Псалмы Ирода

1

Когда Бекка возвращалась с просяного поля, ребенок на холме все еще плакал. Так же отчетливо она слышала его каждый раз, когда уходила на полевые работы и когда возвращалась с них домой. Хотя никто не говорил о таком в присутствии детей, она подслушала, как кто-то из женщин шепотом сказал, что этот ребенок не умирает куда дольше, чем можно было бы ожидать. Это Знак, сказала Тали. А Знак чего именно, никто не осмелился даже гадать.

Теперь горький плач ребенка звучал слабее, но он был все так же непрерывен и настойчив. Плач преследовал Бекку все время, пока она спускалась по тропинке мимо мертвых яблонь, и провожал до самых дверей дома.

Ребенок. Ребенок Линн. Девочка, если верить слухам, которые начали ходить еще несколько дней назад. А в этом сезоне на всех соседских фермах родилось слишком много девочек. Слухи оказались верными, они и не могли быть иными — иначе как оказалось бы это дитя сейчас на холме? Линн — самая лучшая травница во всем Имении, которой спасти жизнь другому человеку легче, чем чихнуть.

А вот эту жизнь она спасти не смогла.

Бекка ускорила шаги, она пыталась обогнать этот звук, но в то же время не казаться бегущей. Если б кто-нибудь из женщин увидел ее, ее обругали бы и прочли длинную нотацию. Ну а если б это был мужчина…

Она сделала над собой усилие, заставляя себя не ускорять шаг, и запела гимн Господина нашего Царя «Город покоя». Она пела громко, и пение помогало ей вплоть до той самой минуты, когда тропинка вывела ее на главную дорогу.

Здесь Бекка вдруг вспомнила, что «Город покоя» — любимая песня Линн. Она всегда пела ее во время своих частых объездов.

Выйдя на дорогу, Бекка почувствовала, что камень на сердце непереносимо тяжел. Даже на таком расстоянии от холма детский плач все еще был слышен. Она различала и его, и одновременно голос Линн, поющий «Город покоя». Осенний воздух был населен призраками, суровыми и упрямыми призраками ныне живущих. Память Бекки вызвала к жизни призрак Линн, и вот, пожалуйста — та уже трусит рысцой по дороге на хутор Праведный Путь.

Когда ты была еще ребенком, ты всегда прислушивалась, не зазвучит ли на дороге эта песня. И в ту минуту, когда до твоих ушей долетал женский голос, поющий «Город покоя», ты со всех ног мчалась в дом, чтоб оповестить все тамошнее женское население, что мисс Линн уже едет. Ошибки быть не могло — это Линн! Она никогда не пропускала свои обычные объезды, никогда не позволяла младшим травницам подменять себя — даже и тогда, когда ее живот стал таким огромным, что было удивительно, как она может ходить, не говоря уж о том, как умудряется влезать на свою древнюю рабочую лошадь, которую альф ее хутора определил ей для поездок.

Теперь, стоя на дороге под полуденным солнцем, ласкающим ее плечи своим вялым теплом, бессильным прогнать из сердца смертельный холод, Бекка ощущала, как память овладевает ею — телом и душой. Время текло назад, недели и месяцы осыпались с него, пока Бекка снова не оказалась рядом с матерью перед собственным домом. Мисс Линн, натянув поводья старой кобылы, весело здоровалась с ожидавшими ее приезда женщинами.

— Захария избаловал меня, — говорила Линн, пока мать Бекки помогала ей слезать с костлявой спины лошади. — Я говорю и говорю ему, что прогулка пешком только полезна женщине, носящей плод, а он и слышать об этом не желает.

— А должен был бы, — ответила, улыбаясь, Хэтти. — Если он не желает прислушиваться к мнению старшей травницы Имения, искушенной в искусстве помощи роженицам, то кого же он вообще готов слушаться?

Линн расхохоталась и прошла за Хэтти внутрь дома. Бекка тихонько следовала за ними в большую гостевую комнату, с нежностью вслушиваясь в милый и легкий звук смеха Линн. Ни одна женщина во всем Имении не смеялась таким счастливым смехом, как Линн.

— Зах слушается только себя, Имения, Коопа, Бога и Господина нашего Царя — именно в этом порядке. — Линн уселась в одно из кресел с высокой деревянной спинкой, стоявших вблизи очага.

Хэтти издала тихий осуждающий вздох и рухнула на свой стул, будто слова Линн подкосили ей ноги. Она прижала ладони ко рту, а ее испуганный взгляд обежал гостевую комнату, ища на юных лицах присутствующих признаки того, что они слышали только что произнесенные слова. Бекка, к счастью, успела повернуться к матери спиной, сделав вид, будто занята сервировкой угощения для их желанной гостьи.

Линн, словно ничего не произошло, снова весело расхохоталась.

— Не пугайся, Хэтти. — Она с трудом нагнулась к своей дорожной сумке, стоявшей на полу возле ее стула, и открыла ее. — Это я просто дурака валяю. Детишки ведь далеко не всегда воспринимают всерьез то, что мы говорим. Так что, надеюсь, я их нисколько не испортила. А кроме того, у тебя очень короткая память. Вспомни-ка, какими мы сами были в юности… Наверняка обнаружишь, что мы частенько подшучивали и над Богом, и над Господином нашим Царем, и над всем прочим… И кстати, никогда не считали это преступлением.

Хэтти сложила руки на коленях и вытянулась в струнку на своем стуле с прямой спинкой, стоявшем напротив кресла Линн.

— Я покаялась во всех прегрешениях, и они были прощены, когда Пол взял меня в жены.

Бекка опять услышала тот резкий, полный сознания собственной непогрешимости тон, которым ее мать пользовалась, если хотела поставить на место старших девочек, не прибегая к более сильным аргументам, нежели жалящие, как хлыст, слова. Особого эффекта это не давало, разве что девчонки начинали скрывать усмешки да сдавленно, чуть слышно хихикать.

Не стала исключением и Линн. Бекка краем уха уловила намек на приглушенный смешок и закусила губу, чтоб не присоединиться к нему.

— Хэтти! Ты становишься все прямее и прямее, так что, чего доброго, тебя вскоре станут использовать вместо межевого столба! Мы тут все женщины, и маленькие — тоже. Расслабься. Ну а теперь говорите, кого я тут должна осмотреть? Кто-нибудь расхворался? А может, кто-то из девиц входит в пору?

Бекка внесла угощение и стояла у кресла старшей травницы все время, пока та произносила благодарственную молитву и ела. Даже когда мать приказала ей поставить блюдо на маленький столик, а потом постараться найти себе какое-нибудь полезное занятие, Бекка осталась, сделав вид, что не расслышала.

— Разреши девочке остаться, Хэтти, — сказала Линн. Когда она улыбалась, на ее щеках проступали ямочки. Она откусила кусочек ячменного печенья. — Вполне возможно, тут стоит будущая старшая травница. Я слышала, что ее бдение было отмечено чудесами…

— Ты слышала? — Гневный румянец, вспыхнувший на щеках Хэтти, казалось, отразился на лице Бекки слабой краской стыда. — Где это ты слышала?!

Линн тут же отступила на более безопасную почву:

— Где? Да как это обычно бывает… Мужчины и те поговаривают…

— Бдения — дело чисто женское! — Хэтти была неумолимо сурова. — То, что случилось с Беккой, случалось и с другими. Голод и холод ночи бдения кое у кого из девушек иногда вызывают галлюцинации.

— А я слышала, что на этот раз случилось нечто большее… — Линн резко оборвала фразу. Благодаря своим познаниям она разбиралась в человеческом теле куда лучше других и понимала, когда наступает время забыть о заданных вопросах. Бекка в душе произнесла за это коротенькую благодарственную молитву. Травница же продолжала говорить так, будто слов насчет слухов и чудес никто вообще не произносил: — Бекка интересуется искусством врачевания, и у нее вполне хватит ума, чтоб его изучить. Может, именно ей уготовано заново открыть древние знания о том, как по выбору рожать мальчиков или девочек.

— Все во власти Господина нашего Царя, — пробормотала Хэтти, и все женщины и дети, собравшиеся в комнате для осмотра травницей, повторили ее благочестивые слова. Бекка тоже присоединила к ним свой голос.

Одна только Линн промолчала.

Именно в этот визит Линн и сказала Хэтти, что та снова понесла, и дала пораженной женщине ряд советов: как вести себя, чтобы, учитывая ее уже не совсем юный возраст, родить здорового ребенка. Когда последний пациент был осмотрен, Бекка проводила травницу на крыльцо. Она придержала лошадь, а один из мальчиков-подростков, подставив ладони, сложенные лодочкой, как подобие стремени, помог Линн взобраться в седло.

Угнездившись на спине старой рабочей кобылы, Линн внимательно посмотрела на Бекку.

— Так вот, девочка, думаю, скоро у тебя будет братик или сестричка.

— Такие речи могут накликать беду, — нахмурилась Бекка.

— Ты говоришь совсем как твоя ма, не так ли? Хотя на прочих девчонок совсем не похожа, разве что у Пола была какая-нибудь, которая умерла… Ладно, не будем искушать судьбу. Задам тебе совсем уж невинный вопрос — ты действительно хочешь стать травницей, когда подрастешь, или просто торчишь у меня за спиной, отлынивая от честной работы?

— Я хочу быть травницей! И все свои обязанности я выполняю…

Линн успокаивающе подняла руку.

— Тихо, тихо, малышка! У меня и в мыслях не было тебя обидеть. Просто такая уж манера — говорить напрямик. Точно такой же была и твоя ма в давно прошедшие времена. Верно, я так никогда и не избавлюсь от старых домашних привычек, даром что вышла замуж и все такое прочее. Я ведь родилась на самом крошечном, самом жалком хуторе во всем этом богоспасаемом Имении. Нас только потому и оставляют в покое, что наши мужчины знают гончарное ремесло. Так-то куда удобнее — меняться товарами между хуторами, а не между хуторами и Имениями, Имениями и Имениями или пытаться заполучить товары прямо из самого Коопа. Еще как удобнее!

— Там вы и обучились траволечению? — застенчиво спросила Бекка. Она все еще держала лошадь под уздцы, будто боялась, что, отпусти она Линн, и та умчится прочь, оставив Бекку с сотней вопросов, которые прямо жгли ей язык. — И вы научились всему этому на своем маленьком, Богом забытом хуторе? А кто же вас учил?

Линн показала пальцем на свои глаза — холодные и серые, будто дождевые облака.

— Вот они — самые лучшие учителя в мире. Но если ты действительно хочешь учиться, а твой па не будет против, я могла бы начать обучать тебя хоть сейчас, во время своих объездов.

Бекка не могла скрыть восторга. Она так вцепилась в уздечку, что резко рванула ее вниз. Старая кобыла только всхрапнула да лениво мотнула головой.

— Ой! Неужели вы согласны… Я… Я умею хорошо шить. Я могла бы сделать какую-нибудь хорошенькую вещицу для мал…

Она резко оборвала начатую фразу — разговор о белье для еще не родившегося ребенка тоже мог накликать беду.

— Ну насчет оплаты мы поговорим позже. — Линн забрала поводья из рук Бекки. — Все равно никаких официальных уроков до этого не будет. — Она похлопала себя по животу. — Но ты можешь пока учиться сама. Я была ничуть не старше тебя, когда начала, а других учителей у меня не было. Я ведь до сих пор помню, как твоя ма кончает собирать свои вещички, чтобы успеть до прихода твоего па, который должен забрать ее в свой дом, и говорит мне, что пора перестать тратить время на возню со всякими зельями и прочим, иначе, дескать, меня никто не захочет взять замуж.

Бекка так и вытаращила глаза.

— Моя ма жила на вашем хуторе? — Ей никогда даже в голову не приходила мысль, что Хэтти могла когда-нибудь жить в другом месте, кроме Праведного Пути. Казалось, эта суровая худощавая женщина, будто лозинка, сама собой выросла из почвы этого хутора. — Вы и ма — родственницы?

— Сестры, — поправила ее Линн. — Один отец, одна мать. Совсем как ты и тот новый росточек. Твоя ма — хороший человек, но ее предсказания далеко не всегда сбываются. Как, например, в моем случае. С тех пор как я вошла в брачный возраст, я принесла в этот мир семь новых жизней, и «это куда больше, чем у многих старых травниц в Имении Добродетель. Мужчина, взявший меня в жены, получил нечто большее, чем просто пару рабочих рук, ведь у Заха отличный нюх на хорошую прибыль. — Она весело улыбнулась. — Знаешь, ты присматривайся к тому, что я буду делать в свои следующие приезды, когда стану осматривать твою маму. И наблюдай, как меняется ма, особенно теперь, когда тебе известие, что она понесла. И наблюдай за родственницами, да и за собой тоже. Из этих наблюдений ты извлечешь многое.

Линн затрусила прочь. Узнав о кровных узах, связывающих ее с травницей, Бекка всем нутром ощутила нечто странное — как будто по ее телу разливается приятная теплота. Ма сочла бы такое чувство чем-то близким к богохульству, ибо настоящая порядочная женщина, входя в дом своего мужа, оставляет все прежние узы родства и дружбы за порогом. Она никогда не оглядывается назад, никогда не упоминает об этих узах. Бекка же ощущала их скорее как благословение.

Линн приезжала и через месяц, и потом еще раз. И у нее всегда находилась минутка расспросить Бекку о том, что той удалось узнать новенького, а затем дополнить наблюдения девушки сокровищами собственного опыта и знаний. Она даже позволила Бекке положить ладошки на свое еще не родившееся дитя, чтоб ощутить его движения.

— Будто верхом скачет, должно быть, мальчик, — сказала Линн.

Бекка ощутила толчки крошечных ножек под тонкой кожей травницы, и это вызвало у нее улыбку.

— Какой сильный…

— Он и должен быть сильным. Когда-нибудь он станет альфом хутора Миролюбие. А за это ему придется немало побороться.

Бекка сняла ладони с живота Линн и опустила голову.

— И сил понадобится еще больше потом, — сказала она печально.

Линн обняла худенькие плечи девушки.

— С моим сыном все будет иначе. Я уж об этом сама позабочусь. Он будет добр. Будет добр ко всем юным, а не только к тем, кто сумеет убежать. На нашем старом хуторе убийств не было, и я слыхала, что и в других местах они вовсе не обязательны.

— Моя ма говорит иначе. — Бекка содрогнулась.

— Твоя ма думает, будто Имение Добродетель — это весь мир. Но мир меняется, Бекка. Вот погоди немножко, и ты сама убедишься, что он меняется прямо на глазах. А может, и сам мир увидит, как станете изменять его вы — ты и другие такие же молодые. — Линн снова прижала ладонь к животу и нежно улыбнулась. — И вот этот — тоже! Он обязательно внесет в мир что-то новое. И вы все будете изменять мир к лучшему.

Но не изменилось ничего. Линн родила девочку, а девочек на хуторе Миролюбие родилось уже слишком много, так что пустых колыбелек не осталось. И Линн на горьком опыте убедилась, что доброе отношение к ней Захарии имеет свои границы.

Бекка все еще безмолвно стояла посреди дороги. Стальные цепи памяти обвивали и сковывали ее лодыжки. Тихий голодный плач, доносившийся с холма, будто лезвием бритвы кромсал ее душу, заставляя ее кровоточить. Вот точно так же было и в ночь бдения, но тогда все ее помыслы были связаны с другим холмом — с Поминальным. Те хутора, которые совместно владели холмом, где сейчас исходило криком дитя Линн, так и не дали ему собственного имени. Имя придало бы ему большую реальность, о нем было бы труднее не вспоминать. Ведь вся суть этого безымянного места заключалась в том, что там оставляли нечто и уходили, стараясь ни о чем не вспоминать. Так было всегда, так будет всегда. А Поминальный холм — дело совсем другое. Поминальный холм — место поминовений. Бекка попыталась вздохнуть поглубже, и, хотя у нее заломило грудь, сил уйти не было — неподвижная и окаменевшая, как костяки, что покоятся в Поминальном холме, она не могла сдвинуться с места.

— Бекка?

Не имея сил повернуться, она все равно узнала этот голос.

— Джеми!..

Не вскрик, а вздох… но радость освобождения придала ему силу осанны. И вот Джеми уже в поле ее зрения — коса на плече, рубашка испещрена пятнами пота — признак нелегкого труда в поле. В его глазах Бекка читала собственную надежду на спасение.

— О Джеми! — Не думая ни о чем, она бросилась на грудь юноше.

— Нет, Бекка, нет… — Он мягко отстранил ее свободной рукой. — Дом совсем рядом, нас могут увидеть.

— А ты боишься?

— Ты уже почти взрослая женщина, и этого нам не простят. — Он говорил тихо, но за каждым словом стояла глубоко продуманная мысль. — Ты уже прошла через Перемену и бдение, а я ведь старше тебя. Так что это совсем не то, что было в наши детские годы. По обычаю нам не следовало бы быть тут вообще. Если б Пол узнал…

— Па ничего бы не сказал! — Бекка чувствовала свою правоту. — И если я взрослая женщина, то моя прямая обязанность дать тебе Поцелуй или Жест, когда ты этого попросишь. — А ее глаза молили: «Попроси…»

Джеми покачал головой, его черные волосы упали на глаза цвета доброго ржаного хлеба.

— Ты же знаешь, что это не то, что я захочу получить от тебя, когда придет время. — Он оглянулся на поле, где работали другие мужчины. — Лучше я пойду. Они тоже скоро отправятся домой.

Ее рука рванулась к нему, не отпуская.

— Джеми, любимый, меня томит жизнь в постоянном ожидании и неутоленном желании. — Ее лицо пылало, выдавая стыд перед собственными чересчур смелыми словами, хотя в сердце ее стыда не было и в помине. — То, что ты задумал… Откуда ты знаешь, что из этого хоть что-то получится? Чтобы добиться этого, чтобы стать альфом Праведного Пути…

— Только не Праведного Пути! — Его загорелое на полевой страде лицо выражало твердую уверенность в своей правоте. — Этому не бывать, Бекка. Хоть Пол мне и не отец, я никогда не выйду с ним на бой из-за этого хутора.

— Среди его кровных сыновей мало найдется столь чувствительных, как ты!

— Что ж, каждый свою борозду ведет по-своему. Ведь именно слово Пола спасло мне жизнь, когда меня принесли сюда с холма. А со мной он всегда обращался так, будто я один из его родных детей. Мир широк. Есть и другие хутора, и другие Имения, и всюду есть альфы, которые правят ими. Может, судьба сведет меня лицом к лицу даже с альфом того хутора, откуда меня выбросили подыхать. И если мне суждено стать твоим женихом и мужем, я обращу свой взор к одному из них, но если цена этому — смерть Пола, то я скорее откажусь от тебя.

Ее рука потянулась к его руке, пальцы их сплелись.

— Ты даже не подозреваешь, как мне радостно слышать твои слова! Хотя одновременно они ранят меня. Как мне хочется, чтоб мы опять стали маленькими! Ведь именно твоя доброта к малышне сделала тебя героем в моих глазах…

Джеми изобразил на лице печаль, притворившись, будто ее слова глубоко обидели его.

— А я-то думал, что это моя жуткая образина заставила тебя пожалеть меня, несчастного.

— Образина? Перестань дразнить меня, провокатор! — Бекка с силой сжала его пальцы. — Если ты — образина, то я — древняя старушонка!

Но он не хотел оставить за ней последнее слово:

— Ну-ну, Бекка, ты же знаешь, что женщина не смеет судить о том, как выглядит мужчина. Это в тебе говорит тщеславие!

— И ничего похожего! Это… — начала было Бекка, но спохватилась, поняв, что он просто подшучивает над ней. Его светящаяся радостью жизни душа и доброе сердце влекли ее к нему задолго до того, как она ощутила себя женщиной, жаждущей его, как жаждут мужчину. — О Джеми, если я не смогу стать твоей женой, я буду умолять па никогда не выдавать меня замуж.

Лицо Джеми осветилось широкой улыбкой.

— Такая прекрасная женщина и будет что-то вымаливать? Да и надежды на успех тут маловато, особенно учитывая, что Окончание Жатвы уже на носу. А все прочие альфы просто поубивают друг друга за одно лишь счастье поцеловать кромку твоего праздничного наряда!

— Наряда! — Бекка бросила разочарованный взгляд на себя и оправила простенькую коричневую юбку.

Джеми отбросил косу; она упала, срезая толстый слой дорожной пыли. Обеими руками он обхватил талию Бекки. И хоть он не сказал ни слова, она прочла в его глазах, что в эту секунду он видит ее во всей красе королевских нарядов. Она тесно прижалась к юноше, и даже острый запах мужского пота показался ей прекрасным.

— Пусть уйдет эта боль, Джеми, — шептала она, касаясь его щеки своей, — пусть уйдет наваждение, пусть уйдет тот призрак, что провожал меня домой с Поминального холма.

— Тебя преследует все та же галлюцинация, Бекка? — Его дыхание шевелило ее волосы, как летний ветерок колышет спелые колосья хлебов.

— Это больше, чем галлюцинация! — Что-то сжало ей горло, так что Бекка с трудом выдавливала из себя слова. — Галлюцинации не ходят за тобой, они не могут обретать форму. Галлюцинации не проникают в твой мозг и не нашептывают гадости. Вот слышишь, Джеми? — Она резко вскинула голову. Глаза — совсем безумные.

— А что я должен слышать? Ничего ведь не слышно.

— А плач на холме?

— Ш-ш-ш, Бекка! Ты же знаешь, это приносит боль, только если обращаешь на него внимание. А кроме того… слышишь — все тихо.

Так оно и было. Мяукающий надрывный плач прекратился. Может, ребенок уснул. Может…

Но Бекка яростно трясла головой.

— Он не молчит, он плачет, — стояла она на своем, — он все еще там, и он плачет, плачет… И он всегда будет там — этот плач… это жестокое бесконечное чувство голода… он всегда будет звучать во мне…

— Тише, тише, Бекка, — повторял Джеми, гладя ее волосы. И снова: — Успокойся, Бекка. Что бы с тобой там ни случилось в ночь бдения, все это всего лишь воображение. Лунные тени иногда выглядят так странно, а ветер — известный обманщик…

Бекка напрягла мышцы и вырвалась из рук Джеми. Ее взгляд был жесток и упрям, как у Пола, когда тот бывал особенно непреклонен.

— Я слышала, что слышала. Я видела, что видела!

На красивом лице Джеми возникло выражение жалости, но только на одно мгновение.

— Ты же знаешь, что тебе скажут, если услышат такие слова?

— Что я сумасшедшая, — опустила глаза Бекка.

— Но я-то знаю, что ты не такая! Знаю наверняка!

— Тогда скажи, кто я такая! — выкрикнула она, с вызовом глядя на него бешеными глазами. — Дебора?[1] Прорицательница?

— Знаешь, вот это-то они навряд ли скажут. А кроме того, видеть лица мертвых еще не значит прорицать.

— Эндорская колдунья[2] вызывала мертвых. — Бекка говорила медленно и уверенно. Она знала Священное Писание лучше всех своих родичей и даже лучше большинства старших жен Пола. — «Ворожеи не оставляй в живых».[3]

— Но ты же не вызывала мертвых, — сказал Джеми, все еще пытаясь воззвать к ее разуму, — они ведь сами пришли, по твоим словам. Это вовсе не колдовство, хоть в какую книгу ни погляди. Это просто морок.

— Морок? — Бекка произнесла это слово, будто не совсем понимая, что оно значит. — Ты хочешь сказать, что… что Сатана уловил меня?

— Не вижу другого объяснения. А нас учили, что мы можем победить дьявола и его порождения, которые он взращивает в наших умах. — Джеми потянулся за своей косой. — Ты самая сильная из всех женщин Праведного Пути, каких я знаю. Если Сатана свяжется с тобою, я ему не позавидую! Иди домой, моя славная Бекка! Давай-ка мы оба двинем туда.

Он оставил ее на дороге. Она долго стояла там и глядела вслед Джеми, пока он не превратился в тонкую тень, тающую в ослепительном солнечном сиянии. Джеми выбрал более короткую дорогу, которая должна была вывести его к дворовым постройкам фермы с другой стороны, чем та, по которой пойдет Бекка. Ее взгляд продолжал следить за Джеми, он льнул к нему, будто именно в Джеми заключалось ее единственное спасение от подступающего безумия. Чары истончались, вытягиваясь, как нить. Потом нить лопнула. Ребенок на холме опять заходился в крике.

Бекка пробежала бегом всю оставшуюся дорогу до дома, надеясь оставить за своими плечами этот мучительный звук. И только пробежав половину двора, она перестала слышать голодное хныканье младенца.

Переступив порог дома, Бекка постаралась загнать боль поглубже, чтобы ее лицо могло соревноваться в спокойствии с каменными лицами пожилых женщин, спешащих по своим домашним делам. Однако призрачный детский плач все еще эхом отдавался в ее ушах.

Свою мать Бекка отыскала в ткацкой. Хэтти подняла глаза от утка и сразу же прочла на лице дочери все, что мучило девушку.

— Все еще жива?

Бекка кивнула, и тут же из груди ее вырвались рыдания; она оказалась в объятиях матери, опускаясь на пол, чтоб зарыться лицом в ее пышные юбки. Хэтти, шепча что-то ласковое, пыталась успокоить свою младшенькую и осторожно гладила ее светлые волосы своими мозолистыми ладонями.

— Тише, тише, Бекка, — случайно повторила Хэтти слова Джеми, хотя сейчас они уже не обладали той успокоительной силой, которую имели всего лишь несколько минут назад. — Успокойся, девочка! Скоро придет твой па вместе с другими мужчинами, и если ты не осушишь глаза и не повеселеешь, он тут же поймет, что с тобой что-то неладно. Увидит тебя в таком виде и скажет, что ты все еще не годишься в женщины, и запретит тебе ехать на праздник Окончания Жатвы.

— Ну и пусть, не велика потеря! — пробормотала Бекка.

— Что такое?!

Бекка так резко вскинула голову, что руки Хэтти непроизвольно взметнулись, защищая ее огромный живот от импульсивных движений дочери:

— Я сказала, что не желаю ехать на праздник Окончания Жатвы.

— Ты уже взрослая женщина, и у тебя есть еще несколько месяцев до того, как ты окажешься в поре. Так почему бы тебе не поехать?

— Потому что не хочу. А если этого мало…

Хэтти воздела руки к небесам, надеясь призвать этим жестом свою дочь к спокойствию и заставить ее прекратить мятежные речи.

Бекка замолкла, но продолжала яростно сверкать глазами. Ей казалось, что она читает неодобрительные мысли матери: «Своенравная. Слишком много куражу. Да поможет ей Господин наш Царь найти такую семью, где излишнюю смелость не сочли бы за грех».

А про себя Бекка думала: «Да, ма, но смелость — это опора. Она скорее сломается, чем согнется. А ты хотела бы видеть меня совсем другой. Такой же твердокаменной, как ты? Такой же твердокаменной, как все другие? Твердой, как высохшая кость, чтоб ни слезинки не проронить по бедной малютке, умирающей там, на вершине холма? Такой, как Тали, которая обязана жизнью всех своих детей врачебному искусству Линн? Чтоб ни слезинки, ни слова, а только одно молчаливое любопытство — когда же умрет малышка? Вот что значит быть прочнее кости».

Тихо, но строго Хэтти сказала:

— Ты уже достигла возраста женщины, тебя осмотрели и нашли, что ты вполне готова к деторождению. Но ты не можешь найти мужа внутри этой семьи, и тебе это прекрасно известно.

Перед правотой материнских слов Бекка склонила голову; вся ее смелость была бессильна перед этой правдой.

— Я знаю.

Хэтти приподняла рукой подбородок дочери, заставив ее взглянуть себе в глаза. Глаза у Бекки были зеленые, настоящие глаза альфа; они наполняли душу Пола гордостью каждый раз, как он встречал взгляд таких же глаз других детей семьи хутора Праведный Путь.

— Бекка, ты славная девочка, — сказала Хэтти, и в ее голосе послышались странные просящие нотки. — Ты знаешь, что правильно и почему оно правильно, но ты вечно противостоишь… вечно воюешь с тем, чего победить нельзя и чему нельзя противиться. Кэйти сказала мне, что, кроме тебя, она не видит никого, кому могла бы доверить обучение малышни. Она говорит, что надеется — Пол отложит твое замужество до тех пор, пока нам не понадобится в семье свежая кровь, так что ты могла бы пока остаться в семье и руководить школой, когда у Кэйти не будет возможности заниматься ею.

Услышав слова матери, Бекка сразу же просветлела.

— Я не тороплюсь покинуть Праведный Путь, мама, — сказала она.

— Будешь ли ты торопиться или не будешь, зависит от того, как решит Пол, — напомнила ей мать. — Впрочем, и он, видимо, не торопится увидеть твою спину. — Под этими словами Хэтти явно проступала горечь. — Бунтарство и учение — они плохо совмещаются. Ты ведь так много знаешь, девочка, так почему же ты не хочешь понять, что изменить заведенный ход вещей не может ничто?

Так долго выдерживать взгляд чистых голубых глаз Хэтти Бекка не могла. «Детские глаза» — называли их. Очень немногим взрослым из этой семьи посчастливилось унаследовать такой цвет глаз, а их выражение было таким же прямым и доверчивым, как у новорожденного ребенка, принимающего мир таким, каков он есть, без вопросов и без попытки понять происходящее.

С Хэтти нельзя спорить.

— Прости, ма, — сказала Бекка, — я умоюсь холодной водой. Па никогда не догадается, что я плакала.

Бекка так ничего и не сказала матери о своем желании стать травницей, не упомянула она и своем тайном складе всевозможных лекарственных трав, который она устроила в никем не используемом закутке риги. А еще у нее была старинная книга — из тех драгоценнейших сердцу Кэйти редких книг, по которым та обучала детей; книга, в которой повествовалось о том, какие растения применяются и в каких именно целях. Многие картинки изображали листья и цветы, которых Бекка никогда в жизни не видела, но кое-какие ей были знакомы. Вот их она и собирала. Позже, когда наберется побольше, она намеревалась показать их Линн. Подумать только — запас для ее личной рабочей сумки травницы! Но всем этим Бекка не смела поделиться с матерью. Ей она сказала именно то, что хотела услышать Хэтти. Она была готова говорить что угодно, давать любые обещания, лишь бы не смотреть в эти глаза и не думать, не думать о новорожденных…

— Вот теперь я узнаю свою девочку, — сказала Хэтти, похлопав Бекку по руке и улыбаясь. — А сейчас беги и, когда приведешь себя в порядок, быстренько сбегай на кухню. Селена и Рэй готовят полдник, помоги нам Боже! Это ж чистый грех, во что они могут превратить достойную пищу! Поторопись, пока ее еще можно есть.

— Хорошо, мама! — Бекка склонила голову и, постаравшись избежать благословения, выскочила из дому. Хэтти же вздохнула и вернулась к узору на своем ткацком станке.

Снаружи царила тишина. Устойчивый ветерок тянул на запад, высокие облака ярко белели на фоне синего неба — дождя явно не ожидалось. Дым кухонного очага серой пеленой стлался почти горизонтально, застревая в сухих голых ветвях дуба, служивших главным источником лучины.

Бекка подставила лицо ветру и дала ему разрумянить своей прохладой ее щеки, чтобы никто не мог даже заподозрить, что она недавно плакала. Только после этого она решилась войти в кухню и предложить свою помощь.

Обстановка там была такая, будто Селена и Рэй готовятся к войне с Имением, а не к полднику. Все стояло вверх дном. Пять мальчишек носились с пронзительными воплями, вырывая из-под рук поварих всевозможную кухонную утварь с длинными ручками, заменявшую оружие в их игре. Пара подростков, еще слишком юных и тощих, чтоб отпустить их на полевые работы со взрослыми мужчинами, болталась тут же без всякого дела. Бекка знала — подразумевалось, будто они должны помогать поварихам, но у Селены и Рэй явно не хватало мозгов заставить их выполнять хоть какие-нибудь обязанности.

— Наверняка даже козлы для столов еще не расставлены, — пробормотала Бекка. Быстрый взгляд в буфетную, дверь в которую находилась за главной плитой, подтвердил ее опасения. Все тарелки были на месте, ни одна вырезанная из дерева миска не покинула полок, включая даже любимую обливную глиняную миску ее отца.

— Бекка! Благодарение Господу, ты пришла! Пудинг скоро… Прекрати это, Вилли! — Рыжая Рэй схватила самого рослого из подростков за ворот рубашки и рванула на себя как раз в ту минуту, когда он нацеливался стукнуть младшего мальчонку суповым черпаком. — Ты что — убить его хочешь?!

Вилли лишь ухмыльнулся во весь рот и вывернулся из ее рук. Его жертва пискнула и кинулась под защиту юбок Бекки, но Вилли такая защита не показалась слишком мощной. Однако Бекка быстрым движением спрятала малыша за спину и вырвала из пальцев Вилли железную рукоятку черпака. Другой рукой она выдрала Вилли за уши, да так неожиданно и с такой силой, что мальчишке понадобилось менее минуты на то, чтоб окончательно капитулировать и громко зареветь.

Пока Селена вопила на Бекку, обвиняя ее в избиении Вилли, последний вместе с Рэй грудью встал на ее защиту. В это время раздалось бульканье пудинга, который начал переливаться через край кастрюли, наполнив кухню вонью горелого сала.

Полдник в этот день подали на столы поздно. После молитвы, сделав первый глоток, трое или четверо молодых парней громко заявили, что поздно далеко не всегда лучше, чем никогда. Со своего места за женским столом Бекка с облегчением отметила, что среди недовольных не было Джеми. Она слишком хорошо знала, какова может быть реакция ее па на такие слова.

И братцу Тому тоже надо бы знать это. Он был старше всех и сидел по правую руку от отца, как то и полагалось по обычаю. Но сегодня эта честь ему мало помогла, когда он шутливо заметил:

— Есть такие вещи, которые, пожалуй, даже хуже голода…

Па вскочил со своего места во главе дощатого стола, установленного на скорую руку на козлах, и ударил Тома по лицу с такой силой, что тот слетел со скамейки.

— Встань! — ровным голосом произнес Пол. За женским столом Бекка и другие женщины, которые не были заняты обслуживанием, опустили глаза и уткнулись в свои тарелки и сделали вид, что ничего не видят и не слышат. — Встань, я кому говорю!

Бекка услышала, как что-то ворочается в густой пыли. Шевельнулась тень, замеченная лишь краем глаза. Она слышала тяжелое дыхание Тома. Все остальные затаили дыхание.

— Иди в могильник, сопляк!

— Па, я…

— Не теряй времени на пустые слова. И на извинения тоже, разве что у тебя есть какие-то, которые ты можешь принести самому Господу Богу. Убирайся в могильник. Молись, парень, и когда ты услышишь, как твоя мать колоколом зовет нас домой обедать, я хочу, чтоб ты уже был на дороге к хутору Миролюбие и спросил бы там мисс Линн. Скажешь ей, что пришел, чтобы совершить обряд в память ее ребенка, которого возлюбил Господин наш Царь. И ты совершишь этот обряд! А затем, когда все кончится, ты вернешься домой и поведаешь мне, есть ли что-то хуже, чем ходить голодным.

Бекка не поднимала глаз. Молчали все. Потом послышалось тихое:

— Хорошо, па.

Потом удаляющиеся шаги. Женщины наконец подняли глаза от своих тарелок.

— А где же наш Том? — спросила Кэйти с несколько излишней живостью. — Уж он-то никогда не пропустит трапезу!

Пол молча пожал плечами, продолжая спокойно пережевывать свою еду, а один из братьев Тома, сидевший чуть ниже опустевшего места, не говоря ни слова, переложил содержимое миски Тома в свою.

Ветер усиливался, переплетающиеся ветви мертвых деревьев над длинными столами громко скрипели. Бекку пробрал озноб. Она тупо уставилась в свою миску, изо всех сил понуждая себя подцепить ложкой кусок, прежде чем отец заметит и спросит, что с ней такое. У еды был ужасный вкус, но деваться было некуда.

После полдника мужчины снова ушли на поля, а женщины вернулись к своим делам. У Бекки оказалось немного свободного времени — особая привилегия юных женщин, которые прошли проверку в период Перемены, но еще не были востребованы. Это свободное время вообще-то не являлось свободным. Предполагалось, что оно будет посвящено каким-нибудь полезным и нужным делам — преимущественно шитью разных вещиц, пополнявших коробки с приданым. На это уходило все свободное время, которым располагали девушки.

Бекка не торопилась вытаскивать из своего ящика последнюю вышивку, чтобы добавить к ней несколько стежков. Некоторое время она болталась возле растопочного дуба, наблюдая, как другие женщины и ребятишки заканчивают уборку кухни. Она готова была делать все что угодно, а не просто пялить глаза на работающих, лишь бы оттянуть время возвращения к своему ящику с приданым. Однако стоило ей предложить свои услуги, как около нее возникла Хэтти.

— У нас достаточно рабочих рук, Бекка, чтоб заниматься такими делами. Иметь много слуг почти так же плохо, как иметь их слишком мало. Чего ты тянешь? Что, тебе нечем заняться, что ли? Праздник Окончания Жатвы не успеешь и мигнуть, как настанет, а я готова спорить на что угодно, что ты будешь первой из наших девушек, кто получит предложение. Да, сразу же, как начнутся танцы и ты покажешь свои хорошенькие ножки!

Осторожно (на случай, если кто-то из родичей мужского пола наблюдает за ними) Хэтти на дюйм приподняла оборку юбки Бекки, так что стала видна ее босая ступня — длинная, узкая и такая несказанно белая на фоне пыли, устилавшей ферму. Улыбаясь, Хэтти тут же опустила оборку.

— Откуда, скажи на милость, у тебя такая ножка… — задумчиво покачала она головой. — Городская ножка. Ножка для Коопа, точно как у твоего брата. У большинства наших ребят, кого забирает к себе Кооп, ноги такие, что только глянешь на них, сразу видно, откуда они. А вот у нашего Елеазара… Наверняка они там уже считают, что он прямо в Коопе и родился. Если он хорошо учится и привык там… — Взгляд Хэтти скользнул к восточной части горизонта. Много миль и много Имений лежало между Имением Добродетель и городом Коопа, с которым у этого Имения были постоянные торговые связи. Но Бекка знала, что ее мать видит там — за линией, разделяющей небо и землю, — лишь одно лицо и никакие проклятущие расстояния этому помешать не могут.

— Уж пора бы нам получить от него весточку, — сказала Хэтти. Сказала с тоской и одновременно с ноткой надежды, которая, правда, лишь еле-еле окрашивала ее слова. — Ведь прошло так много времени с тех пор, как я известила его через последних торгашей, которые проходили мимо нас, что я снова понесла.

— Должно быть, он занят, мама, — сказала Бекка и тихонько вложила пальцы в материнскую ладонь.

Это прикосновение разом пробудило Хэтти от грез и грустных мыслей. Она бросила на дочь суровый взгляд.

— И тебе бы следовало сделать то же самое! А не терять свободное время и не отрывать меня от дел! У меня на станке лежит кусок ткани, который я обязательно должна доделать сегодня же. Сию минуту бери вышивку и приходи с ней в ткацкую. Я хочу видеть, как продвигается твое шитье.

Бекка опустила голову.

— Хорошо, мама.

Теперь уж вывернуться не удастся. Хэтти никогда не просит, она отдает приказы. Бекка ощутила холод, сродни тому, что приносит ветер, дующий со снежных горных вершин. За шитьем надо было бежать в общую девичью спальню, а значит — мимо Поминального холма.