Псалмы Ирода

6

— А ну убирайся отсюда! — Тали уперла кулаки в бока и закинула голову назад, сверкая на Пола полными ярости глазами. Бекка как раз в эту минуту пробегала через гостиную с корзиной чистого белья и не удержалась перед искушением замедлить шаги, чтобы полюбоваться тем, как эта маленькая женщина спорит с ее па. Бекка усмехнулась, увидев, с каким обескураженным выражением лица взирал отец на самую молодую из своих жен. Он не хуже любого другого знал, что только одна вещь в мире может придать женщине смелость разговаривать с ним в таком резком и повелительном тоне, но тем не-менее был здорово удивлен.

— Я думал, что она в своей комнате, — выдавил он из себя наконец. Его большие руки смущенно мяли широкие поля соломенной шляпы, свивая их в трубочку.

— Ну а у Бога были другие соображения на этот счет, и бедная женщина их разделяет. Ты что, хочешь, чтоб ради твоих удобств ее перевели наверх?

— Да… я хочу сказать, нет… Но тут? — Он кивнул на закрытую дверь. — Ведь в этой комнате нет даже кровати, да и вообще негде повернуться. Будет ли ей там хорошо?

Тали расхохоталась ему прямо в лицо, которое приобрело еще более смущенное и даже глуповатое выражение. У дверей Бекка вообще остановилась, чтоб услышать, как самая юная из жен сказала:

— А с каких это пор мы рожаем на кроватях? Если хочешь быть полезным, иди наружу и дожидайся там приезда мисс Линн. И хотя все знает лишь один Бог, но я не думаю, что мисс Линн появится тут быстрее, чем этот ребенок.

Бекка выскользнула в дверь и тихонько прикрыла ее за собой. Ей вдруг показалось, что она находится совсем в другом мире. Там — в гостиной — все шторы на окнах подняты, чтоб впустить в комнату как можно больше солнечного света. В этой же комнате, скорее похожей на кладовку или большой шкаф, единственное окошко было занавешено сложенной вдвое простыней. Прохладный ветерок с трудом, но все же пробивал себе дорогу сквозь плотную ткань, и в комнате царил приятный полумрак.

Хэтти лежала на тощем матрасике, принесенном женщинами из чьей-то спальни. Бекка бросила испуганный взгляд на бледное лицо матери. Поставив корзину на пол, вынула из нее сложенную чистую тряпочку, смяла ее, чтоб удобнее было вытереть пот, проступивший на лбу Хэтти.

— Оставь, как есть, — раздался из темноты голос Бабы Филы. Он скрипел, как скрипит под ногами ледок на замерзшей луже. Баба сидела на единственном стуле, который с трудом поместился в этом крохотном закутке, а ее безымянная прислужница расположилась, скрестив ноги, прямо на полу. — Для нее уже сделано все, на что она имеет право. В муках должны мы рожать детей, так повелел Господь. А потому — оставь все, как было.

— Да свершится! — прозвучал, как эхо, чей-то голос. Это была Рэй, сидевшая на подушке рядом с кувшином и тазом, поставленными слева от Хэтти; к ней присоединились и Селена, прислонившаяся к родильной стойке, чтобы проверить на прочность соединение ее частей, и девчонка Бабы Филы, чьи глаза, казалось, видели все, а может, и ничего.

Губы Бекки что-то шепнули, но это было отнюдь не «Да свершится». За несколько часов она получила столько знаний, заплатив за них тяжким трудом, сколько ей вряд ли еще когда-нибудь захочется получить. Когда у ее матери начались первые схватки, Бекка и маленькая Сьюзен были единственными, кто оказался в гостиной. Все остальные девушки и дети помогали на кухне. Время жатвы — время заготовки пищи на долгие месяцы, что ждут впереди, а потому каждая пара рук на счету. Вообще-то и Бекке полагалось бы быть там, но Кэйти сказала, что в настоящую минуту ее помощь не требуется и будет лучше, если она займется со Сьюзен чтением. Они сидели, склонив головы над книжкой, когда Хэтти вдруг со стоном поднялась с кресла, а у ее ног неожиданно появилась лужа.

Селена тут же взяла на себя руководство, приказав юной Сьюзен бежать в поле… к черту те мужские дела… и послать одного из мужчин за мисс Линн.

— Я боюсь, — хныкала Сьюзен, и подбородок у нее дрожал.

— Чего ты боишься?

— Нам нельзя находиться в поле во время уборки…

— Но у нас роды! Ты еще слишком мала, чтоб понимать, что это такое! Мужчины должны уж совсем спятить, чтоб настаивать на каких-то дурацких церемониях, когда речь идет о родах!

— Селена, не посылай эту девчонку, — сказала Хэтти. — С мужчинами надо поосторожнее. Да и у меня это не первые роды. Ты и Баба Фила, и…

— А кому захочется объясняться с Полом, если выяснится, что тебе именно в этот раз понадобилась помощь травницы? Такие вещи ведь бывают… да охранит тебя Господь… а потом уж ничего не поделаешь — поздно. Конечно, может случиться, что я окажусь единственной, кто сможет принять твоего ребенка, но по крайней мере мы сможем сказать, что за мисс Линн было послано. И никто нас упрекнуть не посмеет. А ну, беги, девчонка, — приказала Селена Сьюзен. — Если что случится, я тебя прикрою.

— Я могу сходить вместо Сьюзен, — вмешалась Бекка. Она умолчала о том, как была бы рада, если б ее отпустили. С той самой минуты, как ее мать поднялась с кресла с промокшими сзади от хлынувших вод юбками, у Бекки было одно желание — удрать отсюда куда угодно.

— Нет, ты останешься, — приказала Селена. — Нам нужен кто-то, кто может быстро отыскать и принести вещи, которые понадобятся, а остальные женщины и девчонки заняты по горло консервированием. И вообще — скоро ты сама выйдешь замуж, уедешь отсюда и окажешься в таком же положении. Так что для тебя все это будет хорошим уроком.

Так Бекка и осталась. Помогла Тали принести для Хэтти матрас, притащила свежей воды и сбегала в одну из кухонь поставить на огонь котел с водой. Та жена Пола, которая там командовала, заявила, что Бекка им мешает готовить запасы на зиму, так что ей пришлось разъяснять причины спешки. Бекке пообещали дать столько кипятку, сколько понадобится, и отправили обратно помогать Хэтти. Потом Бекка поднялась на чердак сказать Бабе Филе, что она нужна внизу. Помогла безымянной девчонке спустить Бабу Филу по лестнице, помогла Селене приготовить родильную стойку, помогла Рэй занавесить окно двойной простыней, делала все, что ей приказывали, и все, что считала нужным.

И делая все это, старалась не видеть и не слышать самой Хэтти. Затрудненное дыхание и стоны, еле слышный голос, молящий о глотке воды, шлепанье босых ног, спешащих туда-сюда по крошечному пространству пола душной каморки, все это существовало как бы отдельно от ее мамы. Когда схватки участились и Хэтти попросила, чтоб ее посадили на родильную стойку, Бекка встала у окна, пряча лицо за чуть приподнятым краем простыни. Она объяснила это тем, что смотрит, не подъезжает ли мисс Линн.

Добродушная Рэй нарушила ее хрупкий временный покой. Рэй была самая маленькая и самая кругленькая из матерей фермы, к которой прибегали чуть ли не все детишки, когда хотели, чтобы кто-то поцеловал их ушиб или вытер слезы. Готовить она не умела, даже если бы от этого зависела ее жизнь, зато всюду приносила тепло, куда более ощутимое, чем огонь кухонной печи.

— Это не наказание, Бекка. — Рэй стояла за ее спиной и говорила так тихо, что никто другой ее услышать не мог. — Это всего лишь то, что ждет нас всех. О, я знаю, как это больно слушать и как ужасно видеть, но поверь — эта боль окупается. Ты сама увидишь, как будет выглядеть твоя ма, когда возьмет в руки ребенка. Ш-ш-ш… Так же она страдала, и рожая тебя, а видела ли ты в ее глазах упрек, когда она теперь смотрит на тебя?

— Рэй…

— Что, детка?

— А что если б я родилась мальчиком?

— Что такое?!

— Мне позволили жить потому, что я родилась тогда, когда Праведному Пути нужны были девочки. А кто нам нужен сейчас? Что случится, если ребенок будет не тот…

Сильные пальцы больно впились в руку Бекки. В тоне Рэй не было ни капли былой теплоты, ее слова резали острее осколков кремня:

— Еще одно карканье в этой комнате, накликающее беду, и ты пожалеешь, что вообще родилась на белый свет! Убирайся отсюда вон! Придумай повод и убирайся! И пусть Господин наш Царь пошлет тебе все невзгоды, которые ты накликала на свою ма, и даже еще хуже! Вон!

Руки Рэй оттащили Бекку от окна и довели ее до двери.

— Бекка сходит и принесет еще чистого белья, — сказала Рэй, улыбаясь. И последнее проклятие, произнесенное шепотом, полетело вслед Бекке одновременно с громким стуком захлопнувшейся двери.

Бекка копалась как можно дольше, собирая простыни, и безуспешно старалась выгнать из памяти слова Рэй.

«Есть такие слова, которые не хотят умирать. — Прежний страшный голос Червя сочился сквозь ее мысли. — И как бы ты ни старалась их изгнать, они все равно цепляются за тебя. Ты пытаешься выгнать их, пытаешься их похоронить глубже, чем хоронят трупы, но они снова тут как тут. Они ждут появления чего-то, что придет и соскребет землю, которой ты их засыпала, и снова вытащит их на свет. И вот они опять тут — ждут своего часа. Ты запомнишь их навеки, Бекка. Сама знаешь, что запомнишь».

«Я и так помню множество слов», — подумала Бекка.

«Но не таких. И не тех, что ты вычитала в той маленькой книжке. То мои слова. Для маленькой девочки ты была слишком умна, хоть и ненамного старше Сьюзен, так? Кэйти-то понимала, что ты умна. Даже учительница, которая очень любит свое дело, понимает, что для женщины иметь слишком большой ум — равносильно смерти. Потому и спрятала от тебя ту книжку. А в книжке моя история. А сколько ты успела прочесть в ней, пока Кэйти не обнаружила, что ты пыхтишь над ней, пытаясь разобрать слова, написанные моей рукой?»

«Я знаю все, что мне надо знать, — яростно стояла на своем Бекка, как бы сооружая стену против Червя. — Прошлое мертво, а ты — прошлое. И к моей жизни ты никакого отношения не имеешь».

«Или очень большое. Помнишь ли ты, как читала про все, о чем помнила я? О том, как было раньше, о том, что рассказывала мне бабушка, а она слыхала от своей бабки? Но ведь времена меняются. Меняется мир, меняются женщины. О, не сразу, но неотвратимо. Мы можем принимать в себя мужчину лишь тогда, когда наши несчастные, запуганные, изголодавшиеся тела разрешат нам это, — даже если б нам вдруг захотелось принять его в другое время. Но попробуй это сделать, и он изувечит тебя так, что многие из нас от этого умирают. Поэтому мы научились ждать знака, который говорит нам, что мы готовы, что мы… превращаемся в „принимающих“ женщин, как вы называете это. Женщин в поре. Но в мое время некоторые из нас, видимо, снова становились другими, непохожими на тех, какими были раньше. Но когда все одинаковы, то тем, кто становится отклонением от нормы, лучше поберечься…»

«У меня нет нужных слов…»

«Ничего подобного, тебе они известны. Ты знаешь больше, чем нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности, однако другого пути у тебя нет. И ты знаешь и это, Бекка».

Бекка стала напевать, складывая белье в корзину и изо всех сил стараясь выгнать Червя из своих мыслей. Но это уже не был просто Червь. Это была девушка, та самая, что ждала под ливнем лунного света, чье тело покрывали кровавые потеки. И как бы громко ни распевала Бекка, крик пролитой крови все равно звучал громче. Девушка-призрак вдруг начала расти, прижимая к окровавленной груди призрак книги.

«А разве ты не хочешь узнать, чем кончилась моя история? — мурлыкала она, протягивая свою книжку Бекке. Каждая буква в ней была налита кровью. — Кэйти любит книги, она никогда бы не посмела уничтожить одну из тех, что отданы под ее охрану. Неужели ты никогда не интересовалась, где эта книга? Неужели тебя не тянуло узнать об этом?»

Тут Бекка подхватила свою корзину и выбежала вон. И хоть ей страсть как не хотелось возвращаться в родильную комнату, но и оставаться вне ее она тоже не смела, даже если б и не было понукавшего ее призрака, — уж слишком много кривотолков могло бы возникнуть. Оказавшись в комнате, она старалась держаться поближе к матери. Глаза Бекки не отрывались от лица Хэтти — так было лучше, чем случайно наткнуться на испепеляющий взгляд Рэй.

— Вроде она задремала, — сказала Селена, вглядываясь в лицо Хэтти. — Наступила, как это иногда бывает, передышка между приступами боли. Может, все-таки мисс Линн успеет приехать к родам.

— Дал бы Бог, — отозвалась Бекка.

— Господин наш Царь даст, — поправила ее Рэй. Говорить о нем разрешалось, нельзя было лишь упоминать о его мече. Кое-кто даже утверждал, что воззвание к Царю во время родов благодетельно, так как он мог воззрить на дитя благосклонно и перенести свой выбор на кого-то другого.

Стук в дверь вырвал Хэтти из полузабытья. В крошечную, набитую людьми комнатку просунулась голова Тали.

— Солнце уже садится. Скоро начнут возвращаться мужчины. Пол сказал, что, возможно, мисс Линн уехала в другой хутор, так как в Миролюбии ее нет. Если это так, то из Миролюбия должны снарядить за ней своего гонца, чтобы вызвать ее сюда.

— В какой же это другой хутор?

Тали только плечами пожала:

— Откуда мне знать. Если он далеко или если она там не завершила своих дел, которые начала, кто знает, когда мы ее увидим.

— И все же надо было послать сюда младшую травницу, — сказала Селена, взъерошенная, будто курица над цыплятами. — Хоть бы кого прислали.

— Ты сама справишься с родами не хуже младшей травницы, — напомнила ей Рэй. — Зачем нам нужна…

— Из принципа. Ну ладно, что ж делать. Хэтти, милочка, как ты себя чувствуешь?

— Опять начинаются, — сказала Хэтти, задыхаясь. — И сильные.

— Помогите ей встать. Бекка, подставь плечо. И ты, девка, — показала она на прислужницу Бабы Филы.

Безымянная девушка послушно подошла к Хэтти справа, так же покорно, как вол подставляет шею под ярмо. Они немножко походили с Хэтти по комнате, но та вскоре попросила, чтоб ее посадили в родильную стойку.

Эта конструкция выглядела такой старой, что вполне можно было предположить, будто она служила еще Бабе Филе, когда та была молодой женой какого-то давно забытого альфа Праведного Пути. Сама стойка больше всего походила на летнее отхожее место, у которого оторвана крыша, стенки и даже половина сиденья. Только четыре вертикальных столба да перекладины, достаточно прочные, чтобы удерживать столбы в вертикальном положении. На первый взгляд сооружение казалось очень хрупким — несколько тонких древесных стволиков, скрепленных ремнями из сыромятной кожи. Правда, никаких деревьев вблизи Праведного Пути не росло, лесная страна лежала дальше к востоку за фермой Святость, а на ремнях почему-то не видно было пятен ни от пота, ни от пролитой воды, хотя сыромятная кожа их обязательно должна была сохранить.

Когда Бекка помогала матери поднять юбку и угнездиться на узеньком сиденье, она случайно дотронулась до прохладной гладкости стойки и поняла, что это городская работа. Поддельная сыромятная кожа, соединяющая столбы и перекладины и из которой сделаны петли для рук роженицы, тоже, должно быть, привезена из города.

Селена опустилась на колени перед Хэтти, подняла ее сбившиеся, пропитанные потом юбки и произвела быстрый осмотр. Потом встала и сказала:

— Ничего не поделаешь. Вы, девчонки, бегите на кухню, где Бекка поставила котел с водой, и тащите кипяток сюда. Да сами не ошпарьтесь! Ребенка я принять сумею, а вот лечить ваши обваренные шкуры может только мисс Линн.

Бекке пришлось сдерживать себя, чтоб не помчаться бегом из этой комнаты. Прислужница Бабы Филы выскочила за ней быстрыми и неслышными шагами, сохраняя при этом на лице отсутствующее выражение.

Всю дорогу до кухни она держалась позади Бекки, хотя могла бы легко догнать ее и даже перегнать, если б захотела. В отличие от Бекки ее нисколько не сковывали длинные юбки. Одежда, которую она носила, больше всего походила на мужскую клетчатую рубашку свободного покроя, кончающуюся чуть выше колен.

На кухне никого не оказалось, несмотря на то, что день кончался и мужчины должны были вот-вот возвратиться с полевых работ. Во время жатвы еда была особенно скромной, ибо у женщин уходило много времени на заготовку продуктов на зиму и на другие хозяйственные дела. Мужчины брали в поле завтрак, иногда дополняя его мясом мелких зверюшек, пойманных на межах ржи и кормовой пшеницы. За ужином мужчины будут хвалиться своим уловом, показывать жалкие малюсенькие шкурки несчастных животных и вообще вести себя так, будто совершили невесть какие подвиги. Только в прошлом году старый Гаррет отвел Бекку в сторонку и предложил ей такой жалкий обрывок меха в обмен на Поцелуй Признательности. Она отказала и убежала — знала, что он имел право на эту услугу (с согласия па), но ее трясло от одной мысли, что он пытался купить ее как блудницу вавилонскую… Позднее она увидела этот же кусочек меха, лежавший, как трофей, на подушке Марион.

— Ну и чего ты рот раззявила? Ясное дело, они тут все поспешили свернуть и разбежались. Ты что, не знаешь, что они скорее попрячутся по углам, чем согласятся нам помочь. Женщина, что рожает, для них страшнее самой смерти.

Голова Бекки резко повернулась, она искала взглядом того, чей голос прозвучал так неожиданно. Девчонка Бабы Филы радостно скалила зубы, довольная эффектом своего внезапного выступления.

— Ну что еще тебя удивляет? Ты что же, веришь идиотским басням насчет того, будто у меня вырвали язык при рождении? Ничего подобного. А вообще задумано здорово — загнать сумасшедшую старуху на чердак в компаний с немой. Ну а как же — та еще быстрее окончательно спятит, даже раньше, чем найдется кто-нибудь, кто ткнет ее ножом. — Девчонка хихикнула. — Впрочем, ткнуть ее ножом — дело не больно-то легкое. Она пока еще жуть как хитра, эта старая карга, она и меня научила приемам драки, чтобы я смогла сделать то, что старухе самой уже не по силам.

— Так ты умеешь драться?

Зубы девчонки обнажились в чем-то отдаленно напоминающем улыбку.

— Не хуже любого мужика. А может, и получше. Им-то, чтоб убивать, нужна палка или камень, если с самого начала не удалось сломать врагу шею. — Улыбка стала еще шире. — А мне не надо. Хочешь, покажу?

Откровенный ужас на лице Бекки заставил безымянную девчонку весело расхохотаться.

— Да не стану я тебя убивать, дуреха! Ну подумай сама, что я выгадаю от этого? Разве то, что меня убьют? Конечно, можно убежать, но я не так глупа, чтоб пойти на такое. Говорят, банды ворья вооружены отнюдь не одними палками и камнями и они держат у себя женщин, только пока те на что-нибудь годятся. А это значит — очень недолго, как утверждает Баба. Я же вовсе не рвусь, чтоб меня распластали. Вот уж не рвусь.

— Если хочешь, — сказала Бекка медленно и осторожно, — ты могла бы поучить меня приемам боя.

— Интересуешься приобретением знаний, да?

Бекка постаралась сохранить на лице выражение полного безразличия.

— Баба Фила — хуторская вещунья, а значит, она накопила немало мудрости. Если она настолько хорошо владеет этим искусством, чтоб учить, то мне бы не мешало узнать, что это за искусство.

— А ты хитрая, — задумчиво ответила девушка. — Ладно. Научу тебя, но тебе придется насчет этого держать язык за зубами.

— Пусть Господь Бог и Господин наш Царь будут свидетелями!

Девушка презрительно сплюнула.

— Господин наш Царь! Ладно, хватит с меня и Господа. Только мне придется поговорить с Бабой — тут проблем не будет, но жест вежливости нужен, а кроме того, она должна договориться, чтоб именно ты стала приносить нам еду. Вот в это время ты и будешь учиться.

Бекка протянула ей руку — так, как это делают мужчины.

— Еще один вопрос, — сказала она, — а почему тебе вздумалось поделиться со мной этим знанием?

Узкий рот девчонки дернулся в усмешке, значение которой было ясно ей одной.

— Слова летят быстрее птиц. Думаешь, мы там на чердаке сплетен не слышим, что ли? О том, что ты сделала для ребенка мисс Линн, о том, что случилось в Миролюбии, о том, как твой брат уехал в город, чтоб стать горожанином, о том, как твой па ценит тебя, и о многом другом, включая и шепоты… Скажем так: Баба Фила видит в тебе, Бекка, что-то от себя самой. Ты, Бекка, никогда ее не убьешь, но зато сможешь стать сама хуторской вещуньей, если убьешь того, кто прикончит старуху. Вкус мести сладок и приятен, даже если месть придет через вторые руки и доставит радость лишь призраку.

Бекка содрогнулась. Мало ей своих призраков!

— Но я ведь еду на праздник Окончания Жатвы, — сказала она. — Если кто-нибудь захочет на мне жениться, я уеду жить в другое место (что Боже упаси) и тогда уж никак не смогу стать вещуньей в Праведном Пути. Да и захочу ли я этого, вот вопрос.

И снова эти зубы — острые, белые, совсем как на изображении посланного Богом Голода или как жадный оскал Адонайи.

— Я ж тебе сказала, до нас доходит множество слухов. Ты же не хочешь покинуть Праведный Путь; это правда, которую ты отрицать не станешь. Раз па так любит тебя, он сможет запросить очень много с того, кто захочет взять тебя в жены. Например, ты останешься здесь, а муж будет приезжать сюда только, когда ты в поре. «Кормящие жены» — такое случается иногда. Кэйти — учительница — тоже поддержит па, она ведь хочет, чтоб ты осталась. Немного найдется мужчин, способных упустить шанс получить жену, но не тащить на себе груз необходимости кормить ее. О, ты наверняка будешь жить и умрешь в Праведном Пути. Так говорит Баба Фила.

Бекка поймала себя на том, что молится, чтоб Господь Бог склонил слух к предсказаниям Бабы Филы. В них, безусловно, был смысл. И хотя Бекка никак не могла вообразить себя подкрадывающейся к человеку, который займет место хуторской вещуньи, чтоб убить его, но безымянной девчонке такое предположение казалось вполне здравым. Будущее каждой хуторской женщины неизбежно включало в себя и убийство. И лучше уж быть в союзе с рукой смерти. Куда лучше, чем однажды встретить ее во внезапно наступившей тьме в качестве жертвы.

— Ты хочешь, чтоб я поклялась отомстить за Бабу? Это и есть твоя цена за обучение меня приемам боя? — спросила Бекка.

Этот вопрос сильно позабавил девушку.

— А почему бы мне не взять заодно клятву, что ты отомстишь и за меня? Когда умрет Баба Фила, умру и я. Нет уж, спасибо! Отмщение — дешевка. Можешь заплатить мне гораздо более ценным для меня товаром. Я слышала, ты неплохая учительница. Вот поэтому я и сделала это предложение.

— Так чему же такому я могу научить, чего ты не…

Лицо девушки так побледнело, что даже губы стали не различимы на фоне кожи. Ее волосы были болезненного выцветшего желтого цвета; они обрамляли лицо клочьями, которые вырывались на свободу из тугого узла, завязанного на затылке. Только глаза и были красивы — сверкающие, голубовато-зеленые, искрящиеся живым, бешено напряженным умом.

Они буквально пылали, когда девушка ответила:

— Научи меня Жесту Признательности и Поцелую Благодарности. Обучи, как поклоняются мужскому телу, чтобы потом, когда дело будет сделано, мужчина поклонялся бы мне. Принеси мне одну из деревянных фигурок, которыми пользуются женщины, чтобы изучать мужчин. Научи, как надо ходить, чтобы глаза мужчин следили за каждым твоим шагом, а их кровь вскипала бы и влекла к тебе. Научи, как заставить их желать меня все сильнее и сильнее, и тому, как сделать так, чтоб они дрались до смерти, желая удержать меня.

Щеки Бекки пылали. Глаза же девушки светились в сумраке кухни; зрачки то расширялись, то сужались в точку. Огонь под клокочущим котлом превращал ее лицо в свирепую маску — наполовину белую, наполовину — кроваво-красную.

— Не знаю, достойна ли я, чтоб учить такому, — произнесла наконец Бекка. — Баба Фила может этого не позволить.

— Трахала я Бабу Филу в глаз! — Девчонка с силой ударила по руке Бекки, поднявшейся, чтобы закрыть ей рот. — И нечего тут жеманничать, черт бы тебя побрал! Сама знаешь, что только представляешься!

— А говорить так — грязно…

— Ничего, твои-то губы чисты. Это сказала я и скажу еще сто раз, если захочу! И никакой опасности в том нет. Никто тут не прячется, тут лишь ты да я. Самое время тебе выслушать правду, уж раз ты собираешься стать сильной и выжить.

— Но то, что ты сказала о Бабе Филе…

— А кто имеет на это больше права, чем я? — Еще несколько клочьев волос поднялись над головой девчонки; сквозь них просвечивало пламя очага.

— Никто не имеет права говорить таким языком о Бабе Филе, — ответила Бекка, сама ощущая, как проникает в ее слова непререкаемый тон ее матери. — И уж особенно ты.

— Ты только попробуй напомнить мне, что я сохранила жизнь благодаря этой старой суке, и я тебя швырну в эту печку! Как по-твоему, у меня был выбор? Я родилась лишней — ребенок с холма! Бросили, чтоб я там либо сдохла, либо чтоб меня кто-то подобрал и отнес в другой хутор. Для настоящей жизни. А не для того, чтобы влачить свои дни на чердаке и прислуживать старой, выживающей из ума вещунье. Не для того, чтоб быть лишенной всего — даже имени! А потому да, трахала я Бабу Филу в глаз, а заодно и все то, что она когда-либо сделала для меня! Пожирала дарованные мне дни, пила мою жизнь, которую накрепко повязала со своей, — вот что она со мной сделала! А теперь я — ее сторожевой пес. Вот почему она и обучила меня, как надо драться, как надо убивать, — чтоб она могла протянуть как можно дольше. А когда ее прикончат, убьют и меня. У новой вещуньи будет своя безымянная девка с холма или мальчишка, если шею Бабе Филе свернет мужик.

Девчонка сжалась в комок ярости, крикнув:

— Ну а теперь посмей мне сказать, что ты ничего этого на знала!

— Знала. — Свойственное Хэтти напускное сознание своей правоты покинуло Бекку. Она ведь предостаточно наслушалась кухонных разговоров о Бабе Филе. — Когда мне было семь лет, одна из старших женщин исчезла. Кто-то обмолвился, что она хотела убить Бабу Филу и занять ее место.

— Помню такую. — Безгубая улыбка стала совсем ледяной. — После я сама привела мужика, чтоб он унес ее тело. Я тогда была маленькая и на большее не годилась. Но даже и тогда я почувствовала, как он смотрел на меня. — Углы ее рта кривились, когда она вспоминала о прошлом.

— Но тебе же тогда было только семь! Неужели тот мужчина пытался… А па об этом знал?

— Баба Фила знала. — Смех девчонки был почти неотличим от хихиканья старухи, вспоминающей прошлое. — Она не позволила ему трогать меня, но обещала разрешить позже, когда я дорасту до Перемены. Она хотела, чтоб он был ее ушами и глазами среди мужчин.

— Кто… Кто это был? Что за человек?

— Он мертв, что тебе за дело до него? Или ты полагаешь, что эти сведения нужны кому-то еще?

— Нет. Никому. — Бекку мучил вопрос, который ей ужасно хотелось задать, но храбрости не хватало.

— О, не думай о том, что сказал бы наш па… — Девка с презрением произнесла это слово. — Чем меньше он знает о делах Бабы Филы, тем спокойнее будет спать. В свое время, знаешь ли. Баба Фила была совсем неплохой травницей.

— Травницей? — Бекка не видела связи с предыдущим разговором. Может, эта безымянная девка в конце концов просто сумасшедшая?

— А если б то, чем она меня поила, не помогло избавиться от плода, благословенного семенем того мужика, то холм не задает лишних вопросов. — Ее взгляд впитывал в себя отвращение, которое ощущала Бекка, но, казалось, девчонке этого было мало. Да, странные существа произрастали в сумраке того чердака…

— Во всяком случае, сейчас у нас есть новый шпион. Видишь ли, Баба вовсе не собирается сидеть и ждать, пока будущее придет к ней само собой. Она сама его творит. Этому и я научилась у нее. Сейчас я гожусь только для того, чтоб мужик использовал меня и тут же забыл, но если ты научишь меня, как доставить ему радость и заставить помнить об этом… Мои шансы на то, что я таким путем спасусь, когда старая сука сдохнет, резко возрастут. Даже в семь лет во мне было что-то такое, что привлекало их взгляды. Тот большой парень… твой родич, что ходил с тобой в Миролюбие… Том?.. У него есть все задатки, чтоб стать альфом.

— Такой разговор о мужчинах может накликать на них несчастье.

— А тут никто нас не услышит. — Глаза девчонки как будто заглянули в будущее, ведомое только ей одной. — Я стараюсь попадаться ему на глаза всегда, когда Баба Фила посылает меня вниз с поручениями. Ты обучишь меня правильным способам, и я сумею стать для него чем-то большим, чем игрушкой, с которой можно позабавиться. Он запомнит меня. В один прекрасный день он станет альфом и не позволит им убить меня. У альфа на то власти хватит.

«У альфа большая власть, — подумала Бекка, — а чтобы Том стал альфом этой фермы, па и он должны…» Ей не хотелось думать об этом. Пусть безымянная тешит себя несбыточными фантазиями. От этого никому ни тепло, ни холодно, а девчонка будет переносить свое заточение легче. Урок за урок, как договорились. Быть по сему.

— Ладно, — сказала Бекка, снимая с кухонного шкафа пару стеганых рукавиц, чтобы брать раскаленные горшки. — Я научу тебя всему, что знаю сама, но сейчас нам надо поскорее отнести кипяток, пока Селена не заявилась сюда с толстой палкой.

Они несли закрытый крышкой котел вдвоем, не давая ему раскачиваться и стараясь не коснуться его голыми ногами. Кое-кто из молодых парней еще торчал здесь; они стояли по трое и по четверо в сгущающихся сумерках, изо всех сил стараясь, чтоб группа не уменьшалась до двух человек, что могло вызвать нездоровый интерес.

Стоя, они поедали холодную еду, украденную из подвалов и складов фермы. Бекка краем глаза углядела Джеми, стоявшего с Сэмом, Джоном и Ноем. Между ними по кругу ходила бутылка.

Пробежал Вилли, таща факел, чтоб зажечь фонари. Осенний вечер был непривычно тих, и топот босых ног мальчишки по утоптанной земле раздавался отчетливо и громко. Иногда слышался скрип — ноги ступали на полоску гравия.

Перед входом в дом была привязана старая костлявая лошадь.

Бекка так торопилась вбежать в дом и поздороваться с мисс Линн, что наверняка обварилась бы кипятком. Но безымянная девка притормозила ее, приложив палец к губам; все ее недавнее красноречие было убрано и спрятано под замок. Зато ее глаза в свете фонаря ясно говорили: будь осторожна, учись.

Они вошли спокойно и достойно, глаза опущены на их ношу. Кто-то засветил лампы и зажег огонь в камине гостиной. Сидел там только один Пол. И почему это Тали позволила ему вернуться сюда? Взгляд Бекки не поднимался выше сапог па, сидевшего в большом кресле у самого камина, но искоса она все же успела увидеть его лицо. На нем были написаны печаль, усталость и заботы. Особенно глубоко они гнездились в уголках рта и в глазах.

— Ты опоздала, Бекка, — сказал он.

Опоздала… Целый рой слов бился у нее в горле. А у девки Бабы Филы лицо было совсем каменное. Резкий запах плыл в воздухе — сладко-кислый запах алкоголя. Пол кивнул на закрытую дверь комнаты.

— Иди, повидай маму.

Котел оттягивал руки девушек мертвым грузом. Безымянная остановилась, вынудив тем самым Бекку опустить котел на пол. Потом она прислонилась к косяку и скользнула вниз, сев у стояка на корточки. Бекка повернула дверную ручку, но не раньше, чем обменялась со странной и страшноватой прислужницей Бабы Филы прощальным взглядом.

Именно в это мгновение их мысли как бы слились, переливаясь из прошлого в настоящее: «Мне было тогда семь, столько же, сколько тебе».

«Ей было семь, когда и мне исполнилось семь. Значит, мы родились в одном и том же году. Родилась для холма, так как в том году Праведный Путь в девчонках не нуждался. Она старше меня, но ведь могло случиться и так? Первым пришел, первым и получай. Ну а если? Па ценит мою маму и детей, которых она ему рожает. И даже если она родилась первой, то есть последней девочкой, которая была нужна Праведному Пути, то когда родилась я, для нее все могло измениться. И изменил это па».

У альфа есть такая власть.

У альфа в руках много власти.

Жизнь Бекки уже готова была прерваться, уже послана была какая-то несчастная личность, чтоб вырвать ее из объятий матери. «Но ты же обещал мне, Пол! Ты же говорил, что она будет жить!» Дело альфа принимать решение, право альфа изменять его. Бог дает. Господин наш Царь — отнимает. Если так случилось, то у этой девушки когда-то было свое имя. И вместо того, чтобы отправить ее на холм, ее отдали Бабе Филе, чтоб она прислуживала старухе всю свою оставшуюся жизнь.

Могло так случиться? Та часть мозга Бекки, которая превращала мысли в слова, начисто отвергала подобную возможность. А та, что ведала чувствами — догадками, инстинктами, дурацкими девчачьими выдумками, та отвечала — да, да, да! Стоило только поглядеть в глаза безымянной, но когда-то имевшей имя девушки.

«Ты у меня в долгу, Бекка. — Подергивание уголков губ подтверждало это. — Ты достаточно умна, чтоб не отрицать того, что знаешь наверняка. Или наоборот — слишком глупа. Вот почему ты свободна и жива, а я заперта на чердаке и должна сама обдумывать планы, как спастись, когда придет мое время. И все это потому, что чрево твоей матери рождает умниц — с иголочки новенькие отводки с Древа Познания. И разве не прекрасен вкус Знания? Это единственный вкус, который остается на языке навсегда».

— Бекка? — Мисс Линн открыла дверь. Она улыбалась. — Входи, дитя. Пора познакомиться с сестренкой. — Травница ввела ее в комнату и закрыла за ней дверь. Хэтти лежала на полу на матрасе, под спину подложена целая гора подушек. Резкие запахи пота и крови исчезли, их выгнали за дверь вместе с грязным бельем и родильной стойкой. Простыню с окна убрали, и оконный переплет рассекал серый и пурпурный квадрат неба. Других жен в комнате не было.

— Поздновато ты подошла, — мягко упрекнула мисс Линн. — Нам пришлось воспользоваться той водой, что была в кувшинах, чтоб обмыть ее. Я сделала все возможное, чтоб охранить твою маму и малышку от родильной горячки. Полагаю, удалось.

— Котел был слишком горяч, — начала объяснять Бекка.

— Не имеет значения. Я принимала детей, когда не хватало гораздо большего, нежели чашка горячей воды.

— Бекка… — Волосы Хэтти были зачесаны назад и перевязаны счастливой голубой ленточкой. Новорожденная в белых пеленках сосала грудь, а Хэтти улыбалась обеим своим девочкам. — Встань на колени и погляди-ка на нее получше. — Любовь придала голосу Хэтти непривычную мягкость.

Бекка повиновалась. Мисс Линн чем-то занялась; шорох и шарканье шагов создавали фон, на котором дети знакомились друг с другом.

— Ее зовут Шифра.

Тут мисс Линн не могла не вмешаться:

— Это в честь повитухи в Писании, да, Хэтти? Той, что рассказывала, как весело и живо рожали еврейки своих детей. А по мне — так и эта девица уж чересчур веселилась во время родов.

На лице Хэтти засветилась слабая улыбка, когда она согнутым пальцем, вложенным в ребячий ротик, заставила девочку отпустить сосок. И тут же переложила ее к другой груди.

— Да, она очень торопилась родиться. Должно быть, ангелы шепнули ей, что ее ждет прекрасная жизнь, Бог да благословит ее!

Бекка увидела, как ее собственная рука как бы сама собой тянется коснуться поросли золотых волосиков, выбившихся из-под надвинутой на головку пеленки. Видеть, обонять, осязать ребенка казалось ей цепью невероятных чудес. Новорожденная слегка вздрогнула от ее прикосновения, но все ее внимание было поглощено грудью Хэтти.

— Пол жутко обрадовался, — шепнула Хэтти.

— Вот как? — Бекка произнесла это слишком громко, и в ее голосе прозвучало слишком много удивления. Ее мать бросила на нее вопрошающий взгляд.

— А как же иначе? Разве можно сомневаться… Как только Селена сказала ему об этом, он так громко закричал от радости, что вся ферма наверняка уже знает эту важную новость.

— Если он так рад… — Бекка решила лучше промолчать и удержать при себе дальнейшие результаты своих наблюдений: «Если он так рад, то почему же выглядел таким печальным — там, в гостиной? О Господи, не дай ему изменить свое решение! Если он сейчас вырвет эту чудесную девчушку из маминых рук, то, клянусь, я буду той, кто убьет его».

Мисс Линн протянула руки за ребенком.

— Она хорошо поела. А теперь ты должна поспать, Хэтти. Утром вас обеих отправят наверх. — Травница положила малютку в колыбель, стоявшую у Хэтти в головах. Она помогла роженице устроиться поудобнее, затем погасила лампу, которая стояла по другую сторону матраса, и притушила свет других ламп. — Ну вот, теперь хорошо. Можно не опасаться, что она собьет ее во сне. Проводи меня до лошади, Бекка.

— Вы уже уезжаете? В такую темень?

— Твой па велел своим людям ждать меня на дороге, чтоб в целости и сохранности проводить до дому. Он мало о чем забывает.

За дверями комнаты, где спали Хэтти и Шифра, дом казался совсем обезлюдевшим. Безымянная девушка ушла, вместе с ней исчез и котел, кресло перед камином пустовало. Бекка взяла с каминной полки одну из глиняных ламп, чтобы освещать дорогу.

— Я так поняла, что нам сейчас нужны девочки, — сказала Бекка, когда мисс Линн взобралась на седло.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что па позволил этой… Позволил маме оставить ее.

— Бекка, у тебя не мозги, а булыжник! — Мисс Линн наклонилась с седла и заговорила в самом резком тоне; в колеблющемся свете лампы фигура ее выглядела крайне внушительно. — Сказать такое! Лучше бы тебе помолчать, а то неровен час, па услышит! Нам нужны все дети! Каждое рождение — радость, это выполнение завета Господа Бога всем народам земли. Ты думаешь, род Ноя делил детей на девочек и мальчиков, когда он заново заселял землю? Ты думаешь, иудейские женщины воздерживались от деторождения, когда фараон объявил, что будет швырять младенцев в Нил, или когда они блуждали в пустыне, где у них не было даже куска хлеба для пропитания? Даже тогда — в пустыне — они плодились, выполняя завет Господа. И согласно Его воле, они безропотно принимали решения Господина нашего Царя.

— Но ведь Господин наш Царь появился гораздо позже! Я не понимаю…

— А тебе ничего и не надо понимать! — Мисс Линн выпрямилась в седле и тряхнула поводьями. — Так учит нас Писание, и такова жизнь. И никакое твое понимание или непонимание ничего изменить не может. Надо принимать все таким, каким оно предопределено быть. — Кобыла развернулась и лениво зарысила по дороге к Миролюбию. Всадница сидела в седле прямо и сурово, как столб родильной стойки. Мисс Линн теперь во время объездов уже не пела. Она непреклонно и без тени вполне простительного страха смотрела во тьму.

Бекка попробовала выкинуть из головы только что испытанное ею удивление. Мисс Линн коренным образом изменилась со времени «рождения» своего сына Иессея. Эта резкость, это желание спрятаться за законы Писания заставили сердце Бекки сжаться от боли.

А желудок все равно требовал пищи. Бекка постаралась забыть обо всем, кроме одной мысли — где раздобыть кусочек-другой чего-нибудь съедобного. Никакие силы сейчас не заставили бы ее проделать путь, ведущий к девичьим спальням мимо Поминального холма. Да еще ночью, да еще с пустым желудком, да еще в это время года, когда многие шарили по кладовкам да закромам. Сейчас запасы, оставшиеся с прошлого года, учитывались и проверялись гораздо менее строго, поскольку кладовые и склады как раз в эти дни должны были принимать плоды нового урожая. Поэтому Бекка и отправилась к ближайшему складу.

Это была одна из временных построек — крытый дерном погреб, какие заново копали ежегодно перед праздником Окончания Жатвы; прошлогодние уничтожались сразу же после него. На землях Праведного Пути были и другие склады и погреба — в том числе большие и постоянные как наземные, так и подземные. Житницы, склады корнеплодов — все они тщательно охранялись. Времянки же представляли собой хранилища без окон в дерновом куполе, с дощатым полом, настланным над собственно погребом. На полу стояли два-три предмета мебели — жалкие удобства для тех, кому придется работать в этом помещении.

Хуторские правила гласили, что в каждой времянке должен храниться запас продуктов, достаточный для пропитания двух взрослых и двух детей в течение всей зимы. Никто, насколько помнила Бекка, опытным путем не проверял точности подобных расчетов. Не знала она и той причины, по которой эти строения должны ежегодно уничтожаться и строиться заново — год за годом. Принимай все таким, каким оно было от века, говорила ей мисс Линн. Таков был ответ, даваемый в Праведном Пути на множество неудобных вопросов. Запасы в землянках были особенно обильны сразу после окончания жатвы, и тогда же они охранялись особенно тщательно, ибо здесь же лежали и товары для Коопа. К завершению же своего жизненного цикла землянки почти пустели и были открыты для каждого, кто не ленился в них пошарить.

Когда Бекка вошла в землянку, уже приближалось время сна. Все уже поужинали, а мужчины так наработались за день, что вряд ли у них обнаружилось бы желание шарить по закромам в такое время. Бекка осторожно потянула веревочку щеколды.

Как только свет лампы осветил помещение, из-за стола вскочила Рэй. Ее толстые пальцы с силой сжимали глиняный кувшин, полный крекеров, но она тут же поставила его снова на стол, узнав свою гостью.

— Извини. — Бекка попятилась к двери, но Рэй оказалась быстрее и заставила ее сесть к столу.

— Значит, теперь у тебя сестренка, как я слыхала. Возрадуйся.

— Я рада. — То, что добродушие Рэй так быстро восстановилось, заставило Бекку насторожиться. — Мама назвала ее Шифрой.

— Хорошее имя. — Рэй села за стол и пододвинула к Бекке кувшин с крекерами. — Голодна?

— Спасибо. — Бекка взяла крекер и держала его во рту, пока он не размяк. Голод сразу поутих. Но атмосфера, окружавшая ее и Рэй, казалась густо насыщенной тайнами. Гнев пожилой женщины уже испарился. Теперь Бекка видела на ее лице только печаль, как будто перекочевавшую на него прямо с лица па. Придется спрашивать о причине. Мисс Линн должна была бы знать, но не в характере Бекки было принимать вещи такими, какими кто-то и почему-то захотел их видеть. Ей обязательно нужно было протянуть руку и сорвать Яблоко Познания; ей надо было знать.

— Рэй, что случилось?

— Случилось? Да ничего…

— Не верю! Разве я не женщина, разве я не из числа женщин Праведного Пути, что от меня скрывают? Говори же, Рэй.

— Что ж… Сьюзен умерла, — ответила та.

Бекка задохнулась. Вкус плодов с Древа Познания был острее ножа.

— Ее убил Пол.