Путешествие вокруг света

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Стоянка в бухте Матаваи

Еще в прошлый раз, побывав в бухте Матаваи, капитан Кук понял, что, если хочешь здесь получить достаточно продовольствия без насилия и кровопролития, нужно добиться расположения короля. Поэтому, не теряя времени, он собирался сразу же отправиться в О-Парре [Паре], где, по-видимому, находился король О-Ту. Однако ему пришлось задержаться, поскольку на борт, как и обещали, прибыли Маратата с женой. В ответ на полученные накануне подарки они принесли ему несколько кусков своих лучших материй и очень гордились тем, что им позволили войти в большую каюту, тогда как другие их земляки должны были остаться за дверью.

Как только с «Адвенчера» прибыл капитан Фюрно, капитан Кук вместе с ним, а также с доктором Спаррманом, с моим отцом и со мною спустился на полубаркас. Маратата и его жена без церемоний составили нам компанию и тотчас заняли лучшие места на корме. Другие индейцы последовали их примеру, покуда лодка не переполнилась так, что матросы не могли шевельнуть веслами. Поэтому большинству непрошеных гостей пришлось, к их огорчению, высадиться. Каждый явно гордился и радовался, если ему разрешалось остаться в лодке. Этому в немалой мере способствовал ее красивый вид: она была заново покрашена, а новый зеленый тент давал приятную тень.

Мы поплыли на веслах через бухту и пристали к берегу возле мыса, на котором среди густых зарослей стоял каменный мараи наподобие тех, что мы видели в Аитепиехе. Капитану Куку это место погребений и собраний было известно под названием Тутаха-мараи, но, когда он назвал его так, в разговор вмешался Маратата и сказал, что после смерти Тутахи марай больше ему не принадлежит и называется теперь О-Ту-мараи. Какая превосходная мораль для князей и королей: напомнить им об их смерти и одновременно дать понять, что после смерти им не будет принадлежать даже место, где покоится их тело! Пока мы плыли, Маратата и его жена обнажили свои плечи — честь, которую все жители, без различия сословий, оказывают мараи, из чего мы могли заключить, что здесь эти места особенно почитаются. Вероятно, по их представлениям, в таких местах непосредственно присутствует божество; каждый народ испокон веков примерно так относится к святым местам своих собраний.

Это была прекраснейшая часть О-Таити. Равнины здесь были широкие, у всех гор — мягкие очертания, закругленные вершины и пологие склоны. На берегу, поросшем прекраснейшей травой и до самой воды затененном пальмами, было множество народа. Едва мы вышли из лодки, раздался громкий радостный крик. Нас немедленно провели к хижинам, скрытым под хлебными деревьями, и перед одним из самых больших домов мы увидели квадратную площадку в 20—30 шагов, обнесенную изгородью высотой дюймов 18. Посредине этой площадки, на земле, скрестив ноги, сидел король. Его окружала группа людей обоего пола; судя по своему сложению, цвету кожи и поведению, они принадлежали к числу высшей здешней знати. Матросы положили перед королем на землю наши подарки, служившие как бы верительными грамотами капитану Куку, после чего мы все подошли поближе, и нам предложили усесться вокруг его величества. Хотя внешне народ здесь как будто проявляет большое почтение к своему повелителю, о чем свидетельствует хотя бы то, что в его присутствии каждый без исключения должен обнажать плечи, это почтение, однако, не помешало всем тесниться вокруг с неистовым любопытством. Поскольку же толпа, а следовательно, и давка были несравненно больше, чем во время нашей аудиенции у Ахеатуа, то стоявшим по углам огороженной площадки королевским слугам приходилось немало стараться, чтобы хоть как-то удерживать людей на расстоянии. Особенно старался один из них, который расчищал для нас дорогу; он немилосердно колотил вокруг палкой и не одну сломал о головы, многие из них разбив в кровь

Тем не менее толпа все время продолжала напирать, как это делает английская чернь худшего пошиба, с той лишь разницей, что эти сносили действия королевских слуг более терпеливо. Во время прошлого пребывания здесь капитана Кука король О-Таити не допустил до себя наших людей, вероятно, из-за политических расчетов своего дяди Тутахи, который тогда держал в своих руках всю власть и, наверное, боялся, что потеряет уважение европейцев, если те узнают, что не он первый и главный человек на острове. О-Ту (нынешнему королю) было уже 24—25 лет, и он лишь недавно получил власть, которую, видимо, узурпировал у него Тутаха.

Не только по положению, но и внешне он был самым большим человеком на острове: 6 футов 3 дюйма. Телосложение у него было крепкое, пропорциональное, вообще выглядел он здоровым и не казался предрасположенным к чрезмерной тучности. В облике его было что-то мрачное, а возможно, и робкое, но все же чувствовались величие и ум, а живые черные глаза смотрели выразительно. У него была черная бородка клинышком и густые вьющиеся волосы. Портрет его выгравирован на меди по рисунку господина Ходжса и помещен в отчете капитана Кука об этом плавании. Братья и сестры О-Ту были похожи на него; волосы их тоже, подобно равномерно густому курчавому парику, стояли торчком вокруг головы. Старшему из братьев было лет 16, а младшему — около 10. Старшая же из сестер, которая на этот раз присутствовала тут одна, выглядела лет на 25—26. Поскольку здешние женщины обычно коротко стригут волосы, прическа этой дамы выделялась и, видимо, составляла привилегию королевской семьи. Ее высокий ранг, однако, не освобождал ее от обычного требования этикета: обнажать плечи в присутствии короля. Женщинам этот обычай давал возможность разнообразно и необычайно выгодно демонстрировать красоту своего сложения. Все ее одеяние состояло из длинного куска белой материи, тонкой, как муслин. Такой кусок обычно сотней разнообразных способов непринужденно обертывается вокруг тела, в зависимости от желания, таланта и вкуса каждой молодой красотки. У них не существует общей моды, которая бывает к лицу лишь некоторым, а других скорее портит до неузнаваемости, нежели красит; нет, врожденная свобода проявляется в их нарядах, а природная грация дополняет благородную простоту одежды и телосложения.

Единственные, кто могли не обнажать плечи, были хоа[280], королевские придворные, которых лучше всего сравнить с камергерами и которых у короля было 12, прислуживавших ему по очереди. К их числу относились и те, кто, подобно швейцарцам, избивал народ и расчищал место. Мы сидели между дядями, тетями, кузенами и другими родственниками короля. Все эти знатные особы наперебой стремились показать нам свое расположение, заверить нас в дружбе, и все ради того, чтобы получить бусы и гвозди. Но способы и приемы, какими они старались раздобыть эти мелочи, были весьма различными, и поэтому не всем одинаково везло. Когда мы, например, оделяли бусами ту или иную группу, к нам то и дело протискивались какие-нибудь молодые наглые парни и тоже протягивали руки, как будто имели право претендовать на нашу щедрость. Такие обычно ничего не получали. Труднее было отказать в подарке старым почтенным людям, которые тянули к нам трясущиеся пальцы, сердечно пожимали нам руки и в надежде на нашу доброту шептали на ухо свои просьбы. Дамы постарше призывали себе на помощь искусство и лесть. Они обычно спрашивали, как нас зовут, объявляли нас своими детьми и знакомили с родственниками, которые таким образом становились и нашими родственниками. Постаравшись затем еще как-нибудь польстить нам, они просительным тоном, с любезной миной говорили: «Аима поэ ити но те тайо меттуа?», что значило: «Не найдется ли у тебя бус для твоей милой мамочки?» То есть они взывали уже к нашей детской любви, и если находили отклик, то получали свое. Такая форма просьбы представляла характер этого народа в самом выгодном свете. Ведь предполагать в других добрые побуждения, когда те сами их не имеют,— это уже свидетельство утонченности нравов, присущей лишь цивилизованным народам. Женщины помоложе, в расцвете лет, прибегали к другим уловкам. Они и так были каждая по-своему миловидны, да еще очень старались понравиться, а делать это они умели прелестно, как только это могут делать где-либо наши сестры, так что отказать им было нелегко, ибо кто способен устоять перед столь юными, милыми и очаровательными девушками?

Пока мы раздавали подарки придворным дамам и господам, они послали своих слуг (таутау) за большими кусками лучшей материи ярко-красной, алой или бледно-желтой расцветки, надушенной тончайшими благоуханными маслами, чтобы сделать нам ответные подношения. Они возлагали эту материю поверх наших одежд и скоро так загрузили нас ими, что мы едва могли шевельнуться.

Это важное занятие — получение подарков — прерывалось вопросами о Табане (господине Банксе), Толано (д-ре Соландере) и о других знакомых. Однако о Тупайе (Тупейе), или Паруа, как его обычно называли, спросили лишь несколько человек. Известие о его смерти они тоже приняли довольно равнодушно, хотя, нам казалось, земляки должны были бы особенно ценить широкие познания этого человека.

Наш шотландец тем временем играл на волынке, к величайшему удовольствию зрителей, изумленных и восхищенных его игрой. Король О-Ту был так доволен его искусством, по правде сказать невысоким, что в награду велел дать ему большой кусок сравнительно грубой материи.

Поскольку это был лишь церемониальный визит, мы не хотели долго задерживаться и собирались уже прощаться, когда нас задержал приход Э-Хаппаи, отца короля. Это был высокий худой человек с седой бородой и такой же головой; но, несмотря на свой преклонный возраст, он еще не казался дряхлым. Подарки, преподнесенные ему капитанами, он принял с тем холодным безразличием, которое присуще старым людям. В описании предыдущего путешествия уже рассказывалось о странных установлениях, в силу которых сын принял власть еще при жизни отца; но все же нас удивило, что старый Хаппаи, сверх того, должен был подчиняться общим законам и, подобно другим, обнажать плечи в присутствии своего сына. Таким образом, на кровное родство здесь совсем не обращают внимания, чтобы придать больше величия королевскому достоинству, и такое толкование природных отношений, на мой взгляд, свидетельствует о большем уровне культуры и рассудительности, чем казалось многим. Однако, хотя Хаппаи и не имел теперь верховной власти, простой народ, помнивший о его роде и положении, воздавал ему немалые почести, и король тоже заботился о достойном его содержании. А именно под его началом непосредственно находился округ или провинция О-Парре, откуда он получал для себя и для своих слуг все, что ему было нужно. Ради этого старого человека мы задержались немного дольше, чем собирались, а затем, попрощавшись с отцом и сыном, вернулись к полубаркасу, возле которого все это время оставался Маратата, вероятно чтобы земляки подумали, будто он пользуется у нас особым доверием.

За время нашего отсутствия на мысе Венус были поставлены палатки для дровосеков, водоносов и больных с «Адвенчера». Астрономы с обоих кораблей также установили свою обсерваторию примерно на том же самом месте, где во время прошлого плавания господин Грин и капитан Кук наблюдали прохождение Венеры.

Вернувшись на борт, мы увидели, что на корабле полно индейцев, в том числе и несколько лиц высокого звания. Благодаря своему положению они имели свободный проход по всему судну, но именно по этой же причине нигде нельзя было укрыться, когда они выпрашивали стеклянные бусы. Чтобы избавиться от такого невыносимого попрошайничества, капитаны вскоре вернулись к палаткам, а вместе с ними и мы, чтобы посмотреть природные достопримечательности сего места. После еды мы предприняли новую прогулку, но, поскольку оба раза могли уйти недалеко, наши открытия составили лишь несколько растений и птиц, каких мы еще не видели в Аитепиехе.

На другое утро очень рано из Парре к кораблю подплыло множество каноэ. В одном из самых маленьких находился король, который пожелал собственнолично передать капитану Куку ответные подарки. Это была всевозможная снедь, в том числе живая свинья, несколько больших рыб: бычковая макрель (Cavalha, Scomber hippos) и белая макрель (Albecore) примерно 4 футов в длину и уже приготовленные, наконец, несколько корзин с плодами хлебного дерева и бананами[281]. Все это было поднято на корабль. Капитан Кук стоял на борту. Он попросил его величество подняться, однако на сей раз никто не тронулся, покуда на капитана не накинули, согласно таитянскому этикету, множество лучших здешних материй, так что он превратился в невероятно толстую фигуру. Лишь после того как эта церемония была выполнена, О-Ту поднялся на корму и обнял капитана. Он выглядел, однако, очень озабоченным, хотя с ним обращались дружелюбно и старались всячески показать, что опасаться нечего. Поскольку палуба оказалась битком набита королевскими родственниками и приближенными, его пригласили в каюту. Но спуститься по трапу между палубами показалось ему опасным, и он послал вперед своего брата, миловидного юношу лет 16, вполне нам доверявшего. Тому понравилась каюта, и он так расхвалил ее, что король наконец отважился спуститься сам. Здесь ему опять дали всякие ценные подарки. Свита его величества так заполнила каюту, что в ней едва можно было повернуться. Особенно худо приходилось капитану Куку под грузом церемониальных таитянских одежд; да и без них было слишком жарко. Как уже упоминалось, каждый из индейцев избрал себе среди нас особого друга; эту новую дружбу подкрепляли взаимные подарки. К тому времени на борт прибыл капитан Фюрно, и мы сели завтракать. Гости отнеслись к этому новому для них событию весьма спокойно и согласились сесть на стулья, которые показались им крайне непривычными, но необычайно удобными. Король уделил большое внимание нашему завтраку, состоявшему на сей раз наполовину из английских, наполовину из таитянских блюд. Он немало удивлялся, что мы пьем горячую воду (чай) и едим плод хлебного дерева с маслом. Сам он в еде участия не принимал, но некоторые из его спутников держались не столь осторожно, они ели и пили в свое удовольствие все, что им предлагалось.

После завтрака на глаза О-Ту попался пудель моего отца. Обычно он выглядел весьма прилично, но на сей раз был грязный, испачканный, как матрос, в смоле и варе. Тем не менее его величество пожелали его заполучить, и просьба эта была удовлетворена. Король очень обрадовался, тотчас велел одному из своих камергеров (хоа) взять собаку и всюду носить ее с собой. Вскоре он сказал капитану Куку, что должен вернуться на берег, и со свитой и всеми полученными подарками вышел на палубу. Здесь капитан Фюрно подарил ему еще козла и козу, которых специально доставил со своего корабля. Нам стоило немалого труда объяснить королю пользу этих животных и как их содержать. Он обещал не забивать их, не разлучать и заботиться об их потомстве. Полубаркас был уже готов, и король вместе с капитаном и другими отбыл на нем в О-Парре, где тогда находилась резиденция его величества. О-Ту выглядел необычайно довольным, он задал несколько вопросов и, казалось, совершенно избавился от недавнего недоверия и страха. Козы так занимали его, что он не мог говорить почти ни о чем другом и, похоже, готов был слушать без конца, как их надо кормить и содержать.

Когда мы прибыли на берег, ему показали прекрасную травянистую лужайку в тени хлебного дерева и сказали, что коз хорошо пасти в таких местах. Весь берег был усыпан индейцами. Они радостным криком встретили выходившего из лодки короля. Среди толпы находилась также мать Тутахи, почтенная седая матрона. Увидев капитана Кука, она подбежала к нему и обняла, как друга своего сына. При этом она столь живо вспомнила свою потерю, что начала громко плакать, немало нас этим тронув. Столь нежная чувствительность несомненно подтверждает изначальную доброту человеческого сердца и всегда вызывает сочувствие.

Оттуда мы поспешили к нашим палаткам на мысе Венус, где туземцы уже устроили настоящий базар. Тут можно было увидеть все виды фруктов, причем очень дешевых: так, полная корзина плодов хлебного дерева или кокосовых орехов стоила не больше одной бусины. Мой отец встретил здесь своего друга О-Вахау, который опять подарил ему много фруктов, несколько рыб, немного тонкой материи, а также перламутровые рыболовные крючки. Мы хотели ответить на его щедрость, однако благородный человек начисто отказался принять хоть что-нибудь и сказал, что подарил все эти мелочи моему отцу как другу, бескорыстно. Словом, казалось, все в тот день сошлось, чтобы мы получили самое выгодное представление об этом славном народе.

К полудню мы вернулись на корабль и после обеда занялись зарисовкой и описанием собранных коллекций. На палубах все время толпились индейцы обоего пола; они обшаривали все уголки и тащили, что только удавалось. Вечером случилось происшествие, новое и странное для нас, но знакомое тем, кто уже бывал на Таити. Наши матросы пригласили на корабль несколько женщин самого низкого сословия, которые не только охотно пришли, но и после заката, когда их земляки вернулись на берег, пожелали остаться на борту. Мы уже знали по опыту, до чего продажны таитянские девушки, но там они занимались своим распутством только днем, на ночь же никогда не отваживались остаться на судне. Здесь же, в Матаваи, английских моряков успели узнать получше, и девицы не сомневались, что на них можно положиться, более того, что это наилучший путь заполучить у них бусы, гвозди, топоры или рубахи. Так что вечером между палубами царило такое веселье, словно мы стояли на якоре не возле Таити, а где-нибудь в Спитхеде[282]. Прежде чем стемнело, девушки собрались в носовой части палубы. Одна из них дула в носовую флейту, остальные танцевали, и далеко не все из этих плясок соответствовали нашим представлениям о приличии и благопристойности. Но ведь многое из того, что, по нашим понятиям, можно бы назвать предосудительным, при здешней простоте нравов считалось совершенно невинным, так что, в сущности, таитянские распутницы куда менее развратны, чем их цивилизованные европейские сестры. Когда стемнело, они исчезли с палубы; любовники угостили их свежей свининой, и они ели ее жадно, хотя только что в присутствии своих земляков не хотели до нее дотрагиваться, поскольку в силу здешнего обычая, не совсем нам понятного, мужчины и женщины не вправе есть вместе. Удивительно, сколько мяса могли поглотить эти женщины; их жадность явно показывала, что дома они лакомятся им редко, если вообще когда-нибудь видят.

Нам были слишком памятны нежная печаль матери Тутахи, благородная доброта нашего друга О-Вахау; вообще наше мнение о таитянах было весьма высокое; тем более бросалось в глаза поведение этих созданий, отбросивших всякую сдержанность и предавшихся одним лишь животным страстям. Сколь несовершенна человеческая природа, если даже такой добрый, простодушный и счастливый народ способен опускаться до подобной испорченности и безнравственности! Можно лишь сокрушаться, что человек особенно склонен злоупотреблять самыми богатыми и прекрасными дарами благого творца и что ему столь свойственны заблуждения!

На следующее утро к кораблю явился О-Ту со своей сестрой Тедуа-Таураи и другими родственниками; он велел передать на борт свинью и большую рыбу, но сам подняться не пожелал. Такие же подарки он привез капитану Фюрно, но не решился подняться на «Адвенчер», покуда мой отец не вызвался сопровождать его. Пришлось повторить всю церемонию с заворачиванием капитана в таитянские материи, прежде чем их величество отважился взойти на борт. Однако сразу после этого он почувствовал себя вполне уверенно и пошел на палубу, где капитан Фюрно преподнес ему ответные подарки.

Тем временем его сестра Тедуа-Таураи согласилась подняться на корабль капитана Кука; мы обратили внимание, что все находившиеся при этом женщины обнажили плечи, оказав ей те же почести, что и королю. Таких же почестей удостоился и юноша Ватау, сопровождавший своего брата-короля; его называли т'эри Ватау; из этого можно, видимо, заключить, что, хотя титула эри удостаиваются все вожди и знать, главным образом он относится к членам королевской семьи. Недолго пробыв на «Адвенчере», О-Ту перешел на «Резолюшн», забрал свою сестру и вместе с ней, а также обоими капитанами отбыл в О-Парре.

На рассвете 29-го мы велели поставить себе палатки на берегу и отправились исследовать природу острова. За ночь легла сильная роса, освежившая все растения; наряду с утренней прохладой это сделало нашу прогулку весьма приятной. Возле палаток находилось лишь несколько индейцев; все же некоторые проводили нас до реки, через которую мы должны были переправиться, ибо при этом можно было заработать. Обычно они за единственную бусинку готовы были нас перенести на плечах, чтобы мы не промочили ног. Большинство жителей уже встало, некоторые купались в реке Матаваи, что утром было для всех первым делом. В этой теплой стране очень нужно и полезно купаться почаще, особенно утром, когда прохладная, свежая вода помогает укрепить нервы, которые обычно ослабляются постоянной жарой. Кроме того, чистота тела не только наилучшим образом предупреждает воспалительные болезни, но и способствует общительности людей; напротив, нецивилизованные народы, у которых не вошло в обычай купаться, бывают столь нечистоплотны, что из-за вони не могут собираться в большом количестве, да и посторонний недолго выдержит среди них.

Мы подошли к маленькой хижине, где жила бедная вдова со своим многочисленным семейством. Ее старший сын Нуна, подвижный мальчик лет 12 с каштановым цветом кожи и очень приятный, веселый на вид, все время особенно льнул к европейцам. При этом он проявлял немалые способности и понимал нас с полуслова лучше, чем другие его земляки, с которыми при всем старании, прибегая к пантомиме и словарям, мы бы не добились такого толка. Мы договорились накануне, что он будет нашим проводником. Когда мы подошли, его мать уже приготовила нам кокосовые орехи и прочую снедь; она сидела на камнях перед хижиной со своими детьми. Младшему из них на вид было года четыре. Хотя она еще выглядела довольно бодрой, на лице у нее было столько морщин, что в этой стране, где девушки так рано созревают, было неловко считать ее матерью таких маленьких детей. Подошла еще женщина, помоложе, лет 23—24; как мы узнали, это была старшая сестра Нуны. Судя по ее воз­расту, матери могло быть лет около 40, но не приходится удивляться, что она выглядела старше, ибо, как известно, в жарких странах этот пол обычно увядает раньше, нежели в краях холодных. Напротив, не достойно ли удивления, что, несмотря на свое раннее созревание, здешние женщины остаются плодовитыми двадцать лет и более? Дело, видимо, в том, что они проводят жизнь в счастливой простоте, не зная забот и нужды, и, несомненно, именно потому здешнее население так многочисленно.

Мы договорились с одним дюжим парнем, что он понесет за нами провизию, которую приготовила гостеприимная старая женщина. Он повесил ее, разделив поровну, на концы четырехфутовой палки, а палку положил на плечо. Нуна и его младший брат Топарри, лет четырех, провожали нас весело и охотно. На прощание мы подарили всей семье бусы, гвозди, зеркала и ножи.

Вначале идти было довольно трудно, поскольку пришлось подняться на гору. Однако труды наши оказались напрасными, ибо, кроме нескольких карликовых кустов и засохших папоротников, мы не нашли здесь ни одного растения. Зато, к немалому своему удивлению, мы увидели, как с этой сухой, бесплодной вершины взлетела перед нами стая диких уток. Что занесло их сюда с обычных гнездовищ в тростниках и на болотистых берегах рек, сказать трудно.

Вскоре мы перевалили еще через одну гору, где папоротники и кустарники, видимо, недавно горели, поскольку одежда наша становилась черной от прикосновения к ним. Спустившись, мы наконец достигли плодородной долины, по которой к морю стекал прелестный ручей. Туземцы запрудили его в нескольких местах камнями, чтобы провести воду на поля, засаженные съедобным корнем (Arum esculentum), так как этим растениям нужна болотистая, насыщенная водой почва. Их здесь два вида; у одного большие блестящие листья и корень длиной добрых 4 фута, но очень грубоволокнистый, у другого мелкие бархатистые листья, а корень тоньше и вкуснее. Впрочем, вкус у обоих острый и едкий, если корень не выварить несколько раз в воде; но свиньи охотно и без вреда для себя поедают его и сырым[283].

Чем дальше мы продвигались по ручью, тем уже становилась долина, а горы с обеих сторон круче и лесистее. Но всюду, где земля была хоть чуть ровнее, росли кокосовые пальмы, бананы, шелковичные деревья и разные коренья; несколько домов стояли тесно друг к другу. Кое-где встречались большие гряды камней, нанесенных с гор и обкатанных водой. В горах мы сорвали несколько новых растений, не раз рискуя при этом сломать себе шею, так как обломки скал то и дело выкатывались из-под ног.

Нас обступили индейцы, они принесли на продажу много кокосовых орехов, плодов хлебного дерева и яблок. Набрав достаточный запас, мы наняли несколько человек, чтобы они несли за нами покупки. Пройдя около 5 английских миль, мы уселись на красивом лугу под деревьями, чтобы пообедать. Наряду с купленными фруктами нашу еду составляли свинина и рыба, захваченные нами с корабля. Таитяне стояли вокруг, а проводникам и помощникам мы разрешили сесть с нами. Они с удовольствием угощались, но были удивлены, что мы каждый кусок макаем в белый порошок, совершенно им неизвестный. Дело в том что мы захватили с корабля немного соли и употребляли ее ко всем блюдам, в том числе и к плодам хлебного дерева. Некоторые захотели ее попробовать, и вкус показался им отчасти знакомым, поскольку они обычно добавляют морскую воду в виде соуса в рыбные и морские блюда.

Около 4 часов пополудни мы решили возвращаться, когда увидели группу индейцев. Они шли через горы с грузом диких плантанов[284], которые здесь растут без ухода, но некоторые несравненно худшего качества, нежели те, что возделываются на равнинах. Они несли их на продажу к палаткам, и, поскольку нам было по пути, мы пошли вместе с ними вниз по ручью. Здесь в одном месте пробегавшие мимо дети нашли между камнями маленьких раков и предложили нам. Как вклад в знания о природе острова они были нам весьма кстати, и мы подарили детям мелкие бусинки. Но едва это увидели старшие, как более пятидесяти мужчин и женщин пошли вброд по ручью и принесли столько этих раков, что нам скоро пришлось остановить их и оставить без вознаграждения.

Часа через два мы наконец добрались до наших палаток на мысе Венус и застали там почтенного О-Вахау, который опять подарил моему отцу фрукты. Во время нынешней прогулки мы заметили, что здесь больше праздных людей, чем в Аитепиехе, хижины и посадки здесь также казались более запущенными, чем там, а вместо дружеских приглашений приходилось то и дело слышать лишь нескромные просьбы о бусах и гвоздях. Однако в общем мы могли быть вполне довольны туземцами; во всяком случае, они разрешали нам беспрепятственно ходить по всей их прекрасной стране. Правда, нам то и дело приходилось убеждаться в их необычайной склонности к воровству, но ничего ценного похищено не было, поскольку в карманах, до которых легче всего дотянуться, мы обычно и не носили ничего, кроме носового платка, а он представлял собой всего лишь кусок тонкой таитянской материи, так что, даже если туземцам и удавалось опустошить наши карманы, они потом обычно сами возвращались и со смехом отдавали добычу. По-моему, эта склонность у таитян более простительна, чем у нас; ведь их потребности так легко удовлетворить, живут они в общем одинаково и обычно поводов для воровства имеют мало. Их открытые, без дверей и засовов, дома достаточно показывают, что в этом смысле им нечего друг друга опасаться. Так что виноваты отчасти мы сами, поскольку дали им возможность познакомиться с вещами, перед соблазном которых они не могли устоять. К тому же сами они, кажется, не считали свое воровство предосудительным, вероятно полагая, что для нас это не слишком большой ущерб.

В наше отсутствие капитан Кук нанес визит королю в Парре, и в его честь был исполнен драматический танец, главную роль в котором играла ее королевское величество Таураи. Она появилась в том же самом наряде, и ее пантомима была точно такой же, какой ее описал капитан Кук в книге о предыдущем плавании. В промежутке, пока принцесса отдыхала, танцевали двое мужчин; они также пели, вернее, произносили с особыми гримасами слова, имевшие, видимо, отношение к танцу, но непонятные нашим людям. Все представление длилось часа полтора, и Тедуа-Таураи продемонстрировала при этом искусство, превосходившее все, что капитан видел в прошлый раз на Улиетеа [остров Раиатеа][285].

Утром капитан Кук послал лейтенанта Пикерсгилла в юго-западную часть острова для закупки свежих продуктов, особенно свиней, ибо до сих пор мы получили от короля лишь двух. Мы же весь день оставались на борту, чтобы описать собранные накануне растения. Вечером в 10 часов на берегу против корабля поднялся сильный шум; капитаны предположили, что это кричат наши люди, и тотчас послали шлюпки с офицерами, которые привезли на борт виновников. Это были несколько морских пехотинцев и один матрос; они отпросились у офицера, старшего в палатках, погулять, но задержались сверх положенного и избили одного индейца. Капитан велел тотчас заковать их в кандалы, ибо для сохранения добрых отношений с туземцами было крайне важно примерно наказать этот проступок. На следующий день обещал явиться О-Ту со своим отцом, однако, прослышав про шум, он проникся к нам недоверием и поэтому послал в качестве курьера или посла (вханно но т'эри) одного из самых знатных придворных по имени Э-Ти, чтобы извиниться за свое отсутствие. Но прежде чем тот добрался до судна, доктор Спаррман и я сошли на берег и направились к месту, где накануне вечером случилась эта суматоха, намереваясь двинуться оттуда дальше в глубь страны. На берегу нас встретил старый О-Вхаа, неизменно к нам расположенный, и выразил свое неудовольствие вчерашним происшествием. Мы, со своей стороны, заверили его, что нам оно не менее неприятно, но что виновные уже в кандалах и будут строго наказаны, чем полностью его удовлетворили. Не имея спутников, мы попросили О-Вхаа найти нам кого-нибудь, кому можно было бы доверить нести вещи. Вызвалось несколько человек, но он по своему усмотрению выбрал крепкого расторопного парня. Мы дали ему мешок для растений и корзины с таитянскими яблоками, купленными нами тут же.

Пройдя через холм Уан-Три-Хилл, мы добрались до одной из ближних от О-Парре долин. Здесь нам повезло: мы сделали открытие в области ботаники, обнаружив новое дерево великолепнейшего вида. Оно было украшено множеством прекрасных цветов, белых, как лилии, но более крупных и имевших массу тычинок, темно-красных на кончиках. Многие цветы уже опали, вся земля кругом была покрыта ими. Мы назвали это прекрасное дерево б а р р и н г т о н и я, на местном же языке его именуют худду, и туземцы уверяют, что если плод этого дерева, напоминающий орех, расколоть и, смешав с мясом моллюсков, бросить в море, рыбы будут на время так оглушены, что всплывут на поверхность и их можно будет ловить руками. Примечательно, что подобными свойствами обладают многие растения между тропиками, прежде всего зерна куккеля (Cocculi indici), известные в Ост-Индии и употребляемые именно для этих целей[286].

Мы не могли нарадоваться своей ботанической находке, однако с более подробным исследованием ее надо было подождать до возвращения на корабль. Поэтому мы, не задерживаясь, отправились к приятной на вид хижине из тростника, вокруг которой росли благоуханные кусты и несколько кокосовых пальм. Как и можно было ожидать при здешнем достохвальном гостеприимстве, хозяин дома, едва увидев нас, велел мальчику забраться за орехами на самую высокую пальму, и тот выполнил поручение с замечательной ловкостью. Он прикрепил к обеим ногам кусок твердой банановой коры, как раз такой длины, чтобы можно было обхватить дерево, и она служила ему опорой, с помощью которой он на руках подтягивался все выше. Конечно, ему облегчало подъем природное устройство кокосовой пальмы, которая каждый год образует вокруг ствола толстое кольцо, но все же скорость и легкость, с какой он это делал, были поразительными. Мы оказались недостойными такой доброты и внимания, так как на прощание ничего ему не подарили и никак не вознаградили мальчика за ловкость.

Оттуда мы опять поднялись вверх по долине, среди которой, как это обычно здесь бывает, протекал маленький ручей, спускавшийся с гор. Слева он был замкнут горой, на которую мы собирались подняться, невзирая на ее крутизну. Нам, однако, пришлось трудно, и наш спутник таитянин смеялся, что от усталости мы то и дело садимся перевести дух. Сам он сопел позади нас, сильно дыша открытым ртом. Мы попробовали последовать его примеру, которому его, видимо, научила сама природа, и нашли, что это действительно лучше частого и неглубокого дыхания, при котором нам прежде недоставало воздуха.

На вершине горы дорога опять стала ровнее, к тому же нас весьма освежал приятный воздух. Мы немного прошли по этому плоскогорью, но палящий зной, усиленный жаром выжженной земли, вскоре вынудил нас присесть в тени пандануса. Вид отсюда был превосходный. Глубоко внизу расстилалась прекрасная равнина Матаваи, за ней лежал залив, где стояли наши корабли; он был покрыт множеством каноэ и замкнут рифами, которые окружают О-Таити. Полуденное солнце лило ровный, спокойный и однообразный свет на весь этот пейзаж. На расстоянии около 6 больших английских миль (лиг) виднелся низменный остров Тедхуроа [атолл Тетиароа], который состоял из скал, расположенных по небольшой окружности и заросших пальмами. Дальше взгляд терялся в бескрайнем море. Наш спутник показал нам также расположение других соседних островов, не видных отсюда, и ответил на наши вопросы, растет ли там что-нибудь и если да, то что; гористы ли эти острова или равнинны, обитаемы или необитаемы либо посещаются только время от времени? Тедхуроа принадлежал к числу последних, откуда как раз возвращались два каноэ под парусами. По словам таитянина, они, наверно, выходили на рыбную ловлю, которая там, в замкнутом море, очень хороша[287].

Отдохнув немного, мы направились дальше к горам, в глубь острова. Они привлекали нас не только красивым видом своих еще густолиственных лесов, где мы надеялись найти новые растения, но и своей кажущейся близостью. Однако тут нам скоро пришлось убедиться в обратном: мы шли и шли по высохшим горам и долинам, чувствуя, что не доберемся туда сегодня. Хотели заночевать, однако раздумали, ибо не знали, когда должны отплывать наши корабли, да и провизии у нас с собой не было. Кроме того, наш провожатый сказал, что в горах мы не встретим ни людей, ни жилья, ни продовольствия, так что лучше всего вернуться в долину Матаваи, куда прямо вела узкая тропа, которую он нам показал. Мы последовали его совету, однако спуск по этой дороге оказался опаснее, чем подъем по другому склону. Мы оступались на каждом шагу, а кое-где вынуждены были просто садиться и так съезжать вниз. От сухой травы подошвы наши стали такими скользкими, что в этом смысле нам приходилось хуже, нежели нашему индейцу, который шел босиком и потому гораздо более уверенно. Мы отдали ему наши ружья, чтобы помогать себе и руками, но потом забрали их назад, велели ему пойти вперед и в самых опасных местах опирались на его руку.

Когда мы спустились примерно до половины склона, он крикнул людям, которых увидел в долине, чтобы те шли сюда. Нам показалось, что на таком далеком расстоянии они не могли ничего услышать, во всяком случае ответа не последовало никакого. Но через недолгое время мы увидели, как несколько человек довольно быстро поднимаются в гору. Не прошло и получаса, как они были рядом с нами. Они принесли с собой три свежих кокосовых ореха, которые показались нам несравненно вкуснее всего, что мы когда-либо пробовали. Так ли оно было на самом деле, или нам это показалось из-за усталости, судить не берусь. Эти люди убедили нас немного отдохнуть и обнадежили, сказав, что немного ниже, в долине, нас ждет партия кокосовых орехов, которые они приготовили и из которых принесли только часть, чтобы мы выпили все не слишком поспешно. Их забота во всех отношениях заслуживала благодарности, однако мы так хотели пить, что едва дождались возобновления спуска.

Наконец мы достигли ровного места, где была красивая небольшая роща и где мы, опустившись на траву, вкусили прохладного нектара, о котором позаботились наши друзья. Освежившись, мы почувствовали себя совсем окрепшими и с новыми силами стали спускаться в долину. Там скоро собралось много индейцев, вызвавшихся проводить нас по равнине к морю. В то время как они собирались, мимо проходил представительного вида мужчина с дочерью, девушкой лет 16. Он пригласил нас откушать в его доме, расположенном чуть выше. Хотя мы очень устали, нам все же не хотелось пренебрегать его вежливостью, и мы последовали за ним. Пройти пришлось около 2 миль по прекрасному берегу реки Матаваи, где всюду росли кокосовые пальмы, хлебное дерево, яблони и шелковица, чередуясь с плантациями бананов и Arum. Река извивалась по долине из стороны в сторону, и наш предводитель, шедший со своими слугами, все время настаивал на том, чтобы перенести нас на спине.

Наконец мы подошли к дому, расположенному на небольшом холме, возле которого тихо шумела но каменистому ложу река. Вскоре было приготовлено угощение, в углу дома разостлали на земле красивые циновки, и родственники нашего друга вместе с ним расселись вокруг нас. Его дочь красотой сложения, светлым цветом кожи и приятными чертами лица превосходила всех таитянских красавиц, коих мы до сих пор видели; как и ее юные подруги, она делала все, чтобы нам было приятно. Помимо их обычных улыбок самое действеннее средство, которое они пускали в ход, дабы подбодрить нас, заключалось в том, что они своими нежными руками мягко растирали нам плечи и бедра, слегка сжимая между пальцами мышцы. Эта операция подействовала на вас превосходно. Способствовала ли она кровообращению в тонких сосудах или возвращала вялым, усталым мышцам их эластичность, судить не берусь; во всяком случае, мы после этого почувствовали себя совершенно бодрыми, и от нашей усталости вскоре не осталось и следа. Капитан Уоллис тоже упоминает эту здешнюю процедуру и по собственному опыту воздает должное ее благотворному воздействию. Осбек, описывая свое путешествие в Китай, рассказывает, что там эта операция весьма обычна и что особенно хорошо ее умеют делать китайские цирюльники[288]. Наконец, и в описании ост-индского путешествия Гроуза можно найти подробное известие об искусстве, которое у тамошних жителей называется «чам-пинг» и, видимо, представляет собой не что иное, как сладострастно-утонченную разновидность этого укрепляющего средства[289]. Заслуживает упоминания, что последний приводит место из Марциала и Сенеки, из коих с большой вероятностью можно заключить, что сие искусство знакомо было и римлянам:

Теперь у нас не было причины жаловаться на недостаток аппетита, который до сих заглушался только усталостью, поэтому, едва принесли еду, состоявшую, как это принято при здешнем скромном образе жизни, лишь из фруктов и кореньев, мы от души набросились на нее и, поев, почувствовали себя вновь такими же свежими, как рано утром. Проведя таким образом два часа среди этого гостеприимного семейства, мы подарили нашему доброму хозяину, а также его прекрасной дочери и ее подругам, чьи старания больше всего помогли так быстро восстановить наши силы, столько бус, гвоздей и ножей, сколько позволял наш запас, и часа в три попрощались с ними.

На обратном пути мы прошли мимо нескольких домов, жители которых располагались группами в тени своих фруктовых деревьев и совместно наслаждались прекрасным послеполуденным временем. В одном из этих домов мы увидели мужчину, занятого приготовлением красной краски, которую они употребляют для материи, выделываемой из коры китайского шелковичного дерева. К своему большому удивлению, мы обнаружили, что составляется она всего лишь из желтого сока мелкой разновидности фиг, называемых здесь матти [291], а также зеленого сока папоротника и других трав. Просто их смешение дает интенсивную темно-красную краску, которую женщины руками втирают в материю, так что она приобретает ровную окраску. Если же хотят нанести особый узор, то пользуются бамбуковой трубкой, которая обмакивается в сок и прижимается то в одном, то в другом направлении. Эта краска, однако, очень нежная, к тому же она не выносит никакой сырости, даже дождя; она выцветает и просто от действия воздуха, приобретает скоро грязный оттенок. Несмотря на это, материи, окрашенные и тем более разрисованные ею, очень высоко ценятся у таитян, их носят лишь знатные люди. За гвозди и бусы мы купили несколько кусков такой материи и затем возвратились к нашим палаткам, находившимся примерно в 5 милях от места, где мы обедали. Там мы попрощались и вознаградили нашего честного спутника, которого рекомендовал нам О-Вахау и который служил нам с большей верностью и добросовестностью, нежели можно было ожидать при распространенной среди этого народа склонности к воровству. Его поведение было тем более достохвально, что за время этого похода у него не раз имелась возможность беспрепятственно бежать со всеми нашими гвоздями и ружьями. Чтобы противостоять такому искушению, требовалась поистине необычайная для здешних мест степень честности. За несколько бусин нас затем перевезли в каноэ на корабль.

Капитан и мой отец, которые за время нашего отсутствия предприняли прогулку на запад, только что вернулись на борт. Они рассказали нам, что, как только мы рано утром ушли, к ним пожаловал в качестве посланца короля Э-Ти и передал в подарок капитану свинью, а также фрукты, но, при этом сообщил, что из-за вчерашнего случая О-Ту испытывает матау, то есть страх, и плохо о нас думает. Чтобы показать ему, насколько мы сами не одобряем разнузданности наших людей, преступники были выведены на палубу и при нем, к ужасу всех присутствовавших таитян, получили каждый по двенадцать ударов. После этой экзекуции капитан Кук велел погрузить в лодку трех овец, то есть последних, оставшихся из числа закупленных на мысе Доброй Надежды, и вместе с капитаном Фюрно, а также моим отцом отправился на берег, дабы вернуть расположение короля, без которого мы не могли получить по всей стране продовольствия. Когда они прибыли в Парре, им сказали, что король отправился отсюда на запад. Тогда они последовали за ним и, пройдя 4—5 миль, остановились в округе, называемом Титтаха [Атехуру], где им пришлось несколько часов дожидаться короля. Из страха перед нами он действительно убежал за 9 миль от бухты Матаваи. Столь поспешное бегство по такому ничтожному поводу свидетельствовало о его крайней трусости, однако ее можно ему простить, если вспомнить, каким ужасным и кровавым способом европейцы до сих пор доказывали этому народу свою силу и превосходство.

Лишь в 3 часа пополудни О-Ту и его мать прибыли к капитану: он — полный страха и недоверия, она — со слезами на глазах. Однако, когда Э-Ти рассказал ему, как преступники при нем были наказаны, он успокоился, а вид незнакомых животных, которых капитан Кук, повторив свои дружеские заверения, подарил ему, вскоре и вовсе привел его в хорошее расположение духа. По просьбе его величества нашему шотландцу опять пришлось поиграть на волынке, и невысокое искусство сего виртуоза произвело здесь воздействие не меньшее, чем арфа Давида, чьи гармоничные звуки обычно развеивали тоску Саула[292]. Скоро это воздействие музыки сказалось. Король велел принести свинью и подарил ее капитану Куку, а затем подарил и другую свинью капитану Фюрно. Поскольку оба вскоре собирались отплыть от острова и потому думали, что это последняя возможность получить подарки от его величества, они попросили дать что-нибудь и Матаре, то есть моему отцу. Тот так и сделал, но подарил лишь маленького поросенка. Когда же наши люди выразили некоторое неудовольствие такой разницей, из толпы выступил один из родственников короля по восходящей линии, которого все называли медуа (отец), и, сильно жестикулируя, горячо заговорил с королем, показывая то на наших людей, то на полученных овец, то на маленького поросенка. Едва он закончил свою речь, как поросенка забрали, а вместо него принесли большую свинью. Наши люди вознаградили такую любезность, щедро одарив всех железными изделиями и прочими мелочами. Индейцы в ответ подарили им несколько ахау, или кусков здешней материи, в которую одели наших людей, после чего те попрощались со всем двором и около 5 часов вернулись на корабль.

Поскольку на другой день капитан собирался окончательно покинуть остров, были сделаны приготовления к отплытию. Увидев эти действия, значение которых индейцы уже знали но прежнему опыту, они напоследок прибыли целой толпой, привезли рыбу, моллюсков, фрукты, материи, и начался торг. Около 3 часов пополудни вернулся лейтенант Пикерсгилл, которого с позавчерашнего дня не было на корабле, так как он отправился закупать продовольствие. Он побывал на другой стороне плодородной равнины Папарра [Папара], где находился О-Аммо, некогда король всего Таити, со своим сыном, юным Т'Эри Дерре. Первую ночь он провел на границе маленького округа, принадлежавшего в настоящее время королеве О-Пуреа (Обереа)[293]. Едва узнав об их прибытии, она явилась и, как старых знакомых, самым дружеским образом пригласила к себе. Поскольку вскоре после отплытия капитана Уоллиса она разошлась со своим супругом, от былого величия этой женщины, некогда столь знаменитой и среди сограждан, и среди европейцев, совсем, ничего не осталось. Виной тому были прежде всего внутренние войны между двумя половинами острова, из-за которых весь округ Папарра пришел в большой упадок. Она пожаловалась лейтенанту, что стала тихти (бедной) и не может даже подарить свинью своим друзьям-европейцам. Поскольку от нее ожидать было нечего, Пикерсгилл на другое утро вернулся в Папарру, где нанес визит прежнему супругу О-Пуреа, которого звали Аммо. Он успел жениться на одной из самых красивых девушек острова, но сам с тех пор состарился и стал бессилен. Его красотка подарила нашим людям свинью, а когда они собрались уходить, отправилась вместе с ними, взяв одну из своих служанок, и весь день преспокойно плавала с ними в шлюпке, в то время как ее собственное каноэ шло рядом, чтобы увезти ее обратно. Она была очень любопытна и, похоже, не видала еще европейцев. В частности, она сомневалась, все ли у них такое же, как у ее земляков, пока наглядно не удостоверилась в сходстве. Со своей спутницей она наконец сошла на берег в Аттахуру, где их хорошо принял знатный вельможа но имени Потатау, и в его доме они провели следующую ночь. Потатау тоже разошелся со своей женой Полатехерой и взял себе помоложе, да и та нашла себе другого любовника или мужа; несмотря на это, оба новых семейства продолжали жить под одной крышей как ни в чем не бывало. На другое утро Потатау заявил господину Пикерсгиллу, что хотел бы сопровождать его в Матаваи, чтобы посетить капитана Кука, но не уверен, хорошо ли тот его примет. Господин Пикерегилл заверил его в этом, но все-таки для большей надежности Потатау поднял перед собой несколько желтых перьев, связанных в маленький пук, попросил господина Пикерсгилла взять в руку такой же и поклясться, «что Туте (капитан Кук) хочет быть другом Потатау». Когда это было исполнено, он тщательно завернул перья в кусок таитянской материи и сунул их в свой тюрбан. Нам уже было известно по рассказам наших предшественников, что жители этого острова обычно пользуются такими красными и желтыми перьями во время своих молитв; но что они употребляют их и в церемониях, подобных вышеописанной, то есть для торжественных клятв, а значит, имеют представление о присяге, показалось нам совсем новым. Потатау полностью полагался на эту церемонию и после нее уже не сомневался в правдивости своих друзей; он сразу приказал захватить двух свиней, несколько кусков материи, а затем вместе с супругой и слугами направился к лодке господина Пикерсгилла. Но когда Потатау, сопровождаемый большой толпой, дошел до берега, все его люди стали просить его, чтобы он не садился с нами. Некоторые даже упали ему в ноги и обнимали его колени, стараясь удержать. Женщины, плача, кричали, что Туте убьет его, едва он вступит на борт, а некий пожилой мужчина, живший в доме Потатау, видимо старый верный слуга семьи, оттаскивал его за одежду. Потатау был тронут, несколько мгновений он колебался, но вскоре взял себя в руки, оттолкнул старика и воскликнул решительным голосом: «Туте аипа матте те тайо!», то есть «Кук не убьет своего друга!». С этими словами он прыгнул в лодку, гордо и смело, как человек, знающий себе цену, чем вызвал у англичан: известное почтение. Прибыв к нам на корабль, он со своей женой Ваиниеау, а также с бывшей женой и ее любовником тотчас спустился в каюту, чтобы передать подарки капитану Куку. Потатау был один из самых крупных мужчин, которых мы видели на острове, при этом в его лице было столько кротости, красоты и величия, что господин Ходжс сразу захотел его нарисовать как одну из благороднейших моделей в природе. Портрет помещен в описании данного путешествия, сделанном капитаном Куком. Все в этом человеке было необычайно величественно — например, бедра были такого же обхвата, как у самого сильного из наших матросов. Просторные одежды и белый тюрбан очень шли его фигуре. Особенно нам нравилось его благородство и прямодушие, выгодно отличавшие его от недоверчивого О-Ту. Полатехера, первая жена, была похожа на него ростом и сложением и в этом отношении показалась нам самой примечательной из всех здешних женщин. И в облике ее, и в поведении было что-то мужское; она казалась олицетворением силы и властности. Это особенно проявилось, когда здесь стоял на якоре корабль «Индевр». Полатехера тогда назвала себя сестрой капитана Кука, и, когда однажды, невзирая на это, ее не хотели пустить в форт на мысе Венус, она раскидала часовых, пытавшихся преградить ей путь, и пожаловалась своему названому брату на постыдный прием, который ей был оказан.

Пробыв у нас некоторое время, они узнали, что мы уже готовы поднять паруса. С дружелюбием, какое только можно себе представить, и со слезами на глазах они спросили, вернемся ли мы когда-нибудь еще на Таити. Капитан Кук обещал вернуться сюда через семь месяцев. Это вполне их удовлетворило и успокоило, они попрощались с нами, сели в свои каноэ, которые следовали за ними до корабля, и уплыли к себе на запад.

Тем временем на корабль явился молодой таитянин низшего сословия, хорошо сложенный, лет примерно 17, с отцом. Несколько дней назад он сказал капитану, что хочет уехать с ним «но те веннуа теи Бретане», то есть «в страну Британию». Вся его экипировка состояла из узкой набедренной повязки, и в таком вот совершенно беззащитном виде он бестрепетно отдался под наше попечение. Его отцу, человеку средних лет, капитан Кук подарил топор и несколько менее ценных вещей, после чего тот спокойно, с полным самообладанием вернулся в свое каноэ, не выказав ни малейшей печали от разлуки с сыном.

Но едва мы вышли к рифам, как к нам подошло каноэ с двумя или тремя индейцами, которые от имени короля О-Ту потребовали вернуть парня; при них было несколько кусков материи, которые они собирались подарить за это капитану. Однако железных изделий, отданных за бедолагу, они вернуть не могли, так что пришлось им вернуться ни с чем. Парень, которого звали Пореа, долго разговаривал с ними, стоя на корме, и они явно убеждали его отказаться от своего намерения, предвещая ему, насколько мы поняли, смерть, ежели он останется у нас. Все эти угрозы не поколебали его, но все же, когда каноэ вернулось на остров, взгляд, которым он проводил своих земляков, был исполнен тоски. Наконец он так загрустил, что не смог сдержать слез. Дабы развеять его печаль, мы позвали его в каюту, где он стал причитать, что теперь наверняка умрет и что его отцу тяжело будет оплакивать свою потерю. Капитан Кук и мой отец утешали его и обещали заменить ему отца. В ответ он бросился к ним на шею, стал целовать, обнимать и от крайней степени отчаяния вдруг перешел к необычайной радости и веселости. Вечером он поужинал, а затем лег на пол в каюте, однако, увидев, что мы еще не ложимся, поднялся опять и оставался с нами, покуда мы, поужинав, тоже не отправились спать.

Было несказанно жалко покидать этот прекрасный остров теперь, когда по-настоящему только началось знакомство с его счастливыми обитателями. Мы пробыли здесь всего 14 дней, из них два были потрачены на переход из одной гавани в другую. К тому же все это короткое время мы были постоянно чем-то заняты, а значит, лишь немногие мгновения могли посвятить изучению здешней жизни. В их хозяйстве, нравах и обычаях мы нашли столько нового и достопримечательного, что в первый момент были как бы ошеломлены обилием впечатлений; впоследствии, однако, выяснилось, что многое уже наблюдали наши предшественники. Поэтому, дабы не злоупотреблять снисходительностью читателя, я не стану повторяться и во всем, что касается их жилищ, одежды, пищи, домашних занятий, судоходства, болезней, религии и погребальных обрядов, равно как и оружия, войн и системы правления этих островитян, адресую его к описанию предыдущего плавания капитана Кука на корабле «Индевр», которое подготовил к печати д-р Хауксуорт. Так что приводимые далее сведения о Таити следует рассматривать лишь как дополнение и пояснение к тому, что известно уже до меня. Надеюсь все же, что и нынешнее мое повествование будет, несмотря на это, достаточно интересным и что своеобразие точки зрения, с какой я наблюдал многие уже известные предметы, в некоторых случаях придаст им новизну.

Капитан Кук в описании своего путешествия (т. 1, с. 188) указывает, что гавань О-Аетипиеха расположена на меньшем полуострове под 17°46'28" южной широты и 149°13'24" западной долготы от Гринвича. Из этого он заключает, что величина всего острова, которую в первом плавании он оценивал в 30 морских миль, на самом деле существенно меньше. Наблюдения, сделанные на мысе Венус во время этого плавания, с точностью до нескольких секунд совпали с теми, что произвел здесь покойный д-р Грин.

Ветер к моменту нашего отплытия был настолько слаб, что до заката мы все еще видели остров совсем близко. Даже в это мертвое зимнее время пейзаж его своей красотой превосходил любое место в мире. Плодородная земля и благодатный климат здесь как бы сами собой порождают такое обилие разнообразных съедобных растений, что жителям острова обеспечено беззаботное, счастливое существование. И хотя под луной нет ничего совершенного и даже само счастье понятие относительное, все-таки немногие народы на земле находятся в таком завидном положении! Поскольку пропитание здесь дается легко, а потребности этого народа столь ограниченны, естественно, главнейшая цель нашего земного бытия, то есть продолжение рода, на Таити не так отягощена, как в более цивилизованных странах, где нужда и горе нередко делают брак тягостным и трудным. Добрые обитатели острова беспрепятственно следуют своим природным влечениям, в результате население весьма велико для сравнительно малой возделанной его части. До сих пор населены лишь равнины и долины, хотя почва позволила бы возделать и многие из горных местностей и прокормить еще огромное количество жителей. Если в течение долгого времени жителям ничто не помешает, они смогут начать обработку этих мест, сейчас совсем неиспользуемых и, так сказать, лишних.

Общественное устройство на Таити в какой-то мере можно сравнить со старой европейской феодальной системой. Народ подчиняется одному правителю и делится на три класса: эри, манахуна и таутау[294]. Хотя между ними есть существенное различие, оно гораздо меньше влияет на счастливое состояние народа в целом, чем можно было бы подумать, ибо образ жизни народа вообще слишком прост, чтобы разница в положении порождала в этом смысле заметные различия. Там, где климат и обычаи не требуют, чтобы люди непременно одевались с ног до головы, где легко найти материал для изготовления отвечающей приличиям одежды, где, наконец, все потребное для жизни достается каждому без труда и усилий, там, конечно же, нет места тщеславию и зависти. Правда, свиней, рыбу, кур и материи имеет здесь, как правило, только знать; однако недоступность лакомства может сделать несчастным в крайнем случае отдельного человека, но не весь народ. Другое дело — испытывать недостаток в самом необходимом, а именно таков обычно удел простого человека в цивилизованных странах, что является следствием расточительства знати. На О-Таити между самым высоким и самым низким сословиями в общем нет такой разницы, как в Англии даже между уровнем жизни ремесленника и поденщика. Простой народ на Таити при всякой возможности выказывает к своим вождям такую любовь, что кажется, будто они рассматривают себя в целом как одну семью, а в предводителе видят как бы старшего брата, которому по праву первородства даны некоторые преимущества. Вероятно, и система их правления поначалу была совсем патриархальной, общего правителя почитали лишь как «отца всего народа», покуда эта простая форма правления постепенно не видоизменилась в теперешнюю. Но и теперь еще в близости между королем и его подданными чувствуются следы былых патриархальных отношений. Человек самого низшего звания может говорить с королем свободно, как с равным себе, и видеть его, когда пожелает. При деспотизме это уже было бы весьма затруднительно. И в своих занятиях король тоже не особенно отличается от подданных; еще не испорченный тщеславием, ложными представлениями о чести и пустых прерогативах, он не считает зазорным, если понадобится, сам сесть за весла в своем каноэ.

Однако долго ли сможет просуществовать сие счастливое состояние, сказать трудно; леность знати как будто не сулит ему долговечности. Правда, пока еще полевые и сельскохозяйственные работы не слишком тягостны для таутау, которые должны их исполнять, но поскольку праздная знать размножается несравненно быстрее, нежели они, то в будущем этому трудящемуся классу придется взять на себя еще больше работы, а от этого можно ждать всяких дурных последствий. Чрезмерная работа будет уродовать простой народ, изнурять его силы; необходимость больше находиться под палящим солнцем сделает чернее их кожу, а частое и раннее распутство их дочерей приведет наконец к тому, что они выродятся в маленьких карликов, тогда как только знать сохранит преимущества крупного, красивого телосложения и светлого цвета кожи, поскольку одни они будут без ограничений удовлетворять свой неуемный аппетит, живя без забот и без дела. Наконец простой народ ощутит этот гнет и задумается о его причинах, тогда в нем пробудится сознание ущемленных человеческих прав, и это вызовет революцию. Таков обычный круговорот во всех государствах. Пока Таити, конечно, может еще долго не опасаться подобных перемен, но не ускорит ли знакомство с иноземной роскошью наступления этого несчастливого периода? Европейцам стоило бы самым серьезным образом над этим призадуматься. Поистине, если знания и ученость отдельных людей должны покупаться ценой счастья целого народа, то не лучше ли было бы и для открывателей, и для открываемых, если бы Южное море оставалось навеки неведомо беспокойным европейцам!