Пятиэтажная Россия

Пятиэтажная Россия Будни и праздники семьи Грищенковых

Первого мая в Воронеже всякий год солнечно. Грищенков печально смотрит в окно — погода прекрасная! За окном Отрожка, рабочий район, украсившийся к празднику молодой листвой. Перед подъездом соседи засовывают в багажник ящики с огуречной рассадой. Грищенков высовывается из окна и кричит:

— Василич, на дачу?

— Бабы копаются — сил нет, — кричит в ответ Василич. — В огороде бы копались, а не в квартире!

Грищенков вздыхает и закрывает окно.

Я ездила в Воронеж год назад встречать первомайский праздник в рабочей семье. Ездила к Сергею Владимировичу Грищенкову, человеку дружественному и хозяйственному, токарю — универсалу Воронежского экскава торного завода имени Коминтерна.

Праздничное утро между тем вступает в свои права. Хозяйка дома Татьяна Владимировна закрылась на кухне. На диване в «зале» мучается бездельем пятилетняя внучка Кристина. Конфету ей уже дали, а до газировки «Колокольчик» надо еще дотерпеть. Принцип семьи — строго дозированные удовольствия.

— Ну что ж, — с преувеличенной бодростью говорит Сергей Владимирович. — Давай отметим день труда днем безделья. Сейчас я стол в зале поставлю, девки мои салаты вчера настругали. Так, что там по телевизору?

— Зря вы на дачу не поехали.

— М-да. Ну ничего. Олег сегодня на рынке, а завтра нас отвезет. Ты, главное, на кухню сейчас не ходи, — говорит Сергей Владимирович. — Там Танька рассаду святой водой поливает.

— А чего ж не ходить? Дело хозяйственное. Сколько я помню, Татьяна Владимировна любит, когда ее застают за домашней работой.

— Да там, знаешь, надо поливать и еще что-то приговаривать. Танька стесняется.

Десять лет я знакома с Грищенковыми и десять лет не устаю удивляться и радоваться устройству их быта, самому строю семьи. Семья эта в высшей степени традиционная, с укладом, с образом жизни, — как написал бы Розанов: "сразу видно, что здесь колыбельную пела матушка, а не выли степные волки". Семей таких тысячи и тысячи, в разное время их называли «рабочими», "простыми", "новым городским мещанством", "семьями, члены которых принимают жизнь такой, какова она есть". Это пятиэтажная Россия — сердце страны, место самодеятельного "изобретения общества".

В 1996 году я застала Сергея и Татьяну в их самом тяжелом периоде — оканчивала школу семнадцатилетняя Наташа, девица задумчивая и неторопливая. Семилетняя Даша, напротив того, только приступала к учебе. Денег в семье было очень немного — Татьяна Владимировна вынужденно не работала, Сергея Владимировича угнетал страх, что завод закроется.

Семья и тогда безукоризненно держала форму, хотя Грищенковы и расстраивались, что не могут дать Наташе высшего образования. Татьяна Владимировна втайне не считает его необходимым, но высшее образование для детей уже в конце девяностых осознавалось как обязательная задача крепкой рабочей семьи. А у Грищенковых все и всегда "как у людей". Ну, что ж. Обошлись без института, зато собрали хорошее приданое. Наташа вышла замуж, но из семьи не ушла. В квартире Грищенковых появился зять Олег. Родилась внучка Кристина. Сейчас Наташа работает на частном хлебопекарном заводе известной воронежской фирмы «Хелла». Ее муж только год как ушел с «производства» (Керамический завод) и стал гражданином великого Архипелага ПБОЮЛ — т. е. предпринимателем без юридического лица. Он продает на авторынке моторное масло и присадки. Кристину, девочку задумчивую и неторопливую, водят в детский сад.

Пришел Дашин черед заканчивать школу. Что-то ждет ее впереди? Ее впереди ждет Школа Стилистов. Дарья хочет стать парикмахером. Я помню ее упрямой девочкой с куклой Барби в руке, теперь это упрямая девушка с голым пузиком, любительница передачи «Дом-2». Сейчас Грищенковы уже могут отправить дочку в институт. "Все, все дети наших друзей учатся! — твердит дочери Татьяна Владимировна. — Считаю по пальцам — и Маша, и Света, и Настя". — "А что толку? — отвечает Даша. — Как были дуры, так дурами и остались". Отношение к диплому в окружении Грищенковых совершенно определилось. Диплом считается вещью очень полезной, но именно вещью. Как-то само собой разумеется, что на него надо потратить не труд, а деньги. Диплом взял на себя функции справки и пропуска одновременно. Это пропуск в мир чистой публики. Чаще всего дети грищенковских друзей, окончив институты, работают продавцами или торговыми представителями.

Да, самое важное, — обанкротилсятаки завод Сергея Владимировича, знаменитый ВЭКС имени Коминтерна. Как боялся этого Грищенков!

— Я его последнее время как старую лошадь уговаривал — про себя, конечно, — говорит мне Сергей Владимирович, — как Олег свои «Жигули» упрашивает: "Ну потерпи еще чуточку, ну протяни еще годик!" Послушался, отец родимый. Теперь не страшно. Дети выросли, Наташка с Олегом работают, Танька пенсию получает, бытовую технику всю новую успели взять, можно лет десять не менять. Ремонт сделали прошлым летом. Ну и за душой у меня теперь кое-что есть.

Кое-что за душой — это свободная квартира, которую можно сдавать. Прошлой зимой у Сергея Владимировича умерла матушка. Свободная квартира — это освобождение от страха. Две с половиной тысячи долларов в год независимого дохода могут показаться мелочью, а для Грищенковых — это возможность передохнуть, оглядеться.

Что дал завод семье Грищенковых? Главным образом, он был для Сергея Владимировича местом встречи. Площадкой, на которой человек частной жизни встречается с государством.

В 1985 году Сергей Владимирович был делегирован ВЭКСом на фестиваль молодежи и студентов в Москву. Фестиваль оказался малопочтенным, не сравнить с первым, 57-го года (тот-то был эпохой, событием). Сергею Владимировичу пришлась по душе пустая Москва, праздность, Крымский мост, но совершенно не понравилось собственное участие в государственной затее.

Запомнились насильственное братание и отчаянная скука. Фестиваль должен жить законами беспричинного ликования, свойственного юности, а средний возраст воронежских делегатов приближался к сорока годам. Грищенкову, например, тем летом исполнилось тридцать пять. По чудесному советскому обычаю, занимающему годы у зрелости и приписывающему их чуть ли не возрасту ребячества, Сергей Владимирович считался молодым специалистом. Сейчас Сергей Владимирович показывает мне старую фестивальную фотографию — нарядный коллаж. На нем Кремль вольно соседствует с Останкинской телебашней, а в рамочке теснится группа размаянных мужиков в синтетических костюмах. Сергей Грищенков обнимает весело скалящегося конголезца.

— Теперь бы я с негром обниматься не стал! — говорит Сергей Владимирович.

— Почему?

— А зачем? Представляешь, как негр бы от меня отпрыгнул, если б я вздумал его обнять? Эти студенты чернокожие, они же у нас в Воронеже считаются обеспеченными. Что там ни говори, а живут они на доллары. Наши мальчики нищие их из зависти бьют. А недавно друзья мои сидели в кафе и заметили через окно, как кто-то вертится у припаркованных автомобилей. Выскочили проверить свою машину — окно разбито, магнитолы нет, негодяй убегает в сторону парка. Пустились было догонять и вдруг видят: вор-то черный. Негр. Ну, и плюнули. Пошел он, говорят, в жопу. А то поймаем, начнем валять — нас же в расисты запишут. Зато когда успокоились, рассудили: хорошо мы жить стали, если у русского рабочего негры начали воровать. Получается, живем как в Америке.

Поездка на фестиваль была далеко не единственной наградой, полученной Сергеем Владимировичем за тридцать лет работы.

Сергей Владимирович и Татьяна Владимировна "посмотрели Россиюматушку", и путешествовали они исключительно за государственный счет. В Техасе сказали бы — "на деньги дядюшки Сэма". В нашем случае — "на деньги дедушки Лёни". Сергей Владимирович посетил Забайкалье, Мордовию, Комсомольск-на-Амуре (командировки).

У Татьяны Владимировны география поездок более праздничная — Ленинград, Кисловодск, Ереван. То были месткомовские путевки, оплачиваемые заводом на восемьдесят-девяносто процентов. Особенно запомнилась давняя туристическая поездка в Армению. "Это страна розовых камней", — мечтательно вспоминает Татьяна Владимировна. Безусловно, это путешествие стало для нее главным поэтическим переживанием, а личное отношение к Армении в разные годы достигало у Татьяны Владимировны таких вершин приязни, до каких добирался разве что писатель Вильям Сароян и только в тех своих текстах, в которых учил американцев правильно готовить баклажаны. А для Сергея Владимировича таким поэтическим местом стал мертвый город Бонивур.

В 89-м году Грищенков был еще раз вовлечен в государственное дело — участвовал в последней комсомольской стройке века, возведении завода азотнотуковых удобрений и города, который предполагалось назвать Бонивур — в честь героя гражданской войны. Город начали строить на Амуре, в районе села Нижняя Тамбовка. То было последнее масштабное начинание ЦК ВЛКСМ, решившего напомнить о себе важным, идеологически привычным свершением. Однако стройка оказалась никому не нужна.

Не прошло и года, как пароход "30 лет ГДР" увез последних строителей с амурских берегов. Увез и нашего Грищенкова, который распрощался с первой и последней своей попыткой сделать карьеру: Сергея Владимировича пригласили на стройку наладчиком экскаваторов, однако обещали место начальника ремонтного участка строительства.

И теперь на Дальнем Востоке зарастает тайгой мертвый город, а в центре города — фундамент Дома культуры, а в фундаменте — забетонированная капсула времени. В ней письмо "Молодому рабочему 2017 года". Об этом письме Сергей Владимирович часто думает: "Белкам письмо написали. Белки в 2017 году прочтут".

Сейчас, без завода, Грищенкову, пожалуй, не хватает полноты, густоты жизни.

— Я всегда плыл по течению, — рассуждает он, — но это было главное течение, основное. Плыл, так сказать, с народом. А сейчас сижу на берегу. На обочине. Но, с другой стороны, на обочине тоже со всем народом сижу. При этом учти — я не жалуюсь. Лично мне на обочине хорошо.

— А что значит — плыть по течению?

— Это когда ты кому-то нужен такой, как ты есть. Совпадаешь с нуждами времени. Я никогда не хотел меняться. Никогда ничего сам не выбирал. Как жизнь течет, так она и течет. Два раза в жизни выбирал — становиться токарем или слесарем, и — водку пить или спортом заниматься. Если я по жизни трудолюбивый и выпивать не люблю — так я где угодно буду жить по-хозяйски. Все, что на до, — куплю.

Все, что надо, действительно куплено.

Квартира семьи Грищенковых за десять лет похорошела. Младшее поколение семьи выиграло "битву за ковер", и теперь он лежит на полу, хотя прежде, разумеется, украшал стену в «зале». Обои в главной комнате теперь не красные (в золотой завиток, большой советский стиль), а синие, в серебряную полоску (совсем такие же у актера Любшина в гостиной). Не могу не упомянуть о подвижнической деятельности программы телепередач "Семь дней", вот уже десять лет занимающейся фотоохотой на интерьеры московских знаменитостей. Каждый герой всегда сфотографирован несколько раз — в спальне, в гостиной и возле встроенной кухни. Не забыты бывают ванные комнаты и коридоры — если там есть что показать. Именно эти снимки, а вовсе не специальные дизайнерские журналы, формируют вкус пятиэтажной России. Конечно, не все удается повторить, но общая идея ясна. Страна узнала новые важные слова — «бордюр», "ламбрекен", «органза». И тут нет никакого звездолюбия — просто работа сравнения и обдумывания новой красоты.

Разве девочки из группы «Блестящие» или мальчик Билан не плоть от плоти пятиэтажной России? Разве у них другая красота? Они тоже "как все" и хотят жить "не хуже других". Кто победней, кто побогаче — но у всех пластиковые окна, у всех золоченые торшеры, у всех подушки на диванах, плитка на кухонном полу. Большой стиль, он снизу растет.

Последний раз я была у Грищенковых за неделю до Пасхи. В зале появился Красный угол. Вернее, Красный уголок. Помимо икон, на тумбочке стоят фотографии умершей мамы Сергея Владимировича, пучок вербы, стакан воды с серебряной ложкой. За иконами положена подкова и спрятаны коробочки, куда складываются волосы всех членов семьи. Волосы Татьяна Владимировна выбрасывать запрещает категорически. В тумбочке хранятся фотоальбомы, монетка из Наташиной свадебной туфли. Рядом на телевизоре — керамическая свинка, символ года, и жаба с денежкой во рту — талисман на финансовое благополучие фамилии. Словом, маленький семейный алтарь.

В труде профессора Орлова "Быт рабочей семьи периода нэпа" приведены интересные свидетельства о самом начале превращения божницы в алтарь: "Чаще всего в рабочей семье существовали два «угла»: жены (икона с ситцевой занавеской и бумажными цветами) и мужа (портрет Ленина, шашки и пузырек с духами)".

Перед нами — завершающий этап. Красный уголок, безусловно, устроен заботами жены, но не вызывает отторжения у мужа. "А пусть, хуже не будет!" — Сергей Владимирович передоверяет заботу о метафизической охране семьи Татьяне Владимировне.

Между тем, у Татьяны Владимировны есть главная добродетель. Она — профессиональный покупатель.

Жители пятиэтажной России — вообще идеальные потребители. Гораздо более верные и грамотные, чем люди посостоятельнее, потому что у тех от желания покупки до самой покупки проходит слишком мало времени. У Грищенковых в среднем проходит от полугода до года, и за это время находится вещь совершенная в своем роде. Наводятся справки. Читаются и анализируются проспекты. Наконец предмет желания выбран. Его возможности и его цена как нельзя лучше соответствуют друг другу. Тогда начинается разведка на местности, чтобы отыскать магазин, где желанный товар меньше всего испорчен торговой наценкой.

Питерский философ Александр Секацкий в своем интереснейшем труде "Дезертиры с острова сокровищ" выводит два человеческих типа. Тип Попа и тип Балды. Как встречаются эти герои? "Пошел поп по базару, посмотреть кой-какого товару. Навстречу ему Балда, идет, сам не зная куда". "Попробуем вдуматься в пушкинские строки, — пишет автор. — В сущности, обоим героям нечего делать. При этом поп поступает просто по инерции, как поступают все «нормальные» люди, не говоря уже о людях успевающих и преуспевающих. Он идет на базар, потому что туда его сами ноги несут, потому что туда глядят его глаза, и туда возносятся его толоконные грезы. Таким образом мы и получаем определение шопинга".

Все это так, Грищенковы бывают в магазине чаще, чем где бы то ни бы ло. Они ходят ГУЛЯТЬ по магазинам. Они умеют мечтать о вещах. Да, да, да, им ведомо вещевое томление, первый взгляд, влюбленность в предмет, электрическая свежесть первого прикосновения, острая радость начала обладания.

Но в магазине Татьяна Владимировна не только гуляет, она одновременно делает огромную работу. Чрезвычайная продуманность каждой покупки экономит невероятное количество денег. Татьяна Владимировна кормит семью из шести человек на триста рублей в день, и это обильный вкусный стол. Она сама тестирует продукты, сама выбирает лучшее из доступного, не ленится проделать долгий путь ради, казалось бы, несущественной выгоды в несколько рублей. Много лет она собирает все чеки и каждый месяц тщательно анализирует свои покупательские победы и ошибки. Семейная философия покупки изобретается ею же. Вот, например, младшей дочери Дарье был «взят» дорогой мобильный телефон, за двенадцать тысяч рублей. Дашин телефон стоит больше недавно купленного холодильника. Баловство и потакание капризам — вот что это, на первый взгляд.

— Нет, — объясняет Татьяна Владимировна, — так надо. Такие же телефоны купили всем ее подружкам, это сейчас важно для нее. Нельзя завидовать в таком возрасте. Будет завидовать — испортится.

Какая мудрость сквозит в этом размышлении! Мечтать о вещах полезно, а завидовать — вредно. Зависть опасна для семьи, потому что может нарушить душевное равновесие юной девицы, меж тем как внутренний покой — свят. Это залог самосохранения семьи.

Бродить с Татьяной Владимировной по магазину — одно удовольствие.

— "Данон" покупать нельзя, — бодро, быстро говорит она, размахивая продуктовой корзинкой (никогда не берет тележку, потому что "они специально придуманы, чтобы люди расслаблялись и лишний товар в тележку наваливали"), — это живая модифицированная соя, твой «Данон». А это ты куда тянешься? Ты что, кормишь ребенка болгарским перцем? Вот этим, красным-желтым-зеленым, в упаковке? Даже от тебя такого не ожидала. Это все равно что светофор съесть. Или банку гуаши. Ты думаешь, в природе можно вырастить перцы такого цвета? Голая химия. Здравствуй, Лидочка! Соседка наша, Наташина ровесница. Такая хорошая девочка, продавщицей уже шесть лет работает, пять тысяч получает, замуж никто не берет. Нет, Лидочка, это я не тебе. «Богородскую» колбасу я, Лидочка, больше брать не буду. Я на нее обиделась. Два раза невкусная! У меня неудачи последнее время. Взяла пищевую краску к Пасхе. Все, буквально все хвалили! И что ты думаешь — варю-варю, кастрюля синяя, руки синие, яйца белые. А ты в Москве-то чего последнее время покупала? Плоский телевизор брала? Слушай, тебя обмануть проще простого! Ты знаешь, почему все эти плоские телевизоры в Россию везут за такие маленькие деньги? Потому что они во всем мире больше никому не нужны — они цифровое телевидение не показывают. Не крути головой, ты меня еще вспомнишь, когда Москву на цифру переведут. Ой, Ниночка Терентьевна! Слышала-слышала про вашу новую кухню! Когда в гости позовете? А чего через неделю? Телевизор еще в кухню не успели поставить? А нам телевизора вашего не надо, мы песни попоем! А, ну разве чтоб во всей славе все сразу увидеть! До свидания, с праздничком вас! И Сонечке передайте. И Вале, и Вите. Представляешь, только на днях я этой Терентьевне сказала, что мы почти накопили на новую кухню, так она подсуетилась и вперед меня поставила. Что б ее! Соревнование, что ли?

Конечно, соревнование. Причем полезное, правильное. Друзья, окружение, «мир» — экспертная группа, которая определяет место семьи на социальной лестнице. Это же окружение дает силы бороться, не позволяет расслабиться, отслеживает твои удачи и неудачи. Сама жизнь глядит на тебя из добрых глаз твоих друзей.

Праздничным вечером вся семья смотрела телевизор. Только Дарья, закрывшись в комнате, в темноте слушала Диму Билана, нового общероссийского соловья. Дашины мечты прямо-таки плавали возле люстры, добавляя семейной ноосфере уютную лирическую ноту. Было очевидно, что там, за дверью, она уже обставила прекрасной мебелью пятикомнатную квартиру, которая будет у них с Димой Биланом, а сейчас придумывает фасон ночной сорочки.

А Сергей Владимирович, как все нормальные потребители информационного продукта, разговаривал с телевизором.

— Чего там у нас? Вести, вести, жили врозь, а сдохли вместе. Ну, здравствуй, здравствуй, коль не шутишь. И тебя тоже. Так себе денек провели, тебя спросить забыли. Что там после тебя? "Цирк со звездами"? А мы его и смотреть не будем. Ну, на коньках еще туда-сюда эти звезды катались. Ну, танцевали, пели — ладно. А в цирк-то их зачем? Они ж и так всю жизнь в цирке. Они ж и так все клоуны!

— Кто клоуны, Сергей Владимирович?

— Да все те, кто в телевизоре, — неопределенно ответил мой герой, — те, кто чего-то получить от людей хочет. Я и раньше подозревала Сергея Владимировича в глубоком равнодушии к любому типу политической и экономической элиты. И, в общем, в тайном равнодушии к самой идее власти и к государству как властной машине.

Дело в том, что семья древнее государства. Она появилась раньше и исчезнет позже. Она нравственней и жизнеспособней.

И Сергей Владимирович, человек семьи, смотрит на государственных людей снизу вверх и сверху вниз одновременно. "С тем родом смирения, которое у русских людей маскирует обычно несусветную гордыню".