эх, нехорошо…

— А про ватерпас-то от кого, если не секрет, слыхали? — небрежно кинул вопрос Турецкий: очень ему интересно было знать, каким путем распространяются слухи.

— А-а, вы про это? — прямо будто расцвел Нефедов. Он немного помялся, словно бы не решаясь сказать правду. — Тут вообще-то такая история… Все теперь на нашем управлении сходится, как вы знаете. А Валерий Леонидович, председатель аварийной комиссии и он же — начальник Службы безопасности полетов в нашей системе, Найденов, наверняка ведь помните его фамилию?..

— Помню, — чуть улыбнулся Турецкий.

— Ну вот, он и заметил, как бы между прочим. Турецкого, говорит, на вас на всех — и влепил крепкое словцо — не хватает. Ну мы — кто таков? А он — вот у кого глаз! А тут не прошло и двух дней, как мы узнали о решении Генеральной прокуратуры. И откуда все пошло. Я поинтересовался у Валерия Леонидовича, и он ответил, что вы с ним в прошлом году по одному делу пересекались, тоже в связи с авиационной катастрофой.

— Да, это когда Алексей Мазаев во время летных испытаний погиб. И всех чертей ему на шею повесили… А после Героя присвоили… посмертно… было такое. Действительно, пересекались[3]. Только ведь не я один старался, там и его веское слово свою роль сыграло…

— Вот, значит, он вас и запомнил. В том плане, что вы «козла отпущения» не ищете.

— Значит, вы полагаете, что в данном деле экипаж Султанова представили именно этими «козлами»? А куда же ваш досточтимый Найденов смотрел? Он Мне показался человеком мудрым.

— Так ведь в чем хитрость-то? Комиссия еще не сделала и тем более нигде не опубликовала своих окончательных выводов. Зато все, без исключения, средства массовой информации о них откуда-то знают. Все причастные и непричастные к делу. И, вот ведь в чем главная беда, активно поддерживают не существующие еще как бы выводы! Общественное мнение создается, вы понимаете? Идея, овладевшая массами, чтоб ее… Вы внимательно читали материалы, которые собрало следствие? Извините за такой наглый вопрос.

— А чего ж в нем наглого-то? Очень даже логично. Скажу больше, свое присутствие в данную минуту здесь, в кабине пилотов, я могу представить так, что вы были бы, мягко говоря, не против того, чтобы я попросил членов экипажа высказать их профессиональное мнение о погибших товарищах, верно?

— Ну-у… — протянул Нефедов, неопределенно пожимая плечами.

— Я и не возражав, напротив, буду благодарен за искренние, а главное, объективные оценки. Это — первое. А насчет второго? Вот тут и загадка возникает. Уж не ваш ли Найденов и высказал идею подключить меня к данному расследованию? Послушайте, к чему я клоню. Если это так, а не иначе, получается, что Валерий Леонидович не верит ни единому выводу комиссии, которую сам же и возглавляет? Такое разве возможно?

— Трудно представить…

— Трудно! А вот я вообще не представляю, чтоб этому вашему многоопытному, извините, волчаре посторонний ватерпас вдруг понадобился. Это если судить по вашим словам, Сергей Сергеевич. Хотя, если честно, встречался я с председателем аварийной комиссии всего лишь дважды и практически оба раза на бегу. Так что и составить друг о друге стоящие впечатления нам вряд ли бы удалось.

— Тем не менее, как видите…

— Да вижу, — с печальным выражением лица кивнул Турецкий, принимая из рук Тамары вполне приличную чашку с горячим кофе, пахнущим хорошим коньяком. — Но что-то у меня в голове все равно пока не связывается…

— Ваше здоровье, — поднял и свою чашку Нефедов. — А разве нельзя представить себе, что до сих пор расследование опирается главным образом на факты, добытые местными оперативными работниками, которые всего-то и смогли допросить оставшихся в живых пассажиров? Тех, что наверняка пребывали еще в шоке? Так о чем же они могли внятно рассказать? Ведь действуя подобным образом, можно доказать что угодно и выдвинуть любую, удобную кому-то версию? Я правильно употребил термин?

— Кому она удобна, по-вашему?

— Э-э, Александр Борисович, а это уже не моя епархия…

— Вот то-то и оно, дорогой мой генерал… — вздохнул Турецкий и одним глотком допил хорошо разбавленный коньяком кофе.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Нефедов. — Если хотите, можем устроить завтрак пораньше.

— Благодарю, я перекусил перед отлетом, так что, видимо, ваше расписание ради моей персоны нарушать не стоит. А вот как чувствую? Как в осаде. Как будто обложили со всех сторон и чего-то от меня ждут. А чего?

Готовых выводов? Но откуда они у меня могут появиться, если я еще толком сам ничего не знаю и не видел? Придется встречаться и разговаривать с каждым, кто выжил после катастрофы. И вот вы, кстати, в этом смысле очень могли бы мне помочь.

— Вопросов нет.

Турецкий усмехнулся:

— Это вы сейчас так говорите, Сергей Сергеевич. Подождите денек-другой, появится ясность. И, боюсь, вам начнут настойчиво не советовать оказывать мне посильную помощь. Но ведь все равно придется, вот какое дело! Ну а теперь, раз уж выпала такая возможность, я хотел бы и вправду задать несколько вопросов членам вашего замечательного, надо полагать, экипажа. Давайте-ка, друзья, по очереди и не торопясь, расскажите мне, что вы сами-то думаете по поводу падения вертолета?..

2

Осадное положение, которое поначалу вроде бы в шутку обозначил для себя Александр Борисович, оказалось вовсе не шуткой, а самой что ни на есть обыденной реальностью.

Уже с первых минут пребывания на сибирской земле, с того мгновения, как его нога коснулась бетонной плиты аэродрома, он ощутил вдруг себя словно под плотным колпаком всестороннего внимания. Нет, на него не были в упор устремлены десятки глаз или там оптических приборов, фиксирующих каждое движение, всякий взгляд в сторону, но ощущение этого постоянного наблюдения за собой, что, в общем-то, было далеко не новым в его профессиональной деятельности, как с ходу появилось, так больше и не отпускало. А как ты его чувствуешь, ни анализировать, ни тем более кому-то объяснять не стоило. Спиной ощущаешь такие вещи.

И так было теперь везде — в аэропорту у трапа самолета, где его встречал важный, но вежливый господин в форме полковника юстиции, оказавшийся заместителем прокурора края; в машине, которая ему была предоставлена той же прокуратурой на все дни его пребывания здесь; в reception отеля, этакого «Хилтона» местного разлива, где дама-администратор, с впечатляющими и вызывающими пристальный интерес формами, нарочито внимательно изучала его служебное удостоверение и командировочное предписание с автографом Генерального прокурора Российской Федерации; ну, и, само собой, в шикарном номере-полулюксе, с поистине сибирским гостеприимством обставленном тяжелой, антикварной мебелью, куда его, теперь уже явно не без собственного интереса, проводила кокетливая горничная. Оно было очень заметно, ее внимание. Хотя, возможно, и совсем иного рода. Но разве это так уж плохо? А если грамотно распорядиться своим временем, то полезность пребывания в Сибири можно «усугубить» и чем-нибудь весьма пикантным и приятным.

Даже в туалете не пропало ощущение, будто твою спину сверлит чей-то напряженный взгляд. Ну, черт бы их всех побрал! Нет, ребята, давайте лучше жить дружно!.. А то вам же хуже…

Впрочем, картина была традиционной — без пристального внимания местной власти он отныне, что бы кругом ни происходило, не останется. Значит, надо было немедленно предпринимать некоторые усилия в том направлении, чтобы освободить часть своих возможностей для дела, а другую часть вынужденно подарить сторонним наблюдателям, которые и будут фиксировать все его передвижения — как по городу, так и вне его.

Знакомый с обычаями всех традиционных служб, заинтересованных в том, чтобы постоянно находиться в курсе дел и, желательно, планов подопечного, Александр Борисович не стал откровенно демонстрировать свое желание проверить номер на наличие подслушивающих и подсматривающих средств, которые наверняка здесь уже имелись. Он сделал вид, что никакие подобные «штучки» его совершенно не интересуют. Однако и «занятый наблюдениями народец» тоже не следовало упускать из вида. Вот он и позвонил в краевую прокуратуру, сообщил, что прибыл благополучно, что его отлично встретили и разместили и теперь он готов приступить. Иными словами, прибыть к руководителю оперативно-следственной бригады, чтобы вплотную заняться изучением собранных материалов.

Он еще подумал, что здешние «деятели» поступили вполне логично, не отправив в аэропорт для встречи московского гостя этого руководителя. Зачем с ходу давать «важняку» возможность идти на обострения? Станет еще вопросы задавать. Советы высказывать о деле, в котором сам покуда, ни ухом, как говорится, ни рылом… Вот ты приедешь в «присутствие», разберешься, не торопясь, в материалах следствия, а мы пока посмотрим, кто ты таков и чем дышишь. И дальше видно будет, насколько ты контактен и куда простираются твои прокурорские амбиции.

Отвечая теперь на вежливые вопросы прокурора, Турецкий сообщил и о дальнейших своих планах до конца дня. Это следовало сделать открыто, чтобы отчетливо слышали все, кому требуется быть в курсе. Остальные же разговоры-переговоры отныне будут вестись только из тех мест, где «прослушка» исключается полностью. Что ж, осада так осада! Вот и начнем действовать применительно к искусственно созданным условиям.

И первым абонентом Александра Борисовича стал директор частного охранного предприятия «Глория», находящегося в Москве, на Неглинке, Денис Грязнов, племянник начальника МУРа Вячеслава Грязнова, старого и закадычного друга Турецкого. Номер его Александр Борисович набрал, находясь внизу, в холле отеля, где для неотложных нужд проживающих был специально отгорожен красиво оформленный застекленный павильончик лекарственно-парфюмерного назначения. Заодно Турецкий решил купить и флакон с пеной для бритья — старый, который он захватил из Москвы, больше шипел и плевался, нежели выдавал пену. За прилавком находилась толстая и ленивая девица, которой было все едино, чем торговать — парижской пеной для особо чувствительной кожи или презервативами. Она выдала покупку, отсчитала сдачу и безразлично отвернулась к окну. Что и требовалось. А Турецкий, отойдя в угол павильона, быстро соединился с Денисом.

Накануне вечером, предвидя всякого рода трудности, которые могут возникнуть в провинции, Александр договорился с Дениской, что, когда понадобится, тот сразу откомандирует в его распоряжение одного из своих сыщиков. С ними Турецкому приходилось работать не раз, и он превосходно знал все их многочисленные достоинства. Поэтому и вступать в долгие объяснения сейчас тоже не требовалось.

— Ты, дядь Сань? Молодец, вот по этой трубе и соединяйся со мной, прокола не будет. Ну что, окружили? Вниманием, я имею в виду?

— Дай хоть слово вставить! — сделав вид, что сердится, сказал Турецкий. — Мой номер семьсот тридцатый. Люди слишком даже заботливые. Хотелось бы проверить насколько, все понял?

— Так точно! — засмеялся Денис. — Кого прислать? Могу Севу, либо Филиппа, на выбор. И как срочно?

— Наверное, Филю, он в этих краях уже бывал. Город знает, да и неприметнее все-таки будет. А по поводу срочности… Хоть и завтра, а я подумаю, как оформить частное расследование. Вы ж не благотворительная организация, верно?

— Это точно, дядь Сань. Тогда до завтра?

— Давай, я буду весь день в прокуратуре.

— Он прилетит, устроится и сразу выйдет на связь. А тебя, между прочим, провожали, не заметил?

— Просто не обращал внимания. Впрочем, я и не сомневался. Тут складывается аналогичная картина. Это Филиппу для сведения. Постой, а ты-то откуда знаешь?

— Дядька попросил присмотреть.

— А-а, тогда понятно. Ну, привет дядьке. Жду гонца.

Турецкий засунул маленький мобильник глубоко во внутренний карман, а на пояс повесил другой, тот, номер которого был известен даже адвокату Белкину. Вот его-то и пусть засекают, если им очень надо. А сам адвокат, по всей видимости, появится тоже завтра. Как, вероятно, и полковник Рейман, и вдова генерала, и прочие лица, с которыми предстоит поработать с разной степенью интенсивности.

Служебная «Волга» с неработающей мигалкой ждала у подъезда отеля. Александр Борисович сел рядом с водителем.

— Поедемте в вашу контору, — беспечно сказал он, обернулся и увидел, как следом за ними, со стоянки от торца отеля, немедленно тронулись синие «Жигули». Ну да, сидеть на «хвосте» у московского «важняка» в «ауди» либо в «БМВ» даже для местного криминала, открыто похвалявшегося тем, что власть в городе и крае практически всегда принадлежала ему, все равно выглядело бы слишком наглым вызовом. А так — обычные дела. Но до прибытия господина Белкина — ни с кем никаких контактов. Потом видно будет…

3

Старший следователь по особо важным делам Главного управления Генеральной прокуратуры по Сибирскому федеральному округу, старший советник юстиции, то бишь полковник, Юрий Матвеевич Серов, рано располневший и облысевший мужчина, встретил гостя не то чтобы без пиетета, положенного хотя бы в отношении генеральских погон, но с настороженностью и одновременно заметной небрежностью в обращении. Не вышел навстречу в приемную, когда секретарша доложила ему о прибытии «важняка» из Москвы. Изображая невероятную занятость, неохотно оторвал от стула толстый свой зад и протянул через стол, заваленный папками с документами, вальяжную, ленивую руку. Вот ведь, черт его знает, глянешь в первый раз на человека и сразу чувствуешь к нему антипатию. Или они тут, в своем федеральном округе, и вправду представляют себя удельными князьями, на которых даже у царя-батюшки управы не находится? Зря, ей-богу, напрасно. Местечковый гонор никогда и никого к добру не приводил.

Так решил для себя Турецкий и избрал соответствующую тональность для дальнейшего разговора. Не идя, однако, и на откровенное обострение. Ведь, возможно, как это нередко случается, у этих местных деятелей просто срабатывает застарелый синдром против «варягов», которые являются в их заповедные края лишь затем, чтобы отнять лакомую добычу? «Володеть ими», как выражается летопись? Тогда, понятно, кому ж захочется делиться с трудом добытой славой? Либо кое-чем, гораздо более существенным, что с оной напрямую связано? Но слегка щелкнуть по носу все же следовало.

— Поразительная вещь, коллега, — закуривая без разрешения хозяина достаточно приличного по прокурорским меркам кабинета и рукой отгоняя струйку дыма, начал Александр Борисович, — в материалах, представленных вами в Генеральную прокуратуру по прямому указанию, насколько я понимаю, вашего федерального прокурора, выводы следственной группы можно рассматривать как окончательные и пересмотру не подлежащие. Несмотря на то обстоятельство, что аварийная комиссия фактически не дала до сих пор своего официального заключения. Разве выводы столь авторитетной комиссии не являются для вас решающими в таком деле? Вы полагаете, это правильно? Или у вас имелись свои собственные неопровержимые аргументы, которые пока просто не отражены в деле?

— Вы прибыли сюда специально для того, что выяснить только этот вопрос? Или у вас появились серьезные, действительно стоящие, возражения против конкретных выводов оперативно-следственной группы? — Показалось, что Серов слегка, едва заметно, ухмыльнулся с этаким вызовом.

Ишь ты, а ему палец в рот не клади! Неужто так прочно чувствует своей задницей стул, на котором восседает? Или нарочно нарывается на скандал, чтобы обернуть его себе на пользу? Вот, мол, явился не запылился, все сам наперед знает, а у нас своя голова, и чужие нам без надобности… «Не-а, — сказал себе Турецкий, — ни хрена у тебя, дружок, не выйдет…»

— В связи с вашим вопросом я вспомнил, коллега, байку одного моего приятеля, известного актера… В прошлом, как мы сегодня говорим, столетии еще было. Приехал в хороший провинциальный театр, ну, скажем, в Ярославль, где свои вековые традиции, новый режиссер. И затеял он ставить классический спектакль про царя, бояр, ну и все такое прочее. Вроде «Царя Федора Иоанновича» Алексея Константиновича Толстого. А один из старейших на театре актеров и говорит ему, молодому режиссеру, что пьеса эта — для них не открытие, ставили уже, бывало, великих стариков тоже помнят, которые режиссировали спектакль. Но новый не слушает, все, говорит, будет теперь иначе, как я вижу. Даже трон, говорит, царский поставим не традиционно в левый, а в правый угол. Да неудобно нам так, возражают актеры и на те же традиции ссылаются. Ничего, зато мне удобно, а вы привыкнете. Короче, перестроил он все мизансцены по-своему, отрепетировали и вышли на премьеру. И вот, когда дали занавес, вышел вперед тот самый старейший из них, что главного боярина играл, и говорит: «А теперь, бояре, поставим трон на место». И передвинули его в тот угол, в котором привыкли видеть. А режиссера, рассказывают, тут же инфаркт хватил.

Серов хмыкнул, и на миг в нем даже появилось что-то живое, в смысле человеческое.

— Значит, вы приехали определить трон на место, так вас следует понимать?

— Вот теперь я готов поверить, что мы сработаемся. То есть сумеем найти общий язык. Занять единую точку зрения, если хотите. Чтобы в конечном счете выполнить личное поручение нашего президента. Но только совместными усилиями, коллега, с вашей помощью. Сами понимаете, задания подобного рода принимаются исполнителями как данность, что совсем не исключает активного проявления личной инициативы.

— Возможно, — Серов пожевал губами, поморщился, как от чего-то горького во рту, а может, от дыма сигареты, — вам наверху, в столице, и представляется ясным как белый день… И вы уже имеете свой, единственно верный, взгляд на причины и следствия данного события. Повторяю, но не утверждаю, возможно. Однако, если вы внимательно и непредубежденно ознакомитесь с показаниями потерпевших, могу вас уверить, что ваши соображения практически ничем не будут отличаться от моих. Готов поспорить, извините, но вы сами избрали такой стиль общения.

Ну, молодец! Ну, артист!

— Так я ж вот и прилетел… ознакомиться. Атмосферу понять, почувствовать на собственной шкуре. Иначе бы просто вызывал вас к себе в Генеральную вместе с делом. В одну дуду, значит, дуют? А чего так дружно, не задумывались? А вот я задумался. После того как получил довольно-таки лестное предложение от некоторых… людей — ну, за то, чтобы не ворошить подробностей катастрофы, спустить, так сказать, дело на тормозах. Но разговор-то у нас был как бы прикидочный, требовались некоторые уточнения, детали. Вы-то небось тоже что-то подобное… проходили, да? И определенное давление, поди, испытали? Или пока нет?

Серов пожал плечами — понимай как хочешь. Но при этом быстро, словно украдкой, взгляд его метнулся по сторонам. Ага, и тут, выходит, приготовились? Или это он еще не дозрел до честного ответа? Если вообще когда-нибудь дозреет, судя по тому, как лысая его макушка стала тонуть в пышных плечах. Не ожидал столь откровенного и даже циничного признания?

— У нас здесь довольно сложные условия работы… — неохотно пробормотал он. — Сибирь — это вам не Москва. Тут свои законы правят.

— Это уж мы понимаем, не первый год замужем, — кивнул Турецкий. — Но давайте с вами, Юрий Матвеевич, договоримся следующим образом. Вы мне передаете для ознакомления все ваши наработки, определяете тихий угол в вашем доме, где бы я мог устроиться, побеседовать с людьми, допросить, кого посчитаю нужным, и обеспечиваете городской телефонной связью — звонить же станут, зачем ваших сотрудников обременять, верно? А потом мы с вами вдвоем обсудим, подумаем, как действовать дальше, и… словом, договоримся. Нужно будет — помощь потребуем, не откажут ведь? Да я так уже понимаю, что нам многие местные лица искренне готовы помочь доблестно завершить расследование. Или я не прав?

— Еще как готовы! — хмыкнул Серов, но Турецкий не принял, точнее, сделал вид, что не понял его тона.

— Вот и славно. Так куда вы меня?

Для «посланца президента» нашелся не угол, а вполне приличный свободный кабинет. С негромко работающим холодильником, в котором стояло несколько пластиковых бутылок местной минеральной воды. Заранее обеспокоились, догадывались наверняка, что обычным «ля-ля» у них не обойдется. Стояли и два телефона — городской и внутренний, лежал под стеклом на письменном столе ротапринтный список необходимых абонентов из городских и краевых служб, включая приемную губернатора, фамилия которого была заключена в аккуратный черный квадратик. Значит, совсем новый список.

Оглядевшись и прикинув, где могла быть смонтирована необходимая аппаратура, Александр Борисович бросил на чистую поверхность стола пухлую папку — «Дело», сел, протер носовым платком очки и открыл ее. Но через минуту улыбнулся и снова оглядел кабинет. Представилось, как сейчас напряглись «служивые люди», наблюдая за ним и вслушиваясь в каждое, даже невольно брошенное, слово.

А он ведь нарочно сделал весьма прозрачный намек на состоявшийся в Москве разговор с адвокатом Белкиным, хотя и без упоминания его фамилии. Но это неважно, те, кому надо, знают, о ком речь. А легкий демарш Турецкого заставит адвоката форсировать события, не ждать, когда его хозяева, или как там они себя именуют, станут решать, что делать дальше, а будет настаивать на обязательном продолжении диалога. Ведь такого рода намек у тех, на кого он рассчитан, не пройдет незамеченным. Или же сам Серов, если он повязан вместе с другими, заявит им об этом. Важно в данный момент занять их мысли возможным соглашением и тем самым освободить себе руки для розыскных действий. Но здесь главная роль будет отведена теперь Филиппу Агееву, сыщику из агентства «Глория».

Года два, что ли, назад тут уже случилась крупная разборка, в которой участвовали и краевые власти, и местный криминал. Тогда, помнится, и прилетал в эти края приятель Турецкого, адвокат Юра Гордеев, тоже, кстати, из бывших следователей, чтобы восстановить попранную справедливость. А помогал ему как раз Филипп Агеев. И неплохо, насколько известно было Александру Борисовичу, справился со своей задачей. Так пусть постарается и теперь.

И еще Турецкий совсем не зря заметил Денису Грязнову, что никакой благотворительностью здесь «пахнуть» не будет. В конце концов, если семье генерала, его многолетнему, скажем так, другу и помощнику Игорю Рейману важно знать правду, значит, придется маленько раскошелиться. Частный сыск стоит денег. А сам Турецкий заниматься им не смог бы. Во-первых, без опытных помощников не обойтись, а во-вторых, тут их просто нету, даже и искать не стоит, наверняка все давно куплено. Да к тому же и пара тысяч долларов — по нынешним временам — не бог весть какие деньги. Зато уж и за качество можно будет отвечать — без туфты и подделок…

Ну ладно, это завтра. А сегодня необходимо составить полный список, со всеми сопутствующими сведениями, тех людей, которые проходят по делу потерпевшими. И Турецкий углубился в работу, выписывая для себя на отдельный листок фамилии тех, кто в настоящий момент еще находился в госпитале либо проходил лечение в домашних условиях, если травмы были недостаточно опасными. Но получалось так, что далеко не все они были здесь, в городе, нескольких пострадавших отправили по месту их жительства, то есть в Минусинск, Шушенское. Значит, придется лететь и туда. Вот и пригодится знакомство с Сергеем Сергеевичем Нефедовым. Уж он-то, надо полагать, не станет афишировать вояжи Турецкого, ибо это тот самый случай, когда действительно защитить честь его мундира может исключительно правда, добытая следователем, даже если она все-таки окажется горькой.

Неожиданно резко зазвонил городской телефон на столе. Турецкий, который в этот момент задумчиво про-сматривал список, прикидывая, как установить очередность посещений, исходя хотя бы из возможной значимости показаний пострадавших, вздрогнул и посмотрел на аппарат с недоверием. С чего бы это он? Но трубку поднял. И сразу улыбнулся, услышав знакомый, вкрадчивый голос.

— Добрый вечер, Александр Борисович, вас беспокоит некто…

— Уже узнал, Зорий Августович. Вы в городе?

— Нет, я еще в Москве, завтра прилечу. Хотелось бы выбрать удобное время в вашем, не сомневаюсь, плотном графике.

— Ну вы же теперь знаете, где меня найти, — снисходительным тоном заметил Турецкий. — Так в чем проблемы? Предложите свой вариант…

Вот это да! Ну гениально работают! Уже все знают…

— Может быть, действительно теперь пообедаем? И не на скоростях, не на бегу, так ведь и желудок испортить недолго, верно?

— Еще как верно! — поощрил идею Турецкий.

— Ага, ну так я прилечу и сразу отзвоню, если вы не против моего предложения. Где-то в начале второй половины дня, устраивает? Заодно и отличное местечко предложу, вам наверняка понравится.

— Договорились.

— А наша с вами проблема, милейший Александр Борисович, оказывается, вполне решаема, да-с!

— Очень рад этому обстоятельству. Всего хорошего.

Ну вот, диалог и состоялся. Разговор конечно же ими записан. И теперь эта запись — прекрасный повод для шантажа. Если только у них что-нибудь вообще получится. Но ведь чтоб получилось, им придется раскрыться, обозначить, так или иначе, свое инкогнито. Короче, выложить карты на стол. Ну а уж блефовать нас учить-то не надо, не стоит за лохов держать и фуфло подсовывать. Да ведь и не в покер играем…

Но как практически мгновенно отреагировали-то! Часа, наверное, не прошло, как «намекнул» Серову, и вот уже первая ласточка. Торопятся… Потому что не очень уверены в себе или тут какие-то иные причины?

Александр Борисович вдруг опечалился, подумав, что было бы очень жаль, если бы источником информации сознательно выступил следователь Юрий Матвеевич. Все-таки что-то в нем промелькнуло нормальное, не сволочное, хотя, возможно, и основательно задавленное этой проклятой его абсолютной зависимостью от воли местных товарищей… Ну, не господ же! Да и какие они господа?! Они очень хотели бы таковыми выглядеть, это другой вопрос, да не дал Бог свинье рог, и правильно сделал. Уж тогда она бы такого наворочала! Но они и не «отморозки» — те вообще не стали бы устраивать «базар» с каким-то следаком, у них свои методы воздействия…

Однако, осаду ведут по всем правилам своего, уголовного, восприятия мира…

4

Они прилетели, как сообразил Турецкий, одним рейсом.

Накануне, вечером, Александр Борисович еще раз связался с Денисом и сообщил о том, что ожидает известного адвоката Зория Белкина, и если Филиппу придется с ним случайно встретиться, то чтобы постарался не светиться, неизвестно, как дела сложатся в дальнейшем.

И теперь «важняк» стоял возле широких ступеней провинциального «Хилтона», ожидая адвоката, сообщившего из местного аэропорта, что он уже едет. Белкин предложил сразу двигаться дальше, в какую-то забавную, по его словам, «резиденцию», где есть буквально все, что угодно душе. Отчего же не согласиться? За спрос ведь денег не берут. Правда, есть и другая присказка: за вход— рубль, а вот за выход… Но тут уж, видимо, как кому фантазия подскажет…

Итак, он стоял на самом солнцепеке — конец апреля здесь выдался чрезмерно жарким и сухим, ни намека на какой-нибудь освежающий дождичек — и посматривал на часы: Белкин должен был подъехать уже с минуты на минуту.

Но первым, кого он увидел, был Филипп Агеев. Невысокий, щуплый на вид, он спокойно выбрался из-за руля неприметных таких, серых «Жигулей» шестой модели, которые остановил метрах в пятидесяти в стороне, обошел машину, зачем-то пнул ногой оба передних колеса и лишь потом поднял как бы случайный взгляд на Турецкого. Но не сделал никакого движения навстречу. Не стал проявлять инициативы и Александр Борисович, только с усмешкой наблюдал за действиями сыщика. А тот, словно бы невзначай и уж вовсе безадресно, мотнул слегка головой в сторону магазина, занимавшего правое крыло первого этажа отеля, и отправился туда.

Александр Борисович постоял, еще раз поглядел на свои часы, покачал головой с явным осуждением, а затем, похлопав себя по карманам, «вспомнил», что сигареты кончились. Вот и предлог заскочить в магазин.

Встретились они уже в небольшой очереди перед кассой. У Фили торчали из карманов две бутылки пива, а Турецкий держал в руке блок сигарет «Честерфилд».

— Откуда машинка-то? — негромко спросил Александр Борисович вместо приветствия.

— Старые контакты. Позвонил из Москвы, попросил обеспечить. Это — потом. Какие планы?

— Жду Белкина, поедем куда-то в «резиденцию»…

— Знакомо. Расслабляться?

— Понятия не имею. Скорее, думаю, торговаться, я слишком большую сумму заломил. И у меня имеются еще дополнительные условия. Вот тебе список тех, с кем будем встречаться. — Турецкий достал из кармана вчетверо сложенный листок с фамилиями, адресами и краткими характеристиками — что за человек и чем занимается. — Погляди, прикинь. Бабки есть?

— Пока да, — хмыкнул Филя. — Номер твоей мобилы мне известен, запоминай мой. — И он продиктовал цифры своего телефона. — Освободишься — звони, и я подойду, проверю, что там у тебя в номере. Но будь, осторожен, здесь секут такие суки… А твоего адвоката я видел, летели вместе, так что он будет тут совсем скоро… Ах ты, моя красотка! Ах, крохотулечка! — почти запел он, оборачиваясь к толстухе кассирше, которая как-то сразу расцвела, а то сидела сердитая, и выставил перед ней две бутылки пива. Потом что-то шепнул ей в самое ушко, отчего она захихикала, кокетливо задвигала полными плечами и небрежно швырнула пробитый чек в корзинку.

«Вот так надо охмурять этот контингент!» — словно бы сказал взглядом Филя, расплатился и, забрав свои бутылки, ушел.

Белкин уже подъехал. Во всяком случае, у входа в отель стоял теперь большой черный «мерседес», а адвокатам уровня Зория Августовича, вероятно, других машин в провинции и не полагалось. Вот тут уж действительно положение обязывает.

Турецкий подошел, увидел его и изобразил легкое удивление, которое любой смог бы истолковать следующим образом: вот только на минутку отошел, а тут и вы, любезный! Какая неожиданность! Точно то же самое сыграл и Белкин. С той разницей, что он немедленно выбрался из машины и шагнул навстречу следователю с дружески распростертыми руками — обняться, что ли, решил прилюдно? Или и этот акт кем-то фиксируется? Нет, обошлось без объятий, просто дружески пожали руки, после чего, следуя приглашению адвоката, Турецкий сел на заднее сиденье шикарной машины. Белкин устроился рядом.

— Поехали, — сказал он, и машина тронулась, значит, все было обговорено заранее.

Некоторое время молчали, словно готовились к серьезному разговору. Поглядывали по сторонам. А машина выехала уже за городскую черту и теперь мчалась вдоль Енисея. Картина была местами просто завораживающей. Белкин заметил реакцию Турецкого.

— Впервые в этих местах?

— Бывал, но зимой, не тот вид. Хотя тоже впечатляет.

— А я, между прочим, успел совершенно случайно познакомиться в самолете с вашими… э-э, знакомыми. — Он засмеялся. — В частности, с Игорем Иосифовичем Рейманом, да. И знаете, к какому пришел неожиданному выводу? А к тому, что мы часто сами себе многое усложняем в жизни… — Адвокат откинулся на спинку сиденья, придав лицу выражение многозначительной задумчивости. — Да-да, создаем якобы серьезные проблемы из весьма незначительных в своей сущности вещей, а затем с большевистской настойчивостью кидаемся их решать, забывая, что сами по себе они иной раз и яйца выеденного не стоят. Не так ли? Или у вас другое мнение, Александр Борисович?

— Ну отчего же? Господин Черчилль был по-своему прав. И не мне осуждать некоторую его недальновидность, приводившую к известным ошибкам. Впрочем, история в конечном счете все сама расставит по полочкам. Но это, простите, общие места. А к чему сей многозначительный пассаж? Он что, каким-то боком имеет отношение к вашему знакомству с Рейманом? — И Турецкий с иронией уставился на Белкина.

Ну да, как же, смутишь такого матерого хищника!

— Вы поразительно догадливы, коллега! — рассмеялся адвокат. — Конечно, о чем же еще могли говорить, находясь в одном самолете на протяжении нескольких часов, двое заинтересованных людей, как не о том деле, ради которого они летят на край света, в сибирскую глухомань? Естественно, обозначились границы интересов, некоторые возможности достижения, скажем так… консенсуса в отдельных аспектах общих забот… И вообще, дорогой Александр Борисович, я все больше прихожу к убеждению, что нынешний, двадцать первый век становится наконец эпохой всеобщего поиска согласия, взаимопонимания, как говорят французы, rapprochement des opinions — сближения мнений, понимаете?

— Чего ж тут не понять? Значит, надо полагать, что, согласно вашему, извините, «опиньону», и войны прекратятся, и преступники всех мастей вдруг одумаются и заживут жизнью мирных и законопослушных обывателей, и… словом, и так далее? Красиво, коллега, но безнадежно наивно. А чего вам, в связи с подобным философским выводом, возразил Игорь, если не секрет?

— Ну почему вы считаете, что так уж сразу и возразил? Вовсе нет. Он-то как раз разделяет, точнее, надеется…

— Надеемся мы все, — вздохнул Турецкий, — даже когда и не видим ее, этой проклятой госпожи надежды. Такова, видимо, порода человеческая. Но я пока не вижу, к чему вы клоните, уважаемый Зорий Августович? Намекаете, что пора бы и нам с вами, я правильно понял? — Вопрос прозвучал, возможно, резче, чем хотелось бы Александру Борисовичу. Но просто надоедать уже стали ему эти адвокатские хождения вокруг да около.

— Ну вот! А вы еще сомневаетесь! Конечно, пора бы и нам понять друг друга… Но в данный исторический момент я бы не хотел торопиться, чтобы преждевременно не портить аппетита…

— Значит, потом можно?

— Экий вы, ей-богу… — Белкин укоризненно покачал головой и взглядом показал на спину шофера.

Вот те на! Это еще что за фокусы?! Или у Белкина есть нечто такое, о чем он не хотел бы оповещать своих хозяев? Или — хозяина? А все эти его экзерсисы — не более чем обычная болтовня? Возможно… Ну, подождем!

И Турецкий снова стал наблюдать за дорогой, даже назад обернулся, успев заметить при этом три машины, следующие за их «мерседесом»: пару иномарок и серого такого «жигуленка», отставшего аж на два поворота дороги. Мало ли кто там катит по своим делам! Но Турецкий, не испытывавший никакого страха или неуверенности, почему-то сразу почувствовал себя спокойнее…

«Резиденция», как назвал это место адвокат, открылась неожиданно. За очередным поворотом шоссе потянулся высокий и плотный забор из бетонных плит. Дальше — фигурные кованые ворота, которые раздвинулись, едва «мерседес» и одна из иномарок завернула к ним. А две другие машины, как успел заметить Турецкий, промчались дальше. Но на них, вероятно, никто не обратил внимания: движение на трассе было довольно-таки активным, и следить за всякой проезжающей мимо машиной — работа пустая, лишенная смысла.

Данная «резиденция», как стал объяснять Турецкому адвокат, была и в самом деле тем местом, где губернатор края всегда привечал высоких гостей. А недавно, можно сказать буквально за несколько дней до своей нелепой гибели, он планировал устроить блистательный прием в честь президента, который, как известно, обещал ему лично присутствовать на открытии олимпийской лыжной трассы. Для чего уже были разосланы — именные приглашения ряду известнейших в стране лиц из артистического и музыкального мира, которые участвовали в прошлой выборной кампании Орлова и хорошо преуспели в ней. Все-таки не дотянул Алексей Александрович, вечная ему память и земля, как говорится, пухом, до конца второго срока своего губернаторства. А вообще, событие обещало быть, конечно, очень громким. Кабы не такая трагическая случайность, истинно, все под Богом ходим…

Эти присказки и ссылки на Господа начали Турецкому надоедать, ханжеством от них несло за версту. К тому же не расшаркиваться друг перед другом приехали. Обедать так обедать, чего, понимаешь, тянуть кота за хвост?

А что — резиденция, ну так какие проблемы? Тем более что, судя по обилию всякой прислуги, здесь уже успели обосноваться новые хозяева. И вряд ли, будь сегодня жив Орлов, оказался бы здесь господин адвокат со своим «коллегой», с которым он собирался попутно, может быть даже во время перемены блюд, решить и свои, сугубо меркантильные, проблемы. Не бесплатно же станет пахать на финансовых и криминальных дельцов известный член Московской городской коллегии адвокатов!

И снова угадал Турецкий. Белкин перешел к делу, причем решительно и словно отринув всяческие сомнения, которые, возможно, у него еще оставались, именно после того, как они покончили с чудесной, золотисто-шафранного цвета, стерляжьей ушицей и ожидали, когда им подадут зажаренного на вертеле сибирского осетра.

— Сегодня, надо понимать, у них тут рыбный день! — не без юмора заметил Зорий Августович, еще только проглядывая обеденное меню. На что Турецкий не удержался и спросил:

— А что, это заведение теперь открыто и для широкой публики?

Белкин внимательно, поверх очков, поглядел на него, улыбнулся и ответил:

— Широко известной в крайне узких кругах.

— Я так и думал, — кивнул Александр Борисович.

Как, должно быть, лестно, когда тебя относят к избранным! Да еще в узком кругу!

И вот наконец наступил момент истины.

— Если вы не запамятовали, милейший Александр Борисович, я имел уже честь объявить вам, что некоторые не самые главные проблемы, связанные с количеством… ноликов, — он пальцем изобразил на крахмальной скатерти несколько кружочков, — оказались вполне решаемы.

— Да, — коротко ответил Турецкий.

— При одном условии, — поторопился Белкин и стал ждать новой реакции, но Турецкий с равнодушным выражением молчал. — Фокусы тут не пройдут… извините за некоторую грубость. Но ведь и против правды, как известно, не попрешь, верно? Вас очень хорошо знают те, кто кровно заинтересованы в том, чтобы дело благополучно прекратилось. И в этом случае, опять-таки, если у вас остаются сомнения в вопросе, как поступить, приняв, скажем, сейчас выставленные условия, а после передумав, вы чрезвычайно сильно подвергаете себя ненужному риску. Я понятно изъясняюсь?

— Одну минуточку. Давайте-ка, любезный Зорий Августович, сперва расставим все акценты. Как помнится, я ни разу не сказал вам, что готов по первому же свистку, подобно послушной собачке, остановить мчащийся поезд. Да это мне, собственно, и не под силу. Речь у нас с вами пока шла лишь о том, что вы назвали практически недавно, часу не прошло, сближением мнений. Выяснением взаимных точек соприкосновения. Установлением, хотя бы для начала, некоторого взаимопонимания между мной и, к примеру, вами. Либо — вашими «заказчиками», простите мне расхожий нынешний термин, и, скажем, тем же президентом, который поручил мне вести честное и объективное расследование. Разве не так? Или тогда, значит, я вас где-то неправильно понял?

Белкин, отрешенно глядя на него, молчал. И губы его были поджаты, словно он усилием воли сдерживал готовые сорваться возражения.

— Хорошо, мы оба могли слегка заблуждаться, желая поскорее и к общему согласию решить обоюдоострую проблему. Но в данный момент я вовсе не собираюсь отыгрывать назад, нет. Речь у нас, еще там, в Москве, если помните, вдруг коснулась такого термина, как совесть. На что я вам, — Турецкий широко и открыто улыбнулся, — сказал, что моя личная совесть, вероятно, удовлетворилась бы миллионом долларов, а вы при этом вспомнили знаменитого Остапа, верно? И оба мы засмеялись. Вы, возможно, от неуверенности, что ваши хозяева смогут принять подобное, мягко выражаясь, идиотское предложение, а я от грандиозности суммы, которую себе и представить-то не могу. Далее. Вы объявили, что вопрос решаем. В каком, простите, смысле? Вы привезли миллион? Но тогда где же охрана?

— Вы позволите? — наконец выдохнул Белкин.

— Разумеется, коллега.

— Ну, о миллионе баксов не может быть и речи. Мы все так и поняли ваши слова, в качестве удачной шутки.

Турецкий молча выразил свое удовлетворение объяснением.

— Но ту сумму, которую мне было предложено обозначить, вы, надеюсь, помните? Так вот, она может быть, естественно, увеличена до… скажем, до разумных пределов.

— А что? — задумчиво заметил, словно самому себе, Александр Борисович. — Возможно, и в этом есть некий смысл. Я продолжаю знакомиться с материалами дела. Веду, не исключаю и такого, собственное расследование. Или доследование, называйте как хотите. Но при этом имею в виду его финал, в котором мысль о том, что губернатор Орлов не Стал жертвой целенаправленной и жесткой политики, направленной на его полное отрешение от власти, а все оказалось делом простого случая — пусть трагического и нелепого, — вот такая мысль должна остаться путеводной. Если выражаться высоким штилем советской эпохи.

Турецкий увидел, что адвокат слушал его уже с явным интересом, и продолжил свои рассуждения:

— Обычно ведь в нашем деле как бывает? Да и вам самому об этом прекрасно известно. Все знаем даже имена тех, кто кровно заинтересован в том, чтобы строптивый губернатор быстрее покинул мир сей — их ведь вычислить не трудно, коллега. Но вычислить — это одно, а вот доказать — совсем другое. Можно, конечно, попытаться вылезти из собственной кожи в поисках убедительных доказательств, а можно и не вылезать, никто тебя не осудит за то, что ты испытываешь ужас и отвращение, например, к физической боли, правда? Это уже свойство физиологии человека, а не его характера, духа. А совесть — она хоть и болит иной раз, но мы же знаем — пожмет-пожмет и пройдет, и все забудется…

— Вот видите? — будто обрадовался Белкин. — А сами относитесь с иронией к моей идее консенсуса. Ах вы! — И он даже изволил, что называется, пальчиком пригрозить этакому непослушному и шаловливому «важняку». — И все-то вы отлично понимаете, Александр Борисович. Скажу больше, я даже рад такому, — он подчеркнул это слово, — повороту нашего разговора! Разумеется, только абсолютно недалекий человек станет выпрыгивать из собственной шкуры…

«От видимой удачи он становится невнимательным, — подумал Турецкий. — Из шкуры, скорее всего, придется выпрыгивать именно ему, когда он вынужден будет доказывать невиновность своих клиентов. А у меня речь шла о собственной коже… И это много больнее».

— А что касается суммы, то она вполне, я думаю, может быть и удвоена, и даже, пардон, утроена.

— Мне тоже кажется, что для кого-то триста, например, тысяч долларов — это крыша мира, верх мечты и блаженства. Но давайте пока оставим и эту не самую главную в данный момент тему. Мне не надо вам объяснять, что значит проведение объективного расследования?

— Полагаю, что нет! — Хорошее настроение определенно вернулось к адвокату.

— Значит, для начала договоримся так. Я занимаюсь своим делом, и мне никто не мешает. Потому что любая помеха будет мной немедленно расценена как срыв нашего с вами устного соглашения. Когда я закончу порученное мне дело, я, пожалуй, готов буду поделиться, опять-таки лично с вами, своими выводами. Мне бы не хотелось, чтобы еще и между нами возникали какие-то новые посредники. Иначе какой же, к черту, консенсус?! Какое, как вы сказали, сближение «опиньонов»? Напротив, как утверждал один мой приятель, полнейшее недопонимание!

— Не вижу оснований для внесения протеста, — с приветливой ухмылкой развел руки в стороны, словно раскрыл свои объятия, Белкин.

— Отлично. Тогда передайте вашим клиентам, чтобы они сняли осаду. В ней уже нет ни малейшей нужды.

— Ка-акую оса-аду?! — изумленно протянул адвокат.

— Обыкновенную. Вы только передайте, а они сразу поймут, о чем речь. Ну и где же ваш хваленый осетр? В Ростове ел, в Москве угощали, на Каспии сам готовил, а вот сибирского до сих пор пробовать как-то не доводилось…

5

Имелось у Филиппа Агеева одно отменное качество: он действовал на женщин, особенно средних лет и одиноких, словно хитрый змей на лягушку. То есть иной раз просто откроет рот и уставится на нее, а она, даже если и не хочет, и боится, все равно, будто магнитом, сама притягивается к нему. А уже потом, припав к его мощному обнаженному плечу, как правило, начинает жаловаться… нет, правильнее сказать, жалиться на свою нескладную жизнь, да еще и слезу подпустит — для полной уже искренности. Но где ж, и в самом деле, отыскать одинокой бабе такого вот, вроде бы снаружи и невидного, а на поверку-то, оказывалось, прямо-таки неутомимого да ласкового, не говоря уж о том, что и не жадного любовника? Или они уже нюхом чуяли в нем редкую по нынешним временам силу и надежность? А что, вполне возможно и такое… Но и он, следует отдать ему должное, ни разу не разочаровал ни одной из тех дам, с коими его перехлестывала судьба.

Так получалось, что беспокойная служба сыщика требовала от него отточенного умения постоянно и неутомимо поддерживать фривольно-серьезные отношения, причем чаще всего с обслуживающим персоналом — в магазинах, офисах, гостиницах и прочих местах, куда закидывала его чисто профессиональная необходимость. Серьезная школа спецназа на двух войнах, а также потрясающая способность втираться в доверие к тем, кто и сам просто мечтает, чтобы в него (либо в нее) «втерлись» — во всех, без исключения, смыслах, — делали его присутствие в любых операциях необходимым бесспорно.

Все это уже давно знал Александр Борисович. Но он, блюдя, как днем договаривались, конспирацию, был поражен, когда, вернувшись в отель и поднявшись к себе на этаж с ключом от номера, взятым у администратора, увидел на коротеньком диванчике, рядом со столиком горничной, вольготно раскинувшегося Филю. А возбужденные глаза горничной — не той сексуальной малышки, что вчера строила глазки Турецкому, но сменившей ее на боевом посту пухленькой, зрелой дамочки, втиснутой в замечательный по своей провинциальной наивности гостиничный «прикид», — определенно указывали на то, что Филя не потерял даром времени. Ну, ходок! Будучи человеком, возможно, не самых твердых на свете принципов касательно женского пола, Александр Борисович не завидовал, конечно, но глубоко уважал многочисленные таланты Агеева. И когда появлялась такая возможность, выбирал себе в партнеры именно его.

Не владея ситуацией, Турецкий хотел равнодушно пройти мимо, чтобы потом, может быть завтра, сделать Филе приличный втык. Однако этот нахал лукаво подмигнул ему, приподнимаясь с диванчика и убирая свою руку из-за спины горничной:

— Добрый вечер, шеф. У вас все в порядке? Если я вам еще сегодня нужен, слушаю команду. Если нет, готов получить задание на завтра.

И, увидев, что Сан Борисыч, как Турецкого обычно звали в «Глории», причем обязательно на «ты», несколько обалдел, доиграл свою роль самостоятельно:

— Понял, шеф! Через минуту я у вас.

И снова присел на диванчик, будто собирался, в свою очередь, дать важное задание уже «плывущей» горничной.

Когда Агеев вошел в номер, Турецкий стоял посреди комнаты с разинутым ртом, из которого, по всем правилам, в этот момент должен был литься нескончаемый поток, как справедливо заметил бы протопоп Аввакум, живи он в наши дни, «блядословных укоризн». Но Филя лишь небрежно отмахнулся и сказал, садясь на стул:

— Спокойно, Сан Борисыч, здесь теперь полный порядок. Я ж предупреждал, что суки! Понатыкали разве что не в унитаз. Теперь все чисто. Проверено, можешь быть спокоен.

— Погоди, Филя, — нахмурился Турецкий, — зачем же так-то? А вдруг мне понадобилось бы, чтобы они получали некую информацию?

— Так и я не с бухты-барахты, прикинул все-таки. Олечка сказала, что за последние несколько дней здесь никаких техников, в смысле электриков и прочих служб, не появлялось. Значит, все закладки — старые. Что ж эти деятели, по вашему мнению, еще за неделю готовили для вас номер? Абсурд. Никто ничего не знал, просто вас сунули туда, где стоит оборудование, вот и все. А я ничего не снимал, но поставил здесь такую штуковину, что лучше бы им не слушать: оглохнут от треска. А вот глазок есть, но он только в спальне, имейте в виду. Наверняка «пишут» постельные сцены. Я потом покажу. Но вы ж, как я понимаю, и не собираетесь подавать им компромат на себя прямо из койки?

— Нет, ты все-таки великий артист! А как же ты вообще решился? Мы ж договорились, кажется…

— Вы сами обмолвились об осаде, вот я и предпринял некоторые меры. А Олечке я объяснил все просто. Я приставлен к вам одной спецслужбой, чтобы охранять днем и ночью, но обязательно незаметно. Для других, естественно. А она с некоторого времени уже вполне свой человек. И все мне про себя рассказала. И про дочку, которая еще в школе учится, а воспитывать почти взрослую девочку одной невероятно трудно. Я посочувствовал, привел некоторые примеры. Она загорелась, попросила продолжить собеседование. Ох и смелая девушка! Да, кстати, у меня теперь две квартиры. Конспиративная — на Гоголе, восемь, ее мне сдала на несколько дней Олечка. У нее там три комнаты, одна — моя. А вторая здесь, этажом ниже, — служебный номер. Так что видеться можем в любой момент, когда возникнет нужда. Прописан под этой вот фамилией, — Филипп протянул паспорт на имя Верховского Сергея Никодимовича, но со своей вклеенной фотографией. — Не смущайтесь, ксива, можно сказать, подлинная, оперативная.

Ну да, понял Турецкий, это еще с тех времен осталось, когда ребята работали в МУРе, у Славки Грязнова. Это уже потом ушли в им же организованное частное охранное предприятие, названное «Глорией», что в переводе значит — Слава. Но не Славка, это очень важно. Да и Грязнов-старший в чрезмерном бахвальстве как-то замечен до сей поры и не был… А документ, значит, своего рода прикрытие. Сложен мир, о господи!..

— Так ты лекцию даме читал в служебном номере, что ли? — усмехнулся Турецкий.

— А где ж еще? Да ты не бери в голову, все в порядке. И вообще, я заметил, чем проще человек, тем и с ним проще. Честнее себя чувствуешь.

— Смотри-ка, целая философия… Вот и меня сегодня ею угощали.

— Появились новые проблемы?

— Они у меня появятся, скорее всего, в самом конце, — вздохнул Турецкий. — Но я им поставил условие: снимаете осаду, я делаю свою работу, а вот когда закончим и будет видно, что перевесит, тогда и вернемся к разговору. Деньги приличные предложили, триста «кусков». Зеленых, разумеется.

— А что, не хило! Может, тогда не станем торопиться? Кто-то ж должен дать дуба первым, как говорил Ходжа Насреддин, либо хан, либо ишак, либо его хозяин.

— Ладно, дружище, лезть на рожон мы и так не будем, но до воды придется все-таки докопаться. Нам не простится. Хотя семьям погибших не станет легче, если мы назовем конкретных виновников. Все равно ведь никакой компенсации не получат. Там же тебе ни билетов, ни страховки, как в такси.

— Почему? Если теракт, совсем не исключено.

— Филя, ну какой, на хрен, теракт? Если это действительно не грубая ошибка пилотов, тогда — самая обыкновенная «заказуха». Но сработанная в высшей степени профессионально, тут уж ничего не скажешь. Вот где нам и надо копать. Судя по показаниям, которые я сегодня прочитал более внимательно, пострадавшие утверждают, что сперва они ощутили очень сильный удар снизу, напоминающий — умозрительно, естественно, — что-то похожее на взрыв, а затем началось всеобщее светопреставление, вроде как оказались в кофемолке. Люди ж от удара о землю потеряли сознание. Но некоторых почему-то выбросило из машины, когда та находилась еще в воздухе. Короче, все нам с тобой придется проверять по-новому. Хотя это прямая обязанность и, вообще, компетенция аварийной комиссии. Они — профи, им это семечки. Но возни будет все равно много… Значит, ты мой телохранитель?

— Прошу иметь в виду — тайный. А потому в списках не фигурирую.

— Ох, рисковый ты мужик!..

— А без риска скучно жить, Сан Борисыч. Ладно, сегодня ты у меня в порядке. Ложись отдыхать, а завтра с утра я попробую пробежаться по адресам. Посмотрю, подготовлю, если нужно, а потом и ты подключайся. Так, наверное, будет правильно. Им же совсем не обязательно знать наши маршруты? Да, между прочим, место, где ты сегодня отрывался, в народе так и называется — «резиденция». Но пока был жив губернатор, туда ездили очень немногие и лишь с его ведома. А теперь, как мне под пивко доверительно доложил один местный, он сторожит внешний периметр, лезут, блин, все, кому не лень. Проходной двор. Но главный среди них там теперь известный авторитет, имеющий весьма выразительный кликан Бугай. Тебе, по-моему, должна быть знакома эта легендарная личность.

— Тот самый многократно судимый и ловко уходящий от наказания Коля Бугаев? «Заказные» убийства своих же подельников? Интеллектуал и меценат, как он себя называет? И при этом пользуется услугами лучших адвокатов… Значит, и Зорий, надо полагать, срочно прибыл по его вызову…

— В точку. Я тоже так подумал. Ну как там обстоят дела с культурёшкой нашего Бугая, я лично не в курсе, зато половину экономики края контролирует его вполне конкретная рука, а остальное, в той или иной степени, принадлежит олигархам, проживающим в столицах. Металл, нефть, уголь, лес, электричество. Даже рыбка из Енисея и зверь из тайги. Все кругом продано! А вот Орлову это якобы не нравилось. Долго не нравилось. Но он, я слышал, первый свой губернаторский срок больше как бы тянул, присматривался, причем, говорят, не стеснялся пользоваться при необходимости финансовой и, вероятно, силовой поддержкой того же Бугая. Это когда он начал олигархов прижимать. А вот уже после переизбрания на второй срок он якобы почуял наконец собственную силу и резко повернул политику. Чем и привел в действие скрытые пружины сопротивления. Такой примерно расклад.

— И где ж ты успел набрать столько информации?

— А я раньше бывал здесь, кое-какие старые знакомцы нашлись, обратно же, и новыми не брезгаю. Народ-то знает, хоть и молчит себе в тряпочку, но если поговорить по душам, на откровенность вызвать…

— Да сплетен много разных ходит. И каждая из них — готовая версия. Тут, я вижу, вообще, сколько людей, столько и версий. А если еще и журналистов принимать во внимание, так мы вообще никогда с этим делом не разберемся.

— А я считаю, что сперва надо людей поспрашивать, а не газеты читать.

Турецкий засмеялся:

— Молодец, легко с тобой. Этим мы с тобой, друг мой Филя, завтра же и займемся. Ну ступай, поди, девушка заждалась. Смотри только, сам не подставь свой кадр.

— Все будет вэри вэлл, Сан Борисович! — И Филипп, уходя, сделал известный жест — соединил большой и указательный пальцы в кольцо, отставив в сторону остальные, и потряс над головой. — А насчет осады — это вы правильно. Никакого снисхождения сукам!