Просуществует ли путинская система до 2042 года?

Глава 5. Система Путина

В пирамиде Путина нет никакой системы сдержек и противовесов, кроме самого Путина. Ни парламент, ни суд, ни пресса не могут стать по-настоящему серьезным препятствием на пути тех влиятельных групп, которые стремятся любыми способами максимизировать свои доходы. Или, точнее, в обычной ситуации рыночная конкуренция эти доходы ограничивает. Но в том случае, когда влиятельным группам интересов удается встать над конкурентной борьбой, они могут грести деньги лопатой. Формально и для них существует закон, но есть и многочисленные способы этот закон обходить.

Если президент лично станет заинтересован в том, чтобы притормозить стремление определенной группы к максимизации своего богатства, то он сможет, конечно, это сделать. Если в этом окажется заинтересован кто-то из людей, имеющих непосредственный доступ к Путину, то, возможно, и в данном случае положительный результат будет достигнут: президента проинформируют, и он примет соответствующее решение. В исключительных случаях кто-то с низов может добиться справедливости, если достучится до Путина или его ближайшего окружения в ходе телемоста или благодаря личным связям. Однако, как правило, глава государства физически не может дотянуться до каждой проблемы в огромной стране. А в ряде случаев он и не хочет до этой проблемы дотягиваться, поскольку богатства максимизируют именно те группы, которым он лично покровительствует. И вот у нас получаются весьма своеобразные институты (правила игры). Каждый, кто может воспользоваться своей силой или своим служебным положением для того, чтобы присвоить чужое, сделает это с большой степенью вероятности. Остановить его могут разве что личное бескорыстие или лень. Но никак не правила игры, сложившиеся в обществе.

Определенные стереотипы мышления обычно мешают нам понимать, насколько большие возможности для злоупотреблений возникают в системе, основанной на пирамиде Путина. Нам кажется, будто государство существует для того, чтобы заботиться о людях, о справедливости, о развитии общества, а злоупотребления чиновников представляют собой лишь отдельные исключения. И, значит, в подавляющем большинстве случаев рядом с жуликами должны найтись другие чиновники — честные, правильные, принципиальные, готовые схватить за руку мошенника или коррупционера. Именно из такого мировоззрения возникают постоянные сетования: куда же власть смотрит? должна же у нас быть справедливость? почему государство бездействует?

Увы, само такое мировоззрение в корне ошибочно. Понять это можно, если вспомнить, как лет тридцать назад советские люди полагали, что кто-то должен в экономике обязательно отвечать за обеспечение народа товарами. Некоторые даже считали, будто хороший предприниматель должен думать не о прибыли, а об интересах потребителя. Сегодня, однако, практически все осознают, что на прилавках имеются товары именно потому, что бизнес думает о прибыли и получает ее, вступая в конкурентную борьбу за тот рубль, который мы как потребители готовы платить при покупке товара. Многие недолюбливают такой капитализм и надеются на приход социализма, но даже они обычно понимают, как работает рыночная экономика. Трудно найти сегодня наивного человека, полагающего, будто частный бизнес может заботиться о наших интересах вне зависимости от того, получит ли он доход с продажи товара.

Но применительно к государству мы часто считаем, что правильный чиновник по определению должен думать о людях, а не о максимизации своих личных доходов. Странная получается ситуация. Если, скажем, некий Иван Иванов после учебы в университете пойдет делать бизнес, мы признаем, что он этим займется ради личной выгоды. Но если тот же самый человек попадет вдруг на госслужбу, мы будем сохранять иллюзии насчет свойственного ему альтруизма и сочтем каким-то извращенцем, обнаружив, что он берет взятки. Брать взятки на госслужбе, конечно, запрещено по закону, в отличие от получения прибыли в бизнесе. Однако если нет механизма борьбы со взяточничеством, то много ли найдется ангелов, не пытающихся пользоваться своим положением?

Демократическая система сдержек и противовесов является для госслужбы своеобразным аналогом конкуренции в бизнесе. Предприниматели, соперничая между собой, вынужденно ограничивают свою прибыль и приносят пользу обществу. И чиновники могут приносить пользу обществу, только если существует политическое соперничество и оппозиция ради своей выгоды заинтересована искать коррупционеров среди представителей власти. Если же вместо системы сдержек и противовесов действует властная вертикаль, поглотившая конформистскую часть оппозиции и устранившая нонконформистскую ее часть, то откуда, собственно говоря, взяться людям, работающим в интересах общества? Разве что Путин лично будет наводить порядок. Но о возможностях одного человека в огромном государстве мы уже говорили.

Из всего вышесказанного не следует делать вывода, будто все чиновники абсолютно корыстны и вообще не существует людей, думающих об интересах общества помимо своих собственных. В любой стране с рыночной экономикой благотворительность является нормальной чертой работы бизнеса. Человек обеспечивает себя и свою семью, создает нормальные заработки и условия труда для своих работников, а затем выделяет деньги из прибыли на поддержку культуры или науки. Довольно часто всё складывается именно так. Но никогда наоборот. Никогда бизнесмен добровольно не отдаст всю прибыль чужим людям, ограничив себя и свою семью жалкими крохами. Так же и с чиновниками. Они вполне могут решать важные государственные задачи, поскольку не безразличны к судьбам страны, но при этом, увы, не откажутся от возможностей, предоставляемых им коррупцией. И будут набивать карманы до тех пор, пока внешняя по отношению к ним сила эту коррупцию не устранит.

Важнейшим следствием функционирования такой системы стала условность прав собственности. Российский бизнес никогда до конца не уверен в том, что его имущество не будет отнято сильными мира сего, которые, как правило, являются просто-напросто силовиками.

Еще в «лихих 90-х» сложилась система, при которой бандиты могут «наехать» на бизнес и либо отнять его у собственника полностью, либо поставить под свою защиту с тем, чтобы бизнес не отнял кто-то другой. В последнем случае приходится платить деньги за такую защиту, что в совокупности с налогами, которые взимает государство, составляет большое бремя для предпринимателя и ограничивает его конкурентоспособность. Вообще-то государство, взимающее налоги, должно было бы с помощью милиции, госбезопасности и прокуратуры оградить бизнес от наездов, но оно в 1990-х было на это не способно из-за своей очевидной слабости. В итоге платить приходилось вдвойне — как за реальную защиту, так и за формальную, причем умные предприниматели пытались от уплаты денег государству увернуться, использую разные юридические лазейки. А это делало лишавшееся налогов государство еще слабее.

В эпоху Путина силовые государственные органы окрепли, получили дополнительное финансирование благодаря росту экономики и улучшению собираемости налогов. Но государство в целом осталось таким же слабым, поскольку никто из чиновников и политиков не был заинтересован заботиться об интересах бизнеса. Доминировала забота о собственных интересах. Силовики оказались государством в государстве, и никакая оппозиция не могла поколебать их позиции, поскольку Кремль с несистемной оппозицией боролся, а силовиков, наоборот, рассматривал в качестве опоры политической системы, необходимой на случай возникновения революции вроде грузинской или украинской.

В итоге силовики стали активно вытеснять бандитов из сферы «охраны бизнеса» и сами начали зарабатывать деньги на «крышевании». Для этого у них имелись все необходимые преимущества. Если бандиты вооружались незаконным способом и постоянно находились под угрозой наказания со стороны закона, то силовики получали оружие от государства для выполнения своей официальной деятельности и практически могли не опасаться наказания, поскольку сами относились к числу тех, кто наказывает. Так фактически была узаконена система дополнительного налогообложения бизнеса. Если фирму вообще не отнимали в пользу предпринимателей, тесно связанных с «крышей», то «крышуемый» вынужден был платить за свою охрану без всякой надежды минимизировать размер обложения. Если от контроля со стороны бандитов теоретически еще можно было уйти, наняв собственную охрану (когда позволяли доходы) или прибегнув к помощи государства (когда там обнаруживались «честные менты»), то от контроля со стороны силовиков уйти практически невозможно. По крайней мере, тому бизнесу, который существует сам по себе и не связан с высокопоставленными чиновниками — губернаторами, министрами или теми же силовиками, но более высокого ранга.

Такого рода криминальные проблемы, хорошо известные, кстати, по разного рода телесериалам, имели совершенно конкретные и чрезвычайно разрушительные последствия для российской экономики, в сериалах обычно не отражаемые. Поскольку никакой бизнесмен не станет работать себе в убыток, он должен принимать определенные меры против возможной потери собственности.

Во-первых, если предприниматель знает, что к нему в определенный момент может прийти некий полковник и предложить продать фирму за бесценок, он станет заниматься лишь тем бизнесом, который обеспечивает довольно высокую рентабельность. Иными словами, предприниматель планирует свою деятельность на очень короткий срок: инвестировал деньги — получил на них неплохой доход — окупил вложения за небольшой промежуток времени. А дальше бизнесмен спокоен. Если придут отнимать фирму, то потери не понесешь: она уже окупилась. Всё это означает, что в тех случаях, когда высокой рентабельности добиться невозможно, предприниматель вообще не станет связываться с инвестициями, поскольку растягивать окупаемость на слишком длительный срок рискованно: отнимут раньше, чем покроешь издержки. Неудивительно, что при таком отношении бизнеса к развитию деловая активность в России вялая, а во многих отраслях царит монополизм, позволяющий иметь запредельные доходы.

Во-вторых, если предприниматель имеет достаточно скромный бизнес, который не может заинтересовать богатых силовиков, то продуктивнее этот бизнес так и оставлять недоразвитым. В нормальной рыночной экономике деловой человек стремится инвестировать деньги в развитие своего дела, но в наших условиях лучше порой затаиться, сделаться незаметным. Деньги не инвестировать, а тратить наличные нужды. Если не выходишь за определенную границу, то сохраняешь больше шансов уцелеть. Иными словами, лучше долго иметь маленький и не слишком доходный бизнес, чем рисковать быстро его потерять.

В-третьих, тот, кто уже заработал хорошие деньги, часто предпочитает вывести их за рубеж и продолжать там заниматься предпринимательством. Вообще-то в таких развивающихся странах, как Россия, бизнес вести в среднем выгоднее, чем в развитых государствах, где сильна конкуренция и, соответственно, невысока рентабельность. Но наш бизнесмен часто предпочитает уйти на низкие доходы за рубеж, а не рисковать потерей всего своего дела из-за возможного наезда со стороны силовиков. Иными словами, бегство капитала из страны и уход бизнеса в офшоры часто никак не связаны с криминальными видами деятельности — наркоторговлей, торговлей оружием и т.д. Наоборот, бизнес спасается за рубежом от нашего криминалитета, связанного с государством.

Чтобы хорошо зарабатывать, силовикам совсем не обязательно крышевать частный бизнес или присваивать чужое имущество. Существует другой способ, который в целом для нынешнего политического режима даже привлекательнее, поскольку позволяет государству в целом сохранять контроль над самими силовиками. Способ этот — национализация собственности. В системе государственной собственности, с одной стороны, представители власти имеют возможность быстро обогащаться, а с другой — они всё же не уходят в «свободное плавание», а остаются под надзором вышестоящих властителей. Более того, огосударствление хорошо воспринимается широкими массами населения, поскольку им кажется, будто идет борьба с олигархами и власть, сосредотачивая в своих руках собственность, берет на себя заботу о народе.

Неудивительно, что доля госсобственности у нас стала возрастать в путинскую эпоху. Крупнейшее расширение осуществила государственная компания «Роснефть», которая не только купила «Северную нефть», поглотила имущество ЮКОСа, но затем еще и приобрела совместное российско-британское предприятие ТНК-ВР (Тюменская нефтяная компания — British Petroleum). «Газпром» тоже расширил свое участие в экономике, приобретя у Романа Абрамовича «Сибнефть». Но всё это лишь верхушка айсберга. На среднем и низшем уровнях экономики государство постоянно в той или иной форме выкупает имущество у частного сектора. Иногда это делается по обоюдному согласию (как у «Газпрома» с Абрамовичем), а иногда — на не слишком выгодных для частника условиях.

На первый взгляд кажется, что подобный подход не приносит особых выгод представителям власти, работающим в госкомпаниях. Однако на самом деле это не так. Есть два способа получать большую личную выгоду от госимущества.

Первый способ — чрезвычайно высокие зарплаты менеджмента. Поскольку у нас в стране сегодня не существует демократической системы сдержек и противовесов, то нет и механизма контроля над доходами управляющих собственностью чиновников. Нет оппозиции или свободной прессы, способной привлечь к возможным злоупотреблениям внимание всей страны. В лучшем случае об огромных зарплатах руководства госкомпаний узнают читатели интернет-изданий, но их мнение никак не может повлиять на желание чиновников свободно распоряжаться государственным имуществом в своих интересах.

Второй способ — создание частных компаний, «обслуживающих» государственный бизнес и получающих большую часть выгоды от такого сотрудничества. Фактически это тот же самый частный бизнес, но значительно более простой и выгодный для тех, кто им занимается. Национализация собственности позволяет скидывать на государство любые убытки, но оставлять при этом крупные доходы себе любимым. Именно по такой схеме строилась номенклатурная приватизация в последние годы СССР. Массовая приватизация, осуществленная Анатолием Чубайсом в 1990-е гг., пресекла такую форму обогащения директоров, однако в путинской системе власти она возвратилась.

Выглядит механизм бизнеса, основанного на госсобственности, примерно следующим образом. При крупной компании (например, энергетической) создаются посреднические фирмы, которые приобретают нефть или газ по заниженным ценам, а затем на мировом рынке продают по ценам рыночным. Прибыль, естественно, кладется себе в карман. Но какая-то ее часть достается менеджменту энергетической компании, который санкционировал такую странную сделку. Другая часть перечисляется в офшоры, где этими ресурсами смогут пользоваться для создания своеобразной «черной кассы», используемой ради общих нужд поддержания политического режима. Ведь в обеспечении политической стабильности такой коррупционной системы заинтересованы и государственные деятели, и государственные менеджеры, и частные предприниматели, зарабатывающие на перепродаже государственных ресурсов.

В то же время, если в силу плохой конъюнктуры рынка или неумелого управления государственная компания станет нести убытки, властям будет гораздо проще помогать ей дотациями из бюджета или льготными кредитами. Ведь формально такого рода поддержка выглядит поддержкой госсобственности. Частнику дать дотацию государство не имеет право, а само себя поддержать может. Но то, что при этом поддерживаются на самом деле не общественные, а именно частные интересы, скрыто от широких масс населения.

Понятно, как данный хозяйственный механизм в целом влияет на развитие экономики. У государственных менеджеров нет никаких стимулов к развитию контролируемых ими компаний. Они используются ими только как дойные коровы. Что будет с госсобственностью через 20 или 30 лет, их не волнует. К детям имущество всё равно не перейдет. При этом по-настоящему значительное внимание уделяется тем частным структурам, которые от госкомпаний кормятся. Эти фирмы, а также офшорные счета и приобретенное за рубежом имущество действительно будут унаследованы детьми и останутся в семье.

Бандитский бизнес 1990-х гг. сформировал привлекательный образец для бизнеса, осуществляемого сегодня силовиками. А то, что делают силовики, сформировало, в свою очередь, образец для многих государственных чиновников, не принадлежащих к числу сотрудников госбезопасности, полицейских или прокуроров, но имеющих тем не менее неплохие возможности кормиться с бизнеса, попадающего от них в зависимость.

Дело в том, что наехать на бизнес можно абсолютно цинично и беззастенчиво, угрожая оружием и расправой, а можно наехать, используя российское законодательство и российские правила игры. По закону чиновникам предоставляется много возможностей для контроля над бизнесом и для вынесения решений, ущемляющих бизнесменов. А в соответствии со сложившимися правилами игры отстоять свои права в борьбе с чиновниками довольно трудно. Бог высоко, Путин далеко. И оба к тому же довольно спокойно смотрят на все творящиеся в России злоупотребления. На местах же нет никаких демократических механизмов, обеспечивающих объективность судебного разбирательства. Представителям власти надавить на суд не столь уж сложно, и он при необходимости вынесет решение в пользу чиновника, который наезжает на бизнес в стремлении получать с него доход.

Самый яркий пример превращения «слабовиков» в силовиков — деятельность Роспотребнадзора, осуществляющего, в частности, санитарный и эпидемиологический контроль. Геннадий Онищенко, долгие годы возглавлявший эту организацию, постоянно принимал меры, ограничивающие ввоз на территорию России продуктов из тех стран, которые вдруг переставали нравиться Кремлю в связи с их политической позицией. Проблемы возникали то с Грузией, то с Молдовой, то с Белоруссией, то с государствами Евросоюза. Придраться всегда было к чему. Вино, фрукты, молоко и другое продовольствие оказывалось некачественным по решению наших санитарных врачей.

Можно, конечно, допустить, что доктор Онищенко был кристально честным человеком, что он вводил запреты лишь на те товары, которые действительно были негодными, и лишь по чистой случайности действия Роспотребнадзора совпадали с политическими кампаниями против соответствующих стран. Но даже если мы сочтем Онищенко ангелом, сама процедура обнаружения санитарных врагов России показывает, насколько просто одним лишь решением чиновника запретить бизнес на миллионы долларов. И, соответственно, создать преимущества для конкурентов, ввозящих вино, фрукты или молоко из других стран. А уж эти конкуренты наверняка сумеют щедро отблагодарить «бдительного чиновника», сумевшего обнаружить санитарные нарушения не у них, а у тех бизнесменов, которые борются с ними за один и тот же рынок.

В масштабах страны некоторое воздействие на санитарные войны оказывает политика, но на местах доминирует бизнес — силовое предпринимательство. Санитарный врач может прийти в то или иное кафе и найти там множество нарушений. Не потому даже, что эти нарушения так уж опасны для здоровья посетителей, а потому, что установленные в России нормы являются довольно жесткими и позволяют всегда какие-то упущения обнаруживать. В соседнем кафе врач ничего похожего не найдет. Но не потому, что там дела обстоят лучше, а потому, что там ему заплатят за невнимательность к нарушениям. И тот предприниматель, который не желает платить взятку, должен будет рано или поздно согласиться на «сотрудничество» с доктором, поскольку иначе он вообще свой бизнес потеряет. Кто пойдет кушать в кафе, которое долгое время стоит закрытым из-за претензий санитарных врачей?

Подобным же образом превращаются в силовиков пожарники. Только они закрывают кафе, рестораны и промышленные предприятия не из-за нарушения санитарных норм, а из-за нарушения правил противопожарной безопасности. Особенно легко это сделать в старых зданиях исторического центра крупных городов, которые строились в те годы, когда современных норм противопожарной безопасности еще не знали. Полный ремонт с соблюдением всех нынешних правил может обойтись бизнесу в столь крупную сумму, что проще вообще закрыть дело. А еще проще — платить взятку пожарно-проверяющим за то, чтобы они снизили размер своих требований.

Такого рода силовое предпринимательство очень удобно для взяточников тем, что им даже взятку как таковую брать не надо. Они, например, могут просто порекомендовать страдальцам сделать минимальный ремонт с соблюдением правил противопожарной безопасности в определенной конкретной фирме. А если совладельцем этой фирмы «по чистой случайности» окажется, скажем, жена пожарника, то государство за это наказать проверяющего не может.

Ну, и совсем легко осуществлять наезд на бизнес тем государственным структурам, которые борются с распространением наркотиков. Если искусственно спровоцировать опасную санитарно-эпидемиологическую или пожарную ситуацию довольно сложно, то подбросить наркотики в офис крупной фирмы — плевое дело. Там всегда множество посетителей, каждый из которых незаметно может оставить пакетик в туалете или в ином укромном месте. И тут же нагрянут бравые ребята, которые уже будут знать, где что искать. Поэтому и у наркоконтроля работа очень выгодная. Настолько выгодная, что Путин даже принял недавно решение его ликвидировать. По-видимому, эта структура начала угрожать даже тому вялому развитию бизнеса, которое еще в России сохраняется.

Вся отмеченная выше «экзотическая» коррупционная деятельность соединяется со стандартной коррупцией, представляющей собой в России норму жизни. Если в наездах силовики специально отыскивают интересующий их успешный бизнес, а затем уже отнимают его или облагают данью, то в подавляющем большинстве случаев предприниматель должен сам приходить к чиновнику и «подставляться» под коррупцию. Такого рода стандартная процедура оборачивается двумя видами злоупотреблений: взятками и откатами.

Взятку приходится давать потому, что для открытия бизнеса требуется получать различные разрешения со стороны чиновников, которые могут сильно затянуть процедуру или вообще отказать под надуманным предлогом. Неудивительно, что государство стремится контролировать деятельность бизнеса по множеству различных позиций. Формально это делается под предлогом защиты потребителя: вдруг предприниматель не обладает соответствующими знаниями, вдруг он захочет уклониться от налогов. Но на деле большое число «защитников» народа от бизнеса просто оборачивается большим числом взяточников. Каждая разрешительная процедура — повод для торга между предпринимателем и чиновником: сколько дашь за то, чтобы разрешить?

Откат — более сложный механизм. Здесь чиновник не просто встает на пути бизнеса, но фактически становится сообщником бизнесмена в деле расхищения государственных средств. Причиной появления откатов является то, что государство не просто разрешает или не разрешает ведение частного бизнеса, а само активно участвует в экономике своими деньгами.

Существует целая система госзаказов, когда бизнес работает не на конкретного потребителя, платящего за товар или услугу свои собственные деньги, а на государство, когда платят за работу из бюджета, а принимает эту работу чиновник. Самый большой и дорогостоящий госзаказ — военный. Но кроме него государство оплачивает из бюджета строительство и ремонт дорог, мостов, железнодорожных путей, трубопроводов. Оно закупает для нужд системы государственного управления автомобили, мебель, оргтехнику, тратит деньги на больницы и школы, заказывает бизнесу создание стадионов к различным соревнованиям типа олимпиады или чемпионата мира по футболу. Во всех этих случаях бюджет расстается с деньгами в пользу частного бизнеса, обслуживающего государство, а тот оказывается очень сильно заинтересован в том, чтобы заказ был дан именно ему, а не конкуренту. И чтобы расценки на услуги были как можно выше.

Откат предполагает, что чиновник, вступивший в сговор с бизнесменом, обеспечивает ему получение выгодного госзаказа, а тот «откатывает» в личный карман чиновника некоторую часть полученной от данной операции прибыли. Если в случае с обычной взяткой бизнесмен является страдающей стороной и заинтересован пресечь злоупотребления со стороны чиновника (в том случае, конечно, когда имеются правоохранительные органы, желающие это пресекать), то в ситуации с откатом не страдает никто, кроме налогоплательщика, из чьих денег финансируется госзаказ. Но налогоплательщик никак не может в наших условиях отстоять правильное использование своих денег (да ему и в голову такое обычно не приходит), тогда как чиновник и бизнесмен совместно получают выгоду. Если же в дело вдруг вмешивается вышестоящая инстанция или контролирующие органы, то просто откат становится больше ради удовлетворения материальных интересов не только конкретного чиновника, но и этих структур.

Негативное влияние взяток и откатов на бизнес несколько иное, чем у наездов. Если угроза потери собственности стимулирует вывод капитала за рубеж или полное прекращение деятельности, то необходимость платить взятку и откат просто вынуждает предпринимателя закладывать эти расходы в себестоимость своей продукции. Всё, что производится в России при таких правилах игры, становится дороже из-за того, что свои деньги должны получить не только рабочие и предприниматели, но еще и государственная бюрократия. В конечном счете все эти игры оплачивает потребитель.

Поскольку в нашей стране масштаб взяток и откатов сильно повышает цены продукции, то средством борьбы с дороговизной могла бы стать либерализация внешней торговли. Можно ввозить товары из тех стран, где издержки ниже (в том числе, возможно, потому, что там меньше уровень коррупции), и тогда для потребителя импорт будет выгоднее отечественного производства. Однако подобная либерализация могла бы настолько сильно подорвать коррупционный бизнес, что государство ее просто не допускает. Именно с этим связано желание бюрократии устанавливать высокие таможенные пошлины на границах страны, а то и вовсе запрещать импорт. Формально это делается под предлогом защиты отечественного производителя. Но на практике защищается не только и даже не столько производитель, сколько тот чиновник, который берет взятку. Из-за коррупции внутренние цены становятся выше, а импорт выгоднее, но стоит лишь государству установить таможенную пошлину, соответствующую по размеру взятке, как отечественный бизнес вновь оказывается «конкурентоспособен».

Рост цен на величину взяток не только бьет по интересам потребителя, но в конечном счете оборачивается против самого бизнеса. Мы ведь можем купить в совокупности лишь столько товаров, сколько способны оплатить. Если каждый конкретный товар становится хоть чуть-чуть дороже, то в целом мы на те же самые деньги купим меньший объем продукции. И это (при прочих равных) означает, что бизнес сможет меньше произвести. В сильно коррумпированных странах тормозится экономический рост, реже открываются новые предприятия и хуже обстоит дело с созданием рабочих мест.

Стремление силовиков и чиновников к максимизации своих личных выгод может существовать в любом государстве. Есть немало примеров злоупотреблений разного рода, случавшихся в самых развитых странах мира. Но чтобы им противодействовать, существует система сдержек и противовесов. В первую очередь — независимая судебная власть. Серьезной проблемой путинской системы институтов является то, что суд так и не стал независимым.

Конечно, распространенное порой представление, будто российский суд весь в целом неправедный, сильно преувеличено. Если бы правоохранительная система вообще не обеспечивала никакой охраны права, страна не смогла бы существовать. С массой рутинных дел, в которых есть интересы обычных граждан, суд справляется неплохо. Как-то раз у меня украли велосипед, и должен признать, что суд вполне цивилизованно разрешил эту проблему, удовлетворив пострадавшую сторону и наказав виновную. Проблемы начинаются там, где суд оказывается под давлением со стороны власти, преступности или крупных денег. И такая зависимость суда во многом предопределяет непривлекательность России для бизнеса. Иными словами, получается, что жить в нашей стране можно, но развивать ее экономически довольно трудно.

Каким образом суд неправедный превращается в относительно праведный, показывает пример Англии XVIII века, когда эта страна провела промышленную революцию, внедрила массу технических изобретений и постепенно вышла в мировые лидеры по экономическому развитию. В XVI—XVII столетиях английские монархи стремились всячески давить на суды, поскольку корона совершала множество дел неправедных. Формирующийся абсолютизм предоставлял монархам хорошую возможность для злоупотреблений. Однако давление на парламент обернулось революцией, и старая система была сломлена. А еще через несколько десятилетий — после так называемой Славной революции 1688 г. — корона утратила возможность оказывать давление на суды.

Общая демократизация жизни в стране сказалась постепенно и на решении правовых вопросов. В подобных условиях трудно стало давить сверху вниз. Ограничение монархической власти парламентом обусловило самостоятельность правоохранительной системы на местах. И право там действительно начали всерьез охранять от посягательств властной вертикали.

В английских судах принимали решение не назначенные государством должностные лица, а обычные люди, заинтересованные в обеспечении нормальной жизни родного городка. Власть в новых условиях не могла оказать на них серьезного давления. Деньги, по всей видимости, такое давление оказывали, но до определенного предела. Суду, состоящему из местных жителей, трудно было бы принимать решения в интересах крупной столичной олигархии — даже в том случае, если бы олигархи подкупали судей.

Была ли эта система абсолютно справедливой? Вряд ли. Скорее, она функционировала в интересах богатых людей. Чтобы суд в полной мере начал защищать интересы простого народа, понадобился еще долгий путь демократизации. Но важно то, что суд в XVIII веке стал защищать интересы собственников от возможных посягательств со стороны власти, силовиков и олигархии. При наличии такой защиты собственники стали инвестировать деньги в развитие предпринимательства, в строительство заводов и фабрик, в освоение новейших технических изобретений. И экономика стала функционировать лучше, чем в государствах просвещенного абсолютизма на континенте, где монархи продолжали считать, что именно они творят закон, и где они могли этот закон корректировать при необходимости в свою пользу.

Путинский просвещенный вертикализм делает сегодня примерно то же самое, что просвещенный абсолютизм XVIII века в Западной Европе. Он сам себя считает законом и может скорректировать любые нормы права благодаря подчиненному парламенту. Более того, в соответствии с нормами права он может карать одних и закрывать глаза на коррупцию других людей. Суд находится в чрезвычайно сильной зависимости от власти, и при необходимости Кремль или губернаторы могут через него наказывать невиновных, выгораживая тех, кто реально совершал те или иные преступления. Только при таком покровительстве власти чиновничья коррупция и деятельность силовиков по захвату чужой собственности могут достигать широкого распространения. А страна входит в стагнацию из-за неразвитости предпринимательства.

Хотя российская экономика не приспособлена для динамичного развития при низких ценах на нефть, бремя социальных расходов, которое ей приходится нести, остается довольно тяжелым. Патерналистски настроенное общество хочет, чтобы государство заботилось о нем в любых условиях, и это желание вполне понятно. Такого рода патернализм имеет место и в самых развитых западных странах, где люди отнюдь не против того, чтобы получать «халяву». Однако мы не имеем сегодня тех возможностей для патернализма, которые существуют на богатом Западе. Поскольку наше общество дало властям карт-бланш на сохранение правил игры в экономике, при которых чиновничество активно собирает свою ренту с бизнеса, у государства в кризисной ситуации остается всё меньше ресурсов, чтобы быть заботливым патроном.

Самый яркий пример сохранения нежизнеспособных правил игры (институтов) в социальной сфере — это положение дел с пенсионной реформой. Необходимость перемен здесь определяется объективно происходящим изменением демографической ситуации. Пожилые люди теперь живут в среднем дольше, чем в советское время, когда пенсионная система создавалась. А рождаемость ныне стала заметно ниже. Если раньше несколько работающих людей «кормили» (отчисляя взносы в Пенсионный фонд) лишь одного пенсионера, то вскоре на этого пенсионера будет приходиться лишь один кормилец. Соответственно, реальный размер пенсии резко снизится. По сути, этот процесс уже начался в связи с нынешним кризисом (когда пенсии обесценились на фоне инфляции), но дальше положение дел, скорее всего, еще больше ухудшится.

Для выхода из такой ситуации теоретически существует три способа. Первый — повышение пенсионного возраста. Второй — резкое сокращение неэффективных госрасходов (в первую очередь военных) и перераспределение бюджетных денег в пользу пенсионеров. Третий — реформа, обеспечивающая переход к пенсионной системе накопительного типа, при которой работающие люди в течение своей трудовой жизни сами копят с помощью государства деньги, а из них в старости им будет выплачиваться пенсия.

По первому пути Кремль пока боится идти, поскольку такого рода непопулярные меры могут подорвать президентский рейтинг.

По второму пути идти невозможно в той экономической системе, которую мы построили, так как именно неэффективные госрасходы обеспечивают коррупцию. С пенсионных выплат чиновник не наживется. Их крайне трудно украсть у скромной бабушки: ведь, не получив положенного, старушка сразу начнет жаловаться. А на откаты с военных расходов или со строительства дорог и мостов никто не жалуется, поскольку они удовлетворяют все заинтересованные в них стороны. Поэтому против возможного перераспределения ресурсов от армии к пенсионерам выступит вся российская бюрократическая вертикаль власти.

По третьему пути мы идти попытались. Накопительная реформа была провозглашена, но так фактически и не осуществилась. Она ведь предполагала, что государство должно на протяжении довольно долгого срока и нынешних пенсионеров содержать, и одновременно предоставлять льготы для накопления пенсий работающими гражданами. Иными словами, выгоды от реформы начнут сказываться лишь в перспективе, тогда как сейчас надо сокращать неэффективные госрасходы ради формирования накопительной пенсионной системы. Неудивительно, что все благие начинания ничем не завершились.

Таким образом, если Путин, пройдя в 2018 г. на очередной свой президентский срок, не решится повысить пенсионный возраст, Россия окажется перед очень неприятным выбором. Если всё оставить как есть, пенсии будут и дальше обесцениваться на фоне инфляции, превращая пожилых людей в откровенных бедняков. Если же государство захочет хоть как-то поддерживать жизненный уровень пенсионеров, придется увеличивать налоговую нагрузку на бизнес, что сделает нашу неэффективную экономику совсем уж плохо функционирующей. В общем, выходит, что даже простая недореформированность социальной системы негативно влияет на работу системы хозяйственной.

Причем пенсионные проблемы — это лишь самый яркий пример. Похожим образом складывается дело в системе социальной защиты населения. России необходим механизм адресной социальной поддержки с тем, чтобы государственные деньги направлялись лишь самым нуждающимся — в первую очередь мало зарабатывающим семьям с большим числом детей. Однако система устроена так, что право на поддержку имеют разные люди — в том числе и весьма небедные.

Если выйти за пределы социальной сферы, то можно заметить, что развитие страны тормозит состояние дел в вооруженных силах. Хотя срок службы солдат у нас сократили, отказаться полностью от призывной армии не решились. По всей видимости, потому, что через такую армию прокачиваются большие деньги, идущие на обеспечение солдат жильем, продовольствием, вооружением, обмундированием. И эти «бесхозные средства» подвергаются разворовыванию с помощью описанной выше системы откатов, когда и чиновник, выделяющий ресурсы, и генерал, получающий их для обеспечения подчиненных, в равной мере желают поживиться. А рядовой боец не имеет даже тех возможностей жаловаться на свое материальное положение, которые есть у пенсионеров.

В общем, с одной стороны, на экономику давит бремя коррупции. С другой — социальное бремя. И под таким двойным бременем хозяйственная система становится всё менее эффективной. Наши власти это прекрасно понимают и сами давно о таких проблемах говорят. Но воз и ныне там.

Система институтов (правил игры), которая была создана Путиным, постепенно подвела Россию к тяжелому экономическому кризису. С каждым шагом мы медленно приближались к пропасти, но полагали при этом, будто встаем с колен.

Шаг первый — 2003 г.

Дело Ходорковского. Экономисты тогда говорили, что изъятие собственности ЮКОСа негативно повлияет на инвестиционный климат. Если имущество можно легко отнять у самого богатого человека страны, то, значит, любой бизнесмен под угрозой. Мы рискуем спровоцировать бегство капитала.

Что отвечало общество? Вор должен сидеть в тюрьме.

Каков итог? Как только цены на нефть прекратили расти и Россия перестала быть привлекательным местом для спекуляций, начался отток капитала.

Шаг второй — 2004 г.

Путин меняет правительство. Все разговоры о том, чтобы поставить во главе кабинета министров квалифицированного экономиста, способного провести нужные реформы, пока еще есть запас прочности, завершаются появлением Михаила Фрадкова. Через несколько лет этот «выдающийся государственный деятель» исчез из большой политики также таинственно, как появился.

Зачем нужен был подобный «мудрый» ход? По всей видимости, чтобы рядом с президентом находился максимально неяркий человек — тот, кто неспособен конкурировать с национальным лидером за народную любовь.

Каков итог? Годы благоприятной нефтяной конъюнктуры, когда можно было делать реформы, требующие денег, оказались потеряны.

Шаг третий — 2005 г.

Монетизация льгот. Народ впервые показал Владимиру Путину, что может быть недоволен реформами и способен выйти на протест.

Что делает власть? Заливает протестный пожар деньгами, благо цены на нефть высоки. А в дальнейшем отказывается от всяких попыток реформирования и предпочитает ради поддержания рейтингов тратить как можно больше.

Каков итог? Сегодня экономисты запросто могут в качестве рекомендаций правительству доставать из архива свои статьи 15-летней давности. Поскольку всё это время Путиным было потрачено лишь на поддержание рейтингов, наработки экспертов начала нулевых по-прежнему актуальны.

Шаг четвертый — 2007 г.

Мюнхенская речь Путина. Россия впервые жестко и целенаправленно идет на конфликт с Западом в борьбе против однополярного мира. Экономисты говорят, что не стоит плевать в колодец, из которого мы пока еще можем черпать инвестиции, современные технологии и производственный опыт.

Что делает власть? Конфронтация постепенно наращивается. Кого интересует такая «мелочь», как экономическое сотрудничество, когда речь идет о величии державы и о том, что американцы обязаны считаться с мнением Кремля по важнейшим геополитическим вопросам? Со временем накачанное телевизионной пропагандой общество начинает воспринимать западный мир в качестве врага.

Каков итог? На Западе за семь лет конфронтации сформировалось мнение, что Россия может для восстановления своего влияния принимать любые жесткие меры. Поэтому история с Крымом сразу была воспринята не как недоразумение между партнерами, а как акт откровенной агрессии, требующей ответа санкциями.

Шаг пятый — 2008 г.

Резкое падение цен на нефть, демонстрирующее, что благоприятная конъюнктура мирового рынка — это не навсегда. Вслед за ценами рухнул российский ВВП. Страна продержалась без серьезного социального взрыва лишь потому, что существовал Стабилизационный фонд, из которого стали черпать деньги на срочное затыкание образовавшихся в бюджете дыр. Если до кризиса многие полагали, будто высокие темпы роста экономики — свидетельство наших успехов, то теперь стало ясно, что мы сидим на нефтяной игле и без дальнейших инъекций экономика моментально становится депрессивной.

Что делает власть для ухода от нефтяной зависимости? Вообще ничего. Дожидается улучшения конъюнктуры мирового рынка и рапортует об успехах.

Каков итог? Сегодня, когда нефть снова рухнула, мы оказались в точно таком же положении, как восемь лет назад. Пока держимся на Резервном фонде и молим Бога, чтобы кризис не затянулся до тех пор, когда эта кубышка опустеет.

Шаг шестой — 2009 г.

На волне разворачивающегося кризиса мы впервые обнаруживаем проблему малых городов с промышленной монокультурой. Остановка производства на трех связанных единой технологической цепочкой заводах в Пикалево (Ленинградская область) вызывает массовые протесты жителей, поскольку в таких небольших местечках кормиться, кроме как с градообразующего предприятия, больше нечем.

Что делает власть? Нормализует жизнь в городе с помощью административного давления на олигарха Дерипаску, владеющего заводами, и с помощью выделения государственного финансирования. Никаких системных мер для предотвращения кризиса в других городах с промышленной монокультурой принято не было.

Каков итог? В перспективе можно ждать закрытия предприятий в разных частях страны, поскольку городков, похожих на Пикалево, в России десятки.

Шаг седьмой — 2011 г.

Подал в отставку министр финансов Алексей Кудрин, предупреждая, что бюджету страны не осилить военные расходы, инициированные президентом Медведевым, и что рано или поздно такая политика обернется повышением налогов. Это уже не критика со стороны, а свидетельство специалиста, который лучше других знает, как формируется бюджет.

Что делает власть? Принимает отставку и сохраняет старую политику.

Каков итог? Последние два года идет вынужденное затягивание поясов. От повышения налогов нас удержало только то, что при падении рубля власть стала рассчитываться с народом обесценившейся валютой. Фактически нас обложили так называемым инфляционным налогом.

Шаг восьмой — 2012 г.

Разворачиваются массовые протесты. Впервые за долгое время часть общества демонстрирует понимание того, что страна движется в тупик. Лидеры протестов искренне надеются на то, что Кремль прислушается к голосу сотен тысяч людей.

Что делает власть? Обзывает протестующих бандерлогами и увеличивает расходы на правоохранительную деятельность, чтобы при необходимости иметь надежные силы, способные подавить всякое недовольство.

Каков итог? Протесты сходят на нет, проблемы остаются.