Пятиэтажная Россия

Замироточил Удачники и неудачники по разные стороны экрана

На улице возле летнего кафе три милиционера сидели и кушали шашлык. И так хорошо они кушали, что трудно было потихоньку за ними не подглядывать. Круглый пластмассовый стол казался игрушечным под грудами нарядной еды. Сами сотрапезники тоже были прекрасны. Они чокались ослепительными водочными рюмками, и, когда тянулись друг к другу, форменные брюки трещали на их исполинских крупах. Чокаясь, они сшибали ладони в жесте дружества и приязни, приобнимали друг друга, свободно и весело упивались торжеством мужества и братства. Три мушкетера! Лицеисты! И тут я заметила, что еще один наблюдатель, помимо меня, неотрывно глядит на милицейский столик — маленький испитой мужичок. Он смотрел на милиционеров так, как однажды предпасхальной ночью таракан в моей кухне смотрел на кулич в целлофане. Кулич был голландский, весь в зеленых, алых и золотых цукатах. Я включила свет, а таракан не двинулся. Стоял на столе и смотрел. И я поняла, что могу его убить, и он стойко унесет в могилу это виденье неземной красоты. Мужичок обернулся ко мне и сказал: «До чего же красиво… Их бы в телевизор — и смотреть, смотреть…» И я согласилась со случайным своим собеседником. Милиционеры казались персонажами совершенно нездешними — они должны были бы жить в телевизоре, где живут весь прочий блеск, красота, удача и успех. А наша с мужичком судьба — сидеть на диване и смотреть, смотреть, смотреть…

Если набрать в поисковике Яндекса слово «телевизор» и тут же поставить слово «неудачник», удивительные полезут к вам на рабочий стол человеческие документы. Тысячи и тысячи упоминаний, а смысл-то один.

«Телевизор — это учитель неудачника»; «Родители у меня самые обычные люди, для которых жизнь — это работа от звонка до звонка за смешные деньги, а телевизор — единственная радость. Я их, конечно, люблю, но считаю неудачниками»; «Всегда, если хотят сказать про человека, что он глупый бездельник, говорят, что он лежит на диване перед телевизором»; «А, все неудачники и лохи…. вам другая дорога предназначена, на работу к 9.00, а потом пиво вечером перед телевизором»; «Дневной эфир на телевидении называют „временем неуспешных людей“».

И наконец: «Телевизор приличным людям нужен не затем, чтобы его смотреть, а затем, чтобы по нему выступать».

Вот так вот. Человечество делится на две неравные части.

Те, кто сидят перед телевизором, — неудачники. Ведь правда же, по большому счету это именно так? Мы никому, кроме собственных одноклассников, не известны. Мы потребляем красоту, а не производим ее. Мы не добрались до какой-то важной вершины, верха башни, звездного неба, потому что те, кто добрался, — они в телевизоре. Они — удачники. А интеллигенты, которые всем рассказывают, что не смотрят телевизор, просто не могут смириться с этой ужасной правдой.

Чему же нас, лузеров, могут научить счастливчики? Помогут ли, поймут ли? Ведь они должны постоянно думать о нас, верных своих неудачниках. Мы, как-никак, тоже герои. Ведь Голливуд уж давно объяснил, что главный герой всякого зрелища всегда «выведен за экран», потому что главный герой — зритель.

Итак, успешные люди делают телевидение для неуспешных.

И, кстати, прекрасно понимают, что именно делают. Не так давно Эрнст признался, что «телевидение, очевидно, потеряло аудиторию относительно молодых состоятельных людей». Тем не менее деньги тратятся, продукт производится, работа идет, холеная барская пропагандистская машина очень даже работает. Вот, сериальная индустрия на подъеме, «пытается соответствовать успехам нового российского кинопроизводства».

Кстати, новое российское кинопроизводство в свое время начиналось со знаменитой формулы: «Чтобы люди начали ходить в кино, нужно производить фильмы „для тех, кто не ходит в кино“».

Меня эта формула завораживает. Считается, что журналисты должны делать газеты для тех, «кто не читает газет» (кто для бедных, кто для богатых). Писатели (если хотят иметь массовые тиражи) пишут для тех, «кто не читает книг».

И только телевидение живет в мире с собой и делает свою работу для тех, кто смотрит телевизор. Значит, именно телевидение хранит в себе главную общественную правду.

Вот уже несколько лет нам предлагают телевидение третьего класса: «… молчали желтые и синие. В зеленых плакали и пели».

Наш телевизор беспрестанно поет и плачет. Плачет и поет. В эфирной сетке главенствует стилистика деревенской свадьбы, в которой собраны воедино все главные элементы праздника — еда, песня, смех, слезы и драка. Популярны сказочные мотивы: в телевизоре живет легенда о потребительской корзине, сказание о колбасе вареной, генномодифицированной, былина о чебуреке-отравителе, учение о среднем классе. Древнее, народное, былинное телевидение.

Кстати, о метафизическом возрасте. Пятидесятилетняя Тэффи вспоминала, как участники одного эмигрантского писательского кружка затеяли определять метафизический возраст общих знакомых. Ей самой, по общему мнению, оказалось — 13 лет. А что ж телевизор?

На мой взгляд, телевидение старо, как мир. Оно было всегда. Балаган и рассказ о странствии, путешествии, о невиданном — вот две составные части телевещания: «Ладно ль за морем иль худо, и какое в свете чудо?»

Лет двадцать пять назад ответ был, скажем, таков: «За морем — худо, чудо же вот какое — в Нечерноземье завершена битва за урожай».

А сейчас: «За морем худо, а чудо такое: учитель Полозов из города Ессентуки умеет открывать зубами консервные банки».

Самым известным экранным неудачником считается Гена Букин, герой ситкома «Счастливы вместе». Разумеется, Гена Букин — персонаж, экранный образ — актер же, создавший этот незабываемый характер, напротив того, находится на пике карьеры. Роль принесла ему удачу! Вся телесемья Букиных являет собой группу амбициозных и горделивых дезадаптантов — считается, что это очень смешно. Букин — городской лузер, менеджер в обувном магазине, частый посетитель стрип-клуба, весельчак и чмо. Его жена Даша — домохозяйка, неряха и бездельница. Дочь Света — дура, сын Рома — девственник, собака Барон всегда голоден. В Америке подобный же сериал («Счастливы вместе» созданы по лицензии) шел с оглушительным успехом двенадцать лет. Целое поколение неудачников утешалось этим сериалом.

Второй по популярности профессиональный аутсайдер — интеллигент Сергей Васнецов (сериал «Папины дочки»). Васнецов — малоуспешный семейный психоаналитик, которого бросила жена. Уже весело. Но комизм нарастает — жена ушла к хоккеисту и оставила на руках супруга пятерых дочерей. Незамужняя полубезумная секретарша, друг-зубоскал (малоимущий стоматолог), посетители-горемыки — все возможные варианты патентованных лузеров собраны на радость зрителю в одном сериале. Сергея Васнецова играет Андрей Леонов, сын знаменитого артиста. Играет честно, чисто, с душой. Главное высказывание, которое неудачник-зритель может вычленить из сравнения этих двух проектов, таково: интеллигент-лузер — это ужасно. А простак-лузер — очень даже терпимо. Даже и весело.

Но что ситкомы — вся сетка вещания, весь телевизорный мир живет работой сравнения удачливой и неудачливой жизни.

Раз в неделю происходит публичное изгнание несчастливчика из Дома-2; счастливчики же, напротив того, принимаются в успешную телевизионную семью. Социальный лифт работает!

Целая группа передач занята производством сказочной метаморфозы — превращает на глазах зрителя печальника в приличного человека. В «Снимите это немедленно», в «Квартирном вопросе», в программе «Фазенда» происходит преображение героев или их жилого, жизненного пространства — дверь в счастье приоткрыта.

А «Минута славы»? А новый проект «Рассмеши Россию»?

Каждый желающий имеет шанс попасть в самоцветное окно…

Создание же образа удачника берут на себя собственно жители телевизора. Положительный герой нынешнего телевизионного вещания — оратай и деятель этого самого вещания. Труженик эфира, передовик.

Ведущие новостных программ одеваются и ведут себя, как крепкие федеральные чиновники. Стиль одежды — одический. Офисный костюм — латы современного воина; под пиджаком — обязательно светлая рубашка, подчеркивающая светлые помыслы представительного человека. Ведущие программ более артистических выглядят как топ-менеджеры. Тут в моде драматический стиль — это когда сорочка (топ-менеджеры не носят рубашек, они носят сорочки) должна быть темнее костюма. Как у кавказского щеголя, вся жизнь которого, безусловно, драма.

Большинство вещателей спокойно относятся к новому телевизионному стилю и сжились с интонациями и темами народного телевидения. Разве что Соловьев и Гордон делают брезгливые мины и числят себя зачинщиками большой интеллектуальной игры.

Телевизор вырос у нас на глазах — трудно относиться к нему без теплоты.

Когда он был совсем маленьким, с крутым экранным лобиком, его укутывали салфеточками, когда встал на четыре растопыренные ножки, его ставили в самый теплый и уютный угол. Телевизор-дитя удивлял и радовал каждым словом, что б он там не лепетал. Подрос — превратился в молодого, бодрого пропагандиста. Стоял квадратный, плечистый, корпус «под орех». Потом тучный, толстозадый телевизор девяностых годов мучительно пугал своих хозяев всякими пиф-пафами, любил похохотать не к месту, пел под праздничек старые песни о главном. Новый телевизор — плоский, как стол, широкий, как русское поле («широка панель моя родная») — заплакал.

Первый раз русский телевизор заплакал лет семь тому назад — дамскими жеманными слезами. Передача «Женский взгляд» г-жи Пушкиной, только появившись на экране, стала популярна необыкновенно. Сразу два центральных канала захотели иметь ее у себя. Тотчас Пушкиных стало две — Татьяна и Оксана. Названные сестры обе умели говорить задушевными голосами, обе строили разговор таким образом, чтобы ближе к концу эфира их замечательные собеседницы могли заплакать, рассказывая о нелегкой своей доле, и, омывшись слезами, приступить к более или менее жизнеутверждающему финалу. Зрительницы были в восторге от возможности посочувствовать известным дамам. Г-жи Пушкины впервые представили телезрителю слезное меню. По «ту сторону экрана» в ассортименте находились слезы умиления, очищения и обновления. Телезрителям предлагались слезы сочувствия и сострадания.

Первопроходицы новой телевизионной интонации заставили плакать своих героинь (Ирину Роднину, Кристину Орбакайте, Аниту Цой, саму, верите ли, Пугачеву), чем обеспечили своим героиням горячее сочувствие зрительской аудитории; но саму аудиторию заставить расплакаться не сумели. Напротив того, зрительницы, сострадая, тихо радовалась слезам успешных дам.

И поэтому появилась нужда в более добрых передачах. Пришла эра программы «Жди меня» (первоначально — «Ищи меня»).

Хороши в смысле порыдать и проекты «Понять. Простить» и (иногда) «Пусть говорят».

Слезливые передачи наплывали волнами. Одно время популярна была программа Дмитрия Диброва «Я готов на все». Ее герои должны были совершать самые тяжелые и мучительные действия, чтобы доставить своим близким радость (приз — любое желание) или добыть необходимые на лечение деньги. В стартовой программе героическая женщина прыгала на резиновом тросе с какой-то изрядной высоты, чтобы выполнить заветное желание мужа. Заветным желанием была экзотическая рыбалка. Помнится, передачу эту осуждали. Но — с оговорками. Характерен в этом смысле радийный диалог двух известных телевизионных критиков:

— Я не понимаю мужчину, который в студии сидит и рыдает. Но если ты заметила позитивный момент, который я замечаю, что все-таки мы идем от тех форматов, где люди жрали друг друга, уничтожали.

— Все рыдают так, как будто она совершила подвиг нечеловеческий. Как будто закрыла собою дзот пулеметный. Ну что это такое?! А не стыдно ехать после этого на рыбалку? Но, тем не менее, поворот хоть к какому-то минимальному позитиву. Произносятся слова «любовь», желание сделать приятное близкому. Все-таки этот проект вставлю в тот маленький плюсик, который я наблюдаю в тенденциях телевидения.

Дамы приходят к общему мнению: ну, есть потребность у людей порыдать и в студии, и сидя у экрана. В конце концов, слезы очищают человеку душу.

Разговор происходил три года назад.

Зачем же телевидению понадобилось так массированно выжимать из зрителя слезу? Или, скажем так, — зачем же нам, зрителям, понадобились умилительные передачи? Это я сначала думала, что телевизор заплакал. Нет, он — замироточил.

Умиление же было нужно именно для того, о чем говорили догадливые дамы-критики — для очищения. Телевизор начал выстраивать вокруг себя территорию добра и покоя.

Для хорошего, грамотного потребления нужен покой. Никто не кушает фуа-гра в тамбуре электрички.

В девяностых годах культура потребления (в том числе и телевизионного продукта) не могла сложиться, потому как покоя никакого не было и в помине.

В свое время в каждом магазине был «Уголок покупателя». Представьте себе — вокруг беснование. Крики. Люди лупят друг друга авоськами за кусок колбаски, ветерану не дают югославских сапог, робкого подростка выкидывают из очереди, а в «Уголке» тихо и спокойно. Стоят контрольные весы. Можно с толком, с расстановкой рассмотреть только что купленное, наново завязать бечевкой, передохнуть. Такой же уголок покупателя создан и сейчас — в масштабе страны. Что бы там не происходило на площади в тысячи километров меж Ставрополем и Новым Уренгоем, кто бы там не сидел на рельсах и не копал картошку, какой бы скоробогач, задыхаясь, разрывая галстук, не выпадал из державных дверей, каждому россиянину обеспечено место спокойного потребления. Место у телевизора. В нем учитель Полозов терзает зубами консервную банку, но это вовсе не страшно. Погрызенные, они продаются как сувениры — одна, например, стоит в кабинете Бориса Грызлова. А Полозов рассказывает корреспонденту, что за Россию порвет кого угодно, не то что шпроты. Все хорошо, все красиво. Дивно горит экран, как небо в алмазах. Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… Мы отдохнем!