Путь Никколо

Глава 33

На сей раз, когда представители Шаретти появились в Милане, то никто не стал открывать ставни, чтобы полюбоваться на них. Во-первых, было слишком жарко. Во-вторых, большинство наемников вместе со своими капитанами уже давно направились на поле боя: на юг в Неаполь, либо на восток, вслед за предателем графом Пиччинино.

На прочих горожан, не имевших к наемникам никакого отношения, едва ли могло произвести впечатление появление молодого торговца с управляющим, пусть даже с вооруженным эскортом. Немедленный допуск через Порта Верчеллино и на герцогский постоялый двор Феликсу дала бумага со множеством подписей Медичи и бургундцев, предъявленная Николасом, но об этом Феликс не знал. Семь дней они скакали с Николасом бок о бок, разговаривая о делах, как и подобает негоцианту и его управляющему. На все вопросы Николас давал длинные и развернутые ответы, которые отнюдь не казались Феликсу скучными. Они говорили о Хеннинке и Беллобра, о Грегорио и о Кристофере в Лувене. Николас часто спрашивал его совета. Николас, желавший, чтобы Феликс мог принимать участие во всех переговорах, время от времени донимал того уроками итальянского.

После этих разговоров Феликс в своих манерах делался все больше похож на мать, а порой в нем проглядывали и отцовские черты. Николас не был с ним чрезмерно почтителен, однако невозмутимостью и здравым смыслом напоминал Юлиуса, когда тот общался со своей хозяйкой. Это пришлось Феликсу по душе. Понемногу стыд, злость и страх начали покидать его.

В Милане, где в воздухе висела мраморная и кирпичная пыль, Николас должен был нанести четыре визита от имени компании Шаретти и сказал, что Феликс, если желает, может присутствовать с ним повсюду. Феликс, разумеется, согласился, как только ему дадут возможность стянуть сапоги, дублет, выпить вина и как следует отоспаться. Он рухнул на кровать на постоялом дворе, позволив Николасу самому позаботиться о еде и о прочих бытовых мелочах.

Николас, так и не снявший сапог, с довольным видом пообещал, что договорится обо всем на завтра. А пока не желает ли Феликс отправиться с ним, чтобы разнести депеши? Усталость дала бой подозрительности, и усталость победила.

— Давай сам, — сказал ему Феликс и тут же заснул. Проснулся он на рассвете. Николас мирно спал на соседней кровати и не пожелал просыпаться. На столе обнаружился наполовину съеденный холодный ужин и оплывшая свеча. Феликс прикончил еду, время от времени что-то роняя. Но поскольку Николас так и не проснулся, а вино оказалось отменным, он решил вновь улечься, вместе с бутылкой. Как-никак, завтра его ждут дела и нужно быть свежим и отдохнувшим. Точнее, уже сегодня.

Чуть позже утром Чикко Симонетта, глава Миланской канцелярии, мог бы прийти в недоумение, когда ему пришлось обсуждать дела компании Шаретти с остроносым восемнадцатилетним юнцом, с трудом, изъяснявшимся по-итальянски, если бы он не оказался предупрежден об этом заранее.

А так были быстро проведены все подсчеты по исправленной кондотте, и необходимые бумаги перешли из рук в руки. О том, что некие другие бумаги перешли из рук в руки накануне вечером, когда ему был сделан устный и письменный доклад, он не счел нужным упоминать.

Мессер Чикко, человек занятой, был расположен проявить дружелюбие. Он весьма заинтересовался рассказом Феликса о недавнем его пребывании в Генаппе. Он спросил у того, не встречался ли он с камергером дофина, месье Гастоном дю Лионом в Женеве. Отрицательный ответ Феликса, к вящему его удивлению, прозвучал одновременно с положительным утверждением Николаса, который, как оказалось, не только встречался с этим господином, но также был чем-то обязан ему.

Затем к ним присоединился еще один придворный герцога: мессер Проспер Скьяфино Камулио де Медичи, правая рука герцога (как с улыбкой заявил мессер Чикко) в дипломатических поездках к французам. Они поговорили об обороне неаполитанского королевства (где столь неоценима оказалась помощь капитана Асторре) и о своих упованиях, что противник останется без денег и дополнительных войск, если Франция и Савойя не смогут сдержать своих обещаний.

Феликс упомянул о превосходных доспехах и оружии отряда Шаретти, а также о достоинствах Асторре, его стряпчего Юлиуса и лекаря Тобиаса Бевентини из Градо. Чикко Симонетта ди Калабрия, который едва ли мог помнить все на свете, заявил, что ими была высоко оценена помощь, которую оказал мессер Тобиас в деле с капитаном Лионетто.

Феликс, который и без того едва мог пошевелиться в своих жестких, как панцирь, одеждах, едва ли смог бы выглядеть еще более напряженным. Но имя «Лионетто!» он произнес с величайшей тревогой и изумлением.

— Мессер Тобиас, — поспешил пояснить Николас, — который давно знаком с капитаном Лионетто, получил задание от его святейшества папы передать тому послание с требованием немедленно оставить графа Якопо Пиччинино и перейти на нашу сторону. Он преуспел. Капитан Лионетто изменил решение. Он дезертировал из армии графа I Пиччинино и сейчас присоединился к графу Урбино.

— Ты забыл сказать мне об этом. А что Тобиас? — требовательно воскликнул Феликс.

Небрежно взмахнув рукой, мессер Чикко ответил вместо Николаса:

— Боюсь, что отважный лекарь упустил возможность повоевать в Неаполе. Насколько я знаю графа Урбино, он наверняка оставит вашего мессера Тобиаса при себе. Если так, то, разумеется, вам оплатят стоимость его услуг, дабы вы могли нанять другого лекаря. Как бы то ни было, ваша помощь не будет забыта. А вы желаете принять участие в военных действиях, мессер Феликс?

Мессер Феликс раскраснелся.

— Я был бы счастлив.

— Восхищаюсь вашей отвагой, — одобрил Чикко Симонетта. — И мы воздадим ей должное. Вы долго были в пути и, возможно, желаете освежить свои навыки? Я буду счастлив предоставить вам возможность посещать любые тренировки и пользоваться советами наших наставников боевых искусств. Наш добрый друг Никколо знает, чем они могут быть полезны.

Феликс и без Николаса (Никколо?) прекрасно знал, что могут сделать для него миланские учителя. Оживленно обсуждая возможное расписание ближайших занятий, он краем уха услышал, как Николас любезно принимает приглашение для них обоих провести вечер в обществе мессера Просперо ди Камулио де Медичи. Он был сердит на Николаса. Тот должен был сказать ему насчет лекаря. Однако же канцлер, похоже, остался очень доволен. И хотя вечер с герцогским посланником обещает быть скучным, но дела есть дела. Феликс лишь надеялся, что веселые дома в Милане останутся открыты сегодня допоздна. Порой, впервые оказавшись в новом городе, там можно было купить списки. Но когда он заговорил об этом с Николасом, тот только рассмеялся, но не сказал почему.

Вместе с Николасом они вышли из Аренго под лучи палящего миланского солнца. На какой-то миг Феликс даже позабыл о своих жалобах. Все здесь, в Милане, было таким огромным. Перед ними оказалась самая большая церковь, какую когда-либо доводилось видеть Феликсу. Она была еще не достроена и покрыта лесами, по которым, перепрыгивая с доски на доску, сновали до черноты загорелые рабочие в одних набедренных повязках. Здесь надо было ходить осторожно: если вдруг ворот застрянет, то ведро запросто может перевернуться не ко времени. А грохот у них за спиной, по словам Николаса, исходил из мастерских, куда доставляли вытащенный из воды мрамор.

Феликс очень хотел полюбоваться на Палаццо Медичи, — их следующий пункт назначения. Специально для этого он принарядился в двуцветные шоссы и свою лучшую желтую тунику, а также поутру купил соломенную шляпу, чтобы защититься от солнца. Ему не терпелось повстречаться с братьями Томмазо, которым тот так завидовал, и кому сам Феликс намеревался препоручить для отправки в Брюгге шкатулку с серебром и долговыми расписками.

По пути к Медичи Николас зашел к стряпчему и забрал три свертка с документами, за которые заплатил серебром После чего в таверне у Пьяцца Мерканти он пригласил Феликса выпить вина, а сам, разложив бумаги на столе, принялся внимательно изучать их. Здесь оказались два набора копий долговых обязательств, данных Жааком де Флёри, должным образом заверенные нотариусом. Одна копия — для них, другая будет отдана Маффино, агенту Флёри в Милане, для облегчения будущих расчетов. Что же касается оригиналов, то их сейчас они продадут Пигелло Портинари из банка Медичи.

— Продать их? — изумился Феликс.

Николас, невозмутимо складывая бумаги, сидел с таким видом, словно не сказал ничего такого, что заслуживало бы удивления.

— Разумеется, это лучший путь получить наши деньги обратно. По крайней мере, ту часть, которую я заставил признать месье Жаака. Разумеется, если хочешь, то можешь ездить в Женеву каждые полгода и пытаться выжать из него деньги, но думаю, что дело того не стоит. Пусть уж лучше Медичи выкрутят руки Жааку де Флёри через своих посредников в Женеве.

Феликс уставился на него.

— Но с какой стати Медичи делать это?

Убрав бумаги, Николас расплатился с хозяином таверны.

— Они всегда так делают. Сбор долгов — это их основное занятие. Так они действуют и с папскими кредитами. К тому же, они передо мной в долгу. Я придумал для них шифр, который не сможет расколоть никто на свете, включая меня самого.

Феликс все так же тупо смотрел на него.

— Ты хочешь сказать, что Медичи заплатят нам все те деньги, которые задолжал Жаак де Флёри?

— Ну да, по крайней мере, то, что он признал из этих долгов. Мы ведь здесь именно за этим, не так ли? Собрать деньги, чтобы возродить твою компанию. Вот почему я никак не мог вернуться в Брюгге.

— А я думал, это потому, что…

— Да, и поэтому тоже. Но не думай об этом на людях, — оборвал его Николас. — Пойдем Пигелло и Аччерито ждут тебя.

Палаццо Медичи оказался длинным, низким зданием с рядом причудливых окошек над неким подобием крепостной стены, сложенной из квадратных каменных блоков. Феликс был уверен, что им, по итальянской традиции, предложат вина, охлажденного в медной градирне, но здесь, на галерее, еще вовсю шли строительные работы, так что вино все равно превратилось бы в грязь.

Их встретил Пигелло Портинари, внешне очень похожий на Томмазо, но одевавшийся явно у совсем другого портного, что и неудивительно, когда становишься поставщиком и банкиром герцогского двора У него был скошенный лоб и мешки под глазами. К тому же он оказался лысым, как лекарь Тобиас, но лысину скрывал под прямоугольной шапочкой с заостренным верхом, похожей на таблетницу; по причине жары, из одежды на нем не было ничего, кроме короткой туники, рубахи и шоссов. Низко висящий пояс был призван скрывать наметившийся животик. Феликсу он понравился с первого взгляда.

Мессер Пигелло также был чрезвычайно рад, что мессер Феликс почтил его личным визитом, и проводил их в свой кабинет. На столе, заранее приготовленная, лежала шкатулка с серебром от месье де Флёри, которую прошлой ночью доставил ему на хранение Никколо, но теперь месье Феликсу надлежало самому все проверить. Сюда же следовало добавить и еще несколько новых счетов из герцогской канцелярии. А это — те самые долговые расписки, о которых говорил Никколо?

Феликс заметил, что он использует арабские цифры, быстро производя подсчеты на клочках бумаги, и то же самое, проверяя его, делал Николас. На самих счетах, впрочем, суммы были проставлены куда более внушительными римскими цифрами, подделать которые гораздо сложнее. Аччерито, второй брат, вскоре присоединился к ним, и Феликс был рад, что ему больше не нужно делать вид, будто он участвует в подсчетах, и принялся дружески болтать с новоприбывшим. К тому же он и без того видел достаточно. Трудно сказать насчет всего остального, но, по крайней мере, Николас не обманывал его. Напротив, он Феликса обогащал.

Они не задержались надолго, но, все же, покончив с делами, полакомились засахаренными орехами и выпили очень хорошего вина, поданного в тяжелых кубках, снаружи украшенных неким подобием апельсиновых долек. Мессер Пигелло, кланяясь одновременно Феликсу и Николасу, сказал несколько лестных слов относительно замужества демуазель де Шаретти, а также заметил, что, несмотря на печальные известия о пожаре, компания под столь умелым руководством, несомненно, будет и впредь набирать силу.

Новости разносились быстро. Тема, столь болезненная дома, в этой деловой обстановке свелась почти к безделице. Феликс лишь едва кивнул в ответ, а Николас пробормотал слова благодарности, прежде чем разговор перешел на другие вопросы. Насколько помнится Феликсу, он пытался прислушиваться и вникать в любезный обмен мнениями по поводу восточных рынков шелка. Поскольку китайские шелка стали большой редкостью, то в Константинополе этот товар был сейчас в особой цене. С Хиоса им можно было торговать где угодно. Флорентийский консул в Трапезунде сумел бы разбогатеть в считанные дни. Феликс понимал едва ли половину того, о чем они говорили. Но далее если бы дело не касалось его личных интересов, он все равно был бы благодушно настроен к любому человеку, который стремился делать деньги. Разумеется, у Медичи во Флоренции был свой botteghe. Марко Паренти, женатый на сестре Строцци, торговал шелком. А также флорентийцы Бьянки.

Те имена, которые Николас не упоминал при нем, пока ничего не значили для Феликса. Он слушал внимательно, но все же с радостью согласился проследовать за мессером Аччерито, дабы тот показал ему еще не достроенный дворец. На него огромное впечатление произвели росписи на стенах и потолках и то, что снующие повсюду писцы и секретари не обращали на это ни малейшего внимания. Николас, как оказалось, уже прощался с их гостеприимным хозяином и улыбался, показывая глубокие ямочки на щеках.

— Просто поразительно! — воскликнул он. — Герцог даже мне говорил об этом. Вы не знали, что он желал получить обученного страуса?

— Нет, — покачал головой Пигелло. — Я ничего не знал, пока не получил известия от Томмазо. Судя по всему, за этим животным пришлось посылать в Испанию.

— За птицей, — поправил Феликс, переводя взгляд с Николаса на Пигелло.

— И, похоже, доставка каким-то образом сорвалась.

— Кораблекрушение, — пояснил Николас. — И, к несчастью, последовавшие судебные иски. Но насколько мне сообщили, птица сейчас жива и здорова.

Вопрос сей, похоже, не слишком тревожил Пигелло.

— Я уверен, что мессер Строцци и мой брат посодействуют тому, чтобы этот страус все же попал в Милан. Разумеется, любая помощь, оказанная вами в этом вопросе, будет оценена очень высоко.

— Благодарю за доверие, — промолвил Николас. — Но у меня очень много других забот. И последнее, чего мне хотелось бы, это лишить мессера Томмазо заслуженного торжества Доставить страуса в Брюгге живым и невредимым, а затем вручить его герцогу Франческо как дар от герцога Филиппа — это прекрасное достижение.

Уже выйдя на виа деи Босси, Феликс пробормотал:

— Страус.

— Да? — переспросил Николас.

Он с легкостью пробирался в потной толпе, пригибаясь под навесами, а когда ему попадалась навстречу хорошенькая девушка, то задорно улыбался ей.

— Медичи слыхом не слыхивали ни о каких страусах, — заявил Феликс. — Мессер Чикко о нем тоже ничего не говорил.

— Верно, — подтвердил Николас у него из-за спины.

Он вынырнул из ближайшей лавки с тремя апельсинами и на ходу принялся жонглировать ими, отвлекая от болтовни пестрые стайки домохозяек, а также заставляя оборачиваться нарядных вельмож и торговцев, и священников, парящихся в рясах, слуг и поденщиков, разносчиков и детей.

Двое мужчин, игравшие в шахматы на балконе, воззрились вниз, когда апельсин поднялся в воздух прямо к ним, а затем упал обратно.

— Но ты же сам привез Томмазо депешу, где утверждалось, будто герцог хочет его получить?

— Да, — подтвердил Николас.

Три собаки, верно, следовали за ним, и гурьба ребятишек.

— Так значит, ты все придумал? Ты сам сочинил всю эту историю? И никто не хотел никакого страуса?

— Глупости, — парировал Николас. — Я его хочу. Томмазо хочет. Лоренцо хочет. И как только я сообщу канцелярии о его прибытии, то герцог захочет тоже. А если потом он окажется никому не нужен, мы разыграем его в лотерею, как твоего дикобраза. Мы припряжем его к водяному колесу, чтобы он съел все ведра. Мы заставим его бегать внутри Журавля. Он у нас будет осушать каналы. Винрик сможет хранить в нем свои деньги. У каждого должен быть свой страус Или апельсин. Лови!

Феликс не поймал, и апельсин упал в небольшой фонтан, обрызгав его до самого носа.

Но Феликсу было все равно.

На мгновение — надолго ли? — Клаас вновь вернулся к ним.

Но уже Николас, а не Клаас сопровождал в тот вечер Феликса в дом Просперо де Камулио де Медичи.

Поднялся теплый, но крепкий ветерок, и потому, несмотря даже на пыль, приятно было пройтись по узким улочкам, в тени навесов красных крыш и балконов, огибая крутые лесенки, заставленные горшками с яркими цветами. Стрижи вились над головой, стайками, как тучи комаров, и их далекий свист делался пронзительным и резким, когда они ныряли вниз. Дом мессера Камулио находился в южной части города, неподалеку от внутреннего обводного канала Между ним и внешним кольцом воды находились крупные церкви и постоялые дворы, построенные на берегах специально прокопанных радиальных каналов, по которым баржи могли пройти к самому сердцу города Братья Портинари поддерживали две такие церкви, и взамен получали немалую выгоду.

Торговля. Богатство. Слава. В наилучшем расположении духа и с возросшей уверенностью в себе, Феликс де Шаретти шагал по мощеным улицам рядом с Николасом, который внимательно слушал подробный рассказ Феликса о его первом занятии, состоявшемся в Кастелло с оружейником самого герцога.

Наконец они прибыли в Casa Camnlio, с гербом над входом, арками и колоннами, и небольшим внутренним двориком. Здесь, поскольку солнце палило уже не столь нещадно, Проспер де Камулио пригласил их присесть у фонтана. С ним был еще один гость. Четверо мужчин и никаких женщин. Четверо мужчин, которые ели, пили вино и приглушенными голосами говорили о деньгах.

Проспер де Камулио де Медичи, мужчина хорошо за тридцать, обладал тем стилем, который Феликс уже начал узнавать, как присущий дипломатам и политикам. Из-за жары на нем была льняная рубаха и роскошная верхняя туника, а также шелковый шарф, вышитый фиалками, несомненно, привезенный из Франции.

Вторым его спутником был генуэзец по имени Тома Адорно. Камулио и Адорно. Феликс знал, что между ними общего, ибо Николас поведал им об этом. Тома Адорно оказался низкорослым, крепким мужчиной средних лет со светлыми волосами, выбеленными левантийским солнцем. В нем не было ничего от слегка мрачной, загадочной красоты Ансельма Адорне, и все же, по словам Николаса, они были между собой в родстве.

Семейство Адорне так давно закрепилось в Брюгге, пользовалось там таким почтением и казалось столь исконно фламандским, что никто не мог бы заподозрить у них наличия иных корней. Но шесть поколений назад (опять же, по словам Николаса) после потери Акры предки торговцев Адорне были вынуждены бежать со Святой Земли. Одна ветвь семейства отправилась во Фландрию, а другая — в родную Геную. А еще задолго до этого, опытные моряки и торговцы из рыбачьей генуэзской деревушки Камольо начали расселяться по разным колониям Генуи, и среди них был некий Вивальдо де Камулио, начавший торговать тканями в Византии.

Четыре поколения назад, во времена деда Ансельма из Брюгге, Габриэль Адорно стал первым дожем Генуи из этого семейства, и его родичи вместе с собратьями-торговцами завладели островом Хиос и торговлей квасцами в Фокее. Несколько лет некий Никколо де Камулио также жил на Хиосе. В последующие годы семья породнилась (все, по словам Николаса) с наследниками Антонио де Медичи и произвела на свет Никколо де Камулио де Медичи, генуэзского поверенного, в чьи обязанности входила проверка налогообложения в Фокее и на Хиосе. Именно он и был предком их нынешнего знакомца, Просперо де Камулио.

Ныне турки завладели Фокейскими квасцовыми рудниками, однако торговлю на Хиосе по-прежнему контролировала Генуя, и среди генуэзских торговцев на Хиосе еще были Балдасари и Пауло, и Рафаэль, и Никколо, и Гулиано, и Тома Адорно.

Ныне французы завладели Генуей, но среди генуэзских изгнанников, по-прежнему проявлявших интерес к Хиосу, был и Проспер Адорно, граф Рейда, владетель Овады и Рончильони, человек, у которого было больше всего прав стать следующим дожем Генуи. Он приходился Тома двоюродным братом. Также он был родичем, хотя и очень дальним, Ансельма Адорне, давним другом и сторонником Проспера де Камулио, их гостеприимного хозяина, и даже оказался его тезкой. Он был первым из генуэзских мятежников, которых втайне поддерживал герцог Миланский, ибо герцог также желал изгнать французов из Генуи.

И он был тем самым человеком, с кем лекарь Тобиас, по утверждению Николаса, не столь давно обсуждал все вопросы, касающиеся квасцов. Именно это связывало Камулио с Тома Адорно. Политика такого масштаба повергала Феликса в благоговейный трепет. Трепет вызывало обещание богатства Благоговение же и страх он испытывал, когда смотрел на Николаса, чувствуя при этом в глубине души, что имеет дело с каким-то совершенным незнакомцем.

Этот страх, а также недостаточное знание итальянского, почти не позволили Феликсу принимать участие в беседе. Никаких светских разговоров. Феликс не мог удержаться от обиды. Николас, впрочем, похоже, ничего не замечал. Он методично описывал и предъявлял генуэзцам письменные подтверждения наличия залежей квасцов, обнаруженных недавно компанией Шаретти в папской области, а также давал приблизительную оценку стоимости этих залежей. И описание, и оценка была заранее подписана венецианцами. Феликс прежде не видел этих бумаг.

Первым от чтения оторвался Проспер де Камулио.

— Стало быть, нет сомнений, что Венеция уже знает о существовании этих залежей и сознает, что они представляют угрозу их монополии на турецкие квасцы. Если, разумеется, подпись подлинная.

— Человек, которому она принадлежит, Катерино Цено, сейчас находится в Милане, — отозвался Николас. — Он ожидает здесь, неподалеку, чтобы я позвал его, как только получу ваше согласие на наши с ним условия. Разумеется, в том случае, если вы считаете его достойным представлять всю Венецию.

— Его предки правили Константинополем, — ответил Адорно. — Если Венеция послала именно его, то, стало быть, они принимают вас всерьез. Нам вы не сказали, где именно находятся эти залежи. Однако Венеция, похоже, посвящена и в эту тайну.

Николас кивнул.

— Но ведь именно Венеции придется платить в обмен на то, что мы будем хранить тайну этих залежей. Венецию вполне устроило бы договориться обо всем напрямую со мной; заплатить мне за молчание и пообещать в будущем большие скидки на их квасцы, — и они сделают все это. Если я не настою на этом вопросе, то им нет никакой нужды включать в соглашение генуэзских торговцев.

— Но все же вы решили включить нас за хорошую плату. Но почему Генуя? — поинтересовался Тома Адорно. — Почему бы не обратиться с этим к торговцам из Лукки? Или Мантуи?

Опираясь широкими ладонями о колени, Николас с невинным видом уставился на генуэзцев.

— Демуазель де Шаретти всегда считала Адорне и Дориа, и прочих генуэзских торговцев в Брюгге людьми весьма порядочными и справедливыми, с кем приятно вести дела. Однако я ограничился включением в наш договор с Венецией одной лишь только Генуи, иначе соглашение утратит всякий смысл. Вы не станете платить мне за то, что я посвящу в тайну ваших соперников.

— А вам, разумеется, нужна прибыль, — отозвался мессер де Камулио. — Но почему вы не обратились напрямую к папе? С деньгами от столь богатых залежей он мог бы, наконец, начать крестовый поход и освободить фокейские рудники. Тогда мир будет наводнен дешевыми квасцами, и не останется никакой монополии.

Феликс вопросительно покосился на Николаса.

Тот улыбнулся.

— Я думал об этом. Но кто сказал, что крестовый поход освободит фокейские рудники? Да и будет ли вообще этот крестовый поход, в то время как Неаполь и Англия, Франция и Бургундия заняты внутренними распрями? Сперва надлежит покончить с войнами между христианами, прежде чем у турок появятся основания опасаться папы.

— Но где же ваш христианский дух? — воскликнул мессер де Камулио. — Защищая венецианскую торговлю, вы защищаете турецкую торговлю.

— А кто этого не делает? — удивился Николас. — Запад нуждается в том, что продает ему Турция. Турция нуждается в торговле еще больше, и если не давить на нее слишком сильно, то она не станет больше воевать, опасаясь лишиться прежних доходов. Короли затевают войны, но торговцы, как вы понимаете, являются сторонниками вечного мира.

— Понимаю, — кивнул мессер де Камулио. — Но почему бы тогда не попросить денег напрямую у турков?

У Феликса отпала челюсть. Он заставил себя закрыть рот.

Николас пожал плечами:

— Разумеется, я мог бы сделать это, если бы представлял более крупную компанию. Я мог бы потребовать любую сумму за свое молчание. И вырвать любые уступки у кого угодно, включая даже изменение условий концессии. У меня такой власти нет. Но она есть у Венеции. Я не могу обратиться к туркам напрямую, но надеюсь, что Венеция сделает это за меня.

— Почему-то именно это я и предполагал, — сказал Проспер де Камулио. — Так, значит, в конечном итоге ваш замысел принесет пользу Венеции?

— Венеция владеет турецкой франшизой, — ответил Николас. — Этого я изменить не могу. Любые уступки в нашу пользу будут означать лишь то, что от нас она получит меньшую прибыль. Будет лишь справедливо, если упущенные деньги венецианцы дополучат с Турции. Вам это пойдет только на пользу, и моей компании тоже.

Тома Адорно потер подбородок.

— Верно. Вам повезло, мессер Никколо. Вы сумели сделать открытие, за которое вам заплатят многие из сильных мира сего. И будут продолжать платить еще хотя бы некоторое время. И я думаю, вы правы. Цена, которую христианская церковь заломит за свой товар, будет значительно превышать то, чего требуют от нас сегодня турки. Но тем временем, вам и Генуе квасцы будут продаваться по пониженной цене, и в конечном итоге, это пойдет во благо всем изготовителям тканей. Я ни в чем не могу придраться к вашим условиям. Однако мне хотелось бы узнать, как вы намерены обойти флорентийцев? Как только Медичи обнаружат все эти сделанные нам уступки, они задумаются над причинами этого. Не забудьте, они же банкиры самого папы. И если до их ушей дойдет слух о существовании новых залежей, они будут кричать об этом со всех колоколен.

— Об этом я думал, — отозвался Николас. — Но торговые уступки делаются по множеству причин. К примеру, сами Венеция и Флоренция постоянно ведут такие переговоры по поводу цен на итальянский шелк. Возможно, Флоренцию удастся убедить, что наши дешевые квасцы происходят из тех же источниках. В учетных книгах можно записать все, что угодно.

— О, да, вы правы, — подтвердил Тома Адорно. — Думаю, вам следует описать ваши условия во всех подробностях, дабы мы могли покончить со всем этим поскорее, прежде чем вы все же вознамеритесь внести в список своих фаворитов Лукку и Мантую. Затем мы пошлем за вашим покровителем, Катерино Цено. Полагаю, он близкий друг Алвизе Дуодо, который был капитаном венецианских галер? И родич Марко Цено, который в свое время также водил галеры во Фландрию?

— Господа, — почтительно поклонился Николас. — Вы знаете его лучше, чем я.

Никто не упомянул, то ли потому, что не знали, то ли сочли не слишком важным, самый значительный элемент в истории мессера Катерино Цено из Венеции, — это происхождение его восхитительной супруги Виоланты. Также не заходила речь об этом и на следующее утро, когда состоялась оговоренная встреча и было подписано соглашение, принесшее кампании Шаретти богатство нынешнее и обещание еще больших доходов в будущем.

Проспер де Камулио назвал миланского банкира, который переведет платежи в Брюгге. Феликс, сидевший с воспаленными глазами после почти бессонной ночи, которую он проговорил, не переставая, подписал все, что необходимо, и поспешил сбежать, дабы излить лишнее напряжение на занятиях в Кастелло.

Много позже Николас присоединился к нему на тренировочном дворе. Разумеется: он же провел здесь несколько недель зимой. Вот почему его все вокруг приветствовали такими радостными криками и смехом, в особенности, когда он шутовски принялся изображать какие-то тренировочные выпады. Но тут же к нему подошел наставник и бросил ему меч, а затем топор и копье, а еще позже — усадил на лошадь и заставил скакать по кругу.

Как ни удивительно, Николас ни разу не упал. Феликс, кричавший на него вместе с остальными, понемногу сделался задумчив. Когда под конец ему самому было велено сесть в седло и скрестить копья с бывшим слугой, он взял в руки оружие, не чувствуя ни следа прежней злости, которая владела им во время того нелепого шутовского поединка в Брюгге. Да и сам поединок прошел совсем по-другому. Он старался изо всех сил, но на сей раз так и не смог выбить Николаса из седла, тогда как тот дважды лишил его равновесия. Но вот ему крикнули, что кто-то из Канцелярии зовет его, и Николас, распрощавшись с оружейником, ушел прочь.

Назад он не вернулся. Феликс предположил, что он занят приготовлениями к обратному пути. На сей раз они вернутся очень быстро, чтобы поскорее привезти матери отличные новости. Долговые расписки Медичи уже отправились в Брюгге с их гонцом. Денежные переводы венецианцев и генуэзцев также придут непосредственно в Брюгге. Раздевшись до пояса, Феликс перекусил под деревьями со своими новыми друзьями, затем, одевшись, также заглянул, когда его пригласили туда, в кабинет Чикко Симонетты в Аренго, после чего вернулся на постоялый двор.

Николас был там и сидел под навесом в саду вместе со своими охранниками. Феликс сразу опознал его по взрывам смеха. Когда Николас не откликнулся на его зов, то Феликс сам присоединился к ним и выпил эля, и обнаружил, что и сам рад посмеяться вволю. Гораздо позже, в их общей комнате, Феликс стянул с себя промокшую рубаху и постарался добиться ответов на свои вопросы.

Николас всегда отвечал ему.

— Я сказал нашим охранникам, чтобы они готовились выехать в Брюгге завтра, — заявил он. — Также я нанял еще людей для пущей безопасности. На всякий случай исполнил копии всех банковских бумаг. Но я хотел бы знать, не возражаешь ли ты отправиться обратно в одиночку?

С рубахой в руке, Феликс в ярости уставился на него.

— Но деньги ведь у тебя, — заметил Николас.

Он забыл про Женеву. Он забыл все свои подозрения.

— А ты куда направляешься? — поинтересовался Феликс.

— Я подумал, что кто-то должен отыскать Тоби и поблагодарить его. Ведь это он все устроил. Я надеялся отыскать его здесь. Мы перед ним в большом долгу, и я хотел убедиться, что с ним все в порядке.

— Тобиас? — изумился Феликс. — Но ведь он на другом конце страны, вместе с графом Урбино и Лионетто.

— Похоже на то, — подтвердил Николас.

— А как же моя мать?

— Но ведь ты будешь с ней. У нее немало помощников. А теперь деньги решат все проблемы.

— Я ей не нужен, — воскликнул Феликс. — Только деньги!

— А как ты думаешь, что она выберет?

— Да ты вообще собираешься возвращаться в Брюгге? — спросил его Феликс.

Николас улыбнулся.

— Как же я могу не возвратиться? Ведь иначе ты все деньги потратишь на турнирные доспехи. Конечно, я вернусь. Хотя бы потому, что у меня нет своих денег.

Молчание. Феликс по-прежнему стоял, сминая рубаху в кулаке.

— Почему ты женился на моей матери?

Круглые глаза все так же, не прячась, смотрели на него. В них не было лукавства. Помолчав еще немного, Николас промолвил:

— Потому что так было правильно.

Феликс первым опустил взор.

— Ясно. — И чуть погодя, добавил. — Думаю, она хочет, чтобы вернулись мы оба. Но ведь у нее есть помощники. Мы бы могли поручить кому-то другому привезти ей деньги.

— Конечно, но зачем? Ты хочешь остаться в Милане?

Пол был усыпан бумагами. Николас уселся, скрестив ноги, и начал собирать их на одном колене, разглаживая и приводя в порядок. Он не спросил: «Не хочешь ли ты поехать со мной?» В сознании Феликса случайно рожденное желание внезапно переродилось в твердое намерение.

— Я хочу поехать в Неаполь, — заявил он. — Я хочу воевать вместе с Асторре и Юлиусом.

Николас парой легких ударов подровнял стоику бумаг и поднял глаза.

— А почему бы и нет? Такой опыт тебе пригодится.

— Думаешь, я могу поехать?

Николас в равновесии удерживал бумаги на скрещенных лодыжках.

— Если хочешь. Не слишком справедливо по отношению к твоей матери, но она к этому привыкла. Только не утешай свою совесть тем, что есть я. Я не замена, если тебя убьют.

Феликс нахмурился. Николас вновь начал перебирать бумаги.

— Меня не убьют. Особенно когда здесь такие деньги. Думаешь, я позволю тебе тратить их в одиночку? Но…

Больше он ничего не стал объяснять. Николас, похоже, и без того все понял.

— Ты и сам знаешь, что Юлиуса необходимо держать в форме. Осмелюсь сказать, что, по-моему, это совсем даже не плохая мысль. Вероятно, я окажусь в Брюгге даже прежде тебя. Не возражаешь, если я тоже прикуплю себе красивые турнирные доспехи?

Он запрокинул голову, и совиные глаза округлились. Феликс бросил рубаху на кровать, ухмыльнулся и, усевшись на край постели, уставился сверху вниз на Николаса и его бумаги.

— Ты просто хочешь от меня отделаться. А ведь ты даже не знаешь, что было сегодня в канцелярии.

— Нет, не знаю, — покорно повторил Николас.

— Меня позвал Чикко Симонетта и спросил, соглашусь ли я принять подарок от герцога для демуазель де Шаретти. Он предложил денег.

Теперь Николас был весь внимание.

— А ты сказал ему, что мы устали от денег?

— Я ему сказал, что вместо денег хотел бы попросить о большом одолжении, а именно о том, чтобы нам вернули поющего гвинейского раба, услуг которого весьма недостает моей матери.

На лице со шрамом появилось какое-то странное выражение.

— Лоппе? — переспросил Николас. — А я и не знал, что он виделся с тобой.

— Почему-то мы пришлись ему по душе, — пояснил Феликс. — А в Милане ему плохо, в особенности после отъезда брата Жиля. Он боится, что его отошлют к Козимо во Флоренцию. Полагаю, — мечтательно пробормотал Феликс, — что африканец в подобающем наряде производит должное впечатление в любом обществе.

— И что?

— А то, что мессер Чикко с огромным удовольствием предложил вернуть нам Лоппе, а я сказал, что надеюсь взамен прислать нечто такое, что доставит герцогу еще большее удовольствие.

— Вот как? — изумился Николас. — И что именно? Мешок не облагаемых налогом квасцов? Шлем с перьями? Жилет с горностаевыми хвостиками? Или… Феликс? Как ты думаешь, что ему может понравиться?

— То, что по твоим словам он якобы заказывал, хотя на самом деле даже не подозревает об этом Я предположил, — промолвил Феликс, — что герцогу необходим страус.

Внизу завсегдатаи невольно задались вопросом, уж не пытаются ли эти два юных фламандца поубивать друг друга, — такие крики и грохот вдруг начали доноситься с верхнего этажа. Но когда они вдвоем спустились чуть погодя в общую залу, раскрасневшиеся и растрепанные, то тот, что постарше, обнимал младшего за плечи, и оба смеялись, не переставая.