Путь Никколо

Глава 10

Смелая женщина, эта Марианна де Шаретти, говорили друг другу бюргеры в Брюгге. Посылает своего капитана с отрядом наемников через Альпы еще до Рождества, а с ними и стряпчего, который, вероятно, лучше разбирается в делах, чем она сама. К тому же сумела убедить и Медичи, и Дориа, и даже Строцци доверить свои товары и письма тому же самому Асторре, который готов взять под свое покровительство любого, кто пожелает отправиться на юг в безопасности. Покойный супруг ее никогда не пошел бы на такой риск, утверждали друзья вдовы, пряча бритые подбородки в меховые воротники. Однако этот риск может принести ей целое состояние, если они вернутся невредимыми.

Что же до пресловутого стряпчего, то Юлиус испытывал куда меньше страхов, чем все остальные. Конечно, идти через горы зимой довольно неприятно, но в этом нет ничего выдающегося, и к тому же, в лице кривоногого взрывного коротышки Асторре, они имели самого опытного проводника караванов, какого только можно себе представить. И хотя сейчас во дворе столпотворение телег, мулов, лошадей-тяжеловозов, ящиков, бочонков и тюков представляло собой подлинный хаос, но кавалькада обретет форму очень быстро, задолго до того, как завершит трехнедельное путешествие на юг, через земли Бургундии, в мерзлую, ветреную и алчную Женеву, куда, собственно, и направлялись все торговцы и добрая половина товаров в повозках.

После этого им придется идти в обход большого озера, а потом, через снега — на перевал, который приведет их в Италию. Но к тому времени в караване останутся только люди Шаретти; Асторре, его двенадцать конных бойцов, шестеро лучников и восемнадцать человек прислуги вместе с лошадьми и мулами. А вместе с ними (поскольку Асторре питал подлинную страсть к хорошей кухне) деловитый повар-швейцарец по имени Люкен, и кузнец Асторре, немец Манфред, а также помощник Асторре, мрачный англичанин-наемник, откликавшийся на имя Томас, — именно к нему в ученики отдали беднягу Клааса.

Феликс дулся. На лице Феликса, когда он провожал взглядом отъезжающих со двора Юлиуса и Клааса, ясно была написана злость и зависть.

Юлиус был знаком со всеми наемниками. Все они рано или поздно объявлялись в Брюгге или в Лувене, и он беседовал с ними и выплачивал жалованье. Он полагал, что состав каравана ему полностью известен, пока не узнал о новых планах вдовы, и был потрясен. Теперь у них появился чернокожий слуга. Тот самый, что нырнул достать кубок. Тот самый, которого подарил вдове ростовщик Удэнен, а теперь вдова, которая не желала ни оскорбить minen heere Удэнена, ни оказаться ему слишком сильно обязанной, посылала раба вместе с караваном. Небольшая роскошь.

Но и это еще не все. К их услугам имелся также монах. Поющий монах по имени брат Жиль, который прискорбным образом составлял часть того груза, что Медичи отправляли во Флоренцию, вдобавок к трем полным наборам гобеленов; творениям парижских ювелиров, тщательно упакованным в мягкую ткань; пакетам с депешами и четырем дорогостоящим тонконогим лошадкам, — особый дар для племянника Козимо, Пьерфранческо.

И наконец, самое поразительное, лысый лекарь Тобиас, который, судя по всему, рассорился с капитаном Лионетто и предложил свои услуги его сопернику Асторре. Как оказалось, именно у мастера Тоби было больше всего забот по пути в Женеву: он срезал мозоли и прописывал слабительное, либо порошки, которые должны были оказать обратное действие. Юлиус, наблюдая за ежедневными мучениями Клааса, успокаивал себя той мыслью, что лекарь не выказывает особой тревоги на его счет, несмотря даже на то, что в первые дни беспощадный Томас обходился с ним довольно жестоко.

Судя по всему, его девизом и впрямь было: «Убить или излечить», что особенно опасным казалось для Клааса, не столь давно оправившегося от ран; но просто поразительно, как быстро уроки фехтования закалили его. Чем сильнее его наказывали, тем быстрее он ускользал от ударов, а вскоре он уже мог держаться на лошади в галопе, даже когда ему нарочно ослабили подпругу, чтобы свалилось седло. Потрясающее было зрелище, когда он трясся вот так верхом, и стальной обод круглого шлема бил его по переносице, словно крышка на кипящем горшке. Они немало повеселились в дороге.

Потом Томас подобрал парню старый двуручный меч и показал пару приемов с собственным клинком, прежде чем резким ударом плашмя сбил того с ног. Что касается наемников, то те, обнаружив, что Клаас и не думает обижаться за все их шуточки, и сам готов рассказать пару славных историй, приняли его к своему огню, когда останавливались на ночь в каком-нибудь сарае (в то время как Асторре, Томас и все прочие, разумеется, спали в постелях на постоялом дворе), и уже через пару дней стали обходиться с ним помягче. Даже африканец привязался к бывшему подмастерью, и пару раз Юлиусу даже пришлось задать ему трепку за то, что он ночью сбежал в сарай, вместо того чтобы спать на полу у кровати стряпчего.

Они с Клаасом общались большей частью на языке знаков и немножко по-каталонски, которого все понахватались от Лоренцо. Негр был настоящим гигантом, с плечами, как подушки, и брат Жиль до ужаса боялся его и начинал молиться всякий раз, когда тот подходил слишком близко, — что явно забавляло чернокожего. Так они спокойно двигались к югу, в блестящих шлемах, кирасах и наголенниках, под флагом Асторре, который в седле являл собой фигуру, исполненную поразительного достоинства, — если только не обращать внимания на разъяренную физиономию, скрывавшуюся под начищенным шлемом.

По пути в Женеву Клаас также попал в ученики к стрелкам из лука, которые вскоре обнаружили, что у него верный глаз, и это ненадолго избавило его от новых синяков. Так продолжалось всего один день, в конце которого новая вспышка неуемной изобретательности заслужила ему взбучку от рук самого Асторре. Впрочем, это мало на чем сказалось. Клаас, похоже, вновь пришел в себя. Он исцелился. Это была последняя ночь перед въездом в Женеву. Едва устроившись на постоялом дворе, лекарь вручил чернокожему склянку с мазью и велел заняться ссадинами Клааса. Африканец, который предпочитал откликаться на имя Лоппе, вместо Лопез, кажется, все понял правильно и вышел прочь.

— Мы с тобой неплохо знаем Женеву, — заметил лекарь. — Но как там себя поведут эти двое, Лоппе и Клаас? Или мы загрузим их работой так, чтобы у них не было времени об этом думать?

Юлиус поначалу относился к Тоби с недоверием. Асторре по-прежнему считал его шпионом и принимался тереть пальцами обрубок уха всякий раз, когда Тоби противоречил ему. Язык у Тоби был как хлыст, но до сих пор он не выказывал ни малейшего интереса к семейству Шаретти, и даже сейчас, водрузив свой сундучок на скамью, лекарь просто болтал за работой.

Юлиус тоже был занят делом, уложив расходную книгу на коленях и пристроив ноющий зад на мягкие подушки.

— О, Клаас неплохо знает Женеву! — отозвался он. — Бедняга! Он толкался на кухне у семейки Флёри, пока его не вытолкали взашей, и Корнелис де Шаретти взял его в ученики. Сестра вдовы была замужем за одним из Флёри.

— А почему они его вытолкали? — рассеянно полюбопытствовал лекарь. Примостив на углу стола свою чашку и пестик, он круговыми движениями толок какие-то порошки при свете свечи, бросавшей отблески на его лысину.

— А почему сегодня он заработал трепку? Слишком много сил и никакого понятия, к чему их приложить, — пояснил Юлиус. — Впрочем, это странное семейство. Погоди, пока увидишь Эзоту.

— Эзоту? — не отрываясь от работы, переспросил лекарь.

— Это жена Жаака де Флёри. Жаак возглавляет компанию. Старый Тибо болен. Живет рядом с Дижоном и больше не занимается делами. Жаак ведет все в одиночку. По крайней мере, вел, пока я служил у него поверенным. Клааса к тому времени уже не было. Я продержался год, пока не узнал, что есть место у Шаретти.

Тоби закончил перемалывать порошок, отложил пестик и, размяв пальцы, поднял голову. У него было самое непримечательное лицо, какое только видел Юлиус. Лысина с легким пушком волос переходила в плоский морщинистый лоб, к бесцветным бровям, нависавшим над круглыми бледными глазками. Единственной приметной чертой были ноздри, круглые, мясистые и изогнутые, точно две музыкальные ноты.

— А ведь нам придется заезжать туда? — поинтересовался Тоби. — Тебе приятно будет увидеть их вновь?

— О, мы и не ссорились, — ответил Юлиус. — Я уехал, чтобы стать наставником Феликса. Жаак злился, потому что не хотел меня отпускать, и к тому же он не любит семейство Шаретти… Сестра демуазель была второй женой, и Флёри не слишком признают это родство. Но Корнелис де Шаретти был им полезен в качестве посредника в Брюгге: закупал олово из Англии для клиентов де Флёри, а еще сельдь, и гобелены, и ткань. Взамен Жаак продает ткани Шаретти на Женевской ярмарке за комиссию. Так что, хотя он и был недоволен моим отъездом, но не стал ссориться с Корнелисом.

— Тогда, конечно, тебе должно быть приятно вернуться, — подметил лекарь. — Разбогател, приобрел авторитет, стал поверенным при отряде наемников с отличными видами на будущее. Он еще больше пожалеет, что лишился твоих услуг. — Потянувшись вперед, он поднял чашку и принялся осторожно пересыпать содержимое в глиняный горшок.

Юлиус сухо усмехнулся.

— Будет забавно. Полагаю, что больше всех стоит посочувствовать Клаасу. Бедняга! Восемь лет прошло, и взгляни на него. Они будут рады, что вовремя отделались.

Тобиас покосился на него.

— Но ведь ты спас парню жизнь, там, в Слёйсе. И он, похоже, привязан к тебе. Должно быть, теперь он напуган? Что он сделает, когда окажется лицом к лицу с этим семейством?

— Улыбнется, — ответствовал стряпчий. Лекарь поднял брови.

— Тебя послушать, так он просто какой-то недоумок. Но, судя по слухам, когда захочет, он может быть весьма изобретательным.

— Разумеется, может, — раздраженно отозвался Юлиус. — Он умеет читать и писать, и кое-чему научился, посещая занятия в Лувене как слуга Феликса. У вдовы нрав суровый, но она никогда не мешала его образованию. Я и сам занимался с ним. Он силен в цифрах, и я бы даже сказал, что это дается ему лучше всего.

— И по-прежнему подмастерье в красильне? — удивился лекарь.

Досада Юлиуса сменилась весельем.

— А ты можешь вообразить себе Клааса в какой-нибудь конторе? Да он же вмиг обчистит все сундуки. Он любит жизнь, он счастлив, и я думаю, совершенно напрасно. Он позволяет другим людям делать с собой все, что им заблагорассудится. Если бы он наконец повзрослел и хоть к чему-то приложил свои силы, он мог бы многого добиться в жизни. Похоже, лекарю это показалось любопытным.

— Так что же, интерес к военному делу — это его идея? Или единственный способ для демуазель избавиться от него?

— О, демуазель… — Юлиус вздохнул. — Весь Брюгге стал жаловаться. Кто-то же должен был вколотить ему в голову немного здравого смысла. По крайней мере, теперь он хоть научится защищаться.

— Это я вижу. Надеюсь только, что моих снадобий хватит на это время, — отозвался лекарь. — Но что, если в один прекрасный день от защиты он перейдет к нападению?

— Это было бы прекрасно, — промолвил стряпчий. — Нам всем бы этого хотелось. Я бы поддержал его. Скажу больше, если бы он всерьез нацелился на это, то я не хотел бы оказаться одной из жертв.

— Да, — задумчиво промолвил Тоби. — Согласен. Он парень крупный, этот Клаас Не знаю, права ли была демуазель, что вложила ему в руки меч вместо жерди красильщика?

Юлиус не стал затруднять себя ответом. Клаас — это Клаас. Юлиус знал его, а Тоби — нет. Его необходимо было постоянно подталкивать, в надежде, что рано или поздно он возьмет инициативу на себя.

На следующий день они въехали в ворота Женевы, ежась под порывами ледяного ветра, что дул с заснеженных гор, видневшихся на горизонте. Не очень крупный город, цеплявшийся за склоны холма у оконечности озера, но построенный именно там, где нужно: здесь сходились дороги и реки, ведущие на север во Францию, и на юго-восток в Италию, и на юг — в Марсель и к Средиземному морю; здесь могли встречаться торговцы из всех этих мест, обмениваться товарами и новостями, и тратить деньги. Огромные укрепленные каменные дома с винтовыми лестницами в башнях и просторными подвалами принадлежали купцам; также были здесь ухоженные пристани на озере, и постоялые дворы, и склады, и надежно отстроенный крытый рынок на Моларе, и ряды нотариальных лавок у площади собора святого Петра. Но дома обычных горожан были маленькими и строились только из дерева. Не весь город мог наслаждаться богатством торговцев.

Окруженная негоциантами, Женева также была окружена хищниками. Герцоги Савойские правили городом, назначали женевских епископов, делали своих сыновей местными графами, но французский монарх также жадно косился на их ярмарки, которые выдаивали всю торговлю из Лиона, а герцог Савойский не всегда поступал мудро. Он оказал помощь дофину, сыну французского короля, который сейчас укрывался в Бургундии. Он позволил дофину взять в жены Шарлотту, свою некрасивую младшую дочь. Время от времени король Франции начинал давить на герцога Савойского, и тогда Савойя и Женева переставали плести интриги и испуганно затихали. Они были слишком уязвимы, чтобы проявлять излишнюю отвагу.

Вот почему торговцы, занимавшиеся также банковским делом, и банкиры, не чуравшиеся торговли, старались открывать надежные отделения своих компаний в других краях. При малейшей угрозе, все капиталы Медичи таинственным образом перемещались в виде приходных книг и неприметных бумаг через Альпы в безопасную Флоренцию, Венецию и Рим. Дом Тибо и Жаака де Флёри держался на плаву, благодаря своим связям с Брюгге и Бургундией через посредство Шаретти. Но они также очень старались сохранить добрые отношения с Карлом Французским.

Обо всем этом размышлял Юлиус, пока их кавалькада вместе с лошадьми, мулами, повозками, солдатами и всем прочим взбиралась по крутым узким улочкам к особняку де Флёри, где надлежало разгрузить товар. Клаас ехал рядом с серьезным и невозмутимым видом, не снимая с головы свой круглый шлем.

Повинуясь неожиданному порыву, Юлиус заметил:

— Должно быть, тебе не слишком приятно вновь будет свидеться с месье и мадам де Флёри. Я тоже не слишком жажду этой встречи. Они были слишком строги с тобой.

Губы Клааса раздвинулись параллельно ободку шлема.

— О, я и забыл. Я привык ковылять, и они всегда приносили мою голову назад поутру, пока струна не порвалась.

— Они обращались с тобой как с рабом, — заметил Юлиус. — Даже после твоего отъезда люди продолжали говорить об этом. Неужто ты не таишь обиду?

— Я попытаюсь, — отозвался Клаас. — Если очень нужно.

— Не говори глупостей, — отрезал Юлиус.

Он дал шпоры коню и напомнил себе, чтобы больше не забывать: говорить о чем-то с Клаасом — это ошибка.

Поскольку поверенный Шаретти, словно желая поддразнить его, не стал описывать в подробностях семейство Флёри, лекарю Тоби было любопытно. Наибольшее любопытство, впрочем, вызывал у него сам Юлиус, в котором странным образом сочетались невинность и честолюбие. Вдова де Шаретти, догадывалась Тоби, отчасти разочаровалась в Юлиусе, а теперь, похоже, он надеялся разбогатеть с отрядом наемников. Он был отличным счетоводом, так что надежды его казались вполне обоснованы. Тоби, за последний год, неплохо изучивший Лионетто, видел в капитане Асторре человека не меньших амбиций, возможно, столь же беспринципного, но зато относившегося к людям с грубоватым уважением, чего никогда нельзя было дождаться от Лионетто. Насколько мог судить Тоби, до старости Асторре желал заполучить все те награды, которые до сих пор от него ускользали: славу, свою статую на рыночной площади с лавровым венком на голове. Ему достаточно было провести с Асторре всего полдня, чтобы это понять.

Тоби знал, что Асторре наблюдает за ним, однако отнюдь не собирался держаться скромнее. Если Асторре не захочет, чтобы лекарь остался, пусть скажет напрямик. Но Асторре захочет. Тоби многое знал о Лионетто, который охотился за теми же великими наградами, и поклялся помешать Асторре, если тот перейдет ему дорогу. Рано или поздно, когда он привыкнет ему доверять, Асторре спросит у Тоби насчет Лионетто. А пока стоило ему лишь вспомнить о Лионетто, как у Тоби начинала дергаться спина.

Но, конечно, Асторре оставит его по куда более весомым причинам. Тоби был лучшим хирургом по эту сторону Альп, а, возможно, и за их пределами. Возможно. В какой-то мере именно это он и пытался доказать. В армии лекарю приходится делать все, что угодно, разве что не принимать роды. Весь прошлый год он трудился в каком-то яростном возбуждении, и открывал для себя многое, и делал многое, что прежде считал невозможными. В том числе и вылечил этого мальчишку, благодаря которому оказался здесь. Этого Клааса, с которым ничего плохого не должно было случиться в доме Флёри. По крайней мере, до тех пор, пока они с Тоби не закончат разговор о краске для волос, любовном эликсире и остролисте.

Особняк де Флёри был огромен. Двор поглотил их кавалькаду: подвалы без труда вместили меха от Дориа и бочонки с лососиной от Строцци; товары Шаретти, которые Жаак должен был выставить на рынке; груз пятерых торговцев, путешествовавших вместе с ними, и которые дорого заплатят за пользование складом до будущей ярмарки.

Товары для Италии располагались в другом месте, откуда должны были перекочевать на спины мулов для перехода через Альпы. С лотарингскими возчиками расплатились, и они отправились в обратный путь с пустыми повозками. Лошадей, предназначенных для Пьерфранческо, отвели в стойла, где они заняли место рядом с собственными лошадьми Жаака де Флёри.

Куда менее бережно отнеслись к грузу по имени брат Жиль, коего оставили посреди пустого двора терпеть укусы ледяного ветра и прислушиваться к раскатам голосов управляющего де Флёри и его подручных, которые занимались размещением наемников. В конце концов, во дворе не осталось никого, кроме капитана Асторре, его помощника Томаса и Клааса, Юлиуса и его африканского раба, несчастного певчего, который молча дрожал от холода, и Тоби. Тогда, и лишь тогда массивные двойные двери особняка де Флёри со скрипом распахнулись, лакей отступил с поклоном, и на пороге возник Жаак де Флёри во всем своем великолепии.

Великолепие, по мнению Тоби Бевентини, было подходящим словом. Не в том смысле, как его относили к папам или дожам, воздавая должное их статусу и окружающей пышности, хотя этот человек был наделен и тем, и другим. Он был словно создан для того, чтобы повелевать. Жаак де Флёри был очень высок ростом, сложен как атлет и находился в самом расцвете сил. На его широких плечах легко, как перышко, лежал бархатный плащ, подбитый лучшим соболиным мехом. Лицо под широкими нолями украшенной самоцветами шляпы было гладким, загорелым и мужественно-красивым: с крепким прямым носом, умными темными глазами, четко очерченными улыбающимися губами.

— Асторре, бедолага, как же ты поздно! — вместо приветствия воскликнул Жаак де Флёри. — Разумеется, этого стоило ожидать. Должно быть, ты изо всех сил старался побыстрее отделаться от своей хозяйки. Как же глупы эти женщины, да благословит их Господь! Пройдем скорее ко мне, и… а, я вижу с тобой и мой малыш-стряпчий. Проходите оба. Моя жена где-то в доме, она присмотрит за вами. Что я вижу? Язычник? Разумеется, ему здесь нечего делать, равно как и этому простолюдину.

— Они оба пойдут с нами, — возразил Юлиус. Жесткие нотки в его голосе удивили Тоби. — Этот слуга принадлежит мне, и он христианин. А этот молодой человек — Клаас.

— Клаас? — переспросил Жаак де Флёри без всякого интереса. Его дворецкий ожидал дальнейших приказаний, одной рукой удерживая Лопие за локоть, а другую положив Клаасу на плечо.

— Он жил здесь с вами, — пояснил Юлиус.

Взгляд темных глаз смерил Клааса с ног до головы, от помятого шлема до грязной потрепанной кольчуги, от заляпанного подола дублета, штопанных шоссов и до поношенных сапог.

— Здесь жили многие, — проронил Жаак де Флёри. — Это который? Тот, что воровал? Они все воровали. Тот, что утверждал, будто моя жена изнасиловала его? Нет, это ведь были вы, мастер Юлиус, не так ли? Или тот, кому самое место на скотном дворе? Да, точно, это был Клаас. Насколько я помню, я отослал его туда, где моча нужнее всего. В красильню Шаретти. Я вижу, он там преуспел.

Стряпчий обещал, что Клаас будет улыбаться, и теперь Тобиас убедился, что он прав. Улыбка была открытой, без тени вины или смущения.

— Все это ваше воспитание, дедушка, я им так и говорил.

— Дедушка? — переспросил торговец. Запрокинув голову, он зычно расхохотался. — Преднамеренное оскорбление, полагаю. По велению вдовы, чтобы смутить меня. Возможно, это бы удалось, будь ты моим бастардом, а не моей покойной племянницы. Ну да ладно, я тебя прощаю. Всыпь ему, Агостино, и запри в сарае. Пойдемте. Мне холодно.

— Нам тоже, монсеньер, — раздался резкий голос Асторре. Он поднял руку. Без видимого усилия Лоппе стряхнул с себя хватку дворецкого, а другой рукой освободил Клааса. — Не тревожьтесь об этих двоих. Мы сами позаботимся о них в доме. Но певчий Козимо де Медичи умирает от холода. Нам что, так и стоять здесь весь день?

Жаак де Флёри уставился на капитана своими красивыми темными глазами.

— Ты намерен впустить этих дикарей в мой дом? За любой причиненный ими ущерб я потребую компенсации.

— И вы ее получите, — ответил Асторре. — Теперь мы можем войти? Нас ждут дела.

— Да, конечно, дела, — подтвердил Жаак де Флёри. — Женские дела, к тому же. Как очаровательны они в своей наивности. Господь велел нам защищать их, и мы повинуемся. Но кто возместит нам убытки? Конечно же, не наследник. Не этот очаровательный юный бездельник Феликс, способный только на глупые выходки. Стало быть, мой дорогой Юлиус, они больше не могут платить тебе жалованье? Теперь тебе придется сражаться, чтобы заработать себе на пропитание, подобно всем этим тупым плебеям, которых ты всегда так презирал. Как огорчительно. А кто этот человек?

Тоби представился:

— Лекарь. Тобиас Бевентини, месье де Флёри. Взгляд темных глаз уперся прямо в него.

— Родственник? — переспросил Жаак де Флёри. — Родственник Жана-Матье Феррари?

Никто больше не спрашивал его об этом.

— Племянник, — ответил Тоби.

Он чувствовал, что Юлиус удивленно косится на него.

— Обучался в Павии?

— Да, месье, — отозвался лекарь. — Я служу по контракту у капитана Асторре. Мне нужен боевой опыт.

— Твоему дяде это бы не понравилось, — заметил торговец.

— По счастью, — возразил Тоби, — это мое дело, а не его. Но сейчас меня больше всего заботит наш монах. Холодный воздух может повредить его горлу. Мессер Козимо будет разочарован.

— Меня это не касается, — заявил Жаак де Флёри. — Медичи мои должники. Синьор Нори отвечает за женевское отделение Медичи. Синьор Сасетти, бывший управляющий, время от времени навещает его. Кто-то из них скоро явится за своими бумагами. У Нори полно денег, и он вечно болеет. Вот для тебя настоящие золотые прииски. Продай ему лекарство.

Он заплатит. Любое снадобье подойдет: он убежден, что страдает от всех известных болезней. Ступайте туда Моя жена позаботится о вас.

И он двинулся прочь в сопровождении Асторре и стряпчего, однако мадам де Флёри так и не появилась. Переглянувшись с англичанином Томасом, Тоби вошел в дом, придерживая под локоть брата Жиля. Томас последовал за ними вместе с африканцем и Клаасом, которые шли медленно и оглядывались по сторонам. Впереди показалась лестница, и Тоби двинулся в ту сторону, как вдруг какое-то движение заставило его застыть на полушаге. Из-за двери, завидев Клааса, показалась перепуганная женщина преклонных лет, покрасневшей рукой придерживавшая передник.

— Она меня не узнала, — с широкой улыбкой объявил Клаас. — Клайкине, Тассе. Помнишь Клайкине? Мне было десять лет. Вареные яйца под курицей-несушкой?

— Клайкине! — бесформенное лицо, грубое, как комок непропеченного теста, по очереди отразило разные степени изумления, узнавания, а затем радости. — Клайкине, как ты вырос!

— Да, и это все, чего я достиг. А как ты, Тассе?

Она уронила передник, и Клаас, подхватив ее подмышки, вскинул в воздух. Она вскрикнула, заулыбалась, вскрикнула вновь, и волосы рассыпались из-под чепца седыми прядями.

Чей-то другой возглас послышался в дверях, и сразу за возгласом истошный вопль:

— Убивают! Насилуют! Грабят! — вопила мадам де Флёри.