Путь Никколо

Глава 17

В этот вечер самым большим развлечением в Брюгге была располосованная физиономия подмастерья Шаретти, который уезжал, чтобы стать солдатом. Первыми это обнаружили домашние, наблюдая, как парень носится взад и вперед по лестницам, собирая бумаги и все прочее, что ему нужно для поручений, завершить которые требовалось до праздника. Те, кто видели, как он приехал накануне, или болтали с ним во дворе, готовы были поклясться, что тогда у него с лицом все было в порядке. Это явно постарался не какой-нибудь ревнивый муж, потому что ночь он провел дома. Пара торговцев приходили за своими письмами, и еще был этот толстый французский вельможа, но вдова позвала бы на помощь магистратов, если бы это сотворил толстый вельможа, или кричала бы на Клааса, если бы тот чем-то огорчил ее.

Когда у Клааса спрашивали, что случилось, каждый раз он рассказывал новую историю. Некоторые из них были просто великолепны. И ни в одну нельзя было поверить ни на мгновение. Настоящий шутник, этот Клаас.

Сам он предпочел бы остаться дома, но было слишком много дел, а Феликс до сих пор не вернулся и, стало быть, до сих пор оставался в таверне. К тому времени прошел еще час, лицо распухло, и глаз наполовину закрылся. Он застегнул сумку, накинул плащ и вышел на улицу. Каждый встречный изощрялся в остроумии, чтобы объяснить происхождение этого поразительного украшения. И, разумеется, на первом месте стояла версия, что это сама вдова избила его хлыстом.

Кажется, за тот день в Брюгге он встретил всех своих знакомых, но это лишь потому, что у него не было привычного рабочего распорядка. Так странно было в родном городе слышать команды колоколов и не подчиняться им. Не вытаскивать ткань из чана, не растягивать ее на кольях, прежде чем полуденный перезвон позовет их на обед. Не устремляться со всеми остальными к трапезе или молитве. Не отчитываться о каждом шаге смотрителю в красильне. Не наслаждаться безопасностью, будучи одним из группы. Та группа, в которой он оказался сейчас, безопасностью отнюдь не отличалась.

Как он и ожидал, Феликс по-прежнему был там, где он его оставил. Он вернулся, потому что так было нужно. Место ему не слишком понравилось: таверна, где подавали не вино, а только пиво для ремесленников, а ремесленники недолюбливали богатых молодых повес вроде Феликса, которые целыми днями занимают лавки и отвлекают внимание хозяина К тому времени, как Клаас добрался туда, Феликс с приятелями уже поели, а теперь вовсю напивались.

При виде Клааса, те из друзей, кто еще сохранял хоть относительную трезвость, разразились хохотом, заметив его изуродованное лицо, и, разумеется, потребовали полного отчета. Феликс, заслышав, что имя его матери упоминается в связи с какой-то особо непристойной выдумкой, вскочил, ударив говорившего головой об стол.

Понадобилось три человека, чтобы унять его. И наконец они все высыпали из таверны наружу. Но Феликс уже передумал возвращаться домой и, поскальзываясь на обледеневшей мостовой, неумолимо тащил их за собой сквозь начинающуюся метель к центральной площади, где, замерзшая и ворчащая, выстроилась очередь лотереи вдоль стены казначейства и вокруг церкви святого Донатьена, Крепкие широкоплечие стражники, патрулируя во дворе, силились удержать нетерпеливую толпу хотя бы в видимости порядка.

Застыв на месте, наследник компании Шаретти, пристально разглядывал очередь, и вдруг широко ухмыльнулся. Как оказалось, во время последнего снегопада Феликса подстерегли у входа в таверну и окунули в снег подвыпившие поденные рабочие. Сейчас они были здесь. Стояли за лотерейными билетами, тратя время своих нанимателей. Теперь они оказались совершенно беззащитны, если только не захотят потерять свое место в очереди.

— Феликс, — начал Ансельм Сенсадерс.

— Феликс! — сказал Бонкль.

Но Феликс, нагнувшись, не обратил на них никакого внимания, хотя все же сообразил подождать, пока ближайшие патрули не завернут за угол, прежде чем начать швыряться снежками. Целился он не слишком точно, и наконец Клаас вздохнул с облегчением, заметив возможность отвлечь его.

— Снега пока недостаточно. Пойдем. Вон, нам машет Колард.

Переписчики и торговцы книгами обычно располагались во дворе церкви святого Донатьена, но в плохую погоду закрывали свои лотки и уходили внутрь. Комнатенка Коларда располагалась над крытой галереей и взимала собственную дань с желудков гостей, — до тошноты разогретая дымом свечей и жаровней, не говоря уж о резком запахе чернил.

Сегодня день был рабочий, дым и огонь заносило обратно внутрь помещения ветром, что хлестал в незакрытое ставнями окно, откуда Колард и помахал приятелям. За те пару минут, что они карабкались по лестницам, он вновь уселся за письменный стол и вернулся к работе. Чулки на костлявых ногах перекручивались и были приспущены, точно старые знамена. Рукава он закатал до локтей, а взъерошенные волосы оказались опалены с одного бока, там, где он писал слишком близко от свечки.

Высунув кончик языка, весь раскрасневшись, он аккуратно дописывал строчку по-французски на тонком пергаменте, то и дело переводя глаза на латинский труд, установленный на подставке.

— «Покаяние Адама», — прочел Феликс. — Ого! Есть картинки?

Переводчик приоткрыл рот, хотя и не спешил убрать язык, и наконец отозвался:

— Два слова закончить. Подожди. Нет. Картинок нет.

— А! Лжец! Я одну нашел!

— А ну, положи!

Но Феликс продолжал внимательно рассматривать схваченную миниатюру. Он поворачивал ее то одной стороной, то другой.

— Ну, Адама ты нарисовал как следует, — заявил он. — Но Ева! Тебе надо было эту руку поместить в другое место, а так, может, это и не Ева вовсе. Может, это другой Адам.

— Ему нужна модель, — заметил Клаас. — Помнишь? У него короткая память, Колард.

Колард обернулся, прижав перо к переносице, и в глазах зажглась ярость.

— А ну, положи! Это не мой рисунок.

— Я могу найти ему модель, — предложил Джон Бонкль.

— Но это не его рисунок, — указал Клаас.

— Тогда чей же? — полюбопытствовал Ансельм Серсандерс.

— Вы его не знаете, и к тому же, у него уже есть модель. — Колард наконец сдался. — И она все время держит свою руку именно там. А если ему когда-нибудь понадобится Адам ей в пару, я ему посоветую взять одного из вас, здоровые недоумки. У меня есть пиво. Но если оно вам ни к чему, то продолжайте не слушать, что я вам говорю.

Это была привычная рутина. Они помогли отыскать ему пиво и кружки, карабкаясь на ящики, стопки бумаг, роясь между корзинами и манускриптами на полках. Ансельм, у которого недавно был день рождения, послал в лавку за двумя связками голубей с горчицей, и это также было привычно; после чего они уселись, поддразнивая Коларда, который с жадностью поедал свою порцию, не забывая то и дело требовать добавки.

— Да, наслаждайся, пока есть время! — угрюмо заметил Феликс. — Со среды будут только угри.

— Но сперва Карнавал! — бодро отозвался Джон Бонкль. Он, вообще, был жизнерадостным пареньком. — Ну, расскажи, Колинет, кого ты пригласил? — После чего чуть запоздало залился краской.

— Э, нет, Янникен, — лукаво заявил Феликс. — Куда интереснее, кто пойдет с тобой. Если это Мабели, то будь осторожней. Ей было так весело с Клаасом. Высшая оценка! Ты можешь вновь ее потерять.

— Замолчи! — с жаром перебил Джон. Он торопливо покосился на Клааса, но тот вроде бы продолжал беззлобно улыбаться, несмотря даже на то, что от улыбки у него по всей щеке выступили бусинки крови, и ему, ругаясь, пришлось лезть за платком.

— Пусть Мабели сама решает, как поступить. И она все равно не будет со мной. Ты же знаешь, что Карнавал придуман не для этого.

— Отец выставляет тебя на рынок женихов, да? — засмеялся Феликс Именно для этого, как всем известно, и был на самом деле придуман Карнавал. Одно из немногих празднеств, когда богачи и бедняки смешивались на улицах Брюгге, и можно было танцевать и встречаться без особых церемоний и обязательств с обеих сторон с молодыми женщинами, не будучи им официально представленным.

О, разумеется, сословия не смешивались между собой, как бы хорошо маски ни скрывали лица. Знать все равно выделялась, — одеждой, слугами в ливреях. Молодые люди благородного происхождения могли воспользоваться гостеприимством особняков, где звучала музыка, предлагались напитки и танцы. А любой вельможа, гуляя по улицам и встретив высокородную даму, мог, по обычаю, написать ей свое имя на свитке, и если она даст согласие, то стать ее партнером на весь вечер, в любых избранных ею увеселениях, но при этом не должен был произносить ни единого слова.

Таковы были правила, и они отлично срабатывали. Пары встречались в относительной свободе и относительной благопристойности, и за этим нередко следовали удачные контракты. Самых юных, однако, тщательно охраняли. В тринадцать или четырнадцать лет юнцы вполне могли поддаться случайным порывам, и именно так заключались самые несчастные браки.

— А что, Джон уже вполне взрослый, — заметил Колард Мансион. — Ему давно пора жениться, да и тебе тоже. Что по этому поводу думает твоя матушка?

Феликс уставился на него.

— А ты сам всегда делаешь то, что матушка велит? Вырваться от одной женщины, чтобы попасть к другой? Ну уж, нет. Сперва я хочу насладиться свободой. Я приглашу Грилкине, а ты как думал?

Клаас открыл рот.

— А ты возьмешь с собой Тильду и Катерину, — сердито заявил ему Феликс.

— Правда? — переспросил Клаас. — Кто так говорит?

— Я так говорю. Я не собираюсь во всем слушать мать. Лучше бы она сама вышла замуж.

— Ты этого хочешь? — изумился Джон. — А с кем она идет на Карнавал?

— С Удэненом, если он сможет ее убедить. Но, конечно, все это без толку. Нет, она хочет выйти за богача За человека состоятельного, с землей и титулом.

— Вроде Джордана де Рибейрака? — поинтересовался Клаас.

— Ну да, ведь он богат, разве не так? И он смог бы держать своего паршивца Саймона от нас подальше.

— Глупости, Феликс, — возразил Ансельм Серсандерс. — Уж если тебе не по душе, что мать управляет твоей жизнью, то еще больше тебе не понравится всю власть передать в руки отчима. Ведь в конце концов, это ты наследник компании.

Завитые локоны хлестнули по высоким скулам. Взгляд Феликса был мрачным от выпитого пива.

— Дайте мне гончих, дайте мне выпивку, дайте мне оружие и доспехи, и пусть кто угодно забирает себе эту чертову компанию!

— Доспехи? — переспросил Клаас.

Феликс пьяно захохотал:

— А я думал, ты научился быть солдатом при Асторре! Асторре, помнишь?

Джон Бонкль переводил взгляд с одного на другого.

Серсандерс, уловив недоуменный взгляд Клааса, взялся пояснить:

— Со времени твоего отъезда Феликс стал большим любителем турниров. Верно, Феликс? Вот только демуазель не желает платить за снаряжение.

— Это все детали, — возразил Феликс. — Мужчине ни к чему никакое снаряжение, чтобы показать, на что он способен. Никаких дубинок, да, Клаас? Может, на мечах? Или с тупыми копьями, если ты способен удержаться в седле? Способен?

— Спроси об этом Томаса — обычно он тащит меня волоком полпути, а затем перекидывает через седло, как только лошадь перестает хромать. А кто тебя учит турнирному делу?

Серсандерс улыбнулся.

— Если сумеешь заставить Феликса сказать тебе это, то узнаешь куда больше, чем известно нам. Он нашел какого-то учителя в Лувене. Единственная проблема — это деньги. Так что теперь смысл ясен — если Карнавал принесет ему богатого отчима, то плевать, кто это будет. Не так ли, Феликс?

— Удэнен, — предположил Клаас. — Я всегда это говорил. А Феликс может взять в жены его дочь. Колард, ты зачем нам махал?

— Что? — переспросил Колард, который уже погрузился в глубокие раздумья над очередным пергаментом.

— Ты нам помахал рукой, — терпеливо повторил Серсандерс.

— Да, помахал, — подтвердил Колард. — Должен был передать, что твой дядя хочет тебя видеть. И Клааса тоже, если он привез письма Он у Джованни Арнольфини.

— Колард, — окликнул его Клаас. — Мы здесь были целый час, или даже два.

— Я не возражаю, — отозвался тот. — Но уже все равно почти ничего не осталось. Это правда. Так что вам лучше идти.

— Может, и впрямь нам лучше уйти, — подтвердил Серсандерс. — Клаас?

Тот кивнул.

— Да, иду. Феликс?

— Что? — Феликс открыл глаза.

— Так что же с твоими сестрами на завтра? Ведь матушка просила, чтобы именно ты сопровождал их на Карнавал, не так ли?

— А я велел, чтобы ты сам взял их с собой, — заявил Феликс, приоткрывая глаза чуть шире. — Ты же не собираешься сделать вид, что можешь отказаться?

— Феликс! — воскликнул Серсандерс. — Это несправедливо, и твоей матери это не понравится. Она…

— Ей придется смириться. Больше все равно никого нет.

Феликс пожал плечами.

— Удэнен, конечно, был бы счастлив помочь, но он последний, к кому она обратится, слава Богу. Есть еще Хеннинк, но даже Клаас, вы согласитесь, будет лучше, чем он. Даже, несмотря на его физиономию. Во что это ты, кстати, ввязался?

— На меня напал дикобраз, — коротко ответил Клаас. — Ладно, я возьму девочек, при одном условии. Ты сам скажешь матери, что попросил меня, и получишь от нее согласие. Иначе я слягу с чумой.

— Ты сам — чума, — заявил на это Колард Мансион. — Отойди, ты загораживаешь мне свет.

На улице они расстались. Феликс с Бонклем отправились дальше искать развлечений. Клаас с Ансельмом Серсандерсом двинулись на запад к рыночной площади, а затем на север — к консульскому особняку лукканцев, где проживал богатый торговец Арнольфини, принимавший сейчас у себя дядю Серсандерса, элегантного Ансельма Адорне.

Поспешить им никак не удавалось. Снег перестал идти и превратился в грязь цвета сепии под ногами многочисленных ремесленников, направленных городом и гильдиями, чтобы украсить площадь, ратушу, звонницу и все основные здания в центре, готовясь к завтрашнему масленичному карнавалу.

Приставные лестницы перегораживали улицы и торчали из-за углов. Повсюду теснились повозки с бумажными фонариками. На площади установили павильоны, где будут держать угощения для участников лотереи, а потом и для карнавальной толпы. Шатры то и дело падали, и их натягивали вновь и вновь. Сквозь этот гомон и суету пытались пробиться городские герольды, чтобы во всеуслышанье объявить новости: кто разорен, кто умер, кто женится и кто нуждается в кормилице. Любопытные новости, если бы кто-то мог их расслышать.

Мастеровые с флагами вбивали гвозди для вымпелов, живописцы рисовали, подводы с кувшинами вина и пива с грохотом перемещались от таверны к таверне, влекомые разнаряженными лошадьми, украшенными перьями. Стайка вопящих сорванцов гналась за двуногим бочонком, где некогда было пиво, а теперь помещался Поппе, торговавший в пост имбирем, который за свою провинность был вынужден оказаться на улице в таком виде.

Ансельм, по доброте душевной, походя бросил в него снежок, тем самым смыв со лба яичный желток, после чего они с Клаасом остановились покидаться снежками в прядильщика Виткина, который стоял, привязанный к шесту и обмотанный собственной пряжей, в знак напоминания, что прясть во время заморозков противозаконно.

Обе жертвы в ответ беззлобно выругались. Человек обходит закон, его ловят, он смиряется. В следующий раз тоже самое может случиться с Клайкине, и тогда Поппе и Виткин с удовольствием отыграются. Возможно, не снежками, а навозом.

Нужный им особняк находился на той же улице, что и дом Пьера Бладелена; прямо за биржей, рядом с домом генуэзских торговцев.

В дверях Серсандерсу неожиданно передали дядину просьбу: отыскать кузин Кателину и Марию, которые вместе с братом катались на коньках на канале, и сказать, что отец скоро придет за ними.

Добросердечный юноша, Серсандерс очень любил своих двоюродных сестер и братьев, хотя порой ему было тошно в сотый раз выслушивать рассказы о подвигах их брата Яна в Париже. Но поскольку, кроме добросердечия, ему была свойственна и проницательность, то он удалился без единого слова, оставив Клааса одного.

Вслед за дворецким Клаас прошел по коридорам Лукканского консульства в небольшой дворик, затем поднялся по лестнице и оказался перед троими мужчинами, сидевшими за длинным столом, покрытым богатой тканью. Одним из них был хозяин дома, Джованни Арнольфини, другим — Ансельм Адорне. Третьего он знал лишь в лицо, — Уилли, глава английских негоциантов в Брюгге. Он неподвижно встал перед ними, с легкостью сдержав первоначальный импульс улыбнуться.

— Дорогой мой Клаас! — воскликнул мессер Арнольфини. — Что ты сотворил со своим лицом?

Этот вопрос уже начал его утомлять. Человек недобрый вполне мог бы спросить о том же и самого мессера Арнольфини. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как Ян ван Эйк запечатлел это бледное лицо с раздвоенным подбородком и висячим носом, похожим на крыжовник. Джованни Арнольфини рука об руку со своей будущей женой.

Разумеется, монна Джованна до сих пор сохранила свои рыжие волосы, но мессер ван Эйк был мертв, а мессер Арнольфини, судя по виду, мертв наполовину. Прежним осталось лишь зеркало на дальней стене, хотя эмаль оправы явно успели подновить; а также шестилапый посеребренный канделябр над головой, в котором ярко горели свечи.

Мессер Арнольфини и его родичи в Брюгге, Лондоне и Лукке славились изящными манерами. От простого торговца шелком он прошел путь до одного из финансовых агентов герцога Филиппа У него была франшиза на пятнадцать тысяч франков ежегодно с герцогского налога на все товары (к примеру, на английскую шерсть), отправляющегося в Кале и обратно через Гравелин. Он покупал ткани для гардероба французского дофина и одалживал дофину деньги.

— Это был нечастный случай, монсеньер, — коротко ответил Клаас. — Вы хотели узнать новости из Милана.

На умном бледном лице появилась улыбка.

— Новости я знаю из писем, которые ты привез. Нет, я хотел, чтобы мессер Эдвард познакомился с тобой. И у меня для тебя есть распоряжения. Те письма, что ты привез из Италии для монсеньера дофина, должны быть переданы мне.

В этих нескольких фразах содержались четыре важных новости, и начать можно было с любой из них. Но первый шаг был очевиден.

— С удовольствием, монсеньер, — отозвался Клаас. — У монсеньера есть письменное подтверждение?

Оно у него было.

— А доспехи, монсеньер, — осведомился Клаас.

— Доспехи?

Перегнувшись через стол, негоциант пальцем указал на табурет по другую сторону. Клаас уселся.

— Доспехи милорда дофина Прошлогодний подарок от вельможного герцога Миланского. Посланец милорда дофина повез их на север осенью, но был вынужден оставить в Женеве, у ростовщика, чтобы оплатить себе дорогу домой.

— И? — полюбопытствовал мессер Арнольфини.

Оба гостя его внимательно изучали потолочные балки.

— Поскольку у меня с собой было золото, — заявил Клаас, — то я их выкупил. Они лежат в сохранности в особняке де Шаретти вместе с письмами герцога, адресованными дофину. Все это я готов вручить вам немедленно.

— Ты выкупил их на собственные деньги? — изумился Арнольфини.

— Разумеется. По совету месье Гастона дю Лиона, который прибыл в Милан на турнир.

Молчание затягивалось.

Наконец, мессер Арнольфини поинтересовался:

— А что, друг мой Никколо, у тебя имеется и закладной билет?

Разумеется. Он принес его с собой.

— Тогда, — промолвил мессер Арнольфини, — позволь мне, когда ты доставишь мне эти доспехи, возместить все расходы от имени el mio Morisignore el Delphino. А теперь не расскажешь ли нам о тех новостях, которые узнал по дороге? К примеру, о епископе Тернийском, его светлости Франческо Коппини?

— Достойнейший прелат, — кивнул Клаас, — которому доверили собирать деньги для крестового похода его святейшества папы. Во Фландрии, разумеется. Его святейшество уже заявил, что потерял всякую надежду получить помощь из Англии, где свирепствует гражданская война, или из Шотландии, расположенной слишком далеко за пределами Океана. Тем не менее, он уповает на то, что епископ Коппини сумеет добраться и туда тоже.

— Куда именно? — уточнил глава английских негоциантов на превосходном фламандском, как и следовало ожидать от выходца из занятого фламандцами Норфолка, который пятнадцать лет прожил в Брюгге. Клаас, как и все прочие, знал об их давней дружбе с Адорне, а также с книготорговцем Колардом.

Клаас покосился на англичанина.

— Полагаю, епископ Коппини отправится в Англию, мейстер Уиллем. Чтобы помирить короля Генриха с его родичами Йорками. Или, может, в Кале, чтобы помирить сына герцога Йоркского с королем Генрихом. Не могу знать наверняка, ведь мы не общались лично с епископом. Зато в Вигевано провели немало времени с его капелланом.

— Ясно, — отозвался мессер Арнольфини. — И что же, епископ питает надежду положить конец междоусобицам в Англии и отправить бравых английских солдат в поход против язычников?

Улыбаться было по-прежнему больно, так что он воздержался.

— Я так понял, монсеньер, что капеллан епископа полон веры в своего господина. Несомненно, он способен утихомирить враждующие стороны. И послать армию в бой. Но вот против кого…

— Да? — не удержался англичанин.

— Против кого, монсеньер, — продолжил Клаас огорченно, — увы, но я так и не сумел понять.

Они поняли, — ибо он хотел дать им это понять, — все, что требовалось; ибо эти трое отнюдь не поддерживали короля Генриха, но стояли на стороне Йорков, а стало быть, и французского дофина, герцога Миланского и неапольского короля Ферранте. Того самого, за которого вскорости будет сражаться Асторре со своим отрядом.

Клаасу потребовалось немалая ловкость, чтобы отсюда перевести разговор на собственный интерес к оружию, но в этом он преуспел. Он смиренно принял все те советы, коими сочли возможным вознаградить его собеседники. Затем беседа коснулась городской лотереи, которая не столь давно принесла выигрыш вдове мейстера ван Эйка и одному из друзей английского торговца.

— Надеюсь, друг мой, ты не забыл купить билет, — сказал ему Адорне. — Кто знает, что ты можешь выиграть?

Билет он еще не купил, но теперь сделает это непременно.

— Пойдем. Но сперва прогуляемся немного и заберем домой моих шумных отпрысков, — предложил дядя Серсандерса. — Надеюсь, однако, что ты не забудешь доставить письма и доспехи мессеру Арнольфини.

Разумеется, он не забудет. Гости поднялись и двинулись к выходу. Клаас ничуть не удивился, когда вслед за этим они вдвоем с Адорне по залитым полуденным солнцем улицам направились ко внутренней гавани.

— Ты привез мне письма от моих родичей из Генуи, — промолвил Адорне. — Есть ли еще какие-нибудь новости?

Гора тюков встретилась им на пути, и они обошли ее с разных сторон. Затем встретились вновь.

— Что я могу сказать вам, монсеньер? Ваш родич Проспер Адорно станет новым дожем, когда король Франции утратит власть в Генуе. Но кто знает, когда это произойдет? У мессера Проспера много друзей, однако они пока не желают, чтобы их имена называли вслух.

— Главное, чтобы они остались друзьями, — ответил на это Адорне. — Ты знаешь, многие генуэзские дожи вышли из нашей семьи. Благодаря своим левантийским факториям, они никогда не нуждались в деньгах, но приход турков все изменил.

— Утрата Фокеи, — кивнул Клаас. — Я слышал, в Милане многие говорили об этом. По-моему, это просто позор, мейстер Ансельм, что теперь все права получила Венеция. Разумеется, Аччайоли так не считают. Мессер Проспер де Камулио — превосходный человек, он только и ждет, чтобы ему предоставили возможность проявить себя. И, разумеется, Брюгге также страдает. И компания Шаретти в числе прочих.

— Да, — кивнул Адорне. — Я слышал, что ты проявляешь заботу о делах своей хозяйки. Это похвально.

Клаас постарался, воздерживаясь от улыбки, отобразить на лице удовольствие от этих слов.

— Я счастлив работать на благо демуазель, но у меня совсем нет опыта. Монсеньер, смогу ли я время от времени обращаться к вам за советом? Демуазель де Шаретти желала бы расширить свою компанию и, по-моему, я нашел для этого возможность.

— Ты желаешь сделать вложения? — поинтересовался Адорнэ. — Как ты знаешь, я больше не вхожу в городской совет. Однако мне известно, какая недвижимость выставлена на продажу и что еще может появиться на рынке. Возможно, нам следует поговорить об этом.

— Монсеньер, не знаю, как вас благодарить, — откликнулся Клаас. — Такая встреча, несомненно, была бы выгодна для нас обоих. О, взгляните, вот и ваши дети! И ваш племянник Ансельм.

Они уже добрались до внутренней гавани, что было весьма досадно. На белом, чуть припорошенном снежком льду с визгом и хохотом резвились дети. Там были две старшие дочери Адорне и его вечно хмурый старший сын Ян. С ними не только племянник, но также гости из Зеландии. Секретарь и капеллан Адорне привезли из Вейра маленького принца Шарля; а также с ними были кузины его отца, Кателина и Гелис ван Борселен.

Завидев Адорне, молодые люди устремились к нему. Первой оказалась Кателина ван Борселен, с которой Клаас встречался уже трижды. Она хихикала и перешептывалась с лордом Саймоном на пристани Дамме, обижалась на разговоры по-гречески в доме Адорне, просила прощения… пусть неловко, но просила прощения… в доме демуазель, за то что послужила причиной гнева Саймона.

И, разумеется, это она первой предупредила его насчет Джордана де Рибейрака.

Сегодня, похоже, она была в лучшем расположении духа и также лучше выглядела живое лицо с тонко очерченными бровями и круглым подбородком раскраснелось и лучилось здоровьем, а пряди темно-каштановых волос, выбившись из-под капюшона, обрамляли высокие скулы. Она заправила их внутрь, умело остановившись прямо перед Ансельмом Адорне и с улыбкой поприветствовав его. После этого перевела взгляд на Клааса, нахмурилась и наконец приподняла брови.

— А также наш новоявленный гонец. Мне сказали, будто теперь тебя окрестили Никколо. Похоже, ножом.

Впрочем, ее голос звучал не слишком язвительно, и все же Адорне, высоко ценивший хорошие манеры, в свою очередь нахмурился и отошел, чтобы поговорить с детьми, оставив Клааса на берегу.

— Вы о моем лице, демуазель? — осторожно поинтересовался Клаас. — Я просто лег и позволил прокатиться по мне на коньках.

У нее сейчас было то же самое выражение, что у Юлиуса, когда тот сожалел о случайно вырвавшихся словах. И поскольку он не ощущал особой враждебности, то Клаас добавил:

— Это был просто глупый несчастный случай. И имя тоже случайное. Миланцы предпочитают его фламандскому. Но это никому еще не помешало называть меня Клаасом.

— Или как-нибудь по-другому, — добавил Ансельм Серсандерс, со свистом подкатив к ним на плохо подогнанных коньках. — Смотри, я их одолжил. Хочешь попробовать?

Он покачнулся. Маленькая крепкая девочка лет тринадцати или четырнадцати еще раз ударила его кулачком под ребра.

— Ты катался со мной.

— Ну, так покатайся теперь с Клаасом, — предложил Серсандерс. — У него отлично получается.

— Он слуга! — воскликнула толстушка. Клаас ей улыбнулся:

— Но слуги для этого и существуют. Я поеду рядом с тобой, а ты будешь мне говорить, как я могу тебе услужить. Смотри, я буду кататься как казначей Владелец. Он очень важный, но ведь он тоже всего лишь слуга герцога. Вот как он катается.

Привязав чужие коньки, он ступил на лед лицом к девочке и изобразил выражение герцогского казначея, когда тот обращается к важной даме. Было больно, но дело того стоило. Он отвесил изысканный поклон, исполнил опасный пируэт и предложил девочке руку, сопроводив его приглашением с густым французским акцентом. Это был один из самых легких голосов для подражания. Девочка как зачарованная уставилась на него, затем опять на Кателину ван Борселен. С некоторым опозданием он сообразил, что перед ним, должно быть, ее младшая сестра. Ну что ж, он повторил:

— Восхитительная госпожа, окажите мне такую честь… — И, взяв не сопротивляющуюся девочку за руку, покатился с ней прочь.

— Еще! — потребовала она.

Он вновь изобразил Пьера Бладелена, затем обоих бургомистров. Он катался отважно, как ветреный племянник герцога, самоуверенный и дерзкий, вплоть до оглушительного падения под самый конец. Он катался с напыщенным серьезным видом, изображая вечно хмурого сына герцога, графа Шароле, отчего маленький Шарль ван Борселен, его крестник, покатывался от хохота. Затем он катался, изображая Жеана Меттенея, который щупает сукно в тюках и начинает торговаться; и как настоятель церкви святого Донатьена, пытающийся поспеть за остальными во время крестного хода; и как мастеровые, бегущие внутри колес крана после выпитого эля.

Приятели кричали, требуя изобразить Олимпу, хозяйку городского борделя, но он отказался. Это было представление для детей, которые собрались вокруг него в кружок, держась за руки и повизгивая от смеха. Он изображал всех, кого они хотели, исключая присутствующих, а также их отцов и матерей. Колотушек ему хватало и прежних. Гелис он также удерживал с собой в середине круга и сделал своей напарницей. Некрасивое толстое личико горело восторгом.

Но вот Адорне положил конец забаве, созвав все свое семейство и переглянувшись напоследок с Клаасом.

— Надеюсь, ты не забудешь, друг мой, передать письма мессеру Арнольфини.

Малыши покатились прочь, огорченные и разочарованные. Кателина ван Борселен, стоявшая рядом в ожидании сестры, не сказала ни слова. Гелис сдвинула брови:

— Я хочу еще.

— Несомненно, хочешь, — кивнула Кателина ван Борселен. — Но ты не должна утомлять своего спутника Он должен сохранить силы для завтрашнего Карнавала, когда ему придется развлекать дам постарше.

Порез на разгоряченной коже открылся вновь, и Клаас, присев, начал утирать кровь платком, другой рукой стягивая коньки. Серсандерс пришел ему на помощь.

— А, Карнавал… Никогда не угадаете, с какими прелестными дамами Клаас проведет весь вечер. Можно я им скажу?

— Пойдем, Гелис, — окликнула ее сестра.

— С кем? — упорствовала Гелис Ансельм Серсандерс ухмыльнулся.

— Конечно, с Матильдой и Катериной, младшими сестрами Феликса де Шаретти. Феликс только что объявил об этом. Как славно они все повеселятся!

— Я тоже хочу!

Кателина одернула девочку:

— Ты и так идешь. Вы идете вместе с Шарлем.

— Я пойду с этим человеком, — возразила Гелис.

Клаас, которому никак не давался второй конек, прикрыл лицо платком.

— Но ведь он… — начала было Кателина и вдруг осеклась. — Но как быть с Шарлем, ведь у него нет друзей, с кем идти на Карнавал? Так нехорошо.

— У него есть отец Дирек и мейстер Ливии, — возразила сестра. — И там будет еще много детей. Ты же знаешь. Я хочу пойти с кем постарше.

Невозможно было и дальше продолжать возиться с коньками. Клаас наконец поднял голову и, разумеется, встретил хмурый взгляд Кателины ван Борселен. Он обернулся к толстой девочке:

— А почему бы вам, демуазель, не пойти со своей очаровательной сестрой?

Очаровательная сестра вспыхнула, и он тут же пожалел о своих словах. Разумеется, у нее уже назначено свидание. А если и нет, то родители позаботятся о том, чтобы завтра вечером ей на пути встретились подходящие молодые люди. Ей было девятнадцать, и она по-прежнему оставалась не замужем.

Человек старший и более мудрый нашел выход из положения.

— Возможно, демуазель де Шаретти позволит своим дочерям присоединиться к моей семье завтра вечером, — предложил Ансельм Адорне. — Наш друг Клаас, разумеется, будет желанным гостем.

— Но… — начала толстушка.

— …и, несомненно, также юная демуазель, если она согласится оставить ненадолго маленького Шарля.

— Я пойду с ним, — заявила Гелис.

Клаас поклонился, затем наконец поднялся на ноги и обернулся к Ансельму Адорне.

— Вы очень добры. Демуазель де Шаретти будет весьма благодарна и, разумеется, я тоже. В какое время?..

— Пойдемте, — пригласил их гостеприимный хозяин. — Ян отведет детей домой. Демуазель, вы позволите?

Кателина ван Борселен позволила, с обиженным видом поглядывая на Клааса.

— Я совсем забыл упомянуть, — заметил Ансельм Адорне, уводя того прочь, — коли уж речь зашла об оружии… о целом складе, принадлежащем рыцарям-госпитальерам святого Иоанна, здесь, в Брюгге. Мой отец был его хранителем. Он всегда говорил, что ордену лучше бы расстаться с боевым снаряжением и вместо этого поставить койки для больных.

— Возможно, — согласился Клаас. Он знал ту башню, где хранилось военное снаряжение, и сейчас, проходя мимо, в задумчивости покосился на нее. — Однако, может статься, что все доспехи старые и в плохом состоянии.

— Напротив, — возразил Адорне. — Жаль, у меня нет ключа, иначе я бы тебе показал. Бригадины, шлемы, поножи. Отличные кольчуги времен Ханникена. Пики и копья. И даже мечи.

— Что ж, скажу вам честно, монсеньер, — ответил Клаас, — многие были бы рады их получить. Но у нас нынче не так много денег после покупки новых пушек. Капитан Асторре сейчас делает заказ в Пьяченце, у самого мессера Агостино, который отливал пушки для его святейшества. Одна именуется Сильвия, в его честь, другая — Виттория, в честь матушки папы римского, а третья — Энея, по имени самого Папы в те дни, когда… прежде чем ему понадобились пушки. Эта Энея может пробить ядром двадцатифутовую стену.

— Лучше, чем пушка из Монса? Кстати, — добавил Адорне, — она без приключений попала в Шотландию, как и было изначально намечено. Здесь мы расстанемся. По крайней мере, нам следует расстаться, если ты хочешь успеть купить лотерейный билет. А завтра приводи детей своей хозяйки в наш особняк, где все готово для Карнавала. Скажем, на закате солнца?

— На закате, — кивнул Клаас, провожая взглядом Адорне.

Он был счастлив.

Ему еще следовало доставить мессеру Арнольфини письма дофина, а также выкупленные доспехи. Он должен был вернуться на центральную площадь и купить (еще один) лотерейный билет. Нужно было отыскать Феликса, заставить его протрезветь и наконец выяснить, что же все-таки неладно с мейстером Оливье, этим управляющим в Лувене. Также нужно было осторожно начать переговоры с торговцами, о которых ему сказали, будто те владеют недвижимостью, с которой готовы расстаться.

Катание на коньках заставило его проголодаться, но одновременно и приободрило. Утро осталось далеко позади, а с ним и все утренние угрозы. Минут на двадцать он задержался в одной из своих любимых таверн, где взял миску потрохов и выпил пива с приятелями, которые все, включая Томаса, были очень рады его видеть. И наконец, подкрепив силы, приступил к исполнению намеченного плана.