"Дети небесного града" и другие рассказы

Юные герои Севастополя

Одиннадцать месяцев длилась бесконечная осада Севастополя. Дети, жившие в окопах города, воспитались войной, сроднились с опасностью, вскормлены были нуждой, взлелеяны лишениями.

Над осажденным городом дни и ночи проносились бомбы и ракеты. Грохот и треск стоял от лопающихся снарядов. Пули то и дело жужжали, как назойливые мухи. И не было в городе места, где можно было бы укрыться от опасности, спрятаться от неожиданной смерти.

Изо дня в день под градом пуль маленькие севастопольцы бегали на бастионы. Плохо одетые, босые, исхудалые, носились они по опасным дорогам. Не до них было матерям. Дети носили на бастионы, кто отцу, кто деду, кто брату, поесть, питье, чистую рубашку, тулуп или починенные сапоги.

Работает мальчуган целый день на ялике, перевозя за маленькую плату с одного берега бухты на другой. Около него вдруг лопнет бомба, и осколки, падая, вспенят воду, или же сама злая гостья захлебнется водой. Мальчик снимет шапку, перекрестится, как при ударе грома.

Рукопашный бой на Малаховой кургане. Гравюра 1885 г.

Вот грянула страшным громом ракета, и ее железная гильза скользит по водной зыби, грозя смертью. Наш мальчик изо всех сил старается убежать от нее, налегая на весла.

После первой бомбардировки Севастополя морское начальство приказало собирать неприятельские снаряды и относить их в специальные места. За каждый снаряд платили по копейке. Сначала этим делом занялись солдаты, но вскоре уступили этот заработок ребятишкам.

«Ишь, стараются, малыши. Самого от земли не видно, а какое ядро тащит. По ягоды пошли ребята. Не сладко таких ягодок попробовать, — говорили солдаты. — Пущай, им хлеб. До того ли нам теперь. И то, братцы… Многие из ребяток этих осиротеют. Тяжелое время».

И солдаты ради детей совершенно отступились собирать ядра. Из-под самых батарей, несмотря на частый неприятельский огонь, целые артели мальчишек с утра до глубокой ночи таскали ядра. Кому не по силам нести ядро в руках, катит его по земле. Другие вдвоем тащат. Эта доставка снарядов была похожа на работу муравьев в муравейнике и всех забавляла.

Однажды к генералу Хрулеву солдаты привели мальчика лет десяти, босого, дрожавшего как в лихорадке и перепуганного до полусмерти.

Этот мальчишка, ваше превосходительство, какой-то тайный подряд взял, докладывали солдаты.

— Какой же ты взял подряд? — спросил его генерал.

— Ядра ношу от рогатки к Камчатскому люнету.

— Кто ж тебе позволил?

— Никто. Все ребята носят.

Мальчугану приходилось бегать более полуверсты под сильнейшим неприятельским огнем.

— Много ли же ты тащил сегодня ядер? — спросил его генерал.

— Тридцать.

Генерал Хрулев улыбнулся и снова спросил:

— Ну, отчего же ты босой?

— Мне легче назад бежать, когда ядро отнесешь.

Генерал погладил его по голове. Офицеры дали ему денег.

Успокоенный мальчуган набрался смелости и спросил:

— Дозвольте, ваше благородие, ядра носить.

Какой-то солдатик толкнул мальчишку в бок.

— Надо говорить, ваше превосходительство, глупый, — поправил он шепотом. — Ты с самим генералом разговариваешь, неуч.

Мальчишка опять состроил испуганную рожицу.

— Носи, молодец! — разрешил генерал Хрулев.

Мальчуган умчался как пущенная стрела, только его босые пятки замелькали по дорожке.

Были и такие дети-герои, которые в пылу боя не захотели расставаться со своими отцами и заступали на их место, когда тех убивало неприятельское ядро.

На пятом бастионе был общий любимец Николай Пащенко — десятилетний сын артиллериста. Отец его был комендором, наводил пушки. Мальчик смело и лихо прислуживал ему.

— Ну-ка, батя, пусти в «него» капральство, — пристанет, бывало, мальчик к отцу, которого очень любил.

— Отвяжись! Нечего попусту заряды тратить. Это не шутки, — ворчит комендор и делает вид, что сердится на сына.

— Угости «его», дядюшка, пристает мальчуган к какому-нибудь солдатику.

— Подожди, Николушка. Угостим лихо. Придет час, и ты поработаешь.

Вдруг прилетело ядро и убило комендора. С горячими слезами простился Николай с отцом. Затем он стал на его место и метко наводил мортиры и пушки. В большой отцовской куртке, босой он немало поработал на бастионе. За заслуги Николай Пащенко был награжден георгиевским крестом.

В самом начале осады, другой мальчик, сын матроса, Кузьма Горбаньев, явился на четвертый бастион и стал проситься служить при пушках.

— Куда тебе, такому малышу, на бастион? — сказал командир.

— Ваше благородие, возьмите. Я не маленький. Мне уже тринадцатый год. Я только ростом мал. Возьмите, — умолял мальчик.

— Ты только другим станешь мешать, а пользы не делаешь, возражал командир.

— Никак нет-с, ваше благородие, — отвечал мальчик. — Нам это дело привычно. Мы с детства около пушек.

— А если тебя убьют или ранят. Разве ты не боишься?

— Я ничего не боюсь. Бог милостив. Может, и не убьют. А коли убьют… что ж? На то воля Божья!

Маленького храбреца приняли на бастион. Он оказался славным и усердным помощником и сильно привязался к солдатам и к своему бастиону. И когда пролетали пули или лопались гранаты, мальчуган даже не убегал, не прятался. Вскоре мальчик был сильно ранен в ногу. Сделав ему перевязку, доктор привел его в чувство и велел идти в лазарет.

Но бесстрашный мальчуган убежал вместо лазарета на свой бастион, стал помогать морякам и ни за что не хотел идти в госпиталь.

Другой юный герой, сын матроса, Максим Рыбаченко сначала собирал с другими ребятами неприятельские ядра в оврагах и в поле и приносил их на бастион. Офицеры и матросы всегда смеялись и шутили с живым быстроглазым мальчуганом.

— Ты бы к нам на службу шел, приятель, говорили они. — Мы тебе дадим банник, станешь пушки заряжать.

— Позвольте. Я очень даже хочу. Я останусь, отвечал шустрый мальчуган.

— Тут у нас страшно. Бомбы и пули летают.

— Я их ничуть не боюсь, дядюшка. Одна меня чуть не зацепила. Я от нее убег.

— Ну, приятель, коли она тебя зацепит, — не убежишь, — смеялись солдаты.

С тех пор мальчик постоянно просился на бастион. И очень обрадовался, когда ему позволили остаться.

Бывали дни, когда ядра и бомбы то и дело попадали в бастион, разрывались, ранили и убивали бравых матросов. Рыбаченко всегда бесстрашно помогал «дядюшкам», все подавал, возился около пушек, угождал раненым и в глаза смотрел, чтобы всем услужить. За 11 месяцев осады мальчик не был ни контужен, ни ранен. Он тоже был награжден георгиевским крестом.

Дети тогда в Севастополе знали одну игру — в войну. На всякой площадке были построены маленькие батареи, обведенные траншеями. Вместо флага развевался кусок красной тряпки. Вместо пушек поставлены были бревнышки, круглые комки грязи служили ядрами. Горсть мелких камешков с успехом заменяла бомбу, особенно если разбивалась о головы осаждающих удальцов.

Штурмы назначались ежедневно то в одном, то в другом углу слободы, и к назначенному месту стекались ребятишки всего околотка.

Начиналась осада. Строились бастионы, батареи, проводились траншеи. Осажденные делали вылазки, давали полевые сражения на кулачки. Бывали дни жестоких боев, осаждающие с криком «ура» брали крепость. Очень часто ребятишки, разделившись на две команды, из-за канавок, изображавших траншеи, бросали друг в друга начиненные порохом бабки. Вставленный внутрь фитиль производил разрыв незатейливого снаряда. Осколки, разлетаясь, до крови ранили маленьких героев.

— Егорка ранен! Братцы, Егорка ранен! — кричала толпа мальчишек, окружая товарища, на щеке которого виднелась кровь.

Раненого тащили на воображаемый перевязочный пункт, где девочки, в роли сестер милосердия, обвязывали Егорку тряпками.

Дети разыгрывали целые сражения. В особенном почете были: Синопское, Инкерманское и Балаклавское.

Храбрейшему из мальчуганов давали имя Нахимова. Он руководил боем. Часто все заканчивалось дракой. Одному нос разобьют, другому фонарей под глазами наставят или лоб раскроят.

Однажды подобное сражение, а именно «Синопское», кончилось очень печально. Маленькому, слабому мальчику тяжело и опасно разбили голову. Вступилась полиция. Разумеется, «Нахимов» и кто был помолодцеватее — удрали. В руки десятских попались четыре «турка» и девочка лет восьми. Всех их отвели в полицию. Решено было всем дать розог, чтобы впредь не затевали сражений. Приговор немедленно исполнили над «турками». Дошла очередь до девочки.

— Я не дралась, барин, ваше благородие! — кричала и рыдала девочка. — Простите. Я ведь не дралась.

— Врешь! Все вы там были.

— Нет, помилуйте, не были, вопила испуганно девочка. — Спросите всех. Все скажут, что не были. Я не дралась. Простите. Я была — Корнилов. Мы с пароходами оставались.

Маленького «Корнилова» помиловали.

Осада производила глубокое и сильное впечатление на детей, живших в Севастополе. Они больше ни о чем не говорили, как о войне. Слово «трус» считалось в то время самым оскорбительным, самым бранным.

Многие дети осиротели в эту войну, много было их ранено и убито.

На перевязочных пунктах среди раненых часто встречались женщины и дети. За ними особенно трогательно ухаживали сестры милосердия. Невозможно было смотреть без слез на этих маленьких страдальцев.

Война — это ужасное варварство!