Прощай генерал… прости!

1

— Куда ж это вы вчера запропастились, дорогой мой Александр Борисович?

Ласковый и отечески заботливый голос Зорин Августовича так и рокотал от огорчения.

— Я-а-а? — изобразил крайнее удивление Турецкий.

— Да, вы-ы-ы! — с укоризной, шутливо передразнил Белкин. — А ведь я вас весь вечер разыскивал, хотел предложить та-акую чудную программу! Испытать та-акой восторг!

Турецкий зримо представил себе, как адвокат сейчас даже глаза закатил от своей воображаемой «программы». Но вовсе не это ему было нужно. Значит, они потеряли его и теперь беспокоились, не надувает ли он их, попросту говоря, пообещав одно, а делая совершенно другое. Но ведь он же их сразу предупредил, что расследование не прекратит, так что какие ж после этого вопросы? Информировать — это другое дело. Когда будет о чем…

А все их «чудные программы» определенно пахнут обыкновенной провокацией с последующим шантажом. Впервые, что ли? Тут все давно наперед известно: ресторан, потом казино, в котором «хозяева — свои люди, можете себе ни в чем не отказывать, выигрыш — ваш, а проигрыш — так и быть, за счет заведения»… Ну а в конце веселого вечера, когда ты уже прилично «наберешься» и начнешь терять ориентацию, какая-нибудь умопомрачительно сексапильная, полураздетая и готовая на великие подвиги блондиночка прильнет к твоему плечу и страстно зашепчет, что ей ну просто невмоготу… А наутро тебе покажут по телевизору со встроенным видеомагнитофоном «интересное кино», где та самая блондиночка в паре с тобой откалывает потрясающие акробатические номера. И хотя все это демонстрируется с юмором, с улыбочкой, ты-то отчетливо понимаешь, что сидишь на крючке. И тогда начинаешь дергаться, как тот… судак, которого вытягивают из родной стихии. Вот только теперь уже «рыбаки» — народ безжалостный, ни на какие уступки не согласный. Значит, тебе остается либо — либо, третьего не дано.

Но самое смешное и одновременно поразительное заключается в том, что все потенциальные жертвы это прекрасно знают и тем не менее легко клюют на откровенную приманку, как те же самые глупые рыбы, полагая, видимо, что подобное может случиться с кем угодно, только не с ними. Так что не надо нам мозги пудрить вашими «программами».

Тем более что на протяжении всей ночи помиравшая от восторга Настенька вовсе не разочаровала своего желанного теперь уже не гостя, а друга, продемонстрировав на вполне конкретных примерах редкое в наши дни единство формы и содержания. Впрочем, если быть до конца точным, то единство роскошных, монументальных форм с содержанием, заложенным в эти самые формы матушкой-природой с поразительной щедростью. Поэтому естественная в аналогичных ситуациях усталость диктовала Александру Борисовичу и его откровенно скептическое отношение к весьма эмоциональным «посылам» адвоката.

Голосом немного ленивым и чуть растягивая слова, как если бы человека не то чтобы мучило, но, во всяком случае, присутствовало в утомленном организме легкое такое похмелье, Александр Борисович продолжил вчерашнюю свою версию.

— А я — представляете? — совершенно случайно встретил на улице человека, с которым не виделся лет, наверное, двадцать, не меньше. Он тут оказался проездом, по делам собственного бизнеса. Остановился у своих знакомых. Очень милые, кстати, люди. Ну мы и… на радостях, как говорится… Неловко перед Серовым, следователем, обещал к нему подъехать… Хотя я вчера, кажется, звонил… не помню. Неважно. Такие вот дела, уважаемый Зорий Августович. А у вас наверняка было что-нибудь этакое, да? Связанное со слабым, но весьма привлекательным полом? Ох уж вы, господа адвокаты, лукавые поборники дьявола! Соблазнители и совратители невинных душ! А что, разве не так? Защищайтесь, сэр!

Белкин от души веселился. И это веселье, видимо, его же самого й успокаивало. Ничего не произошло.

— Ну так что? — отсмеявшись, спросил он. — Может, сегодня Одолжите мне свой вечерок?

— Как обычно говорят? Мы предполагаем, а Господь Бог располагает. Вот и давайте исходить из этого мудрого постулата, не возражаете?

— Но вы все-таки подскажите там, наверху, когда будет приниматься очередное решение, что и сами бы не возражали посидеть-отдохнуть!

— Это вы про Вседержителя?! — деланно ужаснулся Турецкий. — Да как же у меня совести-то хватит? На подсказки, на возражения!

— Э-э, Александр Борисович, у нашего брата, вечного раба юстиции, совести на все хватает, — философски заметил Белкин. — Давайте не будем льстить себе. Ну, до встречи?..

— Хрен тебе, совестливый ты мой, — сказал в телефонную трубку Турецкий, когда в ней уже раздались короткие гудки. — Ты еще за мной побегаешь, это ведь тебе позарез надо «посидеть», а не мне. Вернее, твоему хозяину. А кто он — кажется, секрет Полишинеля. Слишком многое сейчас сходится на одной весьма одиозной личности, на Коляне Бугае, то есть Николае Бугаеве; Вот кто нам теперь понадобится. Только надо суметь найти к нему подход. Разве что того же Белкина задействовать? А что, мысль, между прочим, не такая уж и абсурдная. Вооружиться соответствующей фактурой, наметить необходимые вопросы, Тональность беседы и… Чем черт не шутит?..

И тут Турецкий подумал о том, что местная прокуратура, да и вообще краевые правоохранительные органы вряд ли располагают подробным досье на этого авторитетного уголовника. А если и располагают, то совсем не значит, что эти материалы будут немедленно предоставлены следователю Генеральной прокуратуры. Вот и получится так, что концы, как всегда, придется искать в Москве, у Славки Грязнова, в его МУРе. Не исключено, что, возможно, и в ФСБ. Но это уже — особая статья. И хотя официальное поручение президента, по идее, должно было бы «важняку» Турецкому максимально развязать руки, рассчитывать на то, что здесь, в крае, все немедленно кинутся ему помогать, не следовало. Вот мешать — это сколько угодно. Или просто пожимать плечами, отделываясь невнятными ответами, типа «не в курсе», «не знаем»…

Однако как раз в этом вопросе ему могли бы оказать существенную помощь два человека, встреча с которыми никакой опасности для тех, кто ее связывает с пребыванием здесь московского следователя, представлять не должна. Это Анна Васильевна, вдова Орлова, и Игорь Иосифович Рейман. Они, судя по всему, прилетели уже два дня назад, но пока никакого желания встретиться не высказали. Ну, вдова — понятно, она организует собственный отъезд отсюда, чтоб теперь уже сразу и навсегда, а вот полковник мог бы и позвонить. Или он тоже задействован в ее хлопотах? Что ж, как говорится, если гора не идет к Магомету, то… не будем мелочиться.

Но при этом не стоит забывать и о нашем Бугаеве. Он ведь, поди, и сам ожидает теперь, когда «важняк» выйдет на него. Наверняка же умный человек. Значит, не может не ждать. Нельзя исключить и того, что он даже связывает с их беседой — не допросом же! — какие-то и собственные планы. Зачем же в таком случае его разочаровывать?

А похлопотать о встрече мы попросим Белкина, вот и у него будет приятная работенка, не все ж ему темнить по поводу неких заинтересованных, понимаешь, лиц! Но эта встреча может состояться не раньше, чем удастся ознакомиться с досье на Бугая. И поручить достать его придется Филиппу Агееву, пусть он созвонится с Москвой и объяснит Грязнову причину экстренной надобности. Сам же пускай изыщет и возможность получить материалы по факсу. Потому что если Москва пришлет их в краевую прокуратуру, этот факт немедленно станет достоянием местной гласности. А Бугай не должен знать прежде времени о том, что мы знаем то, что известно, по его мнению, лишь ему одному. Такая вот хоть и витиеватая, но в принципе довольно точная формулировочка…

Итак, Филя. Где пропадает этот босяк?

А он, оказывается, нигде не пропадал. Вообще, был практически рядом, на том же этаже, и потому прибыл по первому же звонку на его мобильник. Хитрая физиономия Агеева излучала недвусмысленный и откровенный интерес — в смысле «ну как?» На что Александр Борисович небрежно кивнул, демонстрируя, будто ничего экстраординарного не произошло и не стоит подобным мелочам придавать какое-либо значение. И сразу же перешел к делу. То есть поделился с сыщиком своими ближайшими планами.

Филипп их одобрил, внес некоторые собственные дополнения, касавшиеся разработки хотя бы того же Бугаева, пообещал немедленно связаться с Москвой, а адрес, по которому можно будет принять любую, даже секретную, информацию, у него имеется. От старых еще связей. Словом, тут проблем никаких.

— Ты когда появился-то? — не выдержал все-таки Филя.

— А что, есть проблемы? — Турецкий, в свою очередь, уставился на него.

— Так у тебя в номере весь вечер, допоздна, надрывался телефон.

— А ты-то почем знаешь? — Турецкий усмехнулся, догадываясь о Филиной хитрости.

— Ольга доложила. Она и слышала.

— Ты ж на съемную квартиру с ней собирался, так? А ну колись, Филипп!

— Чего колоться-то? У них тут график дежурств изменился, я что, виноват? А ей, как всегда, в последнюю минуту сообщили, вот мы и…

— Где, здесь? — Турецкий мотнул головой в сторону спальни. — Надеюсь, хоть не на моей кровати?

— Сан Борисыч! — Агеев с таким неподдельным возмущением развел руками, что кому-нибудь другому, на месте Турецкого, стало бы просто глубоко стыдно за подобную постановку вопроса, но только не Александру Борисовичу. Он всегда считал, что истина не может быть бестактной.

— Ладно, — он легонько хлопнул в ладоши, — вопрос закрыт и больше не обсуждается. Переходим к следующему этапу нашего плана следственных мероприятий. Я — в прокуратуру, а потом сразу к вдове. Тебе твоя задача понятна, желательно самое полное досье и до конца дня. Сегодняшняя ночь, коллега, у нас будет, возможно, снова бессонной, но совсем по другой причине. Правда, адвокат Белкин пробовал уже абонировать меня на сегодняшний вечерок, однако ему придется перебиться, зато я сам сделаю ему встречное предложение, от которого он просто не сможет отказаться. Но только после твоего сообщения, что досье уже у нас в кармане.

2

Он и не подозревал, с каким скрытым сопротивлением столкнется, встречаясь и беседуя с людьми, которых уже допрашивали до него, по свежим следам трагического события, следователи краевой прокуратуры. Создавалось даже впечатление, что такая единодушная позиция неприятия «варяга» из центральных следственных органов была кем-то заранее спланирована. А зачем? Ответ на поверхности — чтобы скрыть следы преступления. Но если осталась еще необходимость что-то скрывать, значит, имеются и сами следы?

Турецкий, с присущей ему тщательностью и дотошным отношением к своей, часто рутинной, работе, пересмотрел еще раз все материалы, добытые следственной группой. Снова внимательно перечитал показания, которые дали свидетели буквально сразу после катастрофы, по горячим следам, а затем и новые, где вся изложенная прежде ситуация, грубо говоря, этими же свидетелями ставилась с ног на голову. Или переворачивалась наоборот, как угодно. То есть, оправдываясь забывчивостью, плохим состоянием здоровья, они категорически и дружно отказывались от прежних своих показаний, сообщая другие факты, подтверждающие совершенно иную версию причин катастрофы.

Юрий Матвеевич Серов присутствовал при сем, готовый в любой момент оказать Турецкому необходимую помощь. В чем? Вряд ли он и сам знал, но он и не мог бы не помогать, ибо к тому его обязывало прямое распоряжение заместителя Генерального прокурора по Сибирскому федеральному округу. Правда, ведь и помогать тоже можно по-разному. И если говорить об активной помощи, то как раз таковой в краевой прокуратуре не наблюдалось: Да и вообще, что это за следственные действия, при которых возможно абсолютно произвольное толкование вполне конкретного факта?

Помнится, однажды, кажется, это случилось во Франции, где-то в семидесятых годах прошлого века, забастовали авиационные диспетчеры. И сделали они это самым неожиданным образом — они начали исполнять абсолютно все параграфы служебной инструкции, не отступая от них ни на йоту. И немедленно на всех французских аэродромах возник совершеннейший хаос. Человек — не машина, и ведут самолеты живые люди, и принимают их на земле точно такие же. Следовательно, будут постоянно иметь место некие временные допуски — отклонения в ту или иную сторону. Пусть совсем крохотные. Но по инструкции их быть не должно. Вы утверждаете, что не должно? Значит, и не будет. Вот вам, господа, и полный бардак: одни самолеты никак не могут приземлиться, а другие подняться в воздух. И, надо сказать, с тех пор очень многие усвоили, что человеческий фактор — это чрезвычайно серьезно.

Ну что касается скрытого такого саботажа — назовем его тщательным исполнением служебной инструкции, — то этим обстоятельством Александра Борисовича никто удивить не мог. И не такое встречалось. Но, опять же, каждое действие по логике вещей вызывает противодействие, следовательно, будешь мешать, отстраним от следствия, причем официально и громко. Я-то уеду обратно в Москву, а ты тут останешься. С клеймом тупого педанта на лбу.

Турецкий не стал пока обострять отношения с Серовым, но все же, будто невзначай, заметил, что уже не однажды повторенная следователем фраза: «Все материалы и я к вашим услугам» — будет иметь реальный Смысл лишь в том случае, если Юрий Матвеевич рискнет проявить личную инициативу для ускорения дела. Хотя совсем не значит, что ради этого должна быть нарушена буква Закона. Понял — не понял, его дело.

Однако двое пассажиров вертолета, которым невероятно повезло, они отделались легкими царапинами и ссадинами — один из них представитель фирмы «Интерстрой», а другой — редактор городской газеты «Енисейские огни», — доставленные Серовым самолично в прокуратуру по просьбе Турецкого, вели себя так, будто их предварительно долго и настойчиво «инструктировали». Их ответы на вопросы Александра Борисовича казались заученными заранее. Даже показания о собственных ощущениях во время падения машины и удара о землю, когда их двоих попросту вышвырнуло через открытый люк в глубокий сугроб, совпадали до запятой с теми, которые были ранее записаны в протоколах. Поразительно, это же нонсенс! Но — тем не менее… Значит, их научили так отвечать — иного варианта не просматривалось.

Но кто этот учитель? Точнее, учителем-то мог стать кто угодно, хоть и тот же Юрий Матвеевич, а вот заказчик «синхронных речей» кто? Иными словами, где искать главное заинтересованное лицо? Серов, разумеется, знал, но молчал. Да теперь для него молчание — единственный выход в сложившейся ситуации, иначе проведенное его группой расследование будет квалифицировано как чистейшая фальсификация. А если при этом руководителем следственной бригады еще и некий аванс получен, тогда вообще туши свет. По собственной воле отменять пусть даже и навязанный свыше «заказ» вряд ли кто решится…

Александр Борисович допрашивал каждого из свидетелей отдельно. Серов, с безучастным выражением на лице, сидел рядом с ним и, выполняя добровольно взятую на себя роль помощника, записывал показания. Все вроде бы чин чином. Но Турецкий, сознательно ставя вопросы в несколько иной плоскости, нежели задавались они на прежних допросах, что и было зафиксировано в протоколах, лежавших сейчас перед его глазами, просто диву давался. Создавалось ощущение, что свидетель его совершенно не слышит. Точнее, слышит, но по-своему, в том ключе, в котором уже заранее сформулирован его ответ. Словно попугай, тупо повторяющий заученную фразу.

— Скажите, вам известно что-нибудь по поводу того, что губернатор Орлов мог приказать пилотам продолжать полет, хотя видимость в тот момент была, как выражаются летчики, нулевая?

— Да, я уже сообщал ранее, что Алексей Александрович дважды заходил в кабину летчиков, чтобы отдать такое распоряжение. Первый раз это было, когда мы находились уже примерно в ста километрах от районного центра Тимофеевское и когда стало известно, что полетные карты устарели и не соответствуют видимым ориентирам на местности. А вторично это произошло уже на подлете к базе, когда командир-инструктор, кажется Султанов, возглавлявший экипаж, сообщил, что в этом районе, по сведениям метеослужбы, низкая облачность и могут ожидаться снежные заряды.

— Извините, вы поняли мой вопрос?

— Да, разумеется, — ничуть не смутился «строитель».

— В каком месте салона вертолета вы находились во время полета? Рядом с губернатором? В хвосте? Возле кабины пилотов?

— Мы с Ефременко, это редактор «Огней», сидели ближе к середине, слева, почти возле люка, который перед самой посадкой был летчиками открыт, видимо, на случай каких-то неожиданностей. Которая и случилась. Когда вертолет задел лопастями провода линии электропередачи, упал и разрушился.

— Кабина пилотов была закрыта?

«Строитель» украдкой бросил быстрый взгляд на Серова, но тот вел себя по-прежнему индифферентно. Что не прошло мимо внимания Александра Борисовича.

— Кажется, закрыта. Не помню. А что я показывал прежде?

— Здесь вами сказано, — Турецкий перевернул страницу протокола, — что открыта.

— Ну, значит, открыта, — облегченно вздохнул «строитель», — иначе как бы я, действительно, мог слышать распоряжения губернатора, верно?

— Верно, только дверь по инструкции должна быть закрыта. Это ж не проходной двор. И командир-инструктор, и командир-стажер вряд ли допустили бы такое нарушение. Ну ладно, вполне могли сделать и исключение, ведь вертолет — губернаторский. Но вот у меня имеются показания одного из участников полета, — Турецкий достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги, слегка потряс им перед собой и сунул обратно, — где сказано с уверенностью, что за все время полета губернатор ни разу не покидал своего кресла и к пилотам в кабину не ходил. Что скажете?

Свидетель хорошо подготовился к ответу.

— Полет был долгим и, честно скажу, очень утомительным. Вы когда-нибудь летали на вертолете в горах?

— Приходилось.

— А в зимних условиях?

— Всяко бывало. Но вы не ответили на мой вопрос.

— А вы на него легко ответите и сами. Грохот, тряска, воздушные ямы. Лучше всех чувствует себя тот, кто в таких условиях умудряется вздремнуть. Мне это удается, поскольку я тоже не новичок. Вполне возможно, что ваш свидетель, — «строитель» кивнул на карман Турецкого, — вроде меня, тоже смог на какое-то время вздремнуть. Вот и не видел. Вы можете такое исключить?

— Не могу.

— Ну вот! — словно обрадовался свидетель и снова украдкой кинул быстрый взгляд на Серова, мол, как я выкрутился, а?

— В деле имеются сводки погоды и показания синоптиков. Из них следует, что в районе падения вертолета погода была ясной и никаких снежных зарядов не наблюдалось. Что скажете?

— Они не летели с нами, откуда им знать? Где мы, а где они? От того же Шушенского до базы, извините… — «строитель» огорченно махнул рукой. — А погода в этих краях меняется по сто раз на дню. За каждым ударом пурги не уследишь…

— Есть показания людей, давно и близко знавших Орлова, где утверждается, что он принципиально никогда не давал советов профессионалам в делах, в которых лично не разбирался. И тем более не приказывал. Что вы думаете по этому поводу?

На самом деле этот вопрос ставился иначе: «Правда ли, что говорят, будто генерал избегал необходимости отдавать личные распоряжения в делах, в которых не разбирался досконально?» И ответ на него был такой: «Не забывайте, что он генерал, то есть человек военной закваски, командир, привык командовать. Ему ли вообще стесняться приказывать своим подчиненным? Он никогда этого и не стеснялся, есть сотни примеров.

И последний из них, в вертолете, ничем не выпадал из ряда себе подобных».

Итак, вопрос был задан, и Александр Борисович с интересом уставился на свидетеля.

— Не забывайте, — начал «строитель», — что он генерал, то есть человек…

И так далее — по тексту. Даже Серов не выдержал и негромко «кхекнул», прочищая горло.

— Я вас понял, благодарю. А теперь оставьте, пожалуйста, свой автограф и напишите, что ваши показания записаны верно и претензий к следствию вы не имеете… Вот так, и пригласите из коридора свидетеля Ефременко. А вас я попрошу задержаться тут еще ненадолго, минут на двадцать, думаю, не более. Пересядьте, пожалуйста, вон туда.

Турецкий показал на стул у окна, чтобы у следующего свидетеля тот сидел за спиной.

Вошедший Ефременко, лысоватый и упитанный такой бодрячок в круглых очках, которые он как-то механически протирал время от времени большими пальцами, быстрым взглядом окинул присутствующих и сел на предложенное место. И все покатилось по-новому. Вернее, как по писаному…

Задавая практически те же самые вопросы и получая на них аналогичные же ответы, Александр Борисович уже с откровенной иронией наблюдал за «старательным» Юрием Матвеевичем, вообще не отрывавшим глаз от протокола, который вел. Ему показалось, что даже «строителю», тщетно пытавшемуся изобразить безразличие к происходящему, было не совсем, мягко выражаясь, ловко выслушивать «кальку» со своих ответов.

Турецкий не то чтобы не выдержал этого своеобразного испытания на крепость нервов, но захотелось разбавить эту бредятину хоть какой-нибудь здравой мыслью. Вот он и спросил, заглянув в протокол и отодвинув его в сторону:

— Евгений Иванович, вы, я знаю, человек образованный, умный, владеющий не только пером, но и словом. К тому обязывает пост главного редактора, не так ли?

Ефременко снисходительно пожал плечами и кивнул, подтверждая «глубокую мысль» московского следователя.

— Так объясните мне, тупому, — с откровенной иронией продолжил Турецкий, — как так получается, что вот сидят двое умных и наблюдательных людей… Я имею в виду вас и вашего коллегу по несчастью… И, не слушая или просто не слыша моих вопросов, цитируют тут друг друга. Будто на школьном уроке в присутствии плохой учительницы, заставлявшей несчастных учеников зубрить свои ответы… Почему?

Ефременко вдруг надулся, будто индюк, и покраснел. Даже очки демонстративно этак сорвал с лица и стал их нервно протирать потными пальцами.

— Я совершенно отказываюсь вас понимать, извините, забыл ваше имя-отчество! При чем здесь, простите?.. — А вот что конкретно «при чем», он так и не спросил, будто ему сильно помешало кипевшее в нем возмущение.

— Вот и я очень хотел бы знать, ребята, при чем?.. — задумчиво произнес Александр Борисович. — Но боюсь, что вы мне не подскажете. Не потому, что не знаете, а именно по той причине, что знаете. И знаете очень хорошо. Ладно, не стану вас больше томить. Хочу надеяться, что наш сегодняшний разговор останется между нами. Москвич, мол, спрашивал, мы отвечали, как нам было указано. Договорились? — почти выкрикнул он и увидел легкое смятение в их глазах. — Все, господа, закончили, благодарю вас за активную помощь следствию. Давайте сюда ваши повестки… Свободны. Юрий Матвеевич, надо бы помочь свидетелям добраться по домам, как?

Но свидетели почти хором заверили, что никакой помощи им не нужно, они живут недалеко. Так что… словом, всего вам доброго…

И вот наконец тяжкое испытание для троих присутствующих закончилось. Подписи поставлены, свидетели удалились.

Турецкий придвинул к себе протоколы, заполненные рукой Серова, и испытующе уставился на следователя.

— Ну и что теперь прикажете со всем этим делать?

Тот пожал плечами, не поднимая взгляда от столешницы — ну точь-в-точь провинившийся двоечник. Потом неохотно как-то заговорил:

— Вероятно, с медицинской точки зрения объяснить такое можно… Шок, при этом совершенно фантастическое везение… Возможно, психика не справляется, что-то где-то у них там зациклилось… Нет? Вы так не считаете? — И он посмотрел чистыми и ясными, как весеннее небо, глазами на Турецкого.

Вот же артист!

Александру Борисовичу оставалось лишь тяжко вздохнуть и сказать правду:

— А я так не считаю. Да, впрочем, и вы тоже, если… Чего загадки-то загадывать? Тем более когда дело ясное, что дело темное, верно? Вот и давайте попробуем на минуточку распутать то, что нечаянно запуталось в трех соснах…

Он придвинул к себе городской телефон — пусть слушает кто хочет, — набрал номер Белкина и нажал клавишу громкой связи.

— Привет, господин адвокат! — начал жизнерадостно. — Как жизнь, Зорий Августович? Какие новости на вашем фронте?

— Наши новости, дорогой мой, — это в первую очередь э-э, ваши новости! — с не меньшим энтузиазмом откликнулся Белкин. — А я уж собрался было вам звонить, как обещано. Но вы меня, э-э, протелепатировали, Александр Борисович. Ну и каковы наши планы на вечерок? Не меняются?

— Есть встречное предложение, если позволите.

— Я весь внимание.

— Скажите, только если вам это удобно и если не вызовет внутреннего, знаете ли, протеста или, скажем, нежелания оказать мне дружескую услугу…

— Александр Борисович! Такие предисловия!.. Клянусь честью, я даже не предполагал, что у вас в отношении меня вдруг могут возникнуть сомнения этакого рода!

— Выражаю свою искреннюю признательность. Так вот, вы не могли бы взять на себя, может быть, не самую приятную, но очень важную для меня лично миссию — устроить мне сегодня деловую встречу с широко известным в местных кругах Николаем Степановичем Бугаевым? Желательно именно сегодня, и я бы не возражал, если бы попозже, а то у меня имеются еще кое-какие неотложные дела. Ну а мы с вами пообщались бы, к примеру, завтра, в легком ритме, а?

Возникла пауза. Турецкий наблюдал за Серовым и увидел мелькнувшее у того в глазах смятение.

— Суть же данной встречи, — продолжил он, чтобы оборвать слишком затянувшуюся паузу, — можно обозначить, скажем, так: обменом мнений по некоторым вопросам, имеющим особую важность для дальнейшего обоюдного понимания. Как, я не сильно усложняю задачу?

— Милый вы мой, ну какие уж тут сложности? Тем более если намечается обоюдное, как я понимаю, согласие?

— Нет, назовем ваш перевод, коллега, не совсем точным. Понимание ведь — это еще далеко не согласие. Хотя… они стоят где-то рядом. И именно оно, взаимное понимание, бывает чрезвычайно важным при полном, как говорится, изначальном непонимании сторон. До поры до времени, конечно. Это я — о непонимании.

Пока не разъяснятся, скажем так, причины кардинальных расхождений во взглядах.

— Да уж какие там расхождения! — снисходительно заметил Белкин. — Скажете тоже!

— Э-э, уважаемый! Самое опасное в нашей с вами профессии — это не вовремя выдать желаемое за действительное. Серьезным личным уроном грозит. Не мне вам напоминать.

— Вы имеете в виду что-то конкретное, Александр Борисович? — вмиг насторожился адвокат.

— Да бог с вами, Зорий Августович! Я исключительно о мировом опыте… Ну так что?

— А… простите, дорогой мой, и не сочтите ни в коем случае за наглость… хе-хе!.. с моей стороны, но, может быть, нам стоит обсудить отдельные проблемы сперва вдвоем? Предварительно, так сказать?

— Но зачем, если вы и так о них немедленно узнаете? Из своих же источников. Надеюсь, я не сильно преувеличиваю ваши возможности, дорогой мой адвокат?

— Вы хотите… э-э, с глазу на глаз?

— Желательно, если противной стороной не будут выдвинуты встречные условия. А по поводу времени — исключительно для вашей информации, дело в том, что сегодня до конца дня мне просто необходимо встретиться с Анной Васильевной Орловой. Уже договорился, она ждет. Да и полковник Рейман прилетел, как вам известно. Ну да, вы ж мне, кстати, об этом сами и сказали, совсем забыл! Старость, Зорий Августович!

— Ну уж вам-то грех, вы у нас достаточно благополучный юноша, и дай бог, чтобы это ваше состояние длилось как можно дольше. А что, у вас так срочно с мадам Орловой, да? Нет, я не к тому, чтобы перенести… Но вдруг мне удастся получить необходимое вам согласие на более раннее время? Как быть тогда?

— А никак. Потому что те сведения, которые я собираюсь уточнить, будут нам необходимы при разговоре с Николаем Степановичем… Да, и еще одно непременное условие. Это уж вы тоже возьмите на себя, пожалуйста. Я хочу, чтобы Бугаев твердо знал заранее: у нас с ним именно разговор, а ни в коем случае не допрос.

— Ну, Александр Борисович! — с неподдельным изумлением воскликнул адвокат. — И скажете ведь этакое!

— А что? — «не понял» удивления Турецкий. — Никак не соображу, почему мои слова вызвали у вас вдруг такую реакцию? Речь ведь не о нас с вами, уважаемый Зорий Августович! Мы-то прекрасно понимаем, что старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры приглашать поболтать за чашкой чая известного бизнесмена и, если не ошибаюсь, весьма авторитетного в некоторых кругах джентльмена… ладно, последнее сейчас не основное, не станет. Это, извините, как говорит моя дочка, даже ежику понятно. Но человек есть человек, ему свойственно в чем-то заблуждаться, чего-то опасаться, и винить его за это нельзя. Поэтому я и прошу оказать мне такую услугу конкретно вас, опытного адвоката. Не убедил?

— Меня — да, — как-то вынужденно засмеялся Белкин.

И вот только теперь, по этой его невольно прорвавшейся, слегка облегченной интонации, Турецкий догадался, что адвокат там не один. Вполне возможно, что рядом с ним как раз и находится пресловутый Бугай, реакциями которого на просьбу Турецкого, вероятно, и руководствовался в данный момент Зорий Августович. Тем лучше.

А новый, почти незаметный, прокол адвоката, этот го многоопытного иезуита, спровоцированный, скорее всего, реакцией Бугаева, окончательно утвердил Александра Борисовича в его неожиданной догадке.

— В принципе мне не хотелось бы… — совершенно другим, деловым уже тоном заговорил адвокат. — Да, не хотелось бы, правда, предварять… окончательное решение того человека, имя которого вы мне сейчас назвали, но… Я, конечно, постараюсь, исключительно ради уважения, из любезного к вам отношения, Александр Борисович, найти… э-э… подходы к этой значительной фигуре, что будет достаточно непросто, вы понимаете… Однако я ж ведь вам обещал свое содействие во всех вопросах, связанных с известным расследованием, не так ли? И если мне не изменяет память, вы его достаточно благосклонно приняли…

— Ни вам не изменяет, ни мне, — с улыбкой проговорил Турецкий, что не должно было остаться незамеченным интонационно.

— Вот-вот… Давайте тогда попробуем определиться со временем поконкретнее… Это все предварительно, вы понимаете?

— Разумеется!

— Скажем, в десять вечера вас устроило бы?

— Только в том случае, если это устраивает Николая Степановича, можете так и передать ему.

— Э-э… ну да, естественно, если мне удастся…

А вот в этом Турецкий уже не сомневался. Не сам же назвал этот вечерний час Белкин. Осталось уточнить место встречи. Интересно, что сейчас предложит Бугаев? «Резиденцию»? Или собственный дом, где он будет чувствовать себя как в крепости? Впрочем, Филя говорил, что «резиденция» теперь его второе прибежище. Ну давай же, адвокат, колись!

Скажите, мой дорогой, вам понравилось то место, где мы с вами уже встречались?

— Это вы о так называемой «резиденции»?

— О ней самой.

— А что? Приятная атмосфера, уютно, не шумная публика… Так я подъеду?

— Могу лично обеспечить доставку, — слишком уж поторопился адвокат.

— Ну что вы, Зорий Августович! Я не могу до такой степени утруждать вас, все-таки отчасти… пожилого человека. Я помню дорогу. Да и транспортом обеспечен.

— Ну как знаете, как знаете… Тогда до новых встреч!

«Опять ты торопишься… Или уже разговор с Бугаевым тебе не нужен?»

Опомнился Белкин. Сыграл ту самую старческую забывчивость, в которой его слегка и чисто по-приятельски как бы упрекнул Турецкий.

— Так я позвоню вам на мобильник, чтобы окончательно согласовать, да?

— Буду ждать с нетерпением. Всего вам доброго и примите мою искреннюю благодарность за содействие.

— Ну что вы, не стоит, право…

— Стоит, стоит, — сказал Турецкий и положил трубку.

Серов молча глядел на него. Александр Борисович невольно усмехнулся. Ему показалось, что он наконец-то разглядел в глазах следователя человеческое понимание.

— Он дважды прокололся, Александр Борисович… — сказал Серов негромко. — Когда вы ему про ежика и когда он сам время назначил. А уж забывчивостью тут и не пахнет.

— Пять с плюсом, — констатировал Турецкий с улыбкой. — Молодец, верно усек! — и протянул через стол ладонь: — Давай на «ты», чтоб все было по-честному.

Они пожали друг другу руки. Казалось, будто Серов как-то оттаивал, что ли.

— Хотите… хочешь подойти с другого конца? — спросил он уже осторожно.

Собирался ответить Турецкий в том плане, что, мол, а вам-то кто не давал? Но теперь уже мешало рукопожатие.

— Вы чего думаете, я вашего положения не понимаю? Но ведь, ребята, нельзя же работать так грубо, так… примитивно, извини, Юра. Вот слушал этих, — он кивнул на новые протоколы допросов, проведенных только что, — скажи, стыдно не было?

Серов снова уставился в стол.

— А мне было стыдно!

— Ну уж…

— Да не «ну», старик, а беда в том, что вы тут всех перепугались и стоите, как те собачонки в цирке, на задних лапках и ждете, когда вам мясца кинут. А вам не кинут! И поезд давно ушел, в котором мясо везли! И ждать уже не хрена, ребята!.. Извини, Юра, но мне за вас просто обидно.

Пауза затягивалась. Ругать или обижать Юрия Матвеевича вовсе не входило сейчас в планы Турецкого. Наоборот, он даже обрадовался в какой-то степени установившемуся наконец взаимопониманию. Немного, правда, этого самого взаимопонимания-то, но и оно очень важно на будущее.

— А еще мне вот что непонятно пока… Вот заметь, в первоначальных своих показаниях они практически все, — Турецкий «бегом» перелистал несколько протоколов, подшитых в папке, — указали на то, что перед резким падением машины ощутили сильный удар снизу, нечто похожее на взрыв, да?

— Ну… верно, — Серов кивнул и продолжал настороженно смотреть на Александра Борисовича. — И что из этого? Они же ведь и в дальнейшем не отказываются от этого факта.

— От удара — нет. Но вот смотри… — Турецкий взял карандаш и, снова листая протоколы, стал подчеркивать отдельные выражения. — «Нормальная погода…», дальше — «ясное небо…», вот еще — «никаких облаков не было, отличная видимость…». Ну и так далее. Заметь, это было сказано почти сразу после падения, когда люди еще не пришли в себя окончательно и их было некому учить врать. Согласен?

Александр Борисович в упор уставился на Серова, и тот был просто вынужден реагировать.

— Ну… я не знаю, как насчет такой постановки вопроса, но, в общем…

— И в общем, Юра, и в частности я верю этим показаниям. Знаешь почему?

— Ну?

«Ох уж это их якобы многозначительное «ну»!»

— Потому что они на тот момент и сами не понимали, что случилось и каким образом они остались живы. И все вокруг себя воспринимали точным и обостренным взглядом. Не знали они того, о чем им скажут потом. Вот тогда-то и появятся вдруг и пурга, и сильный ветер, который… вот, даже раскачивал машину… и так далее.

— Ну хорошо, а если все-таки их первые, «безоблачные», так сказать, свидетельства были продиктованы в большей степени состоянием психики на тот момент? Шок, ведь он и есть шок и проявляться может по-разному. А после шока — вообще непредсказуемо, разве не так?

— Но при этом у всех одинаково? Юр, не надо, а?

— Да ведь я ж тоже хочу понять…

— Очень хорошо, что хочешь. А еще лучше, если говоришь это искренне. Короче, так, старик, я прошу тебя, подумай, как нам потихоньку, постепенно начать выводить людей из этого их, как ты говоришь, уже теперь послешокового состояния. Времени жаль. И еще подумай над одной важной позицией. Решение в данном случае, говорю совершенно искренне, будет зависеть только от тебя. И без обид. А я честно обещаю, что этот наш разговор останется строго между нами. Может, Юра, на твоей шее уже висят какие-то гири? Вы же тут не в пустоте живете. Это я прилетел и улетел. А тебе дальше с ними жить, семью содержать, дом, хозяйство… Так, может быть, тебе стоит, в самом деле, отойти от этого расследования? А уважительную причину, старик, мы с тобой найдем. И обставим соответствующим образом. Ну, скажем, пошлю я тебя собирать материалы о прошлой жизни генерала. Знаешь, где он только не был! Пока всех объедешь да наберешь свидетельских показаний, мы тем временем все тут и закончим. Как?

— Жалеете? — резко и даже с вызовом спросил Серов, перейдя на «вы».

— Жалею, — без раздумий и честно признался Турецкий. — Погубить случайно оступившегося иной раз человека просто. Элементарно легко. Понять и сохранить его для общего дела не все способны. Кто не понимает, а кто и не хочет. Я не обсуждаю твои поступки. И не собираюсь этого делать впредь, можешь мне поверить. Я оставляю право окончательного выбора за тобой. Как и по отношению к себе делаю это всегда только сам. И в первую очередь, Юра, чтобы сохранить собственную совесть. Свою честь, старик. Ферштеешь?

— Немецкий в школе проходил? — улыбнулся Серов.

— А толку-то?

— Это верно… Так я могу подумать? Хотя бы до утра?..

Турецкий поднялся и протянул ему руку:

— Держи кардан, как говорил мой давний сосед, водила Витек. На моих глазах его взорвали, суки… А охотились-то за мной, такие вот дела… Ну, поехал. Пожелай мне, Юра, удачи!

3

Александр Борисович не узнал Анну Васильевну. Не в том смысле, что забыл, как она выглядела, когда он видел ее в последний раз, а не узнал потому, что там, в Москве, это была усталая, убитая горем женщина, а сейчас перед ним предстала деловая, этакая бизнес-вумен, у которой каждая минута была расписана. А может, оно так и правильно? Потерянного не вернешь, а жить надо. И жить при этом хорошо, ибо уже привыкла к хорошей-то жизни за добрых полтора десятка «генеральских» лет.

Она честно отнеслась к своему обещанию, высказанному еще в Москве, встретиться для подробного разговора. Но теперь уже сам Турецкий по некоторым, скорее, неуловимым, нежели видимым, нюансам ее поведения сообразил, что откровенного разговора, вероятно, просто уже не получится. И тому была определенно какая-то, возможно, очень серьезная причина, о которой он не знал. Но мысленно продолжил не начавшийся еще диалог:

«Вам нужна истина? Для чего? Чтобы установить, погиб ли он случайно или по злому умыслу? А какая теперь, в сущности, разница?»

«Ну, разница-то всегда есть! А истина, чаще всего, не бывает такой, чтоб сразу и всех, без исключения, устраивать. Значит, виновник должен понести суровое наказание».

«Хорошо, он понесет. Но кто конкретно? И у кого должны потребовать компенсации оставшиеся в живых калеки? У государства? У покойного губернатора? А эти тут при чем? Кто страхует твою поездку в такси? И если водитель попал в аварию и при этом погиб сам, что же получается, его несовершеннолетние дети-сироты обязаны будут выплачивать искалеченному пассажиру какую-то компенсацию? Бред!»

«Похоже на то, но какой выход вы сами предлагаете?»

«Остановиться на той версии, которую… увы, подсказывает житейская логика— несчастный случай… Кстати, и правоохранительные органы, насколько мне известно, склонны оценивать трагическое происшествие именно так».

«А откуда стало известно, если не секрет?»

Вот тут она наверняка промолчит либо сошлется на вездесущую прессу. Или на разговоры вокруг… Неужели и ее сумели уговорить? Лихо, однако, работают ребятки. И когда успели?

Впрочем, как умеют «уговаривать», этого Александру Борисовичу рассказывать не стоило. Но вот вопрос по данному поводу надо будет не забыть задать… в удобный момент…

За те два дня, что вдова уже провела в доме, правильнее сказать, в огромной квартире, занимавшей целиком этаж в бывшем монументальном обкомовском доме сталинских еще времен, все основные вещи успели упаковать в ящики, которые ожидали лишь прибытия контейнеров. А дальше куда, в Москву? Так она и говорила. «Не могу там жить» — это про Сибирь.

И теперь, если судить по ее озабоченности и какой-то странной даже отрешенности от всей прошлой жизни, Анна Васильевна потеряла всякий интерес и к следствию, и к тем, кто его проводит… в интересах установления истины. Надо ж такое придумать!..

Отсюда и снисходительная любезность — «Садитесь… Ах да, все уже упаковано, даже стулья… Давайте пройдем на кухню, там, кажется, остались табуретки. Чаю попьем… Эти переезды, знаете ли, верно замечено, как пожары!..»

И на все это без малейшей иронии взирал, расхаживая по многочисленным опустевшим комнатам, полковник Рейман в своем странном, допотопном мундире, будто он сошел с фотографии, на которой были запечатлены счастливые победители в мае сорок пятого…

А потом, уже за чашкой довольно скверного, ну разве что горячего, чая состоялся тот диалог, который сложился в голове Александра Борисовича, пока он наблюдал остатки предотъездной суеты, только войдя в бывшую теперь губернаторскую квартиру. На которую, между прочим, уже, оказывается, нашлись охотники из администрации. И это они ненавязчиво поторапливали Анну Васильевну с переездом, обещая любую посильную помощь в этом вопросе, вплоть до предоставления бесплатной контейнерной перевозки. Бедный Алексей Александрович! Он, поди, и в дурном сне представить себе подобное не мог бы…

Но диалог-то состоялся! И именно в том ключе, который, опять-таки, угадал Турецкий! И, значит, тут уже не просто складывалась череда случайных совпадений, здесь четко просматривалась вполне определенная закономерность. Которую и следовало бы обнажить, вытащить наружу, но как? А это зависело только от вдовы…

Рейман, как понял Турецкий, уезжал вместе с Орловой, поэтому и он был готов теперь ответить на все оставшиеся до сих пор без ответа вопросы следствия. О прошлом, конечно, только о прошлом! А вот о том, что произошло за последний год, он мог бы теперь лишь домысливать. Но делать это он не привык.

С него и решил теперь начать Александр Борисович, еще и с той целью, чтобы дать Анне Васильевне, как говорят, охолонуться, прийти в себя после сумасшествия этих двух дней. Пусть она послушает соображения Игоря Иосифовича, может быть, возникнут возражения, либо ей захочется и самой продолжить его мысли.

— Каждый из нас выбирает свою тропу в жизни, — начал Рейман, не подозревая, что именно на эту тему буквально час назад состоялся серьезный, хотя и краткий, разговор у Турецкого со следователем Серовым. — И нередко убежденно топает по ней, даже если она кому-то представляется ложной, то есть ведущей в тупик. И случается, что ты сам, пока не упрешься лбом в глухую стену, не можешь поверить, что совершаешь ошибку. Чаще — все-таки поправимую, но иногда, увы, — не оставляющую никаких надежд. К счастью, все подобные ошибки Алексея — назовем их теперь так — оказывались в конечном счете поправимыми, да, Аня?

Вопрос, как говорится, интересный…

Анна Васильевна помолчала, будто прикидывая, как ей выгоднее ответить в данный момент, потом утвердительно кивнула.

— Вспомните, Александр Борисович, биографию генерала, если вы, конечно, успели ею заинтересоваться…

А теперь уже кивнул Турецкий.

— Практически из всех переделок… это мелко, конечно, сказано для такого человека, как Орлов… Но он, в общем, выходил без потерь. Без ощутимых, я поправляюсь, потерь. И тому была масса на сегодняшний день еще неосмысленных нами, его постоянным и близким окружением, причин. О первой из них я вам как-то имел честь доложить. Это — совесть. Ее он постоянно, словно флаг, держал впереди себя, что называется, на расстоянии вытянутой руки и свои поступки, особенно когда они затрагивали кардинальные проблемы, соотносил с нею. Его называли злым, упрямым, своенравным и так далее. Это все неверно. Скорее людям не нравились методы, которыми он постоянно добивался цели. Видите ли, мы привыкли к постоянным компромиссам, а он их попросту не терпел, называя мышиной возней. И был по-своему прав.

— Извините, перебью, — сказал Турецкий. — А вам не кажется, Игорь Иосифович, что в некоторых случаях варварские методы не оправдывают высоких целей? Привести примеры?

— Не надо. — Рейман изобразил мудрую такую улыбку пожилого ребе. — Речь у нас, к счастью, идет о явлениях разных категорий и разной степени ответственности, если хотите.

— А вы не пробовали сопоставить Афганистан и, скажем, Чечню?

— Экий вы… Здесь другое дело..

— Так ведь оно, получается, всякий раз другое, — продолжал настаивать Турецкий, которого не устраивала сейчас этакая умиротворенная философская беседа за чашкой определенно безвкусного чая.

— Верно, но Чечня — это, согласитесь, исключение, хотя принципы подхода к проблеме оставались теми же. Все та же совесть впереди! Надоело вранье военных, надоела пустая болтовня и лисьи выверты политиков, кто-то обязан был прекратить бойню, стукнуть кулаком, черт возьми! Абсолютно уверен, что Алексей был искренен и честен в своей уверенности, что поступает правильно. Но, как мы теперь видим, точно так же надо было действовать и в дальнейшем! И не нашей армии вина в том, что война началась снова, нет, это опять вмешалась подлая политика. Да что я вам объясняю, вы же умный человек… Не народу ведь нужна была эта война, а правящему режиму, который, между прочим, довольно умело сыграл на народном патриотизме, выдвигавшем требование, как в сороковых годах прошлого уже столетия, добить врага в его собственной берлоге. А иначе вроде как и победы нет. И что, добили? Давайте смотреть правде в глаза.

— Насмотрелись… — Турецкий хмыкнул и покачал головой. — Но, помнится, вы однажды употребили такой забавный, детский игровой термин — подстава. А может, и не совсем детский…

— Уместное напоминание… Речь ведь у нас шла тогда о Белом доме, да? Так вот, на мой взгляд, Чечня и этот мирный договор — из той же серии. Вспомните, приближались президентские выборы. Возникала экстренная необходимость срочно прекратить непопулярную войну — хотя бы на короткое время и исключительно с единой целью восстановления резко падающей популярности еще того, прежнего, президента. Вы помните, какие «орлы» там были задействованы? Какие силы, какие средства! Вот и совпали искренние интересы известного генерала и шкурные — верхнего руководства. Только последние знали, что произойдет уже завтра, а генерал в самом деле поверил, я вас уверяю, в то, что его окружают порядочные люди, также кровно заинтересованные остановить проклятую бойню. Но, заметьте, как только «патриотическая» реакция оскорбленных до глубины души народных масс выплеснулась наружу, генерала немедленно убрали. Как всякого крайнего. Как мавра, сделавшего свое дело…

— Ну что ж, — Турецкий махнул рукой, — пожалуй, я готов согласиться с вами. Такая постановка вопроса меня убеждает. Да и прошлое показало, что стена перед ним была тогда не самая прочная. Через короткое время он снова обрел популярность и у нас в стране, и за рубежом. Что, собственно, и позволило ему окончательно уйти в политику. Но давайте вернемся к нашим баранам… А какие стены возникали здесь, на губернаторстве?

— Вот это, я считаю, очень правильный вопрос. Да, Анечка?

— Наверное, — как-то неохотно ответила вдова, безразлично доливая остывающий кипяток в заварной чайник.

«Абсолютно не нужно ей это все, — отметил Турецкий, — включая и никчемный чай…»

— Я вам говорил, что, к счастью и самого Алексея, и, разумеется, его семьи, да и нас тоже, чего стесняться, ошибки его были поправимыми. Даже тогда, когда он пошел здесь уже на прямые контакты с личностями в определенном смысле сомнительными. Но ведь и Фрунзе, если читали, тоже вступил ради достижения победы в союзнические отношения с Махно. А мы в сорок первом? Я уж не говорю о тридцать девятом, давшем нашей стране определенную фору, как бы нынче ни изгалялись новейшие историки. А вся наша Отечественная война, продержавшаяся, чего скрывать, и на союзнической помощи, это помимо всего прочего. Я не хочу сопоставлять вещи несопоставимые в своем историческом масштабе, но ведь и в капельке воды можно при умении, а что важнее — и при желании, разглядеть великий океан. Извините за столь высокопарный тон…

— Вы говорили о сомнительных личностях, — напомнил Турецкий.

— К тому и речь. Ведя свою политику, Алексей, скажу вам правду, все-таки мог идти на компромиссы, мог.

— А как насчет мышиной возни?

— Ну, Александр Борисович, — Рейман даже развел руками, — не заставляйте меня думать о вас в этаком-то свете! Вы же и сами понимаете, что есть компромиссы, а есть… тоже компромиссы, но совсем иного плана. Он ведь, когда в девяносто шестом снимал свою кандидатуру на президентских выборах и отдавал таким образом голоса, между прочим, десятков миллионов избирателей своему сопернику, тоже шел на определенный компромисс. Так вот, идти на компромисс по большому счету, ради высоких целей, повторяю, это он мог. Он с этого и начал здесь, когда понял, с кем имеет дело, с какими силами. Понял, что иначе их не переломить. А он хотел эти силы заставить трудиться исключительно на пользу краю! Не все, уверяю вас, видели явные подвижки в этом направлении, но они были. Могу своей честью поклясться…

— И тем не менее вы с ним расстались?

— Да, но мне не хотелось бы углубляться в данный вопрос, не стоит он, поверьте, затрачиваемого на него времени. Тут много личного. Но об одном факте я вам все-таки скажу. Чтоб вы поняли…

Рейман замолчал, достал сигареты, стал долго закуривать, словно нарочно испытывая терпение своего слушателя. Наконец, задымил.

— Так что я должен понять, Игорь Иосифович?

— Я сам до сих пор не во всем разобрался… Просто в один прекрасный день мне показалось, что Алексей начал менять свой курс. Обычно такого рода события обсуждались, он выслушивал мнения, и если потом поступал и по-своему, никто на него за это не обижался. А тут словно шлея под хвост… Это было год назад, когда у Алексея впервые возник довольно неприятный, какой-то даже некрасивый, что ли, конфликт с Бугаевым, есть тут такой коммерсант. Половину сибирского края в своих руках держит. Слышали?

— Немного.

— Лично у меня было такое ощущение — нехорошее, даже стыдное, — что они просто чего-то не поделили между собой и устроили самую настоящую грызню. Ну, в самом деле, кто один и кто другой?! Я открыто сказал об этом губернатору. Он не понял. Либо категорически не желал понять. Тот уникальный случай, когда шлея оказалась важнее всего, даже многолетней дружбы. И мы поссорились. После чего я ушел. Я ничего не придумываю, Анечка? Ты ведь, пожалуй, единственная, кто это знает и помнит…

— Все было именно так, как говорит Игорь, — сказала Анна Васильевна. — Все — чистая правда. Я слышала их громкий спор. Хотела вмешаться. Но опоздала. И до сих пор жалею… теперь, наверное, уже до конца…

— Я не ищу, Александр Борисович, оправданий для себя. Возможно, я был тогда слишком резок. Возможно, перегнул палку. Но я знаю твердо только одно и говорил вам уже об этом в Москве, если помните: он начал менять свой курс, видимо не имея к тому четких, продуманных решений. Да и оснований. Ошибка это была у него или нет, роковая или поправимая, теперь сказать трудно. Даже невозможно. Но он заплатил за нее жизнью… А в том вертолете, будь мы по-прежнему вместе, я, конечно, летел бы с ним. Но оказалось — не судьба…

— Значит, всякую случайность падения вертолета вы отметаете, я вас правильно понял, Игорь Иосифович? Погода там, прочее?..

— Знаете ли, чаще всего в нашем деле — я имею в виду армейскую службу — любая случайность есть в конечном счете результат сложения многих закономерностей. Если разбираться грамотно. Даже кирпич, как было сказано, — помните? — никогда не падает на голову зря. Так что ж вы хотите? Я, когда только прилетел сюда, узнав о гибели Алексея, как человек военный, к тому же многие меня здесь знали в качестве ближайшего помощника губернатора, такого, понимаете ли, хитрого еврея для советов, сразу обратил внимание на то, как велось расследование катастрофы. А что, в первый раз, что ли? Сколько их уже падало на моей памяти, боже мой! Ну, по старой памяти кое-что мне показали следователи, кое о чем сам постарался узнать. Так вот, обратите внимание на некоторые факты. Первый. Местные спасатели, добровольцы, естественно, из строителей трассы, вытащили Алексея, как и других пострадавших, из-под обломков. Там были и трупы, но сам Алексей, его помощница и еще кто-то из пассажиров оказались живы, как, впрочем, и экипаж. Так вот, мне известно, что Алексей о чем-то сказал спасателям. Но только это обстоятельство почему-то нигде не зафиксировано. Ни в одних показаниях. Далее, среди легко раненных оказался и бортинженер вертолета, некто Филенков. Он тоже, среди прочих, дважды отвечал на вопросы следователей — сразу после катастрофы и спустя несколько дней. Обратите внимание, его вторичные показания уже ничем не напоминали первые. Как и свидетельства ряда других — там же, если не ошибаюсь, в общей сложности более десятка человек осталось в живых. Причем, что особенно странно, новые их свидетельства поразительно совпадали, иной раз просто дословно. Снежный заряд там, то, другое, словом, складывалось ощущение, будто все они, и более-менее здоровые, и находящиеся без сознания, каким-то непостижимым образом дули в одну дуду. Я вам, кажется, уже говорил об этом.

— Не имеет значения, я вас внимательно слушаю.

— Да-да, так вот, он дал показания, а потом исчез. Нету его. Ни на службе, ни в больнице, ни дома. Поимейте этот факт в виду. Я его ни в чем не обвиняю, но может быть, ему надо было исчезнуть? Или пришлось? Вот в чем вопрос. Возможно, вы уже читали его показания?

— Читал… — Турецкий удивился: а ведь ставший хорошим парнем Юра Серов даже словом не обмолвился. Что ж, лишняя работенка для Филиппа!

Он уже не помнил точно, но почему-то казалось, что в следственных материалах фамилия Филенкова упоминалась среди тех, кто в настоящий момент находятся в Шушенской городской клинике, причем в тяжелом состоянии. Как и остальные члены экипажа. А еще он помнил, что в деле были повестки с вызовами Филенкова к следователю, но адресовались они ни в какое не Шушенское, а по здешнему адресу. Почему-то не обратил на это дело внимания Александр Борисович. А Серов промолчал. Это что же? Кругом подлоги? Не много ли? Ох, ребята, доиграетесь!

В конце концов, каждый — прав полковник — сам выбирает свою судьбу. На то он имеет все основания. Либо думает, что имеет. Но выбор-то — кем быть? — все-таки остается?..

— Конечно, читал, — продолжил Турецкий. — Как и те, в которых летчики берут всю вину на себя. Причем и в первых своих показаниях, и в последующих. Но все сводят к плохим погодным условиям. Мол, пренебрегли предупреждением метеорологов, халатно отнеслись к предполетной подготовке, не проложили маршрута с учетом запретов, ограничений и расположения высот, да и сами карты были устаревшими, там даже ЛЭП нанесена не была, куда уж дальше! Им-то хоть можно верить, как вы считаете?

Рейман неопределенно пожал плечами и промолчал. Потом спросил:

— А эта вся история… она им чем светит?

— Ну в принципе… Я думаю, могут применить двести шестьдесят третью статью Уголовного кодекса, это нарушение правил безопасности движения и эксплуатации воздушного транспорта, повлекшее смерть двух и более лиц. Плюс возмещение с виновных материального и морального ущерба.

Рейман поморщился:

— Я не думаю, что возникнет вообще вопрос о компенсациях, как-то это не по-людски… Да, Аня?

Та несколько отрешенно кивнула.

Разговор, в который теперь уже включилась и Анна Васильевна, больше своими воспоминаниями о муже, продолжался еще с час, пока ей не позвонили и не сообщили, что транспорт и грузчики прибудут с минуты на минуту. Значит, пора было закругляться.

В общем, завершая беседу, Турецкий ничего для себя, за исключением последнего факта, не открыл и даже подумал, что Рейману, пожалуй, не стоило лететь сюда, чтобы именно здесь выдать информацию о бортинженере Филенкове. Ну и еще о том, что Орлов погиб не сразу, а успел что-то кому-то сказать. Мог бы и в Москве это сделать. Но, возможно, он хотел как-нибудь посильно помочь Анне Васильевне, все ж не чужие. А переезд действительно подобен пожару…

Попрощались тепло и по-дружески. Турецкий пообещал при случае навестить Анну Васильевну в Москве, чтобы рассказать, чем закончится расследование.

Рейман решил немного проводить Турецкого — пока не прибыли грузчики.

— Я выйду буквально на несколько минут, Анечка, да? — И при этом он как-то странно посмотрел на нее.

— Да-да, — сухо кивнула она и ушла в комнаты…

«Это как же надо понимать? — подумал Александр Борисович. — Как продолжение? Или, напротив, начало?»

Они вышли на лестничную площадку и медленно отправились вниз.

— Она не могла там в принципе говорить то, что… могла бы, вы понимаете?.. И попросила это сделать меня. У нас же сейчас все прослушивается… И поэтому откровенный разговор был бы чрезвычайно опасен для Анечки. Да и для остальных тоже…

Турецкий подумал, что это наверняка именно так, и стал вспоминать, не сказал ли сам чего лишнего. Кажется, нет, за исключением, пожалуй, обсуждения того исчезнувшего Филенкова, которого теперь, надо думать, станет искать не только он, но и те, кому бортинженер может показаться крайне опасным. Это если исчезнувший человек действительно знает такое, что может приоткрыть завесу над тайной гибели вертолета и людей.

И вообще, зря эта фамилия прозвучала вслух, не пришло как-то в голову Турецкому, что и бывшая генеральская квартира может быть поставлена на «прослушку». Вывод? Значит, Филипп будет теперь просто вынужден опередить соперников…

Что-то еще… Какая-то деталь мучила, но вспомнить ее Александр Борисович никак не мог. Ах ну да, речь же шла и о Бугаеве. О том, что Орлов конфликтовал с ним. А между прочим, это, возможно, даже и неплохо. Если в самом деле «слушали», то Бугаю в ближайшее же время доложат, что о нем уже шла речь. Ну подготовится он к возможным вопросам. Белкин поможет. И что здесь плохого? Во-первых, это будет сразу заметно. А во-вторых, они не смогут теперь отнести эти вопросы на счет личной инициативы Турецкого. Все гораздо проще — следователю подбросили «жареный» факт, вот он и прицепился к нему. Вполне логичное объяснение, которым, кстати, надо при необходимости и воспользоваться…

Нет, что-то еще было… Ладно, позже.

Рейман между тем говорил о том, что в Москве, накануне вылета в Сибирь, Анечку неожиданно посетил известный адвокат… Александр Борисович должен, по идее, знать его, тот, кстати, летел вместе с ними сюда. Его зовут…

— Знаю, — поторопился Турецкий, чтобы сократить ненужные подробности и быстрее перейти к главному, ради чего Рейман и отправился его провожать. — Белкин его фамилия.

— Вот и хорошо, не надо объяснять. — Игорь Иосифович не удивился. — Меня при том разговоре не было рядом с ней. Беседа у них шла тет-а-тет. Но Анечка мне сразу все изложила, едва я явился и, естественно, ушел этот Белкин. Она была… как бы сказать? Несколько не в себе, наверное, так правильно.

— Очень интересно, — заметил Турецкий. — И я, кажется, догадываюсь теперь, о чем шла речь. Но не хочу забегать вперед, слушаю вас внимательно…

— Не знаю, что думаете вы, — Рейман изучающим взглядом посмотрел на Турецкого, — но этот фрукт очень настойчиво советовал Анечке приложить все свое влияние к тому, чтобы официальное расследование причин гибели ее мужа закончилось как можно скорее. Она, естественно, возмутилась, вы понимаете… Но адвокат выставил ряд аргументов, среди которых были… ну как бы вам сказать?

— Речь, видимо, шла о каком-то компромате на генерала, да? — решил помочь Турецкий, видя, что собеседник мнется.

— Да-да, — словно обрадовался тот. — Было сказано примерно так, что сегодняшней общественности — заметьте! — может быть небезынтересно узнать о некоторых весьма, скажем так, некрасивых поступках генерала с точки зрения морали и нравственности. Представляете? Это же типичный шантаж!

— Он оперировал фактами или был, как обычно, голословен? — усмехнулся Турецкий.

— А я бы на вашем месте не относился к данному факту легкомысленно, — осуждающе заметил Рейман. — Мы ли не знаем, на что способны мерзавцы, когда появляется удобная возможность оболгать покойника? Он же не может больше себя защитить!

— Ну пусть так, а что ж это все-таки за факты такие, которых испугалась Анна Васильевна? О них-то хоть что-нибудь вам или ей известно? Или все это из области сплетен? Ну, скажем… — Турецкий неопределенно этак помахал рукой. — Что у него были какие-то интимные отношения с его помощницей, а?

— Вот видите, уже и вам успели… — огорченно сказал Рейман. — В то время как я мог бы поклясться…

— А кто от вас требует? И если говорить по правде, то будь, например, я на его месте, так точно бы не устоял. Женщина-то — во! — Турецкий показал большой палец.

— Так то — вы! А он — нет… Алексей представлял собой — вы, пожалуй, не поверите — жесткий такой сгусток воли! Как мощный стальной кулак! — Рейман потряс своим кулаком. — Таран…

— Тогда тем более странно, что он не смог справиться с местной, извините за выражение, шоблой.

— Вы действительно так думаете? Я о шобле…

Турецкий пожал плечами, мол, понимайте как хотите. И сказал:

— А вообще, я считаю, что все сплетни про генеральских баб — это личное дело его жены, а вовсе не предмет для обсуждения той же общественности. Или у него было что-то еще, но куда более серьезное, на чем кто-то из здешних деятелей делает свою игру?

— Ну, по правде говоря, на любого громкого политика всегда найдется компрометирующий материал, который тот хотел бы скрыть. В чем обычно обвиняют того, в чьих руках находится власть? В злоупотреблении ею. Другими словами, в вещах чаще всего недоказуемых, но тем не менее грязных, искажающих облик человека. Взятки? Естественно. Доказать уже невозможно, зато облить грязью — в самый раз. Коррупция? Ну тут, сами понимаете, вообще ничего доказывать не надо. Если общество пронизано ею, будто метастазами, как мог бы избежать подобного соблазна губернатор? Добавьте сюда какие-нибудь мифические счета в заграничных банках… Приплюсуйте постоянное участие в непристойных тайных оргиях, свидетели которым немедленно найдутся и распишут свои впечатления так, что мало не покажется… Вам этого разве недостаточно?

— Категорически с вами не согласен, уважаемый Игорь Иосифович. Этаким образом можно ведь и о нас с вами. Да и любого, в сущности. Ну и что?

— А если вам обещают — и не просто какие-то там бандиты-недоноски, а вполне респектабельные, серьезные люди — вылить полный ушат на газетные полосы? И делать это в дальнейшем постоянно и методично, чтобы уж ни у кого не оставалось сомнения, что люди имели дело не с глубоко порядочным человеком, а с монстром, от которого следовало прятать маленьких детей, тогда как быть?

— Ну да, нынче ж на дуэль вызывать не принято. А если просто набить морду, можно самому загреметь по статье…

— Да, и кому конкретно бить, вы знаете? Адвокату? А он скажет: я-то, господа, при чем? Меня уполномочили вам передать, работа у меня такая.

— Но он же не назвал своих… поручителей?

— А назвал бы, так что?

— Ну все ж таки… — философски заметил Александр Борисович. — Когда б немножко вазелину, другая вышла бы игра…

— Не понял, вы о чем? — слегка нахмурился Рейман.

— А это я, — совсем уж беспечным голосом сказал Турецкий, — строчку вспомнил из препохабнейшей поэмы. Про Гришку Орлова и Екатерину Великую. Приписывают почему-то, как и все неприличное, Баркову, а написал ее, в подражание, так сказать, один из студентов Литературного института, я даже знаком с ним был, Лешей его звали… Но это к делу никакого отношения не имеет.

Рейман хмыкнул и покрутил головой.

— Вы мне невольно напомнили один любопытный разговор с Алексеем… Он говорил, что за ними, за Орловыми, — имел в виду именно тех великих братьев, ну и себя заодно, хотя у него, конечно, хватало ума не проводить громких параллелей… Да, так вот, мол, всю жизнь за ними тянется какой-то просто, ну, неприличный хвост. Все, кому не лень, лезут и лезут, пристают, не дают проходу, даже готовы задницу лизнуть, но чтоб при этом обязательно укусить, понимаешь… Чего только не выдумывали, чтоб гадость какую-нибудь устроить, никакой совести…

— В нашем детстве, — улыбаясь, заметил Турецкий, — было такое выражение — нарываться. Чего ты, мол, нарываешься? В лоб захотел?

— Вот-вот, то самое. Постоянно, говорит, нарываются. Никакого от них покою! То ли это сама фамилия виновата, то ли… черт его знает что… А про Екатерину-то вам кто говорил?

— Ах вы про Пшеничную? А ее родная сестра. Ее, сказала, поливали так, что не всякая выдержит, а Катенька — она в семье младшая, следовательно, и любимая — плевала на все это дело с высокого потолка. У нее с Анной Васильевной были идеальные отношения. Не так?

— То-то и оно, — вздохнул Рейман, — что именно так. А ей-то, подумайте, каково жить со всей этой грязью?

— Ей не жить, Игорь Иосифович, ей еще выжить надо. А остальное… — Турецкий отмахнулся. — Ну, значит, насколько я вас понял, господин Белкин оперировал общими фразами и не менее общими угрозами? А вдове не пришло в голову сказать ему, что она может предать гласности их разговор?

— Вы угадали. И тогда адвокат, который наверняка предвидел и такой поворот, сказал; что ей в любом случае полезнее всего — побыстрее уехать из Сибири. Вообще. И больше там, то есть тут, не появляться. А то могут неожиданно возникнуть абсолютно нежелательные проблемы у ее детей. Словом, вы понимаете?..

— Да уж чего не понять! Шантаж, угрозы… Ах, как нехорошо, Зорий Августович… И она, значит, поверила адвокату?

— Как видите. Она сказала, что вообще никому теперь ни слова не скажет, пока не уедет отсюда. Но… так получилось. Вы на нее не сердитесь.

— Помилуй бог, о чем вы?! Напротив, передайте ей мою глубокую благодарность. Ну а вы?

— Они тут все торопятся. Здешний новый мэр, который с Алексеем всего ничего и проработал-то, прямо как с цепи сорвался. Рабочие у него, видите ли, простаивают, это чтоб сразу евроремонт делать в квартире… Так что сегодня контейнеры отправим, а сами — завтра, первым московским рейсом…

И они стали прощаться — вероятно, надолго, если не навсегда.

Что-то было очень хорошее в этом мужике. Понравился он Турецкому. С таким хорошо бы вообще поговорить, что называется, за жизнь, безотносительно к трагическим событиям. Однако, как заметил Игорь Иосифович, наверное, уже не судьба…

4

Теперь оставалось последнее на сегодняшний день мероприятие — встреча с олигархом местного разлива, господином Бугаем. Местный-то он, может, и местный, да только половина края, говорят, принадлежит ему. Либо контролируется им. А вот как он умудряется распоряжаться этим гигантским куском бывшего советского пирога, как управляет, об этом расскажет Филипп, когда получит из Москвы подробное досье на Николая Степановича.

Помимо всего прочего, Филя должен был выяснить, где может находиться в настоящее время Леонид Фи-ленков. И достать его. Даже из-под земли, если возникнет надобность. Филе не привыкать выполнять подобные поручения.

Поскольку времени до поездки в «резиденцию» оставалось еще предостаточно, Александр Борисович решил чем-нибудь подкрепиться, чтобы позже не чувствовать себя голодным и не уподобляться жадному зверю. Вот с этой благородной целью он и позвонил Агееву.

Филипп ответил, что в настоящий момент он оторваться не может, поскольку уже работает с поступающей к нему из Москвы информацией. А перекусить можно будет в «Оладышках»— это небольшое кафе на Профсоюзной улице, где кормят вкусно и недорого. Он туда и подъедет, как только закончит дело. В общем, в этом уютном заведении они и встретились час спустя.

Александр Борисович успел насытиться превосходными блинчиками с мясом, потом «переложил» их и слегка «подлакировал» пышными оладьями со сметаной и брусничным вареньем, запил все это роскошество «бабушкиным чаем» — настоящим напитком, настоянным на лесных травах, — и теперь был готов к любым решительным действиям. И Филипп предоставил ему такую возможность, передав для изучения файл с принтерной распечаткой.

— Где сумел-то? — поинтересовался Турецкий, доставая листы распечатки и углубляясь в чтение.

— Места знать надо, — независимо ответил Филя, целиком запихивая в рот очередной румяный поджаристый пирожок с капустой и рублеными яйцами. И продолжал с набитым ртом: — Ада-ибуть ажу…

Понятно: скажу когда-нибудь… А мы и не торопимся, нам не к спеху, мы можем и подождать.

Больше не разговаривали. Время скоро должно было уже начать, как говорится, поджимать, а текста, стараниями Вячеслава Ивановича Грязнова, было передано довольно много, и Турецкий торопился ознакомиться хотя бы с основными вехами «славной биографии».

Итак, Николай Степанович Бугаев, шестидесятого года рождения, не судим, но под следствием находился дважды, и дела в его отношении оба раза прекращались ввиду категорического отказа свидетелей от собственных показаний, которые были добыты следствием, по их утверждениям, незаконным путем, то есть с применением угроз и даже пыток, либо же по причине исчезновения самих свидетелей. И в обоих случаях были задействованы известнейшие московские адвокаты, группу которых возглавлял… господин Белкин. Здрасте, Зорий Августович! Вот где вы снова засветились, уважаемый! А то, понимаешь, темнили — надо бы попробовать, да если еще удастся договориться, исключительно из любезного отношения к вам, уважаемый Александр Борисович!.. Все-то вы знаете заранее, и все вам легко удается… Опять же, надо понимать, до поры…

Обвинения господину Бугаеву выдвигались по 210-й и 222-й статьям Уголовного кодекса, то есть организация преступного сообщества и хранение незарегистрированного огнестрельного оружия. Типично бандитские статьи. А Инкриминировалась ему оба раза организация убийств бывших партнеров по бизнесу. Так, это понятно…

И кто же эти партнеры? Андрей Ващенко — генеральный директор крупнейшего в крае металлургического комбината, владевший двадцатью пятью процентами акций своего предприятия, и Ренат Умгалеев — фактический владелец железорудных и угольных разрезов.

Первый погиб в авиационной катастрофе. Ага, знакомый почерк! Самолет местной авиалинии летел с Севера и попал в грозу, после чего связь с ним оборвалась. А тела погибших были обнаружены в тайге поисковой группой лишь неделю спустя.

А. второй был взорван в собственном автомобиле посреди бела дня в самом центре столицы края.

Расследование гибели Ващенко, проводившееся, кстати, краевой прокуратурой, показало, что в самолет была-таки заложена бомба, и никакая гроза отношения к гибели самолета отношения не имела. Просто либо покушение было сработано довольно грубо, либо хорошо постаралась следственная бригада. Нашелся и свидетель, видевший в аэропорту, перед вылетом самолета, постороннего человека, не имевшего отношения к экипажу и позже опознанного им по предъявленным фотографиям, обнаруженным в картотеке уголовного розыска с помощью составленного тем же свидетелем фоторобота. И оказался этот неизвестный очень даже известным екатеринбургским уголовником, выполнявшим некоторые «деликатные» поручения своих «заказчиков». А незадолго до катастрофы этот киллер был замечен в обществе Бугая на одной из ресторанных тусовок, до которых Николай Степанович был большой охотник. Но вскоре исчезли как свидетель, опознавший киллера, так и сам «исполнитель», вина которого, естественно, доказана не была. Следовательно, сняты и подозрения с Бугаева…

С Умгалеевым дело оказалось поначалу куда более ясным. Нашлись свидетели, которые назвали «исполнителя» взрыва, — такое вот везение для следствия. И тот дал-таки признательные показания, сообщив имя «заказчика» — Коляна Бугая, как того звали в криминальной среде. Бугай был немедленно взят под стражу. Вот тогда, словно коршуны, налетели адвокаты, требуя изменения меры пресечения и мотивируя свои требования слабым физическим здоровьем их клиента.

Турецкий вернулся к началу биографии Бугаева, которое просмотрел поначалу мельком. Так, средняя школа… Спортивные занятия в секции бокса, участие в чемпионатах среди юниоров… Медицинский техникум — скажи пожалуйста! — зубной техник? Чего только не вытворяла с людьми эта перестройка! Несостоявшийся зубодер занялся криминальным бизнесом. Подозревается в участии, а позже и организации преступной группировки — так называемых «назаровских», или «чулымских» (это, видимо, от названия реки Чулым, протекающей мимо города Назарово). Нет, слабым здоровьем тут что-то и близко не пахнет…

А в общем, финал второго дела примерно тот же. «Исполнитель» решительно отказывается от своих признательных показаний, мотивируя… известно чем. Свидетели спустя короткое время тоже категорически отказываются его «узнавать» — это не тот, они ошиблись, но, к счастью, сумели вовремя осознать свои ошибки. Пошли разговоры, даже в криминальной среде, что их «забывчивость» обошлась «заказчику» в довольно крупную сумму. Но — не доказано же? Нечего и воду лить… А вскоре и «исполнитель» неожиданно оказался случайной жертвой какой-то внутрикамерной разборки и приказал долго жить. И дело об убийстве господина Умгалеева так и «зависло» ввиду отсутствия у следствия «доказательной базы».

Что же касается обвинений по 222-й, оружейной статье, то тут вообще смех. Немедленно нашелся знакомый Бугаева, который сознался, что незарегистрированный пистолет «ТТ» принадлежит ему, а он его просто забыл у приятеля, но готов понести наказание, хотя пистолет оказался «незамазанным» и, по уверениям его владельца, купленным незадолго до того у неизвестного «лица кавказской национальности» на городском рынке. Указать то «лицо» он, естественно, не мог. Да, скорее всего, и не собирался…

Но это уже мелочи жизни. А вот почему никто ни в краевой прокуратуре, ни в Управлении внутренних дел, ни в Управлении Федеральной службы безопасности, ни в других, не менее заинтересованных государственных службах не обратил внимания на то, каким образом после трагической гибели двоих достаточно близких Николаю Бугаеву, крупнейших в крае бизнесменов сам Бугай, стараниями своей команды получивший свободу, неожиданно оказался держателем контрольных пакетов акций металлургического комбината, рудных и угольных разрезов и карьеров, а по существу их единовластным хозяином и монополистом, на этот «животрепещущий вопрос» ответа нигде не было.

Ну а затем следует стремительное и не очень, кстати, до сих пор понятное банкротство нескольких крупных сибирских предприятий, которые, как позже выяснилось, без всякого аукциона были приобретены все тем же Бугаевым при активной поддержке бывшего губернатора, предшественника генерала Орлова. После чего Николай Степанович вдруг занялся широкой общественной деятельностью и благотворительностью. Тут тебе и спонсорство в шоу-бизнесе и спорте, и строительство нескольких интернатов для детей с ослабленным здоровьем и инвалидов от рождения, и поддержка дома для престарелых и одиноких пенсионеров, и даже помощь в «северном завозе». И все эти деяния постоянно сопровождаются шумными пропагандистскими кампаниями, представляющими дело так, что в крае нет более значительной, яркой, харизматической фигуры, чем известный бизнесмен и доктор медицины — вот так, господа! И единственно он — на фоне всех остальных, бывших и будущих, претендентов на власть — способен привести и сам край, и его многочисленное, особенно коренное, население к быстрому и надежному процветанию.

И вот тут, как на беду, в Сибирь явился генерал Орлов — личность хоть и противоречивая, но, безусловно, куда более сильная, нежели недоучившийся зубодер, со всеми его кампаниями, носившими явно предвыборный характер. Ну разве могли ужиться, оказавшись в одной берлоге, двое таких медведей? Оказывается, сумели. Четыре года длился их союз — неизвестно, правда, на какой основе, но ведь не ссорились поначалу. Более того, имеются точные данные, что Орлов принимал щедрое спонсорство Бугаева во время собственной предвыборной кампании. И когда речь зашла о втором сроке его пребывания на посту губернатора, тоже резких конфликтов не наблюдалось.

Но, вероятно, именно в этот момент и произошли те события, которые и могли привести к трагическому финалу.

Что за события — не известно. В досье об этом не сказано ни слова. Но, опираясь теперь на информацию полковника Реймана, именно в те дни и расставшегося со своей службой у губернатора, между «медведями» началась грызня. Чего не поделили? Кто стал выказывать необоснованные амбиции? Вопросы оставались без четких ответов, зато финал «противостояния» практически ничем Не отличался от тех, что уже дважды рассматривались местными следственными органами. И Оба раза безуспешно. Собственно, ведь и этот, уже третий, случай ожидает, по идее, тот же исход. Свидетельств нет, доказательств никаких, а подозрения — они ничего не стоят, когда их нечем подкрепить конкретно. Да вот уже и свидетели — даже угодные! — начали исчезать… Прочно поставлено дело в провинции!

Кстати об этом Филенкове. Турецкий, оторвавшись от чтения материалов, выдал Филиппу всю информацию, касавшуюся исчезнувшего по непонятной причине бортинженера. Особо попросил выяснить такой момент: когда конкретно пропал человек — до решения в Москве о передаче расследования в руки Генеральной прокуратуры или уже после? Филя понял смысл вопроса. Ну, конечно, сидел бы себе человек, изображая тяжело раненного, а тут известие о том, что едет «ревизор»! Ну, «важняк» из Москвы, с которым, говорят, лучше не связываться. Вот и смылся человек. Либо немедленно началась зачистка местности. Что не одно и то же…

Потом Александр Борисович, с улыбкой поглядывая, с каким аппетитом Филипп отдает должное действительно превосходной местной кухне, завершил чтение, не найдя для себя в принципе ничего такого, на чем следовало бы остановить пристальное внимание. Картина была довольно ясная. Да и тема для беседы с человеком, обладающим психологией пусть и не рядового, но все равно — уголовника, мечтающим называться и выглядеть в глазах восхищенной публики настоящим, этаким заморским, олигархом, в общих чертах наметилась. И это будет, вероятно, тот случай, когда играть в кошки-мышки, а уж тем более в казаки-разбойники, нужды не появится. Если только не помешает Белкин, который захочет непременно присутствовать при их разговоре. И если это так, значит, умница адвокат не очень-то верит в высокие умственные способности своего давнего клиента…

Однако, время!

Александр Борисович вернул материалы Филе, сообщил, куда едет, попросил не беспокоиться о нем и заниматься собственными делами. Езды до «резиденции», как помнил Турецкий, было что-то около тридцати — сорока минут, сейчас девять, и к «Оладышкам» должен с минуты на минуту подъехать шофер на служебной «Волге». Приехав сюда, Александр Борисович отпустил его на пару часиков — поужинать. Ведь кормить его в «резиденции» будет наверняка не совсем удобно, там уже, поди, все проходы заполнены братанами. Когда в прошлый раз обедали с адвокатом, Турецкому совсем не требовалось обладать каким-то особенным, профессиональным нюхом, чтобы сразу убедиться, что ресторанная публика, которой было не так уж и много, поголовно выглядела «осторожно гуляющей братвой».

А кто ж и может теперь гулять в «резиденции» бывших губернаторов, когда с их губернаторской властью, по понятиям, уже покончено?..