Путешествие вокруг света

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Пребывание на мысе Доброй Надежды.— Известие о тамошней колонии

Пребывание на мысе Доброй Надежды.— Известие о тамошней колонии

Едва выйдя из шлюпок, мы сразу же засвидетельствовали свое почтение губернатору — барону Иоахиму Плеттенбергу. Он оказался человеком большой учености; его вежливость и общительность произвели на нас самое наилучшее впечатление. Затем мы побывали у других видных лиц и наконец у нынешнего командующего в заливе Фолз-Бей господина Брандта, в чьем доме обычно останавливаются капитаны английских кораблей. Мы тоже решили обосноваться у него. Почти все здешние служащие Компании[103], исключая только лишь членов совета, сдают комнаты офицерам и путешественникам с английских, французских, датских и шведских кораблей, которые останавливаются здесь по пути в Индию или обратно.

Нам бросилось в глаза очевидное и приятное различие между здешней колонией[104] и колонией португальского острова Сантьяго [Сантьягу]. Там превосходная на вид земля, расположенная между тропиками, в благодатнейших широтах, и много сулившая, если ее только обработать, пребывала в запустении из-за вялости ее угнетенных обитателей. Здесь, напротив, мы увидели построенный среди пустыни, в окружении черных жутких гор славный город — свидетельство увенчанного счастьем усердия и трудолюбия. Со стороны моря это место выглядит не столь живописно, как Фуншал. Все склады компании расположены близко к воде, жилые же дома частных лиц лежат за ними на пологой возвышенности. Форт, охраняющий гавань, находится на восточной окраине города; на вид он не слишком мощный, но кроме него есть еще две батареи по обоим концам города. Улицы широки и хорошо распланированы, самые главные из них обсажены дубами, посреди некоторых есть каналы, но не хватает хорошей проточной воды, чтобы их наполнить; поэтому, несмотря на множество шлюзов, некоторые части каналов зачастую бывают пусты, и запах, исходящий от них, нельзя назвать приятным. Здесь явно сказался голландский национальный характер. Во всех их городах обязательно бывают каналы, хотя разум и опыт, казалось бы, убеждают, что их испарения, особенно в Батавии [Джакарте], в высшей степени вредны для жителей.

Дома здесь строятся из обожженного камня и снаружи обычно оштукатурены. Комнаты, как правило, высоки, просторны и полны воздуха, как того требует жаркий климат. На весь город имеется только одна церковь неплохой архитектуры, однако на вид она должна быть маловата для целой общины. Дух терпимости, коим так прославились голландцы в Европе, в колониях совершенно отсутствует. Лишь совсем недавно лютеранам было позволено строить церкви здесь и в Батавии, но даже сейчас у них тут нет ни одного проповедника, и они вынуждены прибегать лишь к услугам священников с датских или шведских кораблей, которые останавливаются здесь по пути в Ост-Индию и один-два раза в год за хорошее вознаграждение читают для них проповеди и дают причастие. Гораздо хуже в этом смысле обстоит дело у рабов, ибо как правительство, так и хозяева их меньше всего заботятся о столь ничтожной вещи, как религия тех, кто является их собственностью; так что, по сути, у них просто и нет религии. Некоторые, правда, приняли магометанскую веру и раз в неделю собираются в доме одного свободного магометанина, чтобы читать и петь молитвы, а также главы из Корана, чем и ограничивается все их богослужение, поскольку священника у них нет [106].

Число рабов на службе у Компании достигает нескольких сотен; все они живут вместе в просторном доме, где также приучаются к работе. Другое большое здание предназначено под госпиталь для матросов с кораблей Компании, которые обычно останавливаются здесь по пути из Европы в Индию; на борту у них всегда много больных. Часто такой корабль везет в Батавию от шести до восьми сотен рекрутов, а поскольку во время долгого плавания в жарких широтах они жили очень скученно, были весьма ограниченны в питье и ели почти только соленое, не приходится удивляться, что многие из них попадают в госпиталь. Нередко голландский корабль привозит сюда из Европы 80, а то и 100 мертвецов, да еще две-три сотни опасно больных попадает в госпиталь. Дешевизна этого живого товара и легкость, с какой голландцы могут вести сию позорящую человечество торговлю рекрутами для Ост-Индской компании, делают их столь равнодушными к жизням этих бедных людей. Здесь и в других голландских колониях нет ничего более обычного, как видеть на службе Компании солдат, которые открыто признают, что они были «похищены» в Голландии. В аптеке, принадлежащей госпиталю, приготовляются необходимые снадобья, но ни одного мало-мальски дорогого лекарства в ней не найдешь; две-три большие бутыли служат без различия всем пациентам, так что здешний здоровый воздух и свежая пища, похоже, более помогают выздоровлению больных, нежели искусство врачей. Больные, способные ходить, должны в хорошую погоду по утрам прогуливаться по улицам, а расположенные рядом сад и огород Компании поставляют необходимые овощи и противоцинготную зелень. Разные путешественники то превозносят этот сад, то отзываются о нем пренебрежительно, в зависимости от того, с какой точки зрения на него смотрят. Лучшее в нем — несколько дубовых аллей с живыми изгородями из вязов и миртов по сторонам. Кто привык к совершенству английских садов, кто в Голландии и Франции восхищался кипарисами, самшитами и тисами, подстриженными в форме ваз, пирамид или статуй, зелеными изгородями, способными изображать даже дома и дворцы, тому, конечно, этот сад вряд ли придется по вкусу. Но если, с другой стороны, принять во внимание, что эти деревья были посажены лишь в начале нынешнего столетия и больше для пользы, нежели для роскоши, что они одновременно защищают огород госпиталя от бурь, которые в этих краях бывают весьма сильными, и что сад, наконец, представляет собой единственное тенистое и прохладное место, где в этой жаркой местности могут прогуливаться путешественники и больные, то не приходится удивляться, что одни называют его «чарующий сад наслаждений»[107], а другие с горделивым презрением — «сад нищих монахов»[108].

В день после нашего прибытия оба астронома, господа Уолс и Бейли, расположили свои инструменты на берегу в нескольких футах от той точки, где до них производили астрономические наблюдения господа Мезон и Диксон[109].

В тот же день мы приступили к ботаническим прогулкам. От города берег поднимается полого во все стороны к трем горам, расположенным в глубине залива. У самого моря берег низкий и ровный; между бухтами Фолз-бей и Столовой, где в последнюю впадает маленький ручей с соленой водой, почва болотистая. Кое-где она поросла зеленью, однако по большей части песчаная. Места более высокие с моря кажутся иссохшими и пустынными, однако здесь множество разнообразных растений, в том числе кустарников; называться же деревьями заслуживают лишь две или три разновидности. У маленьких ручьев повсюду расположены загородные дома здешних жителей, которые весьма оживляют местность. В сухих зарослях водятся всевозможные насекомые, многие виды ящериц, черепах и змей; здесь в изобилии можно встретить также разных мелких птиц. Каждый день мы возвращались с богатой добычей растений и трав, и многие, особенно травы, к нашему удивлению, оказались совсем неизвестны натуралистам, хотя они росли довольно близко от городских стен, откуда не раз пополнялись коллекции по всей Европе.

В одну из своих прогулок мы пошли на Столовую гору. Подъем был трудным и утомительным из-за множества камней, которые выкатывались из-под ног. В средней части горы нам встретилось глубокое ущелье; склоны его представляли собой отвесные, а то и нависающие скалы, из трещин которых били маленькие источники или же сочилась влага, давая жизнь и питание сотням растений в глубине ущелья. Другие растения находились на более сухих местах и там питались соками более густыми; они распространяли вокруг себя аромат, и слабый ветерок доносил его до нас со стороны ущелья.

Через три часа мы наконец достигли вершины горы, очень плоской, со скудной растительностью и почти без почвы. Кое-где в углублениях, заполненных частью дождевой водой, частью плодородной почвой, росли пахучие травы. Из животных на этой горе нам встретились антилопы, коршуны и кроты. С этой высоты открывается вид величественный и живописный. Залив кажется небольшим прудом, а корабли в нем — маленькими лодчонками. Город у наших ног с правильными садовыми участками казался игрушечным. Львиная гора превратилась в невысокий холм, другая гора, называемая Львиной головой, которая снизу казалась довольно высокой, тоже осталась глубоко внизу. Карлова гора могла равняться со Столовой. На севере виднелись остров Роббен-Айленд, Голубая и Тигровая горы, за ними величественная цепь еще более высоких гор. На западе Дровяной залив замыкался нагромождением скал, что тянулись дальше на юг, образуя один из берегов Столового залива, и обрывались у знаменитого мыса, который португальский король Мануэль назвал мысом Доброй Надежды[110]. На юго-востоке между обоими заливами была видна низкая коса, а дальше за нею — поселение Готтентотская Голландия и горы у Стелленбоша. Особенно приятно было видеть возделанные участки, среди пустынной местности они радовали взгляд своей прекрасной зеленью. Между ними выделялась знаменитая у нынешних эпикурейцев Констанция[111]. Два часа наслаждались мы этими красотами. Потом сильно похолодало, подул резкий ветер, и мы пустились в обратный путь, весьма довольные вылазкой, щедро вознагражденные за свои усилия великолепием и красотой открывшегося нам зрелища.

Особое наше внимание привлекла местность к юго-востоку от Столовой горы, где много плантаций и встречаются разнообразные растения. Красивее всего она у самых гор, по эту сторону перешейка. Плантацию можно было увидеть у каждого маленького ручейка, она состояла обычно из виноградников, нивы и сада, окруженных дубами в 10—20 футов высотой, чья густая листва придает местности столь живописный вид и одновременно защищает плантации от бурь. Последний губернатор Тульбах, которого почитают за отца этой колонии, оставил своим преемникам несколько домов и садов в Рондебоше и Нивланде. Сады состоят по большей части из тенистых аллей, устроены без всяких изящных украшений, зато хорошо снабжены водой; особенно заслуживает внимания порядок, в каком они содержатся. В этой же местности находятся и амбары Компании, немного подальше — пивоварня, принадлежащая частному лицу, которое получило исключительную привилегию варить для Капстада пиво; далее в прекрасной долине на склоне горы располагается плантация, называемая «Парадиз» и примечательная красивой рощей, а также тем, что здесь прекрасно плодоносят деревья, обычно встречающиеся лишь между тропиками. Наконец мы увидели с этой же стороны усадьбу «Альфен», принадлежавшую тогдашнему командору в бухте Фолз-Бей. Благородный хозяин усадьбы принял нас с подлинным гостеприимством уроженца Германии, которому он остался верен и здесь.

Не приходится удивляться, что это место стало центром наших ботанических вылазок в те несколько дней, пока мы здесь стояли. Вылазки были на редкость удачными, каждый раз мы возвращались домой с такой изрядной ношей, что даже не знали, сумеем ли оба при всем нашем усердии описать, зарисовать и сохранить всю массу растений, которую надеялись найти в этой малоизученной стране, причем многие из них были новыми, до сих пор не описанными. Поскольку же нам не хотелось ничего упустить, стало крайне необходимо найти умелого помощника; к счастью, мы встретили здесь доктора Спаррмана. Он учился у великого кавалера Карла фон Линнея, отца ботаники, затем совершил путешествие в Китай и теперь, желая расширить свои познания, прибыл на мыс Доброй Надежды. Мысль собирать новые сокровища в совершенно неизведанных землях настолько захватила его, что он тотчас же решил отправиться с нами вокруг света, и я с гордостью могу теперь подтвердить, что в его лице мы обрели горячего друга естествознания, опытного врача, сердце, способное к благороднейшим чувствам и достойное философа[112]. Но не в пример выдающимся естественнонаучным открытиям, сделанным во время первого путешествия господина Кука в такую новую и большую страну, как Новая Голландия, мы вынуждены были довольствоваться несравненно более ограниченной с точки зрения естествознания жатвой на маленьких островах; к тому же нам редко удавалось изучить их природу в достаточной мере, отчасти потому, что задерживались мы там очень недолго, иногда всего несколько часов, дней или самое большее недель, отчасти потому, что попадали туда в неблагоприятное время года.

За время нашей стоянки матросы поставили новый такелаж, очистили и отремонтировали наружную часть судна, погрузили на борт наряду с другими припасами водку для команды, а также овец для капитана и других офицеров. Мы взяли, кроме того, несколько баранов и овец в подарок жителям Южного моря; однако продолжительность нашего путешествия, особенно же плавание к холодным областям вокруг Южного полюса так истощили этих животных, что нашим добрым замыслам не дано было осуществиться. Чтобы облегчить себе занятия естественными науками и по возможности не попадать в затруднительное положение, мы обзавелись здесь легавой собакой, способной, например, достать птицу, которую мы подстрелили бы на охоте и которая упала бы в воду или в кусты. Раздобыть ее стоило большого труда, и деньги нам пришлось уплатить за нее огромные, хотя потом она нам вовсе не пригодилась. Сама по себе эта подробность может казаться излишней и ничтожной, однако она дает читателю представление о мелочах, про которые он не подозревает, но на которые приходится обращать внимание путешественнику, желающему сполна использовать свое время и быть ко всему готовым.

22-го были доставлены на борт наши вещи, и в тот же день мы покинули Столовый залив. Прежде чем продолжить описание, нашего плавания, постараюсь вкратце рассказать о тогдашнем состоянии сей голландской колонии; надеюсь, моим читателям это доставит удовольствие и пользу.

К южной оконечности Африки плавали уже во времена египетского фараона Нехо, а также позднее, в правление Птолемея Латира[113]. Впоследствии, однако, ее местоположение было настолько забыто, что в 1487 году мыс Доброй Надежды был заново открыт португальским мореплавателем Бартоломеу Диашем. Васко да Гама впервые обогнул мыс в 1497 году и открыл путь через него в Индию, что в те времена было воспринято едва ли не как чудо. Однако европейцы по-настоящему не пользовались этим открытием, покуда в 1650 году голландский врач ван Рибек не понял, какие выгоды может извлечь Компания, создав свою колонию в этом месте, расположенном на пути между Европой и Индией. Он и основал здесь поселение, которое с тех пор постоянно находилось в руках голландцев и после его смерти продолжало расти и процветать.

Губернатор непосредственно подчиняется Компании и имеет ранг благородного (Edlen Heeren) — титул, который присваивается членам высшего совета в Батавии. Он председательствует в совете, состоящем из вице-губернатора, фискала[114], майора — командира форта, секретаря, казначея, управляющего винным погребом и бухгалтера. Каждый из членов совета особо отвечает за одну из отраслей торговли, которую ведет Компания. От совета в целом зависят все гражданские и военные дела; однако вице-губернатору подчинена еще одна коллегия, а именно совет юстиции, который состоит из членов других департаментов и расследует дела о преступлениях. Чтобы по возможности избежать слишком большого влияния отдельных лиц и предвзятого подхода к делам, в совете не имеют права состоять одновременно два родственника.

Губернатор получает весьма изрядный доход, так как помимо фиксированного жалованья, бесплатных жилья, меблировки, утвари и стола он имеет 10 рейхсталеров с каждой бочки вина, которую Компания покупает у местных жителей и отвозит в Батавию. Компания за такую бочку платит 40 талеров, но земледелец получает из них лишь 24, остальные достаются обоим губернаторам, причем две трети первому, годовой доход которого порой достигает 4 тысячи талеров. В ведении вице-губернатора находится все, что связано со здешними торговыми делами Компании, он также подписывает все приказы, направляемые в подчиненные ему департаменты. Он и фискал имеют ранг обер-купцов. Фискал руководит полицией и осуществляет законы о наказаниях. Его доход составляется из денежных штрафов и из налога на определенные статьи торговли; но если он бывает слишком крут в проведении подобных мер, он вызывает всеобщую ненависть. Проводя политику весьма здравую, голландцы сочли также необходимым сделать фискала верховным надзирателем за другими служащими Компании, дабы те не действовали во вред своим господам и соблюдали отечественные законы. Наконец он обычно главный авторитет в вопросах права и подчиняется только Голландии. Майор (эту должность исполняет сейчас господин Прен, оказавший нам столько услуг) имеет ранг купца — сие обстоятельство нам кажется странным, ибо мы привыкли, что во всех европейских государствах у военных есть собственные звания; но еще более удивительным должно оно показаться тем, кто вспомнит об особенном контрасте, существующем в этом вопросе между Голландией и Россией, где все государственные служащие без различия, даже университетские профессора, имеют военный чин[115].

Число здешних регулярных войск составляет примерно 700 человек, из них 400 располагаются в крепости близ города. Жители, способные носить оружие, образуют милицию в 4000 человек, которые по сигналу тревоги за несколько часов могут собраться в установленных местах. Вышеназванное число примерно соответствует числу белых жителей этой колонии, которая сейчас столь разрослась вширь, что самым дальним колонистам надо ехать более четырех недель, пока они доберутся до Капстада. По этим расстояниям, однако, ни в коей мере нельзя судить о количестве плантаций, потому что, во всяком случае, самые отдаленные из них располагаются иногда в нескольких днях пути друг от друга и окружены готтентотскими племенами[116]; нередко им приходится почувствовать, что на таком отдалении собственное правительство не может их защитить. На одного белого жителя здесь приходится по пять и более рабов, а наиболее знатные лица в Капстаде имеют порой и двадцать-тридцать. В общем с этими людьми обходятся хорошо, а если они заслужат благосклонность своего господина, то получают от него довольно неплохое платье; однако все они без исключения должны ходить босиком, тогда как господа оставили себе обувь и чулки в качестве знаков различия. Рабов доставляют главным образом с Мадагаскара, куда обычно каждый год отправляется отсюда для этой торговли небольшой корабль. Кроме того, среди рабов много малайцев, бенгальцев, негров.

Среди колонистов — голландские семьи, французские протестанты, но больше всего немцев. Характер городских жителей весьма противоречив. Они прилежны, зажиточны, общительны и гостеприимны, но это не мешает им заниматься чем-то вроде барышничества, сдавая квартиры[117], и ожидать от офицеров торговых судов подарков в виде иностранных изделий и других товаров. У них не так уж много возможностей получить образование, ибо на всем мысе нет ни одной мало-мальски приличной школы. Сыновей здесь обычно посылают в Голландию, воспитанием, же дочерей, по сути, не занимаются. Чтения они не любят, а общественных событий здесь так мало, что разговоры их, как правило, пустые и по большей части сводятся к сплетням, до которых здесь столь же охочи, как в любом маленьком городке. Здесь нередко услышишь французскую, английскую, португальскую и малайскую речь, и многие женщины знают все эти языки. Это, равно как умение петь, играть на лютне и танцевать, да и приятная внешность, которая здесь не редкость, в какой-то мере компенсируют отсутствие утонченных нравов и чувств. Однако среди знатных особ обоего пола встречаются люди, чьи манеры, начитанность и разум обратили бы на себя внимание и заслужили бы восхищение даже в Европе[118].

Поскольку питание здесь чрезвычайно дешево, почти все живут неплохо, однако таких богатых состояний, как в Батавии, здесь нет. Как мне сказали, состояние самого богатого человека в Капской колонии не превышает 200 тысяч талеров, или 20 тысяч фунтов стерлингов.

Сельские жители гостеприимны и живут кто как может. В самых отдаленных местах, откуда редко выбираются в город, они, видимо, совершенно невежественны, что легко можно понять, поскольку, кроме готтентотов, они не имеют иного общества, а друг от друга их разделяет подчас несколько дней пути. Виноградники имеются лишь на тех плантациях, что находятся не слишком далеко от города. Их заложили еще первые колонисты, чьим семействам они принадлежат на правах наследственной собственности. Теперь, однако, Компания ничего не дает в наследственное владение, она сдает участки лишь в аренду на год, и, хотя арендная плата весьма умеренна и составляет всего 25 талеров за 60 акров, или моргенов, земли[119], это все же препятствует закладке новых виноградников. Поэтому на более отдаленных плантациях выращивают лишь зерно и скот, а некоторые колонисты занимаются только скотоводством. Мы слышали о двух арендаторах, каждый из которых содержал по 15 тысяч овец и столь же крупные стада рогатого скота. Многие держат по 6—8 тысяч овец и пригоняют большие стада их в город; однако львы, буйволы, равно как и трудности столь долгого пути, зачастую уменьшают поголовье этих стад прежде, чем они доберутся до рынка. На рынок обычно отправляются со всем семейством на большой повозке, крытой полотном или кожей, которая натянута на обручи; везут ее 8, а то и 12 волов. Помимо скота они доставляют на рынок масло, баранье сало, а также мясо и кожу речной лошади, или гиппопотама, львиные и носорожьи шкуры. Пасут стада и работают на полях отчасти рабы, но обычно здесь нанимают еще и готтентотов победнее, из племени, как нам сказали, бушменов, или лесных людей, которые сами не разводят скот, а добывают себе пропитание охотой и грабежом[120]. Богатые арендаторы помогают новичкам, предоставляя им от 400 до 500 овец, чтобы те пасли их на отдаленных хороших пастбищах; за это им отдают половину ягнят, и новички, таким образом, вскоре получают возможность сравняться в богатстве со своими благодетелями.

Хотя Компания, отказывая новым колонистам в праве собственности на землю, как будто не поощряет их, те трудятся, однако, столь усердно, что с некоторых пор снабжают зерном Иль-де-Франс [Маврикий] и Бурбон [Реюньон], даже посылают кое-что в Голландию. Этот вывоз, без сомнения, давал бы больше дохода, не будь плантации столь отдалены от побережья, так что все зерно приходится доставлять к Столовому заливу на телегах и по очень плохим дорогам. В то же время не следует удивляться такой отдаленности плантаций от моря и друг от друга, причем большие пространства между ними остаются совершенно пустынными, хотя часть их можно было бы обрабатывать. Этого хочет Компания, потому она и распорядилась, чтобы ни один колонист не устраивал своей плантации ближе, чем в немецкой миле от соседей. Если бы колония подчинялась непосредственно Генеральным штатам[121], она, без сомнения, давно была бы гораздо более населенной, богатой и процветающей. Пока на это рассчитывать не приходится, ибо торговое общество ост-индских купцов предпочитает сохранять за собой собственность на землю и подрезает колонистам крылья, чтобы они не стали слишком сильными и самостоятельными.

Вино в Капской колонии производится самых разных сортов. Лучшее поступает с плантаций господина Ван дер Спея в Констанции, в Европе о нем знают больше понаслышке, так как в год его изготовляется от силы 30 бочек (леггеров)[122], и каждая здесь стоит около 50 фунтов стерлингов, то есть 300 талеров. Саженцы этого винограда были завезены сюда из Шираза в Персии. То, что мы называем констанцией в Европе,— это другое сладкое вино из виноградников близ Констанции[123]. Попробовали посадить здесь и лозу бургундских сортов из Франции, такие, как фронтиньяк и мускатель; она принялась здесь столь хорошо, что урожай иногда бывает выше, чем в самой Франции. В домах людей знатных пьют обычно терпкое, крепкое, приятное на вкус столовое вино, изготовляемое из сортов, завезенных с Мадеры. Матросы, плавающие в Ост-Индию, отдают должное сортам менее качественным, но не лишенным приятности; они здесь дешевы и имеются в достатке.

Корабли всех наций, прибывающие сюда, в изобилии и по дешевым ценам закупают здесь провизию: зерно, муку, корабельные сухари, солонину, водку и вино, а также свежие овощи и фрукты[124]; вместе с хорошего качества бараниной и говядиной это продовольствие служит превосходным подкреплением для тех, кто прибывает сюда из дальних путешествий. К тому же климат здешний до того здоровый, что местные жители редко болеют, и приезжие, страдающие от цинги или других болезней, выздоравливают очень быстро. Зима столь мягкая, что в окрестностях города снега почти не бывает; в горах же, особенно дальше от побережья, случаются сильные морозы со снегом и градом, а резкие юго-восточные ветры даже в ноябре, когда здесь весна, приносят иногда ночные заморозки. Единственное, чем здесь порой страдают,— это насморк и простуда, причиняемые резкой переменой погоды при сильных ветрах, которые случаются в любое время года. Несмотря на жару, иногда весьма сильную, жители голландского происхождения сохранили многие внешние особенности. При своей зажиточности они, как правило, толсты и упитанны.

Готтентоты, или коренные жители страны, отошли во внутренние области, так что ближайший их крааль (деревня) находится от Капстада почти в ста английских милях. Они, однако, часто появляются здесь — как для того, чтобы продать свой собственный скот, так и для того, что­бы помочь пригнать на рынок стада, принадлежащие голландским арендаторам. У нас не было возможности основательно понаблюдать за этим народом, мы видели всего несколько человек и не обнаружили ничего, что не было бы уже отмечено Петером Кольбе[125]. Достоверность сообщений этого рассудительного человека подтверждает не только свидетельства наиболее видных здешних жителей; мы сами имели возможность удостовериться в правильности некоторых его наблюдений. Отчасти в этом убедился уже капитан Кук во время своего первого плавания, о чем можно прочесть у Хауксуорта в его «Истории английских морских путешествий», том четвертый, с. 809 и далее. Хотя не все у Кольбе равноценно и многое в колонии изменилось с тех пор, как он побывал здесь, все же его описание мыса Доброй Надежды до сих пор остается наилучшим, и мы отсылаем к нему наших читателей.

Аббату ла Каю, французскому астроному, не следовало бы в описании своего путешествия (которое стало известно вскоре после смерти автора)[126] пытаться подорвать доверие к сообщениям Кольбе. Сам он отнюдь не предложил ничего лучшего. Его слабенькая работенка не заслуживала бы даже упоминания, если бы справедливость не требовала оправдать Кольбе как наблюдателя надежного и точного. Семейство, в котором жил здесь аббат, отличалось от тех, с которыми когда-то имел дело Кольбе и которые были к нему расположены. Он старался при любой возможности принизить своего предшественника и не упускал случая набить себе цену за его счет.

Южная оконечность Африки покрыта высокими горными массивами; ближе к морю располагаются черные, крутые и бесплодные гранитные скалы, в которых не встретишь ни каких-либо чужеродных включений, вроде окаменелых раковин и тому подобного, ни лавы или других следов вулканической деятельности. На возделываемых участках почва глинистая с примесью песка и мелких камней, но против бухты Фолз-Бей почти на всех плантациях она песчаная. Самой плодородной считается почва в поселении Стелленбош, там все растет лучше, нежели в других местах. Особенно славится она европейскими дубами, которые вырастают здесь довольно высокими и мощными. Напротив, в окрестностях города они развиваются плохо; мы не видели здесь дубов выше тридцати футов. В горах, удаленных от побережья, несомненно, имеются металлы, прежде всего железо и медь; господин Хемми показал нам образцы руд; судя по тому, что многие готтентотские племена умеют добывать из них металл, они должны быть богатыми и легкоплавкими. В глубинных районах встречаются также горячие источники; особенно знаменит один из них, он находится всего в трех днях езды от Капстада, и жители города пользуются им. Вода его, видимо, помогает при заболеваниях кожи и некоторых других, а значит, содержит много серы.

Растительный мир здесь на удивление разнообразен. Хотя мы пробыли тут недолго, нам все же удалось найти несколько новых видов, причем близко от города, то есть там, где мы меньше всего могли этого ожидать. Наши ботаники собрали в этой стране богатейшие коллекции, и все же доктор Спаррман и доктор Тунберг [128] встретили здесь еще более тысячи совершенно новых видов. Нe менее богат и животный мир. На этой оконечности Африки водятся самые большие из четвероногих животных: слон, носорог и жираф, или камелопард[129]. Первые два вида можно было, встретить когда-то уже в 50 милях от города; однако на них столько охотились и так их преследовали, что теперь этих животных лишь иногда можно увидеть в нескольких днях пути от города. Особенно редкими стали носороги; чтобы предотвратить их полное истребление, губернатор вынужден был даже издать специальный приказ. Речную лошадь (гиппопотама) здесь называют морской коровой; прежде ее тоже можно было встретить недалеко от города, уже в бухте Салдапха-Бей, однако теперь и она стала столь редкой, что вышеупомянутый приказ запрещает охоту на нее на большом расстоянии от Капстада. Хотя зверь этот, как о том говорит название, живет в воде, питается он только травой, а нырять может лишь ненадолго и на расстояние не более тридцати шагов. Мясо его здесь употребляется в пищу и считается лакомством, хотя мне оно вкусом напомнило обычную говядину, а жир показался похож на костный мозг. Из других крупных зверей здесь водится дикий буйвол, рога которого напоминают рога дикого американского быка (бизона), в чем можно убедиться, посмотрев рисунок в девятой части «Естественной истории» Бюффона. Их теперь тоже встретишь лишь в отдаленных местностях. Эти буйволы отличаются исключительной силой и дикостью. Они причиняют крестьянам большой вред, часто нападая на стада и убивая скот, который топчут копытами. Доктор Тунберг во время нападения этих зверей потерял свою лошадь, а его спутник, садовник голландской компании, едва успел спрятаться между двумя деревьями. Один такой молодой трехлетний буйвол принадлежал вице-губернатору, его запрягали в одну повозку с шестью домашними быками, но все быки не могли сдвинуть его с места. Кроме этих буйволов встречается еще одна разновидность диких быков, которых местные жители называют гну[130]. У них небольшие тонкие рога, грива, на носу и на брюхе шерсть; изящество сложения позволяет отнести их, видимо, скорей к лошадям или антилопам, нежели к быкам. Мы зарисовали и описали этих животных, одно из которых живым было отправлено в Европу для зверинца принца Оранского. Эту часть света издавна считают, кроме того, родиной прекрасных пород газелей и антилоп[131]. Составить о них более достоверное представление издавна мешает разнобой в наименованиях, причем сплошь и рядом они неудачны. Нет здесь недостатка и в хищных зверях, и колонистам не удается их истребить. Львы, леопарды, тигровые кошки, полосатые и пятнистые гиены, шакалы и тому подобные звери питаются главным образом антилопами, зайцами, джербуа[132], разными мелкими четвероногими животными, которых здесь множество. Здесь также водится большое количество птиц, и многие из них окрашены в чудеснейшие цвета.

Я позволю себе еще раз сослаться на Кольбе. Он, в частности, говорит, что встречал тут ласточек, и это не подлежит сомнению, так как мы сами видели две разновидности. Зато аббат ла Кай предпочитает и в этом вопросе оспаривать Кольбе, вероятно просто потому, что сам не видал ни одной. Ошибается аббат и относительно морского петуха, который отнюдь не принадлежит к семейству Gelinottes, или Grous, то есть к тетеревиным, как он утверждает, а является африканской дрофой (Bustard). Вообще не представляло бы никакого труда опровергнуть все обвинения этого аббата против Кольбе, если бы его незначительная поделка заслуживала такого внимания.

Мыс Доброй Надежды буквально кишит всевозможными пресмыкающимися и змеями, укус некоторых из них смертелен. Много разных насекомых. Побережье богато вкусными видами рыб, многие из которых еще неизвестны ученым. Словом, сколь ни велики уже изученные богатства растительного и животного царства Африки, в ее внутренних, до сих пор почти неизвестных областях таятся еще великие сокровища для естествознания, ждущие второго Тунберга или второго Брюса.