Псалмы Ирода

20

Он двигался с бесшумной грацией, подобной которой Бекка не видела еще ни в одном человеке, даже в Джеми. Его глаза пронизывали темноту так, будто обладали внутренними источниками света. Сначала Бекка просто испугалась, видя, с какой легкостью и быстротой он шагает по пересеченной и неизвестной ему местности, продолжая держать на руках Шифру. Бекка же, карабкаясь за ним и оступаясь, задыхалась, будто в горле у нее стоял комок чего-то твердого, что нужно было раскусывать зубами, чтобы проглотить.

Он так и не отдал ей Шифры. Даже когда они перевалили через вершину холма и оказались среди старых мертвых яблоневых деревьев, чьи ветви тянули к ним сухие пальцы голодных старух. Тут он остановился и огляделся, ища что-то, но и тогда продолжал крепко прижимать к себе девочку.

Они все еще слышали стоны и вопли Адонайи, хотя на таком расстоянии звуки казались какими-то водянистыми — вроде размазанной по тарелке жидкой овсяной кашки. Воздух среди мертвых стволов был неподвижен, и ветра, который мог бы донести до Бекки эти крики боли в их полном звучании, не было и в помине. Бекка напрягала слух, чтобы не потерять ни единой крошки страданий Адонайи в ночной темноте. Это доставляло ей истинное наслаждение.

— Ага, вот она, там и лежит, где я ее оставил. — Мужчина переложил Шифру с одной руки на другую и нагнулся, чтобы просунуть руку с ружьем в широкую кожаную лямку. Квадратная красная канистра, значительно больше фляжки, ударила его по бедру, когда он выпрямился.

Бекка узнала запах; впервые она почувствовала его, когда па разрешил ей покататься на большой жатке-сноповязалке. Весь сарай, где держали эту драгоценную машину, пропах тем же, чем и канистра мужчины. Теперь она вспомнила и эту емкость — видела, как ее родичи-мужчины грузили множество таких канистр в один из хуторских фургонов, когда собирались домой после праздника Окончания Жатвы. Канистры потом скрылись под брезентом, но их запах долго держался в холодном осеннем воздухе.

— Ты украл это! — крикнула она, показывая на тяжела покачивающуюся канистру, и тут же, как только эти слова сорвались с ее языка, пожалела, что не откусила его до того. Глупо швырять обвинения человеку, который обладает такими преимуществами перед ней. О, как плохо быть женщиной, которая хоть раз вырвалась из узды! Она уже никогда не наденет ее снова, хотя бы для того, чтобы держать язык за зубами в присутствии мужчин.

К ее удивлению, мужчина казался скорее пристыженным, чем рассерженным. Лунного света было больше чем достаточно, чтобы увидеть, как он съежился.

— Но ведь тут совсем его немножко, мисси. Всего одна жалкая баночка. А мы его хорошо обменяем. Знаете, торговля, она идет по кругу, по кругу; так, во всяком случае, мне объяснял Мол. Впрочем, то, что я видел сам, тоже это подтверждает. Через некоторое время она вернется в ваш хутор или мы принесем вам взамен что-то, в чем вы нуждаетесь куда больше, чем в этом пустяке. Кто знает? — Его голос дрожал, в нем не чувствовалось особой уверенности. — Мисси, вы же не станете держать на меня зло из-за этого?

Бекка не видела ничего забавного в жестокой насмешливости незнакомца. Она затаит на него зло? Как будто это имеет значение! Конечно, у нее есть револьвер, но он тоже вооружен и знает, как пользоваться своим оружием. И Шифра у него в руках. Все преимущества у него. Так какой же смысл ему говорить с ней так робко и мягко?

Разве что он кое-что унюхал. Разумеется, дорога уничтожает запах женщины, у которой кончается течка и появляются крови. Но есть мужчины, которые не обращают внимания на такие сантименты и которые считают нормальным предъявить права на принимающую женщину, даже если она совсем близка к тому, чтобы перестать быть принимающей.

«А ворье и вообще не делает никаких различий!»

Мысль, нашептанная Червем, вызвала головокружение. Тоскливое болезненное ощущение в животе было сейчас куда сильнее, чем оно бывало обычно перед прекращением течки. Тряпка, засунутая между ногами, ощущалась как набрякший и неудобный груз. Все домашние наставления Хэтти снова промелькнули в уме Бекки, настоятельно требуя, чтобы она нашла местечко, где можно как следует привести себя в порядок. Глухой смех, зазвучавший у нее в голове, прогнал эти барские замашки далеко-далеко.

Мужчина все еще смотрел на Бекку, но не так, как обычно смотрит мужчина на принимающую женщину. В глазах не было похоти, которая Бекке была прекрасно знакома. Этот человек казался ей все более и более загадочным. Ей чудилось, что она как бы вышла из собственного тела и слышит со стороны, как ее губы выговаривают сбивчивые невразумительные уверения, смывающие с лица мужчины выражение неуверенности.

— Спасибо, мисси, — сказал он, и в этих словах действительно прозвучала признательность. Ничего не добавив, он повернулся и зашагал на восток, скользя меж стволов погибших от голода яблонь.

— Подождите! Куда вы идете? — Бекка ухватилась за ту руку, которая как в люльке держала Шифру. Девочка тихо постанывала. Скоро она закричит или от боли в изуродованной ноге, или от голода, или потому что мокрая, или от холода. Бекка вцепилась в полу мягкой кожаной куртки незнакомца. — Отдайте мне ее!

Его широкое загорелое лицо было спокойно, как вода в глубоком колодце.

— Будет лучше, если по той местности, которую нам предстоит пересечь сегодня ночью, ее понесу я, мисси. Нам придется идти быстро, особенно если нас начнут преследовать. Я могу сражаться, но только Богу известно, сколько хуторян выйдет охотиться на нас, когда тому парню удастся поднять тревогу. Я хочу, чтобы мои братья были рядом со мной, если врагов окажется слишком много. — Он приподнял ребенка чуть выше и улыбнулся маленькому похудевшему личику. — А кроме того, я думаю, что вскоре кое-кто проголодается. Там, куда мы идем, найдется, чем ее покормить. — Его губы сжались, а глаза утратили блеск. — А еще мы там найдем то, чем полечить ее раны, пока не стало слишком поздно.

Его глаза все время перебегали с Шифры на Бекку, и в них было то холодное, суровое, оценивающее выражение, которое много раз мерещилось Бекке, когда она представляла, что сам Господь смотрит на ее дрожащую душу в Судный День. Под этим взглядом дыхание, несущее слова, прерывалось еще в горле, превращаясь в тоскливые безмолвные вздохи. Незнакомец знал, кто оставил ребенка на том жутком холме. Какое-то проклятое ухищрение позволило ему установить это. Теперь настала ее очередь, заикаясь, бормотать объяснения и оправдания.

— Пожалуйста… мистер… малышка… у меня не было выбора. Это я оставила ее на холме, но я не могла поступить иначе. Ни в одном другом известном мне месте она не была бы в безопасности. Шифра — моя сестра, полная сестра, а не просто родич. Наш па был альфом Праведного Пути, и его убил, предательски убил тот, кто остался там… — и она показала куда-то за спину, на поле, где она бросила Адонайю лежать в одиночестве. — После того, как наш па погиб, пришло время Чистки…

— Не смей говорить мне об этом! — Он рассек воздух длинным стволом ружья, как бы обрезая дальнейший разговор. — Там, откуда я родом, мы много чего слыхали о хуторских делах. И, да поможет вам Бог, эти рассказы верны.

Он поглядел на Бекку с такой жалостью, что она почувствовала, как где-то внутри у нее закипает возмущение. Выражение на лице незнакомца было то же самое, которое всегда возникало на лицах жен па, когда они говорили о Голодных Годах и о людях, невежественных до такой степени, что они не вняли пророкам Господина нашего Царя, когда те пришли, а обратились со своими чахнущими семьями к новым законам и обычаям, что и привело их к гибели.

Только невежество, убийственное невежество и могло вызвать на лице другого человека выражение столь глубокой жалости. И он осмелился смотреть на нее вот так!

— Мистер, я не знаю, кто вы такой или откуда вы взялись, но на вашем месте я бы сначала сверила все те сказки, которые вы слыхали, с тем, что есть на самом деле.

Незнакомец только головой покачал.

— Зовут меня Гилбером Ливи. Там, откуда я пришел, у нас побывало немало народу, так что нам рассказывали о жизни на хуторах. — Он произнес слово «хутора» так, что оно прозвучало как грязное ругательство. — Я сын священника. Я не могу даже слушать о таких грязных делах, не осквернив себя, а один Бог знает, найду ли я по эту сторону города место, где смогу по-настоящему очиститься.

Город! Это слово заставило Бекку так резко повернуть голову, будто что-то-хлестнуло ее по лицу. Множество вопросов зашевелилось у нее на языке, но прежде чем она успела задать хотя бы один, мужчина взглянул на беспокойно копошащегося ребенка.

— Она — вот что сейчас главное, — сказал он с такой нежностью, что сердце Бекки еще сильнее, чем всегда, потянулось к девочке. Теперь, когда он снова двинулся в ночь, уже и речи не было, чтобы отобрать у него ребенка.

Их не преследовали. А если и преследовали, то Бекка ничего не слышала. Она старалась занять мозг дорогой, а глаза — зрелищем широкой спины Гилбера. Яблони вскоре остались позади, земля на какое-то время стала ровной и пустой, а потом они через поле вошли в заросли худосочного сосняка. Бекка не имела ни малейшего представления ни о том, где они находятся, ни о том, где лежит ближайший хутор. Небо могло ей дать некоторые указания насчет того, в каком направлении они идут, но, оказавшись под покровом колючих ветвей, она не могла видеть звезды.

Шифра начала плакать. Гилбер бормотал что-то на детском лепечущем языке, но результата это не давало. Ребенок уже не поддавался на пустые уговоры. Шифра издавала громкий ритмичный вопль, в котором скорее звучала злость, чем какая-нибудь конкретная нужда. Бекка слышала, как Гилбер несколько раз выругался — брань относилась к незадаче, к хуторянам, к глупости, к потере времени, даже к самой Бекке… но только не к малышке.

И тут Бекка увидела огонь костра.

— Ребенок? — Человек, сидевший ближе всех к костру, посмотрел так, будто не знал, как поступить — захохотать или выругаться. Языки пламени и тени превращали его покрытое шрамами лицо в какую-то гротескную маску. Бекка держала руки сложенными, а голову опущенной, хотя в сердце была странная пустота: все хранившиеся там молитвы были уже произнесены. Что бы ни сказал этот человек, все было для нее и для Шифры жизненно важным. Она услыхала смешок — более сухой, чем треск хвороста в огне, и вопрос: «Чего тебе, Гилбер, взбрело в голову тащить сюда эту парочку?»

Гилбер сначала, похоже, не расслышал вопроса. Он поздоровался с этим пожилым человеком — его звали Мол — довольно почтительно, но потом все выглядело так, будто Гилбер по какой-то причине очень экономно расходует свой запас слов. Первое, что он сделал, когда они вошли в круг света костра, это зачерпнул ложку чего-то серого и мучнистого из горшка, стоявшего на угольях, бросил эту массу в другой горшочек, долил туда воды из фляжки, размешал и сунул ложку жидкой кашеобразной массы в рот Шифры. Малышка с жадностью начала глотать и быстро успокоилась. Никто из сидевших у костра не сказал ни слова и не шевельнул пальцем, чтоб остановить Гилбера.

Теперь Шифра лежала на спинке возле костра, издавая тихие звуки, будто родниковая вода омывала камень. Гилбер развязал пеленку, и губы его побелели, когда он разглядел ее изуродованную ножку. Мол наклонился так близко, как это можно было сделать, не вставая, и издал какой-то звук, выражавший сочувствие.

— У нас осталось немного мази Райана, если ты считаешь, что от нее будет толк. А чистые тряпки найдутся в мешке у Яйузи.

Гилбер кивнул, принимая предложение:

— Мне еще понадобится вода посвежее той, что у меня во фляжке. А мазь сэкономим.

— Что-нибудь из твоих горских порошков? — Мол рассмеялся от всей души, так что Бекка увидела пеньки сломанных зубов, окаймлявшие его челюсти. Те немногочисленные зубы, которые остались целы — и как это им удалось, — были удивительно чисты: белые, как диск луны. — Валяй, доставай их и возьми сколько надо воды из кувшина. Корп нашел хороший родник, пока ты отсутствовал, чтоб рекрутировать нам этих двух мощных бойцов. Иди, сказал я. Я пригляжу за этим… Это кто? Стригунок или кобылка? — Он указал на ребенка.

Слабая улыбка подняла угол рта Гилбера:

— Я-то думал, что такие вещи всем известны, но если ты нуждаешься в моей помощи, чтоб разобраться, хотя ты вроде бы и не слепой, то…

Мол фыркнул. Когда Гилбер отправился за нужными ему вещами, пожилой мужчина придвинулся поближе к Шифре и осторожно приподнял угол пеленки, все еще прикрывавшей бедра малышки.

— Это девочка! — Резкий окрик Бекки подействовал, как если бы она ударила Мола по руке. Он мгновенно выронил ткань из пальцев. Бекка же упала на колени и переложила жалкие тряпочки так, чтобы ни один из сидевших вокруг костра мужчин не увидел срамного места ребенка.

— Я нечаянно, — сказал Мол. — Извини. — Мягкость его тона поразила Бекку — еще один шок от несоответствия действительности всему, что она слыхала о бандах ворья. — Я бы прямо у тебя спросил, но только ты и двух слов не сказала с тех пор, как Гилбер привел сюда вас обеих.

— Мы уж думали, что ты просто идиотка, — вмешался в разговор долговязый юноша. Он был похож на брата Бекки Тома, только Том был куда изящнее и очень гибок — мог гнуться, как воск в куске сота.

Человек, сидевший рядом с юношей, крепко ударил его, сбив мальчишку на землю, так что тот едва не попал в угли костра.

— Сам ты идиот, раз говоришь этакое, хоть прекрасно видишь, что она не такая. Побойся Бога, Сарджи, неужели нам снова придется обучать тебя хорошим манерам?

Юноша поднялся с земли, что-то бормоча. В неразборчивой мешанине слов, возможно, были и извинения.

Вернулся Гилбер, неся небольшую деревянную чашку, стенки которой сверкали в свете костра как полированные. Он присел возле Шифры и вынул из-за пояса небольшую коричневую трубочку. Она затрещала в его пальцах, когда он снял крышечку, закрывавшую конец трубки, и осторожно высыпал в чашку щепотку порошка. Света было мало, и Бекка так и не разобрала, какого цвета был порошок. Впрочем, по правде говоря, даже если б она это и углядела, все равно бы ничего не изменилось. Однако на всякий случай она придвинулась ближе. Темные, зловещие вопросы рождались у нее — ее Червь, эта сатанинская шепчущая тень ее собственного «я», — заставлял ее опасаться Гилбера, будто у него были не руки, а когтистые лапы, готовые вцепиться в тельце Шифры.

— Что это такое? — спросила она.

Тот продолжал действовать так, будто не слыхал ее вопроса. Все его внимание было отдано порошку, чашке и ребенку. Из угла рта высунулся кончик языка. Она вспомнила, что такая же привычка была и у Джеми, когда его внимание полностью переключалось на что-то, не имевшее отношения к Бекке.

«Джеми ушел далеко-далеко, — шептал Червь. — Интересно, встретится ли с ним па на той длинной дороге?»

Бекка плотно зажмурилась, заставляя любимые призраки, обитающие в ее сердце, уйти прочь, чтобы полностью отдать внимание тому, что делал Гилбер.

Она сидела так близко к нему, что различала даже его запах — не тот запах мыла после мытья или рабочего пота, как у ее взрослых родичей-мужчин или других хуторян, и не кислый и прогорклый, как у товарищей Гилбера — Мола, Сарджи и остальных, — а свежий запах диких растений. Было похоже, что сосновые заросли проникли под кожу Гилбера и остались там, и чистое, сладкое, пахучее дыхание деревьев стало составной частью его тела. Пока он колдовал над порошком и чашкой, этот запах вытеснил из головы Бекки все остальное и стал парить над ней, как крылья ветра, дующего с ледяных вершин, вызывая головокружение.

Женское Знание утверждает, что мужчины могут отличать принимающую женщину по одному ее запаху, удивляясь, размышляла Бекка. Может, и тут то же самое? Может здесь, в этой дикой глуши, зародились еще какие-нибудь чудища? Мужчины, у которых бывает течка и они становятся принимающими?

Пульс Бекки бился так сильно, что она даже не заметила, что Гилбер ей что-то ответил и в свою очередь спросил о чем-то.

— Извините, что вы…

— Я спросил, нет ли у хуторян каких-то слов, которые они говорят над ранами, чтоб те быстрее заживали, мисси?

— Слов?

— Ну, знаете, вроде ворожбы…

— Господи Боже мой! — Бекка вскинула руку к горлу, чтобы заглушить ужас, рожденный словами Гилбера. И с какой невинностью он их произнес! Как будто это дело общеизвестное в тех местах, откуда он пришел, и что хуторяне, они… они…

— Ты соображаешь, что говоришь, Гилбер? — Тот юноша — Сарджи — опустился возле них на корточки, хоть его и не звали, и слегка ударил Гилбера по руке. Чашка с водой дрогнула, но не пролилась. — Видно, твой народ и в самом деле живет на полпути к краю света, это уж точно. Подумать, что хуторяне занимаются ворожбой?! Ха! Это преступление, за которое тебя сразу предадут смерти, как только почуют у тебя на губах запах этих слов — ворожба или колдовство. — Он улыбнулся, показав Бекке целый рот зубов, находящихся в еще худшем состоянии, чем зубы Мола. — Вам, миз, надо привыкать пропускать мимо ушей большую часть того, что он болтает. Он ведь не вырос на хуторе, как некоторые из нас, и Господин наш… Господь знает, что он и не из Приграничья…

— А ты, значит, родился на хуторе? — Вопрос вылетел у Бекки раньше, чем дух Хэтти успел появиться и предать поношению столь неприличное для женщины нахальство.

— Я? А то как же! И я, и Корп, и Лу — вон тот рябой, что у костра с другой стороны. Возможно, в этой скадре есть и еще ребята, что родились на хуторах, но они тут служат уже так давно, что потеряли хуторской запах и снова получили имя.

Бекка покачала головой:

— Я не поняла.

— Прошу прощения, миз, но и не вашего ума это дело.

Сарджи сказал это просто и с улыбкой, как человек, всего лишь излагающий общеизвестный факт, который только остолоп может оспорить. Это не было оскорбление. Червь прямо взвыл от восхищения, а тень Хэтти застонала от стыда, когда Бекка швырнула ему в ответ:

— Это почему такое? У тебя же в голове нет и половины того, что я узнала уже давно. Знаешь ли ты что-нибудь о науке траволечения? Умеешь ли читать? Писать? Можешь ли принять роды? Мое дело — стараться понять все, что можно, во всяком случае, пытаться этого достичь. Если у тебя просто не хватает мозгов, чтоб объяснить что-то, то ты так и скажи, а не пытайся свалить вину на мою неспособность понимать.

— Ого! — Мол, сидевший у огня на своем обычном месте, расхохотался и с силой хлопнул ладонями по коленям. — Вот какой опасный язык у девчонки, Сарджи! Ежели его наточить по краям, так она уж точно откромсает у тебя яйца сегодня ночью. Я б на твоем месте пропустил свою очередь.

— Точно, Сарджи, — подхватил подначку рябой Лу. — Обменяй свою очередь на лишний кусок солонины, а свое имущество лучше побереги — оно все равно завянет, когда она за него ухватится.

Другие мужчины тоже подключились, безжалостно высмеивая Сарджи и все как один советуя ему держаться потом от Бекки подальше.

Потом…

Бекка невольно съежилась. Это слово было как ледяное лезвие, вонзившееся ей между грудями. Нет смысла притворяться, что она не слышала. Она уронила голову на грудь и крепко сжала колени, молясь изо всех сил, чтобы и это слово, и все ему подобные испарились и исчезли; при этом она ясно понимала, что все они останутся с нею.

Да, Знание не лгало. Мягкие речи и постоянная доброжелательность этих мужчин на время усыпили ее бдительность. Теперь, когда фальшивая соска высохла, осталась неприкрытая правда. Понимание того, что последует за знакомством с ворьем, теперь дошло до нее, как оно дошло бы до любой другой злополучной женщины. Не так резко, не так ужасно, но все равно все произойдет так, как сказано, и расплата будет страшной.

«…Умирала долго…»

Даже крови, и те им не помеха. Она знала, что двери ее матки открыты, а потому, возможно, у нее есть какой-то шанс выжить, но все равно ее ждал кошмар — вон они сидят, спокойно, выжидая своей очереди, чтоб познать ее. А что было бы, если б с ней произошло то же, что происходит с большинством принимающих женщин, получивших мужское семя? Если б она забеременела, то какое чудовище родилось бы — ребенок, зачатый столькими отцами? Судорога пробежала по ее телу, и Бекка еще глубже спряталась под защиту темноты.

Только раз она немного приподняла лицо, чтоб бросить взгляд на Шифру. К этому времени Сарджи уже перешел на другую сторону костра. Гилбер кончил возиться с ножкой Шифры и теперь укачивал малышку, прижимая ее к своей украшенной бахромой куртке. Он улыбнулся довольной и гордой улыбкой матери в ответ на смех ребенка, пускающего пузыри. Сейчас, когда он держал девочку на руках, Бекка для него все равно что не существовала.

Жизнь за жизнь, подумала Бекка. Моя жизнь в обмен на твою, Шифра. О Богоматерь, дай моей девочке силу завладеть сердцем Гилбера Ливи! И тогда, если я умру, он заменит ей меня. Пусть Господь дарует мне эту милость.

«Бог помогает тем, кто сам себе помогает, — шепнул Червь ей в самое ухо и тут же напомнил об уроках, которые жены па давали девушкам перед праздником Окончания Жатвы. — Есть способы послать мужчину по тому пути, который ты предпочитаешь сама. Если ты еще будешь жива, когда подойдет очередь Гилбера, то сделай так, чтоб вверить ему судьбу Шифры».

«Если я выживу, я сделаю это, да ниспошлет мне Господь силу, и волю, и смелость…

Бекка все еще была погружена в молитвы, когда Мол похлопал ее по плечу, сказав:

— Корп говорит, что приготовил для вас, миз, уютненькое местечко. Идем со мной. Время.