Просуществует ли путинская система до 2042 года?

Глава 10. Путин Таврический

В сентябре 2011 г. российская общественность была немало удивлена внезапной рокировочкой президента с премьером, позволявшей Владимиру Путину вновь вернуться на высший пост нашей страны и существенным образом перестроить политическую систему. За прошедшие с тех пор годы выяснилось, что и без того совсем не «травоядный» режим стал еще более жестким. Сегодня мы можем вполне определенно сказать, зачем Кремлю понадобился такой разворот.

В общественном мнении пока еще явно доминируют упрощенные оценки, отводящие слишком большую роль личности Путина. Хотя в персоналистских авторитарных режимах значение «национального лидера» и впрямь огромно, но, думается, на первый план всё же следует выводить объективные обстоятельства.

Можно ли сказать, как это делают нынче многие противники Путина, что президент России стал неадекватен, что он растерян, что он не понимает, как управлять страной в кризисной ситуации? Вряд ли. Диктаторы прошлого мечтали бы о такой «неадекватности». Они теряли высокие посты в результате утраты народной любви, но Путин за последние годы лишь укрепил свои позиции и превратил «культ должности» в «культ личности».

Можно ли сказать, как это делают многие сторонники Путина, что президент России, ужесточая свой политический курс, лишь отвечает на происки врагов — внешних и внутренних? Вряд ли. Если «враги» не подрывали позиции режима в эпоху «благословенных нулевых», то почему же они активизировались теперь? Очень уж подобная трактовка новейшей истории напоминает сталинскую теорию обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Давайте вместо того, чтобы строить гипотезы вокруг личности Путина (то ли губителя, то ли спасителя Отечества?), посмотрим на объективные экономические показатели. Как ни странно, политические пертурбации последнего времени в полной мере определяются состоянием экономических проблем.

Средние темпы роста ВВП с 1999 г. (когда Путин впервые пришел на пост премьер-министра и начал, по сути дела, свою президентскую кампанию) до 2008 г. (когда по России впервые ударил экономический кризис) составляли 7% в год. Это был явный успех пореформенной хозяйственной системы. Созданная Егором Гайдаром рыночная экономика в сочетании с высокими ценами на нефть стала, наконец, приносить плоды. Рост ВВП обеспечил увеличение реальных доходов населения. Люди в основной своей массе стали жить значительно лучше. И хотя Россия за столь короткий срок не могла войти в число благополучных стран мира, контраст с эпохой испытаний, пришедшейся на 1990-е гг., был по-настоящему разительным.

А что теперь? Средние темпы роста ВВП с 2009 по 2014 г. составили всего лишь 1%. Кризисный провал сменился на три-четыре года неуверенным подъемом, а в 2015 г. мы вновь вошли в полноценный экономический кризис, когда валовой продукт снизился на 3,7% и вслед за ним уменьшились реальные доходы населения. Энергетический рынок рухнул. Автомобильный рухнул. Выездной туризм полностью развалился. Рынок недвижимости находится в состоянии стагнации: достраивают пока еще старое, но продать жилье уже трудно. Многие люди в нашей стране стали серьезно экономить даже на еде. И хотя накопленный в хозяйственной системе запас прочности пока удерживает Россию от падения в нищету, ничего хорошего про нынешнее положение дел сказать не сможет даже самый что ни на есть верный последователь вождя.

В первый путинский период (1999—2008 гг.) у избирателей имелись реальные причины поддерживать действующую власть. Конечно, успехи не были связаны непосредственно с Владимиром Путиным, а стали следствием рыночных реформ 1990-х гг. в сочетании с эффектом девальвации и дорогой нефтью, но рядовой избиратель вряд ли принимал во внимание подобные тонкости. Он благодарил за успехи лично «национального лидера» и отдавал ему свой голос.

Во второй путинский период (включающий и четырехлетнюю медведевскую интерлюдию) у избирателей постепенно исчезали реальные причины для поддержки общего курса, проводимого Кремлем. Благодарить власть стало совершенно не за что, поскольку жизнь перестала улучшаться.

В демократических политических системах при подобных поворотах люди начинают отдавать свои голоса оппозиции. Но вряд ли Путин готов был смириться с уходом в отставку по-настоящему. Чувствуется, что он настроен править Россией еще довольно долго. В такой ситуации ему нужно было придумать какие-то эффективные способы для укрепления своей личной власти. Причем требовалось выстроить новую политическую систему так, чтобы она не зависела от экономических перспектив. Чтобы она держалась даже в кризис.

И всё это действительно было сделано. Политический режим стал более жестким и более идеологизированным. Манипуляции в СМИ и на выборах стали совершенно беспардонными.

Таким образом, можно сказать, что радикальная трансформация путинского режима оказалась жестко предопределена резким ухудшением состояния дел в экономике. Но возникает вопрос: не проще ли было взяться за исправление дел в экономике, чем за «затягивание гаек»?

Критический момент для российской экономики наступил в самом конце 2013 г. Пока страна спокойно готовилась к Новому году, закупая водку с мандаринами, статистики подводили итоги и констатировали весьма печальную ситуацию.

В целом, конечно, многим было ясно и раньше, что экономика висит «на нефтяных соплях». Если цены на нефть идут вверх, мы процветаем, а если рушатся, то ВВП начинает падать. Однако до конца 2013 г. оптимисты (а их у нас было немало) полагали, будто при сохранении сравнительно высоких цен на энергоносители всё же возможно относительно нормальное развитие. Посткризисный период (2010—2012 гг.), казалось бы, это подтверждал. 3—4% роста в год мы имели, и хотя в сравнении с докризисным 7%-ным ростом это был весьма невеселый результат, народ худо-бедно жил, питался, обновлял иномарки и даже приобретал квартиры с помощью ипотеки.

Итоги 2013 г. разрушили подобные оптимистичные представления. При высоких ценах на нефть, колебавшихся в интервале от 100 до 110 долларов за баррель, рост ВВП практически прекратился. Точнее, ВВП вырос чуть больше, чем на 1%, что было просто ужасно для развивающейся страны, желающей догонять Европу. Подчеркнем, случилось это уже не в ситуации серьезного мирового кризиса, тянувшего за собой Россию в 2008—2009 гг., а в ситуации, когда за рубежом в экономике всё было сравнительно благополучно.

В этот момент руководство нашей страны осознало, что нефть перестала быть локомотивом развития и теперь без реформ мы из стагнации не выберемся.

Какие реформы тогда напрашивались? Теоретически возможны были три варианта. Условно назовем их: вариант Дмитрия Медведева, вариант Сергея Глазьева и вариант Алексея Кудрина.

Вариант Медведева стал реализовываться на практике. Экономику попробовали подстегнуть с помощью девальвации в надежде добиться импортозамещения и связанного с ним роста по образцу кризиса 1998 г. Тогда рубль рухнул примерно в пять раз, это сделало импорт практически недоступным для населения, и освободившуюся нишу на рынке заняли отечественные производители.

Увы, как мы сегодня видим, вариант Медведева в новых условиях не сработал. Экономика России по сей день находится в плохом состоянии. Поэтому внимание экономистов сосредоточено на поисках альтернативы нынешнему курсу.

Вариант Глазьева предполагает, что государство различными способами активно содействует инвестициям, коли уж частный сектор вкладывать деньги не хочет. Можно направлять бюджетные ресурсы в ВПК. Можно использовать средства ФНБ на развитие инфраструктуры. Можно осуществлять денежную эмиссию всё более быстрыми темпами. Сторонники такого подхода предполагают, что госинвестиции и кредиты Центробанка создадут «эффект локомотива», то есть потянут за собой развитие всё большего числа предприятий.

В стабильной экономике такого рода эффект иногда действительно может быть достигнут. Однако у нас данный вариант вряд ли сработает.

Если говорить о бюджетных вложениях, то для них, по большому счету, уже нет средств. В годы былого процветания можно было, наверное, осуществлять государственные инвестиции, хотя и тогда их позитивный эффект был бы спорным из-за коррупции чиновников, распоряжающихся ресурсами. А ныне, чтобы какие-то средства вложить в экономику, надо у кого-то деньги отнять.

Если же говорить о ЦБ, то он, конечно, может напечатать сколько угодно рублей. Но маловероятно, что эти деньги пойдут в инвестиции. Скорее всего, эмиссия станет источником роста цен, породит крупные спекуляции и в конечном счете усугубит проблему бегства капиталов за рубеж.

Согласно логике варианта Глазьева, придется вводить различные валютные ограничения. Может быть, даже зафиксировать курс рубля. Ликвидировать свободную конвертируемость и с помощью административных государственных мер попытаться отделить валютные операции, необходимые для импорта, от валютных операций, используемых для спекуляций и вывода капитала за рубеж. В условиях коррупции, поразившей Россию снизу доверху, вероятность успеха столь жестких мер, бьющих по интересам элиты, крайне невелика. Вряд ли власти захотят реализовывать модель Глазьева, а если вдруг возьмутся, то реализуют лишь «приятные» меры, связанные с денежной накачкой экономики, тогда как «неприятные» запретительные положат под сукно. Итоги подобной реализации будут для экономики разрушительными.

Вариант Кудрина — единственный шанс реально помочь российской экономике. Он предполагает формирование благоприятного инвестиционного климата с тем, чтобы бегство капиталов прекратилось само собой. Инвестиции могли бы поднять производительность труда, сделать наши предприятия более эффективными и в результате снять экономику с нефтяной иглы.

Данный вариант развития реалистичен в иной политической ситуации, однако нынешний Кремль на него, скорее всего, не пойдет. Нормальный инвестиционный климат предполагает антикоррупционную политику, реформу правоохранительных органов и налаживание хороших отношений с Западом. На словах, конечно, Путин всегда с таким подходом соглашался, однако на деле создание благоприятного инвестиционного климата требует демократизации всей политической системы. А это для Кремля неприемлемо. Несколько лет назад казалось, будто демократизация возможна, но сейчас видно, как власть сопротивляется даже слабым попыткам трансформации режима.

В общем, получается тупик. Вариант Медведева не работает. Вариант Глазьева опасен для экономики. Вариант Кудрина хорош в чисто экономическом плане, но опасен для выживания режима и поэтому будет неприемлем для Кремля. В данной ситуации мы обречены на кризис, а для Путина единственным способом сохранения власти является манипулирование сознанием.

Обычно у нас принято ругать политиков, подкупающих электорат. Надо, мол, чтобы избиратель голосовал сердцем, а не желудком. Прямой подкуп и впрямь нехорош, но вообще-то нормальной ситуацией является та, при которой народ голосует за сытую жизнь и рост благосостояния. Обеспечивая этот рост, власть косвенным образом покупает голоса.

Но если экономика разваливается и избирателей уже нельзя «купить за деньги», правители изыскивают возможность получать их голоса бесплатно. Подобная история случилась в России в начале 2014 г. Поскольку, как отмечалось выше, к этому времени стало ясно, что былого процветания уже не достичь никакими реформами, Кремль должен был изыскать принципиально иной способ возродить популярность Путина.

Квалифицированные кремлевские аналитики наверняка понимали, что нарастание экономических проблем приведет постепенно к снижению президентского рейтинга. Резкого падения рубля и обвала экономики тогда, возможно, еще не ожидали, поскольку никто не знал, что произойдет с нефтью в 2014—2015 гг., но даже длительная стагнация была опасна для политического выживания Путина.

Если бы наша экономика перестала расти за пять лет до президентских выборов, то, возможно, к 2018 г. главе государства трудно было бы переизбраться. А если бы стагнация перешла вдруг в кризис (как в итоге и получилось на практике), то перспективы Путина становились бы весьма неопределенными. Конечно, выборы в авторитарных режимах можно выигрывать с помощью фальсификаций. Однако «сидеть на фальсификациях» правителям столь же неудобно, как «на штыках».

Требовалось чем-то воодушевить народ, заставить его забыть о «мелких» житейских трудностях, дать людям почувствовать, что их жертвы связаны не с бесхозяйственностью и коррупцией властей, а с выполнением какой-то великой миссии и с происками разного рода врагов.

Самой великой миссией русского народа было строительство коммунизма. Но наступать второй раз на те же грабли политики не могут. Спасать человечество за счет России в начале XXI века трудновато. Кремль должен был придумать реалистичную миссию. Не слишком большого масштаба, но так, чтобы народного энтузиазма хватило, по крайней мере, до 2018 г.

Для решения подобных проблем обычно используется маленькая победоносная война. Надо сделать так, чтобы народ был воодушевлен своими военными и политическими достижениями, но при этом не нес слишком уж больших жертв. Если человек может гордиться отечеством, не питаясь при этом по карточкам и не отказываясь от обычного бытового комфорта, пива, футбола и телесериалов, он встает с колен, распрямляет спину, а затем начинает потрясать кулаками во все возможные стороны, забывая о тех, кто сидит у него на горбу.

Опыт маленькой победоносной войны у нас имелся. Грузию удалось в 2008 г. сломить всего лишь за пять дней. Помимо Грузии на постсоветском пространстве сохранялось еще несколько точек, где можно было бы применить силу. Трудно сказать, какие планы имелись тогда в арсенале Кремля, но жизнь внезапно сама подсказала направление действий. Дружественный России украинский режим Виктора Януковича внезапно рухнул, причем, надо признать, легитимность действий майдана вызывала тогда серьезные сомнения. В ряде регионов Украины неприятие киевских революционных акций было весьма значительным, и Кремль мог этим воспользоваться с выгодой для себя.

Решили взять Крым. В плане манипулирования сознанием населения это было чрезвычайно удачное решение. Украинская армия не обладала даже той боеспособностью, которая была в 2008 г. у армии грузинской. Крым рвался в Россию, как потому, что опасался майдана, так и потому, что надеялся на финансовую поддержку, повышение зарплат и пенсий. А нашей патриотической общественностью возвращение исконных земель (да к тому же, как позже пояснил Путин, «сакрального места») воспринималось в качестве акта высшей справедливости — своего рода мессианизма. Россия не может теперь спасти человечество, но хотя бы братьев спасет от «бандеро-фашистской угрозы».

По сути дела, не понадобилось даже маленькой победоносной войны. Крым взяли с ходу, и рейтинг Путина резко пошел вверх. В чисто практическом плане от данной операции выиграл только Кремль. Инициаторы этой кампании все издержки возложили на Россию в целом, а выгоды присвоили себе.

Задачу, которую невозможно было решить с помощью развития экономики, кремлевские политгехнологи прекрасно решили с помощью внешней политики. После успеха в Крыму Путин мог спокойно входить не только в стагнацию, но даже в серьезный экономический кризис. Народ переставал думать о проблемах своего кошелька либо снимал с блистательного президента всякую ответственность за экономику, перелагая ее на чиновников и олигархов. Путь к успеху Путина на президентских выборах 2018 г. оказался расчищен.

Опрос, проведенный социологами из ФОМа вскоре после присоединения Крыма к России, показал, что Владимир Путин является главным моральным авторитетом страны. За него высказалось более трети опрошенных, тогда как другие «авторитеты» в моральном соперничестве существенно отстали от лидера. Впрочем, отставшие тоже принадлежат к путинскому лагерю — Сергей Лавров, Сергей Шойгу, Владимир Жириновский и т.д.

На первый взгляд по этим результатам кажется, будто в России сегодня вообще нет представлений о морали. Страна одичала и не имеет иных ценностей, кроме денег и товаров, которые на них можно купить. Однако на самом деле мораль, конечно, есть. Только ее нельзя измерять мерками тех общечеловеческих ценностей, о которых в свое время безуспешно пытался твердить советскому народу Михаил Горбачев. В том-то и особенность современного российского обывателя, что общечеловеческого для него не существует.

Как-то раз исследователи поинтересовались у одного индейца, что такое «добро» и что такое «зло». «Респондент» ответил, что «зло» — это когда у него украли лошадь, а «добро» — когда он лошадь украл. Над подобным ответом можно посмеяться, однако лучше задуматься. Индеец довольно точно описал нормы существования диких народов. Эти нормы сложились в ходе тысячелетней борьбы за выживание. Если вдруг цивилизация попытается навязать дикарям иные нормы поведения без изменения самих условий существования племен, «высокоморальные индейцы» просто не выживут.

Дикарские представления о добре и зле выглядят диковато не тогда, когда мы погружаемся в мир прошлого, а тогда, когда люди с подобными нормами оказываются в современном мире. Мораль, которая слишком явно представляется рудиментом давно ушедшей эпохи, вызывает отторжение большинства и жесткие упреки в аморальности, брошенные ее носителям.

Российское общество, назвавшее Путина моральным авторитетом, продемонстрировало, что в целом живет, скорее, еще в прошлом, чем в настоящем. Если мы взяли чужой полуостров — это добро. Если у нас хотят забрать пару островов Курильской гряды — это зло. Соответственно, лидер, который забирает чужое и не отдает свое, является не просто политическим лидером или верховным главнокомандующим. Он является именно моральным авторитетом, поскольку брать чужое и не отдавать свое для народов традиционного общества — это единственно возможная мораль, способствующая выживанию и являющаяся обобщением многовекового жизненного опыта предков.

Кстати, в Украине, Грузии, Армении, Азербайджане, Молдове, Сербии, Хорватии, Косово и некоторых других странах сегодня, так же как и у нас, господствует рудиментарная мораль, если судить по политическим действиям их лидеров. Даже настойчивое стремление Испании не допустить каталонский референдум о независимости показывает, что наследники Дон Кихота правдами и неправдами стремятся сохранить в своей конюшне чужую лошадь. А вот пример шотландского референдума о независимости, проведенного в 2014 г., делает честь Британии. Там мораль в основном соответствует нормам Европы XXI века.

То, что та или иная страна подзадержалась в прошлом, не столько ее вина, сколько беда. Люди, стремящиеся «стырить» чужую лошадь, искренне полагают, что только так и можно жить. «Слабых бьют», — сказал в 2004 г. наш главный моральный авторитет, отменяя губернаторские выборы под предлогом бесланской трагедии. И авторитет был понят своим народом, хотя, как показало прошедшее десятилетие, отмена выборов не решила ни одной нашей проблемы, и нынче мы вернулись к «практике слабых» по велению всё того же морального авторитета.

Новая мораль приходит на смену старой не тогда, когда народу читают нотации, а когда большая часть общества убеждается, что «тырить» лошадей непрактично. И в Европе сегодня не принято «тырить» острова с полуостровами отнюдь не из-за врожденной высокоморальности европейцев (немцы еще в середине XX века тянули у своих соседей всё, что плохо лежит), а по причине неэффективности подобного поведения. Не важно, кому принадлежит Эльзас — Франции или Германии. Не важно, кому принадлежит Вильнюс — Польше или Литве. Не важно, кому принадлежит Риека (Фиуме) — Италии или Хорватии. А важно, что в условиях Евросоюза жизнь на всех спорных и неспорных территориях становится комфортнее.

Большинство людей в Европе о таких вещах дискуссий уже не ведет. Но есть, понятно, меньшинство, с этим несогласное. Для него и существует мораль XXI века: нельзя «тырить» чужое, если большинство договорилось о том, что кому принадлежит, и установило жесткие правила игры. Меньшинство подчиняется сложившимся нормам поведения, поскольку в собственных интересах ориентируется на мнение сограждан, а не на поведение индейцев далекого прошлого.

Крым присоединился к России, и наше общество тут же раскололось на две группы, упорно не желающие понимать друг друга. Для одних возвращение крымских земель — признак русской весны. Для других связанные с Крымом санкции — предчувствие пропасти, в которую падает российская экономика.

Мотивация тех, кто с радостью констатирует «Крымнаш», российским демократам неясна. Понятно, какие прибыли сможет получить бизнес, отхватывающий выгодные крымские контракты. Но что, собственно говоря, приобретает простой человек, пару лет назад про Крым даже не думавший? Зачем ему «лошадь», которая корму поглотит больше, чем принесет пользы?

На самом деле приобретает наш человек чрезвычайно много. Но это своеобразные «нематериальные активы». Про них говорить сегодня немодно. И то, что российская интеллигенция предпочитает лишь следовать за модой, сейчас обрекает ее на непонимание мотивации, характерной для 80% населения страны.

Попробуем разобраться, в чем здесь проблема. Когда-то давно русская культура формировалась в попытках понять смысл нашего существования. Героям Достоевского или Толстого проблемы смысла были ближе вопросов роста ВВП. В конечном счете отечественная интеллигенция повернулась к революции, поскольку хотела думать, что живет ради великой цели благоустройства общества, а не только для благоустройства собственной квартиры.

Увы, революция предопределила братоубийственную войну, массовые репрессии и построение такой экономики, в которой продукты распределялись по талонам. Всё чаще стали говорить о том, что благими намерениями вымощена дорога в ад. На этом фоне среди советских интеллектуалов модным стал приземленный прагматизм. Профессионализм в своем деле дает человечеству гораздо больше, чем мечты о всеобщем счастье.

Порой про таких профессионалов принято говорить, что они бездуховны. Но это совсем не так. Большое число интеллектуалов работает не за одни лишь деньги, а еще и ради творческой самореализации. Тот, кто реализует себя, понимает, ради чего живет. Однако одновременно он утрачивает способность понять огромное безмолвное большинство, которое не имеет творческой работы, хотя, как все люди, испытывает потребность видеть смысл своего существования.

Вот здесь-то, как ни парадоксально, и кроются корни крымской истории. Что должен чувствовать человек, стоящий годами у станка или раскладывающий бумаги в офисе? Возможно, на заре советской власти подобный человек ощущал, как каждый день его унылого и тяжкого труда хотя бы чуть-чуть приближает светлое будущее. Однако провал коммунистической идеи привел к тому, что вот уже как минимум лет пятьдесят никто ничего подобного не ощущает.

Данная проблема возникла отнюдь не в современной России. Все страны, которым пришлось осуществлять модернизацию, столкнулись с этим. И всюду люди нашли своеобразное решение. Проблема смысла была передоверена вождю. Естественно, лишь такому, которому человек искренне верил. И если вождь находил общее дело, сплачивавшее и объединявшее миллионы, люди какое-то время чувствовали удовлетворенность жизнью.

Интеллектуалу, занятому приятной работой и видящему смысл существования в творчестве, крымская эйфория кажется бессмысленной. Ведь этот человек сам определяет смыслы и не нуждается в подсказке сверху. Ему трудно понять того, кто передоверил поиск смысла существования вождю. Ему трудно понять, что «Крымнаш» в глазах народа — это коллективное достижение.

Человек, приветствующий включение Крыма в состав России, чувствует, что в этом достижении есть частичка и его труда. Может, не труда, но хотя бы моральной поддержки. Человек видит, что, объединившись с другими в желании расширения границ страны, он, наконец, добился результата. И главное — он верит в то, что этот результат важен, поскольку его так жаждал национальный лидер.

Интеллектуал его спрашивает: тебе-то, мол, что от Крыма? Какая выгода? И тот, кого спрашивают, не может толком дать никакого ответа. Но он сопротивляется, огрызается, твердит о патриотизме и о том, что вопрошающий — иностранный агент. Поскольку «Крымнаш» нужен для душевного здоровья. Он создает хотя бы иллюзию некой движухи. Но стоит человеку осознать, что Крым нужен лишь для повышения рейтинга вождя и для того, чтобы тот мог править до 2042 г., как сразу наступит апатия, которую придется заливать водкой.

Когда человек на своем рабочем месте является лишь винтиком огромной государственной машины, он будет и в политической области ощущать себя винтиком. И только тот, кто видит смысл своей повседневной деятельности, станет самостоятельно искать смысл в действиях государства.

Так что же, «Крымнаш» вечен? Совсем не обязательно.

Есть такое понятие «Пирамида Маслоу». Американский психолог Абрахам Маслоу выстроил иерархию человеческих потребностей и определил, что самореализация, ощущение смысла относятся к числу потребностей высших. О них человек размышляет лишь тогда, когда всё в порядке с пищей и безопасностью. Не случайно российские граждане так мало беспокоились из-за Крыма в 1991 г., когда происходил раздел Союза. При пустых прилавках и нарастающем бандитизме головы были заняты совсем другим.

Поскольку крымская история создает серьезные проблемы для российской экономики, наше общество по мере обнищания будет всё чаще размышлять над проблемой будничного выживания. Над тем, например, как купить те товары, которых в избытке у людей, хорошо заработавших на крымских контрактах. Эти мысли отодвинут в сторону размышления о великих целях.

Естественно, только отодвинут, а не устранят полностью. Поскольку обойтись вообще без такой моральной подпорки, как «Крымнаш», может лишь общество, в котором весьма значительная часть людей знает, зачем трудится, живет и не передоверяет вопрос о смысле национальному лидеру.

У какой из крупных западных стран не было своего «Крымнаша»? «Алжирнаш», «Ирландиянаша», «Судетынаши», «Косовонаше». Наш, наша, наши, наше... А была еще Польша от моря и до моря. Многие на Западе по сей день тяжело переживают отрезанные куски. Однако в обществе, где люди знают, чего хотят достичь, подобные группы населения всё больше становятся маргинальными.

«Их тщеславие сильнее их нищеты». Я вряд ли решился бы охарактеризовать подобной фразой состояние умов значительной части российского общества, если бы не имел возможности взять ее в кавычки как цитату. То, что происходит в нашей стране после Крыма, лучше всего описано в романе «Гепард» сицилийского князя Джузеппе Томази ди Лампедуза.

Роман был в свое время невероятно популярен, поскольку хорошо объяснял длительную стагнацию значительной части Италии и в первую очередь Сицилии — «малой родины» автора. Сам Лукино Висконти сделал экранизацию книги, известную в российском прокате под названием «Леопард».

Вот что говорит главный герой романа о своих консервативно настроенных земляках. «Сицилийцы никогда не захотят исправиться по той простой причине, что уверены в своем совершенстве. Их тщеславие сильнее их нищеты. Любое вмешательство чужих, будь это чужие по происхождению или, если речь идет о сицилийцах, по независимому духу, воспринимается ими как посягательство на утопию о достигнутом совершенстве, способное отравить сладостное ожидание небытия. <...> Сицилия спала и не хотела, чтоб ее будили. Зачем ей было слушать их, если она богата, мудра, честна, если все ею восхищаются и завидуют ей — одним словом, если она совершенна?»

Вместо слова «Сицилия» можно подставить «Россия», и всё будет верно. Можно подставить еще целый ряд стран и регионов (Испанию, Германию, Польшу, юг США и даже Англию), про которые не подумаешь сегодня ничего такого. Но и они в недавнем прошлом крепко спали, считая себя верхом совершенства.

Лампедуза подметил не столько сицилийский феномен, сколько специфику любого традиционного общества, которое вдруг стали модернизировать. Люди, жившие раньше по заветам отцов и дедов, внезапно сталкиваются с реформами, радикальными переменами и приходят в растерянность. Рушится традиционный уклад жизни, появляются нахальные нувориши, растет дифференциация между богатыми и бедными, взлетают вверх цены, исчезают привычные рабочие места.

В долгосрочной перспективе, на протяжении десятилетий, а порой и столетий, модернизация делает общество богаче, образованнее, стабильнее. Но для тех, кто непосредственно сталкивается с изменениями, реформы представляют собой тяжелейшее испытание. Будут ли когда-нибудь у них позитивные результаты, простой человек не знает, а трудности испытывает здесь и сейчас.

В итоге у той части общества, которой плохо удается вписаться в новую жизнь, формируется защитная реакция. Да, мы живем тяжело, но зато выполняем великую миссию. Да, мы самих себя спасти не способны, зато мир спасаем. Или строим для него светлое будущее. На худой конец, просто восстанавливаем историческую справедливость. И вообще, мы лучше, честнее, духовнее или культурнее всего остального человечества.

Неудивительно, что по отношению к тем прагматично настроенным умам, которые пытаются иллюзии рассеять, общество настроено враждебно. Они чужие, как подметил Лампедуза, либо по происхождению, либо по независимому духу. Эти люди «творят страшное» — лишают общество его нынешнего психологически комфортного состояния. Кто же они, как не иностранные агенты, представители пятой колонны или попросту бандерлоги?

Сегодня невозможно уже восстановить мессианские иллюзии прошлого, однако желание подсластить пилюлю модернизации никуда не исчезло. Мир мы, конечно, не спасем, но хоть историческую справедливость восстановим.

Взяв Крым, российское общество обрело иллюзию величия. Получило оно ее сравнительно «малой кровью». В нищету пока еще впадать не приходится. Снижается ВВП, растут цены, падают реальные доходы, но бедствия терпимы. И в целом выигрыш от «тщеславия», от представления, будто мы встали с колен, восстановили справедливость и вновь на равных соперничаем с самой богатой страной мира, пока перевешивает бремя экономических трудностей.

Борьбу тщеславия с нищетой сейчас в публицистике принято именовать войной телевизора с холодильником. Пока телевизор активно подпитывает тщеславие, медленное опустение холодильников не столь заметно. Однако со временем телезритель станет замечать, что всё труднее становится удовлетворять привычку закусывать во время просмотра духоподъемных передач. Всё дольше приходится шарить по опустевшим полкам, пропуская рассказы о нашем общем величии и о сакральности отдельных мест нашей родины.

В тот момент, когда духоподъемные речи приходится выслушивать с неприятным сосущим чувством под ложечкой, нищета перестает быть сильнее тщеславия. В такой момент общество вновь обращается к модернизации. К трудному, неприятному и часто не вполне справедливому делу, без которого, однако, невозможно стать по-настоящему великой державой.

Вслед за Крымом пришел Донбасс, и это была уже совершенно иная история.

Война в Донбассе — не маленькая и не победоносная. Там, увы, имеется множество жертв, причем не только среди боевиков, но и среди мирного населения. Хотя народ у нас к жертвам привычный (если, конечно, погибают не близкие родственники, а чужие люди) и патриотизм его от понесенных потерь не убавляется, превратить конфликт, разгорающийся на полях Донбасса, в маленькую победоносную войну весьма затруднительно. Поэтому российская позиция по Крыму и по Донбассу оказалась принципиально различна.

Когда затевалась вся эта история, Путин сомневался, похоже, в необходимости военного противодействия киевскому режиму на юго-востоке Украины. В мае 2014 г. он заявил о преждевременности референдумов, намеченных в Донецке, Луганске и Харькове. Донецк с Луганском не вняли предупреждению президента России, а Харьков внял. В итоге первые два региона вместо крымского «процветания» получили кошмарную войну, трагедии и разрушения, тогда как харьковчане живут сравнительно спокойно.

Хотя присутствие российских военных в Донбассе несколько раз было зафиксировано, Кремль воздержался от действий по крымскому сценарию. Участие нашей армии в этом конфликте он неизменно отрицает, и однозначно признаёт Донбасс украинской территорией, которая, правда (с точки зрения Кремля), нуждается в серьезном усилении самостоятельности. Соответственно, Россия не вводит туда войска в таком объеме, чтобы разом пресечь попытки Украины вернуть Донбасс себе. Вместо этого долгое время ведутся переговоры, которые к успехам пока не привели. И вину за срыв миротворческого процесса Москва постоянно «вешает» на Киев.

В общем, Путин не стал представать перед народом в роли спасителя Донбасса, однако и отступаться от данной проблемы тоже не стал. Россия имеет свою политическую позицию по событиям, происходящим на юго-востоке Украины, однако действует там без радикализма. Во всяком случае, таких радикалов, как Игорь Стрелков (готовых сражаться до победного конца), из Донбасса быстро убрали и заменили людьми, внимательно прислушивающимися к сигналам, поступающим из Москвы. Если поступит вдруг сигнал сдавать позиции, они послушно возьмут под козырек, соберут манатки и «эмигрируют» в Москву.

Может ли вдруг поступить команда прекращать сопротивление? Думается, что в донбасской истории у Кремля есть два возможных сценария действий.

Первый сценарий — «разменять» Донбасс на Крым. Если с нас снимут санкции и тем самым фактически признают принадлежность Крыма России, Путин, скорее всего, отступится от Донбасса и посоветует его лидерам пойти навстречу предложениям Киева, который формально готов осуществить децентрализацию в системе управления страной. Понятно, что юридически ни Украина, ни страны Запада не признают Крым российским еще очень долго, но для Кремля важны практические действия, а не формальности. И их он с нетерпением ждет.

Не исключено, что рано или поздно дождется, поскольку на Западе есть политики, которые хотели бы предстать перед своим электоратом людьми, разрешившими российско-украинскую проблему. Политический тупик всем надоедает. Даже с советскими властями Запад рано или поздно шел на сотрудничество, а уж с прагматиком Путиным тем более может когда-нибудь договориться.

Второй же сценарий реализуется в то время, пока Вашингтон, Брюссель и Киев отказываются идти Москве навстречу. Если они никогда навстречу не пойдут, то этот «план Б» станет ключевым. Дело в том, что Украина, не решившая проблемы Донбасса и втянувшаяся в длительную войну, не имея для нее ресурсов, представляет собой довольно грустное зрелище. Положение дел в экономике там даже хуже, чем у нас, причем реалистичных выходов из кризиса пока не видно. Финансовая стабилизация оборачивается резким падением уровня жизни, новым майданом и правительственным кризисом, а отказ от финансовой стабилизации и новый виток популизма фактически похоронят экономику, не способную в подобных условиях привлекать инвестиции. Выходит замкнутый круг.

Думается, что метания киевских властей в таком кругу полностью устраивают Москву. На фоне украинского экономического кризиса можно постоянно говорить российскому народу, что наш кризис — не более чем временные трудности. А на фоне жесткой украинской внутриполитической борьбы можно стращать россиян с телеэкрана майданами, революциями, утратой стабильности и, по большому счету, демократизацией как таковой. До тех пор, пока Украина, выбравшая прозападный курс, находится в подобном тяжелом состоянии, Россия будет затягивать пояса, поддерживать своего национального лидера и шарахаться от идущих с Запада советов как черт от ладана.

В общем, поддержка Россией Донбасса губительна для Донбасса и для Украины. Конфликт привел в конечном счете к тому, что Европа потеряла Россию, Россия потеряла Украину, Украина потеряла Донбасс, а Донбасс потерял себя. Но всё это оказалось чрезвычайно выгодно Кремлю. Он делает первый ход и выигрывает партию при любом ответе со стороны противника.

Главной операцией, предпринятой Путиным для укрепления своей власти, являлось присоединение Крыма. Кризис в Донбассе создал возможность для торга с Западом. Но таких разовых акций недостаточно для пожизненного правления Россией. Серьезный правитель стремится всегда опереться не только на ситуативный энтузиазм народа, но и на идеологию, объясняющую обывателю, почему тот должен поддерживать национального лидера постоянно.

Владислав Сурков в бытность свою главным кремлевским политическим манипулятором требовал от «Единой России» создать работоспособную идеологию. Успеха в этом деле единороссы не достигли, но надо признать, что в эпоху «путинского процветания» фундаментальное промывание мозгов вряд ли вообще было нужно, поскольку многие люди и так поддерживали власть по причине роста реальных доходов. Зато в нынешний кризисный период машина для промывания мозгов Кремлю требуется обязательно. Ведь если жизнь становится труднее, Путин должен как-то объяснять избирателю, зачем бесконечно сохранять во главе страны старого президента.

В последние годы было предпринято две попытки создать в России официальную идеологию. На эту роль пробовали евразийство и консерватизм. Однако как в том, так и в другом случае идеологи не сильно преуспели.

Евразийство для промывания мозгов хорошо тем, что рассматривает Россию как особую цивилизацию, находящуюся в центре континента, а вовсе не как периферию западной культуры. Убежденный евразиец может гордиться своей великой ролью и считать, будто Россия способна притягивать к себе как страны континентальной Европы (в том числе Францию, Германию, Италию), так и Восток (Китай, Индию, Среднюю Азию). Все вместе эти континентальные страны должны противостоять атлантизму, олицетворяемому Америкой и Британией.

Обывателю приятно думать, будто мы — лидеры мира, противостоящего США. Но проблема евразийства состоит в том, что очень уж эта умозрительная конструкция расходится с фактами. И чем дальше — тем больше. Самый изощренный идеолог не сможет объяснить самому туповатому телезрителю, почему Европа движется в американском фарватере, накладывая на нас санкции, тогда как по евразийской теории должна молиться на великую Россию.

Консерватизм делает ставку не столько на геополитику, сколько на политику внутреннюю. Он объясняет россиянину, привыкшему в нулевые годы к сравнительно благополучной жизни, что радикальные перемены опасны и что главное для нас — предотвратить сползание в хаос, не допустить майдана и революции. Люди видят, что жизнь становится труднее, но сравнивают ее (в свете консервативной идеологии) не с прошлыми успехами, а с гипотетическими катастрофами, которые произойдут, если мы устроим протест, сменим Путина на Навального или совершим еще что-нибудь столь же безумное.

Чтобы пробудить в народе консервативные чувства, телевидение изо всех сил стремится донести до зрителя информацию о том, как плохо жить на Украине, погнавшейся за журавлем в небе, но упустившей в итоге даже синицу из руки. Правда, при этом консерватизм всё же не может объяснить обывателю, почему для сохранения традиций и успехов прошлого в России выстраивается запредельно коррупционная система правления. Любой нормальный сторонник данной идеологии скажет, что консерватизм — это, конечно, хорошо, но вор должен сидеть в тюрьме, и если Путин с решением данной задачи не справляется, то можно (без всяких майданов, революций и погружения в хаос) попробовать выбрать в 2018 г. более эффективного президента.

Работоспособная идеология в нынешней ситуации должна полностью отключать у обывателя мозги и перекладывать нагрузку на эмоции. Именно поэтому предложения евразийских и консервативных интеллектуалов оказались не слишком востребованы, а на практике утвердилась простенькая идеология осажденной крепости. Мы — совершенно одни. Вокруг — сплошные враги. Европа — марионетка Америки. Украина — под внешним управлением. Все хотят урвать кусок у богатой ресурсами России. Один лишь Путин проникает мыслью в планы коварных агрессоров и распознает их стремления вторгнуться в Крым, устроить майдан, подорвать положение дружественного нам батьки.

Если представить себе, что ситуация настолько плоха, то все вопросы о коррупции властей отходят на задний план. Когда Россия выступает против такого большого количества врагов разом, народ начинает думать о необходимости сплочения вокруг национального лидера, который настолько мудр, что строит великую дружбу с Китаем, благодаря чему мы в конечном счете одолеем Америку и станем сильнее всех.

Подобная перспектива захватывает сердца, и вот уже миллионы обывателей судачат не про роскошный дом кремлевского пресс-секретаря Дмитрия Пескова, не про дорогую лондонскую квартиру вице-премьера Игоря Шувалова и не про офшорные миллиарды старого путинского друга музыканта Сергея Ролдугина, а про коварные планы агрессоров и наш ответный удар.

В такой эмоциональной атмосфере Путин запросто выиграет выборы 2018 г.

Мысль о том, что наша страна окружена врагами, не смогла бы так легко быть внедрена в сознание народа, если бы люди давно уже не искали врагов вокруг себя. Простая инвентаризация ярлыков, которые за последние годы российские граждане навешивали друг на друга, способна привести в уныние:

1. Олигархи

2. Либерасты

3. Экстремисты

4. Кощуницы

5. Матерщинники в СМИ

6. Пираты-экологи

7. НКО, занимающиеся политикой

8. Гомосексуалисты

9. Педофилы и порнографы

10. Ученые-шпионы (разгласители государственных тайн)

11. Враги Путина

12. Деятели лихих девяностых

13. Бандерлоги

14. Мигранты:

a. Лица «кавказской национальности» (граждане РФ)

b. Лица, проникающие в РФ благодаря безвизовому режиму

c. Лица, рожающие больше детей, чем разрешает В. Жириновский

1. Лица, отрицающие нашу победу в Великой Отечественной войне

2. Лица, призывающие к расчленению России

3. Сепаратисты (то есть не призывающие, а действующие):

a. Стремящиеся отделить Чечню

b. Стремящиеся отдать Японии Курильские острова

c. Стремящиеся отдать Латвии Пыталовский район

d. Не стремящиеся вернуть Крым России

1. Лица, подкупленные:

a. М. Ходорковским

b. Б. Березовским

c. Г. Таргамадзе

d. Госдепартаментом США

1. Агенты ЦРУ

2. Наркозависимые граждане

3. Слишком независимые граждане

4. Поставщики:

a. Молдавских и грузинских вин

b. Боржоми

c. Рижских шпрот

d. Литовских молочных продуктов

e. Белорусских молочных продуктов

f. Американских куриных окорочков

g. Польского мяса

h. Украинского шоколада

1. Сторонники вхождения Украины в Евросоюз

2. Прихватизаторы, продавшие Россию:

a. Оптом дяде Сэму

b. В розницу прочим плохим дядям

1. Секта Навального

2. Представители тоталитарных сект

3. Чиновники и политики:

a. Имеющие счета за границей

b. Имеющие недвижимость за границей

c. Не имеющие ни стыда, ни совести

d. Входящие в партию жуликов и воров

1. Члены кооператива «Озеро»

2. «Коммуняки»

3. «Кровавая гэбня»

4. «Банда Ельцина»

5. Не наши (то есть те, кому противостоит движение «Наши»)

6. Не местные (то есть те, кому противостоит движение «Местные»)

7. Политологи, которых надо скормить зверям в зоопарке

8. Социологи, которых прикармливает власть

9. Журналюги и журналюшки, виноватые вообще во всем

10. А. Чубайс, который тоже виноват абсолютно во всем.

Наверняка я ряд важных позиций упустил, но внимательные читатели смогут этот список дополнить самостоятельно.

Вообще-то надо признать, что общество, у которого столько врагов, находится в опасном положении. Но отнюдь не из-за того, что враги совершат агрессию, а по той причине, что каждая из точек потенциальной напряженности может превратиться в реальный конфликт, где люди, не осознающие истинных причин мучающих их проблем, начинают мочить друг друга в надежде то ли получить реальное облегчение, то ли просто выместить накопившуюся злость.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении проблема оказывается не столь серьезной. В ряде случаев имеет место, скорее, имитация противостояния, чем возникновение истинно конфликтной ситуации. В современной политике часто обнаруживается двойное дно. Врага придумывают не из ненависти, а для того, чтобы решить какую-то частную проблему. Как говорится, ничего личного — только бизнес.

Самая очевидная причина создания врагов — это получение финансирования. Если оказывается, что родине кто-то угрожает, мы создаем организацию для ее защиты, а затем начинаем претендовать на выделение средств, помогающих с врагами бороться. Молодежная прокремлевская политическая активность в основном на этом и строится, хотя большинство рядовых членов патриотических организаций вряд ли подозревают, для каких целей их используют.

Другая причина появления врагов связана с той коммерческой выгодой, которую приносит борьба. Любые запреты на поставку «недоброкачественных» продуктов приводят к переделу рынка. Дефицита не возникает: освободившиеся ниши сразу же занимают конкуренты, которые, возможно, сами и позаботились о возведении санитарных кордонов на границе. И прибыль, соответственно, поступает в карманы этих предусмотрительных конкурентов.

Третья причина «охоты на ведьм» состоит в том, чтобы под шумок разработать максимально репрессивное и неконкретное законодательство. Надо у кого-то отнять бизнес — выяснится вдруг, что терпила то ли родину расчленял, то ли геев защищал, то ли прихватизировал что-то не по закону. Надо закрыть неугодное СМИ — мигом найдут в нем недопиканный мат. А наивные добрые обыватели будут думать, будто идет борьба за нравственность.

Четвертая причина состоит в том, чтобы напугать обывателя и заставить массы сплотиться вокруг того, кто готов их от этого врага защитить. Однако опасность такого рода действий состоит в том, что испуг обывателя должен быть неподдельным. И если политики перестараются в запугивании народа, то дело может кончиться погромами, к которым, на самом деле, вожди вовсе и не стремились. Хотели как лучше, а получилось как всегда.

Наконец, есть еще одна широкая зона ненависти. Это ненависть к свободе, или, точнее, страх свободы, порождающий ненависть к либерастам.

Либерализм вообще-то очень простое мировоззрение, сводящееся к тому, что человек должен быть свободным. Что здесь, собственно, ненавидеть? Но вынести свободу трудно. Чтобы использовать ее для самореализации, надо быть личностью. А тот, кто личностью стать не может, естественным образом видит врага во всяком, чье поведение не вписывается в традиционные нормы. И в этом смысле именно неприятие либерастов наиболее характерно для модернизирующегося общества, где миллионы людей вынуждены искать себе новые нормы поведения взамен уходящих в прошлое. Если такому обществу удается перейти от поиска врагов к работе на созидание, оно становится развитым. Если не удается, оно погружается в хаос.

Чтобы сохранить поддержку населения в условиях кризиса и выиграть президентские выборы, Путин выстраивает идеологию осажденной крепости. По всей видимости, в краткосрочном плане эта идеология сработает эффективно. Но можно ли таким образом по-настоящему укрепить общество? Вряд ли.

Дело в том, что идеология может быть позитивной и негативной. Позитивная — показывает людям светлую перспективу (возможно, ошибочную), ради которой стоит жить и бороться с врагами. Негативная — демонстрирует только врагов. Она стращает обывателя всякими ужасами и заставляет отчаянно отбиваться от «агрессоров», но не создает при этом никакого образа будущего.

Яркий пример позитивной идеологии — это коммунизм. Первые поколения строителей коммунизма искренне верили в то, что ради счастья детей и внуков нам стоит претерпеть разного рода трудности. Стоит затянуть пояса, сражаться с агрессорами, терпеть тирана-правителя, без мудрости которого эти агрессоры раздавят Советский Союз. Коммунистическая идеология рухнула лишь с приходом поколения семидесятников, не видевшего уже светлых перспектив и отчетливо понимавшего, что брежневское руководство лишь паразитирует на «великих идеях», не веря на самом деле ни в Бога, ни в Маркса.

Христианство — пример долговременной позитивной идеологии, которая переносит светлое будущее в мир иной, а потому не устаревает, как коммунизм, на протяжении жизни двух-трех поколений. Исламские фундаменталисты, готовые жертвовать собой, тоже являются представителями идеологии, рисующей светлый образ будущего и способной увлечь людей, отчаявшихся получить надежду на спасение в этом мире.

Яркий пример негативной идеологии — конспирологическая версия о жидомасонском заговоре, применявшаяся в разных странах в разные времена. Она пугала народ опасным врагом, порождала погромы и даже геноцид, но не рисовала никакой светлой перспективы, способной сделать жизнь лучше. Ну, справимся мы с супостатами, а дальше-то что, размышлял обыватель? Ведь и при нашей власти жизнь-то совсем не сахар.

В отличие от великих религий и великих иллюзий прошлого, негативная идеология путинской эпохи не способна дать людям четкую цель в жизни. По сути, она представляет собой не более чем невроз, когда запуганный телевидением зритель видит со всех сторон революционеров, майдаунов, национал-предателей, либерастов и прочую «нечисть», стремящуюся, как он полагает, вернуть общество в «лихие 90-е», когда зарплаты были низкими, а пенсии — нищенскими.

Ради сохранения своего нынешнего благосостояния российский обыватель готов полюбить Путина, поверить в антикризисные усилия правительства и даже дать добро на некоторое увеличение числа пушек вместо импортного масла (но так, чтобы хотя бы отечественное на прилавках лежало!).

Подобная негативная идеология способна создать иллюзию широкой поддержки и даже привести значительную часть общества к урнам для голосования за Путина в 2018 г. Но у нее есть два серьезных недостатка.

Во-первых, негативная идеология, в отличие от позитивной, не порождает героев, готовых бескомпромиссно бороться за нынешний политический режим. Путинский избиратель спокойно потратит часик своего времени, чтобы пойти на участок и бросить в урну бюллетень, но не выйдет защищать режим ценой своей жизни и здоровья в кризисной ситуации: если, не дай Бог, и впрямь случится какая-то радикальная революция. Ведь режим-то для обывателя ценен лишь тем, что дает возможность спокойного, растительного существования.

Во-вторых, негативная идеология мгновенно умирает в случае, если власть меняется, а никаких напророченных пропагандой ужасов не происходит. Иными словами, идеология воздействует на обывателя лишь до тех пор, пока элиты заинтересованы дурить ему голову. Если же элита вдруг предлагает народу иную модель развития, он быстро теряет свои недавние идеалы. И упоение от того, что Крым наш, развеивается, как дурной сон.

Негативная идеология не переживет своего создателя, если элиты не захотят ее культивировать дальше. А они вряд ли этого захотят, поскольку в перспективе уже не будут иметь от сохранения путинского политического режима тех выгод, которые имели в нулевые годы. При низких ценах на нефть невозможно извлекать былую нефтяную ренту. Невозможно получать былые прибыли от бизнеса, брать былые взятки и откаты, сохранять астрономические зарплаты для ближайшего окружения вождя.

Новому поколению российских лидеров понадобится выстраивать свое благосостояние иным путем, чем нынешнему. И путь этот предполагает создание эффективной экономики, являющейся частью мирового рыночного хозяйства. Поэтому к тому времени, когда Путин уже не будет править Россией, в элите, скорее всего, сформируются устойчивые представления о необходимости разрядки международной напряженности и о необходимости жить по сложившимся европейским правилам. В такой ситуации идеология осажденной крепости не сможет быть востребована, и телевидение быстро перестанет кормить народ подобной духовной продукцией.

Разгром запрещенного в России Исламского государства (ИГ), о необходимости которого постоянно говорит российское руководство, конечно, являлся не более чем надуманным предлогом для осуществления боевых действий в Сирии. Опыт ведения войны СССР и США в Афганистане, а также опыт американской войны против Саддама Хусейна в Ираке показал, что идеи (пусть даже самые дикие, примитивные) невозможно уничтожить с помощью армии. А тем более с помощью одних лишь бомбардировок, которые осуществляла в Сирии Россия, не прибегая к наземным операциям. Идеи, даже разбомбленные, возрождаются в иной форме. И сегодня уже очевидно, что сирийская операция Путина так и не смогла уничтожить ИГ, хотя, конечно, доставила ему некоторые неприятности.

Столь же ошибочным является представление, будто Владимир Путин пытался спасти любой ценой режим Башара Асада.

Российский президент достаточно прагматичен для того, чтобы не заниматься спасением чужих диктатур. Он не спасал ранее ни Саддама, ни Каддафи. А вот собственный политический режим он действительно любой ценой намерен сохранить. Именно с этим, думается, связано было наше неожиданное желание бомбить ИГ.

Говоря выше о слабости новой кремлевской идеологии, я подчеркивал, что Путин сегодня пытается сплотить российское общество, создав из него своеобразную «осажденную крепость», но не предлагает великой цели, ради которой стоило бы терпеть лишения. Однако некий эрзац подобной цели всё же имеется. Именно для ее достижения, собственно говоря, мы и воевали в Сирии.

Путин не должен предстать в глазах российского общества изолированным маргиналом — изгоем, которого сторонятся другие мировые лидеры. А ведь в связи с событиями на Украине подобная опасность появилась. Наша страна попала под санкции. Экономика деградирует. С президентом России никто из западных лидеров не хочет встречаться. А на тех саммитах, куда его нельзя не пригласить, Путину постоянно напоминают о необходимости прекратить вмешательство в украинские дела.

Неприятная вроде бы создалась ситуация. Но, как известно, лучшая защита — это нападение. Путин не стремится оправдываться и объяснять, почему мы имеем право решать судьбу Украины. Вместо подобных разъяснений он во всех своих ключевых выступлениях хочет показать ущербность сложившегося сегодня однополярного Pax Americana. Путин позиционирует Россию в качестве альтернативного Соединенным Штатам лидера, способного решить ключевые проблемы XXI века иными методами.

До сих пор на переднем крае борьбы с международным терроризмом находились США. Ради этого они вторгались в Ирак и Афганистан. Однако, разгромив существовавшие там режимы, американцы спровоцировали формирование на развалинах прежних государств еще более сильного противника, такого как ИГ. Ущербность вашингтонской стратегии со временем стала очевидна практически всему миру, и Путин стремится этим воспользоваться. На самом деле он, конечно, не представляет никакой альтернативы американцам, предлагая всё те же силовые действия, продемонстрировавшие свою неэффективность. Но для решения задачи мобилизации российского электората на очередных выборах важно ведь не реальное достижение внешнеполитических целей, а то, как всё это будет интерпретировано нашим телевидением.

При подаче с экрана создается порой впечатление, что Путин уже сейчас стал фигурой, равной по значению американскому президенту, а то и превосходящей его. Таким образом, у российского телезрителя формируется ощущение, будто мы спасаем мир. Традиционное отечественное мессианство, кормившееся в XIX веке идеями панславизма, а в XX столетии — борьбой за мировую коммунистическую революцию, ныне подпитывается мыслью о том, что именно Великая Россия спасет человечество от кошмара международного терроризма. А на смену ущербному исламскому фундаментализму Россия предложит здравые консервативные идеи: твердый порядок вместо майдана, пламенный патриотизм вместо мультикультурализма, крепкую семью вместо гомосексуализма.

Те западные политики, которые готовы разделить с Путиным эти ценности (например, француженка Марин Ле Пен), получат, возможно, от России поддержку, в том числе финансовую. И будут под камеру нашего TV говорить о Путине как об истинном мировом лидере. Не важно, что на самом деле это не так. Важно, что в глазах избирателя станет формироваться именно та картина мира, какая нужна Кремлю для сохранения нынешней политической системы.

При необходимости Кремль наймет ряд зарубежных политологов (или сам создаст их из ничего), которые начнут с нашего телеэкрана вещать о том, что, мол, Путин пользуется на Западе всё большим авторитетом. А западные эксперты, считающие иначе, будут писать в западных газетах, но не у нас.

«Того, что нет на телевидении, нет в жизни», — говорил герой знаменитого американского фильма «Хвост виляет собакой», излагающего в смешном виде азы современной политтехнологии. Кремль реализует эту мысль, прорабатывая ее на российском электорате. Ведь ради «правильной» телевизионной картинки не грех сбросить несколько бомб на международных террористов.

В августе 2014 г. Россия официально провозгласила переход к экономической политике импортозамещения. Чтобы активно способствовать развитию бизнеса отечественных производителей, был осуществлен полный запрет на импорт подавляющего большинства продуктов питания из тех стран, которые раньше ввели экономические санкции против России.

Такой жесткий протекционизм в настоящее время является редкостью. Обычно страны, желающие ограничить импорт, вводят высокие таможенные пошлины (порой столь высокие, что фактически они превращаются в запретительные) или прибегают к нетарифным ограничениям (скажем, к запрету импорта по разным санитарно-эпидемиологическим показателям). Но полный запрет ввоза товаров есть свидетельство совершенно экстраординарной политики.

Обычно для проведения экстраординарной политики ответственные государственные деятели проводят экстраординарную аналитическую подготовку. Она необходима для появления полной уверенности в том, что мы не ударяемся в шарлатанство. Ведь если политик допускает серьезную ошибку, следуя стандартным рекомендациям, принятым в экономической науке, то она в какой-то мере простительна: ошибся вместе со всеми, доверился специалистам. Но ошибка, которую политик допускает, идя наперекор всей современной экономической мысли, выглядит непростительной вдвойне. Ведь для такого авантюризма не имелось никаких серьезных оснований.

Сегодня уже не остается сомнений в том, что Кремль серьезно ошибся при переходе к политике импортозамещения. Прошло два года, а позитивных результатов нет. Россия находится в экономическом кризисе. ВВП снижается. Реальные доходы населения тоже. Инвестиций явно не хватает для развития. В отдельных отраслях (например, в сельском хозяйстве) есть некоторый рост, который можно объяснить импортозамещением, но для нормального функционирования экономики этого абсолютно недостаточно.

Для сравнения отметим, что в 1998 г., когда Россию поразил азиатский финансовый кризис и рубль был сильно девальвирован, импортозамещение началось под воздействием рыночных стимулов. Без всякого государственного протекционизма. Без кремлевских приказов. Без шумной пропагандистской кампании. И результаты появились уже на следующий год. Экономика начала расти, а через два года она уже росла такими темпами, которых Россия не знала ни до, ни после. Ныне же через два года мы только-только стали нащупывать дно той пропасти, в которую продолжаем падать.

Более того, надо принять к сведению, что мировая экономика сейчас не находится в кризисе и объяснить российские проблемы общим состоянием дел невозможно. Другие страны без всякого импортозамещения продолжают развиваться. Россия же в лучшем случае надеется на то, что в ближайшее время спад прекратится и экономике всё же удастся «лечь на дно».

Что же произошло? Как можно объяснить такой конфуз? Он выглядит совершенно необъяснимым, если рассуждать исключительно об экономике, поскольку политика импортозамещения была модной в науке 1950—1970-х гг., да и то преимущественно в странах Латинской Америки. К 1980-м гг. она полностью провалилась, что особенно ярко было видно на фоне значительных успехов экспортоориентированной политики стран Юго-Восточной Азии (Японии, Южной Кореи, Тайваня, Сингапура, Гонконга). С тех пор мода на импортозамещение прошла. Выходит, что Россия «оделась» вдруг по моде наших бабушек и при этом рассчитывала, по-видимому, иметь успех в свете.

Можно подумать, конечно, что во всем виноваты российские экономисты — убогие, необразованные, отставшие от современной науки. Однако на самом деле в серьезной российской науке проблематика импортозамещения практически не присутствует. Ни среди тех, кто пишет сугубо профессиональные статьи, ни среди тех, кто предлагает свои рекомендации властям. Дискуссии идут весьма интенсивно, и часто сталкиваются непримиримые мнения, но это всё не касается импортозамещения. Споры идут совершенно о другом. И перед принятием российских протекционистских мер в августе 2014 г. никаких серьезных разговоров об импортозамещении среди профессионалов не велось.

Характерно, что мы хорошо знаем авторов всех экономических программ (в том числе нереализованных), которые писались для Кремля, начиная с 1987 г. Но до сих пор толком неясно, был ли хоть один серьезный экономист, который обосновывал курс на импортозамещение летом 2014 г.

Вывод из всего этого можно сделать только один. С экономической точки зрения импортозамещение вообще никто никогда не обосновывал. Это была чисто политическая мера. После присоединения Крыма Россия попала под западные санкции. Отношения обострились до предела. Кремль захотел жестко ответить «противнику». Вводить персональные запреты на въезд западных политиков в Россию было бессмысленно, поскольку эти люди здесь и так почти не бывают. Вводить запрет на экспорт капитала и технологий тоже смысла не имело, так как Россия вообще мало что может Западу в этом плане предложить.

Самым простым вариантом ответа было ударить по тем зарубежным производителям, которые зарабатывают на российском рынке. Но поскольку от этого пострадали и российские потребители, надо было как-то объяснить народу новый шок. Решили объявить его не шоком, а шокотерапией. Мол, потерпеть придется без зарубежных товаров, но зато экономика наша поднимется.

Справедливости ради надо признать, что импортозамещение всё же не являлось стопроцентной авантюрой. Хотя оно не обосновывалось экономически, однако на уровне здравого смысла были обстоятельства, склонявшие российские власти к мысли, что новый курс может сработать.

Глядя на успех импортозамещения, имевший место в 1998 г., кремлевские мечтатели могли предположить, что и на этот раз произойдет нечто подобное. Особенно, если подкрепить рыночные стимулы, возникшие у отечественных производителей благодаря падению рубля, запретительными административными мерами по отношению к их иностранным конкурентам.

На самом деле нынешняя ситуация существенно отличается от той, что была в конце 1990-х, но на эти «детали» предпочли не обращать внимания, поскольку очень хотелось насолить тем, кто ввел против России санкции.

Первое отличие состоит в масштабах девальвации рубля. В 1998 г. он рухнул по отношению к доллару примерно в пять раз. Это привело к столь сильному обнищанию российского населения, что импортные товары оказались доступны лишь узкому слою самых богатых людей, имеющих возможность вообще не считать деньги, которые они тратят на личное потребление. Российский бизнес стал подниматься тогда именно благодаря масштабности девальвации рубля. Практически любой отечественный продукт был дешевле западного.

Ныне же рубль рухнул примерно лишь в два раза. Кроме того, россияне в среднем перед нынешним кризисом были намного богаче благодаря успешным нулевым годам. В общем, платежеспособность населения осталась более высокой, чем в 1998 г., и, соответственно, сохранилась возможность покупать импортные товары.

Второе отличие связано с наличием условий для роста. В 1998 г. многие производственные мощности, оставшиеся еще от советской экономики, были недостаточно загружены из-за длительного трансформационного спада, начавшегося в 1991 г. А значит, российским предпринимателям не надо было осуществлять больших расходов. Они могли производить товары на старых заводах и даже порой на старом оборудовании с минимальными инвестициями.

Сегодня ситуация иная. После длительного подъема нулевых годов у нас почти не осталось свободных мощностей. Для осуществления импортозамещения надо инвестировать большие деньги. Но где их взять?

Зарубежные кредиты слишком дороги по той же самой причине, по которой дороги зарубежные товары. Рубль рухнул. Слишком много надо продать товаров за рубли, чтобы окупить кредит, взятый в долларах или в евро.

Отечественные кредиты тоже дороги, но по другой причине. Центробанк в борьбе с падением рубля сильно поднял свою процентную ставку. Ведь если давать экономике дешевые деньги, значительную их часть спекулянты тут же обрушат на валютный рынок, и рубль продолжит падение. Но если Центробанк дает деньги коммерческим банкам под высокий процент, борясь со спекуляциями, это ударяет и по потенциальным инвесторам. Для них тоже деньги дороги.

Третье отличие связано с тем, что административные запреты на импорт не столь эффективны, как рыночные. Ведь если рубль рухнул в пять раз (как в 1998 г.), то он для всех рухнул в пять раз. А выстроенные государством в 2014 г. барьеры можно обходить с помощью коррупции. Лазеек много. Например, наиболее хитрые предприниматели импортируют товары через Беларусь, которая находится с Россией в едином таможенном пространстве. При этом белорусские власти и белорусский бизнес заинтересованы в контрабанде, поскольку такая посредническая торговля дает доходы предпринимателям и налоги казне. Если товар импортируется с Запада, но по документам проходит как белорусский, то он должен быть пропущен на территорию России. Конфликты Москвы и Минска по этому поводу случались часто, но вряд ли удалось контрабанду пресечь.

И, наконец, поскольку российский бизнес прекрасно понимает мотивы, по которым были введены запреты на импорт, он очень боится нормализации отношений с Западом. Есть ли смысл инвестировать деньги в импортозамещающие производства, если завтра вдруг Москва помирится с Вашингтоном, Брюсселем и Киевом, санкции отменят, а вместе с ними запреты на импорт отменят тоже? На российский рынок вновь хлынут качественные товары из Евросоюза, и конкурентоспособность отечественного производителя снизится. Более того, если вдруг вырастут цены на нефть, вслед за ними вырастет рубль, и положение российского бизнеса станет совсем тяжелым. Не лучше ли при таких угрозах вообще с импортозамещением не связываться?

Все эти причины в совокупности объясняют провал политики импортозамещения. Конечно, по отдельным товарам у хороших российских производителей всегда есть возможность выйти на рынок и вытеснить конкурента. Значит, в отдельных отраслях импортозамещение будет осуществляться. Однако нет оснований считать, что отдельные успехи могут поддержать экономику в целом. Пока большинство экспертов прогнозирует, что после завершения рецессии Россия войдет в длительную стагнацию.

По мере того как развитие российской экономики заходит в тупик и выстраивается жесткий политический режим с идеологией, противопоставляющей нас развитому миру, всё чаще возникает вопрос: а не закончится ли дело массовыми репрессиями? Владимира Путина называют порой Сталин-лайт — но не превратится ли этот мягкий автократ в жесткого, если перед ним будут вставать всё более жесткие задачи?

До тех пор, пока большая часть населения страны искренне поддерживала Путина, связывая с ним рост реальных доходов, репрессии нашей власти не требовались. Протестующие представляли собой лишь небольшую часть общества, которую можно было, как правило, вообще игнорировать. Но теперь у нас начинается долгий период затягивания поясов. И если Кремлю не удастся на всем этом длительном промежутке времени поддерживать эйфорию по принципу «Крым наш!», число недовольных станет быстро расти. На протест могут выйти не только столичные интеллектуалы, осознающие всю губительность путинской системы, но также провинциалы, оставшиеся без работы, пенсионеры, страдающие от инфляции, и даже труженики ВПК, которым государство сильно задолжает из-за отсутствия средств в бюджете.

Массовость протеста провоцирует массовость репрессий. Если нельзя для удержания власти накормить общество, то его можно запугать. Сталинский режим, основанный на страхе и лжи, долгое время существовал, несмотря на голод и развал всей системы производства предметов потребления. Ныне ложь уже активно используется для формирования массовых представлений, будто Россия находится в кольце врагов. Теперь осталось добавить страха?

Скорее всего, нет. У сталинского режима имелась одна важная особенность, которую трудно воспроизвести сегодня. А без нее невозможно сделать репрессии по-настоящему полезными для поддержания режима.

Как рассуждал Сталин? Если посадить, скажем, одного маршала, мигом открывается целая система вакансий. Маршалом станет генерал. На его место придет полковник. Майор продвинется на полковничью должность. Капитану доверят батальон, которым раньше командовал майор. И так далее.

Не исключено, что квартира маршала отойдет прокурору, теснившемуся раньше в коммуналке, а в освободившиеся от прокурора комнаты въедет провинциальный партработник, переведенный на службу в Москву.

Имущество маршала в суматохе растащат кухарка, дворник и энкавэдэшники, осуществлявшие арест. Жена маршала (если молодая и красивая) выйдет замуж за «друга семьи», который, собственно, и настучал на старого рубаку. В общем, десятки людей получат определенный выигрыш, если репрессировать всего лишь одного человека. А если репрессировать миллион «верных ленинцев», выигрыш получат несколько миллионов пролетариев, превратившихся благодаря таким «социальным лифтам» в начинающих деятелей советской номенклатуры. На их пролетарские рабочие места придут крестьяне из голодающей деревни и будут славить великого Сталина за то, что он дал им кусок хлеба с маслом, когда десятки миллионов односельчан питаются щами из крапивы.

Не правда ли, очень эффективная система? А основатель такой системы, наверное, может считаться «эффективным менеджером», если под эффектом понимать не пользу для страны, а пользу для укрепления режима? Но вся система действует лишь при условии, что репрессии начинаются с самого верха. Поскольку если «верных ленинцев» щадить, а в места, не столь отдаленные, направлять доярок, то дело кончится не укреплением политического режима, а лишь сокращением объемов производства молочной продукции.

Может ли сработать подобная система «эффективного менеджмента» в наших современных условиях? Если, скажем, представителей креативного класса, имеющих обыкновение временами выходить на Болотную, отправить строить газопровод «Сила Сибири», то ВВП страны несколько сократится, а Сибирь вряд ли усилится, поскольку трубы в Китай тянуть — это не Беломорканал рыть. Нужны не мужики с лопатами, а квалифицированные рабочие и инженеры. Креативщики в тайге быстро протянут ноги, а Путин в итоге не дождется китайских газодолларов.

Если же пересажать в большом количестве генералов ФСБ, работников прокураторы, народных избранников из числа жуликов и воров, мидовских борцов с американским империализмом, телепропагандонов, натравливающих нас на украинцев, а также всех прочих лиц, зарабатывающих правдами и неправдами огромные деньги, то сталинская система «социальных лифтов» вновь эффективно заработает. Газ до Китая, правда, и в этом варианте не дойдет, однако миллионы молодых людей с большими амбициями будут искренне славить национального лидера за предоставленные им карьерные возможности.

Движение «Наши» еще совсем недавно намекало Путину на то, что элита у нас неправильная и молодые карьеристы служили бы вождю гораздо лучше старых коррупционеров. Но почему-то Владимир Владимирович не стал обновлять элиту. Даже Сердюков не отправился шить варежки строителям «Силы Сибири».

Похоже, нынешняя российская элита живет по другим понятиям, чем сталинская. Она стремится продлить личное процветание, жертвуя при этом процветанием авторитарной системы в целом. И Путин ей в этом всецело помогает. Наверное, данный факт можно считать маленькой ложечкой меда в той бочке дегтя, которую на нас сегодня вывалили.