Пугачев

ПОСЛЕСЛОВИЕ

— Ты скажи мне честно, Пугачев был хорошим человеком или негодяем? — спросил один мой знакомый.

— Ну как сказать… С одной стороны…

— Ой-ой-ой. Только не надо мне этих отговорок: с одной стороны, с другой стороны… Ты прямо скажи: хороший или подонок?

Ну как тут ответишь?

На допросе в Москве 17 ноября 1774 года Пугачев признался, что во время бунта, «какия он злодействы ни делал, то не ощущал в себе человеческого сожаления, а тем меньше — раскаяния»[893]. Вроде, получается, что сам Емельян Иванович дал на вопрос моего знакомого вполне однозначный ответ. Однако не будем спешить.

Историки частенько настаивают на том, что нельзя применять наши моральные критерии при оценке людей прошедших эпох. Так, например, великий французский историк Марк Блок писал: «Что один человек убил другого — это факт, который в принципе можно доказать. Но чтобы покарать убийцу, мы должны исходить из тезиса, что убийство — вина, а это по сути — всего лишь мнение, относительно которого не все цивилизации были единодушны». Чтобы дать определенную оценку тому или иному поступку, полагал историк, «требуется еще выяснить, как оценивался подобный поступок в соответствии с общепринятой моралью того времени»[894].

В случае с Пугачевым трудно говорить о какой-то «общепринятой морали» эпохи, ибо мораль элиты и мораль социальных низов — зачастую две вещи несовместные. А если к этому добавить, что мораль различных социальных групп и отдельных людей также порой весьма различается, то всё станет еще сложнее. Так, само по себе убийство преступлением не являлось. Пока Пугачев убивал пруссаков и турок, он, с точки зрения властей, был хорошим казаком. Но когда он стал истреблять дворян и других сторонников правительства, то превратился в преступника. Напротив, многим простолюдинам и в голову бы не пришло укорять Пугачева за казнь дворян и прочих «злодеев».

Тем не менее было в поступках Пугачева нечто такое, что могли поставить ему в вину как представители элиты, так и простолюдины. Речь, конечно, идет о самозванстве. Даже те бунтовщики, которых вполне устраивало, что во главе их войска стоит не государь, а донской казак, прекрасно понимали, что пугачевский обман, вскройся он, был бы встречен неодобрительно, а потому и убеждали своих товарищей в том, что Пугачев — настоящий император.

Таким образом, вполне очевидно, что Емельян Иванович, назвавшись Петром Федоровичем, и впрямь совершил преступление с точки зрения общепринятой морали того времени. Но стоит ли осуждать его людям XXI века, пусть каждый решает самостоятельно.

Удивительную жизнь моего героя я постарался показать насколько возможно беспристрастно. Удалось ли это, не знаю. Знаю только, что на вопрос, какой человек был Пугачев — герой или злодей, ничтожество или гений, великий полководец или наглый авантюрист, — я ответить, пожалуй, не решусь.

Возможно, некоторые читатели будут в этом вопросе менее щепетильны.