Псалмы Ирода

13

— Итак, Эпл все же получила своего суженого? Вот и чудесно! — Мать Бекки бросила на нее быстрый взгляд поверх пушистой головы Шифры, а ее губы беззвучно добавили: — Наконец-то.

Бекка прижала пальцы к губам, чтоб удержать рвущийся наружу смех. Хорошо воспитанная Хэтти лишь изобразила слово, которое почти все на ферме произносили вслух, нисколько не стесняясь.

— Благоговение — отличный хутор, — вмешалась Кэйти; Она подняла на вытянутых руках рубашку, которую чинила, будто бы желала проверить качество своей работы, но Бекка видела, что руки молодой женщины подрагивают от сдерживаемого смеха. — И Приска последует за ней туда же.

— Да, этих двух избрали. Вот уж поистине чудо из чудес, — сухо промолвила Тали. Ее лицо до сих пор хранило отпечаток горя, что сильно старило Тали, хотя, как шепнула Хэтти Бекке, эта женщина снова понесла. — Если Пол действительно умен, то ему следует поторопиться с заключением этих браков, пока альф Благоговения еще жив… Второго такого дурака, который забрал бы у него с шеи этих двух девок, он уж никогда не найдет.

— Тали! — Хэтти переложила Шифру на руках. Голос ее дрожал от возмущения.

— Во всяком случае, ни молодой альф, ни один из других молодых альфов, — продолжала Тали. — Столько всяких событий произошло после праздника Окончания Жатвы… Похоже на то, как тень облака бежит по «созревающему ячменному полю. — Тали прикрыла глаза и процитировала: — Род проходит, и род приходит.[8]

— Никогда еще не слышала из уст взрослой женщины таких сулящих беду слов! Стыдись!

Тали пожала плечами.

— Не боюсь примет. Больше не боюсь.

В разговор вмешалась Селена, которая сидела, отодвинувшись от Тали так далеко, как только позволяли стены гостиной.

— Что ж, для наших девушек этот праздник Окончания Жатвы был совсем неплох. — Ее слова прозвучали легко и хрупко, будто в воздух взлетел пепел от сгоревших в очаге поленьев. — И милочка Сара Джун тоже обручена, да так рано! Эта славная девочка ведь совсем еще ребенок.

— Только на два года старше моей Сьюзен, — отозвалась Тали, не поднимая глаз от шитья, лежавшего у нее на коленях, — если я правильно помню. Но что значит для мертвых время…

Селена побледнела и замолкла.

В беседу вмешалась Рэй, с той же стремительностью, с какой она кидалась прятать беспорядок на своей кухне.

— Подумать только, наша Сара Джун обручена с самим Вараком из Добродетели! Стать женщиной Имения в таком возрасте! Это такая честь для нас всех!

— Честь! — Приходилось только удивляться, что Тали удалось вложить в одно слово так много яда.

— Не огорчайся, Бекка, — продолжала Рэй, наклоняясь вперед, чтоб похлопать девушку по руке. — В следующий раз обручишься и ты. К чему нам спешить?

Усилием воли Бекка заставила себя держаться естественно. Одна мысль о следующем празднике сжимала ее сердце ледяной рукой. Хотя до него оставался еще почти год, она уже страшилась приближения жатвы. Достаточно плохо было, когда раньше ей приходилось жить в Праведном Пути с местным призраком в душе; теперь к нему добавился обгорелый черный фантом, чьи слепые, заполненные серым пеплом глазницы будут следить за каждым ее шагом по земле Имения Добродетель.

«О Джеми! Джеми! Не дай и этому году ускользнуть от нас! Что-то изменилось в мире, и все это чувствуют. Старые альфы уступают место молодым. Где-то… наверняка где-то есть место… есть способ, с помощью которого ты можешь стать альфом собственного хутора… нашего с тобой хутора. Джеми, мои сны полны страха, в них если не пылает пламя и не взлетает пепел, то горят светло-зеленые глаза. Спаси меня, спаси от моих снов!»

— Ты не заболела, детка? — заботливо спросила Кэйти. — Ты все еще в поре?

Бекка, чувствуя себя очень неловко, слегка изменила положение на скамейке.

— Все в порядке, — пробормотала она.

Хотя Бекка и была благодарна Кэйти за ее слова, которые избавили ее от собственных пугающих мыслей, но ей все же было неприятно, что та так свободно говорит о состоянии, Которое в лучшем случае можно назвать неудобным, а в худшем — неприятным.

— На этот раз у тебя началось, по-моему, чуть раньше, чем в прошлый, — заметила Селена.

— Селена у нас просто чудо, — сказала презрительным и глухим голосом Тали. — Успевает следить не только за собственной течкой, но и за теми, которые ее вовсе не касаются.

Рэй опять поспешила разрядить напряженную атмосферу в комнате:

— После праздника Окончания Жатвы у девушек нередко наступают сбои. У меня, например, после него все наступило чуть ли не на три месяца позже, но женщины моей фермы сочли это вполне нормальным. Да и мне потом это никаких неприятностей не доставило.

Хэтти качала Шифру на коленях и гладила ей спинку, пока та не срыгнула.

— Ну-ка, Бекка, положи сестренку в колыбель и принеси мне для починки белье Бабы Филы. — Она передала Бекке ребенка и добавила: — Да не задерживайся у нее. На вопросы о празднике отвечай коротко, насколько это позволяет обыкновенная учтивость. Она обо всем и так скоро узнает, когда придет время давать нашим невестам последнее наставление.

— Хорошо, мама. — Бекка отнесла Шифру в большую колыбель, стоявшую у самого камина. Она была рада хотя бы ненадолго оказаться подальше от благожелательной болтовни Рэй о таких стыдных вещах, как течка.

Укладывая девочку, Бекка с наслаждением вдыхала сладкий молочный запах чисто вымытого ребячьего тельца. Она протянула девчушке палец и улыбнулась, почувствовав, как крохотный кулачок крепко сжался вокруг него. Глядя на Шифру, она вслушивалась в то, что говорит ей сердце. А сердце говорило, что замужество может оказаться не такой уж плохой штукой, даже если ее мужем станет не Джеми. Когда она будет невестой и женой, ей уже не придется, войдя в пору, скрываться от мужчин, ощущать дискомфорт и неприятное беспокойное чувство в животе. Наоборот, с благословения Господина нашего Царя, она может понести! Ребенка! Дитя, которое заполнит все ее сердце. Ее сердце. Дитя, которое утишит тоску ее матки.

«Скорее, Джеми, — думала она, как бы надеясь перелить жажду собственной души в душу юноши. — Пожалуйста, мужай скорее, иначе, боюсь, я захочу иметь ребенка… от любого мужчины, раз этот ребенок будет моим… захочу больше, чем хочу тебя самого…»

— Бекка! — Резкий окрик матери вернул Бекку к действительности.

— Бегу, мама, — ответила она и взбежала по лестнице туда, где под самым свесом крыши гнездилась Баба Фила.

Ступеньки ведущей на чердак лестницы теперь были отлично знакомы Бекке. Она наизусть знала, какой писк или скрип издает каждая из них, ибо запомнила это, многократно тайком пробираясь сюда для встречи с безымянной девкой Бабы Филы, чтоб обменяться с ней уроками, согласно их тайному договору.

Голый пол казался босым ногам гладким и уютным, он был отшлифован многими поколениями женщин и детей Праведного Пути до такой степени, что говорить о каких-то щепках или занозах было просто бессмысленно. Бекка подошла к старинной дубовой двери возле самой лестницы и постучала.

— Войди и будь благословенна во имя Господина нашего Царя! — Голос Бабы Филы был скрипуч, но ясен. Услышав его и не видя самой старухи, определить ее истинный возраст было бы невозможно.

Бекка потянула за веревочку щеколды и вошла. Ее ноздри тут же наполнились знакомыми ароматами чердака. Она ощутила запах сухой древесины, хорошо прожаренной летним жарким солнцем, и запах старых книг, исходивший от таинственных ящиков, строгими рядами выстроившихся вдоль стен. Девчонка Бабы Филы уверяла, что даже сама старая карга не знает, что в них лежит, хотя старуха упрямо отказывалась разрешить Кэйти исследовать их содержимое. А еще тут пахло металлом всяких подносов, чаш, прочей утвари, предназначенной для еды, приносимой Бабе Филе. Но ни малейшего признака тухлого запаха испорченной пищи тут не замечалось. И ни крошечкой, ни каплей хорошей свежей еды здесь тоже не пахло.

Пылинки весело танцевали в солнечном луче, пробивавшемся в комнату сквозь единственное окошко, расположенное в треугольной части фронтона большого дома. Много раз Бекка и ее безымянная подруга сиживали у этого окна, пока Баба Фила храпела на своей циновке. Сквозь безупречно чистое стекло можно было видеть передний двор, а дальше открывался широкий вид через поля на запад. Это круглое окошко было двойником другого — в противоположном конце чердака. Его блестящий круг был виден со двора, но изнутри оно было скрыто нагромождением ящиков. Жилое помещение прилегало к небольшой окруженной стенами площадке, на которую выходила лестница.

— Подойди поближе, дитя! — Баба Фила сидела у окна, ее древнее скрюченное тело было втиснуто в деревянную качалку. Бабу укрывали тряпичные одеяла, так что садившееся солнце высвечивало лишь морщинистое лицо, похожее на печеное яблоко, и узловатые пальцы рук. Белая шапочка, напоминавшая скорее чепчик грудного младенца, скрывала то, что еще осталось от ее волос. Вдоль увядших щек свисали завязки.

Бекка повиновалась, присев, как того требовали правила учтивости по отношению к пожилым людям. Потом она огляделась, но прислуги не заметила.

Глаза Бабы Филы насмешливо сверкнули.

— Нет ее! — А когда Бекка удивленно открыла рот, старуха принялась смеяться. Ее смех походил на треск раздавленной ногой яичной скорлупы. — Ах ты, дитя, неужели ты не знаешь, что я обладаю силой, позволяющей мне читать людские умы?

— Я бы сказала, что это скорее чувства, мэм, а не умы, — парировала Бекка, частично вернув самообладание.

— Ты бы сказала? — Вещунья склонила голову набок, и довольная улыбка тронула ее губы. — И была бы совершенно права. У тебя острый взгляд. Он режет как нож — до кости. Нам кое-что известно о костях — тебе и мне, верно? Ну а теперь скажи, куда ушла Марта, и я сделаю тебе славный подарочек, если догадаешься.

— Марта?

Баба Фила вскинула свои холодные, покрытые шишками руки.

— Ах, это еще один секрет, который тебе предстоит хранить, девочка. Я знаю, что ты и без того таскаешь в себе в эти дни столько тайн, что ими можно заполнить всю землю. Да, я назвала ее Мартой, а почему бы и нет? Мы с ней проводим вместе много дней и ночей. Так почему же я должна обращаться с ней, как с животным? Даже старая кобыла мисс Линн, у которой все кости наружу, и та имеет имя. Формально, как того требует обычай, имени у нее нет, как и у всех служанок, которые тут были до нее. Но в память о нашем изгнании я дала ей имя. Раздели эту тайну с нами, дитя, но молчи. То, что мы знаем здесь, умирает сразу за дверью. Ни словечка внизу! — Последняя фраза звучала особенно твердо. В ее значении было невозможно усомниться.

— Я не скажу, клянусь Господином нашим Царем. — Бекка задумчиво погладила подбородок. — Но если ее тут нет, значит, она выполняет очень важное поручение. Может, помои пошла выносить?

Баба Фила раскудахталась и закашлялась.

— Так! Именно так! Я же знаю, что ты умница. Скажи мне, Бекка, это правда — мне ее поведал сквознячок — насчет праздника Окончания Жатвы? Правда, что Эпл, Приска и Сара Джун обручены?

— Да, мэм, в общем, правда.

— А то, что тебя пометил Варак?

Бекка чуть язык себе не прикусила, так она торопилась опровергнуть сказанное.

— Нет, мэм, он сделал предложение только Саре Джун.

— Я говорю не «обручился», а «пометил», девушка! Знаком Христа, сотворенным из земли, и все такое? — Баба Фила изобразила в воздухе крест на лбу Бекки. На этот раз в реакции девушки было больше страха, чем удивления. Вкрадчиво, голосом мягче падающих снежинок Баба Фила задала вопрос: — Ну и что ты теперь думаешь о силах хуторской вещуньи?

Тщательно взвешивая слова, Бекка наконец ответила:

— Я думаю, тут было достаточно разговоров о том, что случилось на празднике Окончания Жатвы, для того, чтобы часть их просочилась и сюда. Я бы больше удивилась, если б до вас не дошли столь важные новости. Ваша… Марта — это ведь ваши вторые уши, не так ли? И она бесшумно приходит и уходит, да и имени у нее нет, так что в умах местных жителей она как бы не существует. Именно так она и собирает для вас сведения. Я думаю, что с помощью ее ушей и ваших собственных вы научились слышать так же хорошо, как мисс Линн научилась видеть. И еще я думаю, что настоящая мудрая женщина должна воспитать в себе и то и другое умение.

— А мудрая женщина, значит, это ты? — На мгновение в глазах Бабы Филы мелькнуло выражение жалости. Старуха дотронулась до пальцев Бекки и погладила их. — Смотри и слушай, девочка, слушай и смотри. Погибают грезящие, ибо у них и уши, и глаза каменные. Звезды слепят их своим блеском, и они не замечают, что кто-то уже выкопал яму на их пути. Но те, кому светит пламя ума, выживают и в тяжелейшие времена, и в голодные времена, и во времена боли. Они знают, что существуют забытые пути, которые позаросли травами, но которые лишь ожидают, чтоб их снова отыскали.

— Но если тропа заросла, — Бекка говорила так тихо, что ее почти не было слышно, — если она скрыта от глаз, то для того, чтоб ее заново открыть, нужны не только острые глаза? Не может ли… может, для этого надо уметь грезить?

— О, свои сны ты тоже держи при себе, милочка, — согласилась старуха. — Только не следует опираться на одни грезы. Есть времена, когда глаза видят так много, что сердце перенести этого не может. Вот тогда сны способны исцелять. Есть времена, когда даже при твоем разуме ты можешь узнать непереносимо много для него.

Скрип ременных петель большой двери заставил Бекку обернуться. В дверях стояла девушка Бабы Филы, придерживая рукой упертый в бок свежеотчищенный ночной горшок старухи.

Баба Фила оттолкнула от себя руку Бекки.

— А теперь займись своим делом и прекрати мне надоедать, — рявкнула она. — Только потому, что у тебя течка, нечего изображать из себя поникший стебелек! Работай! В работе спасение женщин.

Бекка еще раз присела и пробормотала что-то насчет починки белья, но при этом не слышала ни собственных слов, ни ответа Бабы Филы. Даже пока девчонка отыскивала ночные рубашки, чулки и юбки, нуждавшиеся в штопке, Бекка продолжала слышать в своем уме отголосок слов Бабы Филы. Бекке было непривычно жарко, что, впрочем, могло быть еще одним результатом ее состояния. Но весь этот разговор об огне, о забытых тропах, о смерти грезящих…

«И сны? Они тоже умирают? — шептал Червь с лицом девушки из ночи бдения Бекки. — Тогда чем был голос, принесенный ветром от Поминального холма, как не дыханием безумия? Призраков, Бекка, не существует. Нет блуждающих душ, которые окликают тебя по имени. Мы — всего лишь сны. Реально же лишь то, что можно пощупать руками. По-настоящему умная женщина получает свои знания лишь таким образом».

Что-то тлело в груди Бекки. Это тление не давало искр, зато жар был такой, что, казалось, мог поспорить с любым камином. Тверже камня и яростнее солнечных недр были буквы, слагающие одно-единственное слово, слово, отрицающее горькое и непререкаемое определение того, что такое реальность и что такое ее противоположность.

НЕТ. И еще раз, и еще громче, и еще раскаленнее в сложенных лодочкой ладонях ее души: НЕТ!

Дасса обуглилась от той же искры отрицания и отказа, и эта искра вырвалась из ее души на крыльях реального пламени.

«И сожгла ее дотла в огне, который она разожгла сама, — шептал призрак. — Разве ты хочешь того же, Бекка? Ты хочешь этого? — Сонное личико ее крошки-сестры внезапно возникло перед глазами Бекки. — Ни одно семя не прорастет в обожженной пламенем борозде. Ни единого плода не даст обгоревшее дерево».

Девушка Бабы Филы трясла ее за руку.

— Эй! Ну-ка, проснись! Иначе слетишь, чего доброго, со ступенек лестницы. Баба хочет посмотреть, чему я тебя научила.

— То, чему я сначала научила тебя, — довольным голосом отозвалась старуха. — Через Марту я дала тебе важнейшие знания, которые тебе когда-нибудь могут очень пригодиться.

«Когда-нибудь!» — повторила про себя Бекка. Сейчас! И вспомнила Адонайю, прижимающего ее к стволу дуба, тут же от всей души пожелав, чтобы они снова оказались там и чтобы она показала ему все, чему научилась со времени праздника Окончания Жатвы.

— Положи свои вещички на пол, Бекка, — сказала бабина девушка. — Будем драться.

Бекка начала было протестовать, говоря, что мама внизу ждет ее возвращения, что она с нетерпением дожидается, когда же Бекка принесет ей белье Бабы Филы для штопки и Хэтти сможет покончить с этим делом. В запасе у Бекки было еще немало весьма весомых причин, по которым она не могла дольше оставаться на чердаке. Как это девушка в поре будет кататься по всему полу с другой девчонкой? Да у всех без исключения жен случится родимчик, если они услышат о такой дикости! Борьба, драка, знание того, как спасти свою шею и сломать чужую, все это чисто мужское дело!

«Мужское дело», — согласился Червь.

Бекка положила на пол узел с бельем.

— А почему бы и нет? — улыбнулась она.

Схватка длилась недолго, зато отличалась свирепостью. Марта начала первой, прыгнув на Бекку как кошка, готовая драться зубами и когтями. (Первый урок, полученный Беккой, заключался в том, что женщины дерутся без соблюдения правил, принятых на турнирах, и не гнушаются ничем для достижения победы.) Прыжок застал Бекку врасплох — дерзкий ложный прием, который эта тощая молчаливая девчонка еще ни разу не применяла. Неожиданность! Любому дураку известно, что зачастую именно этим и выигрывается бой. За то мгновение, которое продолжался прыжок Марты, в голове Бекки успели промелькнуть все случаи, когда она слышала эту фразу. Время растягивалось. Она успела пересчитать все зубы в широко открытом рте девчонки, разглядела каждую полоску грязи под ее ногтями. За считанные мгновения тело Бекки успело перехватить на себя руководство действиями у пораженного неожиданностью мозга.

Неожиданность? Но не для меня!

Теперь время обрело былую скорость. Действуя совершенно автоматически, Бекка сделала шаг в сторону и, ухватив еще в воздухе Марту за талию и ворот рубашки, рывком придала прыжку девушки еще большую высоту и скорость. Рухнувшая на пол Марта проехалась лицом по половицам, а старуха залилась смехом.

Не успел еще старухин смех смолкнуть, как Марта была уже на ногах — готовая к прыжку, глаза узкие, свирепые. Она притворилась, что собирается снова повторить свой прыжок, но тут же изменила намерение, и когда Бекка скользнула вбок, она встретила это движение на полпути. Босая загорелая ступня Марты врезалась в живот Бекки. Сильные руки вцепились в ворот ее платья, и одновременно Марта, свернувшись в тугой комок, опрокинулась на спину, увлекая Бекку за собой. Рот Бекки уже открылся для вопля, но тот же самый инстинкт битвы наглухо заткнул ей глотку.

«Ты только завопи, и тут же весь дом сбежится сюда!»

Теперь в ее голове звучал голос совсем иной Бекки — той вредной жестокой девчонки, которая с таким восторгом приняла предложение подружки подраться. Порядочная девушка уже давным-давно сбежала бы отсюда — туда, вниз, к своему рукоделию. Бекка закусила губу, чтобы ненароком не вскрикнуть, когда с размаху врезалась плечом в пол. Зубы пропороли кожу на губе, и она ощутила соленый вкус крови.

Марта вскочила с пола первой, сразу же став хозяйкой положения. Бекка еще не отдышалась от своего падения, а Марта уже бросилась ей на грудь и попыталась пригвоздить к полу раскинутые, как крылья, руки. Девушка весила немного, но и этого хватало, чтоб не дать Бекке подняться. Слабый ветерок торжествующего смеха Марты всколыхнул прядь волос над ее ухом.

Вот так же злорадствовал и Адонайя!

Бекка сложилась, как перочинный нож. Ее юбки взлетели в воздух, когда она, прижав к животу колени, вдруг с силой бросила их вверх и вперед, как косой смахнув с себя Марту. Удар заставил девчонку Бабы Филы отпустить одну из рук Бекки. Этого оказалось достаточно. Бекка сжала кулак и с силой нанесла Марте удар, прямо между ее маленькими грудями. Воздух со свистом вылетел из легких девушки, и она упала на локти.

Рывок и контррывок, удар и защита от него, отдельные детали безмолвной схватки временами превращались в подобие невиданного девичьего танца со сложным сплетением фигур. Ни одна из девушек не вкладывала в борьбу всю свою силу, зная, что даже одно плохо рассчитанное движение принесет смерть. Но хотя драка и велась не вполне всерьез, она несла в себе грубую, извращенную, кровавую красоту сражения не на жизнь, а на смерть.

Танец захватил танцоров. Странная, чужеродная радость охватила тело Бекки, куда-то оттесняя беспомощную, послушную женщину, которую воспитывала в ней мать. В Бекке бушевал прибой гнева.

«Почему я не была такой с Адонайей? Почему я позволила ему ударить себя? Конечно, тогда я еще не знала этих приемов, но даже тогда мне следовало попытаться, следовало драться беспощадно, следовало…»

Злость на прошлое бессилие взбесила Бекку. Время утонуло в красном тумане и вернулось лишь тогда, когда она оказалась сидящей верхом на Марте, на Марте, почти обезумевшей от унизительного ощущения неминуемого поражения. Бекка чуть не оглохла от тех проклятий, которые обрушила на ее голову прислужница Бабы Филы. Она глядела на эту тощенькую девчонку так, будто чья-то чужая рука, к которой она не имела ни малейшего касательства, заставила их оказаться в этом странном положении.

— Здорово! — Баба Фила с силой хлопнула ладонями по коленям. — Вижу, ты преподала ей урок не хуже, чем те, которые получала от нее. — Старуха вылезла из кресла, двигаясь с неожиданной легкостью. Она стащила Бекку с ее противницы и помогла побежденной встать. — Ну и как мы теперь назовем ее, Марта? Беккой или Юдифью?[9] — Видеть беззубый оскал старухи было странно и страшно.

Бекка поднялась без посторонней помощи. Отерла грязным рукавом пот с лица. Во рту чувствовался солоноватый привкус. Почему-то болели глаза, а из носа текло нечто клейкое.

— Кто бы мог подумать! — давилась от смеха Марта, уже забыв о своем унижении. — А по виду, Бог свидетель, ведь ничего подобного не скажешь! Впрочем, может быть, это и к лучшему. Дай им только понять, что скрывается за этим да-сэр-простите-сэр личиком, так ни один мужчина во всем Имении тебя по доброй воле в постель не впустит!

— Неплохо, — согласилась Баба Фила. А затем практично добавила: — Иди и умойся, прежде чем встретишься со своей матерью, детка. Спорю, ты лучше управляешься с кулаками, чем с объяснениями.

— Да и переоденься заодно, — сказала Марта, поднимая узелок Бекки. — Это я отнесу твоей ма, да и постараюсь объяснить что да как.

— Но ма ждет, что я…

— Ты сначала переоденься, — стояла на своем Марта. — Тебе это необходимо. Матерь Божия, и почему ты допустила, чтоб Господь Бог повелел женщинам входить в пору…

Бекка приподняла юбки и поняла, что имеет в виду Марта. Кровавое пятно говорило, что время течки кончается, за что она искренне возблагодарила Бога. Дело было хоть и Божие, но стыдное. Она покраснела.

— Все мои юбки — в девичьей спальне. А как раз сейчас мужчины будут возвращаться с полей. Я не посмею идти туда.

— Хочешь, провожу тебя? — предложила Марта.

— А уж я сама отнесу белье для чинки, — прокряхтела старуха, беря узелок у своей помощницы. — И уж если я не сумею сплести какую-нибудь байку, чтоб заговорить твоей маме зубы так, чтобы она и не заметила, как их вырвут, то согласна помереть на этом самом месте. А вы обе идите. Да набрось-ка на себя вон ту накидку, что висит за дверью, Бекка. У нее есть капюшон, который скроет твое лицо. Все на хуторе знают, что это моя одежка. Даже если ты встретишься с одиноким мужчиной, он поглядит на накидку и не поверит своим глазам. Давненько, ох как давненько у меня не было течки. Ну а теперь — брысь!

Бекка схватила с вешалки накидку и набросила ее на свою испачканную одежду. Осторожно, стараясь не шуметь, они спустились по лестнице вниз, сопровождаемые кудахтающим смехом Бабы Филы.