Путешествия барона Мюнхгаузена

Девятый вечер

Радушный прием в Константинополе у султана, которому Мюнхгаузен рассказывает о своем полете на ядре. Мюнхгаузен едет посланником в Каир и по пути принимает к себе на службу пятерых полезных людей: скорохода, острослуха, меткого стрелка, силача и ветрилу.

— Любезные друзья и товарищи! В связи с моими морскими приключениями, о которых я рассказал вам в последний раз, я хотел бы сегодня объяснить вам, как я из Италии попал в Вену и оттуда был командирован с дипломатическими поручениями в Константинополь, к султану. Однако я поведаю вам эту историю в другой раз со всеми подробностями. Слишком много еще живет свидетелей той эпохи, и потому было бы нескромно сейчас вспоминать это дело. На сегодня вы должны удовольствоваться тем, что я был снабжен секретными депешами и уполномочен вступить с султаном в переговоры, поэтому я покинул Вену и с пышностью прибыл в Константинополь. Я был представлен султану римским, императорско-русским и французским послами и передал драгоману (переводчику) мои верительные грамоты для вручения их султану установленным порядком, через великого визиря. Весь дипломатический корпус, все высшие сановники и придворные были в высшей степени удивлены, когда султан, едва успев произнести драгоману для перевода первые слова своей приветственной речи, вдруг остановился и, протягивая руку, двинулся в мою сторону со словами:

— Ах, дуй тебя горой! Мюнхгаузен! Да ведь мы — старые знакомые и добрые друзья, и не надо нам никакого переводчика! Тысячу раз добро пожаловать, старый приятель!

Все послы и даже главный представитель дипломатического корпуса поняли, что такие слова — нечто большее, чем простая шутка, и это создало мне особенно выгодное положение в их глазах. Да и мои отношения с султаном были теперь совсем иные, чем раньше, когда я, как военнопленный, должен был пасти пчел в султанском саду.

В то время испортились отношения между Турцией и Египтом, и султан однажды пожаловался мне на свое тяжелое положение, так как он ломал голову, кому поручить уладить возникшие осложнения.

Должно быть, на моем лице при этих словах появилось несколько странное выражение, потому что султан сказал, лукаво улыбаясь:

— Ну, почему у вас такой хитрый вид, Мюнхгаузен, словно вы хотите спросить: «А к чему же я здесь?..» Эге, вы так думаете?

Я только пожал плечами, а султан продолжал:

— Хорошо, хорошо, мой милый! Я уже понимаю… Только пойдемте в ту беседку. Вы видите, к ней ведут триста шестьдесят пять ступеней, туда не проникнут никакие уши, как бы ни были они длинны… Там, наверху, я доверю вам одну тайну! Ну, вперед!..

Я одним духом взобрался наверх и должен был ждать почти целый час, пока явилась тучная фигура султана.

Ожидание не показалось мне слишком долгим, хотя султан до того запыхался, что понадобилось еще с полчаса, прежде чем он мог произнести лишь одно слово: «Терпение!» Хорошо! Терпения-то у меня — не занимать, а пока я наслаждался восхитительным видом…

Я положительно не знал, на чем лучше остановить свой взгляд, и очень сожалею, что на следующей неделе с неба упал как раз на шпиль этой башни-беседки огненный шар, и все здание сгорело дотла, на что, однако, потребовалось девять дней и девять ночей.

Но теперь вам любопытно узнать, доверил ли мне наконец султан свою тайну.

Да, доверил. Но, к моему величайшему сожалению, я по некоторым причинам не могу сообщить вам, о чем шла тогда речь. Вы сами ведь знаете, что в дипломатических кругах бывают такие тайны, разглашение которых может вызвать всеобщую европейскую войну. Удовлетворитесь же моим уверением, что и в данном случае тайна султана принадлежала к числу самых опасных, и султан даже поклялся Кораном и бородой Пророка не только никогда и никому не обмолвиться ни единым словом, но и не сделать ни малейшего намека о причинах и цели моей поездки в Каир. Я же, в свою очередь, обещал лишь, под честное слово немецкого дворянина, хранить об этом молчание…

Единственное, что могу вам сказать, — я выполнил возложенную на меня задачу к полному удовольствию султана, и он впоследствии отправлял меня с подобными же поручениями к персидскому шаху, о чем я при случае расскажу вам подробнее…

Вечером, накануне моего отъезда в Египет, я сидел с султаном до наступления сумерек в беседке на берегу моря, и мы еще раз переговорили обо всем, что я должен был выполнить при дворе вице-короля в Каире, а затем разговор перешел на мои прежние подвиги в прусской армии, и я рассказал султану одно мое приключение во время осады (я уже не помню теперь, какой именно) маленькой неприятельской крепости. В наши прежние встречи, дорогие друзья и товарищи, я никогда не вспоминал об этой истории, имеющей мало значения, но султан нашел ее столь восхитительной, что я готов и вас позабавить ею.

Итак, мы осаждали какую-то крепость, и командующему крайне важно было получить точные сведения о том, что творилось за ее стенами… При штабе не было ни одного подходящего человека, которого можно было бы послать в крепость на разведку с надеждой на успех. И когда я обдумывал все затруднения, какие пришлось бы преодолеть, чтобы пробраться через форпост, караулы и крепостные стены, у меня вдруг мелькнула мысль, нельзя ли добиться этого иным способом!.. И вот, не сказав никому ни слова о своем плане, я встал возле одного из самых крупных орудий и внимательно ждал того момента, когда раздастся команда: «Пли!» и канонир поднесет к затравке фитиль… Как только ядро вылетело из дула, я вмиг вскочил на него, рассчитывая проникнуть на нем в крепость.

Однако пока я летел по воздуху, в голове у меня теснились всевозможные соображения. «Да уж! — думал я. — Туда-то я, положим, попаду; а как выбраться потом оттуда? И что будет со мной в крепости?.. В пылу рвения я не снял даже мундира, поэтому во мне тотчас же признают шпиона и повесят на ближайшем дереве… Нет! Это был бы первый представитель рода Мюнхгаузенов, которого постиг бы такой конец!..»

Поэтому я быстро решил воспользоваться первым встречным ядром, брошенным из крепости, как обратным экипажем; а так как вскоре мимо меня летело на расстоянии лишь нескольких шагов одно из неприятельских ядер, то я не упустил случая, перепрыгнул со своего ядра на вражеское и таким образом вернулся назад, хотя и ничего не сделав, но зато целым и невредимым.

— Мюнхгаузен! — крикнул султан, надрываясь со смеху. — Мюнхгаузен! Хотел бы я видеть эту картину! Это, должно быть, была забавная прогулка!..

— Конечно, ваше высочество! — ответил я. — И я рад, что дело кончилось благополучно, потому что я чуть было не погиб. Ядра — страшно гладкие, и мне с трудом удавалось сохранять равновесие. Но счастье — удел молодости!..

На другое утро я выехал с подобающей пышностью, как посланник, и с очень многочисленной свитой, какая надлежала мне по тогдашнему моему положению. Султан провожал меня и, подавая мне на прощанье руку, к общему удивлению, шепнул:

— Но, Мюнхгаузен, без этих легкомысленных проделок!.. Вы знаете, что стоит на карте!..

Я скрестил в ответ руки на груди и молча поклонился. Ну, султан знал, что этот жест должен значить, и всемилостивейше смотрел нам вслед, пока мы не пристали к берегу на той стороне, в Азии, и не разместились на верблюдах, чтобы продолжить путешествие в Каир.

По пути мне представился случай увеличить и без того уже чересчур многочисленный штат моих сопровождающих еще несколькими весьма ценными личностями разного сорта. В Европе я объездил не одну сотню миль, но никогда не встречал таких чудесных людей, как тут всего лишь в течение нескольких дней.

Отъехав всего несколько миль от Константинополя, я увидел человека не выше среднего роста и очень худощавого, который приближался к нашему каравану с необыкновенной быстротой, хотя к каждой его ноге была привешена свинцовая гиря приблизительно пуда в полтора весом. Это было уже чересчур!..

— Эй, приятель! — крикнул я ему. — Куда ты так торопишься? И почему ты сковываешь бег этими гирями?

— Я — из семьи скороходов, — отвечал молодой человек. — Говорят, что ни у кого из нас нет селезенки; по крайней мере я никогда еще не слыхал, чтобы у кого-нибудь из нас кололо в селезенке, как у других людей. А гири я привесил для того, чтобы умерить свою скорость, потому что часа два назад я убежал из Алжира, где служил у бея в скороходах… Сегодня утром он приказал мне догнать и привести к нему вчерашний день! Для меня это была вещь невозможная, и когда я, утомленный тщетными усилиями, вернулся к полудню — который уже возвестили ударами в литавры и тимпаны — во дворец, алжирский бей приказал уволить меня со службы и изгнать из его страны… Я взял в руку кусок хлеба, сунул в карман две мерки яблок и, привязав к ногам гири, пустился в путь — я хотел идти медленно, так как сегодня рассчитываю добраться только до Константинополя. Через полчасика я, наверное, буду там и поищу себе новое место…

Я пришел в восторг от его рассказа и спросил его, не хочет ли он поступить на службу ко мне?..

Мне хотелось принять его, а он искал место, поэтому мы быстро сговорились, и я дал ему верблюда; но время от времени он соскакивал на землю, быстро пробегал несколько миль вперед и затем поспешно возвращался к каравану. Он делал это только для того, чтобы не потерять навыка…

Это, господа, был первый. В тот же день, после полудня, я встретил еще двух столь же удивительных субъектов. Один из них лежал неподалеку от дороги, по которой мы ехали, на поросшем травой откосе. Сперва мы подумали, что он от явного удовольствия подмигивает глазами, как человек, имеющий игривый нрав.

— Что ты там слушаешь, дружище? — спросил я его.

— Я? — переспросил он. — Чтобы убить время, я слушаю, как трава растет!

— Неужели? Ты это умеешь?

— Это для меня пустяк! Я могу слышать еще не такие вещи!

— Ну, так поступай ко мне на службу, дружище! Как знать, что еще придется выслушивать!

Острослух быстро вскочил с земли и присоединился к нам. Это был второй!

Час спустя мы встретили охотника, стоявшего с ружьем на плече, который как будто прострелил дырку в облаке и приподнялся на цыпочки, словно желая получше рассмотреть ее.

— Эй, парень! — крикнул я ему. — Во что же ты стреляешь? Я ничего не вижу, кроме пустого воздуха.

— О, я пробую новое кухенрейтеровское ружье. На шпиле Страсбургского собора сидел воробей, и я сейчас застрелил его… Неплохо стреляет ружьецо!..

Всякий, кто знает мою страсть к благородному занятию стрельбой и охотой, найдет совершенно в порядке вещей, что я, не скрывая восхищения, бросился на шею превосходному стрелку, и он тотчас же поступил ко мне на службу… Это был третий! Такой стрелок всюду понадобится!

Вечером мы как можно раньше останавливались в караван-сараях, чтобы дать время моему новому егерю порассказать нам о своих, в самом деле чрезвычайно замечательных, охотничьих приключениях.

Когда мы проезжали спустя некоторое время мимо горы Ливана, на ней стоял дюжий, коренастый мужик и тянул за веревку, которой он опутал целый кедровый лес.

— Что ты тут делаешь, дружище?..

— Мне надо привезти лесу для постройки, а топор я забыл дома. Нужно теперь помочь горю как умею. Отойдите, пожалуйста, от тех деревьев: они сейчас упадут.

И силач в одно мгновение повалил на моих глазах сразу целую рощу, словно это была связка тростника.

Но нечего говорить вам, что произошло дальше; я не выпустил бы из рук этого детины, хотя бы мне это стоило всего моего посольского содержания. Это был четвертый…

Примерно неделю спустя мы перевалили через египетскую границу; тут над нами вдруг разразилась буря, чуть не оторвавшая нас вместе с нашими верблюдами от земли. По одну сторону дороги стояло семь ветряных мельниц, крылья которых вертелись с такой быстротой, как веретено в руках самой проворной пряхи, а справа от дороги стоял толстяк, зажимавший указательным пальцем свою правую ноздрю…

Как только он увидел, что мы едва можем бороться с вихрем, он повернулся к нам лицом и почтительно снял перед нами шляпу. Моментально наступило полнейшее безветрие, и все семь мельниц тут же замерли.

— Что такое? — воскликнул я, вне себя от изумления. — Черт сидит в тебе, или ты сам и есть черт?

— Извините, ваше превосходительство, — ответил толстяк. — Я делаю слабенький ветерок для моего хозяина, мельника, а чтобы не сорвать с места мельницы, мне пришлось зажать одну ноздрю…

— Вот как? А какую плату получаешь ты от своего хозяина?

Он назвал небольшую сумму, и тогда я сказал:

— Ну, я дам тебе ровно в десять раз больше! — И этот пятый также поступил ко мне на службу.

Так мы прибыли в Каир, и в четырехнедельный срок я благополучно уладил свои дела, добившись даже больше того, чего желал и на что надеялся турецкий султан. Это произвело чрезвычайно сильное впечатление на западноевропейские державы, и мне очень жаль, что я не смею сообщить вам более подробные сведения.

Счастливо доведя до конца переговоры, я отпустил всю свою свиту и послал ее в Константинополь с депешами к султану, оставив при себе только пятерых новых слуг, а сам решил предпринять для собственного удовольствия поездку по Нилу в качестве частной персоны.