Путешествие вокруг света

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Плавание от острова Пасхи к Маркизским островам.— Стоянка в бухте Мадре-де-Дьос на острове Вайтаху.— Путь оттуда через низменные острова к Таити

От острова Пасхи мы плыли при таком слабом ветре, что на другой день находились еще в виду острова, едва в 15 милях от берега. Было душно, и у капитана Кука случился рецидив желчной лихорадки. Его, видимо, очень напекло, когда он был на берегу в часы самой сильной полуденной жары. У всех, кто сопровождал его в долгом, тяжелом марше по острову, обожгло до пузырей лицо, и эти ожоги становились чувствительнее с каждым днем по мере того, как облезала кожа.

Сколь ни кратковременно было наше пребывание на острове и как ни мало вкусили мы там свежих растений, все же больные оправились от цинги и жаловались еще разве что на слабость. Свежая пища, которой мы получили так немного на острове Пасхи, лишь сильнее раздразнила наш аппетит; тем нетерпеливее ожидали мы появления островов маркиза Мендосы [Маркизские острова], к коим держали теперь курс. К счастью, на другой день подул более свежий, устойчивый ветер, подбодривший нас и укрепивший наши надежды.

Тем сильнее мы обеспокоились, когда несколько дней спустя кое-кто из команды вновь стал жаловаться на болезни, особенно на запоры и желчную лихорадку — эти смертельные недуги жарких широт. В числе больных оказался и сам врач. Это обстоятельство вызывало особую озабоченность. Но самым неприятным было то, что больные не могли есть имевшийся у нас сладкий картофель; для их слабых желудков это была слишком тяжелая пища.

Штиль, застигший нас 24 [марта] под 17° южной широты, видимо, оказал на наших больных самое неприятное воздействие. Самочувствие многих ухудшалось прямо на глазах. Самого капитана Кука опаснейшие приступы вынудили опять слечь. К счастью, уже после полудня снова установился хороший ветер. День ото дня он свежел, и воздух приятно похолодал; для больных желчной лихорадкой это была самая благотворная погода. Немного ожив, они появились на палубе и, насколько им позволяла слабость, пытались прогуливаться, вернее, кое-как ползать.

Мой отец велел убить свою таитянскую собаку, единственную, что еще оставалась живой на борту, и капитан Кук несколько дней питался ее мясом. Он был не в состоянии есть обычную корабельную пищу, и мы сочли счастливой случайностью, что могли дать хоть что-то, что поддержало бы жизнь человека, от которого зависел успех всего путешествия.

После отплытия с острова Пасхи мы каждый день видели фаэтонов и буревестников (Schearwates or Puffins of the Isle of Man)[Procellaria Paffinus], а также летучих рыб, которых особенно много было 27-го. Рыбы, однако, были маленькие, самая крупная не больше пальца, а самые мелкие едва достигали одного-полутора дюймов. В полдень этого дня мы находились под 13° 13' южной широты.

С 24-го, когда море было спокойно, дул постоянный и сильный восточный ветер, очень благоприятствовавший плаванию. При этом погода была такая ясная, что море, цветом всегда соответствовавшее небу, сияло прекрасной чистой синевой. Время от времени мы видели корифен, бонит и акул; разнообразные птицы, охотившиеся на летучих рыб, оживляли пейзаж.

Особенно хорошо было то, что ветер смягчал жару, так что можно было с удовольствием прогуливаться по палубе. Это в какой-то мере прибавило нам бодрости и освежило наших больных, которые теперь в буквальном смысле слова жили ветром и надеждой, поскольку больше не оставалось ничего, чем они могли бы подкрепиться. Запас плодов и овощей, взятый с острова Пасхи, был съеден, и приходилось опять либо довольствоваться жалкой солониной, потерявшей за три года плавания сок и питательность, либо решиться голодать и перебиваться скудными порциями сухарей. Поистине мы едва могли дождаться времени, когда все это будет позади, и температура наших ожиданий подскакивала и падала в зависимости от усиливавшегося или ослабевавшего ветра.

Были тщательно изучены все наличные сведения о путешествии Менданьи. Расстояние от перуанского побережья до Маркизских островов указывалось в них неопределенно, поэтому каждый был волен в своих надеждах, желаниях и предположениях. Мы, во всяком случае, каждый день заново уточняли свои расчеты. Пять дней подряд мы проходили по разным местам, которые наши географы указывали в качестве координат этих островов. Некоторые из участников нашего плавания, то ли недостаточно хитрые, чтобы скрывать свои настроения, то ли слишком простодушные, прямо говорили, что на таких неопределенных сведениях нельзя строить каких-либо гипотез, и как будто забавлялись, когда наши ожидания одно за другим рассыпались в прах.

Во время этого плавания выдалось несколько прекрасных вечеров, особенно 3 апреля, когда при заходящем солнце небо и облака переливались разными оттенками зеленого цвета. Подобное явление уже наблюдал Фрезье[392]; оно возникает, когда воздух насыщен испарениями, что часто случается между тропиками. В тот же день мы поймали небольшую прилипалу (Echeneis Remora), присосавшуюся к летучей рыбе, которая была наживлена на крючок в качестве приманки. Таким образом, ошибочно предположение, будто эти маленькие животные присасываются только к акулам. Примерно в это же время мы заметили большую рыбу из рода скатовых, которую некоторые авторы называют «морской черт». Она во всем похожа на ту, что мы видели 1 сентября 1772 года в Атлантическом море. Морские ласточки, фрегаты и фаэтоны попадались с каждым днем все чаще, по мере того как мы продвигались на запад и приближались к желанным островам.

Наконец 6 апреля пополудни мы увидели маленький крутой остров. Часть его была покрыта туманом, который усиливался по мере нашего приближения. Так что нельзя пока было ни разглядеть землю как следует, ни понять по ее виду, можно ли там будет найти провизию. Кирос, видимо, описавший плавание, совершенное в 1595 году испанским аделантадо, или генерал-капитаном, доном Альваро Менданьей де Нейра, замечательно рассказал об открытой в тот раз группе островов. Тогда же они и получили название островов маркиза Мендосы, в честь вицекороля Перу дона Гарсиа Хуртадо де Мендосы, маркиза Каньете, который снарядил эту экспедицию[393]. Мы самым внимательным образом проштудировали это описание, дабы составить по возможности ясное представление о земле, что теперь лежала перед нами и привлекала к себе все наше внимание.

На следующее утро мы поспешили к берегу. Хотя воздух был полон испарений, мы вскоре смогли различить отдельные острова, названные испанцами Доминика [Хива-Оа], Сан-Педро [Мотане] и Санта-Кристина [Тахуата]. Мы также установили, что крутой остров, который встретился нам первым, не был замечен Менданьей. Поэтому капитан Кук назвал его островом Гуд [Фату-Хуку], в честь молодого моряка с нашего корабля, который первым его увидел.

Ближе всего к нам находился Доминика, высокий гористый остров, на северо-востоке очень крутой и бесплодный. На северной его стороне видны были лесистые долины с редкими хижинами. Едва рассеялся туман, как мы увидели множество башнеобразных острых скал, а посреди острова несколько полых горных вершин, свидетельствовавших, что облик и свойства этой земли определяют огнедышащие горы и землетрясения. Вся восточная часть представляла собой высокую крутую стену; здесь взгляду открывались то отвесные вершины, то разверзшиеся пропасти.

Сан-Педро — небольшой остров меньшей высоты; он, однако, не показался нам ни особенно плодородным, ни сильно населенным. Наиболее многообещающим представлялся самый западный остров, Санта-Кристина. Он был, правда, высок и крут, но там все-таки были отдельные долины, расширявшиеся к морю, а леса доходили до самых вершин.

В 3 часа мы прошли между южной оконечностью Доминики и северо-восточной частью Санта-Кристины по проливу, ширина которого составляла здесь около 2 миль. На обоих островах между гор видны были приятные долины, хотя, конечно, и несравнимые с теми, что украшали острова Общества. При всем том берег Санта-Кристины выглядел так чарующе, что пробуждал в столь изможденных мореплавателях, какими были мы, новые надежды. Мы проплыли мимо нескольких маленьких бухт, где у берега бушевал сильный прибой. Между двумя выступавшими мысами находилась долина, которая очень нам понравилась своими красивыми лесами и плантациями, благодаря которым земля была одета в зеленый наряд.

На берегу мы увидели несколько туземцев, они бегали туда-сюда и с любопытством глазели на корабль. Некоторые спустили на веду каноэ и попытались доплыть до нас, однако сильный ветер быстро гнал корабль, и они далеко отстали. На западной стороне острова мы нашли прелестную бухту и очень захотели бросить там якорь. Но когда мы развернулись, чтобы войти в нее, с высоких гор налетел шквал, такой сильный, что корабль совершенно лег на бок, потеряв среднюю брам-стеньгу[394], и едва-едва проскочил мимо камней у южного края бухты. Тем временем около пятнадцати каноэ отошли от разных мест берега и поплыли к кораблю. Некоторые из них — двойные, с пятнадцатью гребцами, в других — поменьше — находилось от трех до семи человек.

Едва бросив якорь, мы с помощью всякого рода дружелюбных знаков и таитянских слов пригласили местных жителей приблизиться к борту. Они, однако, решились на это не сразу, а подойдя, протянули в знак мира перечное растение, как это принято и на островах Общества, и на островах Дружбы[395]. Как только мы прикрепили эти дары на снастях, они продали нам в обмен на гвозди несколько свежих рыб и больших, совершенно зрелых плодов хлебного дерева, вид которых вызвал радость у всех на корабле.

Туземцы были красивые, хорошо сложенные люди с желтоватой или светло-коричневой кожей, которая, однако, казалась черноватой из-за густой татуировки, украшавшей их тела. Они ходили совершенно нагие, лишь на бедрах был повязан кусок материи, похожей на таитянскую. Борода и волосы были блестящие и черные, а язык больше походил на таитянский, чем на другие диалекты Южного моря, с той только разницей, что здесь не выговаривали «р». Свои очень узкие лодки они делали из сшитых друг с другом планок. Лопасти весел напоминали таитянские и снабжены были сверху круглой головкой.

Мы справились прежде всего о свиньях и попросили привезти их. К вечеру мы имели удовольствие видеть одну возле корабля; ее сразу отдали нам. С наступлением темноты все лодки пропали, как это обычно бывает у народов Южного моря, которых даже столь необычное зрелище, как европейский корабль, не заставит провести ночь без сна. В долинах вокруг нашей гавани было много деревьев, и все подтверждало, кажется, предположение, почерпнутое нами из испанского описания, что мы бросили якорь в гавани Мадре-де-Дьос [бухта Вайтаху].

Согласно астрономическим наблюдениям, она расположена под 9°55' южной широты и 139°8' западной долготы. Сквозь деревья, насколько мы могли видеть, всюду светились огни, из чего справедливо было заключить, что остров густонаселен.

На следующее утро мы могли насладиться прекрасным видом этой земли лучше, нежели накануне, когда облака скрывали ее от наших глаз. В южной части виден был круто поднимавшийся недоступный пик. Вся северная часть представляла собой черную обожженную гору, покрытую до самой вершины зарослями казуарины; отроги ее изгибались вдоль берега и были размыты.

В глубине гавани видна была высокая гора, напоминавшая своей плоской вершиной Столовую гору на мысе Доброй Надежды. С двух сторон от берега к ней вели лесистые долины. На вершине этой, по-видимому, крутой горы мы заметили изгородь или укрепление из жердей, и через подзорную трубу различили внутри ее нечто, показавшееся нам жилыми хижинами туземцев. Испанцы назвали ее крепостью; подобно новозеландским хиппа, это укрепление тоже располагалось на высокой скале и было обнесено изгородью.

Вскоре после восхода солнца показались каноэ, привлеченные вчерашним торгом. В обмен на гвозди нам продали много плодов хлебного дерева. Жители привезли на продажу также бананы и вначале торговали вполне честно, хотя ни у кого не хватило смелости подняться на борт. Вскоре, однако, мы увидели, что нравом они совершенно напоминают таитян. Некоторые начали откровенно нас обманывать, брали в оплату за плоды хлебного дерева гвозди, но самих плодов не давали. Тогда капитан счел необходимым поддержать наш авторитет среди этого народа и навести страх на обманщиков. Он приказал выстрелить поверх голов из мушкета. Сей грохот произвел желаемое действие, они ошеломленно отдали нам плоды, на которых только что хотели нас обмануть.

Некоторые, сбыв свои товары, поднялись на борт поглазеть вокруг и себя показать. Когда капитан собирался сесть с моим отцом в шлюпку, один из них обратил внимание на большую железную стойку, с помощью которой закрепляются снасти при высадке и посадке. Он внезапно схватил ее, прыгнул со своей добычей за борт и, невзирая на тяжесть ноши, очень легко поплыл к каноэ своего товарища, надеясь там оказаться в безопасности. Увидев такое воровство, капитан Кук, еще не успевший сесть в шлюпку, приказал выстрелить из мушкета поверх головы похитителя, а сам в шлюпке поплыл за ним вдогонку. Выстрел, однако, не произвел на дикаря особого впечатления, он уже плыл в каноэ. Капитан Кук приказал выстрелить еще раз. Один офицер, в этот момент вышедший на палубу, был так возмущен дерзостью индейца, что схватил мушкет и убил несчастного на месте. Едва тот упал, его испуганный спутник незамедлительно выбросил стойку, из-за которой произошло несчастье, в море, и капитан, как раз нагнавший их, подоспел во всех отношениях слишком поздно. Он с горечью увидел, как другой дикарь вычерпывал из лодки в море кровь убитого товарища, за его каноэ поспешили к берегу другие.

Теперь все дикари оставили нас. Они торопились провести свои каноэ через прибой и унести в лес мертвое тело. Сразу затем мы услышали бой барабанов и увидели множество дикарей, вооруженных копьями и палицами. Вид их предвещал скорее опасность, нежели надежду на продовольствие. Было в высшей степени достойно сожаления, что злосчастная вспышка ярости одного из наших спутников, толком не разобравшегося, в чем дело, зря погубила индейца. Первооткрыватели и покорители Америки заслужили много справедливых упреков в жестокости, ибо они обращались с несчастными народами этой части света не как со своими братьями, а как с лишенными разума животными и считали себя вправе убивать их чуть ли не ради удовольствия. Но кто бы мог в наши просвещенные времена ожидать, что предубеждения и опрометчивость нанесут едва ли не такой же ущерб обитателям Южного моря? Махеине не мог удержаться от слез, видя, как один человек лишил жизни другого из-за такой малости. Его чувствительность поистине должна бы устыдить цивилизованных европейцев, у коих так много человеколюбия на устах и так мало в сердце.

Плохое состояние здоровья команды не позволяло капитану Куку отказываться от надежды получить здесь продовольствие. Он приказал кораблю войти поглубже в гавань и сам с отборной командой морских пехотинцев и матросов высадился в северной части острова у изогнутых скал. С ним были доктор Спаррман, Махеине, мой отец и я. На скалах нас встретила толпа дикарей более чем в сто человек. Они были вооружены копьями и палицами, однако в ход против нас их не пускали. Мы, всяческими знаками показывая дружелюбие своих намерений, пошли им навстречу; они по-своему ответили тем же. Мы предложили им сесть, что они и сделали. После этого мы попытались объяснить им происшедшее в самом благоприятном духе, дав понять, что стреляли в их земляка только потому, что он похитил нашу собственность, но что были бы рады жить с ними в дружбе и прибыли сюда главным образом для того, чтобы запастись водой, дровами и продовольствием; за это мы готовы предложить им в обмен гвозди, топоры и другие хорошие товары. Наши доводы были очевидны, и туземцы немного успокоились. Казалось, они поверили, что их земляк заслужил свою участь. Убедившись в этом, они дружелюбно проводили нас вдоль берега к ручью, где мы оставили своих водоносов.

Мы воспользовались случаем, чтобы приобрести немного фруктов. Ради большей безопасности морские пехотинцы должны были образовать шеренгу и оставаться при оружии, чтобы обеспечить нам возвращение к морю. Но можно было обойтись и без всех этих предосторожностей. Люди, с которыми мы имели дело, были слишком честны, чтобы нарушить заключенный мир, и слишком снисходительны, чтобы мстить за смерть человека, которого сами не могли назвать совсем уж невиновным. Скоро меновой торг развернулся вовсю; жители спускались с гор с целыми кладями бананов, плодов хлебного дерева и всевозможных других фруктов, которые они продавали за самые пустяковые наши железные изделия.

Женщины до сих пор еще не показывались; вероятно, заслышав шум, они сразу же убежали в горы. Некоторые из, мужчин — очевидно, вожди — были наряжены и вооружены лучше других. Все они ходили нагие, лишь с небольшим куском материи вокруг бедер, все высокого роста, хорошо сложены. Не было ни одного беспомощного или толстого, как знатные таитяне, не было и таких худых или изможденных, как жители острова Пасхи. Татуировка, у людей средних лет покрывавшая почти все тело, скрадывала их красоту. Но среди молодых людей, у которых не было татуировки, мы встречали на редкость красивых, правильно сложенных; они вызывали у нас восхищение. Иных можно было бы поставить рядом с лучшими творениями древних, и они не проиграла бы от такого сравнения.

Естественный цвет кожи у этих молодых людей был не такой темный, как у простонародья на островах Общества, но взрослые из-за татуировки, покрывавшей их с ног до головы, казались гораздо чернее. Эта татуировка наносилась столь правильно, что фигуры на ногах, руках и щеках полностью соответствовали друг другу. Они, однако, изображали не животных или растения. Это были всевозможные пятна, кривые линии, квадраты и углы; все это вместе имело очень пестрый и странный вид. Лица у всех были приятные, открытые и живые, чему немало способствовали их большие черные глаза. Волосы тоже черные, курчавые и густые, лишь у отдельных людей более светлые. Борода обычно редкая из-за множества шрамов и татуировок, которых больше всего на подбородке. Эта татуировка и другие украшения как будто в известной мере заменяли одежду.

У некоторых на голове было нечто вроде диадемы. Она имела вид плоской повязки, сплетенной из кокосовых волокон. С наружной стороны этой головной повязки были прикреплены два круглых довольно больших куска перламутра, инкрустированных в середине пластинкой из резного панциря черепахи. Из-за этих украшений имевших форму щита, поднимались два пучка черных блестящих петушиных перьев, которые придавали всему головному убору действительно красивый и благородный вид. Некоторые носили круглые короны из маленьких перьев фрегата, другие — обруч, на котором укреплялось вокруг головы несколько плетеных волокон кокоса высотой около 2 дюймов и частью окрашенных в черный цвет. В уши они иногда вставляли по два плоских овальных куска легкого дерева длиной 3 дюйма; эти украшения покрывали все ухо и чаще всего были окрашены в белый цвет известью. Предводители носили нагрудное украшение, сделанное из маленьких кусков легкого пробкообразного дерева; они были склеены смолой и образовывали полукруг. Смолой же на них было укреплено в несколько рядов длиной от 2 до 13 дюймов множество красных горошин (Abrus precatorius Linn.). Те, у кого не было таких роскошных украшений, носили вокруг шеи хотя бы шнур с куском раковины на нем, вырезанным в форме зуба и отполированным. Они также высоко ценили пучки человеческих волос, которые привязывали шнурами вокруг тела, рук, колен и бедер. Все прочие украшения они меняли на мелочи, только не это из волос; его ценили необычайно высоко, хотя оно и кишело насекомыми. Видимо, они носили эти волосы в память о покойных родственниках и потому так почитали. Но, возможно, это были знаки победы над врагами. Тем не менее большой гвоздь или другая вещь, возбудившая их любопытство, заставляли их забыть про все эти соображения.

Понаблюдав таким образом за людьми, окружившими нас на берегу, мы пошли в лес к месту, которое, капитан Кук облюбовал для стоянки.

"Мы нашли здесь много растений, большей частью уже встречавшихся нам на островах Общества. Уходить сразу далеко в глубь острова, видимо, не стоило, поэтому мы остались на совершенно незаселенной низменности близ берега. Здесь среди деревьев мы увидели несколько четырехугольников, выложенных из ровных камней, как нам потом сказали,— основания домов. Очевидно, это место было покинуто потому, что чем-либо не устроило жителей, или потому, что здесь живут лишь в определенное время года. Мы не увидели здесь никаких плантаций, все поросло деревьями, причем частью хорошим строевым лесом.

Жители всюду позволяли нам свободно идти, куда мы хотим. Холм, поросший травой в половину человеческого роста и опускавшийся к морю отвесной скалистой стеной, отделял бухту от другой, находившейся южнее. На северной стороне этой возвышенности мы нашли красивый чистый ключ — судя по описанию, тот же, что видели и испанцы. Он стекает со скалы в маленький бассейн, а оттуда в море. Близ него с более высоких гор течет к бухте ручей покрупнее. Эта бухта показалась нам самой удобной для того, чтобы наполнить здесь бочки водой. Третий источник мы обнаружили в северной части острова. Таким образом, здесь довольно много пресной воды, что весьма благоприятно как для растений, так и для обитателей этих жарких краев.

Вскоре мы вернулись со своей ботанической добычей к месту торга и завязали с жителями беседу, которая окончательно рассеяла остатки недоверия, так что они даже стали обменивать на железные изделия свое оружие. Все оно было сделано из дерева казуарины[397] и представляло собой либо деревянные дротики длиной 8—10 футов, либо палицы с толстой головкой. Капитану Куку в наше отсутствие посчастливилось купить несколько свиней и множество фруктов; все это мы к полудню доставили на корабль. Воздух на берегу показался нам горячим, на борту же он был прохладнее, поскольку с гор то и дело налетал сильный ветер, иногда приносивший дождь.

После полудня я остался на корабле, а мой отец с капитаном опять сошли на берег, где увидели убогую хижину. Жители, видно, из нее убежали, так как оба уже несколько раз успели выстрелить по птицам. Отец положил на плоды хлебного дерева, лежавшие у хижины, несколько гвоздей, а затем вернулся на корабль с новыми растениями.

На другое утро мы увидели возле корабля семь каноэ с острова Доминика; еще несколько каноэ с острова Санта-Кристина шли вверх по проливу. Люди с Доминики по виду принадлежали к тому народу, с которым мы уже были знакомы. Они привезли на продажу те же плоды, что мы покупали и раньше.

После завтрака мы сошли на берег. Там уже находились наши добрые друзья-туземцы. Среди них мы увидели вождя. На нем был плащ из материи, напоминавшей таитянскую и сделанной из коры шелковицы, а также диадема, нагрудное украшение, деревянные ушные подвески и повязки из волос. Нам сказали, что это король всего острова; однако, насколько мы могли видеть, никаких особых почестей ему не оказывалось. Он подарил капитану Куку фрукты, свиней и весь день оставался близ места нашего торга. Король сказал, что его зовут Хону[398], а сам он хека-аи, что, без сомнений, значило то же, что эри на Таити и эрики на островах Дружбы[399]. Он производил впечатление добросердечного и рассудительного человека. Характер его так проявлялся в чертах лица, что господину Ходжсу, который нарисовал его портрет, легко было добиться полного сходства; гравюра на меди с этого портрета приложена к сообщению капитана Кука о данном путешествии. Мы спросили, как называются этот и другие соседние острова, и узнали, что Санта-Кристина называется Вайтаху, Доминика — Хивароа, а Сан-Педро — Онатейо.

Махеине местные жители очень нравились из-за сходства в обычаях, языке и характере с его земляками. Он легко объяснялся с ними и купил многие их уборы и украшения, а также показал им некоторые обычаи своей страны, о коих они не знали, например как на Таити добывают огонь с помощью трения двух сухих кусков дерева Hibiscus tiliaceus и тому подобное. Они смотрели очень внимательно, когда он учил их таким вещам.

На месте, где шел торг, капитан Кук приобрел много зелени, нескольких кур и свиней, отдав взамен мелкие гвозди, ножи и куски материи. Здесь также высоко ценились красные перья с Тонгатабу, или Амстердама; на них меняли много головных уборов и украшений.

В этот день мы наконец увидели женщину. Она сидела в кружке своих земляков, одетая, как и женщины на островах Общества, в материю, сделанную из коры. Женщина эта была в летах и почти не отличалась от таитянок.

Мы прошли по южному берегу ручья около полутора миль. Миновав открытую площадку, с которой обозревалась вся гавань, мы пришли к густому лесу, состоявшему главным образом из дерева ратта, или таитянского ореха (Inocarpus), а также нескольких хлебных деревьев. Ореховые деревья здесь достигали внушительной толщины и высоты. На Таити оба вида деревьев сажают на равнинных полянах, поскольку там жара меньше, чем на этих островах.

Наконец мы увидели чье-то жилище. В сравнении с высокими домами на островах Общества это была жалкая хижина. Она стояла на приподнятой платформе из камней, которые образовывали внутри пол, однако не были достаточно гладкими и ровно выложенными, чтобы служить удобным ложем, хотя для удобства и были покрыты циновками. Стена вокруг была сделана из бамбука, который поднимался от вышеописанного основания вверх. На недостаток бамбука жаловаться здесь не приходилось, однако высота хижины достигала лишь 5—6 футов. Крыша состояла из таких же палок, покрытых листьями хлебного дерева и дерева ратта; их положили так, чтобы образовался вытянутый четырехугольник, поскольку длина хижины была примерно 15 футов, а ширина — всего 8—10 футов. То, что основание делалось из камней и было приподнято, заставляло предполагать, что иногда здесь бывают сильные дожди и наводнения. Утварь, которую мы видели, состояла из больших деревянных корыт; в них лежали куски плодов хлебного дерева, замоченные водой. Недалеко от хижины показались трое жителей. Мы попросили их принести нам из ближнего ручья свежей воды попить и, вознаградив их за эту услугу, вернулись на корабль. Когда мы садились в шлюпку, ее едва не опрокинуло, такой был сильный прибой у скал. Обошлось, однако, тем, что мы лишь слегка вымокли. Махеине, немного задержавшийся на берегу, бросился в воду и поплыл к шлюпке, чтобы мы не подвергали себя ради него подобной опасности еще раз.

Доктор Спаррман всю вторую половину дня оставался на борту, чтобы помочь мне зарисовать и описать растения, собранные нами утром. А мой отец вместе с капитаном отправились на южное побережье, где недалеко от берега нашли несколько хижин, а в них мужчин; женщин же не видно было ни одной. Сюда индейцы принесли тело своего убитого земляка. Они провели наших людей в хижину, которая ему принадлежала. Там они увидели нескольких свиней, теперь перешедших к его пятнадцатилетнему сыну, и подарили юноше всякой всячины, чтобы хоть немного смягчить утрату. На вопрос, где находятся женщины, он объяснил, что они еще в горах, оплакивают мертвого и скорбят. Это навело нас на мысль, что изгороди, которые мы видели на вершинах скал, у туземцев, возможно, место погребения. Капитан приобрел здесь фруктов и несколько свиней. Хотя он и находился среди родственников человека, которого мы убили, никто из них не проявил к нему ни малейшего нерасположения, не говоря уже о желании отомстить.

На другое утро доктор Спаррман и я пошли к месту у источника, где шла торговля продовольствием. Но с той поры, как мы бросили здесь якорь, наши изделия из железа упали в цене по меньшей мере на 200 процентов. На мелкие гвозди, которые они поначалу брали так охотно, казалось, больше не находилось любителей. Даже большие уже не пользовались особенным спросом, а стеклянные бусы вообще никто не хотел брать. Зато тем большим спросом пользовались ленты, ткани и прочие мелочи, а за кусок материи из шелковичной коры с красными перьями из Тонгатабу можно было получить несколько больших свиней.

Жара в тот день была необычайная, поэтому многие жители держали веера, чтобы обмахиваться. Они их охотно нам продавали. Эти веера были довольно большие и сделаны из гибкой коры или особой травы, которая очень прочно и искусно переплеталась. Часть их была окрашена ракушечной известью в белый цвет. У некоторых жителей вместо зонтиков от солнца имелись большие листья, утыканные перьями. При более близком знакомстве выяснилось, что это листья известного вида пальмы Corypha umbraculifera Linn.

Невзирая на невыносимую жару, мы все же решили подняться на высокую гору в надежде на какие-нибудь находки и были богато вознаграждены за свои усилия. Нас особенно интересовали палисады на вершине. С нами шли господин Паттен и еще два человека. Мы быстро переправились через ручей, где наши люди брали воду, и пошли по тропе, поднимавшейся к северо-востоку, ибо видели, что по ней проходило большинство туземцев.

Поначалу подъем был не очень трудный, поскольку предгорье состояло из нескольких маленьких холмов, вверху совсем плоских и занятых хорошо ухоженными посадками банана. Подобные площадки порой возникали у нас перед глазами совершенно неожиданно, ибо дорога шла густым лесом из плодовых и прочих деревьев, чья тень была нам весьма приятна. Иногда мы видели отдельно стоявшие кокосовые пальмы, но они не возвышались, как обычно, над другими деревьями, а были здесь гораздо ниже их. Вообще в горах они растут недостаточно хорошо. Низменные места для них более благоприятны. Их часто можно встретить даже на коралловых скалах, где, кажется, нет достаточно почвы, куда они могли бы пустить корни. Несколько жителей сопровождали нас, другие вышли навстречу с плодами, которые несли к месту торга.

Чем выше мы поднимались, тем больше встречалось хижин. Все они стояли на приподнятых каменных основаниях и устройством напоминали вышеописанную. Некоторые казались построенными совсем недавно и внутри имели вид необычайно чистый. Мы, однако, не увидели там множества лежанок, о которых говорили испанцы, и предположили, что те имели в виду просто циновки на полу.

Дорога постепенно становилась все круче и неудобнее; берега ручья, вдоль которого она поднималась, были в иных местах такими высокими и отвесными, что мы не раз шли почти по краю опаснейших обрывов. Несколько раз нам пришлось перейти ручей. Хижин становилось все больше, и, когда мы останавливались, а это случалось не однажды, жители приносили нам плодов и воды. Они настолько были во всем схожи с таитянами, что странно, если бы они не равнялись с ними в гостеприимстве. Мы не встретили среди них ни одного увечного или плохо сложенного человека, все они были крепкие, высокие, стройные и необычайно ловкие. Эти свойства отчасти связаны с характером их страны, весьма гористой и к тому же трудно поддающейся обработке; так что им приходится, во-первых, часто карабкаться по кручам, во-вторых, напрягать все члены, возделывая поля. Первое, конечно, делает их ловкими, а второе — стройными и хорошо сложенными.

Удалившись от моря в глубь острова мили примерно на три, мы увидели, как шагах в тридцати от нас из дома вышла молодая женщина. Насколько можно было судить с такого расстояния, чертами лица она напоминала таитянок, хотя была немного меньше ростом, одета же в кусок материи из шелковицы, который доходил ей до колен. Подойти к ней поближе мы не могли, поскольку она убежала от нас в гору, и ее земляки всевозможными знаками дали нам понять, чтобы мы повернули назад. Когда мы этого не сделали, они, казалось, очень забеспокоились и стали выражать недовольство. Правда, доктор Спаррман и я с собранными нами растениями действительно пошли обратно, но господин Паттен и остальные прошли еще мили две. Однако они не нашли ничего нового и не добрались даже до горной вершины; от места, с которого мы повернули обратно, до нее оставалось еще мили три, и дорога к ней на вид была еще круче, чем внизу.

Там, куда мы пришли, земля казалась тучной и плодородной; это подтверждали и часто встречавшиеся плантации, и множество плодовых деревьев, которые превосходно здесь росли. Однако на высоком берегу ручья стало видно, что эта хорошая почва образует лишь верхний слой земли; под ним проступали голые скалы, состоявшие частью из лавовых пород, частью же насыщенные белыми и зеленоватыми зернами шерла[400]. Так что с точки зрения породы эти острова походили на острова Общества и, видимо, тоже возникли благодаря вулканической деятельности.

Возле хижин мы часто видели свиней, больших кур и крыс; на деревьях обитали всевозможные мелкие птицы, подобные тем, что мы встречали на Таити и на островах Общества, хотя и не в таком количестве и не такие разнообразные. В общем и целом Маркизские острова напоминали острова Общества, здесь не хватало разве что живописных равнин да коралловых рифов, которые на островах Общества образуют столь надежные гавани.

Здешние жители внешним видом, обычаями, языком также сходны с обитателями островов Общества более, чем какой-либо другой народ в Южном море. Самое существенное различие, которое мы смогли найти между ними, состояло в том, что здесь туземцы были не такие чистоплотные. Таитяне и их соседи по островам Общества, наверное, самый чистоплотный народ на земле. Они купаются по два-три раза в день, моют руки и лицо как до, так и после еды. Жители Маркизских островов мылись и купались не так часто, да и в приготовлении нищи были гораздо более небрежны. Зато они чистоплотнее жителей островов Общества в другом: если на Таити все тропинки отмечены свидетельствами хорошего пищеварения, то здесь нечистоты оставляют неглубоко, но тщательно засыпают, как это делают кошки. Правда, на Таити в этом смысле полагаются на крыс, которые охотно поедают нечистоты; там вообще не видят в этом ничего плохого и не считают нечистоплотностью, если повсюду лежат испражнения. Более того, даже Тупайя (наверное, один из самых рассудительных людей на Таити), увидев в Батавии [Джакарта] при каждом доме особый покой для отправления нужды, сказал, что «вам, европейцам, не следовало бы быть такими брезгливыми!».

На Маркизских островах встречаются те же плоды и овощи, что и на Таити, за исключением таитянского яблока (Spondias), зато плоды хлебного дерева здесь крупнее и вкуснее, чем где бы то ни было. Достигнув полной зрелости, они становятся мягкими, как яичный сыр, и такими же приторными, так что мы с трудом могли их есть. Этот плод составляет главный предмет питания у местных жителей. Они обычно поджаривают его над огнем и реже запекают в земле. Когда плоды готовы, их высыпают в деревянное корыто, обычно служащее для корма свиней, и там оставляют в воде размокать, а затем эту кашу, или гущу, черпают руками. Они также делают из этих плодов сбродившее тесто и приготовляют из него то же кислое блюдо, которым столь любит лакомиться таитянская знать. Кроме растительной пищи они не едят почти ничего, хотя у них есть свиньи и куры. Иногда они ловят рыбу. Пьют воду, поскольку кокосовые орехи здесь редкость, по крайней мере в тех местах, где мы побывали. Но поскольку у них есть и перечный корень (который в числе прочего служит тут знаком миролюбия), можно предположить, что они умеют изготовлять из него тот же опьяняющий напиток, что и на других островах.

Вернувшись на корабль, мы увидели, что он окружен множеством каноэ, в которых привезли из разных мест на продажу свиней и большое количество бананов. Страх, вызванный причиненным нами насилием, был уже забыт, и многие поднялись на борт. Они с удовольствием вступали в беседу и были необычайно довольны всем, что видели на корабле. Недавнее происшествие было настолько забыто, что некоторые даже опять начали воровать при всякой возможности, но, будучи застигнуты, возвращали украденное без малейшего промедления. Часто они танцевали на палубе, к удовольствию матросов, и их танцы совершенно напоминали таитянские. Оказалось, что и музыка у них примерно такая же, особенно когда они били в барабаны, похожие на те, что мы видели и приобрели на Таити. Каноэ у них были маленькие и напоминали таитянские. На носовой части обычно вертикально возвышалось грубо вырезанное из дерева изображение человеческого лица. Паруса из циновок были, треугольные, кверху широкие, лопасти весел из твердого дерева, короткие, внизу заостренные, а сверху снабженные головкой.

После полудня я остался на борту, чтобы привести в порядок собранные коллекции. Вечером вернулись и другие. Всю вторую половину дня они занимались обследованием двух бухт к югу от нашей гавани, однако нашли, что оба места не подходят для якорной стоянки, ибо во время бури здесь нет достаточной защиты от воли, а высадка и погрузка весьма опасны из-за высокого прибоя. Все же их труды были вознаграждены закупкой продовольствия, в том числе нескольких свиней. Жители там вели себя не так сдержанно, как в нашей гавани. Среди них нашлись и женщины, с которыми матросы скоро завели знакомство, так как многие из них оказались не менее услужливы, чем на других островах Южного моря. Они были ростом меньше мужчин, но очень пропорционально сложены. Некоторые фигурой и чертами лица напоминали красивых знатных таитянок. Цветом кожи они в общем не отличались от простонародья островов Общества, но у них не было татуировок, распространенных здесь лишь среди мужчин и совершенно их обезображивающих. Одна из самых милых девушек позволила господину Ходжсу себя зарисовать, и очень похожая гравюра на меди с этого рисунка помещена в сообщении капитана Кука об этом плавании[401].Все они были в одеждах из шелковичной коры. Материя, однако, была не так разнообразна, как на Таити, и ее было не так много. Здесь не обертывали вокруг тела несколько кусков, как это обычно делали любители роскоши из числа таитянской знати, а надевали лишь единственный ахау, то есть плащ, спускавшийся с плеч до колен. На шее они иногда носили несколько простых шнурков, не представлявших собой особого украшения. Других украшений мы здесь не видели.

Когда наши люди собирались возвращаться на корабль, один из матросов за нерасторопность получил от капитана несколько тумаков. Эту мелочь не стоило бы здесь упоминать, если бы она не привлекла внимание туземцев. Они закричали: «Тапе-а-хаи те теина!», что значило: «Он бьет своего брата!» Мы имели уже возможность убедиться, что им известна разница между капитаном и его подчиненными; однако из этих слов можно было заключить, что они всех нас считают братьями. Очевидно, сами себя они тоже считают братьями, весь народ — одной семьей, а короля — как бы лишь старшим в ней. Поскольку они еще не достигли такой степени цивилизации, как жители Таити, им пока неизвестны сословные различия и иерархия. Их политическое устройство еще не приобрело определенной монархической формы. Возделывание земли здесь требует больше труда, чем на Таити, отсюда, видимо, и различие между гражданским устройством этих двух народов. Дело в том, что, поскольку получить здесь средства пропитания труднее, чем там, роскошь оказывается не так доступна, и между людьми сохраняется больше равенства. Это подтверждается хотя бы тем, что, насколько мы видели, королю Хону не оказывается ни особых почестей, ни предпочтения. Он пришел к нам на другой день после нашего прибытия. Все его преимущество состояло, казалось, в том, что он был более одет, нежели большинство других, которые, то ли по склонности, то ли из лени, ходили нагишом в этом счастливом тропическом климате, по существу позволявшем обходиться вообще без одежды.

На следующее утро капитан опять отправился в уже упомянутую бухту, однако торг на сей раз оказался неудачным. Местные жители еще недостаточно оценили достоинства и долговечность наших железных изделий и больше не хотели их брать, а требовали разных вещей, которых мы отдать не могли. Поэтому мы после полудня подняли якорь и покинули бухту Мадре-де-Дьос, где провели почти четыре дня. За это время мы набрали большой запас превосходной свежей воды, а у этого дружелюбного и доброго народа закупили также целительный для здоровья запас провизии. Что касается естествознания, мы не открыли здесь ничего особенно нового, так как пробыли тут очень недолго; к тому же эти острова были слишком похожи на Таити и на весь архипелаг Общества. Из-за недостатка времени мы не смогли также как следует познакомиться с туземцами, хотя они вполне заслуживают самого пристального внимания философски мыслящего путешественника. Более всего жаль, что мы не смогли осмотреть изгороди в горах; я до сих пор придерживаюсь мнения, что они имеют какую-то связь с религиозными обычаями. Испанцы упоминают некоего оракула, насколько можно понять по описанию, это, возможно, такое же место погребения, как на островах Общества[402].

Судя по небольшим размерам острова, этот добрый народ, вероятно, не очень многочислен. Остров Вайтаху, или Санта-Кристина, имеет в окружности около 8 морских миль, Охивароа[403], или Доминика,— 15, Онатейо, или Сан-Педро,— 3, а остров Магдалена [Фату-Хива], который мы видели лишь с большого отдаления, согласно сообщениям испанцев,— 5. Как жители Таити и других островов Общества представляются людьми одного происхождения, так и все обитатели Маркизских островов, по моему мнению, происходят от одних прародителей. Во всяком случае, мы можем утверждать это о жителях Санта-Кристины и Доминики, с которыми разговаривали и общались. Там, где почва хоть как-то возделана, население весьма значительно, однако на этих островах так много бесплодных и недоступных скал, что в целом число жителей едва ли достигает 50 тысяч. Особенно много пустующих гористых мест на Доминике, по площади самом крупном острове среди всех, поэтому он населен слабее, чем менее крупный остров Санта-Кристина.

Испанцы, первыми открывшие эти острова, описывают их население как добросердечное, приветливое и миролюбивое, если не считать небольшой стычки на Магдалене, возникшей, видимо, из-за недоразумения или обычной горячности матросов. Наши отношения с ними тоже были дружественны. В качестве знака миролюбия они вручили нам перечный корень и ветки тамману (Callophyllum inophyllum Linn.); мы покупали у них продовольствие, и даже после убийства одного из них наши дружественные отношения не прекратились, так что они позволяли нам ходить всюду, где мы хотели.

Такое поведение, равно как их обычаи, красота телосложения, одежда, пища, мореходство и язык — все подтверждает их общее с таитянами происхождение. Некоторые различия связаны лишь с разными условиями жизни на этих островах. Жители Маркизских островов лишены преимуществ, какие на Таити и других островах Общества дает наличие обширных равнин. Земли здесь не больше, чем нужно для производства самого необходимого продовольствия, а значит, нет у них и таких обширных шелковичных плантаций, как на Таити. Но даже если бы у них нашлось достаточно земли, им все равно было бы некогда ухаживать за подобными плантациями, ибо земледелие здесь — дело гораздо более трудное и требующее значительно больше времени, чем там. Конечно, на Маркизских островах не встретишь такого изобилия съестных припасов и одежды, как на Таити, где знают не только благосостояние, но и роскошь. В то же время здешние жители не испытывают недостатка в самом необходимом, а поскольку никто не имеет преимуществ перед другими, среди них господствует естественное равенство. Людям тут не приходится бороться ни с чем, что мешало бы им быть счастливыми или следовать зову природы. Они здоровы, бодры, красиво сложены. Так что, с одной стороны, у таитян больше житейских благ, они, пожалуй, сильнее в искусствах, и в этом смысле жизнь их приятнее; но, с другой стороны, у них в гораздо большей степени утрачено первоначальное равенство сословий, знатные живут за счет простонародья, однако и те и другие уже расплачиваются за свои излишества болезнями и другими явными слабостями.

После пяти с половиной месяцев плавания, в ходе которого мы проникли в холодные широты до 71° и в жаркие широты до 9 1/2° южной широты, Маркизские острова были первым местом, где мы смогли в какой-то мере подкрепиться свежим мясом и плодами. Благодаря небольшому запасу сладкого картофеля, полученному на острове Пасхи, удалось, с божьей помощью, на время задержать дальнейшее развитие многих болезней, угрожавших нам в ту пору. Но едва мы попали опять в жаркий климат, как нашу кровь, охлажденную и потому стойкую, охватило нездоровое брожение. У всей команды был такой бледный, изможденный вид, что, если бы мы вовремя не добрались до Маркизских островов, цинга и другие болезни, несомненно, нанесли бы нам страшный удар. В связи с этим надо воздать всяческую хвалу господину Паттену, нашему достойнейшему корабельному врачу. Чтобы поддержать наше здоровье, он применял наилучшие средства, какие только могли подсказать человеческая доброта, искусство и благодетельное, сострадательное сердце. С неустанным усердием он пекся не только о капитане, но и обо всех нас. Я не погрешу против истины, если скажу, что многие из нас жизнью были обязаны божьей помощи, а затем ему и что Англия должна быть благодарна ему за сохранение ценных и полезных людей, посланных в эту опасную экспедицию. Заслуживает похвалы и капитан Кук, не оставлявший не испробованным ни одного предложения, которое сулило хотя бы мало-мальский успех. Судьба плавания зависит от состояния здоровья команды, и заслуга капитана, который учитывал эту важную сторону дела, тем более велика, что, как известно, многие другие командиры в море нередко пренебрегают ею, а то и вовсе упускают ее из виду.

Краткость нашего пребывания на Маркизских островах не позволила нашим больным полностью оправиться. У многих здесь даже усилились желчные колики, ибо они употребляли пучащие фрукты, очень вредные для слабого желудка. Сам капитан Кук выздоровел еще не совсем. Хотя он, увы, имел печальную возможность убедиться, сколь вредно для него оказалось на острове Пасхи действие палящих лучей солнца, он и здесь не щадил себя, неутомимо занимался закупкой продовольствия и заботился о команде. Должен сказать, что и мне при моей слабости постоянное лазанье по горам не пошло на пользу. Я получил сильную желчную болезнь, тем более неприятную, что как раз в это время мне предстояло много дел.

От Санта-Кристины мы взяли курс на юго-юго-запад, затем на юго-запад и запад с небольшим отклонением к югу, а ночью легли в дрейф, поскольку находились теперь вблизи архипелага плоских островов. Это место издавна считается одним из самых опасных в Южном море. Неблагоприятные сведения о нем исходят в основном от голландцев; так, Схоутен назвал эту часть Южного океана Злым морем, а Роггевен — Лабиринтом. Последний потерял возле одного из этих островов свой корабль, «Африкансхе Галей», в честь чего назвал этот остров Опасным. Поскольку сие происходило не в отдаленные времена, а на человеческой памяти, разговоры об этом дошли и до жителей островов Общества; отсюда можно было предположить, что упомянутый Опасный остров находится недалеко от них.

17-го мы увидели первый из этих плоских островов, к полудню достигли его, и четкое описание Байрона убедило нас, что это самый восточный из островов Короля Георга [Такароа]. К вечеру мы получили еще одно доказательство того, увидев второй остров с тем же названием [Такапото][405].

Первый из островов был очень низкий и песчаный. Он представлял собой эллиптический риф, между самыми отдаленными точками которого на севере и на юге было более 6 морских миль, и находился под 14° 28' южной широты и 144° 56' западной долготы. На нем росло много кокосовых пальм, которые придавали острову живописный вид. Стволы этих пальм иногда были высоко закрыты другими деревьями и кустарником, но все равно их красивые кроны возвышались над прочими. Там, где совсем не было деревьев, земля или, вернее, скалы были такими низкими, что волны перекатывались через них, образуя внутреннее озеро. Спокойная вода этого озера, в мелких местах молочного цвета, красиво контрастировала с пенившимся и бурлившим вокруг берилловым океаном.

После полудня мы прошли близ западной стороны острова и заметили, что скала во многих местах была ярко-красного цвета, как это описывал и Байрон. По внутреннему озеру плавало несколько каноэ с парусами, среди деревьев кое-где поднимался дым, а по берегу бегали вооруженные темнокожие люди. Все это делало вид еще более живописным. Мы также заметили, что несколько женщин с узлами на спине убегали подальше в скалы. Очевидно, они не ждали от нас ничего хорошего, и этому не следовало удивляться. Когда-то они, на свою беду, оказали сопротивление людям Байрона и потеряли несколько человек; потом английские матросы весь день гоняли их и бесплатно питались кокосовыми орехами.

На юго-западной стороне острова мы обнаружили проход во внутреннее озеро, о котором упоминал и Байрон. Мы спустили шлюпку промерить там глубину, не зная, что он уже делал это, но без особого успеха. Наши люди выяснили, что дно состоит из крепких кораллов и стать здесь на якорь невозможно.

Тем временем на северной стороне пролива собрались вооруженные туземцы; несмотря на свой воинственный вид, держались они вполне дружелюбно и принесли несколько кокосовых орехов, которые обменяли на гвозди. Узнав об этом, мы послали к берегу вторую шлюпку, чтобы начать с местными жителями торг и заодно опровергнуть неверное, дурное представление, которое они, по всей видимости, имели о нас. В этой группе были мой отец, доктор Спаррман и я, хоть я еще и не совсем оправился от желудочной болезни.

Мы без помех вышли на берег и тотчас смешались с туземцами, которых собралось здесь человек пятьдесят-шестьдесят. Все это были сильные, рослые люди с темно-коричневой кожей. На груди, животе и руках у них была татуировка, изображавшая главным образом рыб, которые, видимо, составляли основную их пищу. Черты лиц нам показались не лишенными приятности, только более дикими, чем у обитателей соседних высоких островов. Они ходили совершенно нагие, лишь с небольшим куском материи вокруг бедер. Женщины не решались к нам приблизиться; те, которых мы видели издалека, имели такой же цвет кожи, что и мужчины, но одежда у них была несколько длиннее и в форме передников, достававших до колен. Волосы и борода были курчавые, частью подстриженные и обычно черные, хотя я видел одного человека, у которого кончики волос желтоватые.

Когда мы высадились на берег, они приветствовали нас, как новозеландцы, потершись своими носами о наши, и тотчас понесли на продажу к шлюпкам кокосовые орехи и собак. Махеине купил несколько собак за мелкие гвозди и спелые бананы, которые он взял на Маркизских островах. Этот плод был им немного знаком, очень нравился и высоко ценился. Отсюда можно было заключить, что они, очевидно, имели связи с жителями высоких островов, поскольку на их неплодородных коралловых рифах бананы не растут. Собаки напоминали тех, что мы видели на островах Общества, однако у этих была особенно тонкая, белая и длинная шерсть. Махеине постарался купить их, потому что на его родине такая шерсть служит для украшения нагрудных щитов.

Мы попробовали подойти к их хижинам, которые виднелись под деревьями, но, поскольку они нам этого не позволили, удовольствовались тем, что собрали на мысе немного растений, главным образом разновидность клоповника (Lepidium), которого здесь было много и который считается хорошим средством, очищающим кровь. Жители показали нам, что эти растения они разминают, смешивают с мясом моллюсков и бросают в море, туда, где был замечен косяк рыбы. Рыбы в результате оказываются на некоторое время оглушенными, всплывают на поверхность, и тогда их можно без всякого труда просто брать руками. Они называют это полезное растение э-нау. Мы нашли также много портулака, напоминавшего обычный вид; местные жители называют его э-тури. Это растение встречается и на островах Общества; там его тушат в земле и употребляют в пищу. Здесь есть также другие деревья и растения, встречающиеся на островах Общества, однако мы нашли и несколько совсем неизвестных трав.

Земля всюду состоит из коралловых скал, которые лишь слегка возвышаются над поверхностью воды. На них лежит вначале слой грубого белого песка, смешанного с кораллами и раковинами, а поверх него тонкий слой плодородной почвы.

Занимаясь этими ботаническими исследованиями, мы обошли вокруг мыса и оказались по другую сторону хижин. Тут мы увидели еще один мыс, вдававшийся в море, которое здесь образовывало залив. Между обоими мысами было, должно быть, очень мелко: мы видели, как большая группа дикарей переходила залив вброд, волоча за собой свои копья. Увидев их, мы поспешили сквозь заросли обратно. По пути мы прошли мимо хижин. Они здесь маленькие и низкие с кровлей, сплетенной из кокосовых ветвей. Все они были пусты, ибо жители собрались на берегу; оставалось только несколько собак. Из того же материала и сходным образом сделанные, только несколько больше, были также и навесы над их каноэ. Сами же каноэ короткие, но крепкие, с обеих концов заостренные, с острым килем.

На берегу мы опять смешались с дикарями. Некоторые из них выразили удивление тем, что мы пришли со стороны деревни. Мы сообщили лейтенанту, командовавшему нашей шлюпкой, о замеченных нами враждебных приготовлениях, после чего решено было сразу вернуться на борт. Тем временем Махеине помогал нам объясняться с островитянами. Они сообщили, что у них есть вождь, или эрики, а их остров называется Те-Аукеа [Такароа]. Язык очень напоминает таитянский, хотя выговор более твердый и гортанный.

Тут в кустах показались другие дикари, которых мы видели переходящими вброд залив. Одни были вооружены длинными палицами, другие — круглыми короткими дубинками и копьями, длиной нередко 14 футов и с хвостовым шипом морского кота наверху. Мы уже сели в шлюпки. Толпа туземцев побежала к нам. Было непонятно, намерены ли они задержать нас или дадут отплыть. В конце концов они выбрали последнее, возможно потому, что мы успели позаботиться о своей безопасности раньше, чем они ожидали. Некоторые даже помогли оттолкнуть шлюпки от берега. Другие, напротив, бросали в воду около нас камни, будто воображали, что прогоняют пас. Когда мы отплыли, они громко заговорили друг с другом, а потом уселись в тени деревьев.

Как только мы оказались на борту, капитан приказал выстрелить из четырех или пяти пушек, отчасти над их головами, отчасти в воду перед ними, дабы они увидели, на что мы способны. Ядра, особенно те, что упали в воду, нагнали на них такого страху, что они всей толпой поспешно удрали с берега. Мы приобрели у них не более тридцати кокосовых орехов и пять собак.

Байрон нашел здесь источники; правда, воды в них было немного, но все же достаточно, чтобы обеспечить небольшое число жителей сим необходимым элементом. Он также видел в зарослях каменную гробницу, очень похожую на таитянские марай. На деревьях вокруг висели жертвы в виде кусков мяса и плодов. Это, как и весь облик, обычаи и язык островитян, позволяет заключить, что они находятся в близком родстве со счастливыми обитателями соседних гористых островов.

Большие внутренние озера на этих островах, имеющих форму окружности, судя по всему, обильны рыбой, которая, видимо, составляет повседневную пищу туземцев. В местах, покрытых песком, черепахи откладывают яйца, и куски черепашьих панцирей, которые находили тут люди с «Долфина», ясно показывают, что здесь жители умеют ловить этих больших животных, чье питательное мясо, очевидно, является у ниx лакомством. Немногие встречающиеся растения очень полезны и используются для ловли рыбы. Некоторые деревья достигают такой толщины, что стволы их используются для постройки каноэ, ветки же — для изготовления оружия и других предметов. Кокосовая пальма, дающая питание столь многим народам земли, и здесь служит верную службу. В ней может быть использовано почти все. Орехи, покуда они зеленые, содержат обычную целую пинту, а то и кварту жидкости, очень сладкой и необычайно приятной на вкус, чьи прохладительные и прочие свойства делают ее превосходным и живительным напитком, который в сих жарких широтах утоляет жажду, без сомнения, лучше, чем какой-либо другой. Когда же орех поспевает, в нем образуется ядро, первоначально напоминающее жирные сливки; затем оно становится крепким и маслянистым, как миндаль. Оно очень питательно. Масло иногда выжимается и используется для смазывания волос и тела. Из твердой скорлупы делают посуду для питья и всякие другие предметы, из волокнистой коры — хорошие, крепкие, эластичные и долговечные веревки, а также различные украшения. Верхними длинными листьями или побегами покрывают хижины или плетут из них корзины. Из внутренней оболочки скорлупы делают нечто вроде материи; в этих жарких странах ее надо немного, чтобы одеться. Сам же ствол дерева, когда оно становится слишком старым, чтобы плодоносить, годится и для постройки хижины, и для мачты каноэ. Кроме рыбы и плодов, их пищу составляют также собаки, которых они кормят рыбой и которых жители островов Общества считают вкуснейшим мясным блюдом. Так провидение в мудрости своей даже сей крохотный и узкий коралловый риф снабдило всем достаточным для пропитания целого племени!

Сам способ возникновения этих коралловых скал являет нам не менее достойный изумления пример всесилия творца, столь часто умеющего достигать великих и важных целей при помощи ничтожнейших средств. Коралл, как известно, создается маленьким червем, который увеличивает свое жилье по мере того, как разрастается сам. В этом маленьком животном едва можно заметить ощущения, позволяющие отличить его от растений,— и вот оно из неизмеримых морских глубин возводит ввысь скалу до самой поверхности моря, дабы дать множеству людей крепкую почву для житья! Число возникших таким образом плоских островов весьма велико, и нам они известны еще не все. В Южном море их больше всего между тропиками, особенно к востоку от островов Общества между 10° и 15°. Кирос, Схоутен, Роггевен, Байрон, Уоллис, Картерет, Бугенвиль и Кук — каждый из них открыл по нескольку таких островов. И что самое примечательное: в 250 морских милях к востоку от Таити они были обитаемы! Представляется вероятным, что подобные острова будут открыты еще во многих местах между 16° и 17° южной широты. Однако до сих пор никто из мореплавателей не шел к островам Общества по этим параллелям.

Между прочим, стоило бы выяснить, почему их так много именно к востоку от островов Общества и почему особенно там они образуют такие большие архипелаги, тогда как по другую сторону, то есть к западу от островов Общества, встречаются лишь отдельные подобные острова. Правда, дальше к западу есть один архипелаг коралловых рифов, а именно так называемые острова Дружбы [Тонга]; но они по ряду признаков отличаются от описанных выше. Они не только гораздо старше, но и обычно крупнее, там больше земли, и поэтому встречаются растения, свойственные, как правило, лишь гористым островам[406].

Отойдя от Те-Аукеа, мы всю ночь лавировали возле расположенного поблизости острова, который Байрон отнес к группе островов Короля Георга [Такапото]. По виду он очень похож на Те-Аукеа, но крупнее. С севера на юг он тянется примерно на 8 морских миль, ширина внутреннего озера — 5—6 миль. Он тоже густо порос кустарником, кокосо­выми пальмами и другими деревьями.

На следующее утро в 8 часов мы увидели еще один подобный остров. Судя по всему, его не видел никто из мореплавателей; во всяком случае, мы не могли вспомнить или найти каких-либо сведений о нем. В полдень на западе показался другой, мимо которого мы прошли после полудня. Он простирался примерно на 8 морских миль. По берегу бегало множество туземцев, вооруженных длинными копьями, а во внутреннем озере, очень большом по размеру, мы увидели плавающие под парусами каноэ.

Насколько я мог заметить, такие коралловые рифы обычно выше и плодороднее с той стороны, куда преимущественно дует ветер. Для мореплавателей это счастливое обстоятельство, иначе им во многих случаях грозила бы опасность разбиться о скалы прежде, чем они их увидят. Во внутреннем озере редко бывают сильные бури, которые могли бы представлять опасность или неудобство для жизни на этих островах. В хорошую же погоду очень приятно плавать по их гладким, словно зеркало, водам, в то время как океан вокруг может бурлить и волноваться.

В тот же вечер мы увидели третий новый остров, однако, когда на другое утро поплыли дальше, он уже пропал из виду. Капитан Кук назвал эту группу островов островами Паллисера[407]. Они расположены под 15°36' южной широты и под 14°30' западной долготы. Самый северный из них, вероятно, тот, который Роггевен назвал Опасным и у берегов которого он потерял «Африкансхе Галей». Это предположение подтверждается, помимо всего прочего, тем, что Байрон недалеко отсюда, а именно в Те-Аукеа, нашел весло от шлюпки.

Теперь мы плыли на юго-запад. По обе стороны от нас находились плоские острова, а путь, к великой радости всех, лежал прямо на Таити. Поскольку там мы твердо могли рассчитывать на добрую встречу и хорошее отношение жителей, этот остров казался нам как бы второй родиной. Наши больные воспрянули духом, зная, что по меньшей мере смогут там отлежаться, а то и походить в прохладе, к тому же получат гораздо более здоровую пищу. Да и другие не меньше радовались возможности подкрепить силы, дабы с новым мужеством встретить все опасности и трудности, какие нам еще предстояли. Капитан надеялся получить богатый запас свежей провизии, что укрепило бы надежду на счастливое окончание всего плавания. Наш астроном мечтал поставить обсерваторию и определить, как шли наши хронометры, которые со времени отплытия из Новой Зеландии ни разу не проверялись. Мы же, натуралисты, надеялись обогатить на этом острове свою коллекцию растений, которая, разумеется, была весьма неполной, ибо наше прошлое пребывание там пришлось на зимние месяцы.

И разумеется, не меньше нас мечтал попасть на Таити наш друг Махеине: ведь на острове жили многие его родственники, но сам он ни разу там не бывал. К тому же он слышал о Таити — не только от жителей других островов Общества, считавших этот остров самым богатым и могучим из всех, но и от нас, кто каждый день рассказывал так много прекрасного об этой стране, и он горел нетерпением увидеть ее своими глазами. Он знал, что множество иноземных диковин, которые он собрал во время путешествия, обеспечат ему уважение в глазах тамошних островитян, а редкие знания, приобретенные благодаря общению с нами и другими далекими народами, привлекут на Таити всеобщее внимание.

Так что он заранее рассчитывал на почет и дружественную встречу. Особое восхищение должны были вызвать знакомство с нами и перенятые у нас познания, а главное — ружье, которым мы разрешили ему пользоваться. Зная его доброе сердце, я также был убежден, что он радовался и предстоящей возможности оказаться так или иначе полезным нам, европейцам, ибо он ко всем вам относился очень сердечно и с нашей стороны встречал искреннюю любовь.

На другое утро в 10 часов мы увидели землю, а спустя несколько часов узнали Таити. Нам очень хотелось подойти к берегу в тот же день, однако наступившая темнота заставила нас все же провести ночь в море. Покуда еще оставалось светло, взгляд каждого был прикован к этому королю тропических островов. Я, как ни был слаб, тоже выполз на палубу, чтобы хоть насладиться видом местности, сулившей наконец надежду на восстановление моих сил и здоровья.

Утром я проснулся рано, и как же восхитил меня сей прекрасный вид! Казалось, я впервые видел чарующую местность, лежавшую передо мной. И в самом деле, она была теперь прекраснее, нежели восемь месяцев назад, ведь тогда я видел ее совсем в другое время года. Леса на горах были одеты свежей зеленью, переливавшейся разнообразными оттенками. Зеленели новым весенним нарядом невысокие холмы вокруг, делая весь вид еще более прелестным. Особенно же красовались равнины великолепным убранством молодых лугов. Словом, все напоминало мне описание зачарованного острова Калипсо[408].

Легко понять, что мы не спускали глаз с лежавшего перед нами острова. Пока мы проплывали мимо, нам доставляло сверх того особое удовольствие узнавать места, где мы уже бывали в прошлый раз. Наконец во всем своем великолепии открылась бухта Матаваи, и мы едва могли дождаться, пока сможем вновь, после восьмимесячного отсутствия, сойти на этот берег.