Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев]

Стрелка

В 1734 году на Васильевском острове выросло над Невою новое здание — Кунсткамера. По тем временам огромное, в три этажа! А посредине еще высокая башня!

Понравилась петербуржцам башня. И простому люду, и людям военным, и людям ученым, а особенно — художникам. И то сказать: заберись на нее — весь город перед тобою как на ладони!

Художники и забирались. Один за другим. Теперь по их рисункам можно судить, как менялась петербургская панорама, как быстро строился город.

Впрочем, обо всем городе мы говорить не будем. Для такого рассказа не одна книга нужна. Об одном бы уголке рассказать успеть, о Стрелке Васильевского острова.

В 1805 году поднялся на башню Кунсткамеры художник Аткинсон. Дотошно, скрупулезно зарисовал он дома по обеим сторонам реки, парусники на ней, Петропавловскую крепость… Стрелка Васильевского острова была у него прямо внизу, почти под ногами. Сверху увидел на ней художник черепичные крыши, здания таможни, складов-пакгаузов. Волна речная прямо в их стены бьет: набережных никаких нет. Да и откуда им взяться? Молод еще город. Всего-то ему 100 лет. А городу один век что человеку один год.

Давно ли по Переписной окладной книге Водской пятины земель новгородских значилось на Васильевском острове всего лишь шестнадцать дворов рыбных ловцов!.. Карта 1698 года отметила на Стрелке всего лишь три домика.

Но годы бежали серыми тучами, белыми облаками. Вот уже и Петропавловская крепость шпилем своим золоченым облака достала, а Васильевский остров все не заселялся. 5 января 1724 года даже строжайший указ последовал: «Объявить всем, которые домы имеют в С.-Петербурге на Московской стороне и на Петербургском острову, дабы к 1725 году конечно переезжали жить на Васильевский остров…». А дальше — еще грозней: «Ежели кои в 1725 году не переедут, и у тех все дворы их будут не только сломаны, но они, их хозяева, сами на Васильевский остров жить выселяются неволею в черные избы».

Даже для иностранцев никаких поблажек не делалось. Живший в то время в Санкт-Петербурге прусский посланник Мардсфельд сетовал: «Так как окончательно решено, что настоящий город будет находиться на Васильевском острове, то было приказано жителям Немецкой слободы перебраться туда… Жители находятся в отчаянии: их лишают домов, садов, теплиц, а потом по произволу заставляют на новых местах опять селиться, а все живущие на реке должны строить каменные дома».

Каменные дома!.. В ту эпоху это было ох как нелегко! Ну-ка, достань этот камень! Ну-ка, привези его на остров! Ну-ка, возведи стены на болотине! Вон стали здание Двенадцати коллегий строить, так под фундамент, ни много ни мало, 4 тысячи 3-саженных свай загонять пришлось!..

Не одну неделю просидел архитектор Трезини над листами бумаги. План застройки острову вычерчивал. Начертил на нем квадраты домов, линии каналов будущих… Самый большой канал Доменико Трезини намечал провести на месте нынешнего Большого проспекта, от взморья до Стрелки. Чтобы суда купеческие насквозь через остров проходили.

Тот же Трезини наметил и какие дома строить. Три типа зданий изобрел. Для «именитых» горожан, для «зажиточных» и для «подлых». И чтобы не своевольничать! Как нарисовано, так и строй!

Только тот же Трезини в 1722 году докладывал генерал-губернатору А. Д. Меншикову, что роздано на Васильевском острове 400 участков, а застраиваться начали всего лишь 142…

Не спешили петербуржцы заселять остров. Да их и понять можно. Нева — река немалая, заберись на остров — считай, от всего отрезан! Мостов нет, на лодках перебираться — невеликая радость!

За первые 10 лет застроились на Васильевском острове только разве что кусочек набережной Невы, Большой проспект, да несколько линий дотянулись до Среднего проспекта. У взморья Трезини построил Галерную гавань, поселились вокруг корабелы, матросы. При входе в гавань с моря установили деревянные башенки-кроншпицы. Правда, вскоре они сгорели при пожаре. В камне их перестроили.

Что же касается каналов, то только три из них начаты были. По Кадетской (ныне Съездовской) линии, между 4-й и 5-й линиями и между 8-й и 9-й. Да еще в 1730 году перед зданием Двенадцати коллегий канал вырыли. Просуществовали эти каналы недолго. В 1766 году «Комиссия о Санкт-Петербургском строении» повелела их закопать, «так как от них… бывает одна грязь и происходит дух вредительный здоровью».

Все-таки поначалу силком, а потом и сами люди потянулись на остров. Что ни говори, но там порт, Гостиный двор, суда с заморскими товарами!

В 1722–1732 годах встали боком к реке, но зато плечом к плечу здания Двенадцати коллегий, построенные тем же неутомимым Доменико Трезини. Разместились в них Коллегия иностранных дел, Военная коллегия, Адмиралтейств-коллегия, Коммерц-коллегия (ведавшая государственными доходами), Ревизион-коллегия, Берг-коллегия (управлявшая горной промышленностью) и еще шесть. Выстроившиеся как по линейке здания протянулись почти на 400 метров. И лишь двенадцать отдельных крыш свидетельствовали, что домов под ними целая дюжина.

Почти полвека проработали коллегии на Васильевском острове, покуда императрица Екатерина II в 1763 году не разделила Сенат российский на шесть департаментов. И тогда даже двенадцать зданий не смогли вместить их. Два департамента переехали в Москву, остальные четыре перебрались на левый берег Невы, в дом бывшего канцлера А. П. Бестужева-Рюмина.

Перед зданием Двенадцати коллегий почти до конца XVIII века простиралась обширная площадь — до самого конца Стрелки Васильевского острова, где на отмели выстроен был большой помост «Театриум». В праздники зажигались на нем потешные огни, устраивались фейерверки, разыгрывались представления. Площадь же замощена не была, весной и осенью утопала в грязи, превращалась в такое болото, что хоть иди по ней, хоть в лодке плыви!

От центра площади тянулись к Неве сараи с товарами из-за океана, а потому и прозванные «Америкой». В середине площади стоял восьмигранный «каменный о двух этажах покой», построенный для Готторптского глобуса.

Только ведь ежели это площадь, а не пустырь, должна она быть окружена какими-то зданиями! Они и появлялись одно за другим. Выросло здание Кунсткамеры, башню которого так полюбили художники. В глубине Стрелки Трезини поднял стены Гостиного двора. С другой стороны в 1783–1789 годах пристроилось рядышком с Кунсткамерой здание Академии наук.

Построил его архитектор Джакомо Кваренги. В 1779 году оставил он родную Италию и прибыл на берега Невы. Что и говорить, с опаской ехал он в далекий, дикий (как ему говорили) край, в холодный северный город. Но Петербург не только тепло встретил, но и немало удивил архитектора. День за днем ходил Кваренги по его улицам, набережным и восторгался. Какая планировка! Сколько рек и каналов! Широкая красавица Нева! Огромное строительство! Вот уж действительно есть где руки приложить.

Правда, строить он начал не в столице, а в пригородах. Построил дворец в Английском парке Петергофа, госпиталь в Павловске, церкви в Пулкове, Кузьмине, Московской Славянке, Федоровском посаде.

Проработав 4 года в России, он пишет своему другу граверу Вольпато: «У меня так много-много работы, что я едва нахожу время есть и спать. Без преувеличения могу сказать Вам, что среди тех многочисленных зданий, относительно которых императрица пожелала, чтобы их проекты были составлены мною и чтобы я руководил их постройкой, нет ни одного, которое не требовало бы для этого всего человека».

Словно в подтверждение этих слов, в том же году Джакомо Кваренги приступил к строительству здания Академии наук.

Академии наук шел уже шестой десяток лет, а здания своего она до сих пор не имела. Началась ее работа в доме барона Шафирова на Березовом острове, потом работала во дворце Прасковьи Федоровны, в доме Строганова и князя Лопухина на Васильевском острове, держала свою библиотеку в Кунсткамере… Пора было ей и своими хоромами обзаводиться!..

Здание Академии и воздвиг Кваренги — красивое, монументальное, с восьмиколонным ионическим портиком, поддерживающим фронтон, с широкой лестницей перед главным входом.

Здание это хорошо видно с Невы, с набережных. Рассказать же, наверное, следует скорее о том, чего снаружи не разглядишь, что здание Академии наук украшает, является его гордостью.

Речь идет об огромной мозаичной картине на стене внутри здания Академии. Создана она великим русским ученым Михаилом Васильевичем Ломоносовым.

Был Михайло Васильевич астрономом и геологом, химиком и географом, физиком и почвоведом, писал стихи. А однажды привели его в восторг два античных портрета, привезенных из Италии в Петербург. Портреты были не на холсте нарисованы, а набраны древним художником из мельчайших кусочков прозрачного стекла — смальты. Было портретам по 2 тысячи лет, а выглядели они так, словно вчера лишь созданы.

Очень заинтересовали Ломоносова мозаичные портреты. Как делали эти тысячи разноцветных кусочков? Как окрашивали? Как приклеивали? Об этих древних секретах портреты молчали. И ученый приступил к опытам.

Кипит в тиглях стекло, плавится. Одна неудача, другая, третья… Счету им нет! Но вот уже и получен первый кусочек смальты — свой, русский! Сколько же их на картину нужно? Наверное, многие тысячи. Необходим целый завод цветного стекла, и в том числе смальты. Ломоносов добивается своего. Неподалеку от Ораниенбаума, в Усть-Рудице, создается такой завод. Новому заводу нужны мастера, ученому — ученики. Он сам набирает их. Матросского сына Матвея Васильева, молодого мастера придворной конторы Ефима Мельникова, других.

Вот уже и первая работа готова: портрет Петра I, что хранится сейчас в Эрмитаже. Но ученому-художнику портрета мало! Хочется создавать целые картины! Чтобы жили на них и люди, и кони, знамена и ордена сверкали! Нужна мастерская. Ломоносов строит и ее — прямо во дворе своей усадьбы, что находилась на участке между домом № 61 по нынешней улице Герцена и домом № 16/18 по нынешней улице Союза Связи. Вместе с учениками сооружает ученый огромный станок. На нем укрепляется такая же огромная медная «сковородка» в полторы тонны весом. На нее-то и будут потом приклеиваться отдельные разноцветные стеклышки. Громадина «сковородка» легко поворачивается в любую сторону, принимает любое положение, необходимое художнику. Создана и специальная мастика, которой под силу удержать тысячи кусочков смальты.

Началась работа над созданием «Полтавской баталии». Ученый сам оставил нам ее описание. О картине он рассказывает так: «Напереди изображен Петр Великий, на могучей лошади верхом, лицом в половину профиля; облик нарисован с гипсовой головы, отлитой с формы, снятой с самого лица… Представлен Петр Великий в немалой опасности, когда он в последний раз выехал к сражению при наклонении в бегство Карла Второго на десять; напереди и позади генералы и солдаты, охраняя государя, колют и стреляют неприятелей».

…Работает Ломоносов. Рисует на больших листах бумаги отдельные сцены. Тонкой иглой прокалывает линии рисунка, штрихи. Кладет лист на мастику, посыпает его белым порошком. Потом лист долой — и на мастике контуры будущего изображения. Можно приступить к набору смальт.

Три с половиной года создавалась картина. В 1764 году была приклеена последняя крупинка смальты. А в следующем году великий ученый умер. И словно бедной сиротой осталась его работа. Никому-то до нее дела не было!..

40 лет простояла она в мастерской всеми забытая. Потом все же вспомнили, перевезли картину в Академию художеств. Дальше попала она в академическую литейную, что находилась на 5-й линии Васильевского острова. И тут ее какие-то «умники» заштукатурили, закрасили…

Более ста пятидесяти лет творение Ломоносова пребывало в забвении. «Полтавскую баталию» снова нашли, «открыли» лишь в 70-х годах прошлого века. А новую жизнь картина получила лишь при Советской власти.

Когда в 1925 году праздновалось 200-летие нашей Академии наук, «Полтавскую баталию» привезли наконец туда, где ей и надлежало быть: в здание Академии наук на Университетской набережной. Здесь она стала настоящим памятником основателю Российской Академии наук Петру I и художнику, первому русскому академику Михаилу Васильевичу Ломоносову.

Неторопливо бегут по Неве волны, однако сколько их за годы-то пробежит! С того времени как забирался на башню Кунсткамеры художник Аткинсон, 12 лет промелькнуло. Поднялся туда другой художник — «пространственный живописец» Анджелло Тозелли. Четыре года свою картину писал и вроде совсем другой город увидел.

Прежде всего, людей на Васильевском острове прибавилось. Матросы, художники, ремесленники, солдат в кивере с султаном, молочница несет привязанные к коромыслу бутылки с молоком, около дрожек ждет седока извозчик-«ванька», неподалеку другие извозчичьи дрожки — под названием «гитара», — на которые садились либо боком, либо верхом. Всех их на картине А. Тозелли разглядеть можно.

Возле здания Академии наук притулились будки и навесы для животных Зоологического музея, рядом — Ботанический музей свои грядки раскинул, забором обнес. Возле здания Двенадцати коллегий уже не чиновники снуют — студенты прохаживаются. Вот они на панораме: в белых брюках, в вицмундирах, в фуражках. Первые студенты Петербургского университета, учрежденного в 1819 году!

И на Стрелке народу полно. Гуляют. На корабли посматривают. Вот причалит сейчас иноземное судно, что стоит в Неве, и закипит торг! Хочешь — устрицы покупай! Хочешь — раковины и кораллы! А может, обезьянку желаете? Или попугая, что по-заморски говорит? Надо же, невелика птица, а иностранные языки знает!

Иностранные купцы прямо на набережной торгуются, хитрят, обмануть норовят. Эх, нет на них Александра Николаевича Радищева! Он здесь, на Стрелке, много лет проработал. В 1780 году назначен был сюда на должность помощника начальника петербургской таможни. Через 10 лет стал и начальником ее. По долгу службы следил он за охраной привезенных товаров, наблюдал за строгим соблюдением таможенных тарифов, ловил контрабандистов. При нем никаким взяточникам, казнокрадам, жуликам было несдобровать! Простые люди и те знали: коллежского советника Радищева ни подкупить, ни запугать нельзя. Но никто не знал, что, едва закончив хлопотливый день, садился начальник таможни в лодку и плыл на Петровский остров. Там, в небольшой усадьбе, в деревянном двухэтажном домике, коллежский советник становился писателем и борцом за угнетенную Россию. (Сейчас это место занимают дома № 1–7/2 по Петровскому проспекту.) Летом 1789 года здесь была дописана последняя глава книги «Путешествие из Петербурга в Москву».

…На картине Д. Аткинсона можно увидеть недостроенное здание биржи. Крыши на здании пока нет, и потому его красные кирпичные стены выглядят сверху, как огромная буква «Ф». Такой начал строить биржу Джакомо Кваренги. Начал, да не достроил. А может быть, и к лучшему это. Не очень он ее удачно расположил. Она у него не на Неву смотрела, а больше на Зимний дворец косилась. Особняком от остальных зданий Стрелки стояла.

На панораме А. Тозелли от кирпичной буквы «Ф» не осталось и следа. Красуясь белыми колоннами, словно древний античный храм, встала новая биржа. Построил ее архитектор Тома де Томон. Впрочем, в дни строительства на Стрелке весь цвет архитектуры Петербурга собирался. Стоял с раскрытыми чертежами строитель нового здания Адмиралтейства Андреян Захаров. Сновал рядом с ним, споря, маленький и быстрый Томон. Прохаживался молодой Карло Росси. Поглядывал на Неву рассудительный Осип Лукини. В сторонке стоял и старый Кваренги, смотрел, как разбирали стены его биржи. Он на то не был в обиде, немало других славных зданий построил на Неве: помимо Академии наук, еще Смольный, Эрмитажный театр, Конногвардейский манеж, Ассигнационный банк…

Больше всех волновался Захаров, упрекал Тома де Томона: «Что же это вы предлагаете? Свет в зале через стеклянный потолок! Сие же вам не Италия, не милая вам Швейцария — Россия это! Зимой снегу навалит на крышу вашу стеклянную — тьма-тьмущая в зале будет. Нет, никак верхние фонари невозможны!»

Тома де Томон спорил, но соглашался.

Стены биржи росли, вставали белыми колоннами, украшались скульптурными группами, ниспадали гранитными ступенями. Перед зданием, поближе к реке, архитектор поставил два каменных маяка, украсил их декоративными носами древних кораблей — рострами. Потому и стали называть маяки Ростральными колоннами.

И набережная появилась. Ровненькая, гранитная! С пологими спусками к воде — пандусами, с гранитными шарами на них.

Стоп, стоп, стоп!.. Река-то отступила, что ли? Раньше ведь ее волны стучали прямо в стены старой биржи… А новая точно на месте старой стоит…

Все правильно: река отступила. На 123,5 метра. Не сама по себе, конечно, отступила. Люди ее чуть-чуть «подвинули», насыпали искусственный мыс. Потом уже мыс гранитом одели. Красиво и прочно умели строить петербургские мастеровые!

Сейчас гостей Ленинграда возят комфортабельные «Икарусы». Экскурсовод в микрофон командует: «Посмотрите налево!.. Взгляните направо!.. Слева от вас… Справа по ходу автобуса…» У бедных гостей к вечеру шея болит. От верчения головой. А в голове полная неразбериха от множества имен великих архитекторов. Трезини! Растрелли! Захаров! Воронихин!..

Но уж коли мы сейчас на Стрелке Васильевского острова задержались, давайте не об архитекторах — о мастеровых людях вспомним. И в первую очередь о каменотесе Самсоне Суханове. Архитекторы на нас за это не обидятся. Самсон с ними бок о бок работал и великим уважением пользовался.

Если бы о Самсоне Суханове книгу писать, то можно было бы создать исторический роман. А можно — приключенческую повесть. Удивительно богатой была у него жизнь. С такими сюжетными поворотами, которые сидя за письменным столом и не выдумаешь!..

Где-то в глухой деревушке на Вологодчине родился в семье пастуха Ксенофонта Суханова сын. Имя ему дали — Самсон. Понятно, ни сам он, ни отец его не знал, что Самсон — в древних мифах силач необыкновенный. Но вроде угадал деревенский поп, давая такое имя мальцу.

Рос мальчонка непоседливым, но толковым. Рисовать любил на бересте. Из глины человечков лепил. Только недолго это «баловство» продолжалось. В девять лет пошел он работать к богатею за прокормление да за четвертак в год. До пятнадцати лет таскал воду, колол дрова, скотину пас, конюшню чистил. А потом взял да и махнул на Каму — из батраков в бурлаки. Повела его бурлацкая лямка по берегам рек, по Каме да по Волге — до Нижнего Новгорода, по Двине — до Архангельска. Удивил парня город на берегу Студеного моря. Удивил и приворожил словно. Захотелось самому двинуться на неведомый Грумант (как называли тогда Шпицберген). Нанялся Самсон в зверобойную артель и ушел в неведомый, могучий Северный Ледовитый океан. Моряки да поморы знают: не всякий человек может с океаном дружбу водить. Для этого и отвага нужна, и сила упругая. У Самсона нашлось и то, и другое.

Не раз, не два ходил Суханов на звериный лов к далеким островам. А когда не уплывал на маленьких скорлупках, валил лес, тачал сапоги, точил ложки, отливал якоря на Якорном заводе. Ко всякому делу руки у него приспособлены были. То ли среди рабочих-литейщиков, то ли среди моряков-поморов, а может, еще и от бурлаков услышал Самсон о стольном городе Санкт-Петербурге. Когда женился, узнал: работает там брат жены его. И однажды ушел туда из Архангельска с обозом палтусины, сельди да семги. В ту пору было Суханову уже под тридцать, много он уже всяческих работ перепробовал, но не думал, не гадал Самсон, что там, в столице российской, найдет он свое главное дело.

Родича Самсон отыскал на каменных ломках. Тот строил Михайловский замок. Стал и Суханов приглядываться к работе каменотесов. Работа тяжелая, но интересная. Камень, он ведь крепкий, как железо! С ним, словно со льдинами в море, сражаться надо. И в то же время — с умом. Чуть не так ударишь — расколется, вся работа пропала. Опять же у каждого камня характер свой, который понять надо. «По мне работа!» — решил Самсон и пошел к подрядчику наниматься.

Камень Суханову подчинился быстро, а работа пошла так легко, что вскоре он свою артель сколотил. Люди шли к нему в артель тоже охотно, видели: человек бывалый и справедливый, нравом веселый, мастер дотошный. В свободное время грамоте выучился, теперь книги с цифрами листать принялся, учится архитектурные чертежи читать. С таким не пропадешь!

Подрядчики, архитекторы тоже Суханова приметили, стали поручать ему работы посложнее. Андрей Никифорович Воронихин привлек его к строительству Казанского собора.

Широко распахнул свои два крыла Казанский собор. Могучими рядами стоят колонны, колонны!.. Вот их-то и поручено было высечь Самсону Суханову с артелью. Все 94 колонны! Да еще 54 внутренних из красного гранита. Высечь и отполировать. 2 года работала артель Суханова на строительстве собора, а когда работа завершилась, пошла гулять по столице молва о необыкновенном колонном мастере. И не случайно пригласил его Тома де Томон одеть камнем Стрелку Васильевского острова. Ему же велено было и две Ростральные колонны поставить.

Да коли вдоль Невы по набережным пройтись, можно еще и не раз с молотком да зубилом Самсона Суханова встретиться. В самом конце набережной, к примеру, стоит здание с двенадцатью могучими колоннами — Горный институт. Строил его все тот же А. Н. Воронихин. Конечно, колонны опять вырубал Самсон Суханов. Но не только их…

У подножия колоннады над ступеньками широкой лестницы возвышаются две скульптуры. Одна изображает сцену, как античный бог Плутон похищает прекрасную Прозерпину, другая — поединок Геркулеса с Антеем. Модели скульптур создали ваятели В. И. Демут-Малиновский и С. С. Пименов, а вот высек их из камня Самсон!.. Никогда не учился он в Академии художеств, даже в гимназии ни разу не бывал, а вот ведь сравнялся в искусстве с выдающимися мастерами!

Но и эти скульптуры еще не стали главным памятником, который оставил после себя людям крестьянский сын Самсон Суханов. Хотите увидеть тот памятник — идите к Исаакиевскому собору.

В нижней части собора стоят 36 гранитных колонн. Каждая высотою с пятиэтажный дом. Каждая вырублена из целого куска гранитной глыбы. Вот какой себе памятник в Ленинграде оставила артель Самсона Суханова! Потом были и другие работы: несколько скульптур для башни Адмиралтейства, пьедестал памятника Минину и Пожарскому в Москве…

На Стрелке же Васильевского острова Самсон Суханов с артелью не только новую площадь гранитом одел, не только две Ростральные колонны поставил, но еще и украсил их изумительными скульптурами — памятниками русским великим рекам: Неве, Волге, Волхову, Днепру.

Уже не отдельные дома — целый архитектурный ансамбль вырос на Стрелке. Подняли свои стены северный и южный пакгаузы, музейный флигель, здание таможни — эти уже трудами архитектора И. Ф. Лукини.

Пакгаузы, таможня… Все говорит о том, что в былые годы был на Стрелке Васильевского острова порт. Да, был. До появления крупных пароходов. Тем было уже не пройти сюда по мелководью Финского залива. Порт пришлось перенести в Кронштадт. А потом, когда в 1875–1885 годах прорыли Морской канал, порт переехал с острова на материк и обосновался в самом устье Невы.

Старые же здания и до сих пор службу несут. В южном пакгаузе находится сейчас Зоологический музей Академии наук СССР. Чучела животных всего земного шара обитают сейчас в стенах старого пакгауза.

В здании бывшего северного пакгауза тоже есть что посмотреть. Разместился там Центральный музей почвоведения имени В. В. Докучаева Академии наук СССР, основанный в 1904 году.

Что же касается кораблей, судов торговых, не все они ушли отсюда к другим причалам. «Вечным причалом» полутора тысяч кораблей стало здание бывшей биржи. Разумеется, моделей кораблей. В старом здании разместился сейчас Центральный Военно-морской музей. Есть у музея и два настоящих корабля. Один из них стоит под крышей в самом музее, другой туда не смог поместиться. Первый — это самый наш древний корабль, «дедушка русского флота» — ботик Петра I. Второй — филиал музея, легендарный крейсер «Аврора».

А в здании бывшей таможни нашли себе приют другие несметные богатства: рукописи А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева… В этом доме № 4 по набережной Макарова находится сейчас Институт русской литературы Академии наук СССР. Чаще его называют более кратко: Пушкинский дом. И не случайно. Начало ему было положено приобретением личной библиотеки поэта, его рукописей.

В 1925–1926 годах площадь перед зданием старой биржи словно помолодела. По проекту архитектора Л. А. Ильина на ней был разбит сквер, зазеленела трава, запестрели цветы, прямо у гранитных парапетов встали молоденькие деревца лип.

Плывут по Неве корабли Волго-Балта, скользят легкие «Метеоры», а Стрелка и сама режет набегающие волны своим гранитным мысом, словно носом могучего корабля, имя которому — Васильевский остров.