Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев]

Кровавое воскресенье

В мастерской скульптора царил тот кажущийся беспорядок, который всегда неизбежен во время работы. Вокруг альбома по столу были разбросаны карандаши, какие-то основательно исчерканные клочки бумаги, несколько книг… На полках, на подоконниках, на полу стояли вылепленные фигурки, еще мало чем отличающиеся от обычного, слегка помятого куска глины. Скульптор то присаживался к столу и брал карандаш, то вставал, побродив по комнате, подходил к окну и долго смотрел на заснеженные крыши домов, на белые сугробы, выросшие по обеим сторонам улицы.

Тогда, 9 января 1905 года, был такой же морозный день.

Снег скрипел под ногами тысяч людей. Недовольно скрипел, ворчливо. Словно хотел сказать людям: «Куда вы? Вер-ни-тесь!» Но люди шли. Со всех рабочих окраин — к царскому дворцу. Столько лет им твердили о добром «царе-батюшке», что не каждый мог отказаться от этой веры. И они шли. Несли петицию, ими же и написанную:

Скульптор знал слова этой петиции. Вот они перед ним — на странице книги. Знал и ответ «царя-батюшки»: ружейные залпы, свист нагаек, кровь на снегу. Три дня назад он был на кладбище. Бывшем Преображенском, а теперь имени Жертв 9 Января. Был на закладке памятника. Создать памятник предложили ему — скульптору Матвею Генриховичу Манизеру — и архитектору В. Витману.

Скульптор читал книги, ходил на Дворцовую площадь и к Нарвским воротам. Нужно было понять, нет — увидеть тот день. Но ведь и он, тот день 9 января, не пришел вдруг с рассветом. Много других дней вели к нему, как много улиц вели с окраин к Дворцовой площади.

Кто был всему виною? Поп Гапон? Мастер Тетявкин, незаконно уволивший с Путиловского завода четырех рабочих? Да нет конечно! Виноваты сотни таких тетявкиных и гапонов, сотни капитанов и поручиков, командовавших: «Огонь!», целая свора «промышленных тузов», «господ-хозяев». Все вместе они назывались одним страшным словом «царизм».

Тетявкин был не просто злым самодуром, хозяйским холуем. Ну, выкинул он в конце декабря 1904 года не понравившихся ему рабочих — и весь тут сказ. А дальше — уже не Тетявкин. За Тетявкина вступились директор завода Смирнов, фабричный инспектор Чижов.

Весь завод встал стеной за уволенных. За справедливость встал. Да где ее искать, эту справедливость? У петербургского градоначальника Фуллона, что ли? Посылали и к нему депутацию, да все без толку.

И тогда 3 января 1905 года 13 тысяч путиловцев прекратили работу. Случай из ряда вон выходящий! Во время войны остановился завод, выпускающий для русской армии всю легкую артиллерию и сотни других военных заказов!

Вот уж никак не ждал градоначальник, что из-за четырех уволенных такой пожар разгорится! А дело-то было не только в них. Требовали стачечники 8-часового рабочего дня, отмены сверхурочных, повышения заработной платы, установления расценок с участием представителей от рабочих, обуздания мастеров. Требования путиловцев и обуховцам понятны были и рабочим Франко-Русского завода. Присоединились и они к стачке. Поддержали их рабочие Металлического завода, Невского судостроительного, железнодорожных мастерских Александровского вагоностроительного, Екатерингофской бумагопрядильни, Резиновой мануфактуры… К концу дня 5 января бастовало уже 26 тысяч человек.

Задуматься бы градоначальнику! Да больно он на попа Гапона надеялся. Министру внутренних дел писал, что, дескать, может тот «рассчитывать на спокойное течение стачки только при условии оставления священника Гапона и общества рабочих на свободе, так как через них воздержит рабочую массу от беспорядков». Градоначальник знал то, чего не знали рабочие. Был Гапон не только священником Петербургской пересыльной тюрьмы, но был еще и провокатором, платным агентом полиции.

Уже не первое десятилетие боролись жандармы с нарастающей революцией. Поначалу просто ловили борцов за лучшую долю народную, казнили их, по тюрьмам морили, на каторгу ссылали. Не помогло. Тогда хитрее способы придумали: стали засылать на заводы своих тайных агентов, а то и открывать с их помощью всякие «общества», которые отвлекали бы пролетариев от борьбы за свои права. Вот и Гапон такое общество открыл: «Собрание русских фабрично-заводских рабочих окраин Петербурга».

Вовсю старался Гапон отвлечь рабочих от «политики», от борьбы с царской властью, уговаривал требовать только повышения заработков, уменьшения рабочего дня. Из кожи лез вон, убеждая, что не равенства, не свободы добиваться надо, а бесплатного лечения, улучшения санитарных условий.

Большевики-ленинцы понимали, куда гнет Гапон, как могли разъясняли это рабочим. 5 января Петербургский комитет РСДРП в листовке «Ко всем рабочим Путиловского завода» писал: «Нам нужна политическая свобода, нам нужна свобода стачек, союзов, собраний; нам необходимы свободные рабочие газеты. Нам необходимо народное самоуправление (демократическая республика)». Стоило появиться этой листовке — воэлютовал Гапон! По данным департамента полиции, он «просил рабочих листков этих не читать, а уничтожать, разбрасывателей же гнать и никаких политических вопросов не затрагивать».

— Мирным, праздничным шествием с церковным пением да хоругвиями пойдем мы к государю нашему, — уговаривал поп-провокатор. — Скажем ему о горькой нашей доле, и велит он хозяевам не притеснять, не обижать работный люд. Петицию напишем, в собственные руки государю императору передадим.

«Такой дешевой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданная попом, свободы не покупают, — писали большевики в обращении „Ко всем петербургским рабочим“. — Свобода покупается кровью. Свобода завоевывается с оружием в руках и в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку — только таким путем можно завоевать свободу…»

…Матвей Генрихович Манизер захлопнул книгу. Да! Конечно! Центральной фигурой памятника должен быть рабочий-борец! Левой рукой он будет прижимать к сердцу урну с прахом павших товарищей, а правой, высоко взметнув ее вверх, будет призывать к борьбе. У ног должен стоять молот, а с наковальни свисать разбитые цепи.

Но очевидно, одной фигуры мало… Нужно сделать еще несколько бронзовых рельефов и на них рассказать о событиях 9 января.

Гапону тогда поверили десятки тысяч рабочих. Решили идти с ним к «царю-батюшке».

Гладились праздничные платья и платки, чистились полушубки и сапоги. К шествию готовились, как к празднику.

Царь тоже готовился. 8 тысяч солдат получили со складов боевые патроны. 3 тысячи кавалеристов проверяли свои шашки и нагайки. Уже с утра 8 января все мосты через Неву, вокзалы, трамвайные парки, электрическая и телефонная станции были заняты войсками.

И вот пришло в город хмурое утро 9 января. Протяжное пение церковных псалмов — молитв разбудило чиновников, купцов, обывателей. Кинулись они к окнам, продули на заиндевевших стеклах круглые «глазки», увидели: тихо, мирно идут по улицам колонны празднично одетых рабочих.

Самая большая колонна шла с Нарвской заставы. Впереди ее, неся в руках подписанную десятками тысяч рабочих петицию, шагал Гапон. До Нарвских ворот оставалось шагов двести, когда в толпу врезался эскадрон конногренадеров. Толпа сжалась, дала проход, пропустила сквозь себя конников, снова сомкнулась и пошла дальше, вперед.

Нарвские ворота были уже совсем рядом, когда в морозном воздухе пропела труба и грянул залп. За ним прогремел второй, третий… Упали шедшие впереди, падали бегущие, падали те, кто успел забежать в ближайший двор. Стреляли и по дворам. Снег на площади побурел. Темные тела убитых лежали в лужах крови, кричали раненые, валялись брошенные хоругви и царские портреты.

В суматохе, никем не замеченный, Гапон удрал с площади.

В тот день выстрелы гремели на Выборгской стороне и за Невской заставой, у Троицкого моста и на Васильевском острове. И все-таки, группами и в одиночку, десятки тысяч рабочих пробрались к Дворцовой площади. Около Александровского сада колыхалось море голов. Мальчишки, чтобы увидеть, чтобы не прозевать выхода монарха к народу, облепили решетку сада, забрались на деревья. Глупые любопытные мальчишки! По ним-то и хлестнул в первую очередь ружейный залп…

Расстрелом мирных людей у Дворцовой площади командовал будущий палач Московского вооруженного восстания полковник Риман. Снова пропел рожок и загрохотали залпы.

…Скульптор Манизер отложил карандаш. Перед ним на листе альбома была картина расстрела. Огромная толпа и направленные в нее винтовки. Возле стволов — дымки от выстрелов.

Матвей Генрихович долго вглядывался в рисунок и наконец решительно перелистнул страницу, снова взялся за карандаш. Нет! Не так! То, что хорошо для картины, не годится для металлического рельефа памятника. Слишком много мелких фигур! Не видно лиц! И нельзя, нельзя над могилой погибших показывать их убийц! Куда как важнее показать революцию, происшедшую в сознании людей за один только день — с утра до вечера. Поутру шли к царю с просьбой — в полдень взялись за оружие!

Карандаш снова забегал по белоснежному полю альбомного листа. Появились знакомые улицы и переулки, окружающие Академию художеств. Скульптор тоже был петербуржцем. В день восстания ему было почти четырнадцать, потом он учился в Академии и хорошо помнит старый Васильевский остров.

«…Ha-ва-лись! Е-ще раз!» — разносилось над 5-й линией.

Со скрипом затрещали ворота. Несколько десятков рабочих ворвались в типографию Гаевского, встали к наборным кассам, к тискальным станкам. Вскоре они уже выходили из типографии с пачками прокламаций, остро пахнущими свежей краской. Одну прокламацию приклеили прямо на стену здания, и она забелела на темной штукатурке призывными строчками:

А около дома № 35 по 4-й линии уже сооружалась баррикада. Сюда отступили те, кто не мог прорваться к Зимнему дворцу. Возле Академии художеств их встретили залпы солдат Финляндского полка. Конные атаки лейб-уланов и казаков довершили избиение. Но и отступая василеостровцы не считали себя побежденными. Они взломали оружейную мастерскую Шаффа и вооружились (к сожалению, только холодным оружием), повалили поперек улицы телеграфные и телефонные столбы, уложили на них афишные тумбы, бочки, доски, снятые с домов ворота. Перед баррикадой в несколько рядов натянули телеграфную проволоку. Алым пламенем восстания вспыхнул над баррикадой красный флаг.

Встала баррикада и на Невском проспекте. Разогнанные с Дворцовой площади рабочие собрали скамейки у Казанского собора и перегородили проспект. По словам командира роты Преображенского полка, атаковавшего баррикаду, он и его солдаты «подвергались непрерывной брани и ругани, осыпались льдинами, камнями, палками». Лишь получив подкрепление, «доблестные» гвардейцы-преображенцы смогли овладеть баррикадой и растащить ее.

Тем временем на Васильевском острове рабочие громили полицейский участок. Гремели залпы на Малом проспекте.

Спустившаяся ночь не принесла тишины. До утра скакали по улицам казачьи разъезды. На площадях дымили походные солдатские кухни. Усиленные караулы охраняли мосты, правительственные здания, вокзалы, телеграф, почту.

Не спали царские войска.

Не спали и рабочие заставы.

Утром пришла на окраины листовка Петербургского комитета РСДРП «Ко всем!».

«Товарищи! — говорилось в ней. — Кровь пролилась, она льется потоками. Рабочие еще раз узнали царскую ласку и царскую милость… Вы видите, что значит просить царя, что значит надеяться на него. Так научитесь же брать силой то, что надо, научитесь надеяться только на себя. Вас сотни, но что вы сделаете голыми руками? Вооружайтесь, где только можно, чем только можно… Оружие — во что бы то ни стало! Только силой и кровью добывается свобода и справедливость!»

Началась первая русская революция. Всколыхнула страну, гулким эхом прокатилась по государствам Европы.

Месяц спустя министр финансов Коковцев докладывал Николаю Кровавому: в стране бастуют 2792 предприятия! 463 297 рабочих! Бастуют в Петербурге и в Москве, в Варшавской, Лифляндской, Екатеринославской и Владимирской губерниях! Митинги протеста проходят в Брюсселе, Риме, Стокгольме, Вене, Праге, Кракове. В Париже в зале Тиволи на митинге 5 тысяч рабочих выступали Жорес и писатель Анатоль Франс. Союз синдикатов Сены прислал обращение к русским рабочим, в котором говорится: «Союз синдикатов Сены, глубоко потрясенный петербургскими массовыми убийствами, ужас которых напоминает ужас убийств кровавой недели 1871 года, шлет вам от имени парижских рабочих свою живейшую моральную поддержку в деле революции, которую вы начали и которую никакие расстрелы не остановят».

Царское правительство и само было перепугано тем, что совершило.

Ведь на улицах и площадях города было убито и ранено 4600 человек. Народ назвал день 9 января Кровавым воскресеньем.

Трудно было скрыть следы злодеяния, но царские слуги все же пытались сделать это. Генерал Мешетич докладывал в Главный штаб: «В ночь на 12 января, ввиду предстоящего перевезения трупов убитых 9-го января из больниц на кладбище, войсками, по требованию полиции, были приняты соответствующие меры предосторожности. В районе Васильевского острова, около больницы Марии Магдалины, к 2 часам ночи была расположена полусотня казаков, которая затем следила за перевозкой трупов до соприкосновения с кавалерийской частью, высланной на Петербургской стороне… Кроме того, I эскадрон улан просматривал всю местность в районе перевозки, и I рота лейб-гвардии Финляндского полка была скрыто расположена у Тучкова моста».

Убитых везли в наскоро сколоченных гробах, а то и просто в рогожах. На Преображенском кладбище спешно рыли огромную яму, долбили ломами мерзлую землю.

…Карандаш Матвея Генриховича Манизера нанес на странице последний штрих. Да! На рельефе он покажет трагедию рабочих. Крупно. Если смотреть на рельеф слева направо, все увидят этот день. Вот упал сраженный пулями рабочий. Рядом раненый старик держит в руке злосчастную петицию, словно пытается прикрыться ею от залпов свинца. Третий стоит, разорвав на груди рубаху: «Стреляйте, палачи!» Женщина, пытающаяся прикрыть собою маленькую девочку. Еще убитые… И вот уже фигуры рабочих, берущихся за оружие! Пока это оружие всего лишь вывороченный из мостовой булыжник, палка. Но это только начало. Приближается время баррикад.

Хоронили тайно. Но огромные братские могилы не сровняешь с землей. К свежим заснеженным холмам на Преображенском кладбище потянулись нескончаемые потоки вдов и сирот. Дня не было, чтобы у могил не стояли люди с обнаженными головами.

10 месяцев спустя после Кровавого воскресенья их посетил и только что вернувшийся из эмиграции Владимир Ильич Ленин. Еще там, в Швейцарии, расстрел мирно шедших рабочих он назвал самым подлым, хладнокровным убийством и, возвратясь на родину, в первые же часы своего пребывания в Петербурге пошел к могилам погибших.

Прошло еще 12 лет, и рабочие Петербурга, солдаты, осознавшие свое единство с народом, свергли царя. В первые годы Советской власти на кладбище, названное именем Жертв 9 Января, каждую зиму приходили тысячи рабочих, склоняли над холмами красные победные знамена с траурными лентами на древках. И уже тогда думали о памятнике своим павшим товарищам.

Долгие годы гражданской войны, послевоенной разрухи не давали возможности взяться за его сооружение.

22 января 1931 года памятник был открыт.

Памятник виден издалека. Ведь высота его без малого 18 метров. Высота только одной фигуры рабочего около семи метров.

На граните высечены слова Владимира Ильича Ленина:

Есть на памятнике и вторая надпись: