Путешествия барона Мюнхгаузена

Девятнадцатый вечер

Абсолютное сходство двух близнецов. Американская помада для выращивания волос.

На следующую беседу барон явился вместе с каким-то молодым человеком, которого он представил обществу как своего племянника Вольдемара Мюнхгаузена, приехавшего погостить к нему на несколько дней. Оказалось, что с близнецом Вольдемара, Адальбертом, были знакомы некоторые из присутствующих молодых людей…

— Эй, Адальберт! — воскликнул молодой лесничий. — Послушай, старина, зачем ты выдаешь себя дяде барону за брата Вольдемара, которого я, правда, никогда не видел, когда мы оба были в лесной академии?

— Потому, — ответил вместо племянника барон, — что этот юноша действительно Вольдемар, хотя он невероятно похож на своего брата-близнеца…

Тем временем лесничий подошел поближе, продолжая утверждать, что молодой человек — его товарищ по академии и приятель Адальберт.

— Нет-нет, милый молодой друг и товарищ, честное слово, это не ваш приятель по академии Адальберт, а его брат Вольдемар! И так как вы все здесь являетесь свидетелями того, как близкий друг одного брата, судя по тому, как он упорно качает головой, считает совершенно незнакомого ему Вольдемара своим другом и товарищем, то пусть Вольдемар расскажет вам, как этих близнецов постоянно путали друг с другом.

— Да, господа! — начал Вольдемар. — Нас стали путать с самого младенчества, потому что мы так похожи, что даже родители не могли отличить одного от другого. Поэтому нас с детства одевали всегда в платье разных цветов, и так как я любил одежду синего цвета, то меня звали «синим», а Адальберта, посвятившего себя лесоводству и всегда носящего зеленое платье, — «зеленым»… Из бесчисленного множества случаев забавной путаницы я расскажу вам только один. Прошлой осенью мы предприняли прогулку пешком по горам Гарц и после восьмидневных странствий заночевали в Вернигероде. На следующее утро мы потребовали цирюльника, и когда тот вошел в нашу комнату, я был еще в спальне, а в комнате находился один Адальберт. Он сел бриться, и когда цирюльник закончил, мой брат вышел в спальню смыть мыло. Я же явился без сюртука в комнату и уселся на стул, с которого только что поднялся брат, со словами: «Ну, сударь, выбрейте же меня как следует, не могу же я сегодня, в воскресенье, ходить с полудюймовой щетиной!..» Цирюльник подошел и, качая головой, сказал: «Ну, это уже чересчур! Я только что вас выбрил начисто, и вдруг…» Больше он не произнес ни слова. Побледнев от страха и удивления, словно покойник, он снова взбил пену и густо намылил меня. При этом он бормотал: «Нет! Никогда в жизни мне не приходилось видеть такого быстрого роста бороды… право, тут можно поверить в колдовство. Что скажет моя Лиза, когда я расскажу ей это?.. В самом деле, просто чудо!..» Когда он закончил, я спросил, сколько он берет за бритье, и сунул ему в руку вдвое больше назначенной им цены. Честный малый хотел вернуть мне половину; разумеется, я не взял деньги, потому что он честно их заработал. Он ушел, качая головой, и в дверях еще лепетал: «Нет, в самом деле, это поразительно!..»

Слушатели громко рассмеялись, представляя себе изумление одураченного цирюльника. Но тут заговорил барон, поглаживая с небрежной улыбкой свой гладкий подбородок:

— Да, Вольдемар, в сущности, эта проделка не имеет большого значения, ведь все чудо основывалось лишь на вашем изумительном сходстве, и вас все-таки было двое. Я же один поставил как-то цирюльника в гораздо большее смущение; я расскажу сейчас, как было дело.

Один мой друг, переселившийся в Америку, изобрел там удивительно сильнодействующую помаду для выращивания волос и несколько лет назад прислал мне в подарок семь громадных банок. Не нуждаясь в такой помаде — я никогда не носил усов и бороды, — я велел отнести эти семь жестянок в кладовую, и мой умный Иоганн поставил их там на подоконник, где они стояли прямо на солнце.

Я долго не вспоминал о них, так как считал это чистейшим шарлатанством и мошенничеством моего американского друга. Жестянки простояли несколько месяцев, и когда я случайно зашел как-то в кладовую, ее пол оказался покрытым почти по колено какой-то пенистой массой. Представьте себе, любезные господа, друзья и товарищи, из-за солнечной жары из жестянок вытек почти весь жир, но вся сила осталась в помаде и, разумеется, стала гораздо эффективнее, в чем я тотчас же убедился. Я окунул в помаду палец, провел им над верхней губой и почувствовал легкий жар, но больше ничего…

Однако на следующее утро я едва узнал себя в зеркале: за ночь у меня выросли настоящие гусарские усы! Этим фактом я привел нашего парикмахера в совершенное смущение, окончательно сбившее его с толку. Я брился у него каждый день! Однажды, когда брадобрей только что сделал свое дело, я вышел в соседнюю комнату, к умывальнику, и быстро натер себе лицо чудесной помадой. Спустя минуту я вернулся с явными следами растительности на лице и с уничтожающим взглядом показал цирюльнику, укладывающему свои инструменты, на явное доказательство его плохой работы. Удивленный брадобрей снова принялся за работу. И тот же фокус я повторил в то утро семнадцать раз, пока цирюльник не потерял от утомления способность шевелить руками, а его бритва совсем не затупилась…

Мне жаль, что я не могу теперь продемонстрировать перед вами это чудо, потому что у меня не осталось ни капли волшебной помады. Я всю ее истратил на серого пони, которого я велел натереть этим веществом во время похода в Голландию. После этого у него выросли такие длинные волосы, что он стал курчав, как пудель, и вызывал общее удивление, когда бежал за мной, а длинные локоны его гривы развевались за ним по ветру. Эта история плохо — а, впрочем, пожалуй, и хорошо — отозвалась на тогдашнем моем стремянном, Тобиасе: на обеих его ладонях выросли длинные густые волосы, а на правой щеке, до которой он случайно дотронулся, натирая пони, вырос локон волос толщиной с руку, так что он потом несколько лет показывал себя на ярмарках за деньги. Может быть, вы припомните это, милые друзья, хотя с тех пор прошло уже много лет…

Но я обещал вам рассказать о действии сильной летней жары, какую я сам испытал на себе в Турции. К сожалению, сегодня уже поздно. Поэтому — до следующего раза.