Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев]

В начале пути

Гостей своих Ленинград чаще всего встречает на Московском вокзале.

Вокзал этот — один из старейших в стране. В 1847–1851 годах возвел его архитектор К. А. Тон. Внешний облик здания сохранился и по сей день, внутри же вокзал неоднократно перестраивался. С каждым годом все больше прибывало к нему поездов, а потому он увеличил количество своих платформ. Чтобы прибывающие, отъезжающие и провожающие не теснились, на вокзале убрали мелкие помещения, расширили залы, построили подземные переходы, ведущие к станции метро «Площадь Восстания».

Едва выйдя из вагонов, гости Ленинграда попадают в просторный зал и сразу видят бюст Владимира Ильича Ленина на высоком пьедестале, а на стене за ним читают строки из постановления II съезда Советов от 26 января 1924 года:

Памятник в большом зале вокзала был открыт в 1968 году.

Совсем иным был этот вокзал в конце прошлого века. И поезда к нему шли не так часто и не так быстро, как теперь. В одном из них в конце августа 1890 года и ехал молодой, исключенный из Казанского университета студент Владимир Ульянов.

За окном мелькали подернутые желтизной осени березы и рябины, убегали назад ветхие избенки. Где-то уже далеко-далеко осталась Казань, 4 декабря 1887 года, сходка, на которой студенты протестовали против закона, запрещавшего принимать в гимназии детей «кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и т[ому] п[одобных] людей».

В тот день попечитель Казанского учебного округа Н. П. Масленников получил от инспектора Казанского университета список студентов, участвовавших в недозволенном собрании и произнесении противоправительственных речей. Под № 139 в списке стояло имя: «Ульянов Владимир Ильич» и рядом красовались три креста, что означало: исключен. Написали «исключен» — и словно отрубили топором от всего, что любил, что было смыслом жизни.

Через три дня пришло и свидетельство об исключении, а три недели спустя за бывшим студентом полиция установила негласный надзор.

Надзор полиции не самое страшное. Гораздо хуже то, что нельзя вернуться в университетские аудитории…

И мама от огорчения извелась вся. Прошение за прошением пишет. То в Казанский университет, то министру просвещения, то в департамент полиции… Просит разрешить сыну хоть экстерном держать экзамены в любом из университетов страны. Экстерном — это значит, не посещая лекций, самому засев и прочитав все необходимые книги, пройдя всю программу многолетнего обучения, приехать и — сдать.

На годы растянулась переписка, и наконец вот оно, разрешение.

Надо ехать в Петербург, все узнать как следует, оставить прошение.

Какой он, Петербург? Где-то есть в нем Съезжинская улица, Тучков переулок… Жил там брат Александр. Улицы остались, дома целы, а брат казнен в Шлиссельбургской крепости. Есть в столице и неведомый пока Васильевский остров, на нем — Бестужевские курсы… Там занималась сестра Анна. Теперь Оля туда поступает. Скоро уже увидит он и Неву, здание университета над нею…

Да, судя по всему, трудненько ему придется. К тем, кто сдает экзамены экстерном, экзаменаторы подходят куда как строже! А он еще и брат «государственного преступника», учившегося в тех же аудиториях.

Впрочем, первый приезд молодого Владимира Ульянова в Петербург был кратковременным. Оставил прошение, ознакомился с программой, накупил книг и уехал. Даже адреса, где он останавливался, не сохранилось. Но и года не прошло — Владимир Ульянов вновь в Петербурге. Живет на Тучковой набережной (ныне набережная Макарова, 20), готовится к экзаменам.

К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича был издан первый том (из 12): «Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника». Листаешь страницы этой книги и видишь, каким напряженным был 1891 год для молодого Владимира Ульянова. Экзамены! Экзамены!.. Но не только они одни.

Экзаменационный лист испытательной юридической комиссии при Петербургском университете, помеченный 1891 годом, сохранился до наших дней. Выглядит он обычно. Тринадцать фамилий экзаменующихся, против каждой — полученные ими оценки. Среди оценок больше всего «У» (что означало «удовлетворительно»), попадаются и «НЕУ» («неудовлетворительно»). Против имени «Владимир Ульянов» — ровненький строй одних только «ВУ» («весьма удовлетворительно»).

Не изменил себе Владимир Ульянов: гимназию закончил с золотой медалью, университет — с дипломом первой степени.

На обширном листе диплома перечислено множество сданных предметов. Но ведь был и еще один — марксизм. О нем экзаменаторы не знали. Но именно он-то и стал главным в жизни Владимира Ильича.

И когда в дождливый холодный день 31 августа 1893 года снова сошел он с поезда на платформу Николаевского вокзала, цель его приезда в Петербург была уже совсем иной. Умещалась она в одно короткое слово: борьба.

На привокзальной Знаменской площади (ныне площадь Восстания) не было еще широкоизвестного памятника, прозванного народом «Пугало». Да и быть не могло! Живо было еще само «пугало» — император Александр III.

По Невскому проспекту спешили наперегонки конные экипажи, пролетки и набиравшие силу первые «авто». Несмотря на пасмурную погоду, по проспекту спешила, колыхалась, мельтешила толпа. Нырни в нее — и затеряешься. Однако приезд из Самары молодого юриста Ульянова, находящегося под негласным надзором полиции, был отмечен донесением петербургского охранного отделения: «ФАМИЛИЯ — Ульянов, ИМЯ — Владимир, ОТЧЕСТВО — Ильич, ЗВАНИЕ — сын действительного статского советника. Прибыл 31 августа 1893 года в С.-Петербург и поселился в д[оме] № 58 по Сергиевской улице, 4-го участка Литейной части».

Сергиевская — это нынешняя улица Чайковского. Здесь на доме № 58 в 1963 году была установлена мемориальная доска. Надпись на ней гласит: «В этом доме с 31 августа до начала октября 1893 года жил Владимир Ильич Ленин. С этого времени началась его деятельность по созданию революционной марксистской партии в России».

Видимо, квартира на Сергиевской не очень понравилась молодому Владимиру Ильичу. Кругом богатые особняки, кареты, усатые городовые!.. Поэтому вскоре и переехал он на более тихую, неприметную Ямскую улицу (ныне улица Достоевского). «Комнату, — пишет он матери, — я себе нашел наконец-таки хорошую, как кажется: других жильцов нет, семья небольшая у хозяйки, и дверь из моей комнаты в их залу заклеена, так что слышно глухо. Комната чистая и светлая. Ход хороший. Так как при этом очень недалеко от центра (например, всего 15 минут ходьбы до библиотеки), то я совершенно доволен».

Прочитайте повнимательнее это письмо еще раз. И увидите: писал его революционер-подпольщик. Какую он себе комнату выбрал? А вот какую: «других жильцов нет», «дверь… заклеена», «слышно глухо», «ход хороший». И что весьма существенно для Владимира Ильича, «всего 15 минут ходьбы до библиотеки».

От книг молодой революционер ни на один день не отрывался. Пройдем по другим адресам, где в ту пору жил Владимир Ильич, — все они неподалеку от Публичной библиотеки. Большой Казачий переулок (ныне переулок Ильича), Таиров переулок (ныне переулок Бринько), Верейская улица, Гороховая (ныне улица Дзержинского). Отовсюду до библиотеки рукой подать.

Было в тот приезд у Владимира Ильича письмо — от нижегородских марксистов к петербургским. Очень хотелось молодому волжанину поскорее свести с ними знакомство, да та же конспирация подпольщика подсказывала: не торопись! Пусть недреманное око полиции поуспокоится, дремать начнет. Лишь через месяц после приезда навестил Владимир Ильич студента Петербургского университета Михаила Сильвина, вручил ему письмо.

«Вероятно, это было в октябре 1893 года… — вспоминал впоследствии М. А. Сильвин. — Владимир Ильич пришел ко мне не рано, часов около одиннадцати… В переданном им письме, которое я тут же просмотрел, нижегородцы предлагали отнестись к Владимиру Ильичу с полным доверием и упоминали об Александре Ильиче. Это было более чем достаточно, и я сейчас же понял, какого рода знакомства ищет мой посетитель».

Через некоторое время к помощнику поверенного Ульянову зашли домой С. И. Радченко и Г. Б. Красин. Вспоминал сам Красин: «Мы явились к Владимиру Ильичу с целью познакомиться и произвести попутно легкий теоретический экзамен ему по части твердости его в принципах марксизма». Владимира Ильича они застали «в скромной, но все же довольно просторной, на студенческий лад обставленной комнате. Перед нами предстал, как мне показалось тогда, относительно „пожилой“, но необычайно оживленный, веселый человек, глаза которого не смотрели, а буквально производили обстрел. Вместе с тем он был прост, товарищески радушен и настолько непринужден, что сразу же вселил к себе доверие и расположение». «Проэкзаменовать» же приезжего «оказалось делом довольно трудным, так как сами мы сразу же оказались в положении экзаменуемых».

Вскоре Владимир Ульянов вступает в марксистский кружок студентов-технологов. «За обнаженный лоб и большую эрудицию, — вспоминал другой участник этого кружка Г. М. Кржижановский, — Владимиру Ильичу пришлось поплатиться кличкой „Старик“, находившейся в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом молодой энергией. Но те глубокие познания, которыми свободно оперировал этот молодой человек, тот особый такт и та критическая сноровка, с которыми он подходил к жизненным вопросам и к самым разнообразным людям, его необыкновенное умение поставить себя среди рабочих… все это прочно закрепило за ним придуманную нами кличку».

В ту пору добраться из центра до городских окраин было куда как ближе — город сейчас разросся необыкновенно. Но вот то, что добираться тогда было гораздо труднее, — это точно. И дело тут не в одном транспорте. За рабочими окраинами зорко следила охранка. Боялся русский царь рабочего люда. Но именно туда, на Васильевский остров, за Нарвскую и Невскую заставы, больше всего и стремился молодой Ленин. Там видел он главную силу революции.

Есть много книг о Владимире Ильиче. А в Ленинграде создана о нем еще одна удивительная книга. Ее страницы вырублены из мрамора, золотом сверкают буквы. Страницы эти — мемориальные доски на стенах десятков домов.

Одна из них укреплена на стене дома № 12/4 по улице Комсомола. Надпись гласит: «Здесь осенью 1895 года под руководством В. И. Ленина состоялось совещание петербургских марксистов, на котором произошло организационное оформление общегородской социал-демократической нелегальной организации, вскоре получившей название „Союз борьбы за освобождение рабочего класса“».

…Среди огромных новых домов Невского района стоит на Ново-Александровской улице небольшой деревянный домик. Четыре окна сверху, четыре снизу. Вокруг — булыжная мостовая.

В конце прошлого века в этом домике снимал комнату рабочий Обуховского завода Василий Андреевич Шелгунов. Комнатка была невелика и вмещала немного: железную кровать, маленький столик с керосиновой лампой на нем, несколько старых стульев да этажерку. Невелика, но удобна. Спускался над Невской заставой вечер, зажигались редкие тусклые фонари, и поодиночке шли к Шелгунову рабочие: И. В. Бабушкин, H. Е. Меркулов, В. А. Князев, В. И. Яковлев… Ночью так же поодиночке расходились.

В квартире Шелгунова Ленин вел кружок. Вначале строку за строкой читали книги Маркса и Энгельса. Если встречалось что-либо непонятное, Ленин останавливал чтение, тут же разъяснял встретившуюся сложность. Вопросы сыпались на Владимира Ильича в изобилии. Но это до перерыва. После него вопросы сыпались в том же изобилии уже на слушателей. Ленина интересовало все. Каковы условия труда на заводах? Велика ли зарплата? Много ли рабочих недавно приехало из деревни? За что штрафуют? В итоге само собой получалось, что без борьбы с хозяевами-капиталистами лучшей доли не жди! А для борьбы нужно единство всех рабочих и работниц. К этому их следует звать и готовить.

Как объединять? Как готовить? Для начала хотя бы листовками.

В 1894 году, в канун рождественских праздников, рабочим Семянниковского завода не выдали зарплаты. Вспыхнул стихийный «бунт». Хозяева с помощью полиции подавили его. Но неожиданно и для хозяев, и для охранки «бунт» этот стал «виновником» появления первой листовки.

«Первый „листок“, — рассказывала позже Н. К. Крупская, — написал Ленин, переписал от руки печатными буквами в 4-х экземплярах, Бабушкин разбросал по заводу. Два листка подняли сторожа, а два были подняты рабочими и пошли по рукам — это считалось большим успехом тогда».

Семянниковский завод стоял на левом берегу Невы. На правом возвышались корпуса фабрики Торнтонов. Много лет владели фабрикой английские капиталисты Торнтоны, порядки там завели жестокие. Ткачи, как солдаты, жили в казармах, ютились на нарах. Продукты вынуждены были втридорога покупать в фабричных лавках, где их обирали немилосердно. В архивах сохранились сведения, из которых видно, что за 10 лет Торнтоны заграбастали больше 14 миллионов рублей. Один лишь Чарльз Торнтон получал за неделю столько прибыли, сколько не могли заработать и 2 тысячи ткачей.

— И все этим кровососам мало, — услышал как-то Владимир Ильич в комнате Шелгунова. — Торнтон опять расценки снизил, а плату за квартиры поднял. Бастуют ткачи. Из пятисот бастовавших ткачей тридцать оказались в тюрьме.

«Союз борьбы за освобождение рабочего класса» решил откликнуться, поддержать ткачей. Об условиях работы на фабрике Ленину рассказал рабочий Кроликов. «Потом я с Аполлинарией Александровной Якубовой, — вспоминает Н. К. Крупская, — подвязавшись платочком и придав себе вид работниц, ходили сами еще в общежитие фабрики Торнтона, побывали и на холостой половине, и на семейной. Обстановка была ужасающей. Только на основании так собранного материала писал Владимир Ильич корреспонденции и листовки».

Зато и на фабрике сразу же поверили, что писал листовку «К рабочим и работницам фабрики Торнтона» кто-то из своих, из фабричных.

Было этих листовок всего несколько десятков, и, наверное, это чудо, что одна из них сохранилась до наших дней.

Листовка призывала ткачей держаться до конца, бастовать, пока хозяин не отменит своих наценок. И англичанин Торнтон сдался, отступил.

То на одном, то на другом заводе происходят волнения рабочих. Охранка взволнована не на шутку. Что за «Союз борьбы»? Где он? Велик ли? Прибавилось работы полицейским ищейкам, с утра до ночи шныряют по городу. Но и революционеры начеку. Со дня своего приезда в 1893 году В. И. Ленин 6 раз меняет адреса. Лишь только осенью 1895 года несколько раз переезжает он с квартиры на квартиру.

И продолжает борьбу. Вслед за листовками Ленин пишет брошюру «Объяснения закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах». Чтобы сбить полицию с толку, местом издания на брошюре обозначен город Херсон.

Но много ли можно рассказать в рукописных листовках, в маленькой брошюре? Вот если бы иметь свою газету!.. И Ленин задумывает издание такой газеты — «Рабочее дело». Для ее первого номера он сам пишет статьи: «К русским рабочим», «О чем думают наши министры?», «Фридрих Энгельс». Сам и переписывает их для набора.

Это встревожило Петра Запорожца. «Не дело это, — подумал Петр Кузьмич, — стоит рукописям попасть в руки к „фараонам“, сразу же найдут, кто писал!» И он переписывает все ленинские статьи своею рукою.

Конечно, Запорожец был прав. Предусмотрительно и надежно прикрыл он собою Владимира Ильича. Когда велось следствие по делу «Союза борьбы», все захваченные тексты полиция приписала Петру Кузьмичу и даже на самой папке со следственными материалами было крупно начертано: «Дело Запорожца».

Не суждено было «Рабочему делу» дойти до заводских цехов. Царской охранке все же удалось выследить руководителей «Союза борьбы». В ночь с 8 на 9 декабря 1895 года был арестован и Ленин.

В те годы на Шпалерной улице (ныне улица Воинова) стояла печально знаменитая тюрьма — Дом предварительного заключения. Много борцов за свободу томились здесь в тесных камерах. Рассовали по камерам-одиночкам и членов «Союза борьбы». Лязгнула замком камера № 193, закрывая дверь за Владимиром Ильичем. Жандармам казалось, что заперли они «бунтаря», отделили его от друзей, от Петербурга, от его заводских окраин. Только просчитались царские слуги. Настоящий революционер и в тюремной камере продолжает борьбу.

Совсем немного времени прошло, и Ленин сумел связаться с оставшимися на воле товарищами.

«Как на воле Владимир Ильич стоял в центре всей работы, так и в тюрьме он был центром сношения с волей», — вспоминала Н. К. Крупская. Прежде всего, Владимир Ильич заботится о товарищах, арестованных вместе с ним. Пользуясь шифром и книгами тюремной библиотеки, пишет им в камеры, подбадривает, поддерживает. «В каждом письме на волю, — вспоминала Н. К. Крупская, — был всегда ряд поручений, касающийся сидящих. К такому-то никто не ходит, надо подыскать ему „невесту“, такому-то передать на свидании через родственников, чтобы искал письма в такой-то книге тюремной библиотеки, на такой-то странице, такому-то достать теплые сапоги…» А помочь, поддержать друзей было необходимо. Не всякий мог выдержать одиночное заключение. Неизлечимо заболел нервным расстройством П. К. Запорожец, обнаружился туберкулез у А. А. Ванеева. А чем еще мог им помочь Ильич кроме дружеской записки? «Я не в состоянии, — вспоминал спустя годы сидевший тогда же на Шпалерной Г. М. Кржижановский, — воспроизвести теперь нашей деятельной тюремной переписки с Владимиром Ильичем, но отчетливо помню лишь одно, получить и прочесть его письмо — это было равнозначно приему какого-то особо укрепляющего и ободряющего напитка, это означало — немедленно подбодриться и подтянуться духовно».

Не смогли тюремные стены оторвать Владимира Ильича от борьбы. Там, «за семью замками», пишет он для рабочих брошюру «О стачках», листовки «Рабочий праздник 1 мая» и «Царскому правительству». Пишет и передает на волю.

Как он это делает? С виду очень даже просто. Вылепит из хлебного мякиша чернильницу, нальет туда молока или лимонного сока и пишет в какой-нибудь книге между строчками. Чуть шаги за дверью — «чернильницу» в рот! Вкусно, питательно!.. А строчки, написанные «химией», как тогда говорили, потом «проявит» на воле Надежда Константиновна Крупская, перепишет и отправит куда надо.

И не только листовки, не только брошюры писал Ленин в тюрьме. Там он задумал написать огромную книгу «Развитие капитализма в России» и начал над ней работу. «За все 14 месяцев отсидки, — вспоминал тот же Г. М. Кржижановский, — мне ни разу не пришлось где-нибудь столкнуться с Владимиром Ильичем в каком-нибудь из длинных коридоров предварилки… Но когда в тех же коридорах с грохотом волокли целые корзины книг, я прекрасно отдавал себе отчет, что пожирателем этих книг мог быть только один Владимир Ильич». Два раза в неделю с пачками книг в руках приходила в тюрьму сестра Владимира Ильича Анна Ильинична. Из каких только библиотек не приносила она в предварилку книги в те 14 месяцев!

Наконец 13 февраля 1897 года было объявлено «высочайшее повеление». Владимир Ульянов высылался в Восточную Сибирь сроком на 3 года.

Сохранился и широко известен снимок В. И. Ленина с руководителями «Союза борьбы». Как же мог Владимир Ильич, такой хороший конспиратор, собрать своих товарищей и пойти фотографироваться? Ведь такой снимок в руки полиции только дай! А все дело в том, что снимок этот сделан уже после того, как все снимавшиеся на нем «высочайшим повелением» были определены по местам ссылок. На сборы в далекую дорогу им дали 3 дня. Вот тогда-то Владимир Ильич и повел своих товарищей в фотографию Веземберга и К^о на Вознесенский проспект, дом № 32 (ныне проспект Майорова), все вместе они и сфотографировались на память: В. И. Ленин, А. А. Ванеев, П. К. Запорожец, Г. М. Кржижановский, А. Л. Малченко, Л. Мартов, В. В. Старков.

Но еще раньше, до 14 февраля, когда Ленин был выпущен из Дома предварительного заключения, полиция получила небольшой сюрприз. Господа жандармы уже довольно потирали руки, считая, что «Союз борьбы» ликвидирован, как вдруг на стол перед ними городовой положил листовку. Свеженькую!

Под листовкой стояла подпись: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Чины полиции полагали, что борьба закончилась, а она еще только начиналась.

Далеко протянулся по Невскому району проспект Обуховской Обороны. В начале нашего века он назывался Шлиссельбургским. В 1901 году на нем и разразилась гроза.

В ту пору Обуховский завод выполнял заказы военного министерства, хозяевами его были представители царской армии. И вдруг — под их-то надзором! — забастовка! 1 мая более тысячи обуховцев не вышли на работу. Кара последовала незамедлительно: на другой день 26 человек были уволены.

И тогда забурлила вся Невская застава. В знак протеста против увольнения двадцати шести обуховцев 7 мая решено было провести всеобщую забастовку. Были выработаны и требования к начальству:

во-первых, считать 1 мая табельным днем (то есть таким же, как дни рождения царя и царицы) и праздновать его свободно, без удержания заработной платы;

во-вторых, всех уволенных немедленно вернуть на завод;

в-третьих, ввести 8-часовой рабочий день.

На старом Шлиссельбургском тракте перед заводом собрались сотни рабочих. Помощник начальника завода подполковник Иванов прочитал врученные ему требования, усмехнулся:

— Вы еще, пожалуй, потребуете и увольнения министров?

— И самого царя! — откликнулся кто-то из толпы.

Улыбку с подполковничьего лица как ветром сдуло. Побагровел, шею вытянул, поверх голов вдоль проспекта смотрит. Рабочие мигом догадались, в чем тут дело: жандармов ждет.

И верно: скачут «фараоны»!

Мигом спустили рабочие находившийся поблизости шлагбаум.

Жандармы остановились. Вперед выехал на лошади офицер:

— Раз-зой-тись!

Никто не шевельнулся.

— Шашки наго-ло!

И тогда вздрогнула под ногами обуховцев булыжная мостовая. Полетели в жандармов вывороченные из нее булыжины. За ними понеслись вслед и заранее приготовленные, припасенные в карманах железные гайки, болты. Одна гайка офицеру прямо в лоб угадала. Тот так и грохнулся с лошади.

В ответ загремели выстрелы, хлынула на мостовую кровь.

Скоро «фараонам» удалось загнать рабочих во двор дома, где жили работницы Карточной фабрики.

Жила здесь и Марфа Яковлева — младшая сестра Василия Яковлева, посещавшего кружок Ленина на Ново-Александровской и арестованного 6 лет назад. Конечно, Марфа тут же кинулась помогать рабочим. А с нею и многие работницы Карточной фабрики. Через закрытые ворота летели булыжники. В ответ гремели выстрелы.

Только поздним вечером жандармы одолели рабочих, загнали их на стоящую на Неве баржу и повезли на Шпалерную, в Дом предварительного заключения.

Позднее арестовали и Марфу Яковлеву. Но не испугали ее ни допросы, ни тюремная камера. На суде она гордо заявила: «Да, я не скрываю, что сознательно участвовала в событиях седьмого мая. Я помогала беззащитным рабочим отбиваться от вооруженной полиции. Разве это преступление? Я стояла за братьев».

Булыжных мостовых в Ленинграде давно уже не осталось. Асфальтом покрылись улицы и проспекты. Но возле домика на Ново-Александровской булыжины лежат. И не подумайте, что этот участок города просто забыли заасфальтировать. Нет, эти булыжины — экспонат музея.

Да и сам домик стал музеем. 8 августа 1967 года, когда исполнилось 100 лет со дня рождения Василия Андреевича Шелгунова, рабочие района открыли здесь Народный музей революционной истории Невской заставы. Собрали множество интересных документов, старинных фотографий, газет, брошюр, заботливо благоустроили площадку возле домика, посадили молодые серебристые елочки, у кромки площадки установили большой гранитный куб с барельефом Владимира Ильича. Саму же площадку решили покрыть булыжником: пусть она будет такой, какою была в конце прошлого века.

И вдруг оказалось, что булыжника-то и нету!.. Во всем районе нету! Исчез! В работу включились дорожники, стали искать. Не сразу, но все-таки нашли: на Большой Смоленской улице, уже под слоем земли.

Долгие годы прошли, прежде чем встретились старые бойцы первых отрядов партии — Владимир Ильич Ленин и Василий Андреевич Шелгунов.

Жизненный путь Ленина вам хорошо известен. В. А. Шелгунов тоже много потрудился для партии, для освобождения рабочего класса. Даже страшный недуг — слепота — не сумел выбить его из рядов борцов за народное дело.

А 19 июля 1920 года в Таврическом дворце состоялось открытие II конгресса Коммунистического Интернационала. Много съехалось туда делегатов из нашей страны, из капиталистических стран. Из-за стола президиума Ленин внимательно оглядывал зал. Вдруг он неожиданно прищурился, всматриваясь в последние ряды, даже привстал… Там, почти у стены, сидел человек в темных очках. Ленин вышел из-за стола президиума и быстро пошел к последним рядам.

Шелгунову, очевидно, подсказали, что к нему идет Ленин, и он тоже встал. Огромный зал не понимал, что происходит, но все делегаты тут же увидели, как Владимир Ильич подошел к человеку в темных очках и они крепко обнялись — два старых боевых друга, учитель и ученик, солдаты одной партии. «Мне кажется, — вспоминал делегат конгресса И. Ольбрах, — что они не сказали друг другу ни слова. И все же их встреча была прекрасна своей яркой человечностью».