Прощай генерал… прости!

1

После отъезда Турецкого Филя уже допивал свой чай и собрался уходить, когда раздался звонок его мобильника.

— Слушай, мне там не понравилась одна машинка, «фордовский» джип. И пара лбов, которые на ней приехали и проводили меня определенно заинтересованными взглядами. Ты на всякий случай будь поосторожнее, не ввязывайся, понял? Досье дороже.

— Можешь не беспокоиться, это — копия. Что я, не понимаю, где находимся? О, а вот, видать, и мои гости, все, кончаю, до связи…

Филя уже обратил внимание на пару «быков» — типичных таких бывших спортсменов, вероятно физически сильных, но отяжелевших и лишенных стремительной реакции. Если поймают, могут задавить. Но это — если поймают.

Они появились вскоре после ухода Александра Борисовича и уселись в противоположном углу кафе. Заказали себе по большой чашке чего-то, вроде густого бульона, медленно высосали, поглядывая на Агеева, а теперь поднялись и вперевалку направились к его столику. Подошли, грузно уселись и только потом спросили без всякой учтивости:

— Свободно?

— Валяйте, пацаны, — с иронией ответил Филя и поднялся, сворачивая пластиковый файл с материалами в трубочку. — Я уже закончил. Приятного аппетита.

Он хотел уйти, но один из «быков» жестом остановил его, небрежно придержав за рукав куртки:

— А ты, малый, не торопись, посиди с нами, покалякать охота.

— Времени нет, — вздохнул Филя, присаживаясь, — да уж ладно, так и быть, спрашивайте, пацаны, чего могу — расскажу, а нет, уж не обессудьте.

— А это у тебя чего? — Второй «бык», пониже ростом, взглядом указал на трубочку с материалами.

— Это? — Филя с удивлением посмотрел на свернутый файл. — Это — так…

— Дай-ка глянуть? — Первый протянул к Филе руку.

— Я б не советовал. — Филя покачал головой.

— Это почему?

— Да как вам сказать, пацаны? Нехорошие материалы.

— И чем же они тебе нехорошие? — не унимался «бык».

— Для здоровья, говорю, очень вредные. Кто посмотрит, потом на глаза сильно жалуется. Болят, а то и вообще ничего не видят. Медицинский факт, это не я придумал нарочно.

— А сам-то не боишься? — ощерился меньший.

— А что я, дурак разве? Я и не смотрю. Мне без надобности.

— Ну а мы с корешем не из пугливых. — Первый протянул к Филе руку-лопату. — Давай, не жмись…

— Нате. — Филя равнодушно пожал плечами и отдал трубку с материалами. — Только я предупредил, чтоб потом у вас ко мне претензий не было, пацаны, договорились?

— Забито, — кивнул первый, разворачивая файл и читая текст, не вынимая его из пластика. — Ух ты, ё-о!.. — У него даже челюсть отвисла. — Ну ты даешь, братан! Ни себе хрена?! На-ка, Лысый, глянь! — Он протянул файл напарнику, а сам придвинул стул поближе к Филе. — Не-е, ща базар у нас будет крутой…

— А тебе это надо, пацан? — спокойно спросил Филя.

— Погоди, Батон, — остановил напарника Лысый, не менее, видимо, пораженный тем, что сразу бросилось в глаза — фамилия Бугаева и прочее. — Тут не кувалдой, а мозгой действовать надо. Давай забираем его — и поехали. — И он, свернув файл, сунул его в карман куртки.

— Слыхал? — спросил Батон. — Вставай, поехали на стрелку, базар будет в другом месте.

— А если я не хочу? — Филя продолжал сидеть.

— А кто у тебя спрашивает?

— Ну не знаю, может, хозяйке этих «Оладышек» не понравится такое обращение грубых пацанов с вежливым и щедрым посетителем? — Филя показал глазами на миловидную женщину в декоративном кокошнике, напряженно застывшую у стойки бара. Похоже, что ей такие разборки были не в новинку.

— Кончай базар, мы здесь хозяева! — рявкнул Батон, поднимаясь и дергая Филю за рукав со стула.

И Филя с блеском продемонстрировал «быкам» один из своих классических этюдов. Он вмиг расслабился и, повинуясь движению руки Батона, пушинкой отлетел в сторону, ударился о соседний столик, опрокинув его. Но при этом он каким-то непостижимым образом умудрился задеть ногой и перевернуть еще и свой собственный — со всей посудой, которая была на нем. То есть, образно говоря, своим акробатическим трюком он наделал такого шума, что бандиты на какое-то время даже остолбенели. А на грохот и звон разбитой посуды, стеклянных графинов и прочего разом обернулись все немногочисленные посетители кафе.

Батон прямо-таки изумился своей силе. Он на такое не рассчитывал. Но, немного помыслив, что, впрочем, никак не отразилось на его круглом и плоском лице, счел за норму.

Филя между тем старательно изображал, что он никак теперь не может подняться, громко охал, стонал, «играя» боль и собственную немощь, окончательно усыпляя бдительность этих «быков».

И тогда Лысый, чтобы прекратить совершенно лишнюю в настоящий момент демонстрацию собственной силы, которая была и без того убедительна, вытащил из-под куртки, сзади, пистолет, наклонился над Филей, ухватил за воротник и рывком поставил на ноги, довольно чувствительно при этом двинув ему стволом между лопатками.

— Не придуривайся, козел! Вставай и топай, пока я совсем не рассердился на тебя!

Посетители все еще находились в шоковом состоянии, предпочли не вмешиваться — наверняка им тоже подобное было не впервой. Даже звука никто не проронил. А вот хозяйка в кокошнике — та испуганно вскрикнула, но тут же и замолкла от грозного взгляда Батона и сжала обеими ладонями свои виски.

— Пацаны, я ж ведь предупреждал… — совсем уже жалобно пропищал-простонал Филя, вызвав ухмылки у бандитов, и неохотно заковылял к выходу вслед за Батоном, который пошел первым. А Лысый замыкал шествие, подбрасывая на ладони пистолет, который ему в принципе сейчас был не нужен.

Филя не упустил из виду, что тот не передернул затвор, а таскать пистолет на взводе под ремнем даже полный дебил не отважился бы: этак ведь прострелить собственную задницу — как два пальца… об асфальт.

И вот, ковыляя мимо очередного стола со стоящим посредине симпатичным таким набором специй — горчицы, уксуса, соли и перца, а также графином, полным воды, Филя сделал почти неуловимое движение к нему, и через мгновение тяжелый ребристый графин с треском раскололся на лбу Лысого. Тот даже не вскрикнул, просто мешком рухнул на пол, сломав при падении стул и опрокинув на себя стол вместе со специями для пельменей, которые, между прочим, отличались здесь отменным качеством.

Шедший впереди Батон резко обернулся, но с ходу получил сильнейший удар ногой в мошонку. Его согнуло, и он взвыл дурным голосом. Последовавшие немедленно синхронные рубящие удары по могучей шее, за ушами, словно заткнули этот рев. А новый, почти неуловимый, но очень точный удар в район кадыка швырнул его на пол и окончательно обездвижил.

И все это произошло настолько стремительно, что «зрители», вероятно, ничего не успели понять. Тем не менее игра была закончена.

— И чего, спрашивается, приставали, если сами драться не умеют? — сказал Филя, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в отдельности. — А еще козлом обзывают! — добавил обиженно. — Сидел же, ужинал…. — это он обращался теперь к хозяйке. — Никого не трогал, не задевал, верно? Чего пристали? Вот и пускай теперь лечатся!.. А что мне-то оставалось делать? И потом, они даже правил никаких не предложили. Значит, имели в виду вообще бой без правил? А я ведь их предупреждал, — подумал и добавил, со значением подняв указательный палец: — Дважды. Все слышали? Вот то-то…

Филя нагнулся, просунул мизинец под скобу, поднял пистолет, крутанул его, будто американский ковбой, и продолжил назидательным тоном:

— Теперь квиты… А «пушки»— глупым пацанам не игрушки…

Он снова наклонился над Лысым и, подняв с пола несколько рассыпавшихся бумажных салфеток, прилепил их тому ко лбу — бумага вмиг покраснела. Затем он вынул из куртки Лысого свой файл. Достал из внутреннего кармана его бумажник и удостоверение личности, запаянное в целлофан. Точно такое же вытащил у Батона и оба сунул в свой карман. После этого раскрыл бумажник Лысого и, обнаружив в нем приличную пачку долларов, присвистнул и поглядел на побелевшую от ужаса хозяйку. Все же побоище выглядело впечатляюще, да и урону кафе нанесли немало.

— О, здесь вам вполне хватит на возмещение ущерба от действий этих драчунов! Им тоже останется — на поправку неожиданно пошатнувшегося здоровья. Держите, хозяюшка! — И Филя швырнул раскрытый бумажник на стойку бара. — Я пойду, а вы все-таки вызовите им врача. А когда и милиция приедет, передайте ей это, — Филя скинул на стойку висевший у него на мизинце пистолет. — Так и вам спокойнее, и у этих уродов, — он кивнул на лежащих, — не появится нового соблазна пугать народ. Если они скоро очнутся. Что — вряд ли.

Произнеся такую речь, Филипп Агеев, словно записной актер, поклонился оторопевшей «публике» и вышел из заведения.

«Фордовский» джип, о котором говорил Турецкий, одиноко стоял рядом с входными дверями. Хорошая машинка, мысленно похвалил автомобиль Филя. Точно такой же есть у Дениса Грязнова, «маверик» называется. Денис за ним, как за невестой, ухаживает. Близко никого не подпускает… ну, без крайней надобности, конечно. А вообще-то пользуются — при оперативной необходимости. Так, может, и не стоит?

— Нет, — сказал себе Филя, — наказывать надо до конца, а то уважать перестанут. Да и все равно в этом доме больше не бывать…

Через минуту «форд» был открыт опытными руками, облаченными в тонкие, «оперативные» перчатки. Филя забрался в машину и, покопавшись в бардачке, нашел отвертку и пассатижи. Бегло осмотревшись, он начал быстро и методично приводить в абсолютную негодность все, на что падал его взгляд. Причем вандализм его выглядел даже отчасти красиво.

— Машинка, конечно, ни в чем не виновата, — утешал он между тем сам себя. — А я сейчас больше похож на чокнутого луддита, который узрел в технике смертельную опасность для себя, чем на современного обывателя, измеряющего этой самой высокой техникой уровень собственного благосостояния… В-вот тебе! — И он с резким выдохом вырвал из-под приборной доски целую плеть разноцветных проводов. — Ничего не поделаешь, правда дороже…

И потом ведь, известно ломать — не чинить, а указанный вандализм, в психологическом отношении, все-таки необычайно заразителен. Говорят же, что бывают случаи, когда человек, находясь в состоянии крайней ярости, начинает бить посуду, так пока всю не переколотит, не может остановиться…

А еще рассказывали, что один очень известный в свое время полярный летчик привез с Севера белого медвежонка. И за неимением возможности держать его в «своей», коммунальной квартире — а в зоопарк звереныша не брали, не было у него справок о каких-то там прививках — оставлял он ночевать медвежонка в машине. Запирал в салоне «ЗиМа» — была такая дорогая в свое время отечественная машина. И однажды, придя к автомобилю, с ужасом обнаружил, что все внутренности машины были вывернуты, в буквальном смысле, наизнанку. Кажется, Сан Борисыч и рассказывал эту историю, он же в юности увлекался авиацией…

Словом, то, что сделал медвежонок, было веселой проказой по сравнению с тем, чего, в конце концов, добился за короткое время Филя.

А потом он услышал громкий лай приближающейся милицейской и нарастающий вой медицинской сирен, после чего покинул то, что теперь единственно внешними формами напоминало шикарную американскую машину. И короткое время спустя он преспокойно ехал в своей неприметной «шестерке» по известному ему одному адресу, где можно было и отсидеться при нужде, и секретный факс из МУРа, к примеру, получить, и даже красивую бабу привести в случае совсем уж острой необходимости.

2

Адвокат Белкин настоял на своем присутствии при встрече, хотя лично для Турецкого какой-то особой нужды в нем не было. Но если Зорий окажется нужен господину Бугаеву для неких неожиданно назревших советов, что ж, пусть сидит.

Впрочем, у Турецкого не было принципиальных возражений против Белкина. Хочет — пусть, их дела.

И вскоре стало ясно, что именно его присутствие за столом и помогло смягчить то напряжение, которое возникло после очень неприятного — было видно — телефонного звонка Николаю Степановичу.

Но это случилось позже. А начало переговоров никоим образом не демонстрировало какого-либо напряжения между двумя сторонами, не испытывавшими, впрочем, ни малейших теплых чувств по отношению друг к другу.

Александр Борисович поставил перед собой совершенно конкретную цель — заставить Бугаева рассказать о том, что его связывало с губернатором Орловым и в чем у них были непримиримые противоречия. Вот так, не больше и не меньше, простенько, но со вкусом, другими словами.

Бугаев, конечно, вполне определенно мог послать следователя вместе с его интересом куда подальше, но Турецкий рассчитал дело таким образом, что именно «послать» было бы тому крайне невыгодно. И что, уже задним числом подумал Турецкий, Бугаеву наверняка отсоветовал бы его адвокат. Уж он-то куда умнее и дальновиднее своего постоянного клиента! И если вопрос ставится именно в такой плоскости, значит, тому есть серьезная причина. Лучше ответить самому и тем продемонстрировать свою лояльность к следствию, чем заставлять «важняка» добывать необходимые сведения по собственным каналам. И еще неизвестно, окажутся ли они, эти каналы, настолько снисходительными, чтобы не нанести ощутимого урона чести и достоинству того же клиента…

Вот, имея в виду все эти условия, Турецкий и задал, причем без всяких предисловий, свой вопрос.

Они сидели втроем в небольшом, уютном кабине-тике на втором этаже «резиденции» за тщательно накрытым столом. Предложенное меню отличалось не столько обилием блюд, сколько разнообразием, если так можно выразиться, настоящей русской кухни. Конкретно это обстоятельство сразу и подчеркнул Николай Степанович после того, как они с адвокатом обменялись рукопожатиями с Александром Борисовичем. И рука Бугаева оказалась сильной и сухой. Как у профессионального спортсмена. Или просто у достаточно уверенного в себе человека, обладающего спокойным и сильным характером.

— Почему-то, — с легкой Презрительной усмешкой сказал Бугаев, — считается, что в России только щи да каша — пища наша. А это — выдуманная евреями чушь! Верно говорю, Зорий Августович?

— Ну почему у вас чуть что, так сразу евреи виноваты? — деланно возмутился тот.

— Ну ладно, пусть иностранцы. А ваш брат, между прочим, тоже себя не очень-то в родном Отечестве ощущает, в наших-то краях. Недаром же сами говорите, что земля ваша обетованная, родина — там, а здесь вы только от туземцев кормитесь.

— Ну вот, опять вы за старое!..

Александр Борисович понял, что этот спор у них, видимо, давний, никакой роли в их отношениях не играющий, и вообще, скорее, игра «на публику», чем что-то серьезное.

— А вы взгляните! Рыбка такая, рыбка этакая, икорка стерляжья, икорка сига, а вон — лосося…

— Заморская баклажанная, — в тон ему добавил Турецкий.

Бугаев, этот приземистый крепыш, снизу вверх испытующе взглянул на Александра Борисовича и рассмеялся. А смех у него был приятным, это отметил Турецкий. «Черт его знает, — подумал, — может, договоримся?»

И вот теперь уже, после первой рюмки под балычок нежнейшей нельмы, и перешел к делу Александр Борисович. Перешел, потому что увидел накапливающееся в глазах адвоката нетерпение. Все эти рыбки-балычки были ему не в новинку, и, естественно, не ради какой-то там закуски попросил устроить ему свидание с сибирским олигархом московский следователь.

Вопрос об Орлове был для Бугаева, мало сказать, неожиданным. Он вполне мог ассоциироваться в его мозгах и с какой-нибудь очередной провокацией следственных органов, которые уже не раз пытались дотянуться до него, да вот все пока кончалось благополучно, слава богу, срывалось у них. И он насторожился, задумался. Потом уперся тяжелым взглядом в адвоката, но встретил лишь безразличное пожатие плеч: мол, ничего сверхособенного не наблюдается. Вопрос вполне естественный, можно отвечать, но думать самому при этом следует…

Так перевел для себя Турецкий мимику адвоката. И приготовился слушать. Магнитофона он с собой не брал, да и вряд ли была в нем сейчас надобность. Он хотел услышать только то, чем интересовался. А подстраивать хитрые ловушки Бугаю в присутствии его многоопытного адвоката было бы в высшей степени бессмысленно, да и некрасиво. Марку надо держать.

И Николай Степанович, помолчав и продемонстрировав, что он собирается с мыслями, начал рассказывать. Сперва о том, как он впервые увидел генерала, появившегося в их «губернии», как тот понравился ему, ибо импонировал своей духовной силой и уверенностью. Он приехал не устраивать предвыборные гонки с какими-то иными конкурентами, а победить. Бугаев и себя самого считал таким же человеком. Если уверен, что способен, берись, а сомневаешься — не лезь, не трать средств и нервов. Вот он и решил, что с таким губернатором ему, кажется, по пути. Собрал своих промышленников и бизнесменов, своих партнеров и соратников, изложил им личную точку зрения. Для тех, кто был не уверен, нашлись и аргументы, и средства объяснить популярно…

Бугаев не назвал, что это за «средства». Но уже одно то, что он без всякого стеснения сказал о них, говорило о его предельной искренности в настоящий момент. Вероятно, так все оно и было. Во всяком случае, адвокат кивал, поддерживая каждое произнесенное слово.

Ничуть не смущаясь и без всякой подсказки со стороны, вспомнил Бугаев и об их первой «стычке», если то событие можно было обозначить именно таким термином. И вот тут оценил Александр Борисович «работу» адвоката. Значит, не только слушали, но и думали при этом, готовились. Иначе не был бы рассказ Бугаева столь гладким и словно бы выверенным заранее.

Итак, Орлов обосновался в кабинете ушедшего со своего поста прежнего губернатора, с которым у Бугаева, между прочим, тоже были достаточно спокойные отношения — по той простой причине, что с просьбами или, не дай бог, требованиями он никогда не лез и сам ненужных советов не давал. Но через короткое время Николаю Степановичу показалось, что генерал, каким бы умным или даже по-своему талантливым он ни был от рождения, все равно останется генералом. А экономика края — это совсем иная ипостась, тут совершенно другие таланты необходимы. И, кстати, та команда, с которой прибыл сюда Орлов, по большому счету, оставляла желать много лучшего. Опять же, и известных людей среди них не было, которые в трудную минуту могли бы помочь нужной подсказкой. А ситуация в крае между тем стараниями всех предшественников складывалась, мягко говоря, довольно плачевно. Руководство успехами похвастаться не могло. Тут тебе и несвоевременная выплата зарплат бюджетникам, и скудный «северный завоз», и провалы в «коммуналке», и безудержный рост коррупции в правоохранительных органах, словом, много чего накопилось. Справиться с таким трудным, а в какой-то степени даже и критическим положением путем размахивания генеральской шашкой, то есть владея исключительно силовыми методами, к которым Сибирь приучают уже не первый век, да все никак толком не выходит… короче, Бугаеву показалось, что в настоящий момент это нереально. Но, будучи коренным сибиряком, давно знающим и край, и людей, и, в первую голову, их нужды, он подумал, что на первых порах, может быть, стоит «молодому губернатору» чуть снизить свой апломб да и послушаться старожилов? С этой целью Николай Степанович и послал к Орлову своего доверенного человека — гонца, чтобы тот изложил в общих чертах существо предложения. Конечно, надо было иметь при этом в виду, что решающую поддержку Орлову на выборах оказали именно они, бизнесмены, искренне полагая, что генерал явится именно тем человеком, который позарез нужен Сибири. Ну а что касается дружеской помощи на первых шагах — так какой же умный человек от нее откажется?

Орлов же, к великому огорчению Николая Степановича, истолковал встречный шаг как способ добровольного отстранения его от власти. Мол, вот тебе пятьсот тысяч баксов ежемесячно, в качестве компенсации, и сиди себе молча в своем кабинете. А уж рулить в крае мы станем без твоей помощи! Чушь, разумеется, бред! Да и суммы какие-то запредельные! Однако нашлись же люди, которые поверили. Либо сделали вид, что верят. Ну и пошло. Полились помои на голову, началась очередная серия придирок и преследований со стороны судебных органов. Пока самому Бугаеву не надоела эта свистопляска. Нашел он возможность встретиться с Алексеем Александровичем с глазу на глаз, объясниться честно, по-мужски, и тем снять дурацкое, совершенно ненужное и даже вредное напряжение. Вот в таком ключе и прошел, не без отдельных, по правде говоря, успехов, первый срок его губернаторства.

Какие-то проблемы решали сообща, в чем-то не находили общего языка, и тогда губернатор поворачивал по-своему, стараясь при этом не обижать и тем паче не оскорблять своих оппонентов. Он умел и слушать, и прислушиваться, и поступал, как правило, с разумением. Этого у него все-таки не отнять!

Понимая, что первый срок Орлов попросту привыкал как бы к новой для него роли, к месту и образу жизни, Бугаев охотно поддержал его притязания и на повторных, следующих губернаторских выборах. И без всякой мысли о какой-то отдаче, а действуя исключительно из побуждений целесообразности для края, кинул на новую предвыборную агитацию достаточно крупную сумму. И опять вовсе не для того, чтобы в дальнейшем основывать на этом факте какие-то упреки или рассчитывать на конкретные послабления для себя лично, как это кое-кто пытается теперь доказать… Но дальше, к сожалению, произошло то, что, вероятно, и должно было произойти.

Губернатор, как известно, менял своих замов и помощников, словно перчатки. Часто не сообразуясь именно с целесообразностью момента, а исключительно исходя из личного каприза. Генерал же, этим все сказано! А новые советники, или советчики, полагая, что срок их «деятельности» на этом посту непредсказуем, каждый по-своему, пытались устроить свои собственные, будущие жизни. Иначе говоря, нахапать, пока такая возможность представлялась. О каких же правилах игры после этого могла идти речь? Причем побеждал, как показали факты, тот, кто ухитрялся быть ближе других к господину генералу. Его ведь все по-прежнему называли только так: генерал! Ему нравилось. А еще ему активно насоветовали заняться строительством этой пресловутой олимпийской трассы. Ну, естественно, можно подумать, что в крае с экономикой — полный порядок. И что зарплата учителям и врачам выдается вовремя, и подготовка к очередной зиме идет полным ходом, на что лучше всяких слов указали беды зимы прошедшей, постоянные отключения тепла и электричества в городах и поселках. Словом, серьезным людям больше и заняться-то нечем, кроме как планировать мифические попытки привлечь в край богатых иностранных туристов, которые и спасут экономику. А в основе лежало все то же российское извечное — подхалимаж перед высшим руководством страны. В данном случае перед новоявленными любителями горнолыжного спорта, которых с очередным президентством становится все больше — до очередного увлечения очередного же верховного начальника. Ничего путного не ожидали в крае от этого «изобретения», имевшего рекламно-пропагандистский характер. И, в конце концов, оказались правы. Не в том смысле, что кто-то вдруг решился бы прекратить строительство силовым методом, убрав его автора, а случилось как бы событие, продиктованное свыше. Будто перст Божий! Вот и думай себе теперь, что хочешь. А когда вопрос ставится именно в такой плоскости, то на первую позицию выходят обвинения, высосанные, как правило, из пальца, но зато устраивающие руководство страны, поскольку они дают властям предержащим право карать уже по своему собственному усмотрению. Ведь умело проведенное следствие всегда отыщет массу удобных фактов, которые можно с легкостью трактовать и так, и этак — как угодно генеральной линии… Так ведь, помнится, когда-то ставился вопрос?..

«А он умеет говорить, — подумал Турецкий, снова утверждаясь в мысли, что Бугаев готовился к разговору, твердо зная, о чем пойдет речь. — Нет, хорошо с ним поработал адвокат. Потому он, конечно, и настаивал на своем присутствии… А теперь он делает вид, будто сам поражен логикой и искренностью своего клиента. Но на тот случай, если вдруг Бугай ляпнет что-нибудь не в те ворота, наверняка подготовил и свои дополнения, разъяснения и выводы…

И вот тут, очень не вовремя, появился некий странный тип. Впервые видел его Турецкий, но сразу понял, что это, возможно, наиболее доверенное лицо у Бугаева.

Парню было на вид лет под сорок, высокий, жилистый, с круглым и плоским, как у бурята, лицом и маленькими острыми глазами, которые так и сверлили московского гостя. Наверняка из спортсменов, тут же у них и боксеры, и борцы, и черт-те кого только нет. Бугаев же и сам из них…

— Что, Миша? — вскинул голову Николай Степанович.

Но тот, ни слова не говоря и по-прежнему не сводя взгляда с Турецкого, протянул хозяину трубку мобильного телефона.

Николай Степанович вежливо извинился, взял трубку. Потом долго молча слушал, ни на кого не глядя. И наконец, так же без слов, отключил ее, сунул Мише и махнул ладонью — иди, мол. Он молчал еще с минуту, потом будто на что-то решился и заметно потяжелевшим взглядом уставился на Турецкого.

Александр Борисович понял, что информация, переданная по телефону, явно каким-то боком касается его, но уж никак не мог и представить, что речь пойдет о «подвигах» Филиппа Агеева.

Нет, не конкретно о нем — ни его имени, ни фамилии никто не знал. Но о том, что Турецкий какое-то время сидел с этим неизвестным за одним столом в «Оладышках», а также о том, что у этого типа видели толстое досье на Николая Бугаева, об этом рассказал только что пришедший в себя, зверски избитый тем типом без всякой к тому причины старший охранник частного детективного бюро «Аргус» Григорий Батанов. А его коллега по этому охранному предприятию Семен Волошко до сих пор не пришел в сознание.

Правда, если быть до конца справедливым, добавил со странной усмешкой Бугаев, то, судя по показаниям посетителей кафе «Оладышки», что на Профсоюзной улице, которые те дали примчавшейся по телефонному вызову оперативной бригаде, первыми пристали к этому незнакомцу все-таки сами охранники. И даже маленько поколотили того мужика. После чего он и устроил им форменное побоище. И документы забрал. А пистолет Волошко оставил на стойке бара. И еще машину охранников, их новенький джип, изуродовал как Бог черепаху, в прямом смысле вынув из нее все внутренности. Один корпус невредимым оставил.

Турецкий с легкой, иронической улыбкой слушал неторопливый, лишенный каких-либо эмоций пересказ Бугаева, а наблюдал не столько за индифферентным выражением его лица, сколько за эмоциональными всплесками в глазах адвоката Белкина.

— Видите, что делается? — почти без интереса спросил Турецкий у Николая Степановича, когда тот закончил. — Ну и как нам жить дальше? Я что же, не могу встречаться с нужными мне людьми? Их за это сразу бить будут? А если драчуны сдачи получат? Как в конкретном случае? Машину покурочил? Так ведь, поди, не бедные, другую купят. Зато урок запомнят, если заодно и память не отшибло. Поэтому я не вижу серьезной причины для волнений, Николай Степановну. А вы как, Зорий Августович?

— И я — нет, — ответил тот, полагая, что красивая мина при плохой игре — лучший выход в подобных ситуациях. — Но я только одного не понял, Николай Степанович, извините, о каком досье там шла речь?

— О досье на некоего Бугаева Эн, точка, Эс, точка. Вам знаком такой?

Бугаев, кажется, начинал злиться. А ярость таких людей непредсказуема.

— Что поделаешь? — Турецкий огорченно вздохнул и даже руками развел. — Ни вы, Николай Степанович, насколько я понял из вашего чрезвычайно любопытного для меня повествования, ни наш дорогой адвокат Зорий Августович, ни я, ваш покорный в данном случае слуга, здесь не в бирюльки играем, верно? Под икорку с охлажденной водочкой… Лично меня глубоко интересуют буквально все аспекты громкого дела о гибели — заметьте, я пока не произнес слово «убийство» — губернатора Орлова. Логично, что, помимо тех материалов, которые предоставляют здешние правоохранительные органы, мне нужно составить и собственное впечатление о возможных действующих лицах. И вообще ситуации в крае. Что лично Для меня всегда было куда важнее официальных точек зрения. Вот и с адвокатом мы эту тему уже не раз обсуждали. Я же сказал ему достаточно четко: пока никаких допросов, исключительно — беседы. Но если кто-то торопится, не делая хотя бы предварительных для себя выводов, тот может неожиданно попасть впросак. Я ведь прав, Зорий Августович?

Адвокат кивнул, не понимая, однако, к чему клонит следователь.

— К тому же я никому никогда не даю клятвенных обещаний следовать чьему-то указанию, включая даже самого президента, не имея собственной четкой уверенности в том, что поступаю справедливо. Это — тоже одно из наших условий. Не так ли?

Он в упор посмотрел на Белкина, и тот, словно бы вынужденно, кивнул.

— Я — следователь, уважаемый Николай Степанович. — Турецкий усмехнулся и продолжил: — И я, конечно, не могу соотнести со своей ролью сказанное в Евангелии, например. Помните, у апостола Матфея? «Не мир пришел Я принести, но меч». То есть речь о Суде — в высшем его понимании. А не в том, что именно я и стану произносить здесь свой приговор и выносить наказание. Это все совершенно не так… Курьер доставил мне материалы, которые я просил. Они как раз и касаются событий в крае за последние годы, которые могли бы пролить свет на деятельность покойного ныне губернатора. И это, говоря по правде, скорее уж на него досье. И о вас там тоже идет речь, как о каждом заметном в крае человеке, чего ж тут странного? Опять же и я, как вы понимаете, не слежу за развитием экономики вашего края, у меня своих забот достаточно. Вот и посмотрел и вернул. Чего ж на курьера-то нападать?.. Или весь сыр-бор из-за того, что тот молодой человек, как вы говорите, сразу двоих опытных бойцов уложил?.. М-да-а… впечатляет… Или бойцы ваши, извините, говно, или… нет, не берусь судить. А может, этим двоим не стоило зарываться? Чего ж драку-то было начинать? Говорят же: не зная броду, не лезь в воду. Вы, например, не стали бы, не зная, с кем дело имеете, верно? Хотя и опытный боец, я имею в виду ваше замечательное спортивное прошлое. Вот и я тоже не решился бы. А почему? А потому, что мы — умные люди, а не бараны из какого-нибудь задрипанного ЧОПа. Так что ничем помочь побитым любознательным пацанам, к сожалению, не могу.

— Чудеса! — весело сказал Бугаев, сняв таким образом возникшее напряжение. — Однако, умеете вы, Александр Борисович… объяснять! В самом деле, а чего они полезли? Учишь их, дураков, учишь… Как в стенку… — И добавил с неким философским оттенком: — Верно замечено, нет пророка в своем отечестве…

— А вот тут, Николай Степанович, позволю себе немного поправить вас. Вот и ваш любезный адвокат подтвердит, что мысль в оригинале много глубже, да и точнее, нежели это расхожее выражение. Помните, Зорий Августович, все у того же апостола? Сейчас напомню… «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем». И главное тут, по-моему, все-таки честь. Это Матфей цитирует Иисуса. Тринадцатая глава Евангелия, так, кажется…

— Вы меня напрочь уложили, Александр Борисович! — облегченно рассмеялся наконец и адвокат…

Возвращаясь в первом часу ночи в гостиницу, Турецкий, не чувствовавший никакого, даже легкого, опьянения, словно бы проговаривал про себя заново все, о чем говорилось за ужином. И видел, что Бугаев, по сути, четко выстроил линию своей защиты. Не сам, конечно, а с помощью Белкина, но это и не важно. Важно другое, он сообразил, что и сам поневоле находится теперь на прицеле у Генеральной прокуратуры. И он выстроил и успокоился. Хотя и не совсем уж так, чтобы на все остальное махнуть рукой. Опасность-то он опытным своим носом чует. А сегодня устроил что-то вроде проверки самого себя. Ну и следователя — тоже. Насколько коммуникабелен, насколько восприимчив к чужому мнению, которое, при взаимопонимании, всегда может быть подтверждено чем-то куда более существенным, нежели душеспасительные беседы за рюмочкой. Либо, при полном непонимании, это дает возможность продемонстрировать некие силовые приемы, исключающие в дальнейшем мирное решение проблемы. Как суровое предупреждение. Но в последнем своем мнении, если таковое у них имелось, они ошиблись и теперь попытаются все свести к нелепой какой-нибудь случайности. Так, чтобы и воспоминаний ни у кого не осталось. Они и курьера, узнав от Турецкого, что это был именно курьер, и никто другой, особо искать не станут. Тут ведь какие обиды? Объяснения получены, а устроят они или нет, это уж, извините, нам без разницы…

А Филя — молодец, обошелся без крупного членовредительства… Если все действительно закончилось именно так, как доложили Бугаеву его холуи.

И снова возникло перед глазами неулыбающееся, будто у степной каменной бабы, лицо того Миши. Вот из кого классные убийцы-то получаются. Смахнет движением руки и не заметит. Надо бы и его «прокачать» как следует. Еще, значит, неблагодарная работенка для Филиппа…

Кстати, сам факт телефонного разговора красноречиво свидетельствовал еще и о том, что правоохранительные органы здесь тоже куплены, может, и не поголовно, но, скорее всего, в большинстве своем, господином Бугаевым, в миру — Бугаем, и иже с ним. И драться они тут все привыкли без правил, как любые отморозки, которые одинаковы везде — что в Москве, что в Сибири…

3

Он ошибался, когда подумал, что его оставили в покое хотя бы на сегодня, имея в виду, что на дворе уже давно ночь. А ведь Александр Борисович собирался еще созвониться с Агеевым, чтобы получить информацию из первых рук. Нет, как же, дадут они тебе отдохнуть!

Едва вошел в номер, как «достал» звонок мобильного телефона; Такое ощущение, будто они вообще не спускают с него глаз. Естественно, Белкин, кто ж еще! Реакция ему интересна…

— Все в порядке? Доехали? Происшествий не было? — Голос прямо так и журчал, так и растекался сладким сиропом. — Ну, доложу вам, мой дорогой, удивили вы нас… в смысле меня, — поправился тут же. — И что ж это за курьер такой у вас? Прямо страх божий!

— Вы-то почем знаете? А мне он показался совершенно безобидным человеком. Мягким, вежливым.

— Ну да, поглядели б на его работу!

«Эге, да никак злорадство обнаружилось в голосе адвоката? И как же вас понять прикажете?»

— Чего не видел, того не видел… А вам-то, уважаемый, какое беспокойство? Чего смотреть поехали?

— Да больше из любопытства, честно говоря, — явно «сдал назад» Белкин, сообразив, что так-то уж ему бы вроде и действительно ни к чему. — Неужто у вас, в Генпрокуратуре, теперь такие кадры служат?

— Кадры бывают всякие… Информация тоже в серьезной защите нуждается, — мирным голосом ответил Турецкий. — А вот я, пользуясь случаем, что вы позвонили, хочу вас спросить, просто по-приятельски, между нами. Чего ж это вы больно уж неосмотрительно как-то беседовали с вдовой, Зорий Августович? Прямо-таки насмерть перепугали бедную женщину! Она теперь со мной и слово боится вымолвить.

— Ну вы скажете! Кабы насмерть, она бы, поди, молчала как рыбка, однако вы ж вот знаете.

— Так то — я! Расколол дамочку. Профессия такая. А она ведь и не догадывается, от кого исходят угрозы. Это я знаю. Ну ладно, спокойной ночи. Свидимся завтра, если я не улечу…

— Батюшки, да куда это вы? Уж не в Москву ли? — фальшиво обрадовался адвокат.

— Компанию хотите составить?

— Да нет, видно, я еще на денек-другой задержусь. Но и вы не забывайте, Александр Борисович, о наших договоренностях, да?

— А как поступают с теми, кто сперва договаривается, а затем начинает бой без всяких цивилизованных правил? Не знаете?

— И как?

— Соответственно, дорогой Зорий Августович, соответственно. Хотя лично мне претит любая необязательность. Особенно когда договариваются серьезные и солидные мужчины. Но это я так, к слову. На будущее.

— Я уверен, что в дальнейшем все будет нормально, Александр Борисович. — Напряжение оставило адвоката, и показалось, что он вздохнул с облегчением. Все же этот разговор ему самому был наверняка неприятен, да заставили. Куда денешься от своих клиентов… — И вам, полагаю, после нашей сегодняшней встречи, от которой, насколько я догадываюсь, у Николая Степановича осталось самое приятное впечатление, тоже опасаться нечего. Чисто по-человечески. Я ж уверял вас, что достойные люди всегда способны найти общий язык. Ну, не буду морочить вам голову на сон грядущий, хе-хе!..

Наконец Турецкий получил возможность связаться с Филиппом. А тот, похоже, спал, причем сном праведника, поскольку долго не отзывался, и спросил совершенно сонным голосом:

— Кому я сегодня понадобился?

— А ты взгляни на номер абонента.

— Понял. Через минуту буду как стеклышко. В смысле проснусь… — И действительно, ровно через минуту он заговорил нормальным тоном: — Что, Борисыч, доложили? Смотри, как у них тут быстро, года не прошло… Но я сработал чисто и никаких следов постарался не оставлять. Даже горлышко от графина унес.

Ну а отпечатки на битой посуде они и сами вряд ли смогут идентифицировать. Для этого же надо головы на плечах носить, а не кошельки, куда им башли суют. Но я все же попросил… одного человечка поинтересоваться у местных криминалистов, на всякий случай, если те вдруг додумаются… Не беспокойся. Что у тебя?

— А вот теперь, Филя, нам с тобой придется соблюдать полнейшую конспирацию. Ты у меня проходишь под грифом приезжего курьера. А общие впечатления? Зверь, конечно, не страшен, но очень опасен. Потенциально. И еще есть у него некто Миша, похожий на бурята — длинный такой и хладнокровный. Вот его бы надо вычислить. Думаю, на нем много чего висит интересного…

— Учтем… Еще?

— Что тебе еще? На тебе уже висит тот бортмеханик. Ты хоть с этим-то разберись!

— Разберемся, Сан Борисыч, и достанем, и расколем. Я здесь найду помощников, не волнуйся. Полетим-то когда? Мне что-то тот бывший градобой все покоя не дает.

— Я тоже о нем думал. Но, видимо, лететь туда, опять-таки, придется пока тебе одному. Я договорюсь с утра с Нечаевым, чтоб тебя потихоньку забросили на строительство. И покуда я здесь буду изображать бурное расследование, ты там пошарь. Да и нам с тобой пересекаться в ближайшие несколько дней нежелательно. Курьер прибыл — убыл, и весь сказ. И потом, я думаю, что после сегодняшних «посиделок» у Бугаева вряд ли появится острая нужда приставлять ко мне своих соглядатаев. У меня сложилось ощущение, что он понял: лучше худой мир, чем самая развеселая ссора с Генеральной прокуратурой. И адвокат, я почти уверен, будет стараться нам в том способствовать. Уж ему-то никак не выгодно, чтобы мы с его клиентом уперлись рогами. Но все равно нужна, Филя, предельная осторожность — и подставят, и схавают, не успеешь заметить. Крутые ребятки… Особенно этот Миша.

Покончив с первоочередным делом, Александр Борисович взглянул на часы и многозначительно крякнул. Времени-то уже третий час ночи! Ни хрена себе, как говорится! Это ж он Филю поднял самым свинским образом…

А ведь весь вечер думал, что надо бы еще сегодня, в смысле уже давно вчера, позвонить сестре Катерины и уточнить у нее еще один момент относительно Гены Нестерова, о котором только что напомнил Филипп. Вот и он тоже усек, что здесь имеется для следствия какая-то неясная еще перспектива. Да, но теперь звонить, конечно, нельзя.

Ну а если нельзя, а спать совсем не хочется, то что? Вот же город, никого знакомых! Хотя, впрочем?..

Он взял список местных телефонов, пробежал глазами гостиничные номера и набрал три цифры.

Откликнулся немного сонный голос:

— Администратор Ромашкова… Слушаю вас?

— Настенька, а ты все еще не спишь? — убаюкивающим голосом спросил Турецкий. — Сегодня, оказывается, ты дежуришь?

— Скажите на милость! — чуть сварливо отозвалась она. — Просвистал мимо, даже не взглянул! Совесть, что ли, проснулась?

— И совесть — тоже.

— А что еще? — Он почти увидел, как она тягуче потянулась всем телом. Даже, кажется, слегка застонала. Подумал: а почему бы и нет? Она ж там наверняка не одна, значит, есть кому на некоторое время ее подменить. Да и зачем вдруг, в три-то часа ночи, может потребоваться администратор?

— А еще, — невольно передразнивая ее сытую, сонную лень, промурлыкал в трубку Турецкий, — будет потом. У тебя нет желания… провести принципиальную беседу, как мне следует вести себя с красивыми женщинами, полными этого… ну, скрытой страсти и, как говорится, потрясающей мужское воображение неги?

— Ох, да что ж с тобой поделаешь, проказник ты этакий… Слова-то все какие! Ладно уж, так и быть, возможно, подойду сейчас, погляжу, хотя ты совершенно недостоин моего внимания, посмотрю, в какой такой неотложной помощи нуждается наш клиент. — И добавила тише: — Через полчасика, ключ-то вынь из двери.

«Ну да, у нее же наверняка запасной имеется… Вишь, как все в мире просто». — Александр Борисович вздохнул и отправился в душ…

Там, в «резиденции», после ужина, Бугаев пригласил его, так сказать, «прошвырнуться» по разным помещениям, где были оборудованы и небольшое казино с рулеткой и джекпотом, и бильярдная, и, естественно, ресторан с баром и кабинетами, и даже сауна с номерами для полноценного отдыха трудящихся братков и их подруг, так следовало понимать, исходя из контингента присутствующих.

Демонстрируя, во что можно при желании превратить бывшую официальную губернаторскую резиденцию, Николай Степанович мимоходом обмолвился, что в принципе на переоборудование, на все про все, ушло не больше недели. Умеем, мол, когда хотим. И имеем соответствующее настроение. И бабки, разумеется…

А для президента, если вдруг потребуется, в городе имеются куда более достойные его положения места для приемов и проведения совещаний на самом высоком уровне. Недаром же строительная отрасль в крае, по сути, контролируется тем же Николаем Степановичем. А народ говорит, что вкус у него на этот счет есть… Скромненько так заметил о себе Бугаев, хотя было видно, что, может, от чего другого, но уж от скромности-то он никогда не умрет. А тут и слушатель представился — лучше некуда. Обработать его и привести в свою веру — это ли не достойная задача? Но если человек очень хочет выглядеть в глазах своих слушателей победителем, зачем же ему мешать в этом? Ощущение собственного величия, между прочим, расслабляет, это известно. И на ошибки толкает, чаще всего, непредвиденные, непредсказуемые.

И так же, что называется — к слову, Бугаев с небрежной этакой солидностью добавил, что во второй половине ночи присутствующим здесь может быть представлена весьма оригинальная программа. Со стриптизом. Нет, не какие-нибудь там провинциальные штучки, а все без подделки, от лучших столичных кабаре. Не желает ли Александр Борисович оказать честь своим присутствием? Может, чего приглянется, а? Сказано было, конечно, походя, но как само собой разумеющееся. И не без подковырки — честь, мол, оказать. Высоким штилем заговорил… Тоже, понимаешь, апостол Матфей!..

А вот тут уже и Турецкий несколько кокетливо, как он это умел, и предельно вежливо извинился перед хозяевами, чтоб, не дай бог, не обидеть отказом, но и заронить при этом мыслишку, что в жизни, в общем-то, нет ничего такого, против чего нормальный, живой человек возражал бы категорически. Ну не сегодня, так завтра, мало ли, как ляжет карта! Тем более что и сильно пьяного изображать из себя тоже не было нужды — и выпито за столом вполне достаточно, и язык под хмельком, известно, сам иногда развязывается, как ты его ни стереги…

Не стоило изображать из себя «упертого следака», для которого шаг вправо и шаг влево считается побегом из-под стражи, со всеми отсюда вытекающими последствиями. Выгоднее было немного замутить, запудрить им мозги. Что, по мнению Александра Борисовича, и было проделано не без успеха. Во всяком случае, быстрые, понимающие взгляды, которыми пару раз обменялись адвокат с Бугаевым, подтвердили, что его игра достигала цели. Вот и хорошо, вот и славно…

Но теперь-то можно чуточку и расслабиться. Нельзя ж без конца держать себя в неспадающем напряжении. Да к тому же Филя поклялся, что глазок в спальне больше «не пашет». Ну а о «прослушке» вообще речи нет. Следовательно, и риска тоже. А организм, может, не столько и требовал, сколько, пожалуй, не возражал бы против некоторой встряски, ибо память услужливо подсовывала Александру Борисовичу отдельные нескромные картинки общения с пылкой женщиной, обнаружившей вдруг изрядное количество достоинств, которые, впрочем, еще изучать да изучать…

4

Утром следователь Серов преподнес сюрприз. Черный, естественно.

Просматривая сводку происшествий за минувшие сутки, он нашел упоминание о трупе неизвестного, обнаруженном в сожженном автомобиле «Жигули» шестой модели. По номерному знаку удалось определить, что машина принадлежала бортинженеру авиаотряда Восточно-Сибирского регионального Управления воздушным транспортом Филенкову Леониду Аркадьевичу. Ввиду того что самого хозяина движущегося средства по адресу его проживания обнаружить не удалось, утверждать до окончательного заключения судебно-медицинской экспертизы, что сильно обгоревшее тело является трупом Филенкова, преждевременно. Хотя на это обстоятельство указывают некоторые косвенные факты.

В сводке никаких фактов, разумеется, не приводилось, но промелькнувшая было нотка странного какого-то торжества, что ли, в голосе следователя насторожила Турецкого. Чему радоваться? Уж не тому ли, что исчезают свидетели, которые могли бы внести ясность в расследование? И он попросил — не приказал, нет, просто попросил Юрия Матвеевича распорядиться, чтобы все материалы, касающиеся данного происшествия, были немедленно доставлены сюда, в кабинет. Не стал объяснять Турецкий, что, вероятнее всего, новое дело может быть соединено в одном производстве с тем, которое они уже ведут. Конечно, если обнаруженные факты позже подтвердят его предположение. Да и чего было объяснять-то, оно ведь и дураку понятно. Оказалось, что дураку, возможно, и да, а вот «важняку» Серову — пока, увы, нет!

— Еще ведь неизвестно, чей там труп! — недовольно морщась, отозвался он. Видно было, что он не имел ни малейшего желания перевешивать новую заботу на свои плечи. А чьи же еще? Турецкий-то посидит, покомандует и улетит обратно, в свою Москву, а «висяк»-то останется. — Может, угнали машину, а чужой труп запросто подбросили. У нас так делают, ага… Так что даже не представляю себе, на каком основании?..

— На том, — сдерживая себя, чтобы не сорваться и не нагрубить этому «непонятливому», медленно и почти по слогам заговорил Александр Борисович, — что господин Филенков проходит у нас, по сути, одним из главных свидетелей! Я что, неясно выражаюсь? Нужен переводчик?

Помрачнел Серов, но промолчал. Решил для себя небось, что вчерашняя откровенность Турецкого дает ему право на этакие выходки? Поднял трубку и стал названивать в Управление внутренних дел того района, где была найдена сгоревшая машина с трупом, а потом — и в районную прокуратуру, к тому следователю, на чью долю выпало расследование очередного «висяка».

Здесь, в провинции, подобными делами завалены все следственные учреждения, поскольку бандитские разборки подобного рода давно уже превратились из происшествий громких в явления, к сожалению, повседневные, рутинные и неперспективные в судебном отношении. Так, в паузах между фразами, которые Серов говорил в телефонную трубку, он, будто оправдываясь и адресуясь к Турецкому, объяснял свою точку зрения. И заодно как бы извиняясь за свою неоправданную строптивость. Неужто дошло?

Александр Борисович не стал вслушиваться во взаимные сетования беседующих следователей и, чтобы не терять времени, вернулся к показаниям бортинженера. А заодно — и остальных.

Вот первые свидетельства, полученные от Филенкова практически сразу после катастрофы. Они, надо понимать, были зафиксированы дознавателем из районной оперативно-следственной группы, ранее других примчавшейся к месту гибели вертолета. Эти ребята и производили первоначальный, по горячим следам, осмотр места происшествия, а также опрос оставшихся в живых свидетелей, способных, несмотря на свое стрессовое состояние, дать событию какое-то логическое объяснение. Проще говоря, изложить для протокола то, что видели, слышали и лично пережили.

Между прочим, в таких крайних ситуациях частенько самые первые впечатления и бывают наиболее точными, верными. Еще ведь не сложилось «общее мнение», не оказано и соответствующее, иной раз даже и невольное, давление на свидетеля — пусть не в плане того, о чем ему конкретно следует говорить, а про что лучше промолчать. Просто в тот момент еще никто из руководителей следственных органов, как правило, не готов вынести окончательного суждения. А если кто-то и рвется поскорее повлиять на общественное мнение, поскольку заранее был заинтересован именно в таком исходе, то он, по идее, еще не должен светиться, рано ему высказывать категорические соображения, можно нечаянно и проколоться со своей неавторизованной, как говорится, активностью. Вот позже, когда уже более-менее сложится общая картина, разве что тогда… Однако такая игра должна быть очень тонкой и, возможно, в чем-то изящной, чтоб и комар носа не подточил. Не говоря уж о «важняке» из Генеральной прокуратуры… Исподволь надо бы действовать, господа, аккуратно, а не с помощью лома, который в данной ситуации просматривался довольно отчетливо.

Но ведь вполне возможно, что они и в самом деле уверены, будто против лома, то есть против них, нет приема? И между прочим, сегодняшние реалии как раз на это обстоятельство и указывают. Не стесняются же! Один любезный адвокат чего стоит!

И все-таки что-то не сходится… Потому что в этом случае гибель вертолета с губернатором на борту (свита, надо полагать, в расчет вообще не принималась) они должны были бы организовать грубо и по-бандитски откровенно. Материалы же расследования никак на то не указывали, если, конечно, исключить факт «дружного» изменения свидетельских показаний. Но это, в свою очередь, наталкивает на мысль, что на пострадавших было не сразу, а позже оказано давление. Видимо, уже на том этапе, когда у следствия не складывалась картина, демонстрирующая ошибку экипажа, и потребовалось срочно принять меры, которые могли бы ее, эту ошибку, и все ей сопутствующее подтвердить. Причем меры были приняты второпях и с явным перебором, инициировавшим в итоге эту самую «дружность». Подставили, другими словами, себя исполнители. Засветили собственную активность.

Очень интересно, а чего ж это они вдруг испугались? Ведь в том-то и дело, что в настоящий момент Турецкий мог бы сказать с определенной долей уверенности: исполнение самой акции (если проблему рассматривать именно в этой плоскости) было организовано на высоком профессиональном уровне. Как — это совсем другой вопрос. И когда на него удастся получить ответ, в деле можно будет поставить точку. А пока рано.

Итак, первоначально ни на какие снежные заряды, неожиданно свалившуюся на головы пургу, ни на что-то подобное в погодных сводках не было и намека. То же утверждали и свидетели. Чистое небо, отличная видимость на подлете, уверенная работа экипажа… И самое главное — общее спокойствие. Где-то там, прежде, когда поднялись в Тимофеевском, на подходах к Саянам, да, было нелегко — машину кидало в воздушные ямы, возникали неприятные ощущения. А что касается последнего момента, то есть уже самой катастрофы, то, по утверждениям большинства допрошенных свидетелей, причиной ее мог быть только взрыв. Причем под днищем вертолета. После чего машину резко швырнуло вверх, как стало известно позже, прямо в провода линии высоковольтной электропередачи. Ну а все остальное наблюдали другие свидетели, находившиеся в тот момент на земле. Те, кто работали на строительстве базы. Но, как ни странно, вот их показания не менялись и с самого начала выглядели весьма расплывчатыми и фрагментарными, из которых никак не складывалась общая картина.

Один указывал, что видел падающий вертолет, окутанный снежным облаком. Другой заметил лишь разлетающиеся в разные стороны обломки лопастей, а перед тем — искры, словно от удара молнии. Третий просто слышал непонятный грохот и треск, а после сломя голову бежал на помощь упавшим людям. Саму же аварию — от и до — не наблюдал со стороны практически никто. Что уже само по себе непонятно: было известно, что на базу летит губернатор, а уж гул вертолетных двигателей далеко слышен. Но — нет так нет. Точно так же, как никто не мог внятно объяснить причины грохота и, собственно, падения машины.

Позже стали ссылаться, как по команде, на погодные условия. Мол, синоптики — тоже люди и могут ошибаться. Недаром говорят: врет, как бюро погоды. А в критических ситуациях и реакция пилотов не всегда бывает адекватной, будь ты хоть трижды заслуженный….

В конечном счете следствие остановилось на варианте, наиболее понятном и для и следователей, и свидетелей: все-таки неожиданная пурга, снежные заряды — явление в здешних местах нередкое. Особенно в горах. А поводом могло послужить все, что угодно, включая сорвавшуюся где-нибудь неподалеку, да хоть и на соседнем хребте, снежную лавину. Просто народ здесь работает в основном привычный, на многое давно научился не обращать внимания.

Все это уже неоднократно читал Александр Борисович. Из повторных, совершенно противоположных по смыслу, показаний явствовало, что все разговоры об отличной погоде в тот день не соответствуют истине. И никакого спокойствия в работе экипажа тоже не наблюдалось. И губернатор был крайне раздражен, требуя, чтобы строптивый командир экипажа выполнял его личные указания, а не следовал каким-то собственным соображениям. И виной всему в конечном счете — та высоковольтка, не внесенная в полетные карты, в которую, в буквальном смысле, «врубился» вертолет. Что указывало на грубые ошибки пилотов и наземных служб обеспечения полетов, приведшие к трагедии.

Но самое любопытное заключалось в том, что следствие почему-то настойчиво игнорировало факт кардинального изменения свидетельских показаний. Причина? Да тот же Серов, как бы между делом, обмолвился, что хорошо их понимает. Поначалу-то наверняка имела место быть некоторая эйфория, вызванная тем, что человек попросту жив остался, а позже, когда он смог наконец-то трезво оценить происшедшее, у него в мозгах началась определенная корректировка. Что-то вдруг прояснилось, связались некоторые необъяснимые до того концы, вернувшаяся память помогла сопоставить прежде незамеченные детали. Словом, ничего необычного, скорее, медицинский факт…

— И что, у всех сразу? В одночасье?!

— А что, не бывает?

«Черт его знает, может, у них, в этих краях, и бывает…»

И вот теперь — нате вам, москвичи, сожженный труп в машине, принадлежавшей исчезнувшему бортинженеру, поиском которого должен был уже сегодня заняться Филипп Агеев. Снова, значит, опередили?

Хотя почему — снова? Пока что они опять прокололись, наглым образом продемонстрировав свой интерес к досье на Бугаева. Вот и «Аргусом» можно будет заняться. Но — попутно: кто учредитель, кого обслуживает и все остальное об этих «стоглазых псах» из греческой мифологии. Документы, кстати, отобранные Филиппом у братков, оказались не фальшивкой, это он уже успел выяснить. Значит, тем более кое-кому придется давать объяснения — по какому такому праву охранники избивают официальное лицо не на охраняемом ими объекте, что еще как-то понять можно, а в общественном месте, к которому их служба не имеет отношения?..

«А вот с Филенковым, — сказал себе Турецкий, — получился непростительный прокол уже у нас. И Рейман тоже оказался хорош! Мог бы заранее предупредить, что квартира прослушивается. И уж, тем более, не называть фамилий… А теперь, волей-неволей, придется заняться косвенными фактами, на которые без всяких объяснений указывается в сводке происшествий».

Наконец курьер доставил тонкую папочку с немногочисленными материалами практически только что возбужденного уголовного дела. Александр Борисович внимательно просмотрел протоколы осмотра места происшествия и опроса свидетелей, которые, по большому счету, могли называться таковыми с огромной натяжкой.

Самого возгорания машины, как следовало из показаний действительно совершенно случайных людей (да и кто станет бродить посреди ночи по заросшему, заброшенному пустырю, где оказалась машина?), никто из них толком не видел. А обнаружили ее лишь по той причине, что больно уж сильно горела! И как человек в нее попал, и был ли вообще живым, когда этот пожар случился, тоже никто сказать не мог.

Пока вызвали «пожарку», пока та приехала, пока гасили, то да се, уже рассвело. Труп увезли в морг, а из остатков машины выбрали то, что могло бы помочь опознанию ее принадлежности. Таким вот образом и обнаружился владелец автомобиля — Филенков.

Ну а дальше, как говорится, дело техники. Отыскали по картотеке в ГАИ, навестили по домашнему адресу, где нашли квартиру запертой, и выяснили у соседей, что ни сам Филенков, ни его супруга уже несколько дней в своей квартире не появлялись. Может, куда уехали? Где-то у них вроде бы есть родня в районе, но адреса никто не знал. Или не хотели сообщать представителям органов.

Адрес квартиры Филенкова имелся в деле. Турецкий не стал его записывать, чтобы лишний раз не привлекать внимания Серова, исподволь наблюдавшего за ним, но запомнил. И, выйдя через некоторое время в туалет, связался с Агеевым и передал ему новое задание.

Филя отреагировал однозначно:

— Сан Борисыч, я не люблю таких проколов. Но это означает, что они начинают спешно зачищать территорию. Получается, не слишком ты их убедил… в своей лояльности.

— А я и не настаиваю на том, что пытался убеждать изо всех сил. Обычная информация, не более. А как поняли и поверили или нет, это уж не моя забота. Но в данном случае, думаю, дело в другом. Наверняка Фи-ленков что-то знал. И они тоже догадывались, о чем ему могло быть известно. Недаром же он исчез после второго допроса, на котором полностью изменил свои показания, как сквозь землю провалился. И с машиной тут не все чисто. От кого скрывался-то, сам подумай, от своих же коллег? Или все-таки от бандитов? Между прочим, он женат, но детей нет. Пошарь, возможно, жена тоже в курсе каких-нибудь событий, хотя вряд ли. А труп в машине, я почти уверен, его. Подождем результатов экспертизы.

— Если б она чего знала, ее тоже достали бы. Я смотрю, они тут вообще устанавливают правила в одностороннем порядке, исключительно в свою пользу. Придется, видно, их снова немного разочаровать.

— Ты только это… гляди у меня!

— Ладно, до связи… — Филя рассмеялся.

5

Тесен мир — сколько раз приходилось уже Филиппу Агееву убеждаться в этом!

И еще одно, не менее важное, заключение: хороших людей значительно больше, чем всякого дерьма, просто подход к ним нужен. Люди перестали верить друг другу — в этом главная беда. Но — поправимая. Это он тоже знал, ибо умение находить нужные подходы считал одним из важнейших достоинств сыщика. И вообще — человека.

Отыскать с помощью местных товарищей фуражку летчика гражданской авиации особых трудностей не представляло. И, надев ее, Филя тут же обрел уверенность в том, что профессионально «влился» в дружную семью российских авиаторов. А посему его интерес к тому, куда мог запропаститься Леня Филенков, был самым натуральным. Да и горлышко бутылки, торчащее из кармана кожаной куртки, определенно указывало на самые благие намерения человека, пришедшего в гости к товарищу. Таким же «естественным» было и его изумление, а после искреннее огорчение, едва Агеев узнал, зачем с раннего утра тут, в подъезде, где проживают Филенковы, «ошивалась» милиция. Короче говоря, слово за слово, и сосед Леонида, Иван Васильевич, не имевший к авиации ни малейшего отношения, но искренне уважавший этих ребят, пригласил человека к себе — не на дворе же о серьезных вещах разговаривать!

А что касаемо уважения, о коем почти с первой минуты знакомства зашла речь, так сосед исходил из того, что парни летают хрен знает на чем техника-то давно устаревшая, все ресурсы исчерпавшая, — а ничего не боятся.

— Вон и Ленька наш говорил про то, так недельку всего и поминал-то, — Иван Васильевич известным жестом щелкнул себя по шее, под скулой, — и хоть бы хны ему, обратно туда же…

— А менты-то чего говорили? — Филя, старательно изображая, что он никак не может прийти в себя после известия о трупе в сгоревшей «шестерке», лишь отрешенно кивал в такт словам Ивана Васильевича.

— Да чего они могут говорить? Они и сами ни хрена не знают… Только я-то чего думаю?..

И Филипп понял, что сосед, пусть он и не был до конца уверен в гибели Леньки, однако, надо понимать, и не возражал бы против того, чтобы они сейчас вдвоем, у него на кухне, под соленый огурчик, маленько помянули бы безвременно отошедшего. Тут ведь как? Ошибочка выйдет, так оно и опять же — на пользу! Выходит, по закону долго жить будет. Ну а не повезло, значит, тем более, сам Бог велел…

Речь у соседа была сбивчивая, но, в общем, понятная. И Филя не стал возражать — обычай есть обычай. С одной стороны, конечно, вроде бы и преждевременно, а с другой — как посмотреть. Опять же, если душа подсказывает? Сам-то он, кстати, полностью разделял уверенность Александра Борисовича Турецкого, поэтому мог бы приступить без зазрения совести.

Натуральным объяснением обстоятельств, связанных с исчезновением Леонида Аркадьевича (несмотря на относительную молодость Филенкова, уважительное к нему отношение, подчеркнутое таким вот образом гостем, очень понравилось Ивану Васильевичу), как раз и оказалось известие о затянувшихся поминках. Ну да, если человек не в себе и пьет, извини, целую неделю без продыху, это же о чем-то свидетельствует? Причем и не один пьет! Ибо — не алкаш! Вот и Иван Васильевич, по мере сил, тоже… И совсем напрасно Лидочка, супружница Леонида, пробовала бочку катить на соседа, что, мол, старый уже, а туда же… Обидно, поскольку речь-то шла о трагедии, можно сказать, общечеловеческой…

Филя понял, что пора закругляться, поскольку сосед, огорченный не менее его, был готов включиться в новые теперь уже поминки, неожиданно свалившиеся на его седую голову. Но свою работу он должен был доделать до конца.

И вот, с некоторыми мыслительными усилиями, с подсказками и наводящими вопросами, им обоим удалось-таки выяснить, что Лидке и самой за эти скорбные дни порядком досталось. Тут ведь, пока, как говорится, суд да дело, на квартиру и повестки Леониду приносили, и телефонными звонками добивались, чтоб к прокурорам явился, так и ее ж, Лидку, тоже понять надо. Куда ей такого-то мужа посылать? Вот она и полный отлуп всем давала, мол, что нету дома мужа, а где обретается, ей неизвестно. И когда объявится — тоже. А являлись за ним часто — почти каждый божий день. Вот и она уже не выдержала, сбежала из дому. Куда? А куда может баба от живого мужа сбежать? К матери с батькой. А может, к подруге, коли таковая имеется. Больше-то и некуда…

Осталось последнее — выяснить адреса, и можно с чистой совестью оставить разговорчивого соседа наедине с бутылкой, из которой Филя едва-едва глоток небольшой и позволил себе сделать, оказав уважение. Да ведь иначе и нельзя было. И тут снова сработало везение.

Оказалось, что Лида Купцова, у нее не мужнина фамилия, а собственная, девичья, работает медсестрой в той самой больнице, где реанимационным отделением командует почтенная Ангелина Петровна. Ну надо же, чтоб такие совпадения!..

Туда, сердечно распрощавшись с теперь уже вдвойне огорченным Иваном Васильевичем, и отправился, не теряя времени, Филипп Агеев.

Ему хватило сообразительности, прежде чем встретиться с Лидией, поговорить с «ангельским» доктором. Неизвестно же, как могла отреагировать на известие о гибели мужа медицинская сестра Купцова. Да и какая женщина способна дважды перенести подобное испытание! Она ведь уже однажды хоронила своего Леонида, когда пришло первое известие о гибели вертолета со всем экипажем и пассажирами. Это позже назвали имена спасшихся чудом. А теперь, получается, снова. И Ангелина Петровна приняла роль «черного вестника» на себя. Да ей такое и не впервой…

Филипп получил доступ к вдове уже после того, как та отрицалась, напилась валерианки и стала что-то соображать. Он попытался смягчить удар предположением о том, что еще неизвестно, чье тело было обнаружено в машине и что ждут результатов судебно-медицинской экспертизы. Но это «утешение» вызвало только новый поток слез. Ну да, мог бы повторить сейчас Филя суждение Ивана Васильевича о том, что пока имеешь — не ценишь, а потерявши — плачешь. Именно в адрес Лиды и было им сие замечено не далее часа назад…

Наконец она смогла говорить. Точнее, отвечать на вопросы Агеева. А его интересовало все, что происходило с Леонидом и Лидией в последнее время, уже после аварии вертолета. И вопросов у него набралось, как говорят, с целый короб и маленькую кошелку. С кем встречался после возвращения домой Филенков? Кто навещал его, либо разыскивал по поручению следственных органов или по собственной инициативе? Чем кроме пьянства он занимался и о чем рассказывал, находясь в трезвом состоянии? Не опасался ли каких-то угроз — письменных или устных, не ждал ли беды на свою голову?..

Словом, Агеев хотел знать, чем конкретно, какими делами и рассуждениями Леонида была заполнена прошедшая неделя, во время которой «глава семьи» якобы пребывал в неизвестности? И от этого, как постарался он без нажима, но с максимальной серьезностью объяснить Лидии, во многом могла зависеть ее собственная дальнейшая жизнь. Он не хотел пугать ее мнимыми опасностями, но довольно прозрачно намекнул, что в настоящее время расследование той трагедии вернулось к своим истокам. То есть в стадию предварительного следствия. У ряда официальных лиц, в том числе у президента страны, появились серьезные подозрения, что та катастрофа с вертолетом была вызвана отнюдь не случайностью либо ошибкой пилотов, на чем до сих пор настаивало местное руководство краем и все те, кто проводили следственные мероприятия, а злым умыслом. То есть преступление было заранее спланировано и мастерски осуществлено. И, вероятнее всего, Леонид знал или догадывался об этом, за что, собственно, его и приговорили, как и остальных членов экипажа, к вечному теперь уже молчанию. Не исключено также, что кое-кто из этих деятелей решил, будто Филенков поделился своими соображениями и догадками с супругой — женщиной, по отзывам многих, с кем приходилось уже беседовать… тут Филя «загнул», естественно, но исключительно для пользы дела… ну да, женщиной несомненно умной, а следовательно, представляющей для всякого рода мерзавцев определенную опасность. Даже если ничего такого и не было на самом деле.

Конечно, не было. Да он никогда о своей работе и не рассказывал дома. А вот что было?..

И тут Лидия крепко задумалась.

Филя, наблюдая за нею, видел, что ее сильно мучают сомнения. С одной стороны, она понимала, что ситуация совсем скверная, а с другой — откровенно боялась сделать для себя еще хуже. Хуже чего? — вот вопрос. И Агеев, чтобы помочь принять верное решение, мягко добавил, что все ею сказанное останется в тайне между ними. Он никоим образом не воспользуется ее откровенностью, и любые ссылки на ее имя либо их теперешний разговор вообще категорически исключены — слово офицера. И он, в дополнение к своим словам, раскрыл перед ней удостоверение Московского уголовного розыска, как бы заключив таким образом тайный союз. А еще самая верная гарантия того, что он всегда держит свое слово, — это Ангелина, которая спасла ему жизнь на войне в Афганистане. Лида может расспросить ее об этом, «ангельский» доктор, как все ее звали там, не даст соврать. Пожалуй, это и стало последним, самым убедительным аргументом.

И Лидия рассказала, что после возвращения из Шушенского, откуда Леня попросту сбежал, поскольку больниц не терпел ни в каком виде, его вызвали в прокуратуру, где он снова и снова вынужден был давать показания, почему и каким образом остался в живых, а он уже озверел от этих допросов, следствием чего и случился этот запой… а так-то он вполне нормальный… был…

И снова слезы. Надо было дать выплакаться. Это уже не истерика, а горькое понимание неизбежного…

Одним словом, рассказала Лидия, однажды, вернувшись домой после очередного допроса, муж каким-то странным взглядом окинул небогатую домашнюю обстановку и спросил, не хотела бы Лидушка — так он ее называл, когда у него бывало хорошее настроение, — сменить всю эту «хренотень»? Выкинуть либо к теще в деревню отправить, а себе приобрести все новое? Очень она удивилась. И больших денег в доме никогда не водилось, а сколько стоит новая обстановка, уж ей-то рассказывать было не надо. И перспектив, чтоб их заиметь, тоже не просматривалось — да и откуда? А муж все хитрил чего-то, знал, видно, да помалкивал, изображая умное выражение на лице. Но долго и сам не вытерпел, поделился, что, мол, появился тут у него один шанс, но говорить пока рано. А может, в другую квартиру, посвободнее, переехать удастся? Или «шестерку» битую-перебитую поменять на какую-нибудь, пусть и поношенную, иномарку? Вот такие вдруг у него появились планы…

Что касается квартиры, то тут все верно, недавно у соседа Филенкова имел он счастье оценить «удобства» давно отслужившей свой срок хрущобы. Малогабаритка двухкомнатная, девять и тринадцать метров, на кухне не повернуться — двоим уже тесно… А насчет машины? Даже старая иномарка хороших денег стоит. Значит, что же, какие-нибудь шальные бабки могли свалиться на голову? А с чего бы им взяться? Или парень увяз в таких серьезных делах, о которых не то что говорить — думать опасно?

Но, к сожалению, ничего больше жена так от него и не узнала. А потом случился этот срыв, запой, Леонид был в ярости, в разобранном виде бормотал, что его подставили, а он им этого не спустит… Да куда уж там — спускать-то! Сам лыка не вязал, а все грозил кому-то. Стыдно от людей было, вот и врала всем, что нет его дома, уехал он, а куда — не сказал. И, как назло, все звонят, интересуются, на улице останавливают — и знакомые, и чужие, кого никогда прежде не видела. А потом из прокуратуры зачастили с повестками… Она же, уходя в больницу, запирала его и ключи с собой уносила. До вчерашнего дня, когда он уже вроде пришел в себя и все порывался сходить в гаражи, машину проведать. Лида и оставила ему ключи, а оно вон как обернулось… И про пустырь тот заросший, за гаражами, ей тоже известно, собираются там местные автолюбители и поддавалы.

Вот теперь уже Филипп окончательно понял, что никакой ошибки с трупом быть не может, да Лидия и сама все понимает.

Мебель, значит, новая… машина… квартира… Но что ж это все-таки за бабки? Или, может, те, что ему были обещаны в том случае, если он изменит свои показания? А когда он их изменил, его попросту кинули? Как это делают все, без исключения, бандиты?

Но если это так, то практически в аналогичном положении должны оказаться и все остальные свидетели, которые вдруг также по неизвестным причинам резко изменили свои показания! Ни себе хрена, как выражается тот же Александр Борисович!

Прощаясь, Филя настойчиво и серьезно посоветовал Лиде какое-то время не появляться дома, все равно тело для похорон не отдадут, пока не будут соблюдены все следственные формальности, а их немало. Так что рассчитывать можно будет не раньше, чем только через неделю, и это в лучшем случае. А за это время Филя обещал организовать материальную помощь от управления, в котором трудился Леонид, он лично встретится с его начальником, о чем тоже никому рассказывать не надо. В общем, ему важно знать, где найти ее в случае крайней необходимости, а еще нужно, чтобы она помогла ему осмотреть дома вещи мужа, возможно, обнаружатся какие-нибудь следы, которые помогут разгадать тайну гибели Леонида. Но сделать это придется тихо и аккуратно, чтобы никто из посторонних или соседей их не видел. Вот, кстати, и ей представится возможность взять с собой на время необходимые вещи.

Словом, убедил. И обещал подъехать за ней часам к десяти, когда совсем стемнеет.

«Да, — сказал себе Филя, отъезжая от больницы, — совсем неожиданный возникает вариант! Это ж надо — всех разом скупить на корню! Не затратив при этом, скорее всего, ни копейки… А мы тут о каких-то правилах, ха-ха!»

Единственное, что в некоторой степени подняло настроение Агеева — это как бы между прочим произнесенная Ангелиной Петровной фраза по поводу Катерины Ивановны: «Кажется, у нас появилась уверенность…» Но одновременно с этим возникла и новая забота — теперь с нее глаз нельзя спускать. А лучше всего упрятать так, чтоб никто не сумел отыскать. Хотя бы до конца расследования. И этот фактически неотложный вопрос надо так же срочно обсудить с Александром Борисовичем… И срочно лететь в Саяны… И… все сразу и все срочно…