Путешествие наших генов

Глава седьмая Патриархальные структуры

Генетический переход, случившийся благодаря степным иммигрантам, был, вероятно, самым большим из тех, которые когда-либо знал континент. Тем заметнее, что культурная революция поначалу не задалась. В археологических находках образовалась черная дыра протяженностью в 150 лет, которая дает простор для догадок о том, что могло произойти за это время. Но поначалу после этого пробела жизнь долго шла так же, как и прежде. Степные кочевники стали оседлыми земледельцами, они жили подобно своим предшественникам, даже поселения напоминали прошлые. Потом, 4200 лет назад, в Центральной Европе вместе с бронзовым веком начались культурные изменения, которые заставили эту часть земного шара капитулировать перед новым временем. Но, в отличие от неолитической революции, никакой миграции не случилось: старт новой эпохе дали те же люди, которые в предшествующие 600 лет создали шнуровую керамику и культуру колоколовидных кубков. Генетически все шло по-старому, но в культурном плане от прежнего мира камня на камне не осталось.

Медный век называют переходным периодом между каменным и бронзовым веками. В эту эпоху люди открыли горное дело и добыли из земли красноватый металл (самородную медь). В Европе это раньше всего произошло на Балканах. Прогресс при этом пришел оттуда же, откуда пришли земледелие и керамика, причем последняя была предпосылкой к обработке меди. Для обработки самородков требовались высокие температуры. Печи для обжига керамики оказались незаменимы. Но добыча и обработка меди оставались промежуточными технологиями. Из этого материала можно было делать украшения и легкое оружие, но после ковки он оставался пластичным. Твердости удалось добиться только благодаря олову, с помощью которого люди наконец переплавили медь в бронзу — эта технология распространилась сначала на Ближнем Востоке, 5000 лет назад. Новый металл расчистил дорогу в будущее, ведь он открывал совершенно новые возможности для производства оружия, инструментов и сельскохозяйственных орудий. Бронза была для человека не просто новым материалом — она означала вхождение в доселе неизвестную сферу производства. Открытие меди и создание бронзы были мощнейшими — если не единственными — предпосылками к появлению первых высоких культур, основы которых были заложены уже в IV тысячелетии до нашей эры на Ближнем Востоке и в Средиземноморском регионе, в то время как в некоторых частях Центральной и Северной Европы по лесам еще бродили охотники и собиратели. На Тигре и Евфрате возникли такие города, как Ур и Вавилон, в Египте расцвело царство фараонов, в Анатолии — хеттская и несколько позже основанные минойская и микенская, первые высокие европейские культуры.

Север в экономическом плане отставал, но в изоляции не был. В III тысячелетии до нашей эры европейские общества усилили свои торговые взаимоотношения, и бронза играла в этом процессе ведущую роль. На юге тоже развивалась техника производства бронзы, но там не хватало олова. Сырье концентрировалось в местностях, далеких от центров ранних высоких культур, прежде всего в Корнуэлле, юго-западном уголке Англии, в Бретани, на северо-западе Иберийского полуострова и в Рудных горах. Так словно бы сам собой возник обмен: олово пошло на юг Европы, а знание об обработке бронзы — всё дальше на север и запад Европы. Сам материал и созданные из него изделия меняли жизнь общества, семей и отдельных людей всё сильнее. Переход в мир собственности, иерархии и патриархата можно доказать даже генетически, хотя бы на примере Леха вблизи Аугсбурга.

Этот регион, как и территория сегодняшней Центральной Германии, был одним из немногих мест в Европе, где жили представители и культуры колоколовидных кубков, и культуры шнуровой керамики. У обеих групп были свои поселения, обычаи, погребальные обряды и, вероятно, языки. Примерно 2200 лет до нашей эры обе культуры вошли (за исключением Великобритании, где культура колоколовидных кубков сохранялась примерно до 1800 года до нашей эры) в новые общества и частично объединились, например, в так называемую унетицкую культуру, центр которой находился в Центральной Германии. Эта культура оставила потомкам широко известный бронзовый небесный диск из Небры. В регионе Леха в то время также развивалась культура раннего бронзового века.

Вероятно, образ жизни людей на южногерманской реке Лех был таким же, как и в других местах Центральной Европы в то время. Люди жили в подворьях, которые состояли из дома, хозяйственной постройки и конюшни. Своих мертвецов они хоронили на кладбищах вблизи усадеб. Спрятанная в могилах ДНК сегодня, почти 4000 лет спустя, позволяет взглянуть на тогдашние условия жизни. Мы изучили ДНК дюжин людей, захороненных в поселениях Леха, которые умерли между 2500 и 1500 годами до нашей эры — то есть в переходный период, предшествовавший бронзовому веку. Мы секвенировали их наследственный материал и проанализировали содержание стабильных изотопов стронция в их зубах. Этот метод основан на том, что тяжесть элементов стронция разнится от региона к региону. Через питание, то есть растения и мясо животных, они в разных пропорциях проникают в человеческий скелет. Поскольку в древние времена люди получали питание только из локальных источников, концентрация изотопов подсказывает, откуда родом тот или иной человек. Определенные части скелета, например эмаль коренных зубов, формируются еще в детстве и связаны со стронцием. Следовательно, можно узнать, провел ли человек всю жизнь в одной местности или вел мобильную жизнь. Для современных людей этот метод не работает, поскольку большая часть нашего питания вовсе не обязательно берется из окружающей среды.

Мы провели анализ изотопов стронция для 83 похороненных в Лехе: 26 мужчин, 28 женщин, остальные — дети. Ожидалось, что среди взрослых обоего пола будет равное количество коренных жителей и переселенцев. Но все оказалось иначе. В Лех пришли 17 женщин, то есть почти две трети от их общего числа, и всего один мужчина. Такое превосходство в численности женщин, которые пришли в Лех в позднем подростковом возрасте, нельзя объяснить случайностью — видимо, дело в целенаправленном обмене людьми между регионами. Если исследованные поселения действительно были типичными для раннего бронзового века, то это указывает на совершенно новое соотношение между полами, проявившееся в эту эпоху. Мужчины оставались в своих поселениях, а вот женщины, на которых они женились, очень часто приходили извне — очевидно, так устанавливалась иерархия, на вершине которой находились мужчины. Многие жены пришли из чужих мест; похоже, что и собственных дочерей на выданье отправляли в другие места. Однако дискриминация женщин в погребальных ритуалах не прослеживается. Как матери семейств, они по большей части получали те же погребальные атрибуты, что и их мужчины. А вот тем покойным, что не были породнены с другими умершими, напротив, предоставляли лишь скромные погребальные аксессуары. У них определенно был более низкий социальный статус, чем у других жителей поселения. Видимо, это были работницы и работники. Выходит, у домашних хозяйств была структура, похожая на ту, что позднее развили греки и римляне: она состояла из нуклеарной семьи и рабов или наемных работников. С помощью анализа ДНК в некоторых семейных захоронениях удалось обнаружить мужчин из пяти следовавших друг за другом поколений. Сыновья, очевидно, наследовали усадьбы своих отцов. Переходило ли наследство к первенцам, с помощью генетических анализов не определить. В любом случае в гробницах были вместе захоронены многочисленные братья, но младшие, конечно, могли основать собственные дворы внутри или рядом с поселениями. Генетические данные указывают на патриархальные и иерархические структуры, которые определенно установились в бронзовый век и до сих пор определяют семейные и общественные отношения.

Не только в Лехе, но и во всей Европе с бронзовым веком началась новая эпоха. До открытия меди люди обрабатывали (как и всегда имевшимися под рукой материалами, такими как камень и дерево) еще и глину. Изготовление керамики было занятием нетривиальным, но и о высоких технологиях тут речи не шло. Открытие бронзы же означало мощный технический и социальный рывок. Копать землю в поисках сырья, а затем плавить олово с медью в экстремально горячей печи можно было только в условиях растущей специализации. Для этого требовались шахтеры, печники, металлурги, купцы, которые привозили бы олово из самых дальних уголков Европы. Ушедший в прошлое неолит был, напротив, временем людей разносторонних. Знания о земледелии и скотоводстве были широко распространены; в лучшем случае существовали какие-то исключительные эксперты по изготовлению керамики, но и они не были монополистами знаний. Нехватка ресурсов при производстве была неведома людям каменного века — дерево и подходящие камни для инструментов и оружия, как правило, имелись в достатке. Выходит, что древние земледельцы жили в самой невинной форме общества потребления: почти всё, что они производили, они и использовали, а то, чем они владели, имело скромную ценность. Естественно, уже тогда встречались исключения — единичные золотые и серебряные украшения. Однако доказательств концентрации таких ценностей в руках отдельных людей или семей археологи не знают — по крайней мере, подобных находок в Центральной Европе сделано не было.

В отличие от камня и дерева, бронза не была просто так представлена в природе — ее нужно было кропотливо изготовлять, а для этого еще добраться до сырья или фактически сидеть на нем. Регионы с месторождениями меди стали богатыми, а регионы с еще гораздо более редким оловом в земле — и подавно. Оловом из Корнуэлла торговали по всей Европе, так же как медью и оловом из Рудных гор. Межрегиональная торговля существовала и раньше, но теперь она расцвела. Регионы Европы осуществляли все более активный обмен, торговля стимулировала развитие. Ограниченный доступ к сырью и экспертным знаниям обострил конкуренцию между обществами и между отдельными людьми. Те, у кого были товары, их защищали, у кого их не было — делали все, чтобы их заполучить.

Наряду с новым материалом появилась возможность производить из него массовые продукты — большая сенсация бронзового века. Из камней теперь делали формы для литья, а с их помощью — совершенно идентичные продукты. Ничего подобного до сих пор не было, об этом красноречиво говорит взгляд на керамические артефакты каменного века. Чтобы понять, как изобретение серийного производства должно было тогда воздействовать на людей, лучше всего представить, что сегодня вдруг произошло обратное: например, что каждый молоток в соседнем строймаркете обрел собственную форму. Тогда новые товары стали не только выглядеть идентично, но еще и стали более качественными. Нетрудно догадаться, для чего люди использовали новую технику в первую очередь и наиболее активно — они начали делать эффективное оружие.

Вообще-то орудия убийства самых разных видов существовали с древнейших времен. Для охоты люди изготавливали копья, пики, луки и стрелы, а также маленькие кинжалы из дерева и камня. Медь позволила делать более качественные ножи и алебарды, но свойства этого материала таковы, что он не позволял превышать определенную длину. Только вместе с бронзой появилось длинное, надежное колющее оружие, в первую очередь алебарды, а кроме того, копья и пики нового вида. Благодаря бронзе теперь можно было не только лучше убивать, но и эффективнее защищаться — появились шлемы, щиты, латы и поножи. Поскольку такое дорогое обмундирование было доступно не всем воинам в равной степени, тренд на неравенство усиливался. Хорошо вооруженные бойцы, конечно, имели превосходство, даже если их противники могли отправить на бой больше мужчин. Бронзовый век тем самым почти неизбежно запустил гонку вооружений.

Военные противостояния участились: в конце концов, теперь было что захватывать и что защищать. Парадоксальным образом резкое расширение производства оружия сделало жизнь безопаснее — по крайней мере для тех, кто не сражался за свою жизнь, будучи солдатом. В эпоху неолита лишь некоторые центральноевропейские деревни отличались надежными укреплениями, защищавшими от захватчиков, которые посягали на сельскохозяйственные земли и пастбища. Во многих поселениях раннего бронзового века подобная защита полностью отсутствовала — так было, например, с подворьями Леха: не разделенные даже заборами, они рядком тянулись вдоль реки. Еще тысячу лет назад подобное расположение поселений считалось крайне легкомысленным — жить так означало фактически передать себя в руки врагам. Но люди, жившие на берегах Леха и в других поселениях бронзового века, должны были чувствовать себя в безопасности.

Скорее всего, объясняется это становлением военных структур, первые свидетельства существования которых датируются началом бронзового века. Властители, часто называемые князьями, могли гарантировать безопасность разным регионам. Вероятно, взамен они требовали от жителей налогов, с помощью которых не только оплачивали свой образ жизни, но и финансировали своих воинов. Прославленных воинов-одиночек вытеснили вооруженные топорами и копьями пехотинцы, выполнявшие приказы князя. Властители могли прибегнуть к услугам наемников или, в случае войны, мобилизовать и вооружить крестьян. Защита от внешних врагов предоставлялась в обмен на повиновение правителю, который, конечно же, мог обратить оружие и на внутренних противников. Так проявлялись первая государственная монополия на насилие и конец правового вакуума. Патриархат в подворьях хорошо вписывается в эту картину, ведь там формировалась модель социального контракта. Домоправителю все подчинялись, а в ответ в случае войны он отправлялся на поле боя и, если приходилось, платил своей жизнью за безопасность своих подопечных.

Правители, вероятно, находились в постоянной конкуренции с другими княжествами, но это не было перманентной войной. В конце концов, вполне достаточно получать прибыль от торговли и поддерживать продуктивность собственного населения. Правители должны были общаться, чтобы прояснять вопросы, связанные с торговлей и политическими сферами влияния. Уже тогда войны должны были быть последним средством и начинались, лишь когда существовали хорошие шансы на победу и можно было завоевать ценные земли или природные ресурсы.

Концентрация могущества и ресурсов порождала более крупные, богатые и населенные империи, чем когда бы то ни было в прошлом. Образцом были представители унетицкой культуры, которая существовала около 700 лет. Князья, похоже, воспринимались там как богоподобные создания — по крайней мере, на это указывают их могилы и похоронная атрибутика: многочисленное оружие и большие объемы золота. Совершенно иначе выглядели захоронения обычных крестьян, где никакого оружия не было. Воинов тоже хоронили не как князей, лежащих расслабленно, а с поджатыми ногами. Простой человек в унетицкой культуре терял право на индивидуальное оружие. Зато властитель держал у себя топоры, колуны и алебарды, чтобы разделить их между воинами в случае войны. Во многих областях Европы обнаружены клады той поры. Их заметную часть составляют сотни кинжалов, копий и топоров. Похоже на тайные военные склады — властители могли вести себя так, что их подданные готовы были против них восстать. Вероятность, что крестьяне перекуют мечи на орала, тоже могла быть причиной подобного хранения оружия.

Третье тысячелетие до нашей эры, не в последнюю очередь благодаря стремительному техническому прогрессу, стало эпохой мобильности и обмена, а также эпохой военных противостояний. Новые виды оружия придавали им доселе невиданную смертоносную силу. Вдобавок к этому климат сошел с ума. Первопричиной послужила засуха, наступившая 4200 лет назад, — настоящий климатический перелом. В северном Средиземноморье в то время влажность, вероятно, была повыше, а в Северной Европе стало холоднее и суше. На Ближнем Востоке изменение климата привело к политическим неурядицам и к катастрофе, постигшей разросшиеся общества, особенно в области современных Ирана и Ирака.

Располагавшаяся в этом регионе империя Аккад за десятилетия превратилась в пыль, а ее жители боролись за выживание. За 300 лет, которые длилась засуха, по оценкам археологов, свои поселения должны были покинуть около 300 000 человек. Чтобы отгородиться от климатических беженцев, во время третьей династии Ура на юге воздвигли стену длиной в сотню километров. Она не смогла предотвратить падение династии в 2000 году до нашей эры. Вместе с этим закончилась и высокая шумерская культура. Когда завершился период засухи, люди, от которых страну пытались отгородить с помощью стены, ближе к северу выстроили процветающую цивилизацию. Впоследствии она стала господствовать над всем регионом. Это был Вавилон.

Потрясения, связанные с засухой и порожденным ею кризисом беженцев 4200 лет назад, — пример того, как бронзовый век переопределил общественные структуры. Зачастую происходило это отнюдь не во благо людям. В следующие два тысячелетия до нашей эры войны стали регулярным средством утверждения власти со всеми сопутствующими явлениями, известными по сей день. Поверженных противников убивали или брали в рабство, развивались всё более смертоносные системы вооружения. Депортация, геноцид, изнасилования — все это было. Правители великих империй, которые сконцентрировались дальше в восточном Средиземноморье, отправляли на бой десятитысячные армии с колесницами, с которых можно было поражать противника на большом расстоянии. Если коротко, — мир стал более сложным, конфликты — более смертельными. Касалось это не только Средиземноморского региона, но и, к примеру, долины Толлензе в Мекленбург — Передней Померании, где примерно в 1300 году до нашей эры, как говорят археологические находки, сошлись в бою от 2000 до 6000 человек. Сотни гниющих трупов превратили долину в совершенно кошмарное место.

За пределы бронзового века археогенетика в Германии по состоянию на начало 2019 года почти не вышла. Но если подумать, с чего началось развитие этой дисциплины менее десятка лет назад, она уже показала заметные достижения. За это время заново были изложены происхождение европейцев и их взаимосвязь с неандертальцами, были объяснены и доказаны источники неолитической революции и то, что бронзовому веку предшествовала степная иммиграция, что раньше считалось невозможным.

Теперь мы знаем, что генетические сдвиги вроде тех, которые континент переживал 8000 и 5000 лет назад, с тех пор больше не происходили. Даже огромные империи, расцветавшие и исчезавшие в Европе, ничего тут не изменили. Кельты, которые в свои лучшие времена правили почти всей Европой севернее Альп, Иберийским полуостровом, а также частями Анатолии и обеспечивали в этой области интенсивный обмен, в основном оставили генетический фундамент нетронутым. Римлянам, которые правили еще большей империей и обеспечили еще большую мобильность, точно так же не удалось значительно изменить ДНК европейцев. Зато они изменили общественные структуры.

Тем не менее посредством принципиально иной технологии можно доказать даже более молодые иммиграционные движения. Эта технология была разработана учеными нашего института и с недавних пор помогает нам лучше реконструировать внутренние движения, происходившие в Европе за два последних тысячелетия. Наш метод подразумевает концентрацию уже не на основополагающих общностях геномов, которые подтверждают родство популяций, а на очень ограниченных генетических вариациях, с помощью которых группы отличаются друг от друга. Таким образом удалось, к примеру, соотнести с генетическими данными одну из самых известных народных миграций — миграцию англов и саксов на территорию сегодняшней Англии. Оказалось, что вплоть до 30 % сегодняшних бриттов восходят к иммигрантам, пришедшим из Нидерландов, Дании и Нижней Саксонии и достигшим острова в V веке. Несомненно, археогенетические исследования вроде этого определят историографию Европы на ближайшие годы. На основании явно более точных методов анализа ДНК мы сможем описать также иммиграционные движения, которые происходили уже после бронзового века. Особенно вероятно получить многочисленные новые и детализированные знания о времени великого переселения народов и раннего Средневековья.

Естественно, описание генетического путешествия европейцев на этом не заканчивается. Многое говорит о том, что многочисленные миграционные волны внутри Европы и в направлении континента, прежде всего та значительная степная волна, теснейшим образом связаны с европейской историей болезней. Путешествие человеческого генома очень рано стало определяться потоком вирусов и бактерий. Они определяли историю континента — наверное, в большей степени, чем это когда-либо удавалось какому-либо правителю. До недавних пор для людей эти противники были невидимыми, и только теперь, благодаря генетическим анализам, мы медленно приближаемся к основательному пониманию этих маленьких бестий.