Путешествия барона Мюнхгаузена

Шестнадцатый вечер

Неоткрытый остров в Тихом океане, добродушный владелец которого любит жареных иностранцев. Неизвестные деревья — хлебное и тыквенное — на острове Тайхатлибиати. Затянувшееся путешествие по морю.

— Во время упомянутого мной путешествия к еще не открытому острову, голландец мне рассказал, что туземцы называют свой остров Тайхатлибиати и что на нем правит очень добродушный князь, имеющий лишь особенное пристрастие к жареным иностранцам, которых предварительно откармливают в течение нескольких месяцев фруктами и другими южными плодами. Голландца также откармливали, но как-то раз прошел дождь из маленьких пирожков, и он съел несколько штук. Князь не на шутку рассердился и приказал спустя месяц снова начать откармливать Иоганна фон Весселя по особой диете, а затем немедленно изжарить.

— Ну, Иоганн, — сказал я с некоторым недоверием, — о пирожковом дожде рассказывайте кому другому, только не мне. Я — знаменитый барон Мюнхгаузен и объездил весь свет, но нигде пирожки с неба не сыплются.

— Нет, ваше превосходительство, — пустился уверять честный голландец. — Здесь, на Тайхатлибиати, это часто случается летом. На острове в горах растет много хлебных деревьев, по виду не похожих ни на какие другие, с очень маленькими плодами, которые по внешности и по вкусу напоминают мясные пирожки. Так вот, сильные ветры сбивают эти полузрелые плоды и словно градом усеивают ими равнину.

Вскоре я и сам убедился, что этот вид еще не был знаком нашим ботаникам, которые поэтому называют его теперь Artocarpus iqnotus — неизвестным хлебным деревом.

Во время нашего разговора мы совсем близко подплыли к острову, на берегу которого восседал князь. Голландец тотчас же представил меня со всеми моими титулами. Князь милостиво кивнул головой и шепнул своему первому министру:

— Его надо сейчас же откормить!..

Заманчивая перспектива, нечего сказать!..

Другим порадовавшим меня обстоятельством было то, что хотя моя слава, разумеется, не дошла до живущих на острове людей — потому что его ведь никто еще не открыл, — однако растительный мир здесь уже хорошо знал меня и мою репутацию: едва мы приблизились к княжескому дворцу, который, в сущности, был самой обыкновенной мазанкой, все деревья почтительно склонились предо мной, словно хотели надлежащим образом приветствовать его превосходительство господина Мюнхгаузена.

Это произвело на князя такое сильное впечатление, что он шепнул министру: «С откармливанием Мюнхгаузена не будем торопиться!» Когда голландец перевел мне эти слова, у меня с сердца скатился камень, который я при случае могу показать вам в моей коллекции редкостей. Ради смеха я привез его в Европу, хотя его трудновато было тащить, — ведь он весит около тридцати двух фунтов!..

В нескольких сотнях шагов от княжеского двора стояло штук двенадцать деревьев, усеянных круглыми плодами величиной с детскую голову. На трех самых больших деревьях висели на самом верху трое мужчин, повешенных за ноги, и картина получилась весьма забавная, когда и эти деревья почтительно склонились передо мной. Я поинтересовался, за какое преступление этих людей так жестоко покарали. Мой добрый Иоганн фон Вессель объяснил мне, что эти трое были на чужбине и, вернувшись на родину, стали сочинять небылицы направо и налево, причем описывали такие места, которых они никогда не видали, и рассказывали такие вещи, которых никогда не случалось и которые были даже попросту невозможны!..

Я согласился, что это наказание, при всей своей жестокости, постигло этих лгунов вполне заслуженно, потому что нет ничего отвратительнее, если путешественник в своих рассказах нет-нет да и соврет для красного словца. Поэтому я надеюсь, что этих жалких хвастунов оставили висеть до тех пор, пока они не раскаялись.

Пребывание на Тайхатлибиати мне мало-помалу стало надоедать, да и перспектива быть откормленным южными фруктами и поданным на стол в виде жаркого также не представляла ничего интересного. Поэтому я стал искать — и в тот же день вечером нашел — случай тайно переговорить с Иоганном фон Весселем.

Он пришел в восторг от моего намерения как можно скорее бежать вместе с ним с острова, но затем стал робко выражать свои сомнения, так как мы совершенно не знали, где, собственно, находится остров Тайхатлибиати, который не обозначен ни на одной карте, потому что он еще не открыт по-настоящему.

— Поэтому нам будет трудно найти верный путь в Европу, — закончил он свои пессимистичные рассуждения.

Но на этот счет я легко утешил его: надо идти только не на юг, ведь нам было все равно, куда бы мы ни направились, — на север, восток или запад. Прежде всего надо было попасть к цивилизованным людям, которые и укажут нам дальнейший путь. Когда мы принялись обсуждать, удастся ли нам незаметно построить и снарядить лодку, я стал расспрашивать, какие виды деревьев растут здесь и не были ли те деревья, на которых висели лгуны, особым видом тюльпанных деревьев, что можно было бы предположить по форме их плодов. На это Иоганн ответил:

— Я не знаю, принадлежат ли они к тюльпанным деревьям, но, насколько я понял, их плоды — вроде тыквы или, еще вернее, это — полые внутри пузыри, словно маленькие воздушные шары. Их снимают до полного вызревания, так как иначе солнечный свет слишком расширяет воздух в пузырях, и они, как воздушные шарики, тянутся вверх. А дерево, покрытое множеством плодов, отрывается от земли вместе с корнями. И ветер уносит его далеко-далеко.

Тут мне вдруг пришла в голову блестящая мысль, и я кинулся обнимать голландца:

— Друг, земляк! Ведь вы, голландцы, в некотором роде все-таки — европейцы! Теперь дело в шляпе!.. Когда же будут снимать эти плоды?

— Гм! Пожалуй, на днях!

— Вот как! И что же потом сделают с ними?..

— Как мне рассказывали, их связывают вместе дюжины по две и раскладывают на солнце; тут они дозревают, становятся невесомыми и улетают к облакам. День, в который это случается, считается праздником и называется тыквенным летом!..

Теперь я знал все, что мне было нужно!.. Иоганну я поручил позаботиться о небольшом запасе провизии, которую мы затем поделили и спрятали по карманам. Когда в один из ближайших дней маленькие воздушные шары лежали на земле, под лучами солнца, связанные по две дюжины вместе, я потихоньку привязал к своему поясу несколько таких связок, Иоганн сделал то же самое. Вскоре воздух в них нагрелся и расширился, так что мы почти одновременно были подняты пузырями на воздух, и ветер умчал нас далеко в море. Здесь мы расстались. Однако я видел издали, как Иоганн опускался все ниже и ниже и наконец упал в море, но как раз в это время проплывавший мимо корабль подобрал его. Как я узнал впоследствии, он вернулся домой цел и невредим и теперь служит хранителем естественнонаучного музея в Амстердаме или Лейдене, где любой может когда угодно расспросить этого честного человека и получить от него подтверждение всего мною сейчас рассказанного.

Я сам пережил очень мучительный момент, так как, находясь в воздухе, долго не мог решить, что делать — опуститься ли, отвязав дюжины две шаров, или нет. Меня охватило сомнение, смогу ли я догнать корабль, мчавшийся дальше на всех парусах, — а это становилось с каждым мгновением все более и более невероятным, — как вдруг меня подхватил один из вихрей, господствующих в тамошних морях и называемых в различных странах циклонами, тайфунами, ураганами, и крутил меня высоко над морем три дня и три ночи, так что я был рад, что догадался запастись, в качестве балласта, провизией и тяжелым камнем. Но, наконец, у меня все-таки закружилась голова, и я упал без сознания в море. Однако в холодной воде я быстро пришел в себя и спасся благодаря своему поразительному умению плавать, догнав корабль, идущий под парусами на расстоянии семнадцати морских миль от меня. Это был турецкий фрегат, на палубе которого я считал себя избавившимся от всяких бед. Но вечером, когда я за стаканом матросского грога — такого крепкого, что его невозможно оказалось пить, а надо было резать ножом и затем есть ложкой, — стал рассказывать о не открытом еще острове Тайхатлибиати и об урагане, некоторые из слушателей сделали такие мины, как будто они сомневались в правдивости моих слов, хотя я излагал все так же просто и без всяких прикрас, как передал это вам.

Я, разумеется, тотчас же оборвал рассказ, а капитан зашел так далеко в своей невежливости, что шепнул на ухо соседу:

— Клянусь Магометом! Таких бурь вовсе не бывает.

Ну, он был глупый язычник, однако кара явилась немедленно.

Когда мы улеглись по койкам, дул довольно свежий южный ветер при звездном небе. Но едва успели мы задремать, как нас разбудила жуткая качка. Корабль бросало то вправо, то влево, потому что очень сильный ветер с удивительно четким чередованием дул каждые три минуты с запада и затем вдруг ровно три минуты с востока. А на рассвете налетел сильный, жестокий шторм с севера.

Корабль страшно трещал; главная мачта, которую раскачало за ночь, обрушилась за борт и при своем падении, к несчастью, вдребезги разбила компас! Ну, а плаванье без компаса — это все равно, как если бы путнику завязали глаза в лесу и пустили со словами: «Отыщи верный путь к твоей цели!». Небо целые месяцы было затянуто густыми тучами, и, гоняясь по морю, мы готовы были думать, что нас засадили в темный мешок.

Буря бушевала целый месяц. Днем стояли мутные сумерки, а ночью было темно, хоть глаз выколи. В течение тринадцати недель мы ни разу не видели ни солнца, ни луны, ни звезд. Все наши мачты были сорваны одна за другой, и наш остов, лишенный мачт и руля, падал с гребня одной волны вниз, чтобы затем взметнуться на вершину следующей волны.

Наконец наступило безветрие, но море было так взбудоражено бурей, что волновалось еще не одну неделю, и наш остов медленно уносило в одном и том же направлении, но никто из нас так и не мог определить, куда именно. И вот, как раз в тот момент, когда были съедены последние запасы, небо прояснилось. Легкий зефир обвевал нас теплом, несшим совершенно особый аромат. Все жадно вдыхали его и освежались этим своеобразным запахом, отдаленно напоминавшим померанцы.

Вдруг мне показалось, что я узнаю этот аромат. Однако, не будучи еще совершенно уверен, я пробормотал себе под нос:

— Это пахнет как будто жареным мясом и гаванскими сигарами?..

И действительно, через несколько дней мы пристали к Гаване. Вот откуда шел сигарный аромат!

Когда я на следующий день рассказывал табачным плантаторам, с драгоценной гаванской сигарой во рту, кое-что из моих приключений и особенно то, что пережил за последнее время, среди моих слушателей поднялся громкий смех; некоторые из них начали кататься колесом, другие встали от удивления с ног на голову, а остальные, почесывая в затылке, ворчали:

— Какие возмутительные россказни!..

Разумеется, я тотчас же оставил это общество, не думая защищаться, и в тот же самый вечер отплыл в Европу.

Впрочем, кто имеет деревянный лоб и потому не может отличить лжи и хвастовства от высказанной напрямик правды — такого человека не исправишь… Этим, господа, друзья и товарищи, я и закончу на сегодня, благодарю вас за внимание, которым вы удостоили мои рассказы.