Раннее, раннее утро

ЗАПАХ МИНДАЛЯ

После полудня в зале стало жарко и душно. За окном шел проливной дождь; женщины, пробежав по улице, входили в парикмахерскую и складывали зонтики, с которых стекала вода. Вечером одно из посольств устраивало прием, клиентки торопились и нервничали, в маленьком холле уже раза два вспыхивали короткие, злые перепалки. Конечно, всем было назначено определенное время, но дождь спутал расписание. Как всегда в горячке, резко запахло ацетоном и другими химикалиями, паленым волосом, женским потом. Дождь усилился, а жара в помещении стала невыносимой.

К пяти часам Герда, у которой сидела маленькая мадам Северинова, совсем сбилась с ног. В отличие от других клиенток — солидных, недоступных и мрачных — Мина была щупленькой, болтливой, как воробей, и на редкость щедрой. Получаса ей было достаточно, чтобы оповестить весь зал о событиях в избранных кругах, главным образом, о разводах и о видах на разводы. Но на этот раз и Мина сидела молча, с кислым видом, нервно поджав тонкие губы. К тому же над ее толовой трудно было работать — волосы были редкие и тощие, даром что ее профессор был от них без ума. Герда обильно смачивала их подслащенной фруктовой водой и ухитрялась завивать их в замысловатые кудри, которые маленькая женщина считала последним криком парижской моды. Когда процедура подходила к концу, Мина вдруг вспылила:

— Герда, вы что, с ума сошли? Отчего у вас такая жарища?

У Герды рот был полон заколок, поэтому она ничего не ответила.

— Еще пятнадцать минут, и я облуплюсь, как вареная картошка! — сердито добавила Мина.

Работавшая за соседним креслом Женни рассмеялась. Она тоже обливалась потом, хотя, кроме белого халата, на ней почти ничего не было.

— Это наш Пейчо чудит, — сказала Женни. — Набьет печку доверху, уйдет в заведение напротив и пьет, пока там не закроют…

— Откуда у него столько денег? — спросила Мина.

— Вот это одна из загадок природы, — задумчиво ответила Женни. — Как ни перетряхивай у них карманы, эти остолопы всегда припрячут на выпивку…

— Значит, не умеете перетряхивать, — пренебрежительно заметила Мина. — Герда, извини: что ты там затеяла?

Герда, на самом деле, попыталась сделать что-то по-своему.

— Сейчас это модно, дорогая, — сказала она. — Я видела в «Пари матч» сестру Софи Лорен… Ту, что вышла за сынка Муссолини…

— Да, но я-то не собираюсь за него выходить! — сердито заявила Мина. — Делай, как я тебе сказала.

— Лоб будет совсем закрыт…

— Очень нужен женщине лоб!

— Вот именно! — охотно согласилась Женни. — Ей достаточно иметь хороший зад.

Лишенная такой прелести, Мина поспешила пояснить:

— Нет, дело не в этом!.. Главное — обаяние… Иметь обаяние, значит, иметь все…

Дождь внезапно перестал, но женщины заранее успели обзвонить все телефоны, и к парикмахерской одна за другой стали подъезжать машины. Конечно, первым примчался профессор на своем кремово-желтом чайнике. Потом подкатил роскошный серый «Мерседес», за ним — «Волга». В холл входили мужчины, одни встревоженные, другие усталые, и почти все испуганные, ибо они слишком хорошо знали, что такое женщина перед официальным приемом. К семи часам вся суматоха разом прекратилась, перестал и дождь. До половины восьмого прошло еще несколько нестоящих клиенток, и зал совсем опустел. Обладательницы красивых причесок разъехались на поля своих маленьких сражений.

Женни устало опустилась в кресло. Она сидела, как всегда, широко расставив мощные ноги, которые внушали молоденьким мастерицам ощущение собственного ничтожества и неполноценности. И лицо у нее было крупное и красивое, а синеватый оттенок губной помады и глубокие тени под глазами обманчиво придавали ей вид порочной женщины. Мужчинам она нравилась, но их пугало ее богатырское сложение, а главное — ее бесцеремонность. Единственная из всех мастериц, Женни открыто и беззастенчиво подсчитывала свои чаевые за день. И сейчас, бережно сложив деньги в сумочку, она взглянула на Герду.

— А у тебя как сегодня?

— Хорошо, — ответила, чуть покраснев, девушка.

— У тебя всегда больше, — сказала Женни без тени зависти. — Вот что значит иметь смазливую мордашку. Северинова сколько тебе отвалила?

— Два лева…

— Вот это женщина! — с уважением изрекла Женни. — Но сколько таких, как она? Сказать тебе по правде, не завидую я нашим тузам… Бабенки у них сущие ведьмы…

— А я завидую женам…

— Чему же ты завидуешь? — презрительно пробурчала Женни.

— Всему! — сказала Герда. — Всему!.. Хотя бы тому, что они целыми днями могут сидеть дома и никуда не ходить.

Женни закурила сигарету. В парикмахерской запрещалось курить всем, кроме нее.

— И дрыхнуть! — добавила она.

— А чем плохо? Я тоже люблю поспать, Женни. Дай мне волю, я бы проспала целый день.

Женни засмеялась.

— Тебе бы только в супруги, милая моя… Да чтоб муж был богатенький.

Герда ничего не ответила, но по лицу ее прошла тень. На пороге появился управляющий; он мрачно поглядел на дымящуюся сигарету, но ничего не сказал. Женни пренебрежительно выпустила струйку дыма.

— Выпьем анисовки? — спросила она.

— Ты же знаешь, что я не могу…

— Хорошо, тогда выпьем пелина[4]. Я угощаю, — сказала она, хлопнув по сумочке. — В «Туннеле» чудесный пелин. Меня там знают…

За окном снова пошел дождь. Девушки в зале стали зевать, заражаясь друг от друга, и поскольку мужчин вокруг не было, они зевали, как котята, широко раскрывая розовые рты и показывая острые зубки. Жара и духота пошла на убыль, свет круглых белых абажуров стал каким-то тоскливым и мертвенным. Женни повернулась на кресле к зеркалу и, смочив большой клочок ваты в розовой воде, стала энергично растирать лицо.

— Приведи себя в порядок, — сказала она. — Подправь хотя бы глаза…

Немного погодя они уже сидели за одним из угловых столиков и потягивали легкий, прозрачный пелин. Сидя рядом, они невольно привлекали взгляды: яркая Женни и Герда с высветленными до белизны волосами, но с черными бровями и красивыми карими глазами. Посетителей в ресторане было мало, большая часть столиков пустовала. И все же Герде казалось, что воздух ресторана полон жизни, что в нем таятся какие-то нервные импульсы. Это раздражало и томило ее; хотелось уйти отсюда в покой своей маленькой мансардной комнаты. Через полчаса Герда поглядела украдкой на часы, но Женни перехватила ее взгляд.

— Ты что, торопишься? — недовольно спросила она.

— Нет, не особенно… Но в десять мне надо быть дома…

— Зачем?

Герда заколебалась. Женни знала про ее дела, но все же Герда побаивалась ее острого языка.

— К десяти он придет ко мне…

— Почему так поздно?

— Сказал, что у них сегодня собрание. Так после собрания…

— После собрания все нормальные мужчины идут в кабак, — сказала Женни. — Ну и времечко для свидания!

Да, Герда тоже это понимала.

— Мы встречаемся каждый день, — тихо промолвила она.

— Каждый день?

— Вот уже шесть лет. Кроме тех случаев, когда он в отпуске и уезжает из Софии.

— Ну, разумеется! — презрительно заметила Женни. — Усаживает все счастливое семейство в поезд и катит в Варну.

— Нет! — возразила Горда. — В отпуск он ездит всегда один. В Наречен[5] — там у них свой дом отдыха.

— Так он, может, чокнутый?

Герда улыбнулась. Она очень редко улыбалась.

— Наверное, если назначает свидания в десять вечера.

Женни наполнила бокалы и одним духом выпила свой до дна. Лицо ее по-прежнему выражало крайнее неодобрение.

— Не знаю! — сказала она, пожав плечами. — Сказать по правде — не выношу мужчин в сапогах. Просто мутит от запаха…

Герда смущенно заморгала: она тоже с трудом выносила тяжелый и неприятный запах сапог.

— Ко мне он приходит обычно в штатском, — сказала она.

— Но ведь он офицер?

— Да, но не настоящий. Он фармаколог…

— Это что еще такое?

— Ну, что-то вроде аптекаря.

— Не знаю, — сказала Женни. — А все же — в сапогах… И старикашка в придачу… Впрочем, сколько ему лет?

— Пятьдесят два, — сказала Герда, покраснев.

Женни вытаращила глаза.

— Ты не шутишь?

— Он выглядит моложе, — солгала Герда.

— Боже мой, какая же ты недотепа! — с удивлением воскликнула Женни.

Двое прилично одетых молодых людей, стоявших у колонны, посматривали на их столик. Наконец один из них улыбнулся, подошел и любезно спросил:

— Эти места свободны? Женни искоса поглядела на него.

— Не суйся, хиляк!.. Свободных столиков полно…

Молодой человек в панике ретировался. Женни отхлебнула из бокала, с интересом разглядывая Герду, будто видела ее впервые.

— Слушай, моя милая, скажи мне откровенно — почему ты напрасно теряешь с ним время? Я думала, что он хоть… А раз так… — Женни подозрительно поглядела на Герду. — Уж не влюблена ли ты в него?

Герда помолчала.

— Не знаю, — сказала она тихо.

— Как так — не знаешь?

— Не знаю, — повторила Герда. — Но он очень милый человек, Женни… Всегда какой-то унылый и грустный. Мне просто очень его жаль…

— Господи боже, ну что за девка! — воскликнула Женни в изумлении. — Грустный, говоришь!.. Да ты соображаешь хоть капельку, дурочка? Знаю я таких прилипал! Натерпелась от одного такого, досыта нахлебалась! С виду смирный, добренький, а сам как рак — вцепится, так не отпустит. Подлец похлеще нашего Спиро.

Управляющего Спиро Женни ненавидела пуще всех.

— Нет, он честный человек! — сказала Герда и нахмурилась.

— Честный! — с возмущением повторила Женни. — Что в нем честного? Знай заботится о семье, покупает им телевизоры да ковры, все, что сэкономит на выпивке и сигаретах, тащит к ним. А к тебе присосался как пиявка — плевать ему, что гробит тебе жизнь. Какая же это честность?

Герда молчала, бледная и расстроенная.

— Кто тебя познакомил с ним?

— Не помню, — сказала Герда, хотя помнила прекрасно.

— Такому руки отрубить мало. Большей пакости тебе еще никто не устраивал…

— Не то ты говоришь! — устало сказала Герда. — Он помог мне устроиться на работу. И любит меня и заботится. Одному в этом мире не прожить. А ты знаешь, что я совсем одна. Есть у меня тетка, да и та не в своем уме.

Женни знала это и немного смягчилась.

— Ну да, я понимаю, — со вздохом сказала она. — Но ты подумай хорошенько — разве может так продолжаться вечно?

— Когда-нибудь он женится на мне, — сказала Герда тихо.

Женни так громко расхохоталась, что соседи обернулись к ним.

— Никогда! — заявила она. — Я тебе говорю — никогда. Эти дряхлые пауки всегда рады опутать паутиной какую-нибудь слабенькую мушку. Почему он не позарился на меня? Да я бы мигом вышибла ему искусственные челюсти.

Герда вздохнула и допила бокал. Лицо у нее по-прежнему было бледное и растерянное.

— Прежде всего офицеры никогда не разводятся, — безжалостно продолжала Женни. — Им запрещено. Разведешься — значит, пропадай служба. А они все бестолочи. Потерял погоны — потерял все.

— Я же сказала тебе, что у него есть профессия, — уныло возразила Герда.

— Еще бы не профессия, — пыль в глаза пускать. Слушай, девка, если ты не совсем сдурела, бросай его немедля! Сегодня же! И если где увидишь, беги без оглядки!

— Не могу, — сказала Герда. — Этого никогда не будет.

— Почему?

— Не знаю… Я просто на это не способна… Покойная мама говорила: не выйдет из тебя человека. Мягка ты как воск, каждый может делать с тобой, что хочет…

— Точно! — кивнула головой Женни.

— А может быть, как раз наоборот… Никому не переделать меня по-своему… Я всегда одна и та же — одинаковая. И я не люблю ничего в жизни менять; хочу, чтобы все было по-прежнему, все шло спокойно.

— И это называется спокойно! Лучше не скажешь…

— Может быть, — сказала Герда.

— Ты сама не понимаешь, что ты говоришь… Спокойная жизнь — нормальная жизнь. Подыщи себе хорошего парня, выходи замуж и живи, как люди. Вот это и есть спокойствие.

— Нет, Женни, — возразила, поморщившись, Герда. — Парней я и вовсе не выношу. Будто я их не вижу, когда они по вечерам поджидают наших девушек у выхода. Все до одного нахалы. Одно лишь на уме: как бы выудить у них из сумочки лев-другой, завести в какой-нибудь ресторан, подпоить и сплавить своим приятелям. Знаю я их, что и говорить.

— Ну, не все же они такие! — возразила Женни. — Есть и порядочные. Подыщешь себе какого-нибудь посмирней, всю жизнь будет тебе в глаза глядеть и на руках носить. Ты ведь девка хоть куда… Зачем тебе равняться с нашими простухами; они недалеко ушли от своих кавалеров.

— А я кто такая? Парикмахерша, как и они. И мне о лучшем не мечтать.

— Парикмахерши разные бывают! — с обидой заметила Женни. — Скажи лишь слово, и я тебе такого парня подберу!

— Какого? — с горечью спросила Герда.

— Да такого — в крапинку! — рассмеялась Женни. — Ты пойми: рано или поздно придется же тебе обзаводиться семьей.

С эстрады отрывисто и нестройно стали пробовать голоса инструменты оркестра. Все столики уже были заняты; официанты с трудом пробирались в сутолоке, роняя на спины посетителей клочья пивной пены. Стало шумно, запахло жареным луком и приправами, но подруги, окутанные сизым облаком табачного дыма, все говорили и ничего не замечали вокруг. Женни раскраснелась, лоб ее покрылся капельками пота, глаза гневно сверкали. Закинув нога на ногу, разгоряченная собственными речами, она пила пелин, как воду. Новые посетители с интересом глядели на них. Хороши были подружки — большая и маленькая. Обе красивые и с виду не такие уж неприступные. Особенно та, что с яркими волосами, выставившая напоказ круглое, гладкое колено. Некоторые даже устремлялись к нему, но тут же в испуге поворачивали назад. Музыка резала сгустившийся воздух, и он пульсировал под ее ударами. Наконец Женни убрала колено под стол, мужчины успокоились и занялись своими бокалами. На ходу улыбаясь подругам, официант поставил им на стол еще один, запотевший в холодильнике, графинчик.

Дождь теперь еле накрапывал, и полковник, не замечая его, размеренно шагал по темной улице. Дойдя до угла, где на стоне у фонаря висела приколотая кнопками к деревянному щиту газета, он, постояв некоторое время и не прочитав ни буквы, шагал к другому углу. Там фонаря не было, а возле тротуара стояли вонявшие гнилью оцинкованные бачки с мусором. Раздражающе сильно пахли и сапоги, — кожей и ваксой. Но делать было нечего: на отчетное собрание он не мог пойти в штатском.

Впервые за время их знакомства она опаздывала. Впрочем, нет, во второй раз, но первый был не в счет, — тогда умерла ее мать. Он часто вспоминал тот страшный день — ее полные ужаса глаза, перекошенное от рыданий лицо. Но что же случилось сейчас? В четыре часа он разговаривал с ней по телефону. Она лишь пожаловалась, что работы по горло. Что же могло случиться? Он почувствовал, что пальцы его слегка дрожат, возможно, от выпитого в перерыве кофе.

Он снова повернул к углу с фонарем. Двое щуплых гимназистов, выбиваясь из сил, тащили старый магнитофон. Чей-то пойнтер проворно трусил мимо, не отрывая носа от тротуара. Сапоги на миг привлекли его внимание, но он с отвращением мотнул головой и побежал дальше. Двадцать пять одиннадцатого. Полковник попытался разглядеть карикатуры в газете, но тревожные мысли ни на секунду не давали ему покоя. Он отвернулся от газеты и тогда увидел вдалеке ее. Она не торопилась. Да и походка у нее была необычная, такой походки он раньше у нее не видел. Через минуту он заглянул ей в глаза, которые словно прятались от него. Когда они пошли рядом, на него пахнуло вином.

— Ты пила? — спросил он с удивлением.

— Да, немного, — сказала она. — Зашли с нашими девушками в ресторан…

— По какому случаю?

— По какому случаю? — раздраженно переспросила она. — Ни по какому!.. Они иногда собираются после работы… Не могу же я вечно сторониться их…

Он не вглядывался ей ни в лицо, ни в глаза. Он смотрел в землю и чувствовал, как с души спала тяжесть; ничто другое его не интересовало.

— Ну, что ж, — сказал он. — Конечно, не надо их избегать… Ничего, ты правильно поступила…

Она промолчала. Когда они подошли к подъезду, он остановился. Они никогда не поднимались вместе на далекую мансарду, боялись, как бы их не увидели.

— Что встал, иди! — сказала она нетерпеливо.

Он поглядел на нее и молча пошел за ней. Они шли рядом по замызганной лестнице, мимо стен с обвалившейся штукатуркой, израненных водопроводными авариями и следами военных лет.

— Что же вы пили? — спросил он.

— Пелин…

— Неплохая штука, но на другой день болит голова…

— Ты неплохо разбираешься в этих вещах, — недружелюбно заметила она.

— Ты прекрасно знаешь, что я не люблю пить.

— Со мной — да! — сказала она. — Ты прав — слишком дорого обходится. А нужно экономить…

— Зачем экономить? — не понял он.

— А как же… Большая семья, расходы… И сверх всего еще любовница. Поневоле будешь экономить…

Никогда она не говорила с ним так.

— Как тебе не стыдно! — тихо, но твердо сказал он. — Видимо, женщинам не следует пить…

Они молча поднялись на последний этаж. У Герды была небольшая квартирка — единственное, что осталось ей от родителей. В маленькой комнатке еще сохранились следы былого достатка — комод красного дерева, а на нем старинные часы в футляре из полированного агата. Пол был застелен старым, изрядно потертым персидским ковром зеленоватых тонов. Но гардероба не было, и одежду приходилось держать на вешалке в углу, обернув старыми газетами. И все же в комнате под крышей было уютно, как в гнездышке. Полковник уселся на свое обычное место — в обветшалое старомодное кресло, в котором, наверное, отдыхало не одно поколение одеревеневших от этикета дипломатов.

— Что случилось? — спросил он.

Она ничего не ответила. «Наверное, наболтали ей каких-нибудь сплетен, — подумал он. — Это случалось и раньше, но тогда она плакала, а сейчас сердится. В чем же дело?» Герда отошла к окну и молча стояла там, не двигаясь. Он подумал, что она плачет, но когда она обернулась, глаза ее были сухи, а на лице осталось неприязненное выражение.

— Правда, что ты купил телевизор? — вдруг спросила она.

Такого вопроса он не ждал.

— Да, уже давно… Почему ты спрашиваешь?

— Вот видишь, значит, ты обманывал меня! — вдруг вспылила она. — Ты всегда меня обманывал!.. С тех пор как мы знакомы, все — сплошная ложь!

— Что ж, раз ты так считаешь… — нахмурившись, сказал он.

— Конечно, ты меня обманывал!.. Там ты никогда не был гостем!.. А здесь ты гость!.. Там твой дом, там ты хозяин!.. Гость не потащит с собой телевизор… Почему ты ничего не сказал мне о телевизоре?

— Я вообще не рассказываю тебе о них, — смущенно пробормотал он.

— Потому что совесть нечиста… Сам отлично знаешь, что обманываешь меня…

Она расплакалась, но он не двинулся с места. Он думал. Хотя Герда ему сейчас нагрубила, он чувствовал, что в ее словах есть доля истины. А грубая правда — всегда настоящая правда, в этом он не раз убеждался.

— Ты не права, Герда, — сказал он. — Этим я просто откупаюсь от них. Я чувствую себя виноватым перед ними; в этом все дело.

— Ты подлец! — сказала она. — Не только врун, но и подлец.

— А ты дурешка, милая моя… Утри слезы, и я все тебе объясню…

— Не надо мне твоих объяснений! — снова вспылила она. — Довольно слов!.. Хорошо тебе болтать, слова карман не тянут!..

Он медленно поднялся с места. В это время она нервным жестом скинула с себя блузку, чтобы переодеться в домашнюю. И пока она шарила руками вокруг, он смотрел на ее плечо, самое нежное, гладкое и прекрасное, какое ему приходилось видеть. Он невольно потянулся рукой к этому плечу, сухой и жесткой рукой, которая в этот миг тоже стала нежной, словно обрела глаза, ресницы, губы. Она вздрогнула и повернулась к нему.

— Оставь меня!

— Почему? — спросил он, чувствуя, как кровь приливает к его бледному лицу.

— Мне сегодня нездоровится…

— Но я…

— Оставь меня, не приставай…

Она отвернулась и наклонилась, чтобы взять блузку. Когда она выпрямилась, он крепко впился ей в плечо своими сухими пальцами. «Вцепится, так не отпустит!» — вспомнилось ей. Она увидела в овальном зеркале напротив его сухой, восковой лоб, редкие волосы, часть впалой щеки, заострившийся нос. Когда он прикоснулся губами к ее плечу, ее передернуло от отвращения, но она не отшатнулась, а лишь до боли зажмурила глаза.

Постель была у самого окна — высокая, узкая, неудобная кровать с провисшей сеткой. Раздевшись, они лежали и разговаривали. Он повторял ей то, что говорил много раз. Но впервые она слушала его с горькой улыбкой, впервые слова его скользили мимо сердца. Ну да, дети, — говорил он. Она должна потерпеть еще несколько лет, пока они не встанут на ноги. «Пусть пять, пусть десять лет, не в этом дело, — думала она. — Нет, дело совсем не в этом».

— Миша, зачем обманывать друг друга! — с горечью промолвила она. — В сущности, ты сам себя обманываешь разговорами о детях… Просто пытаешься оправдать свою слабость.

— Как ты не понимаешь! — вздохнул он. — Знаешь ли ты, что это значит — посмотреть в глаза своему ребенку и сказать ему: я ухожу от вас навсегда!

— Почему навсегда?.. Ведь ты не умрешь… Ты будешь жить. И всегда будешь им отцом…

— Если отец ушел в другую семью, он уже не настоящий отец, — сказал он.

— Нет, нет, не убеждай меня… Дело совсем не в детях…

— Что ты хочешь сказать? — перебил он. — Ты думаешь, так, как сейчас, мне легче? Или удобнее?

— Ты добрый! — сказала она. — Ты жалеешь ее. И у тебя никогда не хватит мужества расстаться с ней… Ты думаешь, что это ее убьет…

— Ты не права, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Нет, права, — сказала она. — Ты сам знаешь, что это так, но обманываешь себя, обманываешь и других. Ты надеешься, что так может продолжаться вечно… Или что случится какое-нибудь чудо и все разрешится само собой…

Он молчал, пораженный. Никогда она не говорила с ним так. А может быть, она права, он на самом деле такой, но только не сознавал этого? Быть может, он действительно в глубине души трус и подлец? Эта мысль ошеломила его, и он уже не слышал, о чем еще она говорит.

— Если это так, — внезапно перебил он ее, — нам лучше всего расстаться.

Она вздрогнула, но сказала холодным, ясным голосом:

— Да, так будет разумнее всего…

В этот миг в прихожей громко и настойчиво прозвенел звонок. Они испуганно переглянулись. Звонок надрывался изо всех сил, послышались глухие удары в дверь.

— Кто это может быть? — в страхе спросила Герда.

Она побледнела как полотно. Стук в дверь усилился, но голоса слышно не было.

— Странно! — пробормотал он, нахмурив лоб. — Ступай посмотри!.. Но не открывай!..

— А если милиция?

— Ничего страшного… За все отвечаю я.

Она встала и начала лихорадочно одеваться. «Нет, это не милиция, — размышлял он. — Но что это может быть? Наверное, где-то лопнула труба или же стряслось что-нибудь подобное». Герда вышла и секундой спустя снова ворвалась в комнату. Лицо ее было перекошено, она вся дрожала, будто налетела в темной прихожей на труп повешенного.

— Твоя жена! — хрипло выкрикнула она. — Умоляю тебя, иди к ней!.. Иди отошли ее! Ступай, ступай!

Помрачнев, он встал и принялся не спеша натягивать сапоги, а она в панике, в слезах твердила:

— Иди скорее, прошу тебя!.. Скорее, скорее!.. Ради всего на свете, не пускай ее сюда!

— Откуда ты взяла, что это она? — мрачно спросил он.

— По голосу узнала. Не пускай ее сюда. Прошу тебя…

Она все так же дрожала и смотрела на него с ужасом, словно в предчувствии смерти.

— Перестань! — сердито сказал он. — Нечего бояться!

Он поднялся. Тяжелые шаги загрохотали по коридорчику. Он подошел к двери и спросил:

— Кто там?

— Я!.. Открывай! — ответил хриплый женский голос.

Он открыл дверь. Перед ним стояла жена и глядела на него обезумевшими глазами.

— Ты с ума сошла? — сказал он.

Его взгляд приковал женщину к месту. Бешенство ее улетучилось, теперь она глядела на него со страхом.

— Дай пройти!..

Но голос ее дрожал, в нем не было силы. Не окаменелое лицо мужа испугало ее, а глаза, в которых притаилась смерть.

— Сейчас же уходи, — сказал он пустым голосом.

— Без тебя я не двинусь с места…

— Сейчас же уходи! — повторил он. — Я приду попозже…

Она все еще колебалась, и он резко отчеканил:

— И если я замечу, что ты следишь за мной на улице, ты никогда больше меня не увидишь!.. Понятно?

Голос звучал зловеще. Она попятилась, не промолвив ни слова. Захлопнув дверь, он постоял немного и вернулся в комнату. Герда, скрестив на груди руки, сидела на кровати и смотрела на него широко открытыми невидящими глазами.

— Ты слышала?

— Слышала, — сказала она. — Уходи, прошу тебя… Уходи сейчас же…

— Я уйду, — сказал он. — Но завтра я вернусь… Навсегда…

— Нет, не надо, не надо! — расплакалась она. — Уходи!.. Я не хочу, чтобы ты возвращался!

— Герда! — воскликнул он.

— Не хочу! Ты слышишь?.. Ты придешь, и она за тобой!.. Я не хочу ее видеть, мне страшно!

— Герда, возьми себя в руки! — сказал он.

— Я уже сказала тебе! Не могу! Сил нет! Мне страшно!

А он все глядел на нее, молчаливый и подавленный, и тогда она визгливо выкрикнула:

— Уходи же! Прошу тебя! Ты слышал?

Он надел фуражку, не торопясь затянул пояс, застегнул негнущимися пальцами все пуговицы на кителе. Больше он не смотрел на нее, он боялся на нее взглянуть. Медленно повернувшись, он направился к двери. Он надеялся услышать ее голос, услышать свое имя, но за спиной его было тихо. Двигаясь как во сне, он захлопнул за собой наружную дверь и стал медленно спускаться по лестнице. Надежда еще жила в нем: вот-вот послышится знакомый голос, и, глянув вверх, он увидит ее молящее, залитое слезами лицо.

Он вышел на улицу и остановился. Надеяться не на что. Он осмотрелся вокруг. Жена поджидала его на углу, под фонарем. Увидев его, она сорвалась с места. Но он, повернувшись к ней спиной, побежал в другую сторону.

Время было за полночь, людей на улице было мало. Редкие прохожие оглядывались, иные останавливались и смотрели вслед. Куда бежит, как безумный, этот высокий костлявый полковник? Забавная картина: посреди ночи несется по улице полковник, натыкаясь, как слепой, на столбы и деревья. А он задыхался и хрипел, спотыкался, автомобильные фары слепили глаза, но он не останавливался. Лишь подбежав к зданию своего управления, он умерил свой изнурительный бег и четким, нервным шагом пошел дальше.

К вечеру они собрались втроем в маленькой гостиной профессора и не спеша смаковали тетевенскую сливовицу. Перед ними на маленьком круглом столике были разложены соблазнительные закуски: перчики, маринованные луковки, корнишоны и даже тарелочка с маринованной рыбьей печенью. Профессор знал толк в таких вещах. Правда, вкус этих лакомств несколько портил неприятный запах анестезирующих средств, доносившийся из приоткрытой двери его кабинета. Противоположную стену занимала широкая двустворчатая дверь с матовыми стеклами. За ней слышались женские возгласы и тихий шорох костяных фишек — там женщины играли в покер.

Все трое когда-то учились вместе и время от времени собирались скоротать вечер — чаще всего у профессора, потому что миниатюрная мадам Северинова предпочитала мужскую компанию. Ради нее она пожертвовала бы даже покером, но надо было занимать дам. Ничего, пусть мужчины угощаются сами; если в компании одни мужчины, ничего плохого произойти не может.

Друзья не отличались разговорчивостью. Сидя за рюмкой, они молчали и отдыхали. Разговор завязывался лишь тогда, когда подходила пора идти по домам. Напрасно женщины бросали на них умоляющие взгляды и наступали им на ногу под столом. Споры затягивались далеко за полночь — бессмысленные споры подвыпивших людей, которые наутро не вспомнят ни слова из сказанного накануне. Может быть, именно поэтому в тот вечер никто не спешил нарушить молчание. Да и прокурор явно был не в своей тарелке — он жевал без аппетита и два раза чихнул в полную рюмку. Наконец, у профессора лопнуло терпение.

— Ты чего надулся, дуралей! — беззлобно воскликнул он. — Сливовица не по вкусу пришлась?

У друзей считалось особым шиком перебрасываться обидными прозвищами.

— Нет, сливовица хороша…

— Принести джину?.. Есть английский…

— Сиди, пожалуйста, сливовица вполне меня устраивает…

И, словно нехотя, прокурор добавил:

— У меня был сегодня неприятный случай… Но это пройдет…

— Ясно! — воскликнул хирург. — Знаю я твои неприятные случаи. Очередной раз пришлось поступиться совестью! — И он рассмеялся. — Ну и профессия — жить нахлебником у собственной совести.

— На этот раз ты не угадал, — мрачно буркнул прокурор.

— Ну что ж, расскажи нам…

— Нет, история не застольная, — сказал прокурор, — Пейте лучше сливовицу…

Но когда все пропустили по несколько рюмок, прокурор оживился, и в глазах у него засверкали обычные насмешливые искорки.

— Интересно! — проговорил он. — Я думал, что пресловутое вирусное заболевание, именуемое любовью, на пути к полному исчезновению… А оказывается, вовсе нет…

— Конечно, нет, — подтвердил хирург.

— Ты когда влюблялся в последний раз?

— Вчера…

— Брось болтать глупости, — вмешался профессор. — И не называй, пожалуйста, любовью свою склонность к толстым задницам…

Хирург в это время рассекал пупырчатый огурчик на одинаковые аккуратные колечки.

— Прошу прощения, — с серьезным видом сказал он. — Это самое изящное существо на свете.

— Боже мой, какая внезапная вспышка хорошего вкуса! — рассмеялся прокурор. — Кто-нибудь из твоих ассистенток?

— Нет — из студенток…

— Тьфу! — не стерпел профессор, — Ты в самом деле неисправимая свинья!

— Вы говорите так потому, что не видели ее…

— И как, поддается? — спросил прокурор.

— О нет, она вообще ничего не подозревает…

— Интересно, что может сдерживать такую породистую скотину, как ты? — сказал профессор.

— Ничего, разумеется, — засмеялся хирург. — Просто я боюсь… Инстинкт самосохранения категорически говорит — нет!

— Ты сам не знаешь, как ты прав! — оживленно откликнулся прокурор. — Для современного человека первым и самым непреодолимым барьером перед любовью встает именно инстинкт самосохранения… Индивидуума, конечно, а не рода… Любовь во всех случаях требует полного разоружения, иначе она перестает быть любовью…

— Пусть даже так, — сказал хирург. — Но я никак не могу себе представить тебя — разоруженным…

— А что бы ты подумал о моем полковнике? — сказал со вздохом прокурор.

— Каком полковнике? — не понял профессор.

— Ведь я вам сказал, что сегодня столкнулся с одним необычным случаем.

Немного подумав, он продолжал:

— Представьте себе мужчину нашего возраста. При этом молчаливого, замкнутого, строгого к себе и другим, с внешностью средневекового инквизитора. Разумеется, женат, двое детей. Притом уже больших… Сын — почти призывного возраста, полукретин. Девочка немного симпатичней. А о жене не хочется и говорить — самая обычная женщина, домохозяйка, как принято выражаться, и, примерно, ровесница мужу.

— Можешь не продолжать, — сказал хирург. — Он повел ее на прогулку в горы и столкнул со скалы…

— Не спеши, дурак, ничего подобного… У нашего полковника была любовница — в течение шести уже лет… И никто об этом не догадывался… Притом красивая девушка, лет около тридцати…

Взгляды собеседников оживились.

— Ну и ну! — обиженно пробормотал профессор.

— По профессии она парикмахерша, — продолжал прокурор. — Из семьи бывших. Отец ее был крупным дипломатом при кабинете Филова…

— Так я ее знаю! — воскликнул профессор. — Парикмахерша моей жены…

— Вот как? — заинтересовался прокурор. — А ты ее видел?

— Мельком… Но она не произвела на меня особого впечатления.

— Нет, девушка в самом деле хороша, я ее видел… Но, к несчастью для полковника, в историю вмешивается третье лицо, некая Женни, сослуживица девушки. Обе женщины вечером изрядно выпили в каком-то ресторане. Подруга вообразила, что ее долг — вырвать нашу маленькую парикмахершу из похотливых рук полковника. Они разошлись, парикмахерша пошла домой, где ее ждал полковник. Подруга же, раздобыв его телефон, позвонила жене… Дескать, ваш муж с некоторых пор… Если не верите, можете застать его у нее — улица такая-то, номер такой-то…

— Какая гадина! — воскликнул профессор.

— Нет, она вовсе не плохая женщина; я разговаривал с ней. Заурядная женщина, немного вульгарная, но честная…

— Что же было потом? — нетерпеливо спросил хирург.

— Жена тотчас отправилась к девушке на квартиру и устроила сцену. Полковник показал себя настоящим мужчиной; он твердо и спокойно пресек скандал. Жене он велел немедленно уйти и постарался успокоить девушку. И вот тут-то произошло нечто необъяснимое. Полковник в здравом уме оставил любовницу, но пошел не домой, как обещал жене, а в санитарное управление, где работал. Дежурный вахтер попытался задержать его, но безуспешно. Полковник отстранил его с дороги и строго сказал, что должен взять ампулы для какой-то важной особы. Минут через пять дежурный заглянул в канцелярию — полковник лежал, опрокинувшись навзничь, мертвый. Следствие установило, что он всыпал в стакан с водой около пятидесяти смертельных доз цианистого калия… И проглотил их одним духом…

Мужчины молчали, пораженные.

— Странно, — тихо сказал хирург.

— Пятьдесят доз! — повторил прокурор. — Представляете себе, какая жажда смерти… Это просто невероятно!..

В комнате снова наступило тягостное молчание. От пустых рюмок из-под сливовицы тянуло горьким, жутким запахом миндаля.

— Женщины что-то скрывают! — неуверенно пробормотал хирург.

— Что они могут скрывать? — спросил прокурор.

— Не знаю, но мне так кажется… Состояние некоторого аффекта налицо…

— Не думаю, — сказал прокурор. — А если и так, аффект вряд ли имел решающее значение. Просто-напросто он решил, что навсегда теряет девушку. И эта потеря для него была страшнее любой смерти…

— Не знаю! — сказал, пожав плечами, хирург. — И все-таки женщины что-то скрывают…

— А подругу нельзя привлечь к ответственности? — спросил профессор.

Прокурор нервно отпил из рюмки.

— За что же привлекать? — ответил он. — Ведь у нее были самые лучшие намерения… Я пытался поговорить с ней, но ничего не вышло. Плачет навзрыд, будто потеряла собственного ребенка… И без конца твердит: «Погубила хорошего человека…»

— Саша! — раздался возглас из-за стеклянной двери.

Это был голос миниатюрной мадам Севериновой. Профессор неохотно поднялся с места, приоткрыл двустворчатую дверь и просунул голову в комнату. Послышался женский говор, и профессор быстро отступил назад.

— Просят сливовицы, — сказал он. — С соответствующей закуской, конечно…

Хирург поморщился.

— Только этого им не хватало! — пробурчал он. — Начнут увеличивать ставки, а потом кто-нибудь продуется вдрызг…

Каждый подумал, что именно его жена и продуется.

— Не давай им! — заметил прокурор.

— Как же не дать! — чуть ли не с испугом возразил профессор. — Разве что отнести им что-нибудь полегче… Вермут, например…

Он стал перебирать бутылки в маленьком баре.

— Есть бутылка чинцано, — нерешительно проговорил он.

— Настоящее?

— Настоящее…

— Они так обалдели от карт, что не оценят, — заметил хирург.

— Ты хочешь сказать — лучше приберечь для нас? — засмеялся профессор.

Немного погодя он отнес в гостиную полбутылки сливовицы и банку рыбьей печени. Уткнувшись в карты, женщины даже не взглянули на него. Поставив угощение на стол, он обратился к жене:

— Мина, ты знаешь, что случилось с твоей парикмахершей?

— Знаю! — сухо ответила жена.

— Почему же ты мне ничего не сказала?

— Оставь, пожалуйста! — нетерпеливо сказала Мина. — Разве ты не видишь, что мой ход…

Пожав плечами, профессор вернулся к друзьям, которые все еще молча сидели с унылыми лицами перед рюмками со сливовицей.

Перевод Н. Попова.