Псалмы Ирода

5

— Успокойся, Бекка. Разве ты не можешь разговаривать с собственным па без того, чтобы не трястись от страха, а? — Пол откинулся на спинку стула и отодвинулся от письменного стола, на котором громоздились стопки счетных книг и валялись измазанные чернилами гусиные перья. Он подпер голову рукой и в этой позе казался более усталым, чем бывал после целого дня тяжелой физической работы в поле.

Комната освещалась только одним маленьким окошком, к тому же расположенным очень высоко, но не прикрытым ни шторами, ни жалюзи. Однако время шло уже к празднику Окончания Жатвы, и окно давало слишком мало света для чтения и письма. Небольшая глиняная лампа — работа умельцев со старого хутора мисс Линн — позволяла видеть все более отчетливо, хотя кое-каким вещам, по правде говоря, лучше было бы оставаться в тени. Огонек маленькой лампы высвечивал каждую морщину усталости на лице Пола, тяжело опущенные веки, колючую поросль на щеках и седину, уже посеребрившую его волосы.

— Господь свидетель, это время года всегда самое тяжелое, — вздохнул Пол и протер покрасневшие глаза не слишком чистыми пальцами. — Иногда мне хочется передать всю эту бухгалтерию Кэйти, чтоб покончить с этим делом навсегда.

— Так почему же ты так не сделаешь? — спросила Бекка, даже не успев подумать, что она такое говорит.

Отец Бекки улыбнулся, увидев, как собственные слова заставили его дочку подскочить на месте.

— Узнаю свою дочурку, — сказал он. — Что на уме, то и на языке. Ну и чего ты испугалась, будто сказала что-то греховное? Разве нет таких вопросов, от которых никакого вреда быть не может? Кэйти — учительница на этой ферме и считает даже лучше, чем прядет хлопковую пряжу. И все же она — не я. Я связан словом чести и должен выполнять свои обещания, данные городским торговцам. Я обещал, что буду единственным, кто отвечает за содержание этих книг, и намерен сдержать свое слово. Но почему ты так испугалась, когда спросила об этом, Бек? Ты ж не из тех, кто способен ходить на цыпочках по яичной скорлупе? Я считал тебя женщиной, уже пережившей и Перемену, и Полугодие, но то, как ты ведешь себя с тех пор…

Бекка опустила глаза, тщательно изучая свои пальцы, которые сплетались и расплетались сами по себе. Только па мог так свободно говорить о Перемене. Вообще же такой разговор среди мужчин считался неприличным, и ему пришлось бы наказать любого другого, кто был бы уличен в произнесении запретных слов. Но преподать такой урок самому па не мог никто. Тот, кто сделал бы это, вряд ли прожил бы долго.

— Ну-ка, ну-ка… — Его грубый голос смягчился. По полу пробежала тень, кресло протестующе скрипнуло. Пол уже стоял рядом с Беккой и пальцами поднимал ее маленький круглый подбородок. Кожа рук была жесткой, как рог, но прикосновение нежнее, чем у женщины. Зеленые глаза, точно такие же, как у Бекки, в свете лампы горели ярким изумрудным пламенем.

— Прости меня, детка. Я не должен был бы говорить с тобой так. Все забываю, что ты уже женщина. Мне больше нравится думать, что ты все та же малышка, слишком юная, чтоб скоро выйти замуж и уйти из Праведного Пути.

Его рука обняла ее за плечи, тяжелая и уютная, как большой зимний плед. Бекка по привычке вздрогнула. Не было ни единого движения мужчины, включая самые пустяковые, которые взрослые женщины не описывали бы своим дочерям во всех деталях: что за жест, что он означает у нормального мужчины, что он может означать, если мужчина не вполне нормален, что может или должна сделать женщина, чтоб подбодрить мужчину или, наоборот, скрыться от него. Когда отец обнимает за плечи девочку-ребенка — это жест, говорящий о радости и о теплом отношении. Но бывало и…

«Слишком уж много болтовни, — вскричал ее Червь. Да, он опять говорил во весь голос, этот посланец Сатаны, этот Червь, питающийся ее сердцем, пляшущий в ее мозгу на своих запятнанных кровью ножках, красующийся своими истекающими кровью грудями. Ничто не могло его утишить, хоть Бекка и прочла все молитвы, какие только знала. — Слишком много пустой болтовни, и все это только для того, чтобы запугать тебя! Слишком много болтающихся туда-сюда языков и слишком много ушей, готовых принять всякую чушь, которую в них вливают. Вот и Дасса такая же — в каждой пылинке читает свои грядущие несчастья. Неужели и ты сделана из такой же слизи, что и Дасса?»

— Бекка? — Еще одно непрошеное, почти женское прикосновение кончиков пальцев альфа. А ведь мог бы одной ладонью закрыть все ее лицо! — Хэтти сказала, что ты хочешь о чем-то поговорить со мной? И вот ты тут, а молчишь, как скала. Что тебя тревожит? Ведь не то, что случилось в Миролюбии?

Она покачала головой.

— Вот и прекрасно. Тот день, когда меня начнут волновать выходки Заха, будет днем, когда я соберу вещички, а Тали поставлю альфом хутора. — Он сам усмехнулся своей шутке. Потом, уже более серьезным тоном, продолжал: — Из всех детей, которыми Господин наш Царь счел нужным наградить меня, в тебе я всегда ощущал что-то особое. Один Бог знает, что это такое и зачем оно. Ох, да не дергайся ты так! Уж не думаешь ли ты, что я этим хочу сказать что-нибудь плохое?

— Нет, па.

Он щелкнул языком.

— Все так же боишься! Иногда я думаю, что твоя мама не читала тебе ничего, кроме самых суровых глав Писания. Когда я говорю, что высоко тебя ставлю, в этом нет ничего, кроме отцовской любви.

«А что бы ты могла сделать, если б это было не так?» — спросил Червь.

— Я не заслуживаю особого отношения, па.

Пол ей улыбнулся. Казалось, он сбросил с плеч часть усталости, отложив просмотр счетных книг.

— Это ты так говоришь. Человек далеко не всегда лучший судья того, каков он там — под своей шкурой. Погляди-ка на Заха, если ты этому не веришь. Если б из сахарной свеклы можно было выжимать еще и удовлетворение гордыни, Зах был бы первым, кто усладил бы себя до смерти.

Мысль, что Зах может оказаться сластеной, вызвала у Бекки ответную улыбку.

— Надеюсь, я на него не похожа.

— Ты? Да его имя не заслуживает того, чтоб его произносили рядом с твоим. Ты слушай, что говорит твой па, девочка. Я немало прожил и немало повидал, так что знаю, о чем говорю. Есть нечто, что привлекает внимание Господа к детям, которых зачали мы с твоей мамой. Хэтти не так плодовита, как мне хотелось бы, но когда она входит в пору, я всегда стараюсь, как не знаю кто, чтоб она была опять благословенна. Разве твой брат Елеазар когда-нибудь считал себя важнее и лучше родичей? Нет, но торговцы положили на него глаз, еще когда он был чуть ли не мальчонкой. Они даже зашли так далеко, что…

Тут Пол остановился, обвел взглядом комнату и даже проверил, плотно ли закрыта дверь. Совсем как мальчишка, задумавший устроить первую в жизни засаду. Пол спросил:

— А ты умеешь хранить секреты?

— Да, па.

— Тогда давай меняться. Я доверю тебе то, чего больше никто не знает, а ты честно расскажешь мне, что тебя так тревожит. Но это секрет, помни.

«Секреты бывают очень даже полезны», — бормотал голос Червя.

Бекка облизала губы, чтобы выиграть хоть немного времени. Это ведь Червь привел ее сюда. Это он настолько свел ее с ума, что она попросила личной беседы со своим па. Теперь она знала, почему па оказался таким неосторожным, что согласился на этот разговор. Подобно Елеазару, которого торговцы Коопа сочли подходящим для городской жизни, она была дочерью Хэтти. Если па действительно относится к ней так нежно и безгрешно, как говорит, возможно, ей и не придется платить особо высокую цену за то, что она собирается ему рассказать.

— Па, я грешна. Я не могу ехать на праздник Окончания Жатвы.

— Что такое?

— Я пыталась поговорить об этом с ма. — Теперь Бекка говорила быстрее, пытаясь сказать все самые страшные слова, прежде чем удивленное и гневное выражение лица Пола скует ей язык. — Я рассказала ей, в чем дело и как это произошло со мной в ночь бдения, и она послала меня к Бабе Филе. Баба Фила и назвала это грехом. Она велела мне поговорить с тобой.

— Баба Фила… — Взгляд Пола сам собой поднялся к потолку — там под свесом крыши большого дома была комната Бабы Филы, которой прислуживала девчонка, еще не имевшая собственного имени. Баба была старейшей женщиной Праведного Пути, хуторской вещуньей, старше которой не было на ферме ни женщин, ни мужчин. Она была единственной, кто помнил имя ее предшественника и те хитрости, к которым она прибегла, чтоб убить старика и занять его место. Раз она назвала это грехом…

— Она сказала, что я должна покаяться и тогда освобожусь от него.

Пол явно расслабился. У Бекки полегчало на сердце, когда она это заметила. Как альф он должен был следить за порядком и охранять хутор и всех, кто на нем живет. Он был ответствен перед Богом за ведение счета хуторским грехам, так же как перед торговцами за наблюдение над посевами. Бабе Филе виднее, грешна ли Бекка, но еще лучше она должна разбираться в том, может ли этот грех быть снят покаянием или его придется смывать кровью.

«Кровь, — шептал Червь. — Каждая женщина должна знать все, что только возможно, о грехах, смываемых кровью».

Бекка увидела, как по лицу отца мелькнуло невысказанное словами выражение радости. Возможно, подумала она, он действительно любит меня так, как говорит.

«Или убеждает себя в этом», — шипел Червь.

«Умолкни! — прикрикнула на него Бекка. — Заткнись ты со своими подлыми мыслишками, со своими дьявольскими дарами. Я повинюсь в том, что ты засел во мне, и стану свободной, как сказала мне Баба Фила. Я изгоню тебя из сердца, и ты погибнешь!»

«А удастся ли тебе изгнать из себя и другие голоса с Поминального холма? — спросил Червь. — Можешь ли ты и твой могучий отец сделать это, если я и они стали неотъемлемой частью тебя самой? А это так и есть, Бекка, и ты можешь давать нам другие имена и клясться хоть на тысяче Писаний, что мы отвратительны тебе, а мы все равно будем сидеть в тебе. Ты — это мы. Мы — в знании, обретенном твоими глазами, мы в сомнении сердца твоего, и мы будем там вечно. Назови нас нашим истинным именем, женщина! И это будет твое собственное имя!»

Бекка торопливо заговорила, стремясь заглушить голос Червя. Но это не помогало. Червь плясал на босых ножках юной девушки, он плел вокруг себя кокон, свивая его из стонов и плача, услышанных ею в ночь бдения, а также из тех страшных вещей, которые она видела в глубинах Поминального холма и в той роще, где стоял котел, где они были с Томом, а еще из наглой силы зловещего лица Адонайи, которое повсюду преследовало ее, даже когда она вместе с другими девушками сидела за вышиванием, даже когда они готовили наряды для праздника Окончания Жатвы, восхищаясь привезенными из города материями. В каждом стежке иглы ей тогда мерещились узкие глаза Адонайи, жадно щупающие ее тело.

«Он ведь тоже будет на празднике Окончания Жатвы, — напомнил ей Червь. — И ты отлично знаешь, ради чего он туда приедет. И в ту ночь ни одному мужчине не может быть отказа, если ты девственница и не в поре. „Будем же благодарны“, — скажет женщинам проповедник, но ведь только мужчины будут в эту ночь иметь повод для благодарности».

Этого ей не вынести! И сколько бы там ни говорили, что это ее долг, но только не с Адонайей! Она будет в безопасности, пока идет танец девушек, в безопасности во время борьбы подростков и бойцовских матчей на полу риги, где молотят хлеба и где будут присутствовать торговцы из города.

Но когда замужние женщины погасят факелы и все фонари, кроме самого главного фонаря Имения, и когда останется лишь кривая улыбка луны-свидетельницы, тогда ей придется пойти с любым мужчиной, который попросит послужить ему любым способом, какой только доступен для еще никем не востребованной девственницы. Это ничего, говорили пожилые женщины. Это всего лишь выражение благодарности и простой вежливости.

(— Ты же не захочешь опозорить Праведный Путь?

— Да и кончится это быстро.

— Да, если ты хорошо помнишь уроки и знаешь, что надо делать.

— А я никогда не хотела, когда была молодой, чтоб это кончалось быстро.

— Ну, Селена, ты даешь! Разве женщина из такого может извлечь удовольствие?

— Ну не знаю. Просто это мне напоминает о тех временах, когда я бываю в поре. Уж не хочешь ли ты сказать мне, что ты и тогда ничего не чувствуешь?

— Смотри — ты крошку Рушу прямо в краску вогнала.

— Ну и пусть себе! В темноте не видно.

— Вот именно так меня и приметил Пол — в темноте на празднике Окончания Жатвы.

— О гордыня, гордыня…)

Эхо женских голосов исчезло, остался лишь Червь, передразнивающий их смех.

«Если бы ты только знала, что в темноте тебя будет ждать Джеми, ты небось первой вскочила бы в повозку, отправляющуюся на праздник Окончания Жатвы».

Бекка продолжала говорить, не обращая внимания на Червя, не замечая голосов взрослых женщин. Она слышала собственный голос, рассказывающий па о том, что гнетет ее, и о том нечистом существе, которое подчинило себе ее дух. То, в каком странном облике — запятнанное кровью — это существо перед ней явилось, и то, как она впервые познакомилась с этим наваждением, Бекка от отца, однако, утаила. Наконец Бекка кончила рассказывать и теперь ждала, что сейчас альф одним словом покончит со всем этим.

Пол к тому времени уже снова сидел у стола, подкрутив фитиль лампы так, чтоб она давала побольше света.

— Это все, детка? Только внутренний голос, который сеет в тебе сомнения?

Бекка кивнула.

— Плохие сомнения, па. Сатанинские. Иногда я не сплю целыми ночами, прислушиваясь к нему.

Пол сложил руки, положив одну ладонь на другую. Он не смотрел на дочь. Все время разговора с ней его взгляд был устремлен в маленькое окошко, так слабо освещавшее комнату.

— Когда мне было года на два больше, чем тебе, умер мой брат Натан, — наконец сказал он. — Он был старше меня на год, и ему должно было исполниться девятнадцать. Мы были полными братьями, а не просто родичами и родились вот на этой самой ферме. Моя ма говорила, что нас обоих принимала Баба Фила и что мы происходим по прямой линии от нее; не знаю, правда ли это. — Пол вздохнул. — В тот год, за месяц до того, как ему исполнилось бы девятнадцать, Натан вызвал нашего па на бой и проиграл. Силы у него было много, а по весу и росту он был равен отцу, но именно отец сломал ему шею. Мы все присутствовали на этом бою, а после него, помню, Захария похвалялся, что он провел бы поединок иначе, чем Натан, и получил бы хутор. Однако я что-то не припоминаю, чтоб он сделал такую попытку. Натан был отличный парень. А Захария — проныра и болтун, недостойный коснуться пыли у ног Натана. Но Натан умер, а Захария — жив.

Пол отвел взгляд от окна и перевел на Бекку глаза, как две капли воды похожие на ее собственные.

— Именно в «этот год и пришел ко мне тот сатанинский Червь и поселился во мне.

— В тебе, па? — Бекка не могла представить себе, как эта залитая лунным светом девица подходит к ложу ее отца и шепчет полные яда слова. А может, папин Червь принял другой облик? Бекка пришла покаяться, и оттого, что все обернулось почти наоборот, она ощутила какую-то расслабленность — и в теле, и в уме. И она тут же обругала себя за то, что не нашла лучшего способа избавиться и от праздника Окончания Жатвы, и от Адонайи.

«Ага! — дохнул ей в ухо Червь. — Так вот какова была истинная причина твоего прихода сюда! Вовсе не я! Если бы Джон — начальник Джеми — не сказал, что тот ему нужен на полях, то Джеми отправился бы на праздник, и ты никогда не поведала бы обо мне своему отцу ни слова!»

— Сомнения, — меж тем продолжал Пол, — вот и весь твой дьявольский Червь. Ты росла, как и я, в Праведном Пути. Тебя хорошо воспитывали, рассказывали, что правильно и достойно, а что неправильно и греховно. То, чему мы учим детей, никогда не меняется: вот это верно, и все тут! И пока вы обучаетесь этой детской правильности, у Сатаны нет ни малейших шансов вас заполучить. Но вот приходит время, когда вопросы тебе задает уже не учитель, да и задаются они частенько не вслух. И так как ты хорошо воспитана, ты знаешь, что есть такие вопросы, которые вообще не следует задавать… но ветхий Адам, живущий во всех нас, силен. Ты говоришь: «Ведь это не я задаю все эти почему? отчего? зачем? — ибо знаю, что делать этого нельзя. Значит, должно быть, сам Сатана проник в мою душу и отравляет ее злом».

— Почему твой брат должен был умереть? — тихонько произнесла Бекка.

— Да, это был один из моих вопросов. — Пол протянул ей руку, и она ухватилась за нее обеими руками. — Но я понял, что не следует перекладывать на Сатану вину за то, что есть во мне самом. Я знал, что если буду продолжать в том же духе, то вскоре примусь винить дьявола в каждом непристойном слове, которое произнес, и в каждом плохом поступке, а не только в одних дурных мыслях.

— Значит… это все-таки я сама. Но ведь Баба Фила сказала…

— А сколько лет миновало с тех пор, как Баба Фила позабыла, что такое быть юной? Я же понимаю, откуда твоя боль, малышка. — Пол наклонился и положил на ее ладонь вторую руку. — Это ведь ребенок мисс Линн, не так ли? — Ему даже не понадобилось ждать утвердительного кивка. — Я знал это. То, что ты называешь Червем, подсказывает тебе, что это неправильно, что это несправедливо, что это плохо?

На этот раз Бекка чуть помедлила, прежде чем кивнуть.

— Что ж, может, оно и так. Может, боль так глубока и сильна, что тебе кажется, будто сами кости у тебя сейчас запылают огнем; может, это и в самом деле плохо и жестоко. Но я скажу тебе, чему я научился и что вернуло все мои сомнения в тот ад, из которого они вышли: то, что нечто несправедливо, вовсе не значит, что оно еще и плохо.

Пол притянул Бекку поближе и заставил сесть к себе на колени. Шутливо подергав ее за один из локонов, он продолжал:

— Твой единственный грех состоит в том, что ты слишком быстро развиваешься. Хотелось бы мне, чтоб это была единственная причина, мешающая тебе радоваться поездке на праздник Окончания Жатвы.

— И я бы хотела того же…

Голос Бекки звучал совсем глухо. Ее отец должен был бы быть и слепым, и глухим, чтоб не понять — у нее на душе лежит и другая тяжесть. У Пола с ушами и глазами был полный порядок, а еще он обладал даром задавать нужные вопросы. Всего один простенький вопрос, и вот уже Бекка выплескивает скопившийся в душе страх.

— Адонайя? Хм-м… — сказал Пол, когда Бекка кончила говорить. Он спустил ее с колен и задумался. — Старший сын из живых сыновей Заха, насколько мне известно, или наверняка будет таким, если он унаследовал пронырливость и хитрость отца. Что ж, можешь забыть свои тревоги, Бекка. Поезжай на праздник с легким сердцем вместе с остальными и ничего не бойся. Держись со мной рядом, сколько потребуется и сколько захочешь, и если мы увидим, что Адонайя подходит к нам, я тут же расскажу сказочку о том, как ты помогаешь мне в моих делах и что тебя от них нельзя отрывать. Не говоря уж о том, что там будет множество других девчонок, которые с радостью доведут его до самых Райских Врат.

От слишком вольных слов отца личико Бекки стало совсем пунцовым, но ни один проповедник не мог бы определить масштабов истинной благодарности, которую она сейчас ощущала.

— Правда, па? Ты сделаешь это для меня?

— Столько, сколько смогу. Но помни, я не обещаю, что буду мешать тебе выполнять долг женщины в отношении других мужчин.

— Это я перенесу, па, раз мне не придется делать это для Адонайи…

— Не надо называть это имя, дорогая. Я ведь сказал, что буду держать его подальше от тебя, верно? А это, кстати, напомнило мне, что я пообещал тебе секрет за секрет. Сейчас я покажу тебе одну из причин, по которым этот желтоглазый щенок Захарии не посмеет мне хамить… Не говоря уж о том, что я вообще могу переломить ему шею, как соломинку.

Пол вместе с креслом отъехал назад и выдвинул правый нижний ящик стола. Тот был немного глубже остальных и заполнен бумагами, часть которых успела пожелтеть от времени. Пол запустил в них руки и выложил на столешницу, обнажив дно ящика. Под этим дном пряталась темная металлическая шкатулка.

— Фальшивое дно, — объяснил Пол, отпирая шкатулку. — Взгляни, но ни слова никому о том, что ты увидишь.

Бекка заглянула в шкатулку. Она видела рисунки таких вещей в книгах Кэйти. Читала она и разные истории. Это была награда для тех детей, которые хорошо учились: таких ребятишек пускали в маленькую комнату на задах здания, где Кэйти вела уроки и где в полной безопасности хранились драгоценные книжки. По этим рисункам Бекка сразу узнала вещь, лежавшую в шкатулке, хотя просто не могла поверить собственным глазам. Если б там оказалось стадо мясного скота, с ревом возвращающееся с пастбищ, она наверняка удивилась бы меньше.

— Па, откуда у тебя револьвер?

Пол ухмыльнулся, явно довольный тем впечатлением, которое его тайна произвела на Бекку.

— Значит, ты знаешь, что это такое? Ты хорошо училась, и я горжусь своей девочкой. Вероятно, ты не очень хорошо помнишь тот раз, когда к нам приехали торговцы и впервые обратили внимание на нашего Елеазара? Ты ведь тогда была совсем еще малышкой, с вечно грязной попкой, и пряталась в маминых юбках каждый раз, когда на ферме появлялся кто-то чужой. Да, так вот торговцы из нашего Коопа долго и внимательно слушали, как мой мальчик рассуждал перед ними о том, что он вычитал в книгах. Потом они не менее тщательно осмотрели его в кухне, где он работал полуобнаженным: они желали убедиться, что его тело хотя бы вполовину так же совершенно, как его разум.

— А я не знала, что для них сила играет столь большую роль, сказала Бекка. — Я имею в виду — в городах…

— Еще как играет! — Пол ударил кулаком по ладони другой руки, чтоб подчеркнуть важность своих слов. — Когда-то из-за того, что мы обессилели, мир чуть не погиб. Больше мы не намерены повторять такую ошибку! Мы помним, что тогда случилось. Иначе мы погибнем. Что там — за горами, которые позволили нам сохранить цивилизацию? Один Бог знает, что нас ждет в тех краях. И если горы расколются, как уже однажды раскалывались, и спустят на нас своих чудищ, никакой разум не проживет и минуты, если не будет могучих рук, способных отбросить их. Кооп или Имение, они все нуждаются в сильных мужах, которые встанут вместе с ними, рядом с ними или за ними.

— Да, па. — Голос Бекки дрожал, как зеленый колосок на ветру.

Лицо Пола побагровело, желваки на челюстях вздулись. Испуганный голос дочери вернул его к действительности.

— Извини, детка. — Он виновато улыбнулся. — Вот уж не думал, что этот разговор способен тебя напугать. Ты же изучала историю, как уверяла меня Кэйти. И все это тебе хорошо известно.

— Кое-что. — Бекка снова оказалась в школьной комнате — совсем малышка, с завистью глазеющая на книжные полки Кэйти, будто это невесть какое сокровище. И вот она стоит на цыпочках, стараясь дотянуться до книжки в особо яркой обложке, стоящей в ряду других. Оттуда этой книжке суждено свалиться на пол, и далеко не только ей одной.

— Ладно, во всяком случае, ма рассказывала тебе о бандах ворья и о том, почему следует держаться поближе к дому. — Упоминание отца о ворье оказалось для воспоминаний Бекки тем же, что ушат холодной воды. — Они ведь охотятся отнюдь не только на одиноких женщин, знаешь ли. Когда банда пополнится людьми, она начинает нападать на небольшие группы путешественников, вот так-то. Даже торговцы из города, и те предпочитают не рисковать и ездят большими караванами осенью и весной. Именно весной они и положили глаз на Елеазара. Одному из них мальчишка так понравился, что он хотел его тут же забрать с собой.

— И забрал?

— Нет. — Пол погладил ее по голове, забавляясь тем, насколько невинна его умненькая дочка. — Видишь ли, Бекка, в городах тоже есть определенные порядки, как и у нас. Все создания ведь равны перед лицом Господа и Господина нашего Царя. Тот человек, что был особенно очарован твоим братом, по положению был ниже альфа. И вообще выглядел замухрышкой. Если б я не был уверен в противном, я бы его даже в противоестественности заподозрил.

— Но они же не потерпят такого в городах, правда, не потерпят, па?

— Не потерпят. Высокие стены не меняют внутренней сущности людей и не делают их менее богобоязненными. Там разделываются с грешниками точно так же, как и у нас.

Бекка кивнула, вспомнив случай, о котором, судя по всему, отец думал, что он ей неизвестен. Она была еще слишком мала для работ в поле, когда это случилось, но уж и не такое дитя, чтоб не понимать подслушанного. Один из низших по рангу работников и один из ее родичей — совсем еще подросток… Их застали во время…

Мерзость перед лицом Господа!

Бекка не была уверена в точном значении этих слов, но ей нередко доводилось слышать их в часы, последовавшие за этим открытием, и она видела результаты. Шепоток бежал по хутору, будто огонь, прыгающий по сухим веткам. Мужчины и женщины воззвали к Бабе Филе, которая вышла из своего логова на чердаке, чтобы произнести ритуальный приговор из Писания. О приговоре известили работавших в поле. Детям было приказано не выходить за пределы гостиной большого дома, и к ним приставили одну из девушек для присмотра. И все-таки Бекке удалось узнать о том, что случилось. Мерзость! Интересно, они там, в городах Коопа, действуют так же, как мы, а если да, то как приводят в исполнение приговор?

Пол, однако, не имел времени на анализ проблем горожан. Ему явно не терпелось поведать такому внимательному слушателю дальнейшую историю Елеазара.

— Ну, замухрышка он или нет, но старшина купцов его выслушал и сказал, что мальчик, возможно, обладает нужными данными, но что сам старшина что-то не слыхал по сети, чтоб какие-то города нуждались в притоке новой крови. Тогда тот купец стал с ним спорить, да так яростно, что я ушам своим не поверил.

Тут Пол пожал плечами, вновь вспомнив о недоступном пониманию поведении людей из Коопа.

— Он кричал, что если они будут тянуть, то с мальчиком может что-то стрястись, а еще хуже, его может перехватить какой-нибудь другой… не помню, как он его назвал. Илик, что ли… Знаешь, их очень трудно понять, особенно когда они начинают говорить о своей жизни в городах. Впрочем, я слыхал, будто эта жизнь мало отличается от нашей жизни, только одни и те же вещи называются по-разному — сети какие-то, илики, Коопы, и наверняка один лишь Господин наш Царь знает, как они называют наши фермы, сообщества, кровные семьи и Имения…

— Неужели только этим отличается, па? — спросила Бекка, неотрывно глядя на блестящий от смазки револьвер. — Только названиями?

Пол опять пожал плечами.

— Все мы люди, что тут, что там. Не стоит верить всем этим россказням о сытной и теплой жизни в городах. У тебя слишком хорошая голова, чтоб быть сбитой с панталыку такими дурацкими байками. Я тебе верно говорю — они люди, такие же люди, как ты или я.

Пол откашлялся, сплюнул и продолжал:

— Ну так вот… Этот парень, что хотел получить твоего брата, спорил со все большей яростью, но начальник был непоколебим. Вот так и надо, — подтвердил Пол. — Но, видно, и на него подействовало соображение, что какой-нибудь другой илик может перехватить нашего Елеазара. Поэтому он отвел меня в сторонку.

И мы договорились как мужчина с мужчиной. Я должен был пообещать, что не отпущу мальчика с каким-нибудь независимым торгашом, что бывают у нас еще до весны; а он сообщит мне еще до жатвы — ну, передаст с кем-либо, — да или нет, то есть возьмет он осенью Елеазара или не возьмет.

— А если бы другие торговцы прибыли к нам осенью?

Пол широко улыбнулся, вспомнив о том, уже давно исчезнувшем торговце.

— Что-то говорило мне, что, что бы там ни случилось, даже если бы потребовалось перевернуть землю, тот парень обязательно будет руководителем каравана, который явится сюда к жатве. Даром что он такой замухрышка. Так оно и вышло. Сам он тогда ничего этого еще не знал, но жутко хотел, чтоб Елеазар попал именно к его илику. Он сказал, что пошлет мне слово с верным человеком, если в его общине вдруг да появится вакансия. И когда я получу это уведомление, то сразу же должен снарядить Елеазара в город, дав ему в охрану самых сильных родичей.

— Понятно, — сказала Бекка, глядя, как свет лампы играет на стволе оружия. Револьвер был старый, даже еще более старый, чем те, о которых говорилось в рассказах. (В той книжке, что часто падала с полки, когда Бекка вытаскивала ее из ряда других, рисунки таких пистолетов были. Книжка имела мягкую обложку, хрупкие желтоватые страницы, а вот о чем там писалось…) Бекка не могла оторвать глаз от оружия. Может, произведено оно недавно, но по старинному образцу? Этого она не знала. — Так вот, значит, зачем он дал тебе оружие? Чтоб защищать Елеазара на пути в город.

— Все верно, кроме того, что никто меня до окончания жатвы ни о чем не известил, а после праздника сразу же появился сам торговец. Он забрал с собой Елеазара, но, видать, запамятовал, что оставил мне эту штуку. — Пол почесал голову. — Даже горожане, случается, что-то забывают. Ну а я не видел особой нужды напоминать ему об этом.

Пол взял оружие и стал поворачивать его, чтоб Бекка могла рассмотреть револьвер под разными углами. Бекка и не думала шарахаться в страхе, несмотря на все, что читала в книжках и слышала от других. Разве па не посоветовал ей не верить глупым россказням? Что-то в ней настоятельно требовало не ограничиться рассмотрением одной лишь внешности оружия. Интересно, а что скажет па, если она попросит разрешения дотронуться до этой штуки?

Она медленно придвинулась, надеясь устроить так, что одна из ее рук сможет как бы ненароком коснуться револьвера. А в уме у нее кипели вопросы о том, каково будет ощущение от прикосновения к такой совершенно необычайной вещи.

Тяжел ли он? Как смотрится в руке — неуклюжим или изящным? Она придвинулась так близко, что смогла даже заглянуть внутрь шкатулки. Там лежала свернутая тряпочка, от которой пахло так же, как пахнет от внутренностей жатки, тяжелым запахом машинного масла. А еще там лежал мятый коричневый конверт и сложенный пополам лист пожелтелой бумаги. Кроме того, небольшая металлическая коробочка. Она подумала, что притронуться к этому куда безопаснее, чем к самому оружию.

— Что тебе нужно, женщина? — Па захлопнул крышку шкатулки так быстро, что чуть не придавил Бекке пальцы.

— Мне только хотелось…

— Еве тоже только хотелось, — пробурчал он старинный трюизм. — И из-за этого «хотелось» Адаму здорово не поздоровилось. Патроны — это не забава. А потом ты их рассыплешь по полу, и если я не досчитаюсь хоть одного — только одного-единственного, — что будет с нашим секретом, хранящимся здесь?

— Патроны?! — О них Бекка тоже читала.

— Привяжи-ка свои глазки на веревочку, а то они, чего доброго, из глазниц выскочат. — Пол приоткрыл крышку и осторожно положил оружие на место. — Ты не одна на этой ферме знаешь, что это за штука такая, хоть ты единственная, если не считать меня, кто знает, что она спрятана именно здесь. Меня и Елеазара. Ну а теперь беги. Разве у тебя нет других дел?

Дел у Бекки было множество. Все последующие дни она занималась то полевыми, то домашними работами, и на сердце у нее было легко. Она напевала, когда кроила свое новое платье для танца девушек, она даже помогла своей родственнице Леноре с очень замысловатой вышивкой на жакете. В первый раз за последние недели она чувствовала себя юной и свободной; наступающий праздник теперь ощущался ею как нечто, чему можно радоваться, а не отшатываться с отвращением. Па защитит ее. Она имеет для него особую ценность, такую же, как имел для человека из Коопа ее брат Елеазар. И па позаботится о ней, точно так же, как тот.

Чувствуя над собой надежный размах крыльев па, Бекка осмелела. На одном из полдников она подняла глаза от тарелки и так взглянула на Джеми, что Хэтти назвала бы этот взгляд просто наглым. Джеми на мгновение встретился с ней глазами, а затем быстро отвел свои в сторону. «Будто он девушка, а я мужчина», — подумала она. Но затем здравый смысл восторжествовал, и она вспомнила, что Джеми всегда строго соблюдает приличия. Обмен многозначительными взглядами перед всей общиной весьма далек от того, что можно назвать достойным поведением.

И все-таки ей ужасно хотелось, чтоб он разделил с ней ее радость и раскрепощение. Перед окончанием уборки женщинам полагалось свести свое участие в полевых работах к минимуму и оставаться вблизи от дома и служб. На поля выводились драгоценные машины — Праведный Путь благодаря выгодной сделке, провернутой несколько лет назад, обзавелся двумя лобогрейками, и теперь Полу уже не приходилось выводить на поля так много рабочих рук, как прежде. Джеми был отличным жнецом, а поэтому Бекка, подождав, пока домашние сплетницы не сообщат, что сегодня его очередь работать на машине, тихонько пробралась к сараю, куда в конце рабочего дня Джеми должен был доставить жатку.

Она услыхала лязганье и бренчанье возвращающейся домой машины и почуяла вонь горелого мазута. Земляной пол сарая покрывала сеть следов одетых в шины колес, а его воздух пропах маслянистым запахом полевых орудий и грузовичка, на котором их перевозили. У напарника Джеми был свой сарай, но Бекка все же удостоверилась, что сюда едет именно Джеми. В Праведном Пути неуклонно соблюдалось правило: после работы все должно быть тщательно убрано на свои места — от драгоценных спиц до больших машин. Бекка укрылась в тени и стала ждать.

Она видела, как он ввел машину в сарай, как выключил мотор, делая это с тем же изяществом, которое она наблюдала в каждом его движении еще с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтоб замечать такие вещи в мужчинах, и от которого у нее сладко замирало сердце.

Хотя погода уже посвежела настолько, что Бекке пришлось надеть туфли, рубаха Джеми была испещрена пятнами пота. Она видела, как он роется в карманах, ищет платок, чтобы отереть мокрый лоб, как он бормочет, что платок, должно быть, выпал, когда…

— Может, возьмешь мой? — спросила она, выходя из укрытия.

— Бекка!

Почему она не услышала радости в голосе, произнесшем ее имя? Она отступила на шаг, внезапно, без всякой на то причины, ощутив острый стыд. На лице Джеми отражался тот же страх, который прозвучал в его возгласе. Нет, и не в неожиданности ее появления было тут дело. Боль пронзила сердце Бекки. Да, конечно, она явилась незваной, но она даже представить себе не могла, что Джеми отнесется к ней как к непрошеной гостье. Затем, так же быстро, это страшное выражение исчезло с его лица, сменившись ласковым мягким взглядом, который она так любила.

— Бекка, как тебе это удалось?

Он тут же оказался в ее объятиях, кружа ей голову острым и горячим запахом своего тела.

Вокруг не было никого. И вообще вероятности, что их обнаружат, почти нет.

— Поцелуй меня, Джеми.

Ей было необходимо нечто прочное, к чему можно было бы прильнуть, нечто даже более прочное в ее глазах, чем обещанная ей защита па. Джеми дал ей то, что она просила, но он был нежен, а она ждала. Поцелуй был какой-то пресный. Бекка стремилась к большему.

Но…

— Нет, дорогая. — Он снял с себя ее ищущие руки. — Мы слишком рискуем. — В его глазах таилась усталость, а лицо казалось истерзанным каким-то непонятным напряжением.

— Не думаю, — шепнула она и тут же выложила ему все, что узнала от па насчет того, как высоко он ее ставит в своем мнении. — Даже если нас поймают, он нас пощадит.

— Тебя — может быть. — Пальцы Джеми пригладили золотистые пряди, выбившиеся из ее тугой косы. — А меня — только в том случае, если я уже достигну возраста, дающего право попросить у любой женщины Поцелуя или Жеста.

— Лучше бы тебе не просить этого у любой женщины, когда станешь постарше, — поддразнила его Бекка. — Попробуй только, и ты никогда не дождешься от меня милостей.

Джеми даже не улыбнулся.

— Когда я стану достаточно взрослым, чтоб получить такое благо, ты будешь у меня единственным ключом к Раю, который мне нужен. Па сказал, что не подпустит к тебе Адонайю, но ведь там будут и другие мужчины…

Это Бекка хорошо знала. Она помнила об этом все время, но старалась не думать, не давать волю чувствам. Она сказала па, что вынесет это, но все равно чувствовала себя как бы запятнанной. То, что ждало ее на празднике Окончания Жатвы, было совсем не то, что она выбрала бы, будь у нее выбор.

«Выбор — он не для женщин, — шепнул ей Червь. — Вот чему они учат нас, приводя в пример дурацкий выбор Евы как доказательство своей правоты. Они приписывают все несчастья мира женскому выбору, будто их решения не приводили никогда ни к чему плохому».

— Я сделаю только то, что должна по обычаю, — ответила Бекка. И тут весь ее страх и вся ее тоска хлынули из потаенных глубин души и слились в едином диком выкрике горя: — Джеми, давай убежим отсюда до праздника Окончания Жатвы! У меня в городе живет брат! Мы его отыщем. Вполне возможно, что в их общине требуется приток свежей крови. Тогда они примут нас. Па говорит, что в городах живут так же, как мы, но ведь этого быть не может! Он же там никогда не был, а потому и знать не может. Возможно, нам с тобой удастся…

Он заставил ее замолчать поцелуем, но тот оказался на удивление водянистым. Она ничего не почувствовала, за прикосновением его губ ничего не стояло. Ее сердце не принимало этого. Она готова была отдать Джеми гораздо больше того, что тот предлагал ей, а ее потребность в любви просто одевала эти скромные дары в пышные праздничные одежды.

Потом Джеми сказал:

— Ты же сама понимаешь, что все это глупости, Бекка. Наше место здесь, а не в городах Коопа. Подожди. Перенесем все. Ты же знаешь, я не стану любить тебя меньше из-за того, что ты будешь делать на празднике Окончания Жатвы то, что должна. И я знаю, что ты… отнеслась бы ко мне так же, если б я даже… — Его горло издало странный звук. — Не всегда же я буду мальчишкой! Все переменится. Но нам придется терпеть, пока это не произойдет.

— Для меня все может перемениться куда скорее, если я буду востребована еще на празднике. — Против воли ее голос прозвучал несколько сварливо.

— Но ты же сказала, что па…

— Я сказала, что он будет защищать меня от Адонайи. Но ведь тот тоже любимый сын своего па. Ты-то не видел, как он расхаживает по Миролюбию, разодетый, как какой-нибудь король. А если с нами случится что-то и наш хутор окажется в долгу у Заха…

— Господь не допустит этого, — торопливо возразил Джеми.

— Будем на это надеяться, — согласилась Бекка, — но если такое сбудется и я окажусь ценой, которую придется уплатить за помощь нам, то как бы он ко мне ни относился, па меня продаст. Ты помнишь, что говорится в Писании про Иакова и Рахиль?

Джеми помнил.

— Иаков пришел на ферму Лавана, чтоб взять там жену. Он хотел получить красивую дочь Лавана Рахиль, но Лаван отдал ему Лию.

Потом пришла беда и унесла большую часть стад Лавана. И тогда Иаков предложил Лавану, что пригонит ему стада другого альфа в обмен на красавицу Рахиль. И Лаван сделал то, что должен был сделать, чтоб спасти свой хутор от голода. — Странная горечь появилась в глазах Джеми, когда он подходил к концу истории. — Так уж устроена жизнь — мы все делаем то, что должны…

Бекка крепко прижала его к себе, она отдала бы что угодно за женскую магию, которая заставила бы его тело войти в нее и остаться там навсегда. Для нее сейчас не существовало ничего важнее, чем убрать из его глаз эту горькую тоску.

— Ничего, мой любимый, мой Джеми, — шептала она ему на ухо, — праздник Окончания Жатвы придет и уйдет, и я сделаю все, что могу, чтобы заставить па оставить меня тут еще на год. А на следующий год у тебя уже будет право на меня, а может, даже право на рождение ребенка, если ты будешь работать изо всех сил. Кто знает? А через год или около того… — Нет, она ни словом не намекнула на вызов. Сам должен понять.

— Еще год, — повторил он, и на этот раз вся его тоска и все его надежды слились в последнем поцелуе, подаренном ей на прощание.

После этого у Бекки не было случая повидаться с Джеми наедине. Жатва была в разгаре, и женщины получили распоряжение держаться подальше от полей «Что-то такое, что имеет отношение к мужскому Знанию», — объяснила Хэтти маленькой Сьюзен, которая подросла как раз настолько, чтобы ощутить, как в крови, текущей в ее артериях, закипает огонь фатального любопытства Евы.

Все женщины — молодые и старые — собрались в большой гостевой комнате. Мужчины взяли с собой всех мальчиков, кроме тех, кого еще не отняли от груди, да тех, что учились ходить, держась за юбки своих матерей.

Последние недели перед праздником Окончания Жатвы были чем-то вроде отдыха, особенно для тех женщин, которые работали в поле; это, однако, не означало, что все работы вообще прекратились. Работы на ферме всегда хватает, особенно если ферма хорошо организована. Лень — угода дьяволу. Надо, чтобы люди трудились непрерывно — руками, спиной, головой. Учение — такая же важная вещь, как прополка рядов кормовой капусты или моркови. Ну а когда никакой другой работы вообще нет, достойные женщины либо учатся, либо учат других.

Именно этим и занималась Хэтти с малышкой Сьюзен и ее однолетками — сестрами и родичами, обучая их азам обычного права и законодательства. Вернее сказать, обучала их в то время, которое оставалось от ответов на бесконечные вопросы Сьюзен, все время ее перебивавшей. Эта девчонка была первенцем Тали, имела такие же каштановые волосы, что и ее мать, и глаза, в которых карий цвет глаз Тали смешивался с яркой зеленью глаз Пола. Зато у девчонки не было ни капли от сдержанности Тали. «Почему так? — спрашивала она снова и снова. — Почему мы не можем помочь им с уборкой урожая?»

— Мы им там не нужны, — отвечала ей Хэтти. — Если б в нас нуждались, они бы послали за нами.

— Это неправильно! — Бекка подняла глаза от книжки, которую читала, и услышала тонкий голосишко родственницы, выражавший решительное несогласие с тем, что говорила Хэтти. — В другое время нам приходится им помогать, даже когда мужчин вполне хватает для работы! Это чтоб вы не боялись тяжелой работы, говорили они нам весной. А чем весна отличается от осени? А зачем они сейчас забрали с собой всех мальчиков-подростков, хотя летом для их же блага им было ведено оставаться дома? Почему?

Хэтти закатила глаза к потолку. Ее живот был уже велик, и мисс Линн говорила, что срок очень скоро.

— Тали, милочка…

И прежде чем Сьюзен успела спустить с языка очередное «почему», ее мать схватила ее за шиворот и вытащила из гостиной. И вскоре все услышали звуки, говорившие о результатах совсем другой системы обучения хорошим манерам.

Баба Фила закудахтала. Она занимала лучшее место — кресло возле самого камина. Для нее время отдыха тоже имело немалое значение — один из редких случаев, когда она спускалась из своей мансарды под крышей большого дома. Безымянная прислужница, ухаживавшая за хуторской вещуньей, сидела на скамеечке у ног старухи, готовая отыскивать, приносить и подтыкать пледы, которые превращали долгожительницу в подобие капустного кочана. Те редкие фразы, которые произносила Баба из вежливости, звучали резко и грубо. Вообще же она больше помалкивала.

Когда Сьюзен и Тали вернулись, Сьюзен тихонько заняла свое место в группе девочек, окружавших кресло Хэтти, и уже ни разу не задала своих «почему». Хэтти же продолжила лекцию.

— Бекка, тебе бы лучше присоединиться к нам, — позвала Селена, жестом указывая на свой кружок молодых женщин — «невостребованных» девушек, прошедших Перемену, но никогда еще не бывавших на празднике Окончания Жатвы.

Бекка неохотно отдала свою книгу Кэйти. Учительница принесла сюда солидную стопку своих драгоценностей, чтоб скоротать часы, пока не придет время готовить ужин и мужчины не вернутся домой. Эта книга была особенно хороша, с чудесными картинками и с рассказами столь невероятными, что можно было не опасаться, что кто-то примет их всерьез. И все же они были увлекательны, эти забавные побасенки.

Бекке особенно нравилась картинка, изображавшая закованного в сталь мужчину, убивавшего страшенное чудище вроде дракона. В рассказе это был богобоязненный странник, убивший Сатану, принявшего образ дракона, но Бекке казалось, что рыцарь похож на ее отца. А чудовище, которое он убивал, иногда приобретало образ Адонайи. Бывало и так, что другая книга как бы наслаивалась на первую, и тогда написанные от руки строчки закрывали и рыцаря и дракона. Бекка вздрагивала, моргала глазами, и призрак исчезал.

— Так вот, мне известно, что многие из вас, девушки, воображают, будто знают все, — говорила Селена, пока Бекка занимала свое место на потертом коврике из плетеного дубового луба. — Вы разок-другой обслужили своих родичей и думаете, что можете заставить все мужское население есть из ваших рук…

— Особенно после того, как они побывали в руках Леноры, — хихикая, шепнула Марион.

— Очень нам нужно их кормить, — фыркнула Дел.

На них Селена не обратила никакого внимания. Она пошарила под своим стулом с прямой спинкой и, вытащив оттуда деревянный ящичек, положила его себе на колени.

— Вы тут все хорошие и послушные девушки, да и вообще за многие годы Праведный Путь не выдал замуж ни одной девушки, которая была бы плохой женой и не сделала бы чести своей ферме. Это следствие хорошего отбора и хорошего воспитания, которое в конечном счете зависит от полученного образования. Мужчины, которые увидят вас танцующими на празднике, могут быть альфами или станут альфами в недалеком будущем. Вы обратите на себя их внимание, вы взвесите их положение, и, если они что-то из себя представляют, это может определить все ваше дальнейшее будущее. Вот это вам следует запомнить!

— Ручаюсь, Ленора ни о чем другом и не думала все эти месяцы, — шепнула Дел на ухо Бекке. — Небось всю краску с кроватного столбика стерла, практикуясь.

Эту шпильку Селена оставить без внимания не могла. Ее рука мелькнула в воздухе и тяжело опустилась на розовую щечку Дел.

— Во всяком случае, Ленора знает, что к чему, молодая женщина! А вот когда ты будешь старой и никем не востребованной каргой и придет время Чистки (чего да не допустит Господин наш Царь), тогда, может, ты и пожалеешь, что не уделяла больше внимания своему кроватному столбику!

Потом, уже более спокойно, она обратилась к своему кружку:

— Все, что мы делаем для мужчин, это достойно и прекрасно, но есть много способов и хитростей, как это делать еще лучше. Вам обязательно надо научиться этим способам, благодаря которым мужчина запомнит вас лучше, чем если бы вы были в поре или оказались его первой женщиной. Вы должны стать для него чем-то большим, чем простая забава в темноте праздника Окончания Жатвы. Вы должны заставить мужчину, который вас выберет, потерять сон и тосковать до тех пор, пока он не явится к вашему па и не сделает предложение.

Крышка ящика, лежавшего на коленях Селены, поднималась на ременных петлях. Она вынула из него несколько художественно вырезанных предметов и раздала их девушкам — каждой по одному. Выражение девичьих лиц варьировалось от шока до смертельной скуки, когда они стали вертеть в руках эти деревянные фаллосы. Каждый кровеносный сосудик, каждая складочка, каждая деталь, отличающаяся от других, были тщательно выкрашены и перенумерованы, чтобы выявить все индивидуальные особенности целого.

— Надеюсь, она не станет рассказывать нам байку про девушку, которая думала, что и настоящая штука будет раскрашена и перенумерована так же, как эта? — пробормотала Дел.

— Ну и как с этим работать? — спросила Ленора.

— Этой штуковиной хорошо выбивать пыль из тряпичных кукол, — довольно громко прошептала Марион, так что Бекка ее хорошо услышала. — Размер, конечно, не в натуральную величину, но это не так уж важно. Погляди-ка, как Ленора уставилась на свой! Ты понимаешь, о чем она сейчас думает?

— Внимание! — прикрикнула Селена. Урок начался.