Псалмы Ирода

24

— Да не убьет же он тебя, — поддразнивал Гилбер, протягивая Бекке листик.

Бекка сидела на корточках, с подозрением рассматривая зубчатые края листа. Он совсем не походил на то, что ей приходилось видеть дома.

— Что это такое? — спросила осторожно.

— Думаешь, я тебя отравить хочу? — расхохотался Гилбер. — Столько времени мы с ней одни в пути, я ей ни разу грубого слова не сказал, ни разу не оскорбил ее права на уединение, а она все еще не верит мне, — обратился он к обступившим их деревьям.

По правде говоря, она ему действительно не доверяла. Думая о прошлом, она с большим трудом могла припомнить человека или поступок, которым она могла бы доверять. Вещи, казавшиеся ей надежными, как земля под ногами, вдруг разлетались на куски, как стекло, так что ей приходилось ступать босиком по блестящим острым, как нож, осколкам, и это было похоже на спуск в самый что ни на есть всамделишный ад.

«Город, — думала она. — Вот там я всегда буду знать, где правда, где ложь. Горожане, они все расставят по местам, и тогда…»

А что тогда? Эта мысль была, как туннель, ведущий в ночь. И у нее не хватало мужества дойти до его конца. Лучше мысленно вернуться к настоящему и к этому листику сорной травы, который Гилбер хотел засунуть ей в рот.

— Я только хочу знать, как ты называешь его. — Она сложила руки, демонстрируя решительное и упрямое неприятие. — И пробовать не стану, пока не скажешь.

— Ты полагаешь, что одно название вещи доказывает ее полезность?

— Оно делает ее знакомой, и для меня этого достаточно.

Гилбер с видом отчаяния закатил глаза и, откусив большой кусок пилообразного листа, стал жевать его с видимым удовольствием.

— Львиный зуб, — сказал он. — Листья одуванчика, насколько мне известно, никогда и никого еще не убивали. Дома моя мама посылала нас собирать их бушелями. Да они к тому же и вкусные… Впрочем, если ты предпочитаешь жевать пересохший хлеб до самого океана…

Бекка выхватила у него из рук остаток листа и храбро сунула его в рот. И тут же поняла, что только ради того, чтобы изгнать изо рта его вкус, она готова питаться застревающим в горле сухим черным хлебом Виджи аж до Судного Дня. Все что угодно, лишь бы избавиться от этого вкуса! И все что угодно, лишь бы стереть это выражение насмешливого превосходства с лица Гилбера Ливи.

Все что угодно, только не эта горечь, от которой ее щеки втянуло внутрь, а рот наполнился слюной. Вкус этого львиного зуба был горше самого горчайшего греха! Она сжала губы, но щеки ее распирало от полуразжеванной зеленой массы. Гилбер закусил губу, чтоб удержаться от смеха. Она выплюнула бы эту гадость прямо ему на сапоги, если бы хитрый огонек в его глазах не говорил ей, что он ждет от нее именно этого.

Да будь она проклята навеки, если доставит этому полумужчине такое удовольствие! Еще раз двинув челюстями, она протолкнула всю эту мерзейшую массу в желудок.

— Вот и умница! — Гилбер похлопал ее по коленке, будто поздравлял с чем-то. — А ведь неплохо, а? Конечно, листья эти вкуснее, если их сварить… во всяком случае, в это время года. Теперь я припоминаю, что моя мать никогда не делала из них салат, кроме как весной.

Бекка вытерла все еще влажный от слюны рот тыльной стороной ладони.

— Я когда-нибудь убью тебя, Гилбер Ливи!

— Значит, ты практиковалась и теперь стреляешь лучше?

— Ты же знаешь, что нет.

Его провоцирующая усмешка исчезла так же быстро, как вспугнутая пичуга.

— А может, и следовало бы…

— Каким это образом? — поинтересовалась она. — Патронов у меня мало. Когда они кончатся, то где я возьму новые, пока мы не доберемся до города?

— Если ты думаешь, что они там сразу же преподнесут тебе коробку патронов, то… — Продолжение его слов звучало как неясное бормотание.

Бекка пощупала узел, завязанный на подоле одной из юбок, где сейчас покоился револьвер.

— Вероятно, надо было отдать его тебе, — сказала она, стараясь, чтобы голос не выдал сомнений, обуревающих ее. — Ты хоть стрелять из него умеешь, так, чтобы попадать в цель.

— У меня уже есть собственное оружие, и этого достаточно для любого мужчины. Так что твое пусть останется при тебе. — Он даже не подозревал, как обрадовали Бекку его слова. — Хоть ты и не сумеешь им хорошо распорядиться, зато знаешь, что за штука — отдача. Наверняка ты с ним управишься лучше, если будешь защищаться на близком расстоянии.

— Думаешь, я сумею?

— А почему бы и нет? На тебя не похоже, чтобы ты кинулась с визгом бежать, услыхав револьверный выстрел. — Тень прежней улыбки приподняла уголки его губ; — Хотелось бы мне познакомить тебя с моей матерью. В тебе хватит мужества, чтоб она воспитала из тебя настоящего бойца.

— Твоя мать тренирует бойцов? — Бекке показалось, что вот сейчас Гилбер Ливи расскажет ей, что в тех местах, откуда он явился, мужчины рожают детей. И она ему поверит. Кем бы он ни был, но он не настоящий мужчина. За многие дни, проведенные ими в пути, он ни разу не попросил у нее ни Поцелуя, ни Жеста. Может, это потому, что он, по его словам, сын священника, а может, с ним случилось что-то непоправимое. Она все же надеялась, что это не так.

— Там, откуда я родом, все обучаются защищать себя, — сказал он. — Не все делают это ружьями — их у нас очень мало и боеприпасов — тоже. Но раз уж мы выбрали свой образ жизни, никому из ваших не придется считать нас легкой добычей.

Бекке показалось, что она понимает:

— Войны из-за земли обычно случаются между соседями. И мне очень жаль, что они все еще бывают в ваших краях.

— Нет, наши земли никому не нужны, — ответил Гилбер. — Никто, кроме нас, в этих горах жить не захочет. — Он оглянулся назад, на тропу, по которой они пришли. За полосой деревьев солнце уже склонялось к западу. — Кроме умения обращаться с оружием, Бекка, есть многое, чему тебе следовало бы поучиться. Моя мать учит детей нашего племени тому, чтобы каждый мог выжить, если он останется совсем один. Вот что ты станешь делать, если что-нибудь приключится со мной?

— Ничего с тобой не приключится.

Бекка говорила со свойственным ей ослиным упрямством, но страх уже пропитывал ее голос — он дрожал.

— Так в чем же дело? Почему ты боишься овладеть лесным знанием?

Бекка вспыхнула:

— Я никаких знаний не испугаюсь!

Гилбер потянулся за кожаной сумкой, висевшей у него на боку, и высыпал горсть странно выглядевших растительных огрызков, чтобы Бекка могла их хорошенько разглядеть.

— Ты говорила мне, что училась траволечению, так что готов спорить, ты многое знаешь о лекарствах. Однако беда в том, что не все, что хорошо для тела снаружи, годится и для желудка.

— Я немного знаю и о том, как готовить разные чаи, отвары…

— Если ты попытаешься заменить еду твоим чаем, то в брюхе у тебя засвистит ветер! — Гилбер явно не собирался обижать ее. — Вот погляди-ка на это. — Он показал на листья, стебли, корни и кожистые пластинки грибов. — Все это я собрал сегодня днем. Это только образцы, но я знаю места, где растут еще такие же. Их можно есть. Если мы будем идти и дальше так же, обходя хутора, запасы Виджи кончатся задолго до того, как мы дойдем до берега. Я знаю, как можно прожить на таких вот дарах леса, но мне было бы спокойнее, если б и ты знала о них. Я вовсе не думаю, что со мной произойдет несчастный случай… Мои дела в городе слишком важны для моего народа в горах… и все же, на всякий случай…

— Ничего с тобой не случится, Гилбер, — повторила Бекка, стараясь превратить свои слова в заговор, отгоняющий зло. — Но если тебе будет так спокойнее, то учи меня.

— Если говорить правду, мне будет не только спокойнее, — признался он. — Земли, по которым мы пойдем уже завтра, очень скудны. Если мы оба будем знать, что съедобно, а что — нет, мы сможем в этом лесу собрать столько еды, что обеспечим себя до будущего шаббита, а большую часть того, что нам дал Виджи, оставим как неприкосновенный запас.

Когда Гилбер упомянул о завтрашнем марше, Бекку пробрал озноб. Гилбер принял эту дрожь за дрожь от холода. Он взял длинную палку и разворошил маленький костер, который развел на месте их стоянки. Это была последняя роскошь, которую они могли себе позволить, и оба хорошо это знали. Следующий переход будет проходить по безлесным местам — по пустошам, где разрушение почвы, вызвавшее впоследствии Голодные Годы, было особенно сильным. Земля там, по словам Гилбера, умерла. Зерновые там расти не могли, да и дикая растительность — тоже. Правда, земля теперь не была и совсем голой — уж больно много лет прошло, — однако все, что росло на этой изуродованной земле, было как лишаи на трупе.

Огонь, разведенный в пустошах, мог бы стать маяком для любого хуторянина, чьи глаза случайно глянули бы в том направлении. После того, что Бекка сделала Адонайе, нельзя было рисковать ничем, что могло привлечь к ним внимание и отдать Бекку в руки любого альфа. Дьяволица — так в присутствии мужчин ее звали другие женщины, но кто знает, может, в глубине своих сердец они ее превозносили? Ни один альф не мог спать спокойно под собственной крышей, пока рассказы о ее деяниях шуршат над сжатыми полями и передаются от одной женщины, сидящей у камина, к другой. Бекка присвоила себе право решать, тогда как Мужской Обычай утверждал, что она лишена права на выбор. Безумная обладательница каменного сердца, живущая у Виджи, показала, как далеко может зайти женщина, чтобы вернуть себе право решать и обладать выбором, хотя бы в мелочах. Бекка противопоставила себя новому альфу хутора, сказала ему «нет!» и всадила ему в глаза два острых и тонких стальных зуба в подтверждение своих слов. Она сделала то, о чем многие женщины лишь мечтают, выполняя непосильную работу, рожая детей и видя, как этих детей у них отбирают по воле альфа. Бекка стала легендой.

Но если легенду изловят и покажут, какого цвета ее кровь и как громко хрустят ее кости, тогда…

Бекка целиком отдалась уроку Гилбера. Это отвлекало ее от мыслей о том, что все еще разделяло ее и город с его правосудием.

— Ну, эти я хорошо знаю, — сказала Бекка, беря в руку маленькие, похожие на бутончики грибы. — Кэйти клала их иногда в похлебку.

— А Кэйти говорила тебе, как отличить один вид от другого? — спросил Гилбер.

— Еще бы, конечно. Одни белые, другие коричневые, третьи достаточно мягкие, чтобы их есть сырыми, другие же надо сначала варить, а еще другие…

— …Могут тебя убить, — перебил ее Гилбер, кладя конец оживленному перечислению Бекки. — Знаешь ли ты, как отделить хотя бы смертельно опасные? Белая изнанка, маленькая шляпка с краями, свисающими почти до корня, а ножка под ней украшена несколькими бахромчатыми кольцами. — Гилбер с помощью охотничьего ножа заточил конец палочки, которой ворошил костер, и начал рисовать на земле, сопровождая рисунки словесными описаниями. Вскоре голова Бекки закружилась от множества указаний и предостережений: грибы, что растут на деревьях, тверды, но безопасны; грибы, ножки которых розовеют или желтеют при срезании, отпугивают грибника, советуя ему заняться менее опасным делом; грибы, чьи шляпки загибаются по краям вверх, образуя чашечку, могут оказаться и деликатесными, и причиной вашей гибели, если вы не знаете мелких примет, позволяющих отличать один вид от другого.

— Дождевики годятся в пищу, — говорил Гилбер, — и их трудно спутать с другими. Они растут на земле, большие, округлые, белые. Некоторые из них достигают размеров твоей головы. Отличная еда, а кроме того, если их положить на рану, они останавливают кровотечение.

Бекка медленно покачала головой:

— Слишком трудно все это запомнить сразу.

— А ведь это еще только грибы, — отозвался Гилбер. — С ними лучше всего поступать так: запомнить два или три вида, которые наверняка безопасны, а остальных избегать. Я покажу тебе несколько, которые я захватил с собой, с этого ты и начнешь. Что до других растений, то я научу тебя, как отличать полезные. Но это потребует времени, а на пустой желудок заниматься таким делом трудно.

— Ты покажешь мне, что и как, а уж со своим животом я как-нибудь разберусь, — отозвалась Бекка.

У нее были учителя и получше, но никого из них она не слушала так внимательно, как Гилбера. Пока он обучал ее искусству выживания в лесах, с его губ часто срывались упоминания о том, как он сам обучался этому. Его племя жило преимущественно собирательством дикорастущих растений, и им удавалось существовать так с самых Голодных Годов.

— Нас изгнали с той земли, которая осталась плодоносной. Кто-то выдумал, будто мы были причастны к ее отравлению. Тогда мы ушли в места, которые никому не были нужны, но иногда нас настигали даже там. Однажды ваши здоровенные правоверные хуторяне надумали, что земле можно вернуть плодородие, если окропить ее нашей кровью. Был и такой хутор, который стал посылать своих юношей в наши края, чтобы те доказывали свою лихость, воруя наших детей для своих жертвоприношений. Они это называли «отправиться в Морию» — так именовалась местность, где праотцу Аврааму было навек заказано проливать человеческую кровь в приношение Господу.

— Этот рассказ я знаю, — сказала Бекка, и в той части ее памяти, где хранились фантомы Поминального холма, зазвучал испуганный детский плач. Это не были хуторские дети, но смерть не знает различий. Ей было трудно говорить — горло будто засыпало сухим песком. — Они будут гореть в огне, эти люди с того хутора.

— Им пришлось куда хуже, — сказал Гилбер, — когда мы их поймали.

— Ты там был?

Ледяной холод, появившийся во взгляде Гилбера Ливи, принудил Бекку замолчать. То, как он говорил об этом богопротивном хуторе, заставило ее вспомнить лицо па, когда он читал о делах Патриархов и о жестоком правосудии в жестокие времена. Каждое слово, каждый поступок отделяли Гилбера Ливи от других известных ей людей, пока наконец в ее представлении ему стало не хватать только хвоста или крыльев, чтоб стать чем-то совершенно неземным.

— Ты пошел со своими людьми, чтобы… чтобы остановить их?

— Это было давным-давно, — ответил он. — Задолго до того, как родился мой отец или отец его отца. Точно никто не знает, как давно, но, надо думать, ближе к тем временам, когда воды стояли еще высоко, а голод… — Он четырежды сплюнул на землю, очищая рот, оскверненный названием этих проклятых годин. — Тем не менее мы заставили их вспомнить об ангелах смерти, когда сошли к ним с гор, могучие и наконец-то во всеоружии силы. Мы исполнили то, что надлежало исполнить, чтобы больше ни один хутор не смел счесть нас легкой добычей. Думаю, это сработало. Ты можешь увидеть то место на моих картах; мы отметили этот ныне не существующий хутор именем Джихинном. Теперь там нет ничего, но мы обязаны о нем помнить. Не знаю, как его звал тот народ, который там жил. Это не имеет значения, все равно они все давно погибли, и среди ваших людей не нашлось таких дураков, которые бы поселились на том месте, где когда-то жили эти подонки. — Гилбер был человеком, излагавшим только факты и не нуждающимся в чужих оценках его действий — хороших или плохих. — Они убивали наших детей, пока мы не сказали им: никогда больше! Мой народ не собирается ждать, пока твой Бог начнет карать грешников.

Он поглядел на запад, где поднимались горы и где солнце медленно опускалось в закат.

— Видишь, уже поздно. — Казалось, он сам рад возможности переменить тему разговора. — Скоро лягут сумерки и наступит шаббит. Знаешь, Бекка, возьми образцы, которые ты уже запомнила, и отправляйся вон в ту рощицу, погляди, может, что и найдешь там съедобное. А я пока подготовлю кое-что, а уж потом посмотрю, что ты нашла и как хорошо усвоила искусство лесных сборов. — Он бросил ей кусок аккуратно сложенной материи и велел использовать его в качестве мешка.

Бекка поступила как велено. Ее мозг был до отказа забит знаниями насчет сбора дикорастущих растений, полученными от Гилбера, а потому она забыла спросить его про этот шаббит, о котором он упоминал не в первый раз. Это слово всегда ее удивляло, но постоянно подворачивалось какое-нибудь дело, которое отвлекало ее от вопросов о его значении. Что бы там ни было, а ожидавшее ее дело было гораздо важнее. Она должна доказать своему другу, что хорошо усвоила его уроки, и обязательно выполнит это. Она принесет полный платок отличной еды, и там не найдется ни одного кусочка, который он выбросит как ядовитый.

В общем это оказалось не так уж и трудно. В этом году почти сразу же за праздником Окончания Жатвы наступила такая холодная погода, какой никто не ожидал. Бекка припомнила разговоры женщин о том, что будто бы холод с каждым годом проникает все дальше и дальше в глубь страны. Они даже расспрашивали Бабу Филу, не может ли та подтвердить их более краткосрочные наблюдения, и вещунья пустилась в пространный рассказ о том, что в ее девичьи годы вообще не было времен года, которые можно было бы назвать холодными.

Но пусть времена года крутятся как хотят, а заморозки принесли великолепный урожай диких ягод. Даже Бекка знала, что они вкусны, хотя бы по той причине, что всякая птичья мелочь охотно поедала их на кустах. К ягодам она добавила несколько древесных грибов и листики львиного зуба, найденные там, где деревья стали реже. Были там и орехи — что-то вроде странных желудей с маленькими чашечками, которые упали с тех же деревьев, на которых росли грибы. Гилбер говорил, что они вкусны, но только не в сыром виде. Она уже так уверовала в свой взгляд грибника, что добавила к сбору несколько земляных грибов, которые тщательно осмотрела в поисках признаков ядовитости, прежде чем окончательно решить вопрос об их пригодности.

К тому времени, когда Бекка подошла к лагерю, солнце уже почти зашло. Дорогу она отмечала — еще один урок, преподанный Гилбером, и ей даже не требовалась подсказка в виде дыма или огня, чтобы привести ее обратно.

И вдруг она услышала голоса.

Дерево дружески предоставило ей свой толстый ствол в качестве прикрытия, когда она прокралась поближе, чтоб узнать, что за незваные гости пожаловали к ним в лагерь. Их было всего четверо, но это были как раз те люди, лиц которых она надеялась никогда больше не видеть: Лу, Сарджи, Корп и Мол — все с длинными ружьями. Ружье же самого Гилбера находилось от костра гораздо дальше, чем помнила Бекка; оно стояло прислоненным к стволу дерева вместе с большим кинжалом ее друга и тремя меньшими клинками, которых она раньше не видела. На землю был небрежно брошен кусок веревки, как бы окружая ствол дерева. Вожак скадры почесывал свои стоящие дыбом волосы и спокойно сообщал Гилберу, как именно они будут его убивать.

Окруженный ими Гилбер слушал вожака, стоя на коленях, с лицом слишком безмятежным, чтоб предположить, что за этой внешностью скрывается ум, лихорадочно изыскивающий лазейки для спасения. Мол разглагольствовал о предательстве, обмане товарищей и о воровстве. За каждый проступок по законам скадры полагалось свое наказание, и нельзя сказать, чтобы приятное. Огонь и ножи имели множество форм применения на человеческом теле, которые Бекке и не снились; в данный момент Мол со знанием дела рассуждал о том, какие возможности предоставляют мягкие ткани глазного яблока, если их подвергнуть крайне неприличным и болезненным формам разрушения. Любой чувствительный человек от одного этого разговора начал бы просить пощады.

Но Гилбер даже глазом не моргнул. Сумерки уже прокрались в редкий лесок; их наступление сдерживалось колеблющимся светом жалкого костра и спокойным золотистым светом двух толстых белых свечей, стоящих в голубых керамических чашечках.

— Я же говорил, что заплачу, — сказал Гилбер Молу спокойным ровным голосом. Его смуглые щеки горели. Третья голубая чашка стояла между свечами, а рядом с ней лежал маленький питьевой мех; все это было столь же ново для Бекки, как и три ножа у обвязанного веревкой дерева. — Заплачу и за тот путь, что прошел с вами, и за девушку.

— А за девчонку? — вмешался костлявый Сарджи.

— Да кому она нужна-то? Эта сучка с провонявшей ногой давно уже сдохла. И говори, только когда тебе разрешат! — Мол ударил юношу по лицу, как будто это было в порядке вещей. — Ты меня не так понимаешь, Гилбер Ливи, — продолжал он со вздохом. — Ты служил моей скадре хорошо и честно во время нашего общего марша, и этого вполне хватило, чтобы расплатиться и за себя, и за целый мешок баб. Но я не могу менять законы скадры. Размер платы определяет весь личный состав, и им так понравилась эта девчонка, что… Черт, ну, словом, они жутко расстроены ее бегством. Вот почему я тут с группой — отыскать ее, хотя вы и находитесь за пределами предписанных нам маршрутов.

— А я-то считал тебя вожаком, Мол, — сказал Гилбер, — а не мальчиком на побегушках у твоих людей.

Глубокие шрамы на лице Мола побледнели.

— Я — вожак, но мои люди знают, что они имеют право высказать кое-что, прежде чем следовать за мной. Когда к нам обращается за защитой женщина, мы имеем право попытаться с ее помощью влить в наши ряды свежую кровь. Достойная благодарная женщина это понимает. Та девка, которую ты украл, будет просто оскорблена, если мы не позволим ей высказать нам благодарность за все, что мы для нее сделали.

Улыбка Гилбера была ясной и спокойной.

— А ты никогда не встречался с недостойной женщиной?

Корп испустил рев и ударил Гилбера по лицу прикладом винтовки. Лесовик поскользнулся в грязи и рухнул на бок, приземлившись прямо на маленький питьевой мех. Затычка выскочила, темная пахучая жидкость выплеснулась в костер, где зашипела и вспыхнула. Мол развернулся и со страшной силой врезал кулаком в живот Корпа.

— Ах ты, деревенский говнюк затраханный, — закричал Мол, когда тот согнулся, не в силах вздохнуть. — В следующий раз жди приказа, а то я воткну тебе в брюхо что-нибудь поострее.

Гилбер медленно поднялся и выплюнул на землю сломанный зуб. Изо рта текла кровь, а еще сильнее — из раны на щеке, которую рассек острый край приклада.

— Я сказал не подумав. Мол, — с трудом выговорил он, так как губы уже распухли, а крови набежало столько, что ему снова пришлось сплюнуть. — И за это приношу свои извинения.

Мол поморщился.

— Что-то я тебя таким слабаком еще не видывал, Гилбер Ливи. Когда ты к нам присоединился, Яйузи увидел тебя случайно со спущенными штанами и натрепался насчет того, что он там усмотрел; тогда ты его так оттрепал, что он годился только в похлебку. Корп нарушил порядок. Ты же знаешь, я бы и пальцем не пошевельнул, если б ты бросился на него. А ты просто валяешься на земле. Я знаю, что в тебе много силы и много смелости. Так что это дело очень странно попахивает. Чего ты добиваешься, а?

— Ничего, — ответил Гилбер. — Клянусь Всемогущим Богом и невестой его.

— И еще такую клятву услыхать от тебя! Ха! Век живи, век учись, а дураком помрешь. Но смотри, если ты со мной хитришь, то вряд ли проживешь столько.

Гилбер сел и потянулся за своим сильно сморщившимся мехом, чтобы заткнуть его. Он потряс мех и, видимо, пришел в уныние от того, как мало там осталось жидкости.

— Если хочешь, чтобы я дрался, приходи завтра. Сейчас — мир. Вы можете убивать меня, если на то будет воля Господа, можете забрать все, что у меня есть, в оплату моего долга и долга двух женщин. Но вы не можете заставить меня нарушить шаббит. Я сын священника.

— Ты просто кусок дерьма, — сказал Мол без всякой злости. — Знаешь ли, нам вовсе не нужно, чтоб ты сказал нам, где найти эту девку. Я умел читать следы еще до того, как твоя мать трахалась с каждой бородатой образиной из вашего безбожного племени.

Гилбер замер. Бекка видела, как напрягается каждая мышца его тела в жажде вцепиться в горло Мола. Большим усилием воли он подавил в себе желание прыгнуть на врага и вместо этого сделал тяжелый спазматический вздох.

Мол продолжал:

— Мы ее и сами найдем. Похоже, ты мало чего сможешь сделать, чтоб помешать нам взять то, что принадлежит скадре по праву.

Бекка опустилась на колени за стволом дерева и отползла немного назад от лагеря в спасительную тень темной рощицы. Патроны, которые она вытряхнула на ладонь, звенели, как ей казалось, слишком громко, но она действовала хладнокровно и быстро, с искусством, удивившим ее. Второй раз в жизни она заряжала свой револьвер, и теперь это ей далось куда легче.

— Он взбрыкивает, — пробормотала она. — Надо помнить, что он взбрыкивает вверх. И надо подойти к ним поближе, иначе толку не будет. Ближе, будь оно проклято!

Она слышала, как Мол приказал Сарджи попытать счастья и поискать ее след. Тощий парень шумел, пробираясь меж стволов, как целых четыре Бекки. В руке он держал пучок горящих сучьев, чтобы освещать дорогу, глаза были прикованы к земле.

— Хуторской говнюк, — прошептала с презрением про себя Бекка. Она знала, что, кем бы она ни была, слово «хутор» сейчас не будит в ней ничего, кроме отвращения. Она взяла револьвер обеими руками и осторожно двинулась к лагерю.

О, как возликовал Червь, когда Корп подпрыгнул в воздух: из лесных теней вылез серебристый ствол револьвера и ткнулся ему меж ребер! Если целишься в упор, удержать револьвер одной рукой нетрудно, а второй рукой Бекка вцепилась в спутанную шевелюру Корпа и рванула его голову назад. Главное дело — привлечь его внимание! Этот конец какой-то старинной байки, которую рассказывал приятелям ее па на празднике Окончания Жатвы, она случайно подслушала. Теперь фраза промелькнула в ее уме, хотя будь она проклята, если поняла, чему они тогда все смеялись!

Потом Корп дрожащим голосом крикнул:

— О Мол… — И она с трудом подавила приступ безумного смеха, когда его ружье, выпав из рук, плюхнулось на землю.

— Оставьте нас в покое, — сказала она. — Идите своей дорогой.

Мол обернулся. Если он когда-нибудь и видел подобную картину за все годы пребывания на посту вожака, то он ничем этого не выдал.

— Не могу этого сделать, миз, — сказал он. — Те, что остались в лагере, ждут, чтобы я привел вас обратно.

— Пусть ждут. Скажешь, что не сумел нас найти.

— Миз, это будет неправда. — Мол поглядел на нее с явным неодобрением. — Я не могу предать моих братьев.

— Тогда отвали им какую хочешь долю правды, но только убирайся отсюда. Я ведь могу сильно повредить этого парня, да и тебя тоже. (Молю Бога, чтобы это было так, подумала она. Он стоит слишком близко ко мне. Вверх! Помни, револьвер взбрыкивает вверх!) И его — тоже… — Она кивнула на конопатого Лу. — И того дурака, которого ты послал за мной, — тоже.

— Не сомневаюсь, — ответил Мол, почесывая подбородок. — Благодарение милости Господней, теперь я видел все, что можно увидеть на свете. Что ж ты за тварь такая? Ты ведь не женщина.

— И не та, которой интересно, что ты о ней думаешь, — бросила ему в ответ Бекка. — Я сама знаю, кто я такая, и этого мне хватит.

— Это-то так. — Мол обмозговал сказанное и заключил: — Не думаю, чтобы я оказал услугу своим людям, приведя в нашу скадру такое отродье, как ты. Нам никогда бы не удалось определить, мужчина ты или женщина, это уж точно. Не стоит ради этого терять мужчину, даже если это такой хуторской говнюк, как Корп. Тупая деревенщина, позволил бабе вот так обойти себя. — Мол говорил все это без злобы, но Корп съежился. — Ладно, мы уходим. Ты, должно быть, совсем спятила, но Гилбер Ливи еще больше охренел, если связался с ошибкой природы вроде тебя. Впрочем, кто знает, где такие, как он, проводят границу между тем, с кем можно трахаться, а с кем — нет?

Вожак скадры пронзительно свистнул сквозь зубы. Бекка услыхала хруст и треск веток под ногами Сарджи, который галопом несся на призыв своего господина. Мальчишка выскочил в круг света, задыхаясь от быстрого бега. Потребовалось несколько секунд, чтобы он понял, что тут происходит, и тогда его глаза чуть не выскочили из орбит.

— Ч-ч-что? — выдавил он.

— Заткнись, — сказал Мол. — Побереги глаза до лучших времен. И ты тоже, Лу. Хорошенько запомните ее лицо. Сейчас она находится на чужой территории, но если вы встретитесь с ней на нашем маршруте, то можете не соблюдать законов: делайте с ней что захотите, каким захотите способом, столько раз, сколько захотите. Она не желает, чтоб с ней обращались как с достойной женщиной, и мы ей такое удовольствие доставим.

— Я это тоже запомню, — ответила Бекка, напрягая все силы, чтоб голос ее звучал ровно. — И лица ваши тоже запомню. А теперь убирайтесь прочь, чтобы глаза мои на вас не смотрели. Я отпущу этого вашего парня на свободу, когда вы уйдете и сосчитаете до ста. Только не вздумайте возвращаться.

— Зачем? — полюбопытствовал Мол. — За тобой, что ли? — И с хохотом увел своих людей на запад, откуда они недавно пришли.

Бекка сдержала слово, в душе надеясь, что и Мол сдержит свое. Она сосчитала до ста, а затем приказала Корпу уходить. Он наклонился за своей упавшей винтовкой, но Бекка поставила ногу на ствол и позволила ему понюхать пахнущее порохом дуло ее револьвера.

— Она останется тут, — заявила Бекка. Корп было заколебался, так что она успела пересчитать все капельки пота, выступившие у него на лбу, пока наконец не понял, что она говорит серьезно, после чего помчался догонять своих товарищей.

Даже не приподняв свои юбки, Бекка плюхнулась в грязь рядом с ружьем Корпа. Она выронила револьвер в подол платья и откинула назад влажные от пота волосы, купая лицо в освежающей прохладе ветерка.

— Пречистая Мария, никогда бы не поверила, что справлюсь с таким делом!

— Ну ты и штучка, Бекка, — сказал Гилбер, на лице которого светилось искреннее восхищение. — Ты просто… победоносная!

— Ладно, пусть я штучка! — Ее нервы были слишком туго скручены, и она не знала, что делать со все еще бушующими в ней неизрасходованными остатками энергии и силы. Легче всего было выплеснуть их в гневе. — А кто же тогда, во имя Господа, ты? Да простит меня Святая Дева, Мол был прав. Что с тобой случилось, что ты мог рассиживать тут и выслушивать спокойно то, что они говорили тебе?

С кривой усмешкой Гилбер спросил:

— Уж не думаешь ли ты, что это было связано с тем, что их было четверо?

Бекка с силой хлопнула ладонями по коленям.

— Ты мне зубы не заговаривай! Ладно, их было четверо, и ты был бы идиотом, если б полез с ними в драку. Но чтобы не найти ни единого мужественного слова и не швырнуть им его в зубы? Ты слыхал Мола: он не вступился бы, если б ты свалил Корпа на землю. Я хочу знать правду!

— Ты хочешь… — Это был не вопрос, скорее утверждение.

— Да, хочу! Их было, как ты сказал, четверо, но из них трое ничего не знали о жизни в лесах, так что даже я услыхала их приближение.

Гилбер хмыкнул.

— Да, этот Сарджи мастер производить шум. Ему еще предстоит подучиться, иначе Мол…

— Гилбер Ливи!

Видно, он перестал находить в этой истории смешную сторону.

— Хорошо, Бекка. Ты ведь не дура. Ты знаешь, что я слышал их шаги. В любой другой день я взял бы свою винтовку, ушел бы в тень и встретил их на полпути. Мол единственный, с кем справиться нелегко, но я думаю, что одолел бы и его. Но не в этот день. Это шаббит. Я зажег свечи, налил вино и благословил их. Посмотри туда. — Он показал «на дерево, где лежали винтовка и ножи. — Быть внутри этого веревочного круга значит быть вне моей жизни в этот день мира и покоя. Если б я дотронулся до них, я потерял бы все, ради чего родился на свет. Я тебе уже говорил: я сын священника, и мир шаббита — моя нареченная.

— Да какие же священники учат такому?

— Священники Израиля.

— О Господи! — По спине Бекки прополз холодок ужаса, а ее глаза уставились на эту беззаконную тварь, вылезшую из древних легенд. — Ты — жид!