Глава седьмая НЕРВЫ СДАЮТ…

1

А где же наш любезный адвокат?! Отчего это не маячит перед глазами его седая, благообразная шевелюра? Отчего не слышатся вкрадчивые, проникновенные речи?..

Вот уже несколько дней прошло, в течение которых Александр Борисович старательно изображал тягучую, как всякая рутина, трудовую деятельность старшего следователя по особо важным… преступлениям, естественно, а об адвокате — ни слуху ни духу. Будто враз испарился. Нет, конечно, можно было бы и позвонить ему на мобильник, но делать это Турецкому почему-то не хотелось. Он им нужен, пусть сами и проявляют инициативу…

Между прочим, вопросы-то у них к нему уже могли бы и появиться. Вот съездил он к Валерию Леонидовичу Найденову, прослышав, что председатель аварийной комиссии собирается вылететь в Москву, и неизвестно теперь, когда вернется. Они сразу узнали друг друга. Турецкий тут же сослался на Сергея Сергеевича Нефедова, Найденов вспомнил насчет «ватерпаса» и с усмешкой сказал:

— Все возвращается на круги свои… Вот и меня ждут очередные неприятности в Москве. А вы, Александр Борисович, можете поговорить с нашими специалистами, которые практически завершили исследование «останков», так сказать, покойного «мишки». Если желаете знать мое личное мнение, то взрыва, на который указывали отдельные свидетели, не было. А вот соображения по поводу неожиданного в горных условиях снежного заряда я не стал бы отрицать категорично. Но все это вам объяснят и покажут специалисты.

— Значит, диверсию вы отвергаете? — без всякого стеснения, в лоб, спросил Турецкий.

— Боюсь вас разочаровать, — улыбнулся Найденов, — но я не совсем понимаю, что вы называете диверсией? Сознательный бросок машины на высоковольтные провода — это да, диверсия. Но кого вы назовете камикадзе в данном случае? Вам же известны личные дела летчиков… Может быть, имелись другие варианты? Не знаю, комиссия рассматривает голый факт, а не предположения. Удар в днище машины имел место, и значительной силы, на что указывает деформация отдельных элементов корпуса, но происхождение этого удара, его источник, для нас по-прежнему загадка…

Валерий Леонидович не изображал из себя, как считали многие из его окружения и о чем помнил Турецкий, этакого всезнающего Зевса-громовержца. Он тоже был подвержен сомнениям, поэтому и не торопился с окончательными выводами. Работает комиссия, чего вам еще надо? Придем к единому мнению, составим собственное заключение, естественно, проинформируем соответствующие инстанции. И уже одно то, что Найденов усомнился в выводах следствия, которое утверждало, что катастрофа вызвана неверными действиями экипажа, а проще говоря, всему виной— преступная халатность летчиков и так далее, — все это говорило сейчас в его пользу. Хотя, возможно, кое-кто и готов был приписать ему желание защитить, так сказать, честь мундира своего авиационного ведомства. Да, впрочем, какая уж тут защита, если само ведомство, в лице Восточно-Сибирского управления, возглавляемого Нефедовым, поторопилось признать собственную вину… правда, только на восемьдесят процентов. И это, похоже, не кокетство местных руководящих чиновников, демонстрирующих, будто они вовсе не собираются перекладывать ответственность за гибель людей на чужие плечи, нет, похоже, они и в самом деле считают себя виноватыми, но, конечно, не полностью. Значит, подразумевается кто-то еще? И кто же? Службы наземного обеспечения полетов? Которые, кстати, виноваты бывают всегда и во всем. Но, кажется, на этот вопрос Найденов ответа пока так и не нашел…

А вообще, конечно, исчислять в процентах собственную вину за смерть человека — занятие малодостойное и уж вовсе не почтенное, как выражались в старину, когда при аналогичных обстоятельствах и в отставку подавали, и даже пули себе в лоб пускали, чтобы смыть позор… Но это, опять-таки, в далеком прошлом… Куда уж нам, с нашим-то пониманием профессиональной, да и просто человеческой чести!

Позже, переговорив с членами комиссии, которые исследовали обломки корпуса и механизмов, доставленные в ангар с места падения машины, Александр Борисович и сам в полной мере оценил суть сомнений начальника аварийной комиссии.

Вот пассажиры утверждали, что был взрыв. Потом они же «переиграли» на пургу. Позже возникали предположения, что мог быть удар воздушной волны от сорвавшейся где-нибудь поблизости лавины. Специалисты из комиссии летали на «точку», или, как они называют, «на яму», осматривали все вокруг, изучали, но свидетельств схода лавин не обнаружили.

Опять же, если говорить об усилении ветра, то на горном перевале, особенно в это время года, ветрено практически постоянно, но ведь и вертолеты летают в тех местах так же регулярно — и не падают. Упертые синоптики, обвиненные во всех смертных грехах, стояли на своем: по их данным, пурги не должно было быть. Не должно или не могло? А вот тут уж черт ее знает, все же погода…

И еще один, важный, скорее уже для себя, вывод неожиданно сделал Александр Борисович.

Все, от кого зависело решение вопроса «кто виноват?», с разной степенью заинтересованности смотрели на него — следователя Генеральной прокуратуры. Создавалось ощущение, будто различные службы, задействованные в расследовании, были уже практически готовы огласить свои вердикты, но терпеливо ожидали, когда произнесет свое последнее слово именно он, Турецкий, чтобы затем вздохнуть с облегчением. И расписаться в честно проделанной работе…

Но Александр Борисович появлялся теперь каждое утро в отведенном ему кабинете, доставал из сейфа папку с делом и углублялся в изучение материалов. Время от времени он передавал следователю Серову распоряжения доставить к нему на допрос того или другого свидетеля, заранее «угадывая», что данное лицо наверняка отсутствует у себя на службе, а дома у него никто телефонную трубку не поднимает и на стук в дверь не реагирует. Такая вот тихая забастовка.

Серов методично рассылал из прокуратуры повестки с нарочными, те возвращались ни с чем, он посылал новые… Игра такая, понимаешь, — кто кого переупрямит или чья возьмет? Даже Юрий Матвеевич перестал удивляться невероятному, прямо-таки фантастическому терпению московского «важняка» и, видимо, ожидал, что же последует дальше. Но «дальше» ничего не происходило! Что и было причиной полнейшего непонимания происходящего в глазах окружающих.

А Турецкий выигрывал время…

Поздним вечером, правильнее было бы сказать глубокой ночью, накануне отлета Агеева на строительство базы, они вдвоем устроили генеральный, можно сказать, «совет в Филях» — с ударением, естественно, на последнем слоге. Перед очередным рывком следовало обсудить имеющиеся наработки и четко определить перспективы.

Самый тщательный обыск в квартире Филенкова, на который только был способен Филипп, практически ничего не дал. Не тот человек, похоже, был молодой бортинженер, чтобы обзаводиться архивом либо прятать у себя какие-то важные вещественные доказательства или улики.

У Агеева, между прочим, о чем он и сказал Турецкому, во время беседы с Лидой мелькнула было мысль, что причина катастрофы вполне может быть гораздо проще, чем им кажется. Ну в плане того, что убийство губернатора если и являлось целью, то побочной. А главное же могло заключаться в том, что тот же Фи-ленков или кто-то другой из экипажа, в паре с ним, занимались, к примеру, транспортировкой наркотиков. Может, и глупость, а вдруг — нет? И это, кстати, кое-что объяснило бы. Скажем, «груз», на гонорар от которого мог рассчитывать бортинженер — недаром же он планы строил! — пропал во время аварии. Исчез. Кто-то ловко подставил курьеров. А такие вещи у бандитов не проходят — отсюда и печальный исход. Логично? Хотя и притянуто, честно говоря, за уши…

К счастью, обыск в квартире никаких результатов не дал. Хотя отрицательный результат иной раз куда важнее всяких сюрпризов. Филя уговорил Лиду, ничего ей, в общем-то, не объясняя, сходить с ним в гараж, где тоже постарался перевернуть, перелопатить весь хлам, и тоже безрезультатно, так что версию можно было теперь безболезненно отбросить.

По поводу безопасности Лиды вопрос решился без особых трудностей. Сама Ангелина Петровна пожалела «бедную девочку» и пригласила пожить у себя, и теперь они на работу и с работы — вместе.

Куда сложнее оказалось с Катериной Ивановной, которая на другой день после «беседы» с Александром Борисовичем — надо же, какая нервная реакция! — смогла произнести первые звуки, что, несомненно, было крупным прогрессом. Но ведь если человек способен говорить и об этой его способности станет известно тем, кто заинтересован в абсолютном молчании, жди беды. А о том, чтобы как-то изолировать больную в укромном месте, Ангелина Петровна и слышать не желала! Дергать ее в Настоящее время равнозначно хладнокровному убийству, что она, как врач, никогда не позволит. И какой же выход?

Обращаться в местные охранные структуры, где «пашут» братки, с которыми Филе уже приходилось иметь дело, вариант самоубийственный. Привлекать милицию или Федеральную службу безопасности — рискованно. Решения-то принимаются в «верхних кабинетах», а кадры в «низах» — ненадежны, да наверняка и коррумпированы. Уговаривать Ангелину Петровну, уверения которой, что без ее ведома в палату к больной проникнуть практически невозможно, ничего не стоили. Ну хоть сама верит, и ладно. Зато как проникают убийцы даже в строго охраняемые помещения, рассказывать москвичам не стоило, житейских примеров имелось выше крыши. Что оставалось? И, посовещавшись, они пришли к однозначному выводу — надо звонить в «Глорию».

Дорогое, конечно, удовольствие, но жизнь теперь практически единственного свидетеля — остальные-то продемонстрировали уже свою «объективность» — стоила любых средств. И в середине следующего дня из Москвы прибыли двое, сотрудников агентства — Всеволод Голованов и Владимир Демидов, оба богатыри и «профи», прошедшие и Афган, и Чечню. Но, пожалуй, важнее другое: их тоже помнила «ангельский» доктор, поскольку все они, в той или иной степени, бывали ее пациентами.

Филипп встретил друзей в аэропорту, устроил на своей конспиративной квартире, после чего с легким сердцем отбыл на юг. Сперва транспортным рейсом в Шушенское, а оттуда его уже вертолетом, но без всякой помпы, должны были по указанию начальника управления Нефедова перебросить на базу. Ни дать ни взять очередной, будь он неладен, «представитель» субподрядчика, они тут всем давно уже осточертели!

А к концу дня в крайней по коридору одноместной палате сидел на стуле, поглядывая на экран тихо работающего переносного телевизора, крупный такой, важного вида охранник, облаченный в необычную полувоенную форму, перетянутый ремнями и при личном оружии, с многочисленными шевронами и нашивками — будто посол какой-нибудь заштатной африканской страны. Производить внешнее впечатление тоже ведь надо уметь, чтобы не выглядеть и явным дураком и до поры не расшифровывать Своей основной роли. Недаром же гардероб «Глории» всегда мог рассчитывать на дружескую помощь костюмерных расположенных по соседству театров. Короче, за этот участок теперь Александр Борисович мог быть полностью спокоен…

В конце каждого дежурства либо Сева, либо Демидыч «выходили» на Турецкого с докладом. Пока, Бог миловал, никаких происшествий не наблюдалось. Но лучше, как говорится, в подобных случаях — перебдеть, чем… ну и так далее…

Появилось первое известие и от Фили.

Он отыскал в Шушенской городской больнице лежащих там членов экипажа и главу тимофеевской администрации Анатолия Ивановича Романовского и имел со всеми недолгие, но весьма доверительные беседы. Подробности, как говорится в таких случаях, письмом. Но Романовский — тот самый человек, который находился практически до самого конца в кабине пилотов, указывая им наиболее приметные ориентиры на местности, а покинул ее уже на подлете, когда все было и так ясно и его присутствие показалось лишним. Вышел, чтобы сообщить, что все в порядке, уже видна база и через несколько минут они сядут. Он же практически последним и видел губернатора живым. Ну, из тех свидетелей, которые в настоящий момент способны отвечать на вопросы.

Но ведь он тоже изменил свои показания, вспомнил Турецкий. А Филя обронил, что мужик нормальный, как это понимать? Впрочем, до очередной связи. Если не акцентировал, значит, что-то уже узнал.

А про обоих пилотов сказал, что те до сих пор находятся в крайне тяжелом состоянии, с многочисленными переломами и всяческими сотрясениями, и винят во всех бедах только самих себя. Это у них сейчас просто как мания. Их, впрочем, тоже понять можно — почти десяток погибших, не говоря о покалеченных.

В настоящее время Филя планирует заняться поиском спасателей, которые первыми появились на месте падения вертолета, но народ почему-то помалкивает, будто знает какую-то тайну, а открывать ее не желает.

И последнее, о чем также успел сообщить Агеев в краткой своей информации. Нестеров, этот бывший молдавский градобой, находится где-то рядом, но никто не может сказать где. И поэтому все силы он бросил на поиски этого «неуловимого ковбоя», который, говорят, своим новым оружием, «снежной пушкой» германского производства, владеет, как тот самый ковбой собственным кольтом. Практически вся лыжная трасса, поднимающаяся от перевала к самому высокому пику Усинского хребта, куда теперь «убегают» опоры канатной дороги, укрыта плотным снежным покровом его работы. Ну сейчас, после трагедии, строительство конечно же приостановлено. И люди — а народу здесь достаточно много, почти «стройка века», — ждут, какое примут в крае решение, но власти не торопятся его принять, словно и сами ожидают, что им будет приказано сверху.

Вот пока и все…

Теперь «Глория». С ребятами в краевой больнице, чтобы их не светить, Александр Борисович договорился о следующем способе общения. Они дают на его мобильник один сигнал и отключаются. Это значит, что теперь он должен сам найти возможность выйти на их телефоны. Мало ли когда вдруг появляется необходимость экстренной связи! А рядом с Александром Борисовичем может оказаться вовсе не желательный свидетель. И что его постоянно прослушивают, это тоже факт. Перед отлетом Филя «на минутку» заглянул в гостиницу через служебный вход и снял в номере Турецкого очередного «жучка». И место его отметил жирным крестиком, чтоб кто увидел, сразу понял, о чем речь. Но это так, чистая игра, никаких разговоров из своего номера Александр Борисович, разумеется, не вел, для них существовало много других, безопасных способов. А кроме того, он оставил Турецкому необходимую миниатюрную технику, привезенную с собой коллегами из Москвы, которая могла бы выручить «важняка» в крайних обстоятельствах, если таковые сложатся. И об этой в какой-то степени технической стороне дела Александр Борисович все больше задумывался, ибо ситуация его никоим образом не удовлетворяла…

Ближе к концу дня, почти уже завершая очередной бесполезный с посторонней точки зрения день, Александр Борисович услышал, как тренькнул его мобильник. Никакого сообщения не последовало, значит, кто там у нас сегодня дежурит, Демидыч? Это он ждет контакта.

Разговаривать из этого кабинета Турецкий не стал бы ни при каких условиях, и он поднялся, по привычке спрятал документы в сейф, запер его и зашел в соседний кабинет, к Серову. В дверях устало, с хрустом, потянулся, поинтересовался, когда придет очередной свидетель, и, выслушав неутешительные известия, что его невозможно найти, осуждающе покачал головой и заговорил, рассчитывая на то, что сказанное им сейчас станет немедленно известно «подлому врагу».

— Надоели мне, Юра, — вот так, совсем по-домашнему, произнес он, — эти ваши дурацкие игры. Я долго ждал, ты сам видел, верно? — Он дождался утвердительного кивка следователя. — А больше ждать не хочу. Да и время зря тянуть — непростительный грех. Значит, диспозиция на сегодняшний вечер будет у нас с тобой такая. Придется немного пострадать, извини. Я не хочу в данный момент раскрывать все аспекты своего плана, но у меня появилась наконец возможность «развязать» нашим свидетелям языки. Сколько веревочке ни виться… да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь! — И Турецкий удовлетворенно хлопнул ладонями и потер их одну о другую.

Серов вытаращил глаза. Он ничего не понимал, но если что-то и дошло, то это было мгновенное озарение — у Александра Борисовича появился неизвестный, но очень серьезный козырь. Тот, которого он давно, видно, ожидал, готовился и поэтому так непонятно тянул время.

— И… и что я должен?

— А ничего! — рассмеялся Турецкий, он был сейчас чрезвычайно собой доволен. — Присутствовать… Находиться рядом. И «пушку» свою, на всякий случай, не забудь. Мы с тобой заставим, Юра, этих засранцев выложить всю правду о тех, кто, в свою очередь, убедил их изменить первоначальные показания. А ведь эти деяния, как тебе отлично известно, элементарно подпадают под статьи триста седьмую и триста восьмую Уголовного кодекса, верно? За лжесвидетельство при желании и до двух лет натянуть можно. И начнем мы с тобой прямо сегодня, понял? Так что давай поступим следующим образом: ты поужинай и примерно к десяти жди меня здесь. Отсюда и двинем… собирать золотые крупицы правды. До вечера! И я пойду тоже перекушу да заскочу в гостиницу…

— А к кому конкретно поедем, Александр Борисович? — почти выкрикнул вдогонку Серов. И несколько смущенно добавил, когда Турецкий резко обернулся: — Я хотел спросить: с чего начнем?

— Не с чего, а с кого, да? Но тайна сия, Юра, велика есть! — Турецкий назидательно погрозил ему указательным пальцем. — Тебе-то какая разница? А ну как проговоришься нечаянно, а? Или вдруг нас с тобой кто-нибудь сейчас подслушивает? Ты ж не можешь быть стопроцентно уверен, что у этих стен нет ушей? Вот то-то! И мы явимся к очередному хладному трупу? Мне ж ведь тогда придется тебя колоть, чуешь?.. — И мрачно закончил: — Шучу.

Он ушел, физически чувствуя, как его спину прямо-таки сверлил напряженный взгляд Серова. А сейчас тот будет либо сам докладывать, либо выслушивать наставления, как себя вести. Жаль, не хотелось Александру Борисовичу убеждаться в том, что деньги могут сделать даже приличного человека предателем. Впрочем, приличия — еще не аргумент при окончательной оценке личности, ибо вполне пристойных, приличных мерзавцев — пруд пруди. Особенно в государстве, где, кажется, утеряны почти все человеческие ценности, кроме финансовой — возможно, и очень важной, но в конечном счете далеко не главной…

Демидыч сообщил, что со второй половины дня у больницы наблюдается некоторое скопление весьма характерных лиц, кучкующихся вокруг пары крутых джипов. Прежде их не было. Нельзя исключить, что им известно о том, что пострадавшая пришла в себя, о чем даже он, не покидающий бокса с палатой Пшеничной, уже успел услышать в разговорах медсестер. Ну да, всем же рты не залепишь!

Это было скверно и, главное, очень не вовремя. Турецкий сказал, что примет меры, и тут же перезвонил отдыхающему после дежурства Голованову. Севе долго не стоило объяснять, он сказал, что временно переселится в больницу, а вдвоем с Демидычем им и сам черт не страшен. Вообще-то так оно и было. Турецкий успокоился. Хотя и предупредил, что в связи с некоторыми его личными планами на сегодняшний вечер ему наверняка потребуется поддержка одного из них. Не силовая, а скорее техническая. Обеспечение устойчивой связи и слышимости, так сказать. Сева засмеялся — ему было не впервой участвовать в мероприятиях такого рода.

Операция, которую Турецкий замыслил провести, он назвал простенько и с определенной долей кокетства — «Огонь на себя». А если быть более точным, то — «На живца». Однако первый вариант ему нравился больше, потому что звучал благороднее.

Слишком долго, по его мнению, длилась раскачка. Ни в какие договоры с тем же Бугаевым он, конечно, не верил. Все эти разговоры велись для отвода глаз. И адвокат задействован именно с той же целью. Но если Филя угадал и те начали зачистку местности, значит, останавливаться уже не будут. И странная апатия «важняка», которую он откровенно демонстрировал в последние дни, их не только не обманула, а, напротив, насторожила. Один Юрин взгляд чего стоит! Значит, происходит то, о чем они не знают? Как не могут и узнать, откуда вдруг у палаты городской больницы появились двое неизвестных охранников — ясно же, что не с кондачка! И это все теперь для них оказалось наживкой. Глупая рыба непременно клюнет и… сядет на крючок. А они себя наверняка надутыми карасями не считают. Но… тем не менее клюнули же? Появились возле больницы-то… Хотя вполне могло быть, что к Катерине они прямого отношения не имеют. И у них совсем другие цели… Впрочем, уже до завтрашнего дня все станет известно…

И вот наконец открытый, даже вызывающий, демарш «важняка»! Будем брать свидетелей за хобот! С угрозой применения уголовной статьи. Вопрос: а почему нельзя это сделать на законных основаниях, днем? Почему ночью?.. Ага, а ответ такой: потому, уважаемый Юра, что ночью они все обязательно окажутся дома, те, кого выписали из больниц, это известно… (Даром, что ли, Филя время здесь терял?) Ну да, допросы среди ночи незаконны, это крупные нарушения, превышение должностных полномочий и так далее. И пусть! Наше дело добыть истину, а победителей, известно, не судят! Вот и действуем с тобой по этому принципу! И ответственность я беру на себя как руководитель…

Весь этот монолог Турецкий собирался произнести перед Серовым, когда они уже усядутся в машину и тот обязательно начнет «выяснять». Не раньше. Пока же надо было показать возможным наблюдателям, что он всерьез готовится, по меньшей мере, к операции захвата. На самом же деле просто полежать в номере, отдохнуть, привести мысли в порядок. И заставить их засуетиться. Не могут же они не отреагировать на столь резкий и неожиданный его шаг! Значит, постараются перехватить, что называется, на взлете…

И Турецкий усмехнулся по поводу несколько скабрезной ассоциации этого выражения со старым охотничьим анекдотом про английского лорда, заставшего свою супругу в объятиях егеря. «Было бы чертовски спортивно, сэр, — заметил слуга, — если бы вы взяли его на взлете!» Вот именно…

2

Он специально отказался от услуг водителя, сам усевшись за руль. И это была еще одна приманка. Лишний человек — лишний свидетель. К тому же шофер из прокуратуры — не просто свидетель, а должностное лицо при исполнении, тут большая разница, и можно крепко «налететь». Что же касается Юрия Матвеевича, то если он куплен, его и стесняться особо нечего, но алиби ему все равно обеспечить придется. Вот такой получается расклад…

В самом деле, логически рассуждая, что сделать проще и безопаснее для себя: произвести тотальную зачистку, избавившись разом от всех ненужных свидетелей, которые, глядишь, возьмут да и расколются, или крепко припугнуть (может, для начала и не убирать вовсе) причину беспокойства, то есть московского следователя? Конечно, второе. Вопрос — как это они себе мыслят? Для этого и нужен Юра, с одной стороны, и Сева — с другой. Но не для того, чтобы осуществлять силовую защиту, а только фиксировать происходящее. Документировать, так сказать.

И с этой целью, едва Серов, недовольный и мрачно насупленный, появился в номере гостиницы, беспечно улыбающийся Турецкий приветливо его встретил, дружески похлопал по плечу, по-хозяйски гостеприимно помог снять куртку и сам повесил ее на вешалку в прихожей. Не забыв при этом аккуратно воткнуть под воротник булавочку миниатюрного микрофона. Сам он был уже в этом плане полностью экипирован.

Потом, чтобы взбодриться перед операцией, они выпили по чашке хорошего кофе, который принесла им из буфета горничная, и, когда позвонил снизу шофер и сказал, что машина у подъезда, стали одеваться. Серов все нетерпеливо ждал, что скажет Турецкий, а он говорил о чем угодно, только не о деле. Даже вспомнил далеко не самое значительное, одно из прошлогодних своих дел, когда ситуация складывалась очень похожей на сегодняшнюю. Там тоже пришлось подставиться, причем в буквальном смысле, ибо иного варианта схватить за руку преступников не было. Но расшифровывать собственных действий в той операции он, естественно, не стал, чтобы у Серова не возникло немедленной аналогии.

Возле машины, когда водитель передавал ему ключи, Турецкий, как бы между прочим, огляделся. Впереди справа, на платной стоянке, ближе всех к нему стояли джип и «ауди» — обе машины с включенными подфарниками. А слева, у противоположной стороны фасада гостиницы, возле сверкающих иллюминацией дверей супермаркета, приткнулся к бордюру серенький такой, невзрачный «жигуленок». Знакомый! Видно, Филя передал его друзьям «по наследству». Так что в смысле поддержки можно было не сомневаться.

Но недаром же замечено: Бог-то он Бог, да сам не будь плох! Тем более что рядом сидел нахохленный и откровенно недовольный неприятной своей ролью, весь какой-то рыхлый и словно помятый Серов. Да, с таким настроением на серьезные операции лучше не отправляться. Однако сам виноват.

Отъезжая, Александр Борисович взглянул в зеркальце заднего обзора и увидел, как немедленно следом за ним тронулись и джип с «ауди». Мысленно похвалил себя: вычислил эти две среди других машин на стоянке правильно. Ну а уж за «Жигули» можно было не беспокоиться, там сидел профессионал, который четко знал свою задачу.

— Куда мы, в конце концов, едем? — обиженным тоном спросил Серов. — И почему следственные мероприятия вы решили проводить среди ночи? Это же все незаконно, есть установленный порядок…

Вот-вот, то самое… Даже на «вы заговорил! Для кого это, для них, что ли?

И Турецкий произнес тот самый монолог насчет незаконных способов добывания истины, при котором правда остается с победителем, а кто боится за свой стул, может и не рисковать. Но скорости Александр Борисович тем не менее не сбросил, даже если бы Серов сейчас решил-таки «не рисковать» и покинуть машину, на что имел полное право. А он промолчал. Видимо, потому, что ему так приказано…

Впрочем, через короткое время все встанет на свои места. А разочаровываться в человеке противно!..

Значит, едем мы сейчас с тобой, Юрий Матвеевич, на Восточный проспект, к нашему замечательному газетчику Евгению Ивановичу Ефременко, который, как известно, почему-то старательно избегает повторной встречи со мной, предпочитая изображать большую занятость. Но ночами-то он, надеюсь, спит все-таки в собственной постели, хотя… кто их знает, этих прохиндеев из печатных органов…

— Но ведь можно позвонить, предупредить человека?..

— А зачем? Разве наш визит будет ему так неприятен? Или ты считаешь, будто ему есть что скрывать от нас?

Турецкий небрежно цедил слова, а сам внимательно наблюдал за автомобилями, едущими сзади. Вот скоро впереди откроется широкий проспект с многорядным движением, где, скорее всего, и должен разыграться небольшой спектакль, который даст преследователям некоторую фору. Нет, не станут они, конечно, убивать редактора «Енисейских огней»: кому на пользу такая громкая акция? Но они сделают все, чтобы московский «важняк» уж сегодня, во всяком случае, с ним не встретился. Как это сделают, было бы очень интересно знать.

Поставив себя на их место, Турецкий еще в гостинице прикинул, что бы сделал он сам. Понимая, что фантазия у бандитов достаточно убогая, а подходящих примеров для разборок подобного рода не так уж и много, он решил, что для начала они могут попытаться сделать что-нибудь с транспортом. Ну, скажем, создать на дороге аварийную ситуацию. Это было бы тем более заманчиво, ибо они стали свидетелями того, что от услуг водителя Турецкий отказался, а как он сам водит машину, никого наверняка не волновало.

Другой вариант — сыграть каких-нибудь «отмороженных» грабителей и напасть возле темного подъезда. Но здесь имеется и своя опасность — «важняк» вооружен, да и Серову тоже велел захватить табельное оружие. Убивать сразу двоих следователей на пороге дома свидетеля — на это они вряд ли решатся. Убирать же одного Турецкого — тем более, поскольку тогда из Серова и иже с ним Генеральная прокуратура может сделать отбивные котлеты. Ну а уж от Юрия Матвеевича, сумрачно наблюдающего в настоящий момент за отражениями пролетающих огней, потянутся такие связи, что очень многим точно не поздоровится. Важно, чтоб они знали об этом…

Конечно, знают! А на что им тогда адвокат? Да и сам Бугаев, с его якобы интеллигентными подходами, маскирующими вполне бандитские приемы, вряд ли захочет идти на столь опасный для него риск. Отлично разыгранная «случайность» с вертолетом, в чем фактически не сомневался Турецкий, хотя все еще не имел «железных» к тому доказательств, не гарантирует Бугаю, однако, стопроцентной уверенности в собственной неуязвимости. Отсюда и Белкин с его «заманчивыми» предложениями, и навязчивое гостеприимство в «резиденции», и «твердые» обещания не мешать расследованию, и все остальное. Но Филенков-то мертв! И не исключено, что причина — его же собственный язык, какие-то несбыточные планы, которыми он мог поделиться не только с женой…

— А если его дома не окажется? — словно проснулся Серов. — По-моему, Евгений у нас мужик холостой… Вы не помните, что там, в протоколе, с его слов записано?

— Ну нет так нет, — беспечно отозвался Турецкий, пристально глядя, как перестраиваются у него на «хвосте» джип с «ауди». «Эге, ребятки, так ведь вы, оказывается, элементарную подставу замыслили? Ну и кто будет сгонять, а кто свой бок подставлять? Знакомые номера!» — Если нет, значит, навестим полномочного представителя славного «Интерстроя» господина… как его? Напомни фамилию?

— Якушев, — буркнул Серов.

— О! Однофамилец знаменитого хоккеиста! Я и подумал — что-то знакомое, а сообразил только сейчас… Гляди, чего мерзавцы вытворяют?! Места им, сукам, мало!..

Дальнейшее произошло, словно было неоднократно отрепетировано заранее.

Джип неожиданно рванул слева, на обгон, причем прошел почти впритирку. Турецкий почти механически, даже где-то интуитивно, взял чуть вправо и тут же услыхал жесткий скрежет металла. Его переднее правое крыло смялось от удара в левый бок резко затормозившей «ауди». Машины резко развернуло на мокром, видно недавно политом, асфальте. Хорошо, что других автомобилей сзади не оказалось, а то мог бы получиться классный «телескопаж».

«Лихая подстава! — только и мог, с силой выдохнув, мысленно констатировать Турецкий. — Чувствовал же, готов был, а все равно не успел…»[4]

Серов морщился и сдавленно стонал, потирая правый бок, будто именно ему досталось во время удара. Но это он, скорее всего, ваньку валял, чтоб не выходить наружу и не участвовать в разборке. А что разборка не заставит себя ждать, стало понятно минуту спустя, когда из «ауди» выбрались трое «качков» и, не обращая ни малейшего внимания на «Волгу» с почти оторванным крылом, начали внимательно осматривать свою покалеченную иномарку. Удар был приличным, левую заднюю дверь вмяло так, будто она была не из металла, а картонная. Впрочем, если ее уже били неоднократно, а эта шпана только такие машины и использует при подставах, то удивляться нечему.

Турецкий сидел за рулем и наблюдал, как «пострадавшие» старательно изображали свое крайнее огорчение. Они ждали, конечно.

И вот дождались. Сзади прилетел прерывистый сигнал милицейской сирены. Наконец подкатил и «УАЗ» дорожно-патрульной службы с синей полосой по корпусу, вызванный, естественно, потерпевшими. Вот как надо работать! Чтоб все было приготовлено заранее! Из него выбрались двое патрульных, которые тоже, не обращая внимания на «Волгу», начали визуально «исследовать» повреждения и при этом подсвечивали себе фонариками и озабоченно кивали несомненно продажными своими головами.

Серов будто очнулся, даже про боли в боку забыл.

— Слушайте, Александр Борисович, надо же что-то предпринимать! Нельзя же сидеть, ожидая, когда эти… угрожать нам начнут! Звоните в прокуратуру! Там есть дежурный! А нападение на нашу машину было явно спровоцировано, я же видел!

— Видел? — с легкой иронией спросил Турецкий. — Запомни, Юра, эти свои слова, они тебе потом смогут пригодиться. В качестве оправдания.

— Какого? — Серов не понял либо сделал вид.

— Посмотрим, как будут развиваться события. Ладно, сиди тут, не высовывайся, я сам попробую с ними договориться. И «пушкой» своей, в случае чего, не тряси. Отнимут, еще и по шее надают. А потом станут разбираться.

Он открыл дверцу, чтобы выйти, и услышал фразу, которую больше всего не хотел бы услышать:

— Ой, а я про оружие совсем забыл… — Голос был виноватый, но… не очень.

— Молодец, правильно сделал. — Турецкий кивнул и вышел из машины, не захлопнув дверцы. Пошевелил плечами, как бы невзначай огляделся и увидел неподалеку «причалившие» к кромке тротуара «Жигули». Там тоже открылась дверца со стороны водителя, но никто из машины не вышел. Отлично.

Совать этим ментам в нос свои прокурорские «корочки» Александр Борисович поначалу не хотел. Он и в самом деле думал, что происшествие разыграно с единственной целью — задержать его на дороге подольше. И тем временем принять свои меры «защиты свидетеля» от следствия. Оказалось все куда сложнее.

Пострадавшие, пожалуй, не были столь категоричны и непримиримы, как представители власти. Ну случилось, в конце концов, никто не застрахован. Да, машину жалко, совсем новенькая, а теперь вот неизвестно, во что ремонт обойдется… Надо бы посчитать урон, который наверняка, даже по первым прикидкам, «штук» на пять потянет. Но говорилось об этом, как о чем-то незначительном. Действительно, а что такое пять тысяч долларов для человека, который таскает в своей барсетке вдвое — втрое большую сумму просто на мелкие расходы? Короче, давно и хорошо знакомая песня… И игра уже приевшаяся. Поэтому играть в нее с этими «пацанами» и определенно прикормленными «правоохранителями» Турецкий не собирался.

— Ну что, господа? — громко сказал он. — Начинайте работу, не тяните напрасно время. Рисуйте картину происшествия. Готов ответить на все ваши вопросы. Вот мое удостоверение… — Он потянулся к карману.

— Засунь себе свою «ксиву» в жопу, — беззлобно отозвался один из ментов. — А налетел ты, господин, — он явно пытался иронизировать, — крепенько, на всю десятку, никак не меньше.

— А может, мне им проще новую купить? Не подскажешь, сержант? Тебе номер моей машины ни о чем не говорит?

— Ага, говорит! — словно обрадовался тот. — Говорит, что ты — козел! — И он вдруг наставил на Турецкого автомат, до того болтавшийся у него за спиной. — Мордой на капот, падла! Кому говорю?! Руки, сволочь!

От неожиданно сильного толчка стволом автомата сперва в грудь, а затем и в спину Турецкий повалился лицом на капот «Волги». Кто-то сзади грубо прижал его к машине, а другие жадные руки вмиг обшарили карманы, вытащив бумажник с удостоверением Генеральной прокуратуры, всеми другими документами, деньгами и пистолет.

— Та-ак! — констатировал веселый голос. — Сейчас вы все являетесь свидетелями, что он оказал сопротивление при задержании и угрожал оружием представителю власти!

Он не спрашивал, не призывал свидетелей, он хорошо знал, о чем говорил. И не боялся, значит, был предупрежден заранее.

— Погляди удостоверение, козел, — пытаясь сохранить спокойствие, сказал Турецкий.

— А это тебе за оскорбление!

И тяжелый удар обрушился на голову Александра Борисовича, выключив его сознание…

3

Владимир Афанасьевич Демидов, которого все знакомые и друзья, и уж тем более сослуживцы из «Глории», звали за спокойный и дружелюбный нрав просто Демидычем, сидел не в «предбаннике» палаты, в которой находилась Катерина Пшеничная, а на ночь переместился в саму палату. Это ему было необходимо для того, чтобы постоянно держать под наблюдением и вход в бокс, и окно во двор больницы.

Работа была, конечно, не бей лежачего, но он, отдавший лучшие свои молодые годы разведке спецназа, как и те же Филя, Сева Голованов и некоторые другие сотрудники агентства «Глория», умел, не скучая и не подавая виду, держать себя в состоянии непринужденного, казалось бы, внешне, но достаточно долгого ожидания, которое сохраняло его в постоянной боевой готовности. Как прежде в Афгане или Чечне. Это умение оказалось особенно ценным в данной конкретной ситуации.

Вообще, конечно, уверения Ангелины, утверждавшей, что тут и мышь не проскочит, с его точки зрения, если чего и стоили, то действительно могли касаться непосредственно мышей. На то имелись соответствующие специалисты. А по поводу всего остального Демидыч сильно сомневался.

Начать хотя бы с того, что окно палаты выходило во двор, где росли большие деревья, забравшись на которые можно было без труда увидеть, что делается в палатах. Рядом со служебным входом в корпус находилась пожарная лестница, и залезть по ней на крышу никакого труда вообще не представляло — даже подростку, не говоря уже об опытном киллере. А чтоб спуститься по веревке к любому окну, какие проблемы, если об этом в каждом фильме про бандитов подробно показывают. Словно ликбез для них устраивают.

Словом, походив вокруг и все про себя прикинув, Демидыч выбрал ту единственную точку, находясь в которой он мог бы гарантировать полную безопасность своей подзащитной. Женщина время от времени приходила в себя, открывала глаза, силилась что-то говорить, но пока ограничивалась несколькими гласными буквами. Демидыч вызывал медсестру, та проверяла показания приборов, колола лекарство и удалялась, а Демидыч возвращался на свой пост.

Пока у больной находились врачи, он позволял себе пройтись по коридорам, чтобы осмотреться. В один из таких «обходов» и приметил парочку джипов, заруливших во двор. Как увидел и нескольких определенно братков, что-то горячо обсуждавших и поглядывавших на окна больницы, каждый раз почему-то в его сторону.

Сам он, естественно, не светился, выходя, надевал сверху просторный халат, чтобы не отличаться от любых больничных посетителей.

Эта откровенная, показная наглость братков, надо сказать, его крепко раздосадовала. Он-то ведь, как тот суворовский солдат, знал свой маневр. Поэтому, когда возникла необходимость помочь Александру Борисовичу в его, прямо следует отметить, рискованной операции, где он собирался сыграть роль подсадной утки, если не движущейся мишени, Демидыч, которому роль нейтрального наблюдателя всегда претила, предложил ее все-таки взять на себя Голованову. С его рассудительностью и хладнокровием, Сева не допустит роковой ошибки. И опять-таки, не подведет и темперамент, как это порой, не часто правда, случалось Демидовым.

Да, был несколько лет назад такой факт, когда они захватили банду торговцев «живым товаром», среди которых оказался один авторитетный, между прочим, мерзавец по кличке Слон, изнасиловавший девочку, почти ребенка. Так вот, Демидыч не стал тогда дожидаться справедливого суда, а лично, своей рукой, лишил насильника его мужского достоинства, если таковое можно было назвать этим красивым словом. И тем снял сразу все вопросы, заработав, как ни странно, даже определенное уважение в уголовной среде, к которой, естественно, никогда не принадлежал. Но это все — в прошлом. И характер с тех пор стал как-то более спокойным, и речи рассудительнее. Но в отдельных ситуациях все же, надо отдать Голованову должное, тот подходил больше. Так и договорились.

Сева уехал на «жигуленке», оставленном им Филей, сопровождать Турецкого, а Володя занял свой пост и затаился.

Он оказался снова прав. Хотя у того же Севы оставались сомнения. Излишняя подозрительность — она тоже не очень помогает делу, это верно, но — до определенной степени. А потом, есть же еще интуиция! Ее-то куда денешь?

Подозрительный скрежет, донесшийся снаружи, Демидов услышал в середине ночи. В палате было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть, особенно если наблюдать, к примеру, в бинокль ночного видения, его мощный силуэт. Правда, сидел он так, чтобы, держа, как было сказано, обзор двух точек, самому не торчать столбом. Но во время перемещений по палате его, несомненно, могли засечь наблюдатели.

И вот этот скрежет.

Володя осторожно приблизился к окну, пригляделся и заметил наконец, что к внешнему краю подоконника, покрытого оцинкованным железом, прижались и тихо по нему елозят концы приставленной, скорее всего, железной лестницы. Оттого и звуки. Кто-то, вероятно, медленно и осторожно поднимался к окну.

«Ну надо же, наглецы! Это ж до какой степени не уважать охрану?! Чего они тут вообще о себе думают?» Мысли были мимолетные, но они и поставили Точку на дальнейших размышлениях Демидыча. Такие вещи прощать не следует, а учить надо на примерах ярких и доходчивых, чтоб потом другим неповадно было.

В какой-то миг он пожалел слегка, что под рукой не было хорошей кувалды, тогда вообще был бы показательный номер. Случается ведь, танк наедет на человека, да еще пробуксует маленько. Где голова, где ноги — одному Богу известно. Видал Демидыч такие неприятные эпизоды в прошлом. Ну нет у него под рукой ни танка, ни кувалды. Зато есть собственный кулак — ничуть не хуже иной кувалды. Только вот мараться как-то не хотелось. И тут рядом оказался стул, точнее, массивная табуретка с металлическими ножками, на которой Володя сидел обычно. Не на удобном стуле и уж никак не в кресле — они расслабляют волю и притупляют внимание. А когда ты словно воробей на жердочке, тут все в тебе сосредоточено и чувства обострены.

Демидыч выжидал.

Слабые огоньки контрольных лампочек на приборах, установленных за спинкой кровати, на которой лежала больная, конечно, являлись удобным ориентиром для стрелка. И Володя подумал, что совершил невольную ошибку, не прикрыв их хотя бы газетой. Впрочем, выяснить, как в отделении реанимации обычно стоят кровати, никакого труда не составит. А вычислить, где голова, где ноги, для профессионала и вовсе не проблема. Что ж, тем хуже для профессионала.

И еще одно соображение заставляло ожидать дальнейших событий. Стрелять через стекло тот, кто лез к окну, вряд ли станет. Он попытается открыть окно, зная, что любая охрана обычно должна находиться за дверью палаты, именно в «предбаннике», где в тишине, да еще среди ночи, очень тянет в сон. Дверь — на ключ и спи себе! Позиция же, выбранная Володей, была им неизвестна.

А вот что окна легко открываются, наверняка известно — днем приезжали, видели, что практически все створки были нараспашку. День солнечный, непривычно жаркий для Сибири. Ну лезь, лезь…

Наконец за окном показалась тень. Затем рука скользнула сквозь едва прикрытую форточку и стала шарить по переплету окна в поисках задвижки или шпингалета.

Человек стоял на подоконнике снаружи, согнувшись, что называется, в три погибели — окно-то невысокое, а мужик, видать, здоровый. Наконец одна створка сухо заскрипела и стала отворяться.

«Нет, — сказал себе Володя Демидов, — это не Ромео, явившийся навестить свою Джульетту. Поэтому извини, приятель…»

Он приподнялся, захватил рукой свою табуретку за ближайшую ножку и, резко выпрямляясь, врезал ею по согнутому силуэту, застывшему в оконном проеме и так и не успевшему спуститься на пол. Причем бил Володя в то место, где, судя по позе мужика, должна была оказаться в данный момент его голова.

Раздался какой-то странно чмокнувший звук, ну как если бы, к примеру, булыжник ухнул в болотную трясину, затянутую травой и ряской. Темный силуэт, закрывавший собой окно, словно бы взлетел и затем беззвучно исчез в темноте. И следом за ним с коротким треском и продолжительный звоном посыпавшихся стекол отправилась створка открытого окна, не подлежащая, как стало понятно уже утром, восстановлению. Проще другую навесить.

На некоторое время за окном, внизу, установилась мертвая, в прямом смысле, тишина. Потом послышался топот ног нескольких человек, донесся сдержанный мат, который оборвал крик сторожа от недалеких ворот: «Эй, кто там безобразит? Ща, бля, собаку спущу!» И снова воцарилась тишина.

А когда Демидыч, выбрав момент, выглянул из окна, внизу никого и ничего не было, кроме белевших в темноте, разбросанных деталей оконной рамы.

На всякий случай он принес из «предбанника» несколько газет, которые читал днем, и развесил их на темных ящиках приборов, следивших за состоянием больной. А затем придвинул к самому окну большую ширму, вообще перекрыв всякий обзор палаты снаружи.

Утром потрясенная Ангелина Петровна произвела личный осмотр места происшествия, приказала немедленно убрать весь мусор под окнами снаружи. Приглядевшись, — все ж таки боевой в прошлом доктор! — обнаружила следы крови на траве и велела посыпать это место песком, чтоб вообще никаких следов не осталось. А еще спустя час пришли больничный завхоз с плотником и навесили новую, уже застекленную раму.

Но том все больничные события и закончились. О происшествии никому докладывать не стали, поскольку жертвы под руками не оказалось. А вот Ангелина Петровна оценила действия Демидова по достоинству и даже, в порядке исключения или поощрения, предложила ему свои папиросы. Но он не курил, а она забыла об этом.

Позже Сева выслушал сообщение медлительно-спокойного Володи Демидова, тот добавил, что совсем не хочет спать, и поэтому Головач (прозвище Севы в агентстве) может поступать в соответствии со своими задачами. Лишних вопросов Демидыч тоже не задавал, полагая, что раз Голованов занят конкретным делом, никаких проколов на его участке не предвидится. А если понадобится, так он сам и расскажет…

4

Александр Борисович пришел в себя, вернее, очнулся в каком-то грязном помещении, напоминающем бомжатник. Для полного сходства не хватало лишь кучи мятых газет вместо ложа и груды пустых пластиковых бутылок в углу. Ну, может, еще закопченной плошки для варки «чернухи» и раздавленных, использованных шприцев.

Во рту было мерзко и сухо, будто с жуткого перепоя, причем вместе с прокисшим, рвотным ощущением сивухи в организме определенно присутствовал также отвратительный дух непонятного вещества, скорее всего, медицинского происхождения, типа хлороформа, чем обычно пахнут все морги.

«Неужели дошло до этого? — мелькнула шальная мысль. — Но где тогда кафельная чистота? Нет, чушь собачья…»

Осознав, что он лежит на боку, неловко, до тупой боли в шее, изогнув упершуюся в стену голову, Турецкий попытался перевернуться на другой бок, что не без труда удалось сделать. И тут наконец он понял, что валяется на полу, а помещение, в котором он в настоящий момент обретается, ныне устами народных масс именуется «обезьянником». То есть это своеобразный милицейский загон, куда свозят всякую задержанную на улицах шантрапу — хулиганов, алкашей, проституток, наркоманов, мелкое ворье и так далее, до утра, до смены, когда явится новый дежурный и, основываясь на протоколах, составленных бдительными ночными патрульными, начнет разборку — кого куда девать. Ну что ж, компания была бы подходящей для «генерала от юстиции», если бы здесь в данный момент находился еще кто-нибудь. Но Александр Борисович «возлежал» на немытом, вонючем бетонном полу в гордом одиночестве.

Он снова напрягся и сел, опираясь спиной о стену. Голова, конечно, болела, но тем не менее постепенно начинала соображать. Итак, он задержан. Железная решетка от потолка до пола и длинная, единственная в этом узком помещении лавка вдоль стены убедили его в том, что он находится действительно в «обезьяннике». Как он здесь оказался, Александр Борисович не помнил. Да это теперь и ни к чему. Последнее воспоминание «нарисовало», словно чьим-то посторонним взглядом, такую картинку: двое ментов с автоматами грубо «укладывают» его физиономией на капот автомобиля. Затем мгновенная тяжелая боль в затылке и — пустота.

Но откуда взялся посторонний взгляд? Он почему-то зациклился на этом вопросе.

Закрыл глаза, поскольку предметы все еще покачивались перед ним, видать, небольшое сотрясение они ему все-таки устроили, сволочи… Ничего, оклемаемся… Ах, ну да, вспомнил! Это он, оказывается, на миг представил себя на месте Севы Голованова, который должен был наблюдать за происходящим из «Жигулей», остановившихся неподалеку, и, твердо выполняя указание Александра Борисовича, категорически не вмешиваться ни во что. Его задача заключалась только в том, чтобы все действия фиксировать с помощью видеокамеры, установленной на машине, и записывать все разговоры с микрофона, закрепленного Турецким на воротнике куртки Серова. Собственного миниатюрного «японца» Александр Борисович примотал пластырем к щиколотке правой ноги, изнутри. Запись была рассчитана на шестнадцать часов, но такого и не требовалось. Во всяком случае, все, что происходило с того момента, как он потерял сознание, можно будет позже послушать и оценить по достоинству.

Ну ладно, раз голова уже соображает, а глаза видят, нечего терять время.

— Дежурный! — крикнул Турецкий, слыша, что вместо этого слова из его рта вырвалось какое-то непонятное хриплое клокотание.

Он подтянул ноги и, упираясь руками в пол, а спиной в стену, попытался подняться, но руки подгибались, и даже чрезмерные, казалось, усилия не помогли. Зато, почувствовав на себе взгляд, он задрал голову и увидел стоящего за решеткой с сигаретой в зубах круглолицего, с острыми скулами, милиционера. Нет, этот не был ему знаком.

— Ну чё, очухался? — почему-то окая, спросил тот.

— Очухался… — пробормотал Турецкий, роняя голову на грудь.

— Погоди, позову дежурного, — акцентируя это проклятое «о», от которого снова заболела голова, сказал милиционер.

«Вологодский, что ли? А физиономия — азиата. Черт их всех тут знает…»

Потом загремел ключ в замке, со скрипом отворилась дверь и на уровне лица Турецкого остановились форменные брюки с пузырями на коленях. Четыре руки разом подняли его на ноги и помогли опуститься на лавку.

— Ну, оклемался наконец? — почти повторил слова милиционера дежурный. — И надо ж так надраться! Лыка не вязал! И откуда вы такие беретесь только? Ходить можешь? Пошли!

— Попить дайте, — попросил Александр Борисович, садясь в застекленной комнате дежурного у его стола с телефонами и чувствуя, что голова его идет кругом, будто он только что слез с карусели и никак не может сориентироваться в пространстве.

Посмотрел в окно, там было уже по-утреннему светло, ну, наверное, шесть, может, семь. Он проверил себя, поглядев на часы, висевшие на стене: точно, половина седьмого. Значит, с того момента — десять, половина одиннадцатого, на все про все, пусть даже двенадцатый час, хотя это слишком, прошло около семи часов. Машинальным жестом потер затекшую от долгого лежания в неудобной позе шею, заодно легко проверил наличие в уголке воротника собственной куртки твердого шарика, чуть посучил ногами, убедившись, что и «закладка» на месте, и только теперь улыбнулся.

А дежурный, насмешливо глядя на него, протягивал далеко не стерильно чистый стакан с водой.

— Что, трубы горят?

— Извини, майор, — Турецкий поморщился и выпил воду. — Еще не пожалей, а?

— Ну ты даешь! — почти восхитился тот и потянулся к графину. — С кем гулял-то?

— Сейчас все выясним — и с кем, и где… Черкни себе, пожалуйста, номерок: сорок четыре, тринадцать. А буква, кажется, «о». Это на всякий случай. А теперь расскажи, кто и как меня сюда доставил? Это очень важно не только для меня, пойми правильно. Да, и где мои документы, бумажник, личное оружие?

— Не знаю, — засмеялся майор, — может, у тебя даже персональный танк имеется, но только доставили тебя в лежку и безо всяких документов. А где ты сам их схоронил, вместе с личным… — он весело засмеялся, — твоим оружием, это уж ты, паря, вспоминай! А вот что от тебя несло, извини, как из помойного ведра, да еще с прокисшим самогоном, тут, как говорится, ни прибавить ни убавить!

«А майор-то грамотный, книжки читал…»

— Так-таки без ничего и доставили, говоришь? А кто?

— Да патруль привез из Хомутовки. Звонок сюда был, что валяется, мол, у обочины… Труп не труп, дышит вроде… Ну не бросать же, человек все-таки, а ночи у нас еще холодные. Вот и подкинули подарок.

— Так что ж вы за хозяева такие? Вам — подарок, а вы его в клетку и на пол?

— Не-е, — продолжал улыбаться майор, — мы тебя на лавку уложили, это ты уж сам на пол переместился. Все ж получше, чем в Хомутовке, верно?

— Да что это за Хомутовка такая?

— А ты чего, не наш, что ли? Не местный, в смысле? — Майор, кажется, немного растерялся. И это хорошо, это говорило в его пользу. — В Хомутовке у нас главная городская свалка. Километров десять отсюда.

— Ни хрена себе, куда они меня завезли! Извини и ты, майор. А что, тех, которые меня доставили, случайно не запомнил?

— Чего их запоминать? Наши ребята. А этот номерочек, что ты назвал, он чей?

— Я полагаю, патрульных.

— Не-е, у нас другой, — заулыбался с явным облегчением майор.

— Ну хорошо, я потом сам выясню, чей это номер. А теперь у меня к тебе большая просьба, майор. Вернее, две. Разреши мне сделать пару звонков по телефону и потом напрочь забудь все, что услышишь. Потому что иначе я не смогу ответить за твою голову, понял?

Но по глазам майора было видно, что он абсолютно ничего не понимал, однако какую-то неведомую для себя опасность все же почуял. И насторожился, раздумывая: разрешать или нет разговоры по служебному телефону? Пересилило здравомыслие — ну чего он добьется, запретив позвонить, в общем-то, видать, приличному человеку, правда, запах от него! Так ведь чего не бывает?.. И он, утвердительно кивнув, молча подвинул свой телефонный аппарат, разрешая звонить. Но поднялся и на всякий случай дверь в дежурку плотно закрыл. И форточку на окне — тоже.

Александр Борисович понял его сомнения и ободряюще подмигнул. И набрал номер Севы Голованова. Тот, после пары гудков, отозвался.

— Как у нас? — не представляясь, спросил Турецкий.

— Ты в порядке, Борисыч? — в свою очередь спросил Сева. — Между прочим, вся твоя одиссея запечатлена от и до, можешь не сомневаться. Сам как?

— Состояние, конечно, хреновое, но думаю, что в ближайшие сутки-двое будет все равно получше, чем кое у кого из наших знакомых. Ты знаешь, где я?

— А как же! Я проследил, чтоб все было тип-топ. А после проконтролировал тех засранцев. Так что не волнуйся, кино получилось отменное.

— У вас-то хоть порядок? Все живы?

— А вот у нас несколько хуже, но… тоже все устроилось, не волнуйся, живы и здоровы, хотя ночью некоторые попытки изменить диспозицию наблюдались. Демидыч оказался, как всегда, на высоте. Имелся один неопознанный труп, который позже самостоятельно исчез с места события.

— Как это труп исчез? Эй, вы чего там? Да вас же нельзя и на минутку одних оставить!

— Ну да, кто бы говорил! — засмеялся Голованов. — Сейчас сообщу про тебя Демидычу и подскочу. А позже сменю его на боевом посту. Он сам тебе потом расскажет…

Турецкий положил телефонную трубку на аппарат, взглянул на майора. Тот слышал лишь половину разговора, но и это его сильно озадачило: совершались события, в которых он ничего не смыслил, а теперь еще и трупы какие-то появились!..

— Вот так, — словно объясняя непонятливому ученику, заметил Александр Борисович. — Трупы, оказывается, тоже имеют способности неожиданно исчезать… Поехали дальше… — Он снова взглянул на часы на стене и сказал, словно в раздумье: — Не очень хорошо, конечно, отрывать от сна пожилого человека в такую рань, но, с другой стороны, не хрен спать, когда вокруг черные дела творятся, верно?

Майор неуверенно кивнул.

— Вот и я так считаю… — продолжал говорить Турецкий, набирая новый номер. Гудки длились долго, но он терпеливо ждал. Подумал даже, что, может, адвокат специально положил подальше свой мобильник, чтоб не беспокоил. И вот послышалось сонное:

— Слушаю, Белкин…

Теперь следовало немного «сыграть» и для майора.

— Господин адвокат? Вас побеспокоил хорошо известный вам государственный советник юстиции третьего класса Турецкий Александр Борисович. Хочу сообщить вам пренеприятнейшее известие, если вы еще не в курсе. Не знаю уж, чьими молитвами — вашими или ваших друзей-приятелей, но сегодня ночью подвергся нападению с ограблением, ну а такие мелочи, как избиение, вывоз, извините, на городскую свалку и прочее, право, пустяки, на которые не стоило бы даже обращать внимание. Если бы не одно обстоятельство. То, которое исключительно из прежнего моего к вам уважения я мог бы и обсудить, хотя теперь не вижу никакого смысла в наших дальнейших с вами контактах по поводу расследования убийства губернатора Орлова. Кстати, в том, что это было именно заранее и четко спланированное убийство, у меня исчезли все сомнения.

Турецкий сделал паузу и внимательно посмотрел на майора. У того расширились глаза и даже отвисла челюсть. Вот тебе и шуточки-прибауточки, майор…

Телефонная трубка продолжительное время молчала, но Турецкий терпеливо ожидал. Зорий Августович просто обязан был что-то ответить — соврать, категорически отказываться понимать, но никак не молчать — вот так, будто от неожиданного потрясения.

— Я ничего не понимаю, Александр Борисович, — тусклым голосом заговорил он. Ну правильно, и это — вариант. — Где вы находитесь? Откуда звоните? Вам нужна помощь?

— Ваша забота восхищает. Но давайте по порядку. Нахожусь я неподалеку от Хомутовской свалки, надеюсь, вам известно такое отхожее место в любимом вами городе? Звоню откуда? Из ближайшего отделения милиции. А что касается вашей помощи, то она отныне, полагаю, не нужна. Как и ваши добродетельные советы. И доброжелательство ваших подзащитных, всякого рода Бугаев и прочего скота помельче.

Турецкий сейчас нарочно шел на обострение, пытаясь заставить адвоката сорваться и в запальчивости проговориться. Но тот оказался гораздо более крепким орешком.

— Я готов понять вас, Александр Борисович, — смиренным тоном ответил тот. — Скажу больше, готов и в дальнейшем без всяких объяснений принять ваши извинения лично в мой адрес, ибо думаю, что могу себе представить, какими неординарными обстоятельствами продиктован ваш нервный срыв. Примите мои глубокие сожаления на сей счет. Видит бог, я ни сном ни духом не причастен к тем причинам, которые заставили вас пережить, видимо, довольно тяжкие испытания. Но ваш твердый голос и решительная интонация подсказывают мне, что ваше и физическое, и нравственное состояние в данный момент не нуждаются в посторонней поддержке. Еще раз примите мои соболезнования и извинения, но обычно в это время я еще вижу некоторые, с вашего позволения, сны. Всего доброго, Александр Борисович, до встречи…

Вот же сукин сын! А ведь он в курсе… И, возможно, даже ожидал подобной реакции. Слишком заученно гладко отвечал… Но он далеко не все знает, а потому совершает ошибку, которая может в конечном счете очень дорого ему обойтись…

— Спасибо, майор, — сказал Турецкий, кладя трубку на место. — Можно у тебя здесь где-нибудь умыться? — Конечно! — с готовностью отозвался тот. — Прошу за мной, здесь вам будет… — Похоже, что он еще не решился, как теперь называть неожиданного «клиента» — то ли по имени-отчеству, то ли по должности. — Вот, тут у нас умывальник. Мыло есть, полотенце, а курточку можете сюда повесить. — И он снял с вбитого в стену гвоздя плечики и протянул Турецкому.

Александр Борисович взглянул на себя в старое, криво висящее над рукомойником зеркало и поморщился: видик был — хуже некуда. Отливающий синевой и зеленью фингал вокруг правого глаза. Грязная ссадина прямо посреди лба, над переносицей. Раздутая, почти черная, нижняя губа. Вот отчего было так трудно говорить поначалу. И отчего постоянно как-то солоно во рту. Ну, происхождение всех этих «прелестей» можно будет позже посмотреть в кино, которое заснял Голованов. Но откуда взялся этот отравляющий самогонный дух?

Он скинул куртку, мысленно благодаря исключительно Божий Промысел за то, что она не приглянулась кому-нибудь из тех мерзавцев. Осторожно обмыл лицо, оттер черные от грязи руки, попытался очистить вконец испорченные брюки, покрытые непонятными рыжими и бурыми пятнами и потеками, которые тоже омерзительно воняли не то навозом, не то чем-то близким к нему. А вот куртку надевать не стал, показалось, будто в ней как раз и сосредоточились все отвратительные миазмы помойки. Просто вытащил булавочку-микрофон из уголка воротника и воткнул под воротничок хотя бы в меньшей степени вонявшей шерстяной рубашки. Потрогал прибинтованную к щиколотке коробочку — все на месте.

И теперь было время подумать, где и чем занимается следователь Серов, который, насколько он помнил, так и не вышел из «Волги». Ну да, Турецкий же сам запретил ему это делать. Но хоть защитить старшего товарища он же мог? Не сразу, а потом, когда Турецкого уже обездвижили? Когда собрались везти на свалку? Или Юрий Матвеевич тоже стал жертвой тех бандитов — из «ауди» и милицейской машины? Забыл спросить у Севы… Но он, вероятно, уже появится здесь с минуты на минуту.

— Извини, майор, у тебя случайно не найдется какой-нибудь мятной жвачки — пососать, а те во рту сплошной сортир?

Дежурный немедленно залез в ящик своего стола и, покопавшись в нем среди бумажек, добыл початую пачку «Орбита» — без сахара, естественно. Турецкий сунул в рот сразу две пастилки, но разбитая губа вдруг так разболелась, а к горлу из желудка подкатила такая тошнотворная волна, что от попытки обрести «чистое дыхание» Александра Борисовича едва не вырвало. Ну и черт с ним, с этим «Орбитом»! Оставалась надежда на сообразительность Севы Голованова…

И он вошел — огромный, улыбающийся, не растерявший чувства юмора, это уж точно. По-свойски протянул руку майору, кивнул, потом поздоровался с Турецким. Сел на скрипнувший под ним стул.

— Ну, скажу тебе, Сан Борисыч, задал ты мне нынче работку! Майор, тут у тебя нет посторонних?

Дежурный отрицательно потряс головой, но дверь опять прижал поплотнее.

— О деталях я не буду, все имеется на пленке. Напарник твой, Борисыч, чистая сука, это без преувеличения. Текст там такой, что мало не покажется… Ну а с тобой? Бутылочку они в тебя таки влили, я ее позже подобрал. С «пальчиками», со всем, что экспертизе потребуется. Кстати, к «мочилову» у них дело не шло, хотя намек такой просквозил, но вариант был отвергнут сразу. Про себя ничего не могу сказать, не знаю, какими силами сдержался. Хорошо — я оказался, не Володька, тот бы из них кровавое месиво устроил, ты его знаешь. А я? Чего делать, ты приказал, я — «слушаюсь, начальник!» Ну а дальше несущественные детали, все — на пленках, сам скоро увидишь и услышишь…

— Очень интересно, — хмыкнул Турецкий и поглядел на майора. У того был вид, будто он кино смотрит.

— Теперь, значит, там. Среди ночи обнаружился гость, который пытался проникнуть в окно. Ну, второй этаж, семечки для того, кто умеет. Короче, у Вовы под рукой стульчик такой, железный, случайно оказался, вроде табуретки. Вот им тот убивец, когда голову свою сунул, и схлопотал себе — прямо в мурло. А у Вовы рука — тебе известно. Чистый трупак, надо понимать. Вова, естественно, подбирать не стал, а утром под окном было уже все чисто. И подмели, и стекла убрали.

— Час от часу не легче! — с трудом хмыкнул Турецкий. — Он что же, еще и окно вынес?

— Нет, только одну створку. Да уже все поправили, застеклили, ты не бойся. И внутри полный порядок. Никто не проснулся.

— Ну слава богу… А что ты намекнул про моего коллегу? Жив и не кашляет?

— Не торопи события, Борисыч, я ж вижу — ты еще не в себе. Майор, найди-ка пару стаканчиков почище. Ему надо лекарство принять, да и тебе не помешает. А я за рулем. Давай двигай батонами, чего ждешь? Я и сам — бывший майор, можешь не сомневаться, и Борисыч, если хочешь, подтвердит, так что нижних чинов тут нет и красоваться не перед кем.

Два граненых стакана тут же появились на столе. Потом, подумав, дежурный добыл из ящика стола также начатую плитку шоколада, завернутую в фольгу.

— О, самое то! — сказал Сева, доставая из кармана бутылку коньяку и ловко сворачивая ей «голову». Налил почти полный стакан и подвинул его Турецкому. — Это тебе, Борисыч, с выздоровлением. А тебе, майор, сам говори, сколько налить? Все равно остатки — твои.

Майор ногтем мизинца отчеркнул на стакане половину. Голованов налил и протянул ему бутылку:

— Валяй, прячь. Это тебе за то, что человеком оказался.

— Ну ладно, спасибо, ребята, — сказал Турецкий, поднимая стакан. — А особенно тебе, Сева. За твое терпение. Не уверен, что смог бы на твоем месте поступить так же.

Он поморщился, выпил несколькими глотками, потом отломил кусочек шоколада и сунул в рот. Поворочал языком, почувствовал, как отступает боль, и посмотрел на майора:

— Извини, я даже не спросил, как тебя зовут?

— Василий Игнатьевич, — ответил тот, пережевывая, как картошку, кусок шоколада.

— Так вот, Василий Игнатьевич. Все, что слышал, прочно забудь. Потому что, когда мы уедем, через часок-другой к тебе нагрянет местная братва либо продажная ментура и начнут интересоваться, что тут было да как. А ты ничего не знаешь. Приехал какой-то тип и увез меня. И претензий я никаких не предъявлял. А поскольку документов тоже при себе не имел, то с тебя и спроса нет. Кто, что — не знаешь, и все тут. Иначе башку потеряешь, я это серьезно говорю. И своим, кто видел, скажи: пусть помалкивают. Протокол по поводу доставки клиента сохрани, может понадобиться. А засим, спасибо за гостеприимство, Василий Игнатьевич, и помни мои слова. Пойдем, Сева, расскажешь, чем отличился мой коллега… — И, выйдя на улицу и устроившись в машине, добавил: — У меня такое ощущение, что у них неожиданно сдали нервы. А это, знаешь, очень опасно — как понесет, — он погрозил пальцем тому невидимому, которого имел в виду, — никакого удержу! Такого могут натворить, не дай Боже…

— Ну у нас-то нервишки покрепче будут, гражданин начальник. А вот твой коллега из местной прокуратуры, извини, обгадился. Это если выражаться мягко… Причем весь — от пяток до ушей. Верней, до паскудной своей лысины. Ну и погань!

— Сева, не будем нервничать, ты же сам только что сказал…

— И готов повторить. А твои документы и «Макарова» те ментяры с собой увезли.

— Я так и думал. Только они, полагаю, такие же ментяры, как мы с тобой — «гальяновские пацаны».

— А вот тут ты сильно ошибаешься, Борисыч. Я их определил. Оказались самые натуральные. Не открестятся. Только я не вижу, какой им был смысл забирать такие опасные улики? Или они на что-то рассчитывают? Может, думают, что мы захотим их выкупить?

— А я и не исключаю, — ответил Турецкий. — Вот я, после разговора с тобой, позвонил адвокату. Знаешь, как он обозначил происшедшее? Назвал «неординарными обстоятельствами» и высказал глубокие сожаления по поводу моего нервного срыва, продиктованного этими обстоятельствами. Но счел свою посильную помощь в настоящий момент необязательной, ибо мой тон подсказал ему, что со мной все будет в порядке. Как тебе нравится эта гнида?

— А никак не нравится. Больше того, я почти уверен, что некоторые перепады нашего настроения он скоро ощутит на собственной шкуре.

— Нет, что вы — ребята суровые, я знаю, но… все-таки пока не надо…

— Александр Борисович, — строго прервал его Голованов, — мы же договорились: все в рамках закона. Но ведь и законы тоже бывают разные. Одни — для них, другие, по их убеждениям, для нас. Но всегда найдется нечто среднее, которое должно устроить и тех, и других. А в первую очередь — наш, к сожалению, далеко не совершенный Уголовный кодекс… Но что имеем, на то и опираемся. Изо всех сил… Поехали, я уже сгораю от нетерпения показать тебе замечательное кино!

Загрузка...