Пятиэтажная Россия

Смотрящие Мещанские добродетели

Нет более вечных и крепких добродетелей, чем мещанские. На них стоит мир. Попробуем перечислить хотя бы некоторые из них, начиная с самых тихих, самых кротких, самых воинственных.

Чистоплотность. Мальчик спрашивает: «Папа! Что такое чистоплотность?» — «Не знаю, сынок. Наверно, чисто масса на чисто объем…» Ну, не милый ли анекдот — а если вспомнить цикл «про новых русских» во всей полноте, так один из лучших. А удача-то в чем? Удача анекдота в совпадении с жизненной правдой или, напротив того, в оглушительном несовпадении. Тут — второе. Кому, как не новому русскому «из девяностых» знать, что такое чистоплотность. Ведь все первые бизнесмены (как космонавты) родом из крестьян, из мещан; а чистоплотность — одна из главных женских мещанских добродетелей. Мещанские добродетели вообще делятся на мужские и женские, в этом отличаясь от интеллигентских, — те «общечеловеческие». То есть (по определению) мужские; и интеллигентная девица, принимая добродетели своего круга, во многом отказывается от своего пола.

Символ мещанской чистоплотности — постельное белье, вывешенное на балконе. А то еще и развешанное во дворе. Демонстрация чистоты. Меня всегда удивляло и умиляло это ритуальное развешивание простынь. Казалось бы, мещанская семья очень закрытая, всегда немного ханжеская — и вдруг такой публичный вынос простыни на всеобщее обозрение. В этом (казалось мне) есть что-то древнее, азиатское — все начиналось с демонстрации белья во время важного для клана ритуала — свадьбы (нечистота простыни как доказательство чистоты невесты); а теперь демонстрация чистоты белья свидетельствует о чистоте семьи — фамильных устоев и обычаев. Соседи могут удостовериться: белье в этом доме (в этой квартире) — кипенно-белое. Кипельно-белое. Эти два довольно противных определения редко когда используются в другом контексте — все больше насчет простынок.

Наталья Трауберг (переводчица Честертона и Льюиса, человек, естественно, интеллигентской традиции) вспоминает слова отца Станислава Добровольскиса, которые тот сказал ее дочери перед конфирмацией: «Главное, туфельки ставь ровно». Наталья Леонидовна, очевидно, считает этот совет в чем-то основополагающим. Речь тут идет о борьбе порядка с хаосом. Нисколько не хочу умалить важности ровно поставленных туфелек, и прямой спинки, и прочего, что считается самым главным в воспитании девочки из «хорошей семьи». Но почувствуйте разницу между туфельками и простынями. Одно — порядок, другое — чистота. А порядок в доме и чистота в доме — бесконечно разные вещи. Первое — способность упорядочить, осмыслить и встроить в жизненную систему все на белом свете. В том числе и все нечистое. А чистоплотность — это отрицание нечистого, идея дома как убежища от «жизненной грязи». Грязь — это и доброе матерное слово, и дурная новость, и лишняя бутылка, и сигаретная пачка, и похабная книжка, и нежеланная правда, и неожиданное знание — вон, вон. Поэтому женщины, умеющие блюсти порядок, но не чистоту, так презираемы в мещанских семьях. Они — не чистоплотны.

Смекалка. Смекалка — мужская добродетель. И к тому же добродетель чуть ли не официальная. Это одно из тех редких достоинств сословия, которые признаны, обдуманы, включены в список черт и особенностей «русского характера». Порукой тому — многочисленные пословицы. Для сметливого солдата — и варежка граната. Боец со смекалкой воюет и палкой. Главный только мигнул, а народ уже смекнул. Не нужен нам ученый, а нужен смышленый. Наша сметка на вашу «нет-ка».

В последней поговорке брезжит истинная правда — правда о том, откуда эта достопочтенная добродетель растет.

Смекалка — великое замещение «нельзя» на «можно попробовать», и растет она из особого отношения русского мужчины к слову «нет». Психологи называют это отношение «инфантильным»; ну да что ж возьмешь с психолога. Всякий образованец готов облаять исполина. Но, тем не менее, вот простейший пример того скромного конфликта интересов, из которого, верно, и выводит свою родословную смекалка.

Приходит в магазин свойский посетитель (пацан, мужик) и добродушнейшим, компанейским голосом говорит продавщице: «А дай-ка мне, сестренка (дочка, красавица), бутылочку-другую водки «Журавушка». А продавщица, холодея от нехорошего предчувствия, говорит чистую правду: «Журавушки» нет. Конец. Мир обрушивается в бездну, человек из последних сил удерживается на краю, бледность его пугающа, в глазах — красные огни: «КАК нет?» «Кончилась». «А ты пойди в подсобке поищи!» И ведь знает свойский человек, что разговор бессмысленный, а сделать с собой ничего не может — не выносит душа той ужасной определенности, той конечности надежды, той стены, которая есть в словах «нет» и «нельзя». Ум его мечется возле стены не в поисках выхода, а в поисках входа — маленькой дверки, лазейки в сказочное царство «А вдруг!» и «А если?» А если приложить смекалку, вдруг все и получится?

Ведь что представляет собой этот любопытнейший способ мысли? Это такой род творческого озарения, экстатическое состояние ума, когда предполагается, что ничего невозможного нет и быть не может. Какое там европейское отношение к «нельзя» как к законному запрету (с которым можно и должно смириться), какое там и «суда нет»! А мы еще посмотрим. А мы поборемся еще!

В бытовой своей ипостаси смекалка проявляет себя самым привлекательным образом — непонятно как чинятся семейные машины, неясно из чего строятся дома на дачных участках. И в каждой семье, в каждой деревне найдется еще один из самых лучших мужских типов, которые только рождает мещанский мир — человек-чудак. Самодеятельный изобретатель, сметливый, немеркантильный мужичок, который «желает странного».

Хочется — перехочется. Вот это «перехочется» — одна из самых важных мещанских добродетелей. Она не мужская и не женская — она детская. Так воспитывают детей. Мистагоги-рекламщики считают городское мещанство важной аудиторией, а того не знают, что работают с этой аудиторией вхолостую. Побуждение к покупке у простого человека не совпадает с тривиальной «философией потребительского общества». Принято считать, что желание — это главная победительная сила, а в мещанской семье все знают, что желание — это слабость. Даже больше — опасность, грех.

Покупка делается не оттого, что хочется, а для того, чтобы больше не хотеть. Чтобы «перехотеть». Желание — опасная стихия, мечта может сломать человека. Девочке, девушке еще можно разрешить мечтать, а юнцу мечта — западло. Неоднократно в самых разных простых семьях я слышала важное присловье; обсуждая того или иного молодого человека, матери семейств повторяли: «Так-то все хорошо, главное — ЧТОБЫ НЕ ОПРОКИНУЛСЯ».

В крепкой семье считается важным, чтобы юноша не то что бы бежал вперед (учился, делал карьеру), а чтобы он не опрокинулся назад. Не оборотился, не обернулся, не стал бы вглядываться в темень слишком простой, слишком свободной, совсем уж бессмысленной жизни.

Ценности дружбы. Конечно, дети в простых семьях должны учиться. Главной считается наука жизни. С чем уходит ребенок из всякой родительской семьи? Из интеллигентской — ребенок уходит с символическим капиталом. Буржуазные семьи строят для ребенка трамплин. Есть еще социальный лифт — как-то до него нынче добраться? Из простой семьи дитятя выносит багаж жизненных навыков и умений.

Во многом этот багаж противопоказан молодому карьеристу — так как мещанская семья старается задавить в юнце мечту, но есть и кое-что полезное. Великая вера в добродетель жизненного круга, ближнего окружения, клана. Вера в друзей. Помочь может только свой — что ж, свои и помогают.

Недавно мне рассказали удивительную историю о дружеской мужской взаимопомощи простых людей, русских пацанов. В самом сердце Финляндии, в сказочном хвойном бору затерялась небольшая лесная дорога. Замечательна она тем, что посреди асфальтового полотна есть люк. Называется он — тяжелый магистральный люк для смотровых колодцев. И вот представьте себе — некая дружеская компания из небольшого русского городка (расположенного близ границы) зачастила на эту дорогу с совершенно определенной целью. Цель — злонамеренный обман финской дорожной службы. Подъезжает отечественный автомобилист к чугунной крышке, открывает ее и проваливает машинное колесо в дырку. Ох, беда-беда! Машина, накренясь, стоит посреди дороги, водитель бегает вокруг и набирает финскую службу спасения. Ущерб-то какой, господа чухонцы! Ось-то сломалась! И полуось тоже. Да, и сделка сорвалась — опоздал из-за вашего головотяпства к бизнес-ланчу. Какой бизнес-ланч в лесу? Не ваше дело, где русскому деловару нальют и насыплют, — платите еще и моральный ущерб. Долго кормился этим промыслом небольшой провинциальный клан — и если уж совсем становилось плохо с деньгами у какого-нибудь близкого этому прекрасному кружку человечка, его отводили в сторону и шепотом говорили: «Прости, Витек, в долг не даем из принципа, чтобы ты не привыкал к благотворительности, а вот адресок один, так и быть, скажем. Дадим тебе не рыбку, а удочку!»

И вдруг случилась самая настоящая неприятность — финские дорожники крышку заварили. Подъехал очередной Витек к люку — а кормушечка и екнулась. Позвонил тут Витя друзьям, и вихрем примчались на лесную дорогу все члены дружеской компании. Привезли с собой атмосферу мужской взаимопомощи, все добродетели сословного единства и газовую горелку. Отрезали друзья крышку люка, и, под одобрительный гул, Витек въехал колесом в родную дырку.

Стыдливость. Есть у меня подруга Катя, сосредоточие всех тех добродетелей, о которых я здесь упоминала, и всех тех, до которых еще и не дошла. Например, выносливость — женская же добродетель?

Катя считает себя выносливой. И любит об этом поболтать. «Из школы, — говорит она, — я ничего не вынесла, а с работы сразу вынесла два ведра майонеза!»

И про «хочется — перехочется» имеется у нее своя история. «Муж, — рассказывает она, — запил у меня этим летом. Да еще в деревне, у мамы. Надо ж в Москву его перевозить — а как? Чистый фантомас. Посадила я его в автобус, едем кое-как. Автобус раз в два часа останавливается — девочки направо, мальчики налево. А мой штаны расстегнуть не может, не то что пипиську держать. Пытался, так у него струя, веришь ли, во все стороны, как поливалка. Вот я, пока держала своего зомби, сама ничего сделать-то и не успевала. Ну, ничего — хотелось и перехотелось».

И про стыд Катя знает лучше многих других. «Стыдно, — говорит она, — когда видно!» — «А что видно, Катя?» — «Видно, что у тебя ничего нет. Что ты гол, как сокол. Нечем прикрыться, не за кого спрятаться». Вот это Катино представление о стыде кажется мне страшно интересным. Что нужно стыдиться не чего-то дурного, что ты сделал, или чего-то нехорошего, что в тебе, у тебя есть, а главный стыд — это когда ничего нет. Вот этот-то главный стыд и надо скрывать, прятать. Мне кажется, что если когда-нибудь отыщется какой-нибудь фантастический русский клад, что-то вроде главного сокровища отечества (на поиски такого рода невозможных чудес американские мифологи любят посылать Индиану Джонса), то это будет тщательно запрятанный пустой ящичек. Спрятали, потому что стыдно, что — пустой.

Напрячься. «У такого легче украсть, чем попросить», — иной раз говорит Катя про того или другого своего знакомого, но я знаю — ей вообще легче украсть, чем попросить. Катя ничего не крадет (разве что вынесет ведерко-другое майонеза), но она никогда и ничего не просит. В этом главное отличие интеллигентских и мещанских жизненных укладов. Елена Веселая считает, что это интеллигенты усвоили лагерную мудрость: «Не верь. Не бойся. Не проси», только приноровились просить. Так вот, кто б там эту мудрость ни усвоил (я-то считаю, что скорее мещанские сословия приняли эти слова всей душой), но просить простые люди никогда не умели и никогда не научатся.

Но главное знание, которое я получила от Кати — это ее уверенность, что в каждой семье должен быть «смотрящий». «Смотрящий» — это Катя взяла опять же из лагерного фольклора («смотрящий» зоны, «смотрящий» отряда), но я слышала, что таких людей называют еще «держателями».

Чаще всего это женщины, которые удерживают семью, удерживают пьющих своих мужей, «держат» детей.

Уходит такой человек, и семья рассыпается; те домочадцы, что послабее — пропадают, «опрокидываются».

«Катя, — спрашиваю я, — а как это — держать? Что нужно делать, чтобы держать?»

«Не могу сказать, как, — говорит Катя. — Надо НАПРЯЧЬСЯ».