Пятиэтажная Россия

Анализантка Визит к психоаналитику

— Вы же знаете, Сергей Борисович, что я не вижу никаких таких особенных снов.

— Оля, мы же с вами договорились, что категорию «особенный» из наших разговоров исключаем. Вы говорите о себе: жизнь у меня обычная, не особенная. Я обычная, ничем не особенная. Снов особенных не вижу. Это, Олечка, важное для вас слово, мы должны еще будем поговорить об этом. Это у нас типичненькая персеверация наблюдается.

— Ох, ну хорошо. Но бытовые ведь снятся сны — так, возвращение дневных ситуаций, что-то из воспоминаний. Хорошо, хорошо. Приснилось мне, что я стою в очереди за пирожками в магазине, который раньше был на первом этаже высотки на площади Восстания. Или нет, даже не на первом, а в цокольном. Высотка эта нас, девочек, притягивала своей красой — мы жили поблизости, но в пятиэтажках. В Шмитовском проезде мы жили. Чудесный в цоколе был «Гастроном», и продавались там жареные пирожки с мясом — самые вкусные в Москве. Только очередь приходилось занимать заранее — они всегда очень быстро кончались. Как же я их девчонкой любила! А году в девяносто третьем пирожки пропали — наверное, мясо кончилось.

— А во сне вам удалось купить пирожок?

— Не помню, Сергей Борисович. Кажется, нет.

— Оля, Оля! Давайте-ка вместе разберем, что же именно вам приснилось. Вы увидели высотку, вертикаль, устремленную в небо. Это дом, знаменитый, но недоступный. Он не ваш, он не для всех. Для кого-то он свой, родной, а вам доступен только самый нижний этаж. И где наша высотка расположена? Вслушайтесь — на площади Восстания! И вы стоите со своей скромной пятиэтажкой в самом низу, у подножия этой восставшей вертикали, и боитесь, что вам не достанется чего-то вкусного, горячего, желанного, продолговатого. Того, что у вас в юности отняли. Потому что кончилось мясо, плоть, и это плотское утекло из вашей жизни. Вам понятно, о чем я? Инсайтик случился у нас?

— То есть что мне приснилось?

— Это, Олечка, у вас тоска по могущественному фаллосу.

Да и не только. Еще страх, что фаллосы более доступные, помельче, могут кончиться. И подсознательная уверенность, что за ними нужно стоять в очереди.

— Сергей Борисович, а вот сценка из сказки «Красная шапочка», когда девчушка села на пенек и съела пирожок, это тоже про это?

— Оля, Оля, без переносов, пожалуйста. Вы меня такой простотой не зацепите — к тому же и «Красная шапочка» давно осмеяна. Мы с вами не в «Аншлаг» тут играемся. Вы просто говорите, не пытайтесь мне понравиться. Прошлая сессия на чем у нас кончилась? Кажется, на том, что вы всех ненавидите.

— Да. Я стала замечать, что всех ненавижу. Буквально всех.

По улице иду, и все меня раздражают. Тетки с поджатыми губами, простые, уверенные в себе, набитые здравым смыслом. Силеночкой от них веет, такой мелкой семейной властностью. Молодухи в дешевых ботфортах и в стрингах, вросших в жопу, потому как они сразу после памперсов в стринги влезают. Подруги раздражают. Воплощение житейского пафоса, «полезная» зависть, глухое имущественное соревнование. В «Одноклассниках» одна подписала свою фотографию: «Мы с мужем и дочей жжжжом в Ягепте» — а девицей была веселой, легкой, с какими-никакими мозгами. Няня, мною же ребенку нанятая, раздражает чудовищно — руки трясутся, когда ее вижу. Озорница. Сыплет новомодными поговорками, ребенку моему говорит: «Не ссы в бассейн, пригодится воды напиться». Желания появляются несимпатичные…

— Какие же?

— Хочется, например, полить подсолнечным маслом лестницу в Грибоедовском дворце бракосочетаний или забраться на подиум и дать пинка манекенщице. В самолете всегда хочется сделать стюардессе подножку.

— Вы говорите, говорите…

— Да я уже все сказала.

— Вы про что-нибудь другое говорите. Например, вы в детстве во что играли? В куклы играли?

— Нет, мы в «Трех мушкетеров» играли.

— Устраивайтесь поудобнее и расскажите, как. Хотите, я вам плюшевого мишку дам?

— Зачем?

— Для уюта. Кого же вы в «Трех мушкетерах» изображали?

— Когда как. Чаще всего — Миледи. Ну, не знаю, чего тут рассказывать. Играли на даче, возле пруда. Луг был с лютиками. Однажды ночью, по уговору, выбрались из дачных своих окон, собрались на лугу, разыграли сцену казни Миледи. Ох, как же мама моя кричала! Понимаете, она проснулась, а меня дома нет. Побежала искать. В итоге нашла нашу компанию на пруду, а я уж на коленях стою, голову наклонила, волосы свесила — все как в фильме. Только шея моя в темноте белеет. Рядом, естественно, мальчики наши стоят с палками. Мама как закричит! Ужасным криком. А я испугалась и тоже закричала. Потому что именно в этот момент голову мне и отрубили.

— Дальше, дальше!

— Дальше ничего и не было. Как-то у меня из памяти выпало, что было дальше. А ведь мама, скорее всего, устроила потрясающий скандал. А вы к чему меня спрашиваете — думаете, то была сцена символической кастрации, и я с тех пор так и живу без головы?

— Когда кастрируют, не голову отрезают. Но слово-то вы зацепили верное. Нет, не случайно вы забыли последствия этого происшествия, не случайно. А вам не кажется, что с тех самых пор вы совершенно напрасно считаете голову наиболее ценной частью вашего тела?

— Почему же напрасно?

— Оля, Оля, я не в том смысле, что голову надо ценить меньше, а в том, что остальные части тела надо ценить больше. Вам не кажется, что вы немного не цените, не любите себя в своей плотской ипостаси? Ваша приятная полнота вас абсолютно устраивает?

А может быть, вы боитесь полнее участвовать в жизни? Боитесь потерять свою шапку-невидимку?

— Потеря шапки-невидимки — надо же. Звучит довольно непристойно. Век живи, век учись.

— Вот что, Оленька. Я вам расскажу одну, так сказать, корпоративную притчу. Жила-была одна женщина, которая с детства очень сильно боялась своего папу. Ну, и не любила. Папа у нее, нужно сказать, человек был так себе — грубый, невнимательный, волосатый мужчина. Так вот, наша анализантка выросла, и ничего у нее в личной жизни толком не складывалось. Партнеров она выбирала противоположных отцу — вежливых, тихих, гладко выбритых.

Все хорошо, а любви нет, в постели ничего не выходит. Более того, даже у таких, можно сказать, безволосых мужчин ее раздражала любая растительность. До тошноты. Кому это понравится? И вот доктор, который с ней работал, подумал — а нет ли тут контрастной картины ее репрессированных сексуальных желаний к сердитому и сильному отцу? Не испытывала ли она подсознательного влечения к нему, которое, после того, как был поставлен барьер защиты, перешло в отвращение? Запретное или недоступное может восприниматься одновременно и как чрезвычайно привлекательное, и как безобразное — на разных уровнях сознания.

И верите, доктор оказался прав. Она поняла себя, зафиксировала проблему, вышла замуж за волосатого мужчину и обрела гармонию и счастье.

Видите ли, ее суперэго (а это, знаете ли, моральные установки, совесть, стыд), как и у всех, является следствием успешного преодоления эдипова комплекса. Инстинктивные стремления, которые могли бы представлять опасность, буде, как у младенца, на свободе, были подчинены, втянуты в эго и десексуализированы. Понимаете меня?

— Приблизительно.

— Стимул к формированию суперэго — это опасность кастрации, опасность, угрожающая всему эго, потому что эго идентифицировано с гениталиями. Борясь с инстинктами, смиряя их, эго получает любовь и защиту. Поэтому-то эго часто позволяет суперэго мучить себя — за защиту и любовь. Оно соглашается с ограничением инстинктов, которого сначала требуют родители, а потом суперэго, потому что в виде компенсации получает нарциссическое удовлетворение. Например, удовлетворение от того, что в итоге вы являетесь порядочным человеком.

Ференци называет это «моралью сфинктера»…

— О Господи, почему?

— Потому что ребенок учится контролировать акт дефекации за похвалу. Для достижения любви. Это одна из первых побед суперэго.

— Сергей Борисович, помилуйте, к чему вы это?

— Давайте, Олечка, подумаем с вами, а не является ли ваша ненависть к прохожим тайной любовью к ним и страхом не понравиться любимому объекту? Страхом не получить похвалы? И ведь «не любите-любите» вы женщин. Вспомните ваше перечисление…

— Я люблю женщин?

— Вы тайно вожделеете к окружающим вас людям, страстно хотите их внимания и любви, просто мужчин вы стараетесь вообще не замечать (из страха им сразу не понравиться), а женщин боитесь разочаровать. Кстати, поговорим о позиции — а вы выше или ниже дам, которых не любите?

— Ну, в чем-то выше, а если трачу на них свою эмоции, свою ненависть, то и ниже.

— А как быть с пинком манекенщице? Вы залезаете на подиум, на высоту — к ней, и пинком спускаете ее вниз, к себе. Так в чем же вы выше ее?

— В том, что не виляю задницей на высоте, а спокойно сижу со своими деньгами внизу. Она — обслуживающий персонал — так, на минуточку.

— Но на нее устремлены глаза мужчин, правда? Наверное, и вашего мужа?

— Ох, Сергей Борисович! Так что ж я все-таки делаю — страстно жду одобрения от этой манекенщицы, или боюсь, что ее страстно одобрит мой муж? Да меня просто раздражает, что она дура. Она дура, понимаете? Высокая дура. Дура на высоте. Минетчица-высотница. Дмитрий. Ублюдок. Роза. Анус. Д-У-Р-А.

— О, какие у вас симпатичные ассоциации, Оленька!

В кабинете психоаналитика уютно — белая кушетка, клетчатый плед, полусвет. Полусвет бывает в этой комнате частенько и в других своих ипостасях — Сергей Борисович — психоаналитик относительно дорогой, среди его клиенток много элегантных дам. Если и не самого высшего света, то тянущихся к олимпийским вершинам. Сама Ольга — женщина работающая, но тоже далеко не бедствует. Сессия (одна встреча) стоит две тысячи рублей, а стоимость всего сеттинга (курса анализа) может достигать размеров впечатляющих, так как к психоаналитику принято ходить месяцами, если не годами. А почему? А потому, что повод для обращения к этим достойнейшим специалистам чаще всего бывает довольно размытый и предполагает помощь не скорую, но вдумчивую: «я не несчастлив, но и не счастлив»; «чувствую, что способен на большее, но мешают какие-то запреты, спрятанные внутри». И лишь в меньшей части случаев к психоаналитику идут с депрессиями, сексуальными расстройствами, реальным гореванием, разводом или страхом развода. Правда, в процессе сеттинга врач бодренько обнаруживает, что недостаток счастья у заскучавшего здоровяка или подверженной сплину удачницы объясняется именно что загнанной вглубь депрессией, сексуальными расстройствами и страхом развода — а это значит, тем более месяцем-другим никак не обойдешься! Героиня наша, Ольга, обратилась к Сергею Борисовичу в связи с легоньким унынием — близится сороковник, утекает воля к жизни, центры удовольствия поистрепались, цели поистаскались, муж сделался хорошим приятелем, любовника не предвидится, подруги осточертели. Ольге захотелось купить собеседника — что в этом плохого?

Это модно. В Америке и во Франции (странах, бывших безусловным оплотом психоанализа) интерес к бессознательному в последнее время несколько угас, зато Россия подхватила венскую болезнь и понесла дальше эстафетную, так сказать, палочку. Что и не удивительно для страны, упивающейся младобогачеством. Психоанализ — популярное увлечение людей более или менее состоятельных, лекарство богачей.

«Будет хлеб, будет и песня», — так начиналась книжка Леонида Ильича Брежнева «Целина». Ну, а будет трюфель, будет и поток сознания.

Новый русский психоанализ молод — одиннадцать лет минуло с того дня, как Б. Н. Ельцин подписал указ «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа», клиент «пошел» лишь лет пять как, процедуры лицензирования частной психоаналитической практики, подобной общемировой, в России нет. Стандарты Международной психоаналитической ассоциации требуют от соискателя специального образования и специальных усилий (будущий психоаналитик сам должен пройти полный курс анализа у старшего коллеги и несколько лет практиковать под его же руководством). Сейчас в Москве работают лишь несколько аналитиков, получивших лицензию МПА. А психоаналитических кабинетов и клиник — сто семьдесят. И что за чудесные там иной раз предлагаются услуги: психоаналитическое сопровождение бизнес-процессов, групповые игры «Анализ Псюхе»… Кстати, и наш Сергей Борисович не может ведь считаться психоаналитиком «правильным», типическим — слишком словоохотлив.

Нет, классический, великий, бесконечно осмеянный западными интеллектуалами психоаналитический сеанс аскетичен — врач, анализант, кушетка и несколько лет впереди, чтобы возненавидеть друг друга. Психоаналитик — платный попутчик, значимый взрослый, добрый судья, «хороший» отец, идеальный, понимающий мужчина. И (одновременно) — докучливый допросчик, свидетель твоих неудач: «Я вечно весь в говне, а он всегда в белом костюме», утомительный всезнайка, ментор, охочий до твоих денег.

Психоаналитический кабинет, как спальня, укрывает двоих ото всех, бессознательное врача и клиента переплетаются в схватке приязни-неприязни, в бой вступает психическая энергия, чавкают бездны, мешаются грехи спальни и исповедальни. А греховные возможности исповедальни разнообразны — от сценки «итальянская проститутка на исповеди у семинариста-девственника», где, разумеется, речь идет не о грубом телесном контакте, а об «инфицировании раскаянием», и до тягостной жажды тепла, измучившей лавропосадскую иерейскую обожалку.

В итоге, годика этак через три, сеттинг завершается, и с кушетки встает ошеломленный новым знанием невротик, боящийся пососать чинарик, шлепнуть дочку по попке и лишний раз поглядеть на башню Газпрома. И жмет на прощанье честную руку бодрому профессиональному невротику, приготовившемуся бежать к собственному психоаналитику, чтобы «пофиксить» свежие проблемки и очистить свое рабочее подсознание от чужого бессознательного. Хищник и Чужой встретились, съели друг друга и разошлись.

Ну а в комнатке с белой кушеткой и клетчатым пледом все длится сессия.

— Если я подсознательно люблю всех, кого не люблю, то значит, я всех люблю? Я люблю русский народ?

— Хотите поговорить об этом? Очень даже возможно, Оленька, что и любите. Давайте это будет вашим домашним заданием — подумайте, а не любите ли вы, случайно, русский народ?

Ольга и Сергей Борисович замолкают, довольные друг другом. Ольга встает с кушетки и передает Сергею Борисовичу деньги — всегда только наличные и из рук в руки. Церемония оплаты в психоанализе — важная часть лечения. Часть договора о сотрудничестве. Здесь вы радостно и аккуратно расстаетесь с тем, что вам дорого.

Потом она идет по улице и старается поменьше смотреть на прохожих. Но ведь и в самом деле — бестиарий, а не город. Девки — дуры, голые животы, шпильки — каждый день, как карнавал. Лузер-вурдалак несет коробки с пиццей, и его брезгливо толкает клерк-упырь. Вложился в пальто, дурачина, теперь от стен шарахается. Первое кашемировое пальто — как первые туфли на каблуках для девчонки. Айтишник-дрочила бежит домой с дежурной склянкой пива: торопится к своей любимой клаве. А вот типичная главная бухгалтерша — омерзительная рожа. Королева курилки. В лице столько ханжеского высокомерия, что наверняка тайная алкоголичка. Хорош же вечерний город! Центр, свет, блеск, гул, шум, Цум, Гум.

Не зайти ли за обновкой? Сапоги купить, например. Или шарфик. Или бейсбольную биту. Ольга внезапно вспоминает красавицу-продавщицу, которая недавно (при муже!) предупредила ее, что больших размеров в магазине нет. При мысли, что Сергей Борисович прав, и она может подсознательно искать любви и одобрения молодой негодяйки, Ольгу охватывает жажда убийства. Это что-то новенькое. Интереса к жизни сразу прибавилось. И она покупает торт, чего никогда себе не позволяла.