Раннее, раннее утро

ПЛОХОЙ ДЕНЬ

Нет, день был решительно нехорош. Когда Эмил возвращался домой обедать, совсем неожиданно полил дождь. Недалеко от университета машина заскользила по плитам, потеряла управление и довольно сильно ударилась правым колесом о тротуар. Ничего особенного не случилось, только упала спинка заднего сиденья. Обернувшись, Эмил увидел запутавшуюся в пружинах обивки белую перчатку, которую Вера потеряла еще летом. Эмил подождал, пока успокоятся руки, включил мотор и тронулся со скоростью велосипедиста. Теперь не было видно даже плит тротуара — все покрывал толстый серый ковер бурлящей воды.

Когда он подъехал к дому, дождь все еще лил. Он нарочно остановился у левого тротуара, чтобы не переходить улицу, но это его не спасло. За те несколько секунд, что он запирал машину и пересекал тротуар, с брюк его потекла вода. На площадке в подъезде стояла девушка, прижимаясь спиной к его почтовому ящику. Парень в куртке, из кармана которой торчали шнуры и отвертки, наклонился к ней так близко, что Эмил без труда догадался о его намерениях.

— Извините, — сказал он вежливо.

В ящике была только розовая квитанция — счет за воду. Теперь из-за каких-то тридцати стотинок придется часами выстаивать у разных окошек. Эмил сердито зашагал по ступенькам, брюки его прилипали к коленям. Ко всему прочему только перед дверью он сообразил, что забыл ключи в редакции.

Пришлось звонить несколько раз, пока ему не открыли. На пороге появилась Вера в своем ядовито-зеленом атласном халате и в резиновых перчатках. Вероятно, она мыла посуду, потому что на животе у нее проступило мокрое темное пятно.

— Дождь идет? — спросила она удивленно.

Из-за плеска воды в умывальнике Вера не слышала дождя. Впрочем, эти мужчины могут вернуться мокрые, как котята, даже если на небе нет ни облачка. Она шла за ним и печально смотрела на мокрые следы, которые он оставлял на полу коридора. Все это, конечно, перейдет и на ковер.

— Не понимаю, — сказал Эмил, — отчего ты не заплатила за воду…

— Оттого, что у меня нет денег, — ответила она.

— Как это нет денег? — сказал Эмил. — Ведь я тебе вчера оставил…

— Не вчера, а позавчера…

Такие разговоры они вели не в первый раз.

— Хорошо, пускай позавчера, — сказал Эмил. — Но на столько люди полмесяца живут…

— Я купила себе комбинации, — ответила она.

— Сколько?.. Десять? — спросил он саркастически.

— Гораздо меньше…

— Отчего не сказать прямо, что ты проиграла в покер!

— Один ты имеешь право проигрывать в покер? — ответила она сварливо.

— Во-первых, я уже не играю!.. — сказал Эмил. — И во-вторых, скажи мне, кто составлял партию…

Вера помедлила с ответом:

— Роза и…

— Роза и Нати… Ты что, не понимаешь, что они сговорились, дурочка…

Вера промолчала. Она знала, что так оно и есть, но именно это ее и привлекало. Эта неравная и непосильная борьба волновала ее гораздо больше, чем пьесы мужа. Эмил надел сухие брюки и теперь тщетно искал халат.

— Куда ты его засунула? — воскликнул он с досадой. — Живешь как во сне…

Это было в какой-то степени верно. Сочиняя в уме тонкие сложные комбинации, с помощью которых она вдруг выигрывала огромную сумму, она могла засунуть в кастрюлю вместо куска баранины ботинок Эмила. Он напрасно рылся в гардеробе. Они были женаты два года, но за эти два года она оттеснила два-три его костюма в самый угол, а все остальное заняла своими платьями.

— Вот же он! — воскликнула она обрадованно.

Эмил обернулся. Халатом она заткнула отдушину голландки, выходившей с одной стороны в спальню, а с другой — в его кабинет. Оттуда почему-то ужасно дуло.

— Молодец! — сказал он. — Как это ты умно придумала! Теперь засунь туда брюки… Они мне не скоро понадобятся…

Вера смотрела на него, озадаченная его серьезным тоном. В конце концов нужно же туда что-то засунуть?

— Ну! — крикнул он. — Что ты уставилась, запихивай!

Дело кончилось плачем, поцелуями, взаимными укорами и объяснениями. Потом, когда высохли последние слезы, она сунула руки под его мятый халат и с любопытством спросила:

— Зачем тебя звали в редакцию?

— Ни за чем, — ответил он уклончиво.

— А все-таки?

— Очерк заказали, — сказал он.

Она задумалась. Нет, это нехорошо. Очерк — значит, командировка, измены и, в результате, — пустяковые деньги.

— Гм! И что тебе досталось?

— Пожарник! — сказал он, улыбаясь.

— Это еще ничего, — сказала она. — Вполне могли подсунуть тебе какого-нибудь мусорщика.

— На этот раз я сам себе его выбрал, милая, — ответил он примирительно.

— Никогда не сомневалась в твоем вкусе! — сказала она. — И что же сделал этот твой пожарник?

— Не знаю, что сделал, но важно, что он работает в Софии… И мне не нужно мотаться по разным городишкам.

— Вот это хорошо, — сказала Вера. — Ты проголодался?

Пока она сновала из кухни в комнату, он подошел к окну и по привычке посмотрел вниз. Дождь перестал, у тротуара, как пятно томатного соуса, выделялся отмытый верх машины. Вид собственной машины, который всегда придавал ему уверенности в себе, сейчас лишь ненадолго привлек его внимание. На третьем этаже дома напротив у самого окна сидела черноволосая девушка с сигаретой в руке. Розовая бретелька комбинации нежно лежала на красивом голом плече. Вокруг нее вертелась портниха с наполовину готовым платьем и что-то оживленно говорила.

— Что ты там высматриваешь? — спросила Вера за его спиной.

— Ничего, — вздрогнул он.

Что-то в его голосе внушило ей сомнение, и она посмотрела в окно.

— Садись-ка лучше за стол! — сказала Вера без особой злости. — А я уж решила, что ты думаешь про своего пожарника…

Эмил покорно уселся за стол. Он испытывал такое чувство, словно у него из-под носа утащили черную икру. Вера открыла кастрюлю, соблазнительный запах свежего масла заставил его посмотреть в ту сторону.

— Что это?

— Курица под соусом, — сказала Вера с достоинством. — В первый раз тебе готовлю…

После первых же ложек он решил, что и в последний. Мука в соусе была замешана по какому-то особому рецепту. И поскольку Вера смотрела на него выжидательно, он поспешил сказать:

— Прекрасно! Ты разбогатеешь, если продашь патент обувной фабрике. Знаешь, как в последнее время плохо стали приклеивать подметки?

Вера сердито отодвинула тарелку в сторону.

— Не хочешь, не ешь! — сказала она.

— Почему бы мне не есть!.. В наше время очень удобно жить со склеенным желудком.

— Как тебе не стыдно! — сказала Вера.

— Почему же мне должно быть стыдно?

— Тебе ли жаловаться! В тридцать три года собственная квартира да еще и машина!

— У тебя нет чувства юмора! — сказал Эмил обиженно.

Чувства юмора у нее действительно не было, но мстить она умела.

Нет, день сегодня, в сущности, совсем неплохой и город красив со своими чистыми улицами и громадными стеклами витрин, румяными от заката. И рубашка на нем чистая, новый галстук идет к синему костюму, который Вера все же прилично выгладила. На углу милиционер указывает ему левый поворот ловкими, точными движениями. Эмил гордо проезжает мимо него, положив локоть на опущенное стекло — поза не совсем удобная, но представляющаяся ему верхом небрежной элегантности. Старушка останавливается в испуге, девушка с челкой успевает метнуть в него любопытный взгляд. Эмил, спокойный и уверенный, не глядя объезжает их, хотя его правая нога делает нервное движение к тормозу.

Но едва он остановил машину у тротуара, как неприятности начались снова. Хмурый милиционер подошел к открытому окну и сердито посмотрел на него. Гражданин, вы правила знаете?

По его тону очень хорошо было видно, что он об этом думает.

— Как будто бы знаю, — ответил Эмил осторожно.

— Тогда что же вы не даете знака, что останавливаетесь?

— Да, верно, — сказал Эмил, моргая.

— Верно, верно! — рассерженно ответил милиционер. — Верно, а не соблюдаете… Дайте права!

Милиционер долго вертел их в руках, но вернул ему, не сделав прокола. Отъехав метров сто, Эмил осторожно притормозил, вышел из машины и чуть не на цыпочках скользнул в кафе. На него неприятно пахнуло затхлостью и дымом, хотя где-то уныло жужжал вентилятор. Три официантки, усевшись вокруг служебного столика, сблизили головы, увлеченные каким-то своим разговором. Увидев его, все три приветливо ему улыбнулись. Еще бы не улыбнуться: он был молод, щедр и прекрасно воспитан — никогда не кричал и не пререкался с ними.

Эмил сел за столик в углу, подальше от витрины. Самая молодая из трех официанток встала со своего места.

— Пятьдесят «Плиски»? — спросила она, улыбаясь.

— Нет, на этот раз что-нибудь полегче, — сказал он.

— Тогда пива…

— Ну, пиво — это чересчур…

— Хорошо, я вам приготовлю легкий коктейль, — сказала официантка.

В кафе было пусто. Пока он пил мутное оранжевое питье, за соседний столик сели две девушки в черных юбочках и синих чулках. Одну из них он знал, но не посмел поздороваться, опасаясь, как бы она не пересела за его столик. Долгое время он чувствовал, как она наблюдает за ним краем глаза, искусно удлиненного карандашом. Если бы эти девушки так же искусно мыли шею с мылом, все было бы в порядке, но…

Внезапно он вспомнил о пожарнике. Конечно, можно было бы отделаться и от него, но все же это лучше, чем таскаться по заводам. Иногда ему казалось, что он ясно понимает смысл своей журналистской работы, а иногда она представлялась ему совершенно бессмысленной. Может быть, если он пишет о передовиках так, как это уже издавна принято, он просто действует по инерции? Ведь издай он три книги в год, разве его похвалят? Скажут, что погнался за деньгами. А если наткешь на десять метров больше? Польза тут может быть и очевидная, а может быть, и нет!.. «Ткань, — думал он, — но какая? А если немодной расцветки, которую ни одна женщина не захочет купить?»

— Не скажете, который час? — спросила девушка с соседнего столика.

— Не знаю, — ответил Эмил.

Зеленый огонек в красивых глазах потух.

— Получите! — сказал он официантке.

Женщина подошла, шурша блестящим передником.

— Не понравилось? — спросила она.

— Признаться, не особенно.

— Тогда коньяку на дорожку?

— Хорошо, — ответил он.

Через минуту официантка поставила перед ним красивую рюмку.

Девушка с соседнего столика одобрительно улыбнулась.

— Хорошая штука, — сказала она.

— Неплохая… — согласился Эмил.

— А ту бурду делают из израильских консервов, а не из настоящих апельсинов… И поэтому пахнет жестянкой.

— Похоже, — ответил Эмил сдержанно.

— Вы меня, кажется, забыли?

— Нет, что вы…

— Тогда в «Золотой рыбке» — помните? Смеху было! — повернулась она к своей приятельнице. — Одни там стали раздеваться посреди ночи, а был уже октябрь…

Девушка вопросительно посмотрела на него.

— Не помню, — сказал Эмил.

— Да, — сказала девушка. — И полезли голые в бассейн ловить карпа…

— Поймали? — спросила с деланным любопытством подруга.

— Нет, конечно…

«И вы нет», — подумал он, а вслух добавил: — Получите, пожалуйста!..

Эмил шел через двор к зданию, которое вздымало перед ним высокий слепой фасад без этажей и окон. Никто не остановил его у ворот, и сейчас не было никого, кто мог бы указать ему дорогу. Только в глубине двора глухой рев какого-то агрегата подсказывал, что поблизости все же должны быть люди. Едва он отошел от одной из одноэтажных построек, как за спиной его постучали, видно, карандашом по стеклу — звук показался ему сухим, сердитым и резким. Эмил обернулся. За мутным стеклом мелькнуло лицо, которое он когда-то видел.

Вскоре он сидел в тесной грязной канцелярии и напрасно напрягал память. Этого невысокого, плотного человека с приветливым добрым лицом он, действительно, где-то встречал. Так и не вспомнив, где, Эмил сделал вид, что вправду знаком с ним, я фамильярным тоном рассказал, зачем он пришел.

— Значит, на охоту за пожарниками? — засмеялся человек. — Ничего, сейчас мы его позовем…

Он набрал номер и изменившимся начальственным голосом сказал в трубку:

— Пожарнику явиться ко мне!

Хозяин и гость посмотрели друг на друга, доброжелательно улыбаясь.

— Если б не Янаки, так бы мы и умерли в забвении, — сказал директор. — Пришла к нам слава не через дверь, а через печную трубу…

— А что, у вас уже были журналисты? — спросил обеспокоенный Эмил.

— Как же! Вы третий или четвертый…

— Ого! — удивился Эмил. — Но скажите откровенно, этот ваш Янаки действительно сделал большое дело?

— Да, конечно! — с готовностью сказал директор. — Если б не он, тут бы осталась груда обгорелых балок. Ну и мне бы влетело… Как подумаю, сколько раз я хотел его уволить… Или, по крайней мере, отправить в один из филиалов.

— Интересно, — пробормотал Эмил, искренне заинтересовавшись.

— Вот уж нет! — снова засмеялся его собеседник. — Герой-то он, конечно, герой, но вот человек… Более надоедного, чем Янаки, на свете трудно найти.

— Все пожарники такие, — охотно согласился Эмил.

— А этот особенно… Мрачный, кислый, хоть бы раз улыбнулся. За целый день не присядет, бродит, туча тучей, по мастерским… А как увидит сигарету, словно бес в него вселяется. И у меня однажды изо рта вытащил…

В коридоре послышался топот тяжелых сапог, и в канцелярию вошел молодой человек в форме пожарника. Эмил удивленно посмотрел на него — вид его меньше всего соответствовал тому представлению, которое он только что себе составил. Он был краснощекий, откормленный, новая форма просто трещала под напором его сильного тела.

— А-а, это ты? — разочарованно пробормотал директор. — Я вызывал Янаки.

— Он в другой смене, товарищ директор, — сказал пожарник. — Он сейчас отдыхает…

— Ах, отдыхает, — сказал директор пренебрежительно. — С чего это он так устал…

— А как вы думаете, товарищ директор… Ведь это нервы…

— Ну, уж и нервы!.. Ладно, ты свободен, можешь идти…

Пожарник снова застучал сапогами и исчез. Некоторое время оба молча смотрели друг на друга смеющимися глазами.

— Видали его? — спросил наконец директор.

— Видал.

— Такого отправить с компрессором в забой — горы своротит. А вместо этого шляется целый день без дела по коридорам… Ну, скажите, как тут не разозлиться?

— Разозлишься, — сказал Эмил.

— А выходит, мы не правы… — сказал директор задумчиво. — Так или иначе, вам стоит повидаться с Янаки. Если не для чего другого, так хоть из писательского интереса…

— Что ж делать, — сказал Эмил. — Приду завтра.

— По глазам вижу, что по придете, — засмеялся директор. — Лучше всего поезжайте сейчас к нему домой… Я вам свою машину дам…

— Машина у меня есть.

— Тем лучше… Далековато он живет, но раз вы на машине, какое это имеет значение?

Спустя немного Эмил с удивлением отметил, что он едет к пожарнику. Но чем ближе он подъезжал, тем сильнее хотелось ему повернуть назад. Квартал был темный и неприветливый, мостовая разбита так, что то и дело ему приходилось ползти, как черепахе. Какого черта он послушался этого чудака-директора? Спокойно мог бы разыскать пожарника завтра. Когда наконец он нашел дом, уже совсем стемнело и на улице зажглись редкие электрические фонари.

Эмил остановил машину у тротуара, но выходить не торопился. Дом был старый, трехэтажный, с облупленным фасадом и двумя железными балконами, которыми, видимо, давно никто не пользовался. Он все еще колебался, когда из узкой двери подъезда вышла девочка с авоськой в руке и уставилась на него. Наверно, не каждый день перед этим обшарпанным домом останавливались легковые машины. Эмил быстро опустил стекло.

— Слушай, девочка, пожарник тут живет?

— Тут, — сказала девочка. — Внизу, в подвале.

Добраться до подвала оказалось нелегко. На лестнице было темно и тяжело пахло влагой и плесенью. Он долго шарил в темноте, ища выключатель, и в конце концов, отказавшись от бесплодных попыток, чиркнул спичкой. Узкие цементные ступеньки вели в подвал, но крутой поворот мешал видеть, где они кончаются. По мере того как он спускался, к другим запахам прибавилась и вонь помойных ведер. Спичка погасла, и Эмил чуть не уперся носом в стену. Пока он ругался про себя, в нескольких шагах от него открылась дверь. На пороге стояла женщина с кувшином в руках, слабо освещенная коридорной лампой. Резкий запах капустного рассола тотчас заглушил все другие запахи.

— Вы кого ищете? — не слишком приветливо спросила женщина.

— Янаки, — ответил Эмил, смутившись.

— Тут он, тут, заходите, — сказала женщина. — Янаки!..

И пошла вверх, осторожно неся кувшин. Когда она проходила мимо него, Эмил невольно отступил к стене — ему показалось на миг, что кислой капустой пахнет от самой женщины. В конце коридорчика открылась дверь, и на пороге комнаты показался высокий худой мужчина в шерстяных носках.

— Меня ищете?

— Вас, — ответил Эмил.

Человек, казалось, нисколько не удивился.

— Тогда заходите, — сказал он.

Эмил стал спускаться по ступенькам. Коридор, хотя и чисто вымытый, тоже пропитался запахом капусты, рассола и брынзы. Запах этот был не так уж неприятен и напомнил ему вдруг о чем-то очень давнем. Спустившись, он очутился в комнате, просторной, но с низким потолком, на котором проступали очертания балок. Внутри было довольно голо и бедно, только красный домашний ковер, который покрывал весь пол, вносил в обстановку немного теплоты и уюта. В углу за печкой сидела старуха, такая дряхлая и страшная, что Эмил оторопел от неожиданности. В ней словно не осталось плоти, на сморщенном ее лице не видно было ни губ, ни глаз, только черный нос висел, как клюв, над подбородком. Старуха не повернула головы в его сторону и сидела все так же, погруженная в себя, словно жизнь ее превратилась в мышонка, которого она боялась выпустить из виду хотя бы на миг.

— Садитесь, товарищ, — сказал пожарник.

Эмил сел, не сводя глаз со старухи.

— Ваша мать? — спросил он невольно.

— Моя мать? — удивленно посмотрел на него пожарник. — Мать моей матери!.. Не смотрите, что она сейчас такая, она одиннадцать детей родила.

Старуха зевнула широко и беззвучно, как старый полуслепой верблюд. Только теперь Эмил заметил, что одета она по-деревенски — в черное платье из домотканой материи и повязана черным выцветшим платком, натянутым так гладко, точно под ним совсем не было волос.

— А ваша мать?

— Мать в деревне осталась, — сказал пожарник. — Должен же кто-то дом стеречь! Если и она уедет — там домовые заведутся…

— А за ней кто присматривает?

— Кто же за ней будет присматривать? Мать работает в кооперативе…

— М-да! — пробормотал Эмил.

Что-то было ему неясно.

— Хорошо, а почему же вы не оставили и старушку в деревне? Она к той жизни и к тому воздуху привыкла.

Пожарник внимательно посмотрел на него и улыбнулся. Вопреки всем рассказам о нем, его сухое угловатое лицо казалось добрым и приветливым.

— А кто же за ней будет присматривать?.. Мать целый день в поле… Теперь не как когда-то, теперь там и зимой и летом работают.

— Да, конечно, — сказал Эмил. — Поэтому вы и в город переехали?

Пожарник дружелюбно засмеялся, но ничего не ответил.

— Нет, я серьезно вас спрашиваю, — сказал Эмил.

— Серьезно так серьезно, — сказал пожарник. — Вы ведь из газеты?

— Из газеты…

— И другие все про это спрашивали… Я им говорю, как людям, — низкий был трудодень! А они словно не понимают… Может, потому ничего и не пишут?

— И сейчас низкий? — спросил Эмил с любопытством.

— Нет, сейчас-то хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

— Значит, можно было немножко и потерпеть…

— Говорите, можно было! — живо откликнулся пожарник. — А по-моему — нельзя было. Я так считаю: мужчина должен приносить в дом… А если он приходит с пустыми руками, что ж он за мужчина?

Дверь открылась, и в комнату вошла женщина. Ее круглое лицо казалось оживленным, крепкие полноватые ноги твердо ступали по земле. Хотя кувшин теперь был пуст, острый запах снова пощекотал чувствительный нос Эмила. Этот капустный рассол, наверное, не был похож на тот, что иногда будто из милости подавали в клубе. У этого и запах, и цвет были куда аппетитнее. Эмил к сожалением увидел, что она засунула кувшин в шкаф. Повернувшись, она всплеснула руками и воскликнула:

— Господи, что за ребенок! Опять заснул!

— Пускай спит, — сказал пожарник.

— В эту-то пору!.. Если он сейчас будет спать, он ночью не заснет…

Только теперь Эмил заметил, что на кровати спит ребенок. Мать разбудила его, и он встал на постели. Это был мальчик лет четырех или пяти, со светлыми, еще сонными глазками, которые с откровенным любопытством уставились на гостя. Он казался худеньким, тонкие ножки были обуты в простые чулочки, розовые штанишки с резинками стягивали их под коленками. Одет он был в несколько разноцветных кофточек, севших и свалявшихся от стирки. Они с трудом были застегнуты одна поверх другой, так что мальчик едва не задыхался в них.

— Дядя! — крикнул он обрадованно.

— Здоро́во! — сказал Эмил.

— Здоро́во! — ответил мальчик.

Все засмеялись, кроме старухи, которая все так же пристально смотрела в одну точку. Пожарник поспешил воспользоваться хорошим настроением.

— Чем ты нас угостишь, жена?

— Кофе? — спросила женщина.

— Кофе? Гостя обидим…

Жена снисходительно засмеялась, словно хотела сказать: «Ищешь ты повода!»

— Капустки немножко нарежь, огурчиков соленых…

— Я свое дело знаю, — сказала женщина.

— И солонинки…

— Знаю, знаю…

— Домашняя солонинка! — пояснил пожарник. — Не то что покупная. Да и сливовица особенная… Увидите…

— Вы и других журналистов так угощали? — улыбнулся Эмил.

— Э, нет… они в дирекцию приходили…

— Ну, тогда ясно, почему они не написали.

Пожарник посмотрел на него, прищурившись, словно хотел понять, шутит он или говорит серьезно.

— Кто их знает! — ответил он и вдруг спохватился: — Да вы, если хотите курить, курите, дома можно…

Эмил так стремительно полез в карман, что пожарник засмеялся.

— Пятнадцать лет курил, — сказал он. — А как надел эту куртку, делать нечего, пришлось бросить. Целый год был как больной, на людей тошно было смотреть…

Он вздохнул и добавил с горечью:

— И до сих пор мучаюсь — восемь лет уже…

Хозяйка принесла две миски и начала накрывать на стол. Эмил с удовольствием смотрел, как легко и проворно сновали ее огрубевшие руки. Когда все было готово, она обернулась к ним и ласково сказала:

— Ну, теперь пожалуйте к столу!..

Пожарник так красноречиво вздохнул, что Эмилу сразу стало ясно — из всех небогатых удовольствий его жизни это занимало одно из первых мест. Пока он наливал водку в маленькие рюмки, лицо его совсем смягчилось, а во взгляде появилась нежность.

— Чокнемся?

— Чокнемся! — согласился Эмил.

— За газету чокнемся!.. Чтоб правду писала! А ты, жена?

Женщина присела у печки и смотрела на них с улыбкой.

— Вы уж без меня…

— Пьет она, пьет! — заявил Янаки. — Только вот при гостях стесняется…

Он громко захрустел красной соленой морковкой и весело взглянул на старуху:

— Бабушка, дать тебе морковку?

Жена укоризненно посмотрела на него.

— Солонинки, сынок! — неожиданно ясным, хоть и хрипловатым голосом ответила старуха.

Мальчик захлопал в ладоши и запрыгал по кровати. Пожарник подцепил вилкой кусок солонины и, обойдя вокруг стола, осторожно поднес к самому ее носу. Старушка протянула сухую и черную, как птичья лапа, руку, ухватила солонину и быстрым жадным движением засунула ее в рот. Пожарник постоял некоторое время, глядя на нее, веселые глаза его погасли, он помрачнел. Старушечий рот двигался быстро, но разжевать, видно, ничего уже не мог. Янаки вернулся к столу.

— Старость — не радость! — сказал он тихо.

— Да, — рассеянно ответил Эмил, так как в этот момент был занят тем, что смаковал сливовицу.

— И бедность — мученье, но горше старости муки нет! — продолжал философствовать пожарник. — Я призна́ю, что коммунизм построен, когда выдумают лекарство против старости. Что, я не прав? Конечно, люди все равно будут умирать, от смерти не уйдешь… Но если б без старости и мучений…

— Не такое это простое дело, — сказал Эмил.

— Знаю, что не простое…

— Представьте себе, что американцы выдумают такое лекарство? Что же, скажем, что у них коммунизм?

Янаки, видно, не знал, что ответить.

— Кто б его ни выдумал, хорошее было бы дело, — сказал он, поколебавшись.

— И не только в этом загвоздка… Даже когда человек стар и болен, ему трудно расставаться с жизнью. А если он будет полон сил, это будет настоящая трагедия…

Янаки медленно покачал головой.

— Я б от такой трагедии не отказался, — сказал он убежденно. — Пожил бы лет двести или триста. И пусть бы душа сначала устала, чтоб ничего больше на этом свете ее не соблазняло… Тогда и умирать легко… Разве не так?

После третьей рюмки Янаки, не ожидая вопросов, начал рассказывать, как, по его выражению, он спас здание от «стихийного пожара». Рассказывал он медленно, очень точно, но немножко книжно. Заметно было, что он не в первый раз передает эту историю, и, может быть, поэтому чувство внутренней гордости и удовлетворения успело притупиться. Склонившись над блокнотом, Эмил старательно записывал. После нескольких рюмок история показалась ему довольно интересной, он уже чувствовал, что не осрамится с очерком. Наконец Янаки кончил и, довольный, откинулся на стуле. Подняв голову от блокнота, Эмил невольно посмотрел на женщину. Вид у нее был испуганный и встревоженный.

— Янаки, а что ж ты мне этого не говорил? — воскликнула она.

— Как же не говорил? — пробормотал Янаки.

— Ты мне самого важного не сказал.

— Делать мне больше нечего — женщин пугать! — сказал Янаки недовольно.

Некоторое время мужчины молчали, каждый думал свое. Эмил озабоченно почесал карандашом нос. Хотя рассказ был достаточно подробным, главного он еще не узнал.

— Я хотел вас спросить, — сказал он. — Вы не испугались, когда вспыхнул пожар? Что вас заставило броситься в огонь?

— Испугался? — засмеялся Янаки. — Так я, можно сказать, обрадовался.

— Чему же? — удивился Эмил.

Янаки в затруднении почесал худую жилистую шею.

— Не знаю, как бы вам объяснить, — пробормотал он. — Девять лет на этом месте работаю… Девять лет! И за все время ничего, ну совсем ничего. Хожу по коридорам, кидаюсь на людей из-за каждой сигареты. Всем я осточертел, да и себе тоже… За что я девять лет ем хлеб у государства? Выходит — ни за что. Болгарин не такой человек, знаете. Болгарин даром хлеба есть не станет… Прав я?

Не получив ответа, он тяжело вздохнул, словно вспомнив что-то ужасное, и продолжал:

— Хожу по коридорам, и все мне чудится, будто на меня косятся. Что тут делать? Вернуться в село — перед людьми стыдно. Тут оставаться — тоже несладко! И как случилось это дело — пожар то есть, прямо подхватило меня — и в огонь. Даже и не подумал, что могу сгореть, как крыса, если б взрыв произошел… И с тех пор мне как-то полегчало… с тех пор и сплю как человек, и хлеб мне сладок.

— Верно! — воскликнула как-то порывисто его жена.

Эмил закрыл блокнот. Это последнее объяснение уже не годилось для очерка.

Когда Эмил собрался уходить, был одиннадцатый час. На темной улице — ни души, давно погасли и окна домов. Из машины он в последний раз посмотрел на низкое окно подвала. Плотно натянутая белая занавеска светилась, как экран, и на нем на мгновение мелькнули острый нос и приплюснутое темя черной тени Янаки. Что бы там ни говорили, этот пожарник оказался совсем даже неглупым человеком. Если б глаза его жены не стали такими сонными, они сидели бы вдвоем до поздней ночи, пили бы водку, перепробовали бы всю закуску.

Эмил включил мотор и медленно двинулся по разбитой улице. Он был немного пьян, но все же чувствовал, что машина идет нехорошо: руль поводило в сторону, за его спиной что-то постукивало. Когда он выезжал на широкий бульвар, ведущий к центру, парень в куртке энергично махнул ему рукой. Эмил поколебался, но остановился.

— Да ты, друг, на ободе едешь! — крикнул парень веселым голосом.

Эмил выругался и вылез. Правый задний баллон действительно совсем спустил, явно было, что он давно катится на ободе. Только раз до сих пор ему приходилось менять покрышку, и эта маленькая операция отняла у него тогда целый час. Эмил сбросил пиджак и засучил рукава. Пока он поднял машину домкратом, прошло полчаса. И только тогда он понял, что не сможет отвинтить гайки — колесо, оставшись без опоры, соскальзывало с ключа. Он опустил домкрат, но и это мало помогло. Гайки были так туго завинчены, что все его старания окончились тем, что глаза у него полезли на лоб, а шея налилась кровью. На тротуаре возле него остановилась пара грубых башмаков, они немного помедлили, потом насмешливый голос спросил:

— Ты, парень, физику учил?

— Учил! — сердито ответил Эмил.

— А про Архимеда читал?

При других обстоятельствах Эмил объяснил бы ему, что он даже написал пьесу с таким заглавием, но сейчас он только обиженно молчал.

— Нужно рычаг удлинить! — послышался снова голос.

— Верно! — спохватился Эмил и поднял голову.

На тротуаре стоял пожилой щуплый человек, по виду рабочий или мастер ремонтной мастерской. Его небритое лицо казалось насмешливым, но добрым.

— А чем? — обрадованно спросил Эмил.

Не говоря ни слова, человек вытащил из багажника какой-то цилиндрический инструмент и просунул его в свободный конец ключа. И теперь гайки не легко было отвинтить, но, попыхтев вдвоем, они наконец сумели с ними справиться.

— Ого, как ты изрезал покрышку! — сказал человек с искренним сожалением.

— Камера-то цела?

— И камера изрезана. Знаешь, сколько денег стоит?

— Знаю, — ответил Эмил без особого огорчения. — Хуже то, что негде купить…

— Да ты не артист ли? — спросил человек.

— Нет, писатель…

Услышав его имя, человек издал короткое «гм», по которому нельзя было понять, знакомо оно ему или нет. Рука его опытным движением вытащила красное упругое тело камеры, которое напрягалось и сопротивлялось, как живое.

— Да тут целая зарплата! — проговорил он и вдруг воскликнул: — Смотри ты, нарочно проколото!.. Ножиком вроде!..

— Потребую в редакции, чтобы мне оплатили повреждение, — сказал Эмил раздосадованно.

Когда все было готово, он вытащил из кармана новую красную бумажку.

— Ладно, парень! — сказал человек. — Не в магазине.

— Нет я… выпьешь! — пробормотал Эмил смущенно.

— Ты зато хорошо уже выпил! — рассмеялся мужчина. — Больно ты щедрый. Что у вас, деньги с неба падают?

Эмил пристыженно сунул деньги в карман. Когда он снова сел в машину, к нему вдруг вернулось хорошее настроение, словно он проделал всю работу сам. От усилий и чистого воздуха голова его посвежела, он чувствовал себя трезвым, хотелось пить. Он ехал по бульвару, и после каждого нового перекрестка огни становились все ярче, и неон синими, желтыми и зелеными лентами заплясал перед его глазами. Здесь было гораздо оживленнее, приятно и мягко шуршал под шинами остывший асфальт. Только теперь Эмил догадался включить радио, но тотчас же выключил его: по обеим станциям что-то говорили. Громадная черная машина обогнала его, бесшумно и тревожно сверкнув на миг круглыми красными огнями. И все-таки он не был самым неприметным на этом широком бульваре. На углу группа молодых людей в плащах ждала, пока он проедет, и он воспользовался этим, чтобы бросить на них быстрый пренебрежительный взгляд. Он уже доехал до центра, а все еще не решил, где остановиться.

В клубе в этот вечер было почти пусто. Кое-где на белых скатертях алели пятна, с синего бархата стульев еще не стряхнули крошки. В теплой табачной тишине, сквозь клубы дыма, кое-где мелькали сверкающие лысины и увядшие щеки. Эмил осмотрелся и с облегчением вздохнул. За одним из крайних столиков сидели трое его коллег. Все трое подвыпили, отвороты их пиджаков были обильно посыпаны пеплом. Эмил пробрался к ним и заказал бутылку вина. Они не обратили на него никакого внимания. Футеков, сидевший против зеркала, скептически изучал в нем свой угловатый голый череп. Геннадий что-то тихо, но с увлечением говорил Смурому, положившему на стол белые пухлые руки. Его называли так, может быть, потому, что, как горьковский Смурый, он уже давно стал похож на толстую добрую бабу. Сигарета, прилипшая к губе, окуривала его мясистый нос, глаза чуть слезились, но он даже не мигал, погруженный не то в размышления, не то в пьяное безразличие. Когда Эмил подсел к ним, Геннадий нахмурился и замолчал. Смурый даже не посмотрел на него.

— Ты откуда? — рассеянно спросил Футеков.

Только теперь Эмил понял, что он пришел сюда не ради стакана вина, как он думал, а чтобы рассказать о пожарнике. Он разлил свою бутылку по чужим бокалам и осторожно начал. Но в его собственных устах рассказ вдруг показался ему скучным, неинтересным и бессмысленным. Чтобы оживить его, он начал слегка вышучивать — сначала себя, а потом пожарника. Слушал его один Геннадий, Футеков снова занялся своим изображением в зеркале. Смурый, который сидел как раз напротив, безучастным взглядом уставился в его плечо и ничем не выказывал, слушает он хотя бы краем уха или нет.

Наконец Эмил кончил. Некоторое время все четверо молчали.

— А ты ему руку поцеловал, дурак? — проговорил внезапно Смурый. — Не догадался ты ему руку поцеловать?

Геннадий и Футеков чуть заметно улыбнулись. Эмил тоже знал характер Смурого, но сейчас, подавленный неудачей своего рассказа, рассердился.

— С чего бы это? — спросил он хмуро.

— Так! Должен был поцеловать! Потому что он полез в огонь, дурак!

— Тихо, Смурый! — сказал Геннадий тоном, который, в сущности, поощрял его.

Смурый тотчас же перевел на него свои бесцветные глаза.

— Дурак! — продолжал он бубнить с полным безразличием. — Как ты ему это объяснишь? Никак не объяснишь! Потому что он никогда в огонь не лазил! И никогда не полезет, хоть весь белый свет сгори!..

— Ладно, хватит! — сказал резко Эмил.

Смурый вдруг обозлился, глаза его оживились.

— Что хватит? Что хватит? — закричал он. — Дурак! Что ты пережил? Что ты знаешь? Били тебя палкой по подошвам? Совали тебя головой в нужник? А меня совали!..

— Оно и видно! — сказал Эмил со злостью.

— А мы устояли! — кричал Смурый, не слушая его. — И устоим, слышишь, дурак! У-сто-им…

Смурый разъярился, круглые глаза его вспыхнули, он замахнулся и ударил пухлым кулаком по столу. Бокалы подскочили, один из них опрокинулся на колени Эмилу. Нет, это уж чересчур — чтоб брюки его пострадали два раза за один день!

— Ты невменяем! — сказал он холодно.

Смурый вдруг успокоился, глаза его погасли, и он забормотал себе под нос что-то, чего уже никто не слушал. Эмил расплатился и молча вышел. Только в гардеробе он заметил, что вместе с ним вышел и Футеков.

— Отвезешь меня домой? — спросил он.

— Отвезу, — мрачно ответил Эмил.

— Ведь ты его знаешь! — сказал Футеков. — Что ж ты на него сердишься?

— Не в этом дело! — сказал Эмил раздраженно. — Но зачем вы его приучили! Что бы он ни сказал, все в рот ему смотрите, словно он Конфуций.

— Может, и так, — улыбнулся Футеков.

Они сели в машину. Мотор работал, но Эмил не торопился трогаться с места. Не хотелось именно так заканчивать день. Но куда пойдешь в мокрых брюках, которые липнут к коленям? За слова он, так и быть, уж простил бы его, но зачем было обливать ему брюки? Футеков, обернувшийся, чтобы положить плащ на заднее сиденье, вдруг произнес:

— Посмотри-ка, кто идет!

Эмил посмотрел в зеркальце. По тротуару к машине тихим подозрительным шагом приближался милиционер, тот самый, который сегодня на улице сделал ему замечание. Спохватившись, Эмил так резко дал газ, что мотор зачихал и машина еле-еле поползла по мостовой.

Милиционер за спиной свистнул. Эмил прислушался, затаив дыхание, к мотору, исполненный самых скверных предчувствий. Ему вдруг захотелось бросить машину посреди улицы и бежать куда глаза глядят. Но машина внезапно рванулась, набирая скорость. Когда они отъехали достаточно далеко, Футеков сказал:

— Все-таки лучше бы ты остановился.

— Ничего, — пробормотал Эмил. — Скажу, что я его не слышал.

— Скажешь, да кто тебе поверит?

В его голосе Эмил почувствовал скрытое злорадство.

— А лучше, если он заметит, что я пил?

Футеков молчал. Перед их глазами снова заплясали синие и желтые огни неона.

— Плохой день! — сказал Эмил с досадой. — Просто отвратительный день!..

Перевод М. Тарасовой.