Путешествие вокруг света

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Стоянка на Новогодних островах.— Открытие новых земель на юге.— Возвращение на мыс Доброй Надежды

Сразу после обеда мы сели в шлюпки и поплыли к острову, находившемуся в миле от корабля. Скалы вдоль берега были сплошь усыпаны бесчисленным множеством тюленей. Среди них были животные с длинными косматыми гривами, получившие название морских львов[553] задолго до тех гладких животных, которых назвал так лорд Ансон на острове Хуан Фернандес. Именно здешнему виду дали это название более старые мореплаватели, коих сейчас мало читают[554]. Для охоты на морских львов мы облюбовали бухту, укрытую скалами от морских волн, и скоро убедились, что эти животные были на вид свирепее, чем на самом деле. При первых же выстрелах они бросились в воду и попытались спастись бегством. Лишь самые крупные и беспомощные остались на месте; не переставая реветь, они приняли свою смерть. Ливень на время охладил наш пыл, но, как только прояснело, охота разгорелась заново, и мы добыли много отменно жирных морских львов. Матросы расправлялись с ними легко, они просто били их палками по голове, тащили в шлюпки и везли на корабль, где из жира варилась ворвань. Старые львы были почти все на редкость жирны и длиной 10—12 английских футов. Львицы были постройнее и в длину имели 6—8 футов. Самые крупные морские львы весили от 1200 до 1500 фунтов; один, средней величины, без шкуры, внутренностей и жира, потянул на 550 фунтов.

Голова у самцов действительно имеет сходство со львиной и цветом почти такая же, только немного темнее. Длинные щетинистые волосы вокруг шеи и на затылке совершенно напоминают гриву настоящего льва; они грубые и жесткие. Все остальное туловище покрыто короткими плотными волосами, образующими красивый, ровный, блестящий мех. Львица отличается от льва тем, что у нее все туловище гладкое. Что же касается ног, или, скорее, ласт, то они у тех и у других совершенно одинаковые. Ласты на груди представляют собой просто большие куски черной крепкой кожи, как бы с несколькими почти незаметными наростами вместо когтей. Задние ласты больше похожи на лапы, они тоже черные, кожистые, но разделены на пять длинных долей, на каждой из которых есть по маленькому коготку. Хотя когти сравнительно невелики, животные могут чесать ими все тело, что мы неоднократно наблюдали. Хвост очень короткий и прячется между двумя близко расположенными задними ластами. Задняя часть тела, или кострец, особенно велика, закруглена и словно бы налита жиром.

В зависимости от возраста и пола они издают разные звуки, иногда такие пронзительные, что у нас звенело в ушах. Старые самцы фырчат и рычат, как львы или дикие буйволы, самки мычат, как телята, а детеныши, коих на берегу было множество, блеют, как ягнята. Как раз был сезон, когда они появляются на свет. Одной львице пришлось особенно худо: она окотилась в тот самый миг, когда матрос ударил ее дубиной по голове.

Живут они большими стадами. Лишь самые старые и жирные самцы лежат особняком; каждый облюбовывает себе какой-нибудь большой камень, к которому не может уже приблизиться никто другой, если не желает кровавой драки. Я часто видел, как в подобных случаях они набрасывались друг на друга с неописуемой яростью и грызлись жестоко. Несомненно, по этой причине на спинах у многих были глубокие шрамы. Морские львы помоложе и порезвее лежали мирно вместе с самками и детенышами. Во время охоты они обычно дожидались первого выстрела; лишь когда некоторые уже были убиты, другие в сильнейшем замешательстве обращались в бегство. Иные самки уносили своих детенышей в зубах, а более перепуганные бросали их. Если им казалось, что их никто не видит, они нежнейшим образом ласкались, и морды их соприкасались, как будто в поцелуе.

Профессор Стеллер встречал этих животных на острове Беринга, вблизи Камчатки, где он потерпел кораблекрушение, и его описания, первые и наилучшие из всех существующих на эту тему, совершенно совпали с нашими[555]. Пернети также упоминает их в книге о своем путешествии на Фолклендские острова, однако гравюра на меди, которая к ней приложена, как и остальные его рисунки и большинство описаний, относящихся к сей теме, совершенно не соответствует действительности[556]. Господин Бугенвиль также встречал их во время своего кругосветного путешествия.

В этих безлюдных местах они выходят на берег, дабы произвести потомство, и все время, пока находятся на суше, ничего не едят, хоть это и длится порой несколько недель. Вместо еды они глотают камни, чтобы хоть чем-то заполнить желудок, и, конечно, успевают сильно исхудать. У некоторых желудок оказался совершенно пустым, у других же — заполнен десятком или дюжиной круглых тяжелых камней, каждый величиной с пару кулаков[557].

Когда на берегу не осталось ни одного морского льва, мы поднялись на верхнюю равнину, которая вся была словно усеяна маленькими холмиками, точно поле, полное кротовьих кучек. На каждом из этих холмиков распустился большой толстый пучок травы (Dactylis). Углубления или промежутки между холмиками были полны испражнений, так что нам приходилось все время перепрыгивать с кочки на кочку. Здесь устроила лежбище другая разновидность тюленей; несомненно, это они, выходя из моря, так испоганили всю землю. Это были собственно морские котики, подобные тем, что мы уже встречали в бухте Даски, хотя там их было не так много и они были не столь крупные. То, что говорит о них Стеллер, вполне соответствует действительности. Они несколько мельче морских львов. Самцы редко бывают больше 8—10 футов в длину и сравнительно толстые. Мех темно-коричневый, чуть-чуть с серым и гораздо длиннее, чем у морских львов; однако гривы у них нет. В основном же очертания туловища и вид ласт у тех и у других одинаковы. Они ведут себя гораздо более свирепо, нежели морские львы; особенно проявляют готовность защищать своих детенышей самки; и они скорее погибнут с ними, чем их покинут[558].

На острове водилось также много грифов (Valtur aura), которых матросы называли воронами-стервятниками и которые, вероятно, питались погибшими или похищенными детенышами морских котиков и морских львов. Встречались здесь и ястребы, а также того же вида гуси, что так пришлись нам по вкусу в гавани Кристмас-Саунд. Наконец, там были и пингвины неизвестного нам до сих пор вида, серые буревестники величиной с альбатросов, которых испанцы называют кебрантауэсос, то есть костоломы, и бакланы[559].

Новый год начался свежим ветром и холодным воздухом при ясном, солнечном дне. Дабы не оставить совсем неизученной соседнюю Новогоднюю гавань, была послана шлюпка зарисовать план берега и измерить глубину в месте якорной стоянки. Мы с удовольствием отправились бы с ними, но лейтенант Пикерсгилл, командовавший шлюпкой, получил приказ не выходить на берег; поэтому мы предпочли составить компанию капитану, который еще раз поехал к соседнему острову. Земля там состояла из желтой глинистой породы, а в других местах — из серого сланца; твердость у них была разная. На складах, несмотря на понесенный накануне урон, опять лежали целые стада морских котиков и морских львов. На сей раз мы их, однако, не стали трогать, так как на охоту была послана другая группа. Странно, что, хотя оба эти вида находятся в близком родстве, они никогда не смешиваются, но всегда держатся друг от друга обособленно. Сильный запах позволяет чуять их, как и прочих тюленей, уже издалека. Это их свойство, равно как и их леность и сонливость в пору, когда они находятся на суше, была известна еще во времена Гомера:

Продвигаясь вдоль берега, мы достигли места, где на уже упоминавшихся маленьких земляных кочках, поросших травой, гнездились многие тысячи бакланов. Мы не могли упустить случая обеспечить обедом всю команду. Птицы настолько еще были незнакомы с человеком, что матросы за короткое время убили дубинками несколько сот штук. Мы при этом обнаружили одну птицу совершенно нового вида. Она принадлежала к семейству прибрежных водяных птиц, пальцы у нее были наполовину соединены подобием перепонки, а глаза у основания клюва окружены белыми железами, или сосками. Мы решили, что она хороша на вкус, однако мясо издавало невыносимую вонь, так что никто не осмелился попробовать, хотя мы тогда были отнюдь не привередливы.

Капитан Кук определил широту на восточной оконечности острова, состоявшего из голых скал и сплошь усеянного полчищами тюленей, чаек, бакланов и т. д. Пообедав на корабле, мы опять отправились на берег поохотиться. Случай подарил нам несколько гусей, один из которых был нового вида, и целой стае пингвинов, коих мы встретили, пришлось не лучше, чем бакланам до обеда. Величиной они напоминали гусей, в остальном же были того вида, который часто встречается в окрестностях Магелланова пролива; на Фолклендских островах англичане прозвали их «Джек-скакун». Они необычайно крепко спят. На одного из них как-то наткнулся господин Спаррман и оттащил на несколько шагов; несмотря на столь невежливое обращение, тот даже не проснулся — для этого пришлось его еще основательно встряхнуть. Если напасть на целую группу, они пробуют защищаться, начинают прыгать и кусать людей за ноги. Вообще они очень живучи; так, многие пингвины, которых мы оставили лежать, сочтя мертвыми, встали, прежде чем мы успели оглянуться, и весьма чинно заковыляли прочь[561]. Морских котиков и морских львов тоже непросто было убить с первого удара, но у них был крайне чувствительный кончик носа, удара по которому они не выносили.

С одним старым морским котиком доктору Спаррману и мне чуть было не пришлось туго. Он лежал на скале среди нескольких сотен других, которые, казалось, лишь дожидались исхода нашей стычки. Случилось так, что господин Спаррман подстрелил птицу, но, когда захотел ее поднять, старый котик, мимо которого ему надо было пройти, начал рычать и как будто приготовился на него напасть. Увидев это, я тотчас вскинул ружье и, как только он разинул на меня пасть, уложил великана наповал. Все стадо, едва увидев, что их первый боец упал, убежало в море. Некоторые так спешили, что сначала 30—40 футов просто падали на острые скалы, но как будто не причинили себе никакого вреда; вероятно, толстая, прочная шкура и жир способны были смягчить столь сильные удары и достаточно их защищали.

Насколько матросам доставляла удовольствие охота на этих морских зверей, настолько нам, натуралистам, приятно было наблюдать за ними и изучать особенности сих общительных животных! Они находились здесь в естественном для них климате и не ощущали суровой погоды, ибо морские котики и львы были хорошо защищены от нее жиром, а бакланы и пингвины — плотным оперением.

Теперь капитан достиг своей цели, он набрал достаточный запас жира, который постепенно весь был выварен и помещен в бочки. За сие приобретение нам пришлось, однако, расплачиваться ужасным тухлым запахом, который чувствовался на всем корабле еще несколько дней после нашего отплытия с Новогодних островов. Вечером вернулись наши люди из Новогодней гавани, расположенной на Земле Статен [Эстадос]. Она показалась им весьма удобной и надежной. Они принесли несколько чаек, около пяти уток с короткими крыльями, так называемых рысаков. Каждая такая утка весила 16 фунтов, но мясо их издавало такой отвратительный запах, что есть их было невозможно.

2 января, как и 1-е, мы провели в различных исследованиях на берегу. Хотя остров сей невелик, он так богат птицами, что мы и в этот раз встретили несколько новых видов, в том числе очень красивого серого кроншнепа с желтой шеей[562].

Растениями остров был гораздо беднее. Вся его флора, включая несколько мелких, 3 футов высотой, кустарников, составляла не более восьми видов, и лишь один среди них был новым. Почти весь остров зарос кустистой травой (Dactylis).

Вечером мы подняли на борт шлюпки и на следующее утро, в 3 часа, обогнув северо-восточный выступ Земли Статен, который патер Фейе назвал мысом Св. Иоанна [Сент-Джон], вышли в открытое море. Во время стоянки у Новогодних островов мы заметили, что здесь необычайно сильное течение; скорость его достигает 4—5 английских миль в час. В этом нет ничего удивительного, поскольку в Магеллановом проливе и у южных берегов Америки течения вообще быстрые.

Новогодние острова, от которых мы теперь удалялись, лежат под 54°46' южной широты и 64°30' западной долготы. Самый большой из них, возле которого мы стояли на якоре, и тот, что расположен рядом с ним к западу, примерно такой же величины и имеют в окружности 3—4 морские мили. Мы можем рекомендовать их мореплавателям как лучшие места для отдыха, какие только можно найти в этих краях. Конечно, мясо пингвинов и тюленей отнюдь не лакомство, но и то и другое, бесспорно, более полезная для здоровья пища, нежели обычная солонина. Кроме того, во время прогулок мы встречали здесь сельдерей и ложечницу, а поскольку островов тут много, на каком-нибудь из них всегда найдется в достатке этих трав, чтобы готовить из них для команды очищающие кровь супы. Птицы здесь так много, что в иные дни наши матросы ели только мясо молодых пингвинов и бакланов; последнее, по их словам, на вкус почти не отличается от курятины. Морскими котиками тоже пренебрегать не следует. Правда, у совсем молодых мясо дрябловатое и потому неприятное. Но у взрослых оно вкуснее, примерно такое, как говядина, хоть и не самая лучшая; зато мясо совсем старых котиков и львов вообще нельзя было есть по причине отвратительного запаха.

До самой темноты мы шли мимо восточного и южного побережий Земли Статен, затем взяли курс на ост-зюйд-ост, предприняв новую, третью в этом полушарии попытку продвинуться к югу. Ветер скоро так усилился, что сломал нам большую брам-стеньгу, но, поскольку он был попутный, мы не обратили на эту поломку внимания.

5-го вокруг солнца появился круг, или ореол, довольно большой в диаметре. Внутреннее поле было темнее, ободок ярче; и по самой крайней линии со слабым радужным оттенком. Матросы сочли это явление предвестником скорого шторма, однако ветер еще несколько дней оставался умеренным — новое доказательство, что подобным приметам не всегда следует верить.

Самые новейшие составленные в Англии и Франции карты указывают между 40° и 53° западной долготы и 54° и 58° южной широты большой берег. Он изображен на карте Ортелия 1586 года и даже на карте Меркатора 1569 года. Название Golfo de San Sebastiano (залив Св. Себастьяна), которое приведено на упомянутых картах, видимо, свидетельствует, что открыли его испанцы. (Здесь можно обратиться к Memoir of a Chart of the Southern Ocean господина Дальримпля и приложенным к нему картам. Это образцы великолепного энтузиазма, с каким сей ученый трудился в области географии.) Мы прошли часть местности, где должен был бы находиться западный берег этого залива, но нигде не встретили никакой земли. Капитан Фюрно в минувшем году по пути к мысу Доброй Надежды тоже пересек весь район предполагаемого залива, сначала на широте 60°, затем 58°, между 60° и 40° западной долготы, но тоже не увидел никакой земли. Так что либо этого залива никогда не существовало, либо его местоположение, во всяком случае, указано неверно; последнее представляется мне более вероятным, ибо с чего стали бы придумывать такие вещи[563]?

Пройдя за 58° и не встретив льда, мы 6-го вечером переменили курс и направились к северо-западу. В отношении льдов год на год не приходится; так, в 1700 году, как раз в это же время года, доктор Галлей[564] встретил обширные льды под 52°. 8-го выпала обильная вечерняя роса — верный признак близости, земли, и матросы такое предположение сочли тем более вероятным, что со времени нашего отплытия от Земли Статен мы часто видели буревестников, альбатросов и тюленей. Дойдя до 54° широты, мы опять переменили курс и снова пошли к востоку, дабы найти землю, которую обнаружил господин Дюкло Гийо, возвращаясь из Перу в феврале 1756 года на испанском корабле «Леон»; названный мореплаватель вышел из Кальяо и в середине зимы миновал мыс Горн[565].

По-прежнему попадались морские птицы, а иногда и пингвины и водоросли, когда 14-го офицер, несший утром вахту, доложил капитану, что вдали показался ледяной остров. Мы весь день плыли к нему, но вечером увидели, что приняли за лед настоящую землю, причём весьма высокую и почти, всю покрытую снегом. Судя по всему, это был тот самый остров, который мы искали и который господин Гийо назвал островом Св. Петра; южную оконечность его сей мореплаватель открыл в июне 1756 года. В его дневнике указана долгота 38° 10' к западу от Гринвича; это точно совпадает с нашими наблюдениями, произведенными на северо-западной оконечности. Юго-восточная оконечность, по нашим измерениям, находилась лишь в 30—40 милях западнее. Несмотря на столь полное совпадение, иные из наших спутников все еще не желали видеть в острове Гийо ничего, кроме массы льда.

Следующий день был такой туманный, что остров совсем пропал из виду, при этом было очень ветрено и холодно. Термометр показывал 34 ¹/₂°[1,4°С], и на палубе лежал глубокий снег. Рано утром 16-го погода опять прояснилась, и мы снова увидели землю. Горы были на удивление высокие и, кроме нескольких черных голых утесов, а также нависавших над морем скал с пещерами, все до самой кромки берега покрыты снегом и льдом. Недалеко от южной оконечности находилось несколько низких островов, похожих на Новогодние и как будто поросших зеленью, почему мы и назвали их Зелеными островами [Грин-Айлендс]. Поскольку главной задачей нашего плавания было исследовать море в высоких южных широтах, мой отец предложил капитану назвать эту землю именем монарха, чьим повелением было предпринято исключительно для блага науки сие плавание, дабы это имя славилось среди потомков в обоих полушариях:

Это было встречено рукоплесканиями, и земля была названа Южной Георгией. Честь носить такое имя возмещала недостаток плодородия и суровость вида.

После полудня мы увидели у северной оконечности Южной Георгии два скалистых острова, удаленных друг от друга примерно на морскую милю и имевших крайне пустынный и бесплодный вид. Тем не менее мы подплыли к ним я в 5 часов прошли между обоими. Северный остров состоял из крутых, почти отвесных скал, где гнездились тысячи бакланов. Он расположен под 54° южной широты и 38°25' западной долготы. Мы назвали его островом Уиллис[567]. Южный был с запада не такой отвесный, но круто спускался к морю; в этом месте на нем росла трава и собралось множество птиц разных видов — от крупных альбатросов до самых маленьких выпорхов. Этот остров получил название Птичьего [Берд-Айленд].

Вокруг корабля кружились большие стаи бакланов, пингвинов, ныряющих буревестников и других птиц. Иногда они опускались на воду и вообще в этих студеных краях чувствовали себя как дома. Мы видели также много морских свиней и тюленей; последние, должно быть, посещали сей пустынный берег, дабы произвести здесь потомство.

Пока не стемнело, мы продолжали свой путь вдоль северо-восточного берега, но с наступлением ночи легли в дрейф и лишь в 3 часа утра снова подняли паруса. Земля имела вид чрезвычайно суровый и пустынный. Горы такие крутые, отвесные, каких мы не видели еще нигде; вершины зубчатые, а промежутки между ними заполнены снегом. Через несколько часов мы миновали залив, где находилось много мелких зеленых островов, поэтому мы назвали его Залив Островов [Бей-оф-Айлс]. Вскоре показался другой залив, к которому мы тотчас направились, тем более что в 2—3 милях от берега всюду удавалось найти дно.

В 9 часов капитан приказал спустить в море шлюпку и вместе с одним мидшипменом, моим отцом, доктором Спаррманом и мной отправился в залив. В устье даже самые крупные суда могут не опасаться сесть на мель, так как лот на 34 саженях не доставал там дна. Внутри залива мы нашли массу твердого, плотного льда, подобного тому, что встречается в бухтах Шпицбергена[568]. Эти ледяные глыбы имели большое сходство с плавучими островами, которых так много в высоких южных широтах. Берег у самого моря был свободен от снега, но совершенно пустынный и бесплодный, во многих местах отвесный.

Между тем мы обнаружили длинный мыс, где можно было причалить шлюпку, не опасаясь волн. Тут мы и высадились. Берег был очень каменистый, полон тюленей, среди которых лежал зверь невиданной величины. Издалека мы приняли его за кусок скалы, а когда подошли поближе, оказалось, что это ансоновский морской лев. Он как раз спал, и наш юный мидшипмен без труда смог пустить пулю ему в голову. Неподалеку лежал еще один такой же зверь, но помоложе, туловище у него было темно-серое с оливковым отливом, как у тюленей в Северном полушарии; они похожи также и тем, что передние конечности у них меньше напоминают ласты, чем задние, а на голове нет внешних, признаков ушей. Конец носа далеко выступает над пастью и покрыт морщинистой кожей, которая, видимо, раздувается, когда животное сердится. В некоторых случаях она, возможно, принимает вид своеобразного гребня, как это показано на гравюре в описании путешествия Ансона. Животное, у которого мы все это наблюдали, было 30 футов в длину, но не такое массивное, как гривастый морской лев на Земле Статен[569].

В этих же местах нам встретилась группа более чем в два десятка необычайно крупных пингвинов. Они весили не меньше 40 фунтов при длине 39 английских дюймов; большое брюхо было словно налито жиром. С каждой стороны головы у них имелось по овальному пятну лимонно-желтого цвета с черной каемкой. Вся верхняя часть туловища была покрыта черными перьями, но внизу, спереди и даже под лапами оперение было белое как снег. Эти птицы до того были не пугливы, что вначале даже не убегали от нас, хотя мы одного за другим валили на землю ударами палки. Когда мы вернулись на борт, выяснилось, что этот вид уже был описан Пеннантом в «Философских трудах» под именем патагонского пингвина; вероятно, этот же самый вид на Фолклендских островах называется желтый, или королевский, пингвин[570].

Здешние тюлени были куда свирепее, чем на Новогодних островах. Они не только не убегали; напротив, даже самые маленькие детеныши начинали реветь на нас и преследовали, стараясь укусить. Все это были так называемые морские котики, но ни одного морского льва с гривой мы тут не встретили.

Чтобы получше осмотреться, мы поднялись на небольшой, в 24 фута высотой, холм, на котором росли два вида трав: столь распространенный на Новогодних островах Dactytis и Ancistrum. Капитан Кук приказал водрузить здесь британский флаг и с положенной торжественностью провозгласил сии бесплодные скалы владениями его великобританского величества. Два-три ружейных выстрела закрепили церемонию. Скалы откликнулись эхом, а тюлени и пингвины, обитатели сих новых владений, затрепетали от страха и изумления! Так вставляют в корону простую гальку вместо выпавшего драгоценного камня[571].

Скалы здесь состояли из голубовато-серого сланца, залегавшего горизонтальными слоями, но у берега разрушенного. Насколько мы могли исследовать эту породу, в ней не содержалось никаких других минералов, так что и с этой точки зрения земля не способна была принести никакой пользы; словом, ее можно назвать во всех отношениях пустынной и дикой. Пробыв здесь немного, мы с добытыми тюленями, пингвинами и бакланами возвратились на корабль. Залив получил название бухта Позешн-Бей; расположена она под 54° 15' южной широты и под 37° 15' западной долготы. Находясь здесь, мы видели, как отсюда в море выносило небольшие глыбы льда, и слышали сильный треск более крупных масс, которые, видно, раскалывались в глубине бухты.

Два следующих дня мы продолжали плавать вдоль берегов и открыли ряд заливов и мысов, получивших названия в следующем порядке: бухта Камберленд, мыс Георга, бухта Ройял-Бей, мыс Шарлотты и бух­та Сандвич. Земля всюду выглядела одинаково, горы в южной части были очень высокие, и вершины делились на множество длинных скалистых пиков, напоминавших языки пламени. Господин Ходжс совершенно мастерски зарисовал сей пейзаж!

19-го мы достигли юго-восточной оконечности Южной Георгии и определили, что длина острова от 50 до 60 морских миль. Недалеко от этой оконечности, под 54°52' южной широты и 35°50' западной долготы находился утес, названный нами островом Купера[572]. Вскоре в 14 морских милях дальше к юго-востоку мы обнаружили еще одну землю, величину которой трудно было определить.

Утром 20-го мы прошли вдоль южной оконечности Георгии, покуда снова не увидели открытые 16-го Зеленые острова, и поплыли в сторону новой земли. Уже четыре дня погода стояла очень ясная и благоприятствовала открытиям; ветер был умеренный и не холодный. Однако едва мы отошли от берега, как начался туман, дождь и такой сильный ветер, что нам пришлось убрать верхние паруса. К счастью, шторм длился недолго, и к полуночи ветер стих. Новую землю, к которой мы плыли, закрывал туман, и мы из осторожности три дня лавировали.

Ненастная погода с ветром держалась и 23-го, так что для безопасности мы плыли в сторону моря, когда в 11 часов лейтенант Клерк вдруг заметил прибой едва в полумиле перед кораблем. Одновременно он увидел бакланов, которые редко заплывают дальше чем на полмили от берега. Лишь тут мы обнаружили, что в тумане незаметно обогнули землю и нам грозило кораблекрушение. В этот самый миг корабль как раз повернул от берега, в чем мы увидели хранившую нас руку провидения, тем более что туман все еще держался и ветер утих.

К вечеру погода наконец прояснилась, снова хорошо стало видно и Южную Георгию, и ту землю, которую мы обогнули. Это был небольшой остров, но окруженный множеством одиноких скал. Всю группу этих опасных скал мы назвали скалами Клерка, по имени того, кто их обнаружил. Они лежат под 55° южной широты и 34°50' западной долготы. Утром 25-го мы поплыли на восток, а затем немного южнее, чтобы наконец продвинуться на юг, прежде чем вернуться в более умеренные широты.

Считается, что всякая суша, даже самая пустынная и дикая, может служить местом пребывания человека. Покуда мы не побывали на острове [Южная] Георгия, мы ничего не могли возразить против сего мнения, ибо даже ледяные берега Огненной Земли заселены племенем людей, которые хоть чем-то, пусть и не очень сильно, превосходят неразумных животных. Однако по сравнению с Южной Георгией климат Огненной Земли можно назвать мягким, во всяком случае термометр показал разницу в 10°. К тому же там можно найти достаточно дров и кустарника, чтобы при надобности защититься от суровой погоды, обогреть себя и приготовить пищу. В Новой Георгии же совершенно нет ни деревьев, ни какого-либо другого топлива, поэтому мне представляется невозможным, чтобы люди, и не только глупые, отупевшие пессерэ, но даже самые опытные, располагающие необходимыми средствами европейцы, смогли бы там долго выдержать. Даже летом на этом острове столь ужасающе холодно, что термометр, пока мы там находились, не поднимался выше десяти делений над точкой замерзания; можно, конечно, предположить, что зимой холод здесь усиливается не в такой степени, как в нашем полушарии, но все равно разница должна составить не меньше 20—30°. Так что человек здесь может выдержать разве что летом, но зимняя стужа, если не иметь никаких средств от нее защищаться, кроме тех, что предоставляет эта земля, оказалась бы для него, без сомнения, гибельной.

Мало того, что Южная Георгия не приспособлена для жизни и по этой причине необитаема; она, видимо, и не производит ничего, способного побудить европейские корабли хоть изредка заходить туда. Морских котиков и львов, чья ворвань является предметом торговли, гораздо больше у диких берегов Южной Америки, на Фолклендских и Новогодних островах, и во всех этих местах добыча сопряжена с меньшими опасностями. Если киты нашего Северного Ледовитого океана в результате непрекращающейся охоты окажутся совершенно истреблены, то наступит время искать их в другом полушарии, где их, как известно, много. Но и с этой точки зрения бесполезно будет устремляться к Южной Георгии, покуда их можно встретить в таком большом количестве у берегов Южной Америки вплоть до Фолклендских островов. Португальцы и даже североамериканцы уже несколько лет заходят в эти места для охоты на китов. Так что если Южная Георгия когда-нибудь и понадобится роду человеческому, то сие будет еще не очень скоро, во всяком случае не раньше, чем Патагония и Огненная Земля окажутся столь густо заселены и цивилизованы, как сейчас в Северном полушарии Шотландия или Швеция.

26-го при свежем ветре и довольно ясной для здешних мест погоде мы поплыли на юг. Последние пингвины, которых мы добыли на Южной Георгии, были уже съедены, и нам пришлось опять приняться за всегдашнюю солонину. Однако мысль о скором возвращении на мыс Доброй Надежды во многом скрашивала сии тяготы. 27-го в полдень мы находились под 59 ¹/₂° южной широты и видели много глупышей (Рrоcellaria glacialis), которые в этих высоких широтах обычно являются предвестниками льда. И действительно, между 6 и 7 часами мы встретили несколько ледяных островов и много битого льда. Туманная, сырая погода в этот день помешала нам продвигаться на юг так же прямо, как до сих пор.

На другое утро мы оказались окружены большой массой льда, после полудня натолкнулись на несколько прочных ледяных полей и на массу битого льда, что, к искренней радости всех, заставило нас повернуть обратно. Команда в самом деле была по горло сыта этим суровым климатом: необходимость быть все время настороже, напряжение и работа, потребные, чтобы избегать многочисленных и порой внезапных опасностей,— все это невероятно измотало и изнурило людей. Мы прошли всего несколько миль за 60° южной широты и опять, насколько позволяли ветер, туман и льды, постепенно начали забирать к северу. У многих матросов от постоянного переохлаждения начались ревматические боли. Другие иногда надолго теряли сознание; да и как могло быть иначе, если при столь нездоровой и непитательной пище расход жизненных сил не восполнялся в должной мере? Термометр в этом месте показывал 35° [1,7°C]; такой холод наряду со снежной крупой и влажным, туманным воздухом сильно задерживал выздоровление больных.

Поскольку мы теперь опять продвигались на север, можно было надеяться впереди на более мягкий климат; во всяком случае, никому не приходило на ум, что новые заминки подвергнут испытанию наше терпение. Однако должно было случиться так, что мы опять ошиблись в своих расчетах. На сей раз мы встретили еще одну заледенелую землю.

Это открытие было сделано 31 января, в 7 часов утра, при таком тумане, когда видно не далее чем на 5 миль в окружности. Мы шли к берегу около часа, покуда не оказались в полумиле от скал. Они были черные, со множеством пещер, при этом отвесны и удивительно высоки. Наверху обитало много бакланов, а у подножия бушевали волны. Плотные облака покрывали вершины, лишь один могучий, покрытый плотным снегом пик выдавался высоко из облаков. На вид он казался не меньше 2 миль в высоту. Недалеко от берега лот показал 170 саженей глубины. Затем мы повернули на юг, дабы обогнуть западную оконечность новооткрытой земли. Мы прошли в этом направлении не более часа, когда примерно в 5 морских милях на зюйд-зюйд-ост увидели высокую гору, мимо которой, видимо, прошли прошлой ночью. Поскольку это была самая южная здесь оконечность земли, мой отец назвал ее Южной Туле, и капитан Кук утвердил сие название[574]. Она расположена под 59°30 южной широты и 27°30' западной долготы.

В час пополудни мы еще раз повернули корабль и поплыли на север вокруг мыса, который открыли первым. Теперь ясно было видно стоящую особняком скалу вблизи большого мыса. Матрос-немец по имени Фризлебен первым увидел эту скалу, поэтому капитан Кук назвал ее пиком Фризленд. Она расположена под 58°55' южной широты и 27° западной долготы. Соседний мыс получил название мыс Бристоль[575]; он, видимо, связан с Южной Туле. Дальше к востоку мы увидели нечто напоминавшее просторную бухту, похоже было, что в сушу там глубоко вдавался залив; капитан Кук обозначил его на своей карте как залив Форстера.

Капитан Кук не хотел терять времени на более тщательное исследование этого берега, поскольку, если бы подул западный ветер, корабль подвергся бы здесь немалой опасности. Он предпочел поэтому обойти северное побережье острова, как во всех отношениях более важное для мореплавателей. Ветер дул слабый, мы держались в 2—3 морских милях от берега, который всюду был крутым и неприступным. Горы были на редкость высокие, вершины их все время покрыты облаками, а нижняя часть — снегом, так что даже трудно было бы решить, лед перед нами или суша, если бы мы не видели наклонных пещер в скалах, нависавших над самым морем.

На другое утро мы прошли мимо еще одного мыса, который капитан Кук назвал мысом Монтегю[576]. Между ним и мысом Бристоль, судя по всему, лежал залив, но оба они принадлежали к одному острову. Дальше к северу мы заметили еще один мыс, но, когда подошли поближе, оказалось, что это отдельный остров. Его назвали островом Саундерс[577].

Он был ниже, чем гористый берег на юге, и тоже покрыт льдом и снегом. Находится он под 57°48' южной широты и 26°35' западной долготы.

Ночь была безветренной, а на рассвете мы поплыли на восток, чтобы обойти остров Саундерс. По пути к северу от себя мы обнаружили два маленьких острова, которые в честь дня, когда они были открыты, получили название Кандлмас (Сретенья). Встречный ветер не давал их обойти, и нам пришлось лавировать. В ходе этих маневров мы подошли так близко к берегу, что на одной плоской вершине, которая выдавалась далеко в море, различили большое нагромождение сланцевых глыб, а за ними островерхие скалы и горные хребты. Вообще земля имела вид самый пустынный и устрашающий, какой только можно вообразить. Не было ни следа зелени и даже бесформенных амфибий, каких мы встречали на Южной Георгии. Поневоле вспоминались слова Плиния:

На следующий день ветер позволил нам подойти поближе к островам Сретенья; расположены они под 57° 10' южной широты и 27°6' западной долготы. Поскольку лежащей к югу земли, северную оконечность которой мы обогнули, больше не было видно, мы опять повернули на восток. Первоначально капитан Кук дал ей имя Снежная, но затем передумал и назвал ее Землей Сандвича. Я склонен полагать, что именно эту землю старые мореплаватели знали под именем залив Св. Себастьяна и остров Крессалина. Пока осталось неизвестным, составляют ли западные мысы, [Южная] Туле, мыс Бристоль и мыс Монтегю, единую землю или представляют собой обособленные острова. Возможно, это останется неизвестным и в ближайшие столетия, поскольку мореплавание в сих пустынных областях не только опасно, но и не сулит никаких выгод роду человеческому[579].

Целью нашего опасного плавания было обследовать Южное полушарие до 60° широты и установить, есть ли там, в умеренных областях, большой материк или нет. Однако несколько наших маршрутов, предпринятых с этой целью, убедительно показали, что в южной умеренной зоне нет большого материка; более того, поскольку мы прошли в глубь ледового пояса до 71° южной широты, стало возможно со значительной долей вероятности заключить, что и пространство по ту сторону антарктического полярного круга не все заполнено землей. Самые серьезные ученые нашего века предполагали, что вокруг Южного полюса должен существовать материк. Конечно, наш опыт сильно подорвал сию точку зрения; однако их за это не следует упрекать, ведь в их распоряжении было слишком мало фактов. Даже не зная, является ли Земля Сандвича частью более крупного континента, можно не без оснований заметить, что один из доводов, выдвигавшихся в пользу существования континента, был опровергнут новым опытом. Обычно считалось, что бескрайние массы льда, плавающие в этом море, возникают на суше из снега и пресной воды; однако теперь доказано, что морская вода тоже замерзает и что лед, который таким образом образуется, не содержит частичек соли, если не считать той, что имеется в воде, попадающей между частицами льда[580].

Теперь капитан Кук прекратил дальнейшее обследование побережья и приказал плыть на восток. К такому решению его побудил главным образом пустынный вид сей земли, уже становившиеся короче дни, приближение более суровой погоды в этих широтах, наконец, сознание, что до ближайшего места, где можно будет подкрепить силы, лежит еще долгий путь, а продовольствия у нас уже оставалось немного. Мы шли таким образом вдоль 58° южной широты. То и дело шла снежная крупа, и каждый день мы видели много ледяных островов. Северные ветры здесь, вопреки нашему прошлому опыту, холоднее, чем южные, и это свидетельствует в пользу мнения, что там, на юге, нет никакой земли.

Квашеная капуста, прекрасная противоцинготная пища, которой мы взяли с собой из Англии 60 тонн, была теперь вся съедена, и каждый, от капитана до последнего матроса, сожалел, что нет больше этого овоща, который помогал нам съедать солонину, хоть немного заглушая ее тухлый, полугнилой вкус. Теперь все мы мечтали о здоровой пище, и каждый сетовал на то, что мы еще остаемся на широте 58° и 57°.

15-го мы пересекли Гринвичский меридиан и взяли курс на север. В полдень 17-го мы достигли широты, на которой господин Буве указывал открытый им мыс Сирконсисьон, и по этой же параллели двинулись затем на восток, дабы не пропустить эту землю. К тому времени мы находились на долготе 6°33' к востоку от Гринвича. Погода благоприятствовала нашим замыслам, ветер был попутный и позволял нам развивать скорость до 8—10 больших морских миль в час.

Утром 19-го мы прошли место, где господин Буве де Лозье указывал этот мыс в своем дневнике. Однако мы не нашли даже малейшего признака земли и за целый день не увидели вокруг ничего, кроме четырех-пяти ледовых полей. 22-го мы неуклонно держались на этой параллели и, чтобы не оставалось никаких сомнений, прошли еще на 6° долготы к западу и примерно на 7° к востоку от земли, о которой писал господин Буве. Капитан Фюрно во время своего возвращения также пересек все пространство, где карты указывали залив Св. Себастьяна, прошел между открытыми нами островами Георгия и Землей Сандвича до широты 54° к югу по меридиану мыса Сирконсисьон, не встретив никакой земли. Поэтому весьма вероятно, что господин Буве де Лозье видел просто большое ледяное поле с гигантскими нагромождениями глыб[581], подобно тому, какое видели мы после отплытия с мыса Доброй Надежды 14 декабря 1772 года. Тогда некоторые наши офицеры были твердо убеждены, что видели землю, ибо издалека лед действительно очень похож на нее; он мог таким же образом обмануть и французского капитана. Дабы не оставить никаких сомнений, есть ли в местах, где мы видели тогда лед, земля или нет, капитан Кук еще раз поплыл туда, не встретив никаких препятствий, но не увидел даже льдины в том месте, где два года и два месяца назад море было покрыто бескрайними плавучими массами.

Удостоверившись теперь наверняка, что в этой части Мирового океана нет значительной земли, мы поплыли на север, дабы по возможности скорее увидеть мыс Доброй Надежды.

Сильный северо-западный ветер заставил нас отклониться на восток, и лишь 1 марта мы смогли взять курс прямо к мысу Доброй Надежды. Этот ветер натолкнул было капитана Кука на мысль уточнить положение островов, открытых французским мореплавателем Кергеленом на меридиане острова Маврикия[582], но так как запас продовольствия у нас уже иссякал и два трудных месяца, которые потребовались бы для сего исследования, могли бы оказаться пагубными для нашего здоровья, то было сочтено благоразумным не задерживаться более в море.

Северо-западный ветер задувал то и дело. Это раздражало моряков, как никогда ждавших перемен к лучшему, и усиливало их нетерпение. Никогда они еще не вглядывались столь внимательно в облака, пытаясь найти предвестия попутного ветра. Трудно описать владевшее всеми беспокойство. Прошло уже двадцать семь месяцев с тех пор, как мы покинули мыс Доброй Надежды. За это время мы не заходили ни в одну европейскую гавань и питались преимущественно солониной. Если сложить все дни, которые мы за сей долгий срок провели на берегу, то их набралось бы не более ста восьмидесяти, то есть менее полугода. Это было единственное время, когда мы могли подкрепить свои силы, да и то даже в такие дни мы не всегда получали свежую пищу; так было, например, во время наших последних открытий в Тихом море. Путь от Новой Зеландии до мыса Доброй Надежды был самым долгим и трудным из всех, ибо той немногой провизии, которой мы запаслись в гавани Рождества и на Новогодних островах, хватило не больше чем на четыре-пять обедов для всей команды. Если добавить к этому отсутствие такой здоровой еды, какой была для нас кислая капуста, а также что солонина постепенно все сильнее портилась, то не приходится удивляться, что тяготы нашего неестественного положения к концу путешествия угнетали нас все больше. По мере того как мы приближались к месту, связанному с Европой, нас все сильнее беспокоили разные мысли. Кто оставил дома родных, отца или мать, боялся, не умерли ли они за это время; было слишком вероятно, что столь долгое отсутствие нарушило многие наши драгоценные связи, уменьшило число наших друзей и лишило нас утешения и радости от общения с ними.

Хотя ветер переменился, плавание шло столь хорошо, что ужо 15-го нам пришлось снять теплую одежду, так как мы находились тогда уже под 35—36° южной широты. На следующее утро мы увидели по ветру корабль, а спустя три часа — еще один. Каждый во все глаза смотрел на сии приятные предметы — верное доказательство того, как мы все мечтали о встрече с европейцами, хоть и подавляли до сих пор самые свои сердечные желания. Но теперь стало уже невозможно молчать, каждый заговорил о задушевном; всем хотелось только услышать звук чужой речи, взойти на борт другого корабля и т. д. Мы показали голландский флаг, и чужой корабль поднял такой же. Тогда мы подняли британский флаг и выстрелили из пушки[583]; однако чужой корабль оставил только первый флаг.

Поскольку мы теперь находились в водах, где часто можно встретить европейские корабли, капитан Кук созвал всех офицеров и матросов и от имени Адмиралтейств-коллегий потребовал сдать все дневники — они были запакованы и опечатаны. К лицам, которые не являлись военными (господин Уолс, господин Ходжс, мой отец и я), сие распоряжение не относилось, и бумаги их остались при них, однако их попросили до прибытия в Англию не разглашать какие бы то ни было сведения о наших открытиях. Стремление британского правительства способствовать прогрессу наук всегда побуждало его делать достоянием гласности, открытия, совершенные по его приказанию, и было бы желательно, чтобы и другие морские державы последовали сему примеру, вместо того чтобы втихомолку плавать по Южному морю, словно стыдясь признаться, что они там побывали.

Иностранный корабль, как мы поняли, был голландским; он возвращался из Индии и некоторое время шел вместе с нами. Постепенно мы приблизились к нему. Утром 17-го мы бросили лот, и дно оказалось на 50 саженях; очевидно, мы попали на мелководье, которое тянется вокруг южной оконечности Африки. Сразу забросили удочки и поймали сайду (Gadus pollachius).

Вечером мы увидели берег Африки, состоящий в этих местах из невысоких песчаных холмов, на которых было множество огней. Утром мы спустили в море шлюпку и послали ее на борт голландца, который находился примерно в 5 милях от нас. Через несколько часов наши люди вернулись с приятным известием, что в Европе царит мир. Удовольствие, которое мы испытали при этом, было, однако, омрачено сообщением о судьбе некоторых наших друзей с «Адвенчера»[584].

Голландский капитан шел из Бенгалии и находился в море так долго, что не смог уделить нам никакой провизии.

После полудня при хорошей погоде и свежем ветре мы увидели два шведских, одно датское и одно английское судна, которые на всех парусах, с развевающимися флагами легко скользили по воде. Для нашего взора это было одно из самых прекраснейших зрелищ за долгое время. На следующее утро к нам приблизился английский корабль, и лейтенант Клерк вместе с моим отцом и одним мичманом отправились туда на борт. После полудня поднялся сильный ветер, наша шлюпка вернулась, после чего тот корабль тотчас ушел, а мы продолжали наш путь, пока не подошли близко к земле. Встреченный нами корабль принадлежал английской Ост-Индской компании и назывался «Тру Бритон»; капитана звали Бродли; он возвращался в Европу из Китая. Наши люди не могли не нахвалиться гостеприимством этого капитана, который пригласил их на небольшой (как сам он это называл) обед. Мои читатели могут представить себе жадность, с какой три изголодавшихся мореплавателя, обошедшие вокруг света и шесть недель не видевшие свежего мяса, набросились на миску жирных китайских перепелок и на превосходного гуся, коих добрый хозяин считал плохим угощением. Но когда они рассказали, как давно не были ни в одной европейской колонии, как долго питались солониной и как часто считали лакомством тюленей, альбатросов и пингвинов, капитан и его штурманы положили свои ножи и от сочувствия к гостям не захотели больше есть. На прощание капитан Бродли подарил им жирную свинью и нескольких гусей, коими мы наслаждались два следующих дня.

20-го мы прошли мыс Игольный. Сильная буря едва не пронесла нас мимо мыса Доброй Надежды, но, на свое счастье, рано утром 21-го мы сквозь туман увидели землю. Мы направились к ней и рискнули поставить больше парусов, чем за все время плавания решались поставить при таком ветре. Утром 22-го мы благополучно бросили якорь в Столовой бухте. Тут, однако, было еще 21-е, так как мы, проплыв вокруг света с запада на восток, выиграли целый день. Теперь с еще большим правом можно было отнести к нам слова, сказанные Вергилием об Энее и его спутниках: