Путь Никколо

Глава 36

Когда человек крепок здоровьем, но с детства привык терпеть побои, то для него нет ничего нового в том ощущении, когда поочередно бросает то в жар, то в холод, и остается лишь терпеливо ждать, пока, наконец, пройдет боль. Ничто не имеет значения, потому что она всегда проходит. То же самое было и сейчас, в палатке Тоби.

После времени, проведенного словно в тумане, Николас почти ничего не говорил, но порой слышал голоса. Иногда он просыпался в темноте, а иногда — при свете. Его не слишком тревожило, проснется он или нет. Тот голос, что, наконец, достиг его сознания и удержал на грани беспамятства, принадлежал Феликсу. Другой голос, препиравшийся с ним, — это, похоже, был Юлиус; но понять, о чем они спорят, было невозможно. Николас пытался прислушиваться в полудреме, и тут внезапно на постель упала тень, и он, приоткрыв глаза, обнаружил перед собой Тоби с какой-то тряпкой в руке.

— Молчи, иначе они оба набросятся на тебя.

Губы его не хотели улыбаться, а язык — шевелиться, но воля все же одержала верх.

— А что такое? — спросил Николас.

Прозрачные глаза с колючими точками зрачков уставились на него.

— И, правда, ничего особенного, — отозвался Тоби. — Пиччинино скучает. Урбино скучает. Все эти разряженные вельможи в обоих лагерях заскучали настолько, что стали бросать друг другу личные вызовы на поединок. Через два дня состоится турнир, и Феликс желает участвовать.

— Турнир? — словно во сне повторил Николас.

— Прямо на поле боя. На равнине между двумя армиями. Все под надлежащим надзором, во время объявленного с обеих сторон перемирия. Рыцарство. Безумие, — пояснил Тоби.

Послышался голос Феликса:

— Он разговаривает. Ему лучше. Николас, скажи им, чтобы отпустили меня.

Феликс подошел к его койке. Подмышкой он держал свой великолепный шлем, подаренный дофином, с алыми перьями и навершием в виде орла, с карбункулами вместо глаз. Должно быть, он привез его с собой из Генаппы.

Феликса изменился: крепче стала шея, нос и скулы окрепли и приобрели более резкие очертания. Больше никаких завитых локонов. Волосы, обрезанные чуть ниже ушей, были совершенно гладкими, примятыми под тяжестью шлема.

— Кто-то сказал, будто ты убил восьмерых человек, — заметил Николас. — Это ложь. Ты заболтал их до смерти.

Юлиус также подошел ближе. Рука по-прежнему висела на перевязи, и мужественное лицо казалось бледнее обычного. Он обратился к Николасу тем же начальственным тоном — стряпчий к подмастерью, — как дома, в Брюгге:

— Он сказал правду. Он отлично сражался, для мальчишки, который никогда не слушает, что ему говорят. Брал уроки в Милане?

— Да. А кто еще участвует в турнире?

Николас не смотрел на Тоби, но ощущал на себе жар его взгляда.

— Я ведь записывался на поединок в Брюгге. Это правда, ты знаешь. Если уж я мог сражаться на турнире Белого Медведя, то справлюсь и с какими-то выскочками-наемниками.

— Кто? — повторил Николас, с трудом удерживая глаза открытыми.

— Да никого значительного, — ответил Феликс. — Нардо да Марсиано, он будет биться с Франческо делла Карда. Еще Серафино да Монтефалькони бросил вызов какому-то Фантагуццо да Сант-Арканджело. Поэтому я тоже заявил об участии. Граф сказал, что можно.

— Граф, — процедил Тоби сквозь зубы, — сказал, что любой из тех, кто уцелел при Сарно, может выйти на поединок, и тогда он удвоит награду. Феликс мог выбрать кого угодно, хоть самого Пиччинино.

— Тот бы струсил, — заметил Николас, не сводя взгляда с Юлиуса. Тот в ответ чуть заметно пожал плечами и кивнул. — Скорее всего, Пиччинино позвал бы своих браккийских арбалетчиков, чтобы они подстрелили Феликса по пути к ристалищу. Вот и все дела. Так в чем сложности? Если Феликс уже убил восьмерых, то как его может одолеть какой-то простой смертный?

— Я им говорил, что ты так и скажешь! — воскликнул Феликс. — Так что давай, скорее, вставай, поможешь мне подготовить оружие и записать имена всех участников турнира. Я еще не закончил — для потомков.

— Ты, может, и нет, зато я — закончил. — И глаза Николаса, наконец, закрылись. Он думал, что полностью владеет собой и откроет их, едва лишь Феликс уйдет. Но на сей раз воля оказалась беспомощна.

Впрочем, то был его последним невольным отступлением. Когда он очнулся в следующий раз, то бодрствовал несколько часов кряду: так что смог даже поесть и наконец, выслушать повествование о Сарно. Город должен был сдаться после долгой бескровной осады, но из-за дезертирств начался приступ одной-единственной башни, и когда эта атака закончилась удачно, то сама собой переросла в общее наступление, не спланированное, разрозненное и лишенное руководства. Нападающие, как верно сказал Лионетто, были расстреляны со стен из собственных же ружей.

Асторре смог спасти почти весь свой отряд, — но он был единственным, кому это удалось. Дезертировавшие стрелки не имели к нему отношения. Король Ферранте с двумя десятками всадников ускакал в Неаполь. Миланский посол потерял все свои бумаги, но живым и невредимым добрался до Ночеры. Уцелел также и Строцци, который (по словам Юлиуса) загодя успел вывезти из Неаполя все ценности и свои сбережения. А теперь герцог Джон Калабрийский остался победителем на поле боя. Ему оставалось лишь перегруппировать войска, получить подкрепление и двинуться победным маршем на Неаполь.

Их войско, застрявшее в Абруцци и развлекающееся турнирами, остановить его не могло. Юлиус был преисполнен презрения. Но опытный вояка Асторре заставил всех прислушаться к голосу здравого смысла. Он уже вполне пришел в себя: глаз, полуприкрытых давним шрамом, горел боевым задором, а ноги казались еще более кривыми, чем обычно.

— А что нам остается делать? Не можем обойти Пиччинино стороной, не можем его разбить. Но если он будет стоять здесь, преграждая нам путь, то мы не дадим ему возможности броситься на помощь герцогу Джону. Чем дольше мы его тут продержим, тем больше шансов получить подкрепление из Милана. Так я скажу: заставьте его драться на турнире. Пойте ему песни. Делайте, что угодно, только бы выиграть время.

Наблюдая за Асторре, Николас видел, что все эти речи не обращены к нему напрямую. С тех пор, как он вернулся, капитан избегал его. Он был новым мужем демуазель, вполне способным вскочить и начать отдавать приказы, тогда как еще вчера он был всего лишь мальчиком для битья. Асторре никак не мог справиться с этой мыслью. Николас понимал его затруднения.

Он надеялся, что у наемника хватит ума обратиться со своими вопросами к Юлиусу, который до сих пор не проявлял ни малейшего любопытства к этому браку, — возможно, опасаясь рассердить грозного лекаря. Но им с Юлиусом необходимо поговорить, и чем скорее, тем лучше.

Подходящий случай выдался в день турнира, который был обставлен по высшему разряду: не какие-то там драки на кулаках в деревенском сарае. Как-никак представители графа встречались с рыцарями герцога, и честь обеих сторон требовала истинного великолепия.

Даже Братство Белого Медведя в Брюгге не смогло бы превзойти этих приготовлений. Подстегиваемые соперничеством, плотники обеих армий выстроили ограждения и ложи, рабочие возвели вокруг разноцветные шатры, увешанные щитами. Солнце отражалось в ревущих трубах герольдов, и ослепительно сверкали доспехи. Длинные яркие чепраки лошадей волочились по траве. Их гривы были заплетены и украшены перьями. Птицы и дикие звери топорщились и скалились со шлемов поединщиков, выстроившихся вокруг турнирного поля, точно некий пугающе оживший бестиарий. Позади шатров, по обе стороны от ограждений расположились армии соперников. Николас также явился туда, опираясь на здоровую руку Юлиуса.

Капитан самолично снаряжал Феликса. Синий цвет Шаретти можно было разглядеть издалека, даже с тех мест, что подыскал для них стряпчий.

— С ним все будет в порядке, — заявил он. — Даже Асторре удивился его способностям.

— Я не дал ему поучаствовать в турнире Белого Медведя, — отозвался Николас. — Но он об этом ничего не знает.

Юлиус покосился на него поверх кончика носа.

— Ты отправил Феликса в Неаполь. Только не говори мне, что не мог его остановить. Уж если он смирился с твоей женитьбой, то проглотил бы все, что угодно.

— А Асторре смирился с моей женитьбой?

Юлиус усмехнулся.

— Передать тебе, что он сказал, когда о ней услышал?

— Не надо.

— Он также думал, что мейстер Тобиас опять вернулся к Лионетто. У него едва не отвалилось второе ухо. Поэтому в какой-то мере, когда Феликс сообщил ему, что ты всего лишь управляющий, а Тобиас верен своему слову, то он почувствовал себя лучше.

— Видел я это «лучше», — парировал Николас. — Своим затылком он меня чуть не испепелил. Передай ему, что вдова рада оставить все военные вопросы на их с Томасом усмотрение. Откуда мне знать, какие отдавать приказы?

— Я-то скажу, — в задумчивости ответил Юлиус. — Но что произойдет, если ты и впрямь захочешь что-то приказать?

— Феликс скажет ему об этом.

Узкие раскосые глаза пристально уставились на него.

— Феликс — наследник компании Шаретти, — заявил Николас. — Никогда не забывай об этом. Они с матерью единоличные владельцы. А я просто перед ними в долгу.

— Так же, как ты в долгу перед Жааком де Флёри? — уточнил Юлиус. — Он тоже тебя растил. А ведь есть еще Саймон Килмиррен. Он научил тебя плавать. С ним ты тоже обошелся очень ласково. И, полагаю, ты намерен также отблагодарить того человека (кто это был? заботливый отец какой-нибудь красотки?), который наградил тебя изящной отметиной на щеке. Догадываюсь, что ты чувствуешь себя в долгу и перед Лионетто, судя по тому, как ты позволяешь ему обращаться с тобой.

Полгода прошло с тех пор, как Николас расстался с Юлиусом в Милане, и Асторре повел свой отряд в Неаполь. Он разучился понимать стряпчего. А тот никогда его не понимал по-настоящему.

— Я приберегал его для Асторре, — отозвался Николас. — Они уже встречались?

На мгновение отвлекшись, Юлиус вознаградил его своей неподражаемой улыбкой.

— В первое же утро. Счет равный. Нет, пожалуй, даже в пользу Асторре. Ему это важнее, чем Лионетто. Но пока бои остаются лишь на словах.

Николас повел плечами.

— Ну, они все же на одной стороне. Так, стало быть, Асторре желает остаться с Шаретти?

— Будь с ним полюбезнее, и он останется.

— А ты? — Николас напряженно ожидал ответа.

Юлиус не смотрел на него. Взор его был устремлен на ристалище, где поединщики уже выстраивались в привычный турнирный порядок. Между барьерами поросшая травой площадка была ровной, чистой и зеленой. По обеим сторонам соперники в шлемах и с полным вооружением ожидали в боевой готовности. Солнечные лучи отразились от вскинутых труб, и над равниной разнесся грозный рокот барабанов.

— Я останусь, — Юлиус обернулся к нему. — Пока не разберусь, как ты это делаешь.

— Что делаю?

— Деньги. А что ты думал? Вот Феликс, — указал Юлиус. И они оба замолчали и принялись наблюдать.

Все почести этого дня собрали сторонники графа Федериго, и с Феликсом не случилось ничего дурного. Грязный и сияющий, увенчанный лаврами, он ошарашенно улыбался всем вокруг, шагая в одном ряду с победителями под бой барабанов, свист и трубный рев обеих армий. Лоппе в синей шелковой ливрее Шаретти шагал следом, держа в руках призовой кошель с золотом.

Процессия дважды обошла ристалище и разделилась. Медленно, словно расступившееся Красное море, зрители разошлись: половина к холмам, а другая половина — к шатрам на равнине. Слуги второпях принялись разбирать загородки и барьеры. Свиты обоих командиров, коротко поприветствовав друг друга, также двинулись в противоположных направлениях, с развевающимися знаменами и под бой барабанов. Феликс, вырвавшийся, наконец, из торжественной процессии, едва очутился в лагере, как тут же завопил и застонал под дружескими затрещинами и тычками, — что, впрочем, не помешало ему зорко следить за Лоппе и кошелем с деньгами.

Только Тоби не было поблизости.

— Ну, еще бы! — отозвался Феликс. — Вы разве не видели?

Поскольку им не настолько повезло, как Феликсу, то друзья его ничего не видели.

— Так что, и не слышали тоже? — изумился Феликс.

У одного из миланских оруженосцев лошадь понесла, и он вылетел на арену в тот самый момент, когда де Марсиано скакал к барьеру.

Они едва не налетели друг на друга. Оба могли погибнуть, но граф Федериго вовремя это заметил. Он бросил в галоп своего боевого коня, вклинился между ними и, схватив под уздцы лошадь оруженосца, оттащил того прочь. Но его собственный скакун так взвился на дыбы, когда он дал ему шпоры, что у графа что-то неладное с позвоночником. Слезть с седла он смог, но больше не двигается. Похоже, дело плохо.

— Граф Федериго? — воскликнул Томас. Протолкавшись ближе, Асторре остановился рядом.

— Вы что здесь стоите? Jonkheere Феликс, идите, снимайте доспехи. Граф Федериго? Он жив. Просто повредил спину, поэтому не может двигаться. Мейстер Тобиас и мейстер Годскалк сделают все необходимое. Мы все равно получили выигрыш. Мессер Алессандро уже заплатил. Хорошие деньги для семейства Шаретти. Трижды ура нашему…

— Пустая трата времени, — заметил на это Юлиус. — Насколько я знаю Феликса, он не даст нам ни медяка. Но что же мы будем делать теперь без нашего славного командира, лорда Федериго де Монтефельтро, графа Урбино?

— Его место может занять Сфорца из Песаро, — предположил Николас. — Мессер Алессандро — брат герцога Миланского, тесть лорда Федериго.

— Поговаривают, — сказал стряпчий, — что Алессандро любит подраться. Не думаешь, что он постарается завязать сражение?

— Не знаю, — отозвался Николас. — Хотя ради Асторре попытаюсь выяснить, что смогу. Я собираюсь вскоре отправиться домой. Надеюсь, что Тоби, как только вылечит графа, сможет меня сопровождать. Ну, и Феликс, увенчанный лаврами, будет рад вернуться в Брюгге.

Он ждал.

— Тоби? — наконец спросил Юлиус.

— У нас с ним общие дела. Он почти такой же способный, как и ты, но лучше ставит клизмы.

— Вот спасибо, — ответил на это Юлиус и, помолчав, добавил: — Какие дела?

— Денежные. Если бы ты не присоединился к Асторре, я бы предложил тебе поучаствовать. Это имеет отношение к Шаретти. Но занимаюсь всем я, а не демуазель. Я подыскал для нее стряпчего. Грегорио из Асти.

— Феликс мне сказал Я о нем слышал. А Феликс знает, о чем ты ведешь речь? — недоуменно поинтересовался Юлиус.

Николас усмехнулся:

— На моей памяти, это первый случай, когда он способен сохранить что-то в тайне. Я предупредил его, что если он проболтается хоть одной живой душе, то потеряет все деньги.

— Тогда, похоже, ты во мне не нуждаешься. О чем бы ни шла речь, ты уже сделал все сам.

— Но ведь ты пока выигрывал войну в Неаполе, — заметил Николас. — Однако теперь это предприятие нуждается в повседневной заботе, и я прошу тебя присоединиться к нам. Если не хочешь, то неважно, я не стану загружать тебя подробностями. А если хочешь — скажи. Но не торопись. Тоби сперва должен поставить на ноги графа Федериго, прежде чем мы уедем. По крайней мере, он не поет.

Николас был рад, наконец, добраться до палатки, поскольку лихорадка ослабила его куда больше, чем он предполагал Юлиус ушел.

Он, вообще, казался странно притихшим и пока ничего не обещал. Но, вероятно, взвесив все, решит вернуться в Брюгге. Рухнув на койку, Николас еще пытался думать об Асторре и его помощниках, но почти сразу заснул.

Проснулся он, уже когда было темно, и Тоби лежал на соседней постели, читая при свече. Он шевельнулся, и Тоби, не поднимая глаз, бросил:

— Ты обратил Юлиуса в свою веру? Полагаю, решил, что дело того стоит.

— Забросил наживку, — отозвался Николас. — Еще будет время спросить, как у него с турецким. А что там граф?

— Жить будет, — Тоби отложил свои бумаги. — Одноглазый, со сломанным носом, больной спиной… тридцати восьми лет от роду. Спина у него вся как стеганое одеяло, и шевельнуться он не может ни на пядь, но жить будет. Поднимется на ноги через две недели.

— По словам Юлиуса, Алессандро рвется в бой, — заметил Николас.

— Алессандро хочет выступить, пока Урбино болен, и возглавить победоносное сражение. У них только что состоялся военный совет с участием графа. По счастью, у Федериго мозги ничуть не пострадали. Полчаса он доказывал, что у нас недостаточно людей для наступления; мы и без того поддерживаем на достаточной высоте боевой дух, устраивая постоянные вылазки. Так что следует тихо сидеть и выжидать.

— Но? — уточнил Николас.

— Но он женат на дочери Алессандро. Пришлось пойти на уступки. Через два дня Сфорца может начать ограниченную атаку на один из вражеских флангов, используя лишь три эскадрона. Он сможет слегка потрепать их и лишить припасов. А если потерпит поражение, то всю армию это не затронет.

— Асторре?

— Нет, слава Богу. С участников сражения при Сарно никто не станет требовать слишком многого. Он возьмет свежие войска: те, которые еще не были в бою и жаждут крови.

— Я хочу вернуться в Брюгге, — сказал ему Николас.

— Ты сможешь ехать через пару дней. Если подождешь еще немного, то я присоединюсь к тебе. Иначе ты сбежишь со всеми деньгами. Юлиус знает о моем участии?

— По крайней мере, не завопил от изумления, когда я ему сказал. Что касается денег, то Феликс не спустит с них хищных глаз, так что тебе тревожиться не о чем.

— Разумеется, — кивнул Тоби. — Он неплохо проявил себя, верно? Но не думаю, что он хочет всю жизнь мотаться по полям сражений. А ведь у тебя, знаешь ли, настоящий талант. Убедить Феликса, что его истинный дом в Брюгге, что он действительно глава компании, а ты всего лишь управляющий его матери, — это настоящее достижение. Он даже не может тебя уволить.

— Нет, зато я могу уволить кого-то другого, — отозвался Николас.

— Не любишь, когда режут по живому? Но ведь это моя работа. А тебе придется к этому привыкать. Я слишком много знаю.

Николас покачал головой.

— Ты знаешь только то, что я тебе доверил. Если желаешь денег, то тут ты ничего не проиграл. Если же хочешь позабавиться, то старайся не резать слишком тонко, слишком часто, иначе для забавы тебе ничего не останется.

Следующие два дня прошли в неприятной суете из-за раздоров в лагере: всем хотелось принять участие в атаке и завоевать славу и добычу. Прикованный к постели в своем шатре, граф Урбино тщетно пытался навести в войске порядок, но не мог отменить приказ, который сам же отдал Алессандро Сфорца. В день намеченной атаки почти весь лагерь пришел в полную боевую готовность, а не только те три эскадрона, которые Сфорца собирался вывести на равнину.

Эти приготовления не укрылись и от внимания противника. Похоже, им стал известен не только сам факт атаки, но и ее масштабы. Когда Сфорца во главе своих отрядов во весь опор поскакал на врага, то и Пиччинино, в свою очередь, двинулся вниз с холма. По силе они были примерно равны.

Секретарь графа, Палтрони, как только гонцы принесли ему известия, доложил обо всем военачальнику, но, не дожидаясь указаний военачальника, его не столь смекалистые помощники решили действовать самостоятельно. Ворота лагеря распахнулись. Четвертый эскадрон, второпях собравшись, устремился в бой. На противоположном холме произошло то же самое, и из лагеря рекой поструились всадники.

На равнине две силы столкнулись без всякого плана и стратегии. Стук копыт сливался с грохотом щитов, скрестившихся пик и копий.

Беспрерывные крики, визг и ржание лошадей раздавались над полем боя, почти не разносясь далее. Розоватая пыль поднялась в воздух, затмевая темную массу людей на равнине, пронизанная искрами вспышек.

Сквозь дымку это напоминало вьющийся пчелиный рой. Точно единый организм с постоянно меняющимся очертаниями, он двигался с место на место; свежие эскадроны сперва с одной стороны, а затем и с другой ворвались в гущу сражения на полном скаку и, разметав сражавшихся бойцов, проложили себе путь к центру побоища.

Сплошная масса постепенно растекалась, делалась менее густой. Там, где бой шел особенно ожесточенно, появлялись черные проплешины. Уцелевшие бойцы, кружась, словно в водовороте, образовывали новые очаги и линии обороны, постепенно растягивая полосу противостояния. С холма всадники струились теперь непрерывным потоком.

Асторре, наблюдавший за происходящим с самого высокого места в лагере вместе с остальными капитанами, внезапно развернулся на каблуках и окликнул Томаса. Вскоре вслед за этим все солдаты, уцелевшие при Сарно, также вооружились, сели в седло и подтянулись ближе, вслед за остальными, в ожидании сигнала.

Тоби среди них не было. Зато показался Юлиус в кирасе и шлеме, с левой рукой на перевязи. Он заметил на себе взгляд Асторре, но капитан не сказал ни слова. Стряпчий был вполне способен удержать копье или меч и, если понадобится, направлять лошадь коленями.

Пока не было отдано приказа к общей схватке, но если из лагеря позволят выехать еще нескольким эскадронам, то непременно начнется полномасштабное сражение. Если же они этого не сделают, то там, на равнине, не избежать подлинной бойни, ибо Пиччинино ударит всей мощью. Им велели выжидать. Но Тоби не было поблизости, а это кое-что означало.

Феликс нацепил свой великолепный шлем. Лицо побелело, а глаза блестели из-под забрала. Разогретый воздух струился над доспехами. Они все натянули латные перчатки и повязали синие ленты Шаретти. Асторре также выбрал свой лучший шлем с забралом и перьями, в котором красовался в Милане. Бородатое лицо горело кровожадной страстью. Он то и дело что-то выкрикивал Томасу, который, не оборачиваясь, теребил рукоять меча.

Юлиус огляделся по сторонам. Абрами. Манфред. Крупный мужчина в доспехах окликнул его из-за спины.

— Я что-то не вижу Лионетто. Он уже выехал?

Под шлемом виднелось знакомое лицо Николаса с непривычным шрамом и ямочками на щеках.

— А ты куда собрался? — спросил его Юлиус.

— Женщины выбросили меня из повозки. Я даже не мог сопротивляться. Тоби тоже здесь нет.

— Я знаю. Это означает… Боже правый, а вот и он! — воскликнул Юлиус.

Никто и не подумал, что его восклицание относилось к Тоби, хотя в этот миг лекарь появился у выхода из шатра Урбино. А рядом с ним возник и сам граф Федериго, неподвижный, как изваяние, которого два оруженосца с трудом усадили на боевого коня.

На графе не было доспехов. Он одолжил у кого-то кожаную куртку, и ее зашнуровали поверх повязок, наложенных лекарем от шеи до пояса. Вместо шлема, на редеющих волосах, еще примятых от подушки, красовалась легкая шапочка. Изуродованное лицо с рассеченным надвое носом выражало мрачную решимость.

Это последнее ранение было далеко не первым для человека, который в жизни своей не знал ничего, кроме войн. Но на сей раз он едва не погиб, — и это во время дружеского турнирного поединка! Теперь спина стала основной его слабостью. Он посерел от боли и с трудом переводил дыхание, садясь в седло, но все же выехал на холм, натянул поводья и привлек внимание войска, чтобы обратиться к солдатам. Несмотря на боль, он напрягал легкие, чтобы все до единого могли слышать его мощный голос.

Он ни в чем не винил Алессандро Сфорца. Однако враг вывел на поле боя все свои войска, и теперь они должны сделать то же самое или потерпеть унизительное поражение. Уже сейчас их отряды держат слишком протяженную линию обороны. Очень скоро, если не прийти им на помощь, то враг сможет совершить прорыв. И тогда весь лагерь будет захвачен. И конец их надеждам попасть в Неаполь и помочь королю Ферранте защитить свою столицу. Доселе он еще надеялся, что многие из тех, кто уже успел побывать в сражении, получат время для передышки. Но этому было не суждено случиться. Господь вознаградит их.

Больше ни на что не было времени. Они сели в седло.

Юлиус обернулся к бывшему подмастерью:

— Господи Иисусе, это твой первый бой?

— Все очень просто, — откликнулся Николас. — Держись на лошади и уворачивайся от ударов. А ты что здесь делаешь? Ты же стряпчий!

— То же, что и ты. Я чувствую себя в большей безопасности с Асторре, чем в лагере с обозом. Держись к нему поближе и делай все, что он скажет.

Николас засмеялся. Прежде чем Юлиус успел спросить почему, их понесло неудержимой волной за ворота, и, набирая скорость, они сперва рысью, а затем и галопом поскакали на иоле боя, с развевающимися флагами и сопровождаемые ревом труб.

Битва при Сан-Фабиано, столь неосмотрительно вызванная к жизни, длилась семь часов. К тому времени как сумерки положили конец кровопролитию, она успела заслужить имя одной из самых жестоких схваток того времени. Четыре сотни лошадей были убиты. Сколько солдат лишились жизни, определить было труднее, поскольку обе стороны забрали своих убитых. После того как граф Урбино бросил в бой все свои резервы, непосредственная угроза над лагерем была устранена. Но к этому времени войско Пиччинино уже вступило в кровавую сечу с силами Сфорца и Урбино, и никто не ждал пощады.

Сражение разделилось в разных направлениях, то угрожая лагерю Урбино, то оттесняя людей Пиччинино к склонам холма. Мертвые лошади лежали, словно огромные валуны. Другие в падении захватывали и повергали наземь всадников. Раненые и убитые были повсюду. В пылу сражения бойцы едва могли успеть опустить глаза, чтобы ни на кого не наступить. Когда солнце начало клониться к горизонту, тела павших устилали равнину, насколько хватало глаз, а спешенные всадники еще сражались, а чаще просто стояли, покачиваясь, едва не лишаясь чувств от усталости, ранений или жары.

Юлиус уцелел, и Асторре тоже. Стряпчий не напрасно столь высоко оценил воинские способности Асторре. Здесь он был в своей стихии: когда вел людей в битву, направлял их, поддерживал воинский дух и старался сохранить солдат в живых.

Увы, но сегодня в этом он не слишком преуспел. И никто не справился бы лучше на его месте. Сильнее всего пострадали ружейные стрелки, ибо они были непривычны к рукопашной. Они даже не взяли с собой ружья, бесполезные в такой сече. Наибольший ущерб с обеих сторон наносили арбалетчики. Огромный урон. Юлиус видел, как пал Абрами и Лукин, лучший повар и фуражир, какой только был у Асторре. Кузнец Манфред потерял лошадь в самом начале, но успел вовремя спешиться и вскоре поймал себе другую, оставшуюся без хозяина. Чуть погодя Юлиус заметил рядом с ним Николаса и обрадовался.

Позднее он видел и Феликса, но мальчишка тут же устремился куда-то прочь, и Асторре тщетно звал его обратно. Все это время все они тщились уследить за Феликсом и старались держаться по возможности ближе к нему. Он был сыном их хозяйки, и достаточно отважным парнем — будь он неладен! — чтобы то и дело рисковать жизнью. Почти все время, когда он не сражался, Юлиус искал глазами Феликса. Николас тоже. И даже Тоби. Больше всего его потряс вид Тоби, без шлема, который одной рукой удерживал лошадь под уздцы, а другой помогал взобраться в седло графу Федериго. Затем Юлиус вновь окунулся в сечу и потерял из вида лысую голову приятеля.

Сломанная рука к тому времени претерпела столько ударов, что он почти не чувствовал ее, а кисть в латной перчатке саднила, словно с нее заживо содрали кожу. Затем Юлиус поднял голову и, напрягая воспаленные, горящие глаза, увидел, что солнце начало клониться к горизонту, а земля потемнела под телами павших.

Немногочисленные всадники медленно перемещались по нолю боя на хромающих лошадях, преграждая дорогу врагу скорее телом, нежели воинским умением. Мелкие стычки постепенно сходили на нет, и разрозненные отряды начали собираться вместе, но больше не пытались идти в атаку. Воздух, розоватый от пыли, был пронизан стремительным плеском стрижиных крыл, но их щебета не было слышно за стонами и криками, поднимавшимися с земли.

— Всем строиться! — скомандовал Асторре. — Граф подает знак к отступлению.

Тоби по-прежнему оставался с главнокомандующим. Вот появился Манфред. Николас, обернувшийся куда-то в другую сторону, а рядом с ним — Боже правый! — Лионетто. Томас тоже здесь. Феликс? Юлиус завертел головой, краем глаза уловил какой-то блеск. На другой стороне Пиччинино также отводил своих людей, и его трубачи застыли в ожидании.

По всей равнине разбредались пешие бойцы, а иные еще продолжали сражаться, не подозревая о том, что битва подошла к концу.

Среди них оказался и Феликс, лишившийся лошади и шлема. Он не бился, но, похоже, что-то искал. Юлиус закричал. Голос Асторре, еще более громкий, заставил Феликса вскинуть голову как раз в тот миг, когда зазвучали трубы, и наконец, понял, что бой окончен. Распрямившись, он с улыбкой помахал друзьям, держа подмышкой свой шлем. Алые перья волочились следом, а голова орла таращилась в небеса.

— Беги, глупец! — закричал Юлиус.

Он кричал это Феликсу, но Николас, словно услышав его, вонзил шпоры в бока лошади и устремился вперед через все поле. Он объезжал его по дуге, чтобы закрыть Феликса от противника, выстроившегося на другой стороне. Внезапно осознав, что происходит, тот замахал руками и бросился бежать. Николас развернул лошадь, чтобы перехватить его.

Отход войск еще не вполне завершился. Трубачи Пиччинино пока не дали сигнала, хотя его войска уже почти все выстроились в шеренгу. Должно быть, запоздалый всадник, вылетевший во весь опор из рядов Урбино, привлек внимание умелого арбалетчика. Даже в угасающем свете солнца, всадник — это легкая добыча.

Юлиус, во все глаза наблюдавший за происходящим, заметил блеск оружия и завопил во все горло. Николас услышал его. Впрочем, какая разница? Стрела уже начала свой полет.

Натянув поводья, Николас успел нагнуться, чтобы подхватить Феликса в седло, когда тот внезапно вскрикнул. Рот его открылся, и вместо того, чтобы запрыгнуть на лошадь, он медленно опустился на колени. Тут же бросив поводья, Николас спешился и упал рядом на колени. Он обнял Феликса за плечи и развернул, глядя на спину. Арбалетный болт, вонзившийся между лопаток, был виден даже Юлиусу.

Стряпчий начал было понукать лошадь вперед, но затем спрыгнул на землю и побежал, успев заметить, что Тоби бежит за ним следом.

После этого единственного выстрела все оставшиеся в живых покинули иоле боя. Теперь если кто и выходил на равнину, то лишь для того, чтобы унести раненых. Трубы издали свой последний вопль. Юлиус оказался рядом с Феликсом.

Тоби уже был здесь. Он даже не дотрагивался до раненого, лишь поднял взор на Николаса, затем на Юлиуса, и чуть заметно покачал головой.

Николас о чем-то говорил с умирающим. Стряпчий слышал его шепот, когда оказался рядом, но не мог разобрать слов. Время от времени Феликс задавал какие-то вопросы, и Николас отвечал. Одной рукой он обнимал юношу за плечи, другой поддерживал голову Феликса, который щекой опирался ему на плечо. Легкий ветерок, поднявшийся на закате, слегка шевелил коротко обрезанные каштановые волосы.

— Ты можешь уложить его на землю, когда я вытащу стрелу, — сказал Тоби. — Но затем он уйдет, Николас.

— Он знает, — отозвался тот, опуская взор.

Словно обменявшись с умирающим неким мысленным посланием, Николас, оторвавшись от лица Феликса, вновь нашел глазами Тоби.

— Да, прежде чем боль сделается невыносимой.

Стоны доносились отовсюду, но Феликс вытерпел без единого звука, когда извлекли стрелу, несмотря на то, что даже Юлиус слышал, как потекла при этом кровь. Тоби расшнуровал кирасу, и Николас осторожно опустил худощавое жилистое тело на землю.

Феликс выглядел изможденным, как в те дни, когда много пил накануне, или волновался, или слишком много времени проводил с Грилкине. Он не сводил взгляда с Николаса.

— Почему ты женился на моей матери?

— Потому что я люблю вас обоих, — ответил тот.

И, чуть погодя, Тоби негромко сказал:

— Закрой ему глаза.

Николас отнес Феликса де Шаретти с поля боя в свою палатку, и Лоппе немного помог ему. Затем лекарь закрыл входной полог и долго не показывался оттуда.

Николас и вовсе не вышел наружу и, должно быть, спал там же. На следующий день, когда он явился в шатер Асторре, то оказалось, что седельные сумки уже упакованы, но Юлиусу и всем остальным он не сказал ни слова.

Вместо него заговорил Тоби:

— Николас считает, — и я полагаю, он прав, — что нужно поскорее сообщить обо всем матери. Сразу после похорон он уедет, невзирая на лихорадку. Он возьмет с собой Лоппе, но я бы предпочел, чтобы ты, Юлиус, также отправился с ним. То есть, конечно, если ты вообще намерен возвращаться в Брюгге.

Юлиус знал, какой сегодня день. Среда, двадцать третье июля. Как бы они ни спешили, но Марианна де Шаретти не узнает о гибели сына еще много недель; возможно, до самого сентября.

— А ты сам?

— Нет, разумеется. Столько раненых… Глаза лекаря распухли от недосыпания.

— У меня дел невпроворот. Бессмысленная трагедия, как ни посмотри. Похоже, что нашей стороне пришлось хуже, чем противнику. Но Пиччинино не скоро вновь решится пойти в атаку, если решится вообще: он потерял слишком много людей. Асторре останется до конца контракта, и с ним, разумеется, будет Годскалк. А я отправлюсь в Брюгге, как только смогу.

— Я поеду, — ответил Юлиус. — Феликс, Клаас и я. Николас. Мы многое пережили вместе, и Феликс был славным парнем. Но я никогда бы не подумал… — Он осекся.

Лекарь уставился на него своими странными птичьими глазами.

— Что Николас так отреагирует на происшедшее? Мы с тобой уже видели смерть в бою. Но для него это впервые.

— Да, конечно. И ему еще предстоит встреча с матерью Феликса. Вдовой. Его женой, — бесцветным тоном отозвался Юлиус.